Глава 5

Вернувшись, она сразу же легла. Прогулка утомила ее, и она заснула почти мгновенно, не замечая, что шторы раздернуты и в комнату светит луна.

Среди ночи она внезапно проснулась, разбуженная скрипом гравия под окном.

Было, наверное, чуть больше полуночи – сквозь сон она разобрала, как пробили часы на конюшне. Шаги под окном насторожили ее: слугам в это время полагалось спать, а не разгуливать по двору. Она встала, подошла к окну и выглянула в сад. От дома на землю ложилась густая тень; человек, прогуливающийся внизу, должно быть, уже ушел – она никого не увидела. Она постояла, подождала. Неожиданно из-за деревьев, окаймлявших лужайку, выступила человеческая фигура. Незнакомец остановился в квадрате лунного света и посмотрел на дом. Затем поднес руку ко рту и тихо свистнул. Со стороны дома навстречу ему тут же устремился второй человек, до этого, очевидно, прятавшийся под окном гостиной. Он предостерегающе поднял руку и быстро побежал через лужайку – Дона узнала Уильяма. Она подалась вперед, стараясь не выходить из-за шторы. Локоны упали ей на лицо, сердце лихорадочно стучало – все происходящее казалось ей подозрительным и загадочным. Задыхаясь от волнения, она нетерпеливо барабанила пальцами по подоконнику. Двое мужчин остановились в пятне лунного света. Уильям, жестикулируя, что-то объяснял собеседнику. Внезапно он обернулся и показал на дом – Дона испуганно отступила в тень. Мужчины не заметили ее, беседа возобновилась. Незнакомец кинул взгляд на дом и пожал плечами, словно показывая, что ничего не может поделать. Затем оба шагнули под деревья и скрылись в лесу. Дона подождала, прислушиваясь, но они не возвращались.

Свежий ветерок насквозь продувал ее легкую ночную сорочку. Она поежилась, отошла от окна и снова улеглась в кровать, но заснуть не смогла: странное поведение Уильяма обеспокоило ее.

Если бы она увидела, что он один направляется ночью в лес, она не стала бы волноваться. Мало ли какие дела могут быть у слуги: например, проведать подружку, живущую в соседней деревне, или еще того невинней – половить мотыльков на досуге. Но эта крадущаяся походка, эти условные сигналы, загадочный незнакомец, вызывающий его из дома тихим свистом, торопливость, с которой Уильям бросился ему навстречу, предостерегающе подняв руку, – все это выглядело крайне подозрительно.

Наверное, зря она так слепо доверяет ему. Любой другой на ее месте не раздумывая уволил бы лакея, проявившего подобное самоуправство, осмелившегося поселиться в доме без разрешения хозяев. Да и эти его свободные манеры, эта фамильярность, которая так ее забавляет, вряд ли пришлись бы по вкусу кому-то еще. Леди Годолфин, например. Или Гарри. Гарри, разумеется, выгнал бы его в первый же день. Впрочем, с Гарри он и вел бы себя по-другому. И потом, эта табакерка, томик стихов – нет, все это очень и очень странно. Ясно одно: нужно срочно во всем разобраться, нельзя оставлять это дело без внимания. Озабоченная, растерянная, так и не придя ни к какому решению, она наконец заснула, когда серый рассвет уже медленно вползал в окна.

День выдался погожий и жаркий, такой же, как все предыдущие. Солнце раскаленным шаром повисло в безоблачном небе. Дона вышла в сад и сразу же направилась к группе деревьев, за которой ночью исчезли незнакомец и Уильям.

Как она и ожидала, среди колокольчиков тянулся узкий, но довольно отчетливый след их ног; он пересекал широкую лесную дорогу и уходил вглубь, в самую чащу. Дона решила проверить, куда он ведет. След извивался, то и дело теряясь в траве, но все же неуклонно убегал вниз. Она вдруг поняла, что, двигаясь в этом направлении, в конце концов непременно выйдет к реке. Да, так и есть – впереди, за деревьями, блеснула вода. Но она тут же поняла, что это не река, река должна была остаться левей, да и не могла она так быстро дойти до реки. Нет, это, скорей, один из притоков. Вот это открытие!

Она остановилась, размышляя, стоит ли идти дальше. Потом вспомнила, что дети скоро начнут ее искать, да и Уильяму она не успела дать никаких указаний, и повернула обратно. Поднялась по лесистому склону, миновала лужайку и снова оказалась перед домом. "Ничего, – решила она, – спешить некуда, после обеда попробую еще раз".

