-- Мгарс!.. Он открыл наконец глаза и с улыбкой наклонился над девушкой. Она спала на животе, вытянув руки вдоль тела; волосы ее разметались по шелковой подушке, пухлые губки были чуть приоткрыты и с уголка стекала тонкая струйка слюны. Розовый свет, льющийся из окна, окрасил ее в свой цвет, и... Кром... У Конана перехватило дыхание и на миг в глазах помутилось. Того, что он увидел, не могло быть! Ведь он спал рядом с ней! Может... Может, в вине было снотворное зелье? Но мысль эта лишь мелькнула и тут же пропала -- в привычки варвара никогда не входила способность утешать себя подобным образом. Он скрипнул зубами, не отрывая взгляда от лица девушки. Да, сомнений быть не могло -- из уголка рта Мгарс текла кровь. Она умерла совсем недавно... Конан приподнял край покрывала. Меж лопаток ее сверкал золотой рукояткой, усыпанной драгоценными камнями, кинжал работы зембабвейского мастера -- собственный кинжал Мгарс! Чья-то рука вонзила его в спину девушки с такой силой, что на нежной коже отпечатался след кулака убийцы...
      Король зарычал, с отвращением ощутив свое бессилие. Если бы он мог остаться здесь ненадолго, он выяснил бы, кто отправил Мгарс на Серые Равнины раньше ее срока, да еще под носом самого Конана-киммерийца! Халимса Шестипалый? Только он, насколько знал его варвар, был способен на такое подлое убийство. Но Халимсы уже нет! Или он еще жив? Король совсем запутался во времени -- что было, а что случится потом... Но все же Халимсы уже нет. Тогда кто же? И другой вопрос, пожалуй, даже более мучительный, чем первый, не давал Конану покоя: почему он ничего не слышал? Не могла же Мгарс подсыпать ему в вино зелье для того, чтобы он не сумел ее защитить! И не в характере этой девушки такие штучки. Нет, здесь что-то иное... Пока на оба вопроса у короля ответа не было, и -- что раздражало его неимоверно -- не было и гарантии, что когда-нибудь ответы он все же получит. Слишком необычна обстановка, в которой он оказался. Десять лет назад! Он помнил и ухмылку лже-Тарамис, и бой на площади, и шемитов, прибивающих его к кресту, и рано веселящегося Констанция, и Мгарс... Но Мгарс он помнил только живой! Тогда, после боя на площади, он не видел ее больше. Теперь странным поворотом судьбы его забросило в его же прошлое, и там случилось то, чего на самом деле не было! Об этом Конан еще не задумывался. Что сие значит? Проделки меира Кемидо? Или действительно каприз судьбы?
      Но долгие размышления также не входили в привычки варвара, так что он, выдернув твердой рукой из тела Мгарс кинжал, прикрыл ее осторожно, словно боясь потревожить, покрывалом, затем оделся и, совершенно не опасаясь шемитов, болтающихся по городу, вышел на улицу.
      Глава 7.
      Широкая прямая дорога, залитая солнцем, была утоптана так, что ни колеса, ни копыта уже не оставляли на ней следов. Не счесть караванов, прибывавших по ней в Тарантию и отбывавших из нее, не счесть одиноких странников, жаждущих счастья, славы, богатства в этом великом и пышном городе; теперь же, в преддверье Митрадеса, сюда стекался простой и знатный люд со всех концов жемчужины Запада -Аквилонии, сюда же ехали и шли путники из близлежащих стран и среди них, дребезжа и поскрипывая, медленно плыли две крытые повозки, запряженные старыми клячами.
      Но, хотя стены города давно уже виднелись вдалеке, балаган Леонсо подъехал к южным -- главным -- воротам Тарантии лишь к вечеру. Разношерстная толпа гудела там, споря с неуступчивыми стражниками, уставшими за день от гостей, кои с огромным трудом расставались со своими монетами и все как один желали пройти в город бесплатно. А в общем, то и дело жалуясь десятнику на тупых козлов, суетящихся у ворот, стражники несколько лукавили, ибо мзда, взимаемая ими, была непомерно велика. Часть ее, конечно, шла в казну, другая же часть (и большая) в толстые кошельки самих блюстителей порядка -- это было неправильно, но это было, и самые умные гости в конце концов догадывались, что происходит, платили, и проходили в город, проклиная в душе алчных стражей... Впрочем, таковые они были везде, во всех странах и у всех, даже невзрачных и жалких городских ворот.
