Глава 13. ЛЮБОВЬ

Для Бальзамо началась другая, неведомая ему доселе жизнь. В его измученном сердце не было вот уже три дня ни злобы, ни страха, ни ревности; вот уже три дня он не слушал разговоров о политике, о заговорах, о заговорщиках. Рядом с Лоренцой, с которой он ни на миг не расставался, он забыл обо всем на свете. Его необыкновенная, неслыханная любовь будто парила над миром; его любовь кружила ему голову, она была полна таинственности; он не мог не признать, что одним-единственным словом был способен превратить свою нежную розмобленную в непримиримого врага. Он сознавал, что вырвал эту любовь из когтей ненависти благодаря необъяснимому капризу природы или науки; он не забывал и о том, что своим блаженством обязан был состоянию оцепенения и, в то же время, исступленного восторга, в которое была погружена Лоренца.

Пробуждаясь от блаженного сна. Бальзамо не раз в эти три дня внимательно вглядывался в свою подругу, неизменно пребывавшую в счастливом самозабвении. Отныне ее существование изменилось, он дал ей возможность отдохнуть от неестественной жизни, от мучительной для нее неволи; теперь она пребывала в восторженном состоянии, во сне, что тоже было обманом. Когда он видел ее спокойной, нежной, счастливой, когда она называла его самыми ласковыми именами и вслух грезила о будущие наслаждениях, он не раз задавался вопросом о том, не прогневался ли Бог на новоявленного титана, попытавшегося проникнуть в Его тайны. Может быть, Он внушил Лоренце мысль о притворстве, с тем чтобы усыпить бдительность Бальзамо, а потом сбежать, и если и явиться вновь, то не иначе, как в образе Эвмениды-мстительницы.

В такие минуты Бальзамо сомневался в своих энциклопедических познаниях.

Однако спустя некоторое время неукротимая страсть и жажда ласки помогали ему поверить в свои силы.

«Если бы Лоренца что-нибудь скрывала от меня, — думал он, — если бы она собиралась от меня сбежать, она искала бы случая удалиться от меня, она пыталась бы под тем или иным предлогом остаться одна. Но нет! Ее руки обвивают меня, словно цепи, ее горящий взор говорит мне:

«Не уходи!», — а нежный голос шепчет: «Останься!»

И Бальзамо снова был уверен и в Лоренце, и в своем могуществе.

Почему, в самом деле, эта необычайная тайна, которой он был обязан своим могуществом, стала бы вдруг, без всякого перехода, химерой, годной лишь для того, чтобы пустить ее по ветру, как ненужное воспоминание, как дым от потухшего костра? Никогда еще Лоренца не была столь прозорливой, никогда еще она так хорошо не понимала его: едва в его мозгу зарождалась какая-нибудь мысль, едва в его сердце отзывалось пережитое, как Лоренца сейчас же с удивительной легкостью воспроизводила все его мысли и чувства.

Оставалось загадкой, зависело ли ее ясновидение от ее чувств. Было пока неясно, мог ли ее взгляд, столь всепроникающий вплоть до падения этой новой Евы, погрузиться во тьму по другую сторону круга, очерченного их любовью и залитого светом их любви. Бальзамо не решался провести окончательное испытание, он продолжал надеяться на лучшее, и эта надежда венчала его счастье.

Порой Лоренца говорила ему с нежной грустью:

— Ашарат! Ты думаешь о другой женщине, северянке: у нее светлые волосы и голубые глаза. Ашарат! Ах, Ашарат, эта женщина неизменно идет рядом со мной в твоих мыслях.

На это Бальзамо, с любовью глядя на Лоренцу, отвечал:

— Неужели ты замечаешь во мне и это?

— Да, я вижу это так же ясно, как в зеркале.

— Тогда ты должна знать, люблю ли я эту женщину, — возражал Бальзамо.

— Читай же, читай в моем сердце, дорогая Лоренца!

— Нет, — отвечала она, отрицательно качая головой. — Нет, я прекрасно знаю, что ты ее не любишь. Но мысленно ты с нами обеими, как в те времена, когда Лоренца Фелициани тебя мучила.., та дурная Лоренца, которая теперь спит и которую ты не хочешь будить.

— Нет, любовь моя, нет! — восклицал Бальзамо. — Я думаю только о тебе, во всяком случае, в моем сердце — ты одна! Подумай сама: разве я не забыл обо всем с тех пор, как мы счастливы, разве не забросил я все: науки, политику, труды?

— Напрасно, — молвила Лоренца, — я могла бы помочь в твоих трудах.

— Каким образом?

— Разве ты не запирался раньше по целым дням в своей лаборатории?