Поиграв немного с детьми, она отправилась наверх писать письмо Гарри – – грум должен был на днях вернуться в Лондон – чтобы сообщить ему, как они добрались и устроились. Она села в гостиной у открытого окна и, покусывая кончик пера, стала думать, что бы такое ему написать. Нельзя же, в самом деле, ограничиться сообщением о том, как она счастлива, наконец-то оставшись одна. Он только попусту расстроится, а понять ее все равно не сможет.

"Недавно ко мне заезжал некто Годолфин, – писала она, – один из твоих прежних друзей – чрезвычайно неприятный и надменный тип. Ни за что бы не подумала, что в детстве вы с ним носились по окрестным полям. Впрочем, может быть, ты вовсе и не носился по полям, а чинно сидел на золоченом стульчике и разглядывал книжки с картинками. У твоего приятеля здоровенная бородавка на носу, а его жена ждет ребенка, в чем я ей искренне сочувствую. Он прожужжал мне все уши о каких-то пиратах, точнее, об одном из них – некоем французе, который имеет наглость забираться по ночам в дома местной знати и грабить их без зазрения совести, а они, даже с помощью полка солдат, не могут с ним справиться. Удивительная нерасторопность! Придется, наверное, мне самой заняться этим делом и, взяв кинжал в зубы, отправиться на поиски этого негодяя. Малый он, как видно, отчаянный и, если верить Годолфину, подлец из подлецов: только и знает, что убивать и насиловать. Ну ничего, как только я его поймаю, то обязательно свяжу покрепче и пришлю тебе в подарок".

Она зевнула и поводила пером по губам. Ну что ж, для начала неплохо, можно и дальше продолжать в том же духе. Главное, поменьше нежностей, а то Гарри, чего доброго, примчится в Нэврон. Но и излишняя холодность тоже ни к чему – он обидится, насторожится и опять-таки захочет приехать. Лучше всего, наверное, так:

"Веселись, пей и развлекайся, но не забывай о своей фигуре, особенно когда перейдешь к пятому стакану. Что касается лондонских красоток, разрешаю тебе любезничать со всеми, на ком ты остановишь свой сонный взгляд. Обещаю, что не буду пилить тебя за это при встрече.

Дети здоровы, шлют тебе привет, просят передать, что соскучились. Я тоже. Однако не настолько, чтобы лишать тебя удовольствия пожить в Лондоне одному.

Любящая тебя Дона".

Она сложила и запечатала письмо. Слава Богу, с этим покончено. Теперь нужно подумать, куда спровадить Уильяма – ей не хотелось, чтобы он знал о ее вылазке. Через несколько минут, когда она спустилась к обеду, решение уже было найдено.

– Уильям, – начала она.

– Да, миледи?

Она подняла голову и внимательно посмотрела на него. Никаких следов усталости, вид такой же, как обычно: предупредительный и невозмутимый.

– Уильям, – повторила она, – я хочу, чтобы ты съездил к лорду Годолфину после обеда и отвез букет цветов для его супруги. Я слышала, что она не совсем здорова.

Показалось ей или в самом деле в глазах его мелькнули недовольство и растерянность?

– Это нужно сделать непременно сегодня, миледи?

– Да, Уильям, если тебе не трудно.

– Я думаю, что грум выполнит ваше поручение быстрей, миледи.

– Груму я велела отвезти детей и няню на пикник.

– Хорошо, миледи.

– Скажи садовнику, чтобы нарезал цветов.

– Слушаюсь, миледи.

Он замолчал, она тоже ничего больше не прибавила, с улыбкой представляя, как ему, должно быть, не хочется ехать. Наверное, сегодня у них назначена очередная встреча в лесу. Ну что ж, встреча состоится, только вместо Уильяма в лес пойдет она.

– Передай горничной, что я хочу отдохнуть после обеда, – проговорила она, выходя из комнаты. – Пусть приготовит постель и задернет шторы.

Он молча поклонился. Эта предосторожность должна была усыпить все его подозрения, если они у него еще оставались. Чтобы выдержать роль до конца, она поднялась в спальню и улеглась в кровать. Вскоре во дворе затарахтела карета, послышались детские голоса, весело обсуждающие неожиданную поездку.