      Леонсо поступил по-королевски: ничуть не споря, он кинул несколько золотых, чем немало удивил и толпу и стражников, вследствии чего повозки беспрепятственно проехали в город, провожаемые завистливыми взглядами более жадных или более бедных.
      Под красными, почти что багровыми лучами заходящего солнца Тарантия казалась божественно прекрасной. Высокие -- в два, а то и в три этажа -- дома были построены не только из простого камня, но и из жадеита, гагата и мрамора; окна их, большей частью обращенные на улицу, переливались разными цветами, что казалось особенно красивым именно в это время, а под крышами на узкой и короткой ступени величественно стоял каменный Митра -- везде одинаковый -- взирая вниз с неизменным благодушием и пряча в бороде свою знаменитую полуулыбку.
      Миновав ворота, лицедеи высыпали из повозок и завертели головами, осматривая все это великолепие. Только Сенизонна бывал в Тарантии в далеком прошлом, и сие обстоятельство не могло не испортить настроения его приятелям, ибо красавец незамедлительно надулся как индюк и громко шипел, выражая таким образом презрение к всеобщему глупому, по его мнению, восторгу. "Ну что здесь хорошего, козел?" -ныл он, дергая за полу куртки Енкина. -- "Рыжий, чего выпучился, а? Тебе нравится эта развалюха?" -- и заглядывая в лицо Мадо, он небрежно махал тонкой рукой в сторону пирамидального строения, окруженного колоннами цветущих каштанов. Когда наконец Леонсо, потеряв терпение, взял красавца за шиворот и зашвырнул в повозку, радужное настроение лицедеев было окончательно разрушено.
      -- Хочу в кабак, -- мрачно заявил Ксант и вопросительно посмотрел на отца. -- Я должен пожрать, иначе при виде этого недоноска меня стошнит.
      -- Меня тоже, -- подтвердил Михер. -- Как ты еще терпишь его, Леонсо?
      -- Ты, что ли, лучше его? -- неожиданно вступился за Сенизонну Мадо. -- Все вы подонки, смотреть на вас противно.
      -- Сам подонок! -- злобно выкрикнул из повозки наказанный красавец и тут же заскулил, раскаиваясь.
      -- Ах ты... вонючка! Да я тебя сейчас растерзаю! -- взъярился рыжий, сжимая кулаки. В ответ ему раздалось шипение, перемежаемое отборными ругательствами и повизгиваниями: Сенизонна отлично знал, каков Мадо в гневе и связываться с ним не имел желания.
      -- Заткнись, Мадо, -- устало сказал Леонсо. Он положил тяжелую руку на плечо рыжему и легонько стиснул его, отчего на лице у того сразу побледнели веснушки.
      -- А почему я? Мадо, Мадо... Первый Ксант начал!
      -- Заткнись, говорю.
      -- Посмотри, Леонсо! -- робко промолвил Играт, который не выносил ссор, испытывая при этом нечто вроде медвежьей болезни. -Как раз кабак! "Три свиньи и поросенок"... Зайдем?
      Леонсо молча кивнул. На яркой вывеске, освещенной изнутри светильником, соблазнительно розовела баранья нога; рядом с ней, кривая на один бок, белела вздыбленной пеной глиняная кружка; под вывеской находилась дверь -- крепкая, дубовая, с толстой железной цепью, призванной охранить заведение от воров темной ночью -- но сейчас дверь была гостеприимно распахнута, и, хотя тупая рожа исполина вышибалы не способствовала желанию войти, лицедеи гурьбой ввалились в душное нутро переполненного кабака.
      Звон кружек и хмельной гомон мгновенно излечили всех от дурного настроения. Расчистив себе место за длинным столом, они живо уселись и потребовали баранины с бобами и пива -- столько, сколько осталось еще в хозяйском погребе после нашествия нынешних посетителей. Делая столь роскошный заказ, Леонсо небрежным жестом бросил слуге пять золотых, после чего лицедеи из никому не известных оборванцев превратились в самых желанных гостей: слуга ринулся исполнять приказание и вскоре сочные куски, обмазанные острым ароматным желе, начали исчезать в бездонных глотках голодных шутов, куда рекой заливалось и свежее, на удивление хорошее пиво.