— Да, но теперь я решил отказаться от этих безнадежных поисков: это было бы потерянное время — ведь я не видел бы тебя!

— Отчего же я не могу любить тебя и помогать тебе в твоих занятиях? Я хочу помочь тебе стать всемогущим, как уже помогла тебе стать счастливым.

— Потому, что моя Лоренца — красавица. Но Лоренца нигде не училась. Красотой и любовью наделяет Бог, но только учение дает знания.

— Душа знает все на свете.

— Так ты в самом деле видишь внутренним взором?

— Да.

— И ты можешь меня направлять в моих поисках философского камня?

— Полагаю, что да.

— Пойдем.

Обняв молодую женщину, Бальзамо повел ее в лабораторию.

Огромная печь, в которой уже четвертый день никто не поддерживал огня, остыла Тигели на подставках тоже остыли.

Лоренца разглядывала все эти странные приспособления, последние достижения отживавшей свой век алхимии, и ничему не удивлялась: казалось, она понимала назначение каждого из них.

— Ты пытаешься найти секрет золота? — с улыбкой спросила она.

— Да.

— А в каждом из этих тигелей помещены смеси в различных соотношениях?

— Да, и все это уже остыло и пропало, но я об этом не жалею.

— Ты совершенно прав, потому что твое золото будет не чем иным, как окрашенной ртутью. Возможно, тебе удастся добиться того, чтобы она отвердела, но ты никогда не превратишь ее в золото.

— Так можно ли сделать золото?

— Нет.

— Однако Даниэль из Трансильвании продал за двадцать тысяч дукатов Коему Первому рецепт получения золота из других металлов.

— Даниэль из Трансильвании обманул Косма Первого.

— А как же саксонец Пайкен, приговоренный к смерти Карлом Вторым, выкупил свою жизнь, получив золотой слиток из свинца, и из этого золота отчеканили сорок дукатов, а также медаль в честь талантливого алхимика.

— Талантливый алхимик был в то же время ловким шулером. Он подложил вместо свинцового слитка золотой, только и всего. Для тебя, Ашарат, самый надежный способ добычи золота в том, чтобы отливать в слитки, как ты это пока и делаешь, то золото, которое свозят к тебе твои рабы со всех концов света.

Бальзамо задумался.

— Итак, перерождение одного металла в другой невозможно? — спросил он.

— Невозможно.

— Ну, а что с алмазом? — отважился спросить Бальзамо.

— Алмаз — совсем другое дело, — отвечала Лоренца.

— Значит, алмаз получить можно?

— Да, потому что для того, чтобы получить алмаз, не нужно переделывать одно вещество в другое; необходимо только попытаться преобразовать уже известный элемент.

— А ты знаешь, что это за элемент?

— Разумеется! Алмаз — это кристаллизованный чистый уголь.

Бальзаме замер. Его озарила неожиданная, неслыханная мысль; он закрыл лицо руками, словно был ослеплен.

— Боже! Боже мой! — прошептал он. — Ты слишком добр ко мне. Верно, мне угрожает какая-нибудь опасность. Боже мой! Какой перстень мне бросить в море, чтобы отвести твою ревность? Довольно, на сегодня довольно! Довольно, Лоренца!

— Разве я не принадлежу тебе? Приказывай, повелевай!

— Да, ты моя. Идем, идем!

Бальзамо повлек Лоренцу из лаборатории, прошел через оружейную комнату, не обратив внимания на легкое поскрипывание над своей головой, и вновь оказался вместе с Лоренцой в комнате с зарешеченными окнами.

— Значит, ты доволен своей Лоренцой, любимый мой? — спросила молодая женщина.

— Еще бы! — воскликнул он.

— Чего же ты опасался? Скажи!

Бальзамо умоляюще сложил руки и взглянул на Лоренцу с выражением такого ужаса, которому вряд ли мог бы найти объяснение зритель, не умевший читать в его душе.

— А ведь я чуть не убил этого ангела и не умер от отчаяния, решая вопрос о том, как мне стать счастливым и всемогущим! Я совсем забыл, что возможное всегда выходит за рамки современного состояния науки, и это возможное начинает восприниматься как нечто сверхъестественное. Я думал, что знаю все, а оказалось, что я ничего не знал.

Молодая женщина блаженно улыбалась.

— Лоренца! Лоренца! — продолжал Бальзамо. — Значит, осуществился таинственный замысел Господа, создавшего женщину из ребра мужчины и сказавшего им, что у них будет одно сердце на двоих! Моя Ева ожила; моя Ева будет жить моими мыслями, а ее жизнь висит на ниточке, которую держу в руках я! Это слишком много для одного человека. Боже мой, и я склоняюсь под тяжестью Твоих благодеяний!