Затем колеса простучали по аллее – карета уехала. Прошло еще несколько минут. Снова зацокали копыта. Дона украдкой пробралась на галерею, выходящую во двор, и осторожно выглянула из окна: Уильям сел на коня и, примостив на седле перед собой огромный букет, ускакал прочь.

"Так, маневр удался", – подумала она, посмеиваясь про себя, как мальчишка-проказник, затеявший очередную шалость. Она вернулась в спальню, надела платье, которое не жаль было испортить, повязала голову шелковой косынкой и крадучись, словно воришка, выскользнула из дома.

Ступив на тропинку, обнаруженную утром, она сразу же углубилась в лес.

Птицы, молчавшие уже несколько часов, снова оживленно сновали между ветвей; в теплом воздухе бесшумно порхали бабочки, с жужжанием взлетали к верхушкам деревьев сонные шмели. Вскоре впереди, как и в первый раз, блеснула вода.

Затем деревья внезапно расступились, и Дона очутилась на берегу спокойного, тихого ручья, притаившегося в чаще леса. Она с удивлением огляделась вокруг: кто бы мог подумать, что здесь, в самой глуши, на территории ее владений прячется никому не ведомый приток главной реки! Начался отлив; вода медленно отступала, обнажая илистую пойму; ручей мелел на глазах, превращаясь в тоненькую струйку, бегущую прямо у нее из-под ног. Дона поняла, что стоит у истока ручья, который, петляя и извиваясь, убегал дальше за деревья.

Обрадованная своим нечаянным открытием, удивленная и слегка растерянная, она двинулась вдоль берега, совершенно забыв о первоначальной цели своей экспедиции. Место было и впрямь удивительное: тихое, таинственное, уединенное, пожалуй, даже более уединенное, чем сам Нэврон, – настоящий райский уголок. Неподалеку на отмели стояла мрачно нахохлившаяся цапля, рядом семенил по илу маленький сорочай. Кроншнеп поднялся с берега и, издав загадочный крик, скрылся в низовьях. Вслед за ним, лениво взмахивая тяжелыми крыльями, полетела и цапля. Птиц, по-видимому, что-то встревожило. Дона прислушалась – ей показалось, что они испугались не ее, – и разобрала доносящийся откуда-то издалека негромкий стук, как будто стучали молотком по дереву.

Она двинулась вперед, но, не успев дойти до поворота, вздрогнула и непроизвольно отпрянула в лес. Прямо перед ней, в том месте, где река, расширяясь, образовывала заводь, стоял корабль – так близко, что при желании она могла бы забросить на палубу камешек. Она сразу узнала его. Это был тот самый парусник, который возник вчера на горизонте, – яркий, словно детская игрушка, отливающий золотом в лучах заходящего солнца. Двое матросов, свесившись за борт, отбивали с кормы старую краску. Именно этот стук и донесся до нее несколько минут назад. Очевидно, заводь в этом месте была достаточно глубока, если такой корабль спокойно зашел сюда. Об этом же свидетельствовали и высокие глинистые берега, обнажавшиеся по мере того, как ручей с шипеньем и бульканьем отступал, убегая дальше, за поворот, чтобы где-то там, вдали, слиться с главным потоком. Чуть в стороне на берегу виднелась небольшая пристань. Дона заметила разбросанные на земле инструменты, шкивы, канаты – на корабле, по-видимому, шел ремонт. Около берега стояла привязанная лодка, однако ни в ней, ни поблизости никого не было видно.

Все вокруг замерло, охваченное дремотной летней тишиной, и только матросы по-прежнему продолжали стучать молотками. "Невероятно, – думала Дона, – и никто не догадается, никто не поверит, пока не убедится собственными глазами, случайно забредя сюда из Нэврона, так же, как и я, что здесь, в стороне от реки, под сенью густого леса стоит на якоре самый настоящий корабль!"

На палубе появился еще один матрос, маленький, веселый, похожий на обезьянку, с лютней в руке. Он перегнулся через перила и посмотрел на своих товарищей. Потом уселся, скрестив ноги, прямо на досках и принялся перебирать струны лютни. Матросы подняли головы, с улыбкой прислушиваясь к бойкому, озорному напеву. Проиграв вступление, человечек запел, сначала тихо, потом все громче и громче. Дона слушала, пытаясь разобрать слова. И вдруг, замерев от неожиданности, поняла, что он поет по-французски.

Так вот оно что – руки у нее похолодели, во рту пересохло, сердце забилось от дикого, никогда прежде не испытываемого страха, – вот в чем дело: она обнаружила тайное убежище француза, и парусник, который она видит перед собой, не что иное, как пиратский корабль!