      Первым насытился Сенизонна. Рыгнув, он откинулся на спинку скамьи, упер в край стола колено, обтянутое черной кожей штанов, и лениво, с расстановкой сказал:
      -- Не нравится мне здесь, парни. Дерьмовая забегаловка, да и кормят погано...
      -- Ну и скотина ты! -- с изумлением покачал головой Агрей. -Мадо, ты к нему поближе... Двинь ему в лоб от меня...
      -- Заткнись, Агрей! -- Леонсо поджал губы, мрачно глядя в стол. -- Надоели, Митрой клянусь... Так надоели!
      -- Знаешь, отец, -- запальчиво начал Енкин, но в тот же миг тяжелая рука Леонсо с размаху врезала ему по шее и он слетел со скамьи прямо под ноги слуге, с радостной улыбкой спешившему обслужить богатых гостей вторично. Огромный кувшин пива, выскользнув из рук парня, довершил наказание непочтительному сыну, разбившись со звоном о его голову и облив при этом жидкостью, обычно предназначавшейся для иной цели. Обиженно скуля, Енкин поднялся и снова сел рядом с отцом, на этот раз не поднимая глаз от своей тарелки.
      Заваривший эту кашу Сенизонна молчал, стараясь не замечать злобных взглядов собратьев по ремеслу. Весь вид его тем не менее говорил о прекрасном настроении, и Мадо, не выдержав, сильно ущипнул его за бок, надеясь, что грустный красавец из страха перед Леонсо орать не станет. Так и получилось: Сенизонна позеленел от боли и злости, но не издал ни звука. Удовлетворенный восстановленной им справедливостью, рыжий вернулся к недоеденному куску баранины и вонзил в него мелкие крепкие зубы, в глубине души искренне сожалея, что не может сделать то же самое с носом или ухом грустного красавца.
      -- Балаган? -- вежливо осведомился краснолицый здоровяк, сидящий за соседним столом и потягивающий пиво из огромной кружки.
      -- Ну? -- мрачно ответствовал Ксант.
      -- Гельде, -- представился краснолицый всем, не обратив никакого внимания на старшего сына Леонсо. -- Хозяин здешнего балагана. Давно в Тарантии?
      -- Только приехали, -- благодушно сообщил наконец набивший вместительное брюхо толстяк Улино. -- А тебе что за дело до нас, бородавка на заднице Нергала?
      -- Верно, хочет, чтобы мы убрались отсюда, -- пробурчал Мадо.
      -- Пусть сам убирается, -- выплюнул Сенизонна, трепеща ноздрями. -- Подонок!
      -- Козел, -- покраснев, тихо добавил Играт и поперхнулся под удивленным взглядом Леонсо.
      -- Вы подонки и козлы, -- спокойно парировал Гельде, нисколько не обидевшись. -- С третьим балаганом толкую... Чего только не наслушался! Митра свидетель -- я вам рад. Я люблю Тарантию, и чем больше шутов будет на Митрадесе, тем лучше. Слышали о Паллантиде? Он капитан Черных Драконов -- гвардейцев нашего короля. Так вот он был у меня позапрошлым днем, побеседовали...
      Леонсо внимательно слушал краснолицего здоровяка, в душе радуясь возможности хотя на время переселиться под крыло здешнего и, кажется, весьма надежного человека.
      -- Мы с ним договорились так: как только король заканчивает свою речь, обращенную к гражданам славной Аквилонии, лицедеи из всех балаганов поднимают вверх луки и пускают в небо стрелы с разноцветными лентами. Должно быть очень красиво.
      -- Про стрелы мы и без тебя знаем, -- проворчал Михер. -- На великих праздниках это всегда было... Лучше скажи, какое место на площади будет наше?
      -- Не хуже других.
      -- А если я не умею стрелять из лука? -- поинтересовался Кук. -- Тогда как?
      -- Стреляют пятеро, не больше. Да и не такая уж это наука -оттянул да отпустил.
      -- Ну, парни, кто будет стрелком? -- Леонсо по очереди оглядел каждого, но добровольцев пока не находилось. -- Агрей! Ты умеешь, я знаю! Агрей пожал плечами, кивнул.