Он упал на колени, в восторге прижавшись к ногам красавицы, дарившей его неземной улыбкой.

— Нет, ты никогда не оставишь меня, под твоим всепроникающим взором я буду в полной безопасности; ты будешь мне помогать в моих научных открытиях — ведь ты сама сказала, что только ты можешь их дополнить, что одно твое слово облегчит мои поиски и сделает их плодотворными; только ты могла бы мне сказать, что я не получу золота, потому что это однородное вещество, простой химический элемент; ты мне скажешь, в какой частице своего создания Бог скрыл золото; ты скажешь мне, в каких неизведанных глубинах Океана лежат несметные богатства твои глаза помогут мне увидеть, как развивается жемчужина в перламутровой раковине, как зреет мысль в человеческом мозгу. С твоей помощью я услышу едва различимый звук, с каким червь роет землю; я услышу поступь приближающегося врага. Я обрету величие Бога, но буду счастливее Его, моя Лоренца! Ведь у Бога на небесах нет равной ему во всем подруги; Бог всемогущ, однако он одинок в своем величии и не может разделить его ни с каким другим существом: это всемогущество и делает его Богом.

Продолжая улыбаться, Лоренца отвечала на его слова жаркими ласками.

— Несмотря ни на что, ты все еще сомневаешься, Ашарат, — прошептала она, словно каждая мысль, беспокоившая ее возлюбленного, была ей доступна. — Ты сомневаешься, как ты сказал, что мне будет под силу шагнуть за черту нашей любви, что я смогу видеть на расстоянии, но ты утешаешься при мысли, что если не увижу я, то увидит она.

— Кто?

— Блондинка… Хочешь, я скажу, как ее зовут?

— Да.

— Постой-ка… Андре!

— Да, верно. Да, ты умеешь читать мои мысли. Меня мучает только одно: видишь ли ты, как прежде, на расстоянии, несмотря на препятствия, встающие перед твоим внутренним взором.

— Испытай меня.

— Дай руку, Лоренца.

Молодая женщина схватила Бальзамо за руку.

— Ты можешь последовать за мной? — спросил он.

— Всюду, куда пожелаешь.

—Идем.

Бальзамо мысленно покинул дом на улице Сен-Клод, увлекая за собой Лоренцу.

— Где мы сейчас? — спросил он.

— Мы взобрались на гору, — отвечала молодая женщина.

— Верно, — согласился Бальзамо, затрепетав от радости. — А что ты видишь?

— Передо мной? Слева? Справа?

— Прямо перед тобой.

— Я вижу огромную долину; с одной стороны лес, по Другую руку город, а между ними — убегающая вдаль река, она течет вдоль стены огромного замка.

— Все верно, Лоренца: лес носит название Везине, а город — Сен-Жермен; замок называется Мезон. Давай войдем в павильон позади нас.

— Хорошо.

— Что ты видишь?

— Какую-то приемную: там сидит негритенок и грызет конфеты.

— Да, это Замор. Иди, иди дальше.

— Пустая гостиная, роскошно обставленная… Над дверьми карнизы в виде богинь и амуров.

— В гостиной никого нет?

— Никого.

— Идем дальше!

— Мы сейчас в восхитительном будуаре; стены обтянуты атласом с вышитыми на нем цветами, они будто живые…

— Там тоже никого?

— Нет, какая-то женщина лежит на софе.

— Как она выглядит?

— Погоди…

— Не кажется ли тебе, что ты ее уже где-то видела?

— Да, я видела ее здесь — это графиня Дю Барри.

— Верно, Лоренца, верно. Это потрясающе! Что она делает?

— Думает о тебе, Бальзамо.

— Обо мне?

— Да.

— Так ты можешь читать и в ее мыслях?

— Да, потому что, повторяю, она думает о тебе.

— А по какому поводу?

— Ты ей кое-что обещал.

— Да. Что именно?

— Ты обещал дать ей волшебную воду, какую Венера, желая отомстить Сафо, дала Фаону.

— Верно, совершенно верно! Ну, и до чего она додумалась?

— Она принимает решение.

— Какое?

— Погоди… Она протягивает руку к колокольчику, звонит, входит еще одна женщина.

— Брюнетка? Блондинка?

— Брюнетка.

— Высокая? Маленькая?

— Маленького роста.

— Это ее сестра. Послушай, что она ей скажет.

— Она приказывает заложить карету.

— Куда она собирается отправиться?

— Сюда.

— Ты в этом уверена?