Нужно срочно что-то предпринять, нужно с кем-то связаться, кого-то предупредить… Боже мой, как же она сразу не догадалась – место действительно идеальное: тихое, уединенное, недоступное для посторонних – да, да, нужно обязательно с кем-нибудь поделиться, обязательно кому-то рассказать…

А может быть, не нужно? Может быть, лучше уйти и сделать вид, что ничего не случилось? Забыть, а точнее, притвориться, что забыла? И тогда все останется по-прежнему, никто не ворвется в дом, не станет приставать с расспросами, не начнет прочесывать парк, Гарри не примчится из Лондона, не будет никакого шума и суеты… Да, да, лучше промолчать, незаметно скрыться в лесу, тихонько добраться до дома и жить как ни в чем не бывало, храня ото всех эту тягостную тайну. А Годолфин пусть выкручивается сам. Какое ей, в конце концов, дело до этого надутого болвана и его никчемных друзей?

Она повернулась, намереваясь незаметно отступить в лес, и в то же мгновение из-за деревьев выбежал какой-то человек, одним прыжком подскочил к ней, набросил на голову плащ и швырнул ее на землю. Ослепленная и беспомощная, она лежала у его ног, не в силах пошевелиться или позвать на помощь, а в голове ее вертелась одна-единственная мысль: "Я погибла!"

Глава 6

И тут же ее охватила ярость, дикая, безрассудная ярость. Как он смеет так обращаться с ней? Как он смеет связывать ее, словно индюшку, и тащить неизвестно куда? Бандит тем временем донес ее до пристани, бросил в лодку и сел на весла. Подплыв к кораблю, он издал резкий крик, похожий на крик чайки, а затем обратился к матросам, стоявшим на палубе, но не по-французски, а на каком-то диалекте, которого она не знала. Матросы расхохотались, а коротышка с лютней, словно в насмешку, проиграл несколько так-тов озорной, веселой джиги.

Дона выбралась из-под тяжелого плаща и взглянула на своего похитителя.

Он усмехнулся и что-то проговорил по-французски. Глаза его весело блеснули, как будто случившееся было не более чем забавной шуткой, призванной скрасить долгий летний день. Заметив, что она сердито нахмурилась, он скорчил серьезную мину, делая вид, что ужасно ее боится.

"А что, если закричать? – подумала Дона. – Может быть, кто-то услышит и придет на помощь?" Но тут же отказалась от этой мысли. Звать на помощь?

Нет, ни за что! Она и сама прекрасно справится. Надо только немного подождать и оглядеться. В конце концов, она умеет плавать. Может быть, когда стемнеет, удастся выбраться на палубу и незаметно спрыгнуть за борт. И зачем только ей понадобилось торчать на берегу, зная, что корабль принадлежит французу? Вот и угодила в ловушку, терпи теперь – сама виновата. Ах, до чего же обидно, до чего унизительно и нелепо!

Лодка проскользнула под кормой корабля; мимо проплыли броские золотые буквы названия – "Ла Муэтт". Она попробовала вспомнить, что это значит, но все французские слова, как назло, выскочили из головы. Матрос подтолкнул ее к лестнице, свисающей с борта. Его приятели столпились наверху и, нагло ухмыляясь – негодяи, мерзавцы! – ждали, когда она начнет подниматься. Она постаралась взобраться как можно быстрей, не желая давать им ни малейшего повода для насмешек, и, выйдя на палубу, гордо тряхнула головой, намеренно не замечая протянутых для помощи рук.

Они залопотали что-то на своем тарабарском языке. Дона догадалась, что это бретонский: Годолфин, кажется, говорил, что после налета корабль всегда удирает в Бретань. Их идиотские ухмылки раздражали ее, она чувствовала, что в такой обстановке ей тяжело будет сохранить величественную позу, которую она решила принять. Она скрестила руки на груди и отвернулась, не говоря ни слова. Откуда-то появился первый матрос – должно быть, он докладывал о своем прибытии главарю, капитану этого загадочного судна. Подойдя к Доне, он пригласил ее следовать за собой.

Все это выглядело довольно странно. Пираты представлялись ей совсем не такими. Она ожидала увидеть головорезов с серьгами в ушах и кинжалами за поясом, а перед ней были простые, добродушные парни, по-детски наивно восхищавшиеся ее красотой.