      -- Агрей первый. Кто еще? Сенизонна?
      -- Ма-агу, -- протянул грустный красавец. -- И оттяну, и отпущу...
      -- Тьфу! -- в сердцах сплюнул Леонсо и обратился к рыжему. -А ты, Мадо?
      -- Согласен, -- коротко ответил тот.
      -- Михер?
      -- Не умею и не хочу.
      -- Лакук?
      -- О, не-ет... Прошу тебя, Леонсо, только не я.
      -- Гуго, Улино, Зазалла? Толстяки дружно замотали головами в знак протеста.
      -- Ксант?
      -- А чего ж не пострелять?
      -- Енкин?
      -- Нет.
      -- Играт? Вряд ли... Ладно, пятым буду я, -- с досадой заключил Леонсо и, показывая пальцем на каждого стрелка, еще раз перечислил их Гельде: -- Сенизонна, Мадо, Агрей, Ксант и я. Устраивает?
      -- А мне что? -- удивился краснолицый. -- Ты только запиши всех, если умеешь. Паллантид велел список подать.
      -- Сделаю.
      -- Ну, а теперь пойдем, потолкуем? -- Гельде подмигнул Леонсо и потянул его за рукав.
      -- Зачем это? -- подозрительно спросил Леонсо, все же поднимаясь со скамьи.
      -- Не бойся, не съем, -- засмеялся краснолицый, встал, и не оглядываясь, неторопливым шагом пошел к выходу, будучи уверенным, что хозяин балагана следует за ним.
      * * *
      На улице, где фонарщики уже спешили зажечь огни фонарей, было совсем темно. Лишь в свете факела обходчиков Леонсо увидел на несколько мгновений лицо Гельде, неуловимо преобразившееся. Теперь он был подтянут, собран и серьезен; в серых глазах его появился жесткий блеск, а губы подобрались в тонкую нитку, отчего все мускулы лица напряглись и оно стало похожим на маску. Леонсо невольно поежился, ругая себя за ненаблюдательность -- в прежние времена таких промахов он не допускал.
      -- Ну вот что, приятель. Я точно знаю, что в твоем балагане один ублюдок мечтает направить свою стрелу не в небо, а в грудь нашего короля. И кажется, я даже понял, кто это.
      -- Что ты мелешь? -- пораженно отшатнулся Леонсо. -- Мои лицедеи -- парни простые. Какое им дело до вашего короля? Они его и в глаза никогда не видали!
      -- Я знаю, что говорю!
      -- Врешь, собака!
      -- Дурень, ты послушай... А, что с тобой толковать! Запомни одно -- если стрела ублюдка вонзится в грудь нашего короля -- тебя повесят вместе с ним! Теперь я тебя убедил?
      -- Нет! -- твердо сказал Леонсо, повернулся и пошел обратно. Странные слова Гельде -- кто же он такой на самом деле? -- поразили его до глубины души. Он и на миг не сомневался, что краснолицый говорил правду. Присев за дверью кабака, Леонсо подпер голову рукой и принялся размышлять. Он перебирал в уме всех своих парней, но никак не мог указать на кого-то одного -- убийца. Нет! Все они временами бывают глупыми, смешными, злыми и даже подлыми, но... Вся натура Леонсо восставала против обвинения кого бы то ни было в злодейском убийстве. Он понимал, когда люди гибли на поле боя -- жизнь есть жизнь, и бой есть бой, -- но когда некто брал на себя право бога распоряжаться жизнью, да еще чужой жизнью -- этого он понять не мог.
      -- Леонсо... Где ты? Леонсо...
      Знакомый голос... Хозяин балагана поднял голову, силясь разглядеть в ночной мгле человека; тихие, осторожные шаги приблизились, затем снова отдалились...
      -- Леонсо... -- вдруг прошептал кто-то совсем рядом. -- Где ты?
      Он узнал наконец этот голос. Облегченно вздохнув, он кивнул невидимке и хрипло ответил:
      -- Я здесь. Иди сюда, помоги мне встать...