— Так она говорит. И ее приказание исполнено. Я вижу лошадей, экипаж… Через два часа она будет здесь. Бальзамо упал на колени.

— Если через два часа она в самом деле будет здесь, — воскликнул он,

— мне останется лишь просить Бога, чтобы он пощадил меня и не отнимал у меня мое счастье!

— Бедный друг! — прошептала она. — Так ты боялся?.. Чего же тебе было бояться? Любовь, без которой физическое состояние было бы несовершенным, оказывает влияние и на душевное. Любовь, как всякая созидательная страсть, приближает к Богу, а от Бога исходит свет.

— Лоренца! Лоренца! Я теряю голову от радости! Бальзамо уронил голову молодой женщине на колени.

Бальзамо ждал еще одного доказательства, чтобы окончательно убедиться в полноте своего счастья.

Таким доказательством должен был стать приезд графини Дю Барри.

Два часа ожидания пролетели незаметно; Бальзамо потерял счет времени.

Вдруг молодая женщина вздрогнула; она держала руку Бальзамо в своих руках.

— Ты все еще сомневаешься, — проговорила она, — и хотел бы знать, где она находится в эту минуту?

— Да, — отвечал Бальзамо, — ты угадала.

— Ее лошади во весь опор мчатся по бульвару, карета уже близко, она сворачивает на улицу Сен-Клод; графиня останавливается перед дверью.., звонит…

Комната, где они находились, была расположена в глубине особняка, и туда не доносился стук медного молотка в Ворота.

Однако, привстав на одно колено, Бальзамо прислушивался.

Два звонка Фрица заставили его подскочить; два звонка, как помнит читатель, означали важный визит.

— Так это правда! — воскликнул он.

— Поди и убедись в атом сам, Бальзамо, только возвращайся скорее!

Бальзамо бросился к камину.

— Позволь мне проводить тебя до лестницы, — попросила Лоренца.

— Идем!

Оба опять пришли в оружейную комнату.

— Ты никуда отсюда не уйдешь? — спросил Бальзамо.

— Нет, я буду тебя ждать здесь. Не беспокойся: любящая тебя Лоренца совсем не похожа на ту, которой ты боишься. И потом…

Она замолчала и улыбнулась.

— Что? — спросил Бальзаме.

— Разве ты не умеешь так же читать в моих мыслях, как я читаю в твоих?

— Увы, нет!

— Прикажи мне заснуть до твоего возвращения, прикажи мне неподвижно лежать на софе, и я буду лежать и спать.

— Пусть будет по-твоему, дорогая Лоренца: засыпай и жди меня.

Борясь со сном, Лоренца в последнем поцелуе прижалась губами к губам Бальзамо; покачиваясь, она пошла к дивану и, падая, прошептала:

— До скорой встречи, мой Бальзамо, до встречи!

Бальзамо помахал ей рукой; Лоренца уже спала.

Она была так чиста, так хороша: ее длинные волосы были распущены, губы приоткрылись, раскраснелись щеки, глаза затуманились; Бальзамо вернулся к дивану, взял ее за руку, прикоснулся губами к плечу и шее, не осмеливаясь поцеловать ее в губы.

Снова раздались два звонка: то ли дама теряла терпение, то ли Фриц опасался, что хозяин не слышал его условного знака.

Бальзамо бросился к двери.

Едва притворив за собой дверь, он в другой раз услыхал поскрипывание, похожее на то, которое слышал раньше. Он снова отворил дверь, огляделся, но ничего не заметил.

Бальзамо прикрыл дверь и поспешил в гостиную, не испытывая при этом ни беспокойства, ни страха, ни предчувствия и унося в своем сердце рай Бальзамо заблуждался: не только любовь тяготила Лоренцу, не только от любви стало прерывистым ее дыхание.

Она погрузилась в сон, похожий на летаргию или, скорее, на смерть.

Лоренца грезила; словно в кошмаре, она увидела, как в надвигавшейся темноте от дубового потолка отделился круглый витраж и стал медленно и плавно опускаться на пол со страшным свистом; ей казалось, что она вот-вот задохнется, раздавленная надвигавшимся люком.

Наконец она будто во сне заметила, что из этом подъемном окне зашевелилось что-то бесформенное, как Калибан в «Буре»: это было чудовище с человеческим лицом, старик, у которого живыми были только глаза и руки; он не сводил с нее жутких глаз и тянул к ней высохшие руки.

Бедная девушка стала извиваться, тщетно пытаясь убежать, не догадываясь об угрожавшей ей опасности, не чувствуя ничего, кроме прикосновения лап, вцепившихся в ее белое платье, приподнявших ее над софой и перенесших на подъемное окно. Затем люк стал медленно подниматься к потолку с отвратительным металлическим скрежетом, а из мерзкой пасти чудовища в человеческом обличье вырвался демонический, леденящий душу хохот. Старик уносил свою жертву, а она так ничего и не почувствовала.