Да и корабль, если признаться честно, оказался не таким, как она ожидала. Не было ни грязи, ни вони, ни мусора – все сияло чистотой, краска была свежей и яркой, палубы надраены не хуже, чем на военном судне, а из носовой части, где, по-видимому, жили матросы, тянуло аппетитным запахом овощного супа. Они вошли в дверь с раскачивающимися створками, спустились по лестнице и остановились перед второй дверью. Матрос постучал. Спокойный голос пригласил их войти. Дона шагнула за порог и невольно зажмурилась: яркий свет, врывающийся в кормовые окна, заливал каюту, отражаясь от деревянных панелей на стенах. Дона в очередной раз испытала растерянность и недоумение: каюта ничем не напоминала мрачную нору, увешанную оружием и заваленную пустыми бутылками. Это была самая обычная комната: полированный стол, стулья, рисунки птиц на стенах – строгая и вместе с тем уютная обстановка, свидетельствующая о том, что человек, живущий здесь, вполне довольствуется самим собой. Проводник Доны вышел, тщательно прикрыв за собой дверь, и она смогла, наконец, разглядеть хозяина комнаты, который сидел за столом и что-то писал, не обращая на нее внимания. Она кинула на него робкий взгляд, но тут же одернула себя – ей, Доне Сент-Колам, никогда и никого не боявшейся, не пристало робеть перед каким-то пиратом. Да и вообще, что он себе позволяет? Почему он не обращает на нее внимания? В конце концов, это невежливо! Долго ей еще здесь стоять?.. Однако заговорить первой она все же не решалась. Ей вспомнился Годолфин с его выпученными глазами, бородавкой на носу и непрестанными заботами о здоровье дражайшей супруги. Интересно, что бы он сказал, увидев ее сейчас в этой каюте наедине со страшным французом?

Страшный француз тем временем продолжал писать, по-прежнему не замечая Дону, стоявшую в дверях. Она вдруг поняла, что делает его непохожим на прочих мужчин: на нем не было модного завитого парика. Он носил волосы так, как было принято несколько лет назад, и это ему необычайно шло, трудно было даже представить его с какой-то другой прической.

Однако чем же это он так увлечен? Пишет и пишет, не поднимая головы, как студент перед экзаменом, хотя мог бы, наверное, и оторваться на минутку.

Она потихоньку придвинулась к столу, пытаясь разглядеть, чем он занят, и обнаружила, что он вовсе не пишет, а рисует – быстрыми и точными штрихами зарисовывает цаплю, стоящую на отмели, ту самую цаплю, которую она видела десять минут назад.

Это было уже слишком – Дона буквально оторопела от удивления. Пират, занимающийся рисованием, – такого она не могла себе даже представить. Ее вдруг охватила досада. Почему он не ведет себя как полагается: не кричит, не чертыхается, не размахивает кинжалом, а сидит за столом и делает вид, что не замечает ее?

Неожиданно француз заговорил, по-прежнему не поднимая головы от рисунка. В голосе его слышался легкий иностранный акцент.

– Итак, что вы делали на берегу? Шпионили за моим кораблем?

Дона мгновенно вскипела – как он смеет обвинять ее в шпионстве?!

– Мне кажется, – проговорила она холодно и отчетливо, тем заносчивым тоном, каким иногда разговаривала со слугами, – это я должна спросить у вас, почему вы незаконно вторглись в мои владения.

Француз поднял голову и встал. Он был очень высок, гораздо выше, чем она предполагала. В его темных глазах мелькнул быстрый свет узнавания, он внимательно посмотрел на нее и улыбнулся чуть заметно, как будто про себя.

– Прошу извинить, – проговорил он. – Я не знал, что ко мне пожаловала сама хозяйка усадьбы.

Он подал ей стул. Она села, не говоря ни слова. Он уселся напротив, положил ногу на ногу, откинулся назад и принялся разглядывать ее все с тем же выражением узнавания и тайного удивления на лице.

– Это вы приказали доставить меня на корабль? – спросила она, чувствуя себя неловко под его пристальным взглядом и желая прервать затянувшуюся паузу.

– Да, – ответил он, – я велел задерживать всех, кто приблизится к ручью. До сих пор обходилось без происшествий. Вы оказались смелей, чем местные жители, и, как видите, поплатились за свою смелость. Надеюсь, мои люди не причинили вам вреда?

– Нет, – коротко ответила она.