      Леонсо не ощутил удара. Он лишь почувствовал, как в груди поднимается горячая, обжигающая волна... Потом рот его наполнился соленой влагой, а в глазах вспыхнули яркие красные огоньки... Он удивленно прошептал имя убийцы пересохшими в одно мгновение губами и вдруг внутри его словно что-то разорвалось... Леонсо качнулся, закатив глаза, и повалился на грязный пол, прямо в собачью лужу... В тот же миг с неба упала яркая серебряная звезда -- он мелко задрожал, словно услышав в тишине звенящий ее полет -- и умер.
      * * *
      Этей едва дождался, когда сухопарый, с редкой козлиной бородкой блонд закончит задавать им свои ублюдочные вопросы. Он смотрел на лицедеев с нескрываемым презрением, и стрелку безумно хотелось направить лезвие своего верного клинка в его тощую шею. И он, может быть, не сумел бы сдержаться, да только кинжал его остался в груди Леонсо... Леонсо... Жаль, что пришлось отправить его на Серые Равнины... Немало дорог прошли они вместе... Но краснорожая скотина наверняка поведала ему нечто такое, отчего великолепный план мести мог сорваться, а сам стрелок оказался бы в руках палача. Этей сразу понял, что этот парень Гельде не только хозяин здешнего балагана, но и -- он готов был поклясться бровями Эрлика -- доноситель, то есть слуга грязного варвара, что уже заслуживало смерти!
      Он тихо засмеялся, припомнив, как забулькал и захрипел краснолицый, когда кинжал Этея быстро и плавно перерезал ему горло. Он мгновенно оказался по щиколотки в крови. А на руках стрелка, на одежде -ничего, ни одного пятнышка! Этому трюку он научился у Пантедра, зуагирского недоумка, который обожал смотреть на кровь, но не выносил ее на себе.
      Колени Этея вдруг ослабли; он криво ухмыльнулся дрожащими губами, вцепился пальцами в икры и начал с силой массировать их, надеясь, что судорога отступит. И на сей раз у него получилось. Видимо, два убийства подряд все-таки принесли ему силы, как то бывало и прежде. Откинувшись на грязный ворох соломы, лежащей на дне повозки, он тщательно облизал губы твердым языком, с удовлетворением отмечая, что и дрожь, подобно судороге, отходит, и глубоко вздохнул. Надо спать. На рассвете -- а до этого времени осталось совсем чуть -- всю братию вызвали в кабинет блонда, где сухопарая крыса снова задаст им свои ублюдочные вопросы, а угрюмые стражники будут вожделенно ждать подходящего момента, чтобы врезать сапогом по заду поганому шуту.
      Но и это можно стерпеть, если месть осуществится, если киммериец со стрелой в груди уйдет наконец на Серые Равнины... Этей даже вспотел, представив себе такую великолепную картину -- Митрадес, кругом толпа (вонючие свиньи, чтоб их всех к Нергалу в пасть), крики, смех, песни... И вот стрелки из балаганов поднимают к небу свои луки... разноцветные ленты, привязанные к стрелам, трепещут, щекочут лицо... Толпа в ожидании зрелища замирает и..."О, Митра! О, великий и светлый... ("и Эрлик тоже!" -- торопливо добавил Этей) Неужели не позволено будет мне испытать подобного восторга?" Он до боли закусил губу, чувствуя, как из глаз потекла влага и, не в силах сдержаться, всхлипнул.
      -- Не надо... Мягкая рука провела вдруг ласково по его мокрой от слез щеке. Велина! Смешная девчонка... Она решила, что он горюет о Леонсо!
      -- Не надо, слышишь? Его уже нельзя вернуть. Я думаю, так хотел Митра... Хотя... Я сама бы загрызла того, кто это сделал!
      -- Наверняка, какой-нибудь бродяга, -- отозвался Этей слабым голосом, безумно веселясь в душе. -- Их тут столько шатается... Хотят поживиться на Митрадесе...
      -- Как и мы...
      -- Как и мы, -- равнодушно согласился он.
      Велина вытянула из кучи длинную соломину и сунула ее в рот. Задумчиво уставясь в самое ухо стрелку, она помолчала немного, потом тихо и странно произнесла:
      -- А вдруг это кто-то из нас?
      -- Да ты что? -- возмутился Этей. -- Кому нужно? Леонсо был строгий, но справедливый хозяин. Его все любили... Нет, Велина. Мы псы и ублюдки, я знаю, но убийц среди нас нет!
      Стрелок сказал последние слова так твердо, так уверенно, что на миг сердце его защемило от гордости за себя и своих собратьев; но со следующим же вздохом он осознал комичность этого чувства и чуть было не расхохотался; крепко зажав рот ладонью, он искоса посмотрел на молодую женщину. Вертикальная полоска света -- от уличного фонаря -из прорехи в полотнище повозки тускло освещала ее простое, но милое лицо, на котором Этей прочитал отражение своего мимолетного ощущения: карие глаза ее блестели живой слезой, брови были чуть приподняты, а красивые губы сжаты. Сдерживая смех, он провел рукой по ее бедру, что по очереди ласкали все лицедеи их балагана -- ему опять захотелось поиграть, и хотя сие, несомненно, могло сказаться весьма пагубно для него, он все же не утерпел.
      -- Велина, ты не помнишь, кто выходил из кабака следом за Леонсо?
      -- Когда его позвал этот... Гельде?
      -- Ну да.
      -- Мы все вместе вышли, почти сразу...
      -- А кто первый?
      -- Не помню... Кажется... Кажется, ты. А почему ты спрашиваешь? Ты начал сомневаться в...
      -- Нет-нет, просто я подумал... Может, кто-нибудь из нас видел убийцу? Он должен был быть где-то рядом...
      -- Ты не видел?
      -- Если бы...
      Они снова замолчали, думая каждый о своем. Да, так оно и было на самом деле: только успел стрелок отойти на шаг от тела Леонсо, как на улицу вывалилась вся братия. Он едва не попался. Во всяком случае, Играт наверняка заметил странное выражение на его лице -- их взгляды на мгновение пересеклись, и Этей увидел себя в зрачках ленивого... Блуждающая полуулыбка, дикий блеск в глазах... Он слишком возбудился. Видимо, сказалась болезнь, ослабившая его нервы. Раньше такого с ним не могло случиться... Но Играт -- тупица, он явно ничего не понял. Спустя лишь вздох он споткнулся о ногу Леонсо, наклонился над ним и вдруг заверещал, да так пронзительно, что Этей едва не лишился чувств. Проклятый недоумок... Какого Нергала он прицепился к ним? Жил бы в своей дыре... Тьфу!
      Стрелок забылся и так смачно, с сердцем, сплюнул в солому, что Велина вздрогнула и удивленно посмотрела на него.
      -- Жаль, я не видел его, -- пояснил Этей. -- Глотку бы перегрыз!
      -- И я. Но я все-таки не понимаю, зачем кому-то понадобилось убивать Леонсо и Гельде? Денег у них не взяли и... И они же только познакомились!
      -- Откуда у тебя такая уверенность? Ты знаешь Леонсо года два. А что он делал до того? Где был? С кем? Нет, Велина, вся эта история окутана тайной. И поверь мне, когда все разъяснится, ты будешь очень удивлена...
      Он зря сказал эти слова. Велина широко раскрыла глаза и чуть отодвинулась.
      -- О чем ты? Я не понимаю...
      -- Вздор! -- спохватился стрелок. -- Ты знаешь, Велина, иногда я мелю, что попало. Не смотри на меня так, прошу... Лучше иди ко мне...
      Этей протянул руки и привлек ее к себе. Велина не сопротивлялась. Простая душа ее, на долю мига угнетенная сомнением, сразу приняла оправдание мужчины; она приникла головой к его плечу и так застыла.
      "Прости меня, Белит... Эта женщина тоже нуждается в ласке... как и я... Но когда она целует мои веки, я представляю, что это ты -прекрасная, словно сотворенная Митрой в блаженные мгновения вдохновенного труда -- склонила надо мной голову, и ты шепчешь мне те простые слова любви, что известны и ремесленнику и королю, и крестьянину и нобилю, и честному и бесчестному, и добряку и корыстолюбцу..."
      -- Мне хорошо с тобой, Велина, -- вслух произнес он, гладя ее плечи.
      -- И мне, -- прошептала она.