– Чем же вы в таком случае недовольны?

– Я не привыкла, чтобы со мной так обращались, – ответила она, снова вскипая: ей почудилось, что в его голосе прозвучала насмешка.

– Да? – переспросил он. – И только-то?

От негодования у нее перехватило дыхание. Боже мой, какой наглец!

Похоже, ее ярость забавляла его – он сидел, откинувшись на стуле, и, покусывая кончик пера, с улыбкой наблюдал за ней.

– Что вы собираетесь со мной делать? – спросила она.

– Ну вот, наконец-то мы добрались до самого главного, – произнес он, откладывая перо в сторону. – Давайте посмотрим, что говорится на сей счет в пиратском своде законов.

Он открыл ящик стола, достал какую-то книгу и начал медленно и торжественно ее перелистывать.

– Так… пленники… поимка… допрос… содержание под стражей… – громко читал он. – Хм, все это, конечно, очень интересно, но относится, к сожалению, только к пленникам мужского пола. Я как-то совсем упустил из виду, что среди пленников могут попадаться и женщины. Непростительная оплошность!

Ей снова припомнился Годолфин и его предостерегающая фраза: "Не забывайте, что мы имеем дело с французом. Рано или поздно он обязательно совершит какую-нибудь подлость". Несмотря на все свое раздражение, она не удержалась от улыбки.

– Вот так-то лучше, – прервав ее размышления, произнес француз. – Злость вам не идет. Теперь вы больше похожи на себя.

– Разве вы меня знаете? – удивилась она.

– Кто же не знает леди Сент-Колам? – с усмешкой ответил он, покачиваясь на стуле, – Очаровательную леди Сент-Колам, устраивающую кутежи в лондонских тавернах вместе с приятелями своего мужа? Даже мне известно о ваших похождениях.

Она почувствовала, что заливается краской – его ирония, его спокойное презрение больно задели ее.

– С кутежами покончено, – проговорила она.

– Неужели? – спросил он. – И на сколько же – на неделю, на месяц?

– Навсегда, – ответила она.

Он снова взялся за перо и, тихонько насвистывая, принялся прорисовывать фон.

– Я вам не верю, – сказал он. – Через несколько дней Нэврон вам надоест, и вы снова будете с тоской вспоминать звуки и запахи Лондона, а на сегодняшнее свое настроение смотреть как на минутную слабость.

– Нет, – возразила она.

Он молча продолжал рисовать. Дона с интересом следила за ним. Рисунок получался на редкость удачным, и она на минуту забыла, что перед ней ее похититель, которого ей полагается ненавидеть.

– Я видела эту цаплю, – сказала она. – Совсем недавно, по дороге сюда. Она стояла на отмели, у истока ручья.

– Да, – ответил он, – она всегда прилетает к ручью во время отлива.

Здесь для нее много корма. А гнездится она чуть выше по течению, рядом с Гвиком. Ну, а кого еще вы видели?

– Сорочая, – ответила она. – И какую-то другую птицу, кажется кроншнепа.

– Верно, – подтвердил он, – они оба здесь водятся. Должно быть, их спугнул стук молотков?

– Да, – ответила она.

Он продолжал рисовать, тихонько насвистывая, а она смотрела на него и думала о том, как легко и приятно ей сидеть рядом с ним в этой каюте, на этом корабле, слушать журчание воды за кормой, любоваться солнечным светом, льющимся в окна. Все это было похоже на странный, диковинный сон, неожиданно сделавшийся явью, на пьесу, в которой ей доверили играть главную роль. И вот зрители собрались, занавес поднялся, и кто-то тихо шепнул за спиной: "Пора.Твой выход".

– По вечерам здесь можно услышать козодоев, – проговорил он. – Они гнездятся на холмах в верховьях ручья. Но подобраться к ним довольно сложно: козодои – пугливые птицы.

– Да, – проговорила она.

– Я люблю этот ручей, – сказал он, быстро взглянув на нее и снова опуская глаза на рисунок. – Это мое убежище. Я приплываю сюда, чтобы отдохнуть. А когда безделье начинает затягивать, бросаю все и снова ухожу в море.

– Чтобы грабить и обирать моих соотечественников? – спросила она.

– Совершенно верно, чтобы грабить и обирать ваших соотечественников, – – подтвердил он. Затем отодвинул законченный рисунок, встал и потянулся.

– Когда-нибудь вас поймают, – проговорила она.

– Возможно…