      И в тот короткий и вечный миг, когда их горячие, влажные тела слились в одно, странная гостья возникла за спиной Велины и перед глазами стрелка. Он осторожно убрал со своего лица пахнущие соломой волосы женщины и взглянул в белые пустые глазницы: там он увидел ночь. Ту самую ночь, о которой мечтал; сердце его радостно забилось и он прошептал: "только потом, после этого... прошу..." Она кивнула -- а может, это лишь показалось ему -- и исчезла. Этей ощутил еле заметные колебания воздуха, потом прошло и это. Тогда он приподнял над собой Велину, с улыбкой посмотрел в ее раскрасневшееся милое лицо и, поймав ответную улыбку, вновь призвал ее к любви...
      * * *
      -- Кто-нибудь из вас выходил из кабака следом за Леонсо и Гельде?
      -- Никто, господин... -- нестройным хором ответствовали лицедеи.
      Они чувствовали себя здесь, в кабинете блонда, весьма и весьма неуютно. У дверей стояли -- как и предполагал Этей -- угрюмые стражники, кои успели уже поддать под зад Михеру и Лакуку и ущипнуть за ту же часть тела Велину. Сам блонд выглядел еще основательнее вчерашнего: одежда его была богата, худые пальцы унизаны великолепными перстнями, а козлиная бородка вызывающе торчала параллельно длинному, острому носу.
      -- Я не буду тратить на вас драгоценное время, подонки! Раскройте свои грязные пасти и поведайте мне все по порядку, иначе я велю повесить всех!
      -- О чем поведать тебе, господин? -- выступил вперед побледневший и вроде даже немного усохший толстяк Улино, взявший пока на себя обязанности старшего. -- Мы готовы. Но, клянусь Митрой, никто из нас не способен на такое дело. Леонсо любили...
      -- Хватит! -- завизжал блонд. -- Говори ты, -- он ткнул пальцем в Сенизонну. -- Кто вышел первым?
      -- Я не помню, господин... -- дрожащим голосом сказал грустный красавец. -- Я не видел...
      -- Ты! -- палец блонда переехал чуть влево и теперь указывал на Енкина. -- Не видел, -- поднял мокрые глаза младший сын Леонсо. -- Ты! -- уничтожающе прошипел блонд, тыча в Мадо. Рыжий съежился. Украдкой он бросил затравленный взгляд на собратьев и, увидев на их лицах выражение тех же чувств, что обуревали и его, прошептал:
      -- Не могу ответить, господин...
      -- Что-о-о? -- взъярился блонд. -- Да я тебе покажу, дерьмо издохшей лошади! Отвечай, кто вышел первым?
      -- Леонсо...
      -- За Леонсо! -- блонд, по всей видимости, уже терял терпение.
      -- Гельде... Или нет, господин, сначала вышел Гельде...
      -- Сейчас я прикажу дать тебе сотню плетей, а потом бросить в клетку со львами... Как тебе это понравится?
      Мадо поперхнулся. Сморщив нос, он опять оглянулся на приятелей, что переминались с ноги на ногу за его спиной. "Скажи ему хоть что-то", -- умоляюще зашептал взмокший от страха Сенизонна. И Мадо сказал:
      -- Следом вышел я. Теперь уже пришла очередь блонда поперхнуться и в изумлении уставиться на рыжего.
      -- Ты?
      -- Я, -- подтвердил Мадо.
      -- Не слушай его, господин, -- взволнованно произнес Михер. -Он шел за мной, а я за толстяком. Только не помню, за каким именно...
      -- Верно, -- кивнул Агрей. -- Мадо шел за Михером, а тот за чьей-то тушей. Но перед тушей, господин, вышло еще двое.
      -- Кто? -- прошипел блонд.
      -- Если бы я знал их, господин, -- смиренно ответил Агрей. -Но я мог зрить только их спины, и скажу тебе точно: раньше я таких спин не видел.
      -- В них было что-то особенное? -- осведомился чуть успокоившийся блонд.
      -- Нет, -- пожал плечами парень. -- Спины как спины... Но не наши, клянусь Митрой.
      -- Кто еще поведает мне о сих спинах?
      -- Я, господин, -- пролепетала Велина.
      -- Ну?
      -- Одна спина была широкая-широкая, и находилась высоко от пола...
      -- Значит, он большого роста, -- глубокомысленно заключил блонд.
      -- Да, -- кивнула Велина и продолжала. -- А другая спина была узенькая-узенькая -- вот вроде нашего Мадо -- и находилась от пола низко.
      -- А этот маленького роста, -- заверил присутствующих блонд. -- Дальше, женщина.
      -- Все, -- потупилась она. -- Больше я ничего не видела.
      -- Тьфу!
      Блонд откинулся на спинку кресла, положив одну руку себе на штаны, а другой поглаживая свою бородку. Он и раньше понимал, что от этих ублюдков толку никакого, кроме вони в кабинете. Они, конечно, не убивали ни Гельде -- жаль его, отличный был доноситель, -- ни второго, как там его... Бродяг понаехало на Митрадес уйма, теперь покою не будет ни днем ни ночью... Была б его воля, запер бы ворота и не пускал никого. А своим бы давал два раза в луну плетей, чтоб знали свое место, отродье Нергала, бычьи хвосты, дерьмо собаки... Блонд вздохнул тяжело, в глубине души страшно гордясь особой своей миссией, благодушно посмотрел на лицедеев, понуро стоявших перед ним, и по-отечески сказал:
      -- Ну, что стоите, дурни? Пошли вон.
      Глава 8.
      Ночное небо быстро светлело. Бледнели и исчезали звезды, нежный розовый свет на горизонте обещал скорое появление ока благого Митры, а с ним и пробуждение всего сущего, начало жизни -- ибо день есть жизнь, что умирает ночью.
      Покинув дом Мгарс, Конан вдохнул прохладный, но уже начинавший теплеть воздух; на улице не было никого, только вдоль зданий черной тенью крался ободранный одноухий кот, настороженно кося по сторонам круглым зеленым глазом. Человек шикнул и кот, замерев на мгновение, потом стремглав бросился прочь, скрылся в узком переулке, откуда вскоре раздалось утробное "мр-рау!" И это тоже была жизнь.
      Запахнувшись в широкую куртку, король двинулся дальше. Пустой город, за вчерашний день пропитавшийся страхом, ненавистью и отчаянием до самых подвалов, лежал перед ним. Конан словно чувствовал беззвучно исторгающиеся из окон и щелей, сочащиеся из стен вопли осиротевших, стоны раненых, но более всего -- страшные проклятья, посылаемые обманутыми, порабощенными людьми тем, кто ступил на их землю так пьяно-весело и кто так бездумно, безжалостно уничтожал все им родное, все близкое... И хотя король отлично знал, что не так уж долго будет продолжаться сей ужас, порожденный царством Нергала, его сердце наполнялось сходными чувствами и те же проклятья бормотал он сквозь зубы теперь, проходя по пустым улицам Хаурана.
      Шемиты появились неожиданно. Конан отскочил в тень, падающую от высокой стены, и подождал, когда они подойдут ближе. Их оказалось пятеро. Порядком нагрузившиеся в одном из многочисленных хауранских кабаков, они подскакивали подобно козлам, но звеня при этом доспехами, заплетающимися языками горланили песню на древнем своем языке и всячески поносили город и его жителей. Все они были высокими, крепкими деревенскими парнями, коих глупость, так часто свойственная молодости, занесла в наемную армию, где работой являлся бой, а ценой каждому -- мелкая медная монета, ибо до золотой доживали далеко не все...
      Конан убрал ладонь с рукояти меча: есть ли сейчас у него -- не капитана гвардии королевы Тарамис, а короля великой Аквилонии -причина и право отнимать жизнь у этих парней? Он усмехнулся сам своим праведным мыслям, пожал плечами, и в этот момент что-то почти забытое шевельнулось в душе, отчего тело покрылось мурашками и взмокло. Он вспомнил... Не нападать первым, не убивать без причины, не поднимать руку на того, кто просит пощады... Да, он помнил. Дар Митры, потерянный так давно и безвозвратно... Жалел ли он о том? Нет. Но с тех пор слова наставника то и дело вторгались в его мысли, заставляя суровую натуру варвара испытывать священный, хотя и весьма кратковременный трепет. Вот и теперь дыхание его на миг перехватило, но затем он снова усмехнулся, отгоняя прочь все бесполезное и только отвлекающее его от реальности, и, дождавшись, когда шемиты скроются за поворотом, пошел дальше, чувствуя себя лишним в этом городе, что был его приютом десять лет назад.