Глава 14. ПРИВОРОТНОЕ ЗЕЛЬЕ

Как и предсказывала Лоренца, в дверь стучала графиня Дю Барри.

Прекрасная куртизанка была приглашена в гостиную. В ожидании Бальзамо она листала отпечатанную в Майенсе любопытную книгу о смерти; на искусно выполненных иллюстрациях было показано, что смерть присутствует в любом проявлении человеческой жизни, то подкарауливая человека у выхода из бальной залы, где он только что пожимал ручку любимой женщине; то затягивая его на дно во время купания; то притаившись в стволе ружья, с которым человек отправился на охоту.

Графиня Дю Барри дошла до гравюры, на которой была изображена дама, нарумянивавшая щеки и любовавшаяся своим отражением в зеркале, но тут Бальзамо толкнул дверь и подошел к ней со счастливой улыбкой, словно освещавшей его лицо изнутри.

— Прошу прощения, графиня, что заставил вас ждать, но я неверно рассчитал время, плохо зная ваших лошадей, И потому полагал, что вы только что выехали на площадь Людовика Пятнадцатого.

— Что вы говорите? — воскликнула графиня. — Значит, вам было известно, что я приеду к вам?

— Да, графиня: около двух часов назад я вас видел в Вашем будуаре, отделанном голубым атласом; вы отдавали Приказание заложить ваших лошадей.

— И вы говорите, что я была в своем будуаре, отделанном голубым атласом?

— Да, атлас расшит цветами. Вы лежали на софе. В ту минуту вас посетила счастливая мысль. Вы подумали:

«А не съездить ли мне к графу Фениксу?» И вы позвонили.

— Кто вошел на мой звонок?

— Ваша сестра, не так ли? Вы передали ей свое приказание, и оно тотчас было выполнено.

— Вы, граф, и в самом деле колдун! Вы заглядываете в мой будуар в любое время? Вам бы следовало предупредить меня, слышите?

— Будьте уверены, графиня: я заглядываю лишь в отворенные двери.

— И, глядя через растворенную дверь, вы увидали, что я думаю о вас?

— Ну конечно, и не просто думали, а имели добрые намерения.

— Да, вы правы, дорогой граф: я испытываю к вам самые теплые чувства; однако признайтесь, что вы заслуживаете большего: вы так добры ко мне, вы оказываете мне бесценные услуги. Мне кажется, что судьба выбрала вас моим наставником, иными словами, вы призваны сыграть самую трудную из известных мне ролей.

— Признаться, я счастлив, графиня, слышать это из ваших уст. Итак, чем могу быть вам полезен?

— Как? Неужели вы, прорицатель, не можете угадать?

— Позвольте мне по крайней мере проявить скромность.

— Будь по-вашему, дорогой граф. Но тогда давайте вначале поговорим, что мне удалось сделать для вас.

— Я не могу этого допустить, графиня. Давайте, напротив, поговорим о вас, умоляю вас об этой милости.

— Ну что же, дорогой граф, прежде всего, одолжите мне этот волшебный камень, который делает вас невидимым: мне показалось, что, несмотря на резвость моих лошадей, за моей каретой шпионил кто-то из людей герцога де Ришелье.

— И что же этот шпион, графиня?

— Он скакал за моим экипажем на коне.

— Что вы думаете об этом обстоятельстве, и с какой целью герцогу понадобилось за вами следить?

— Вероятно, он собирается сыграть со мной одну из своих злых шуток. Как бы вы ни были скромны, граф Феникс, поверьте, что Бог наделил вас качествами, достаточными для того, чтобы разжечь в сердце короля ревность.., из-за моих визитов к вам или ваших — ко мне.

— Графиня! Герцог де Ришелье ни в каком отношении не может быть для вас опасен, — возразил Бальзаме.

— Однако он был опасен, дорогой граф, до одного известного события.

Бальзамо понял, что речь шла о какой-то тайне, которую Лоренца еще не успела ему раскрыть. И потому он не отважился ступить на незнакомую почву: он лишь улыбнулся в ответ.

— Да, он был опасен, — повторила графиня, — и я едва не оказалась жертвой его козней. Да и вы там сыграли кое-какую роль.

— Я? В кознях против вас? Никогда, графиня!

— Разве не вы дали зелье герцогу де Ришелье?

— Какое зелье?

— Приворотное зелье, заставляющее влюбиться без памяти.

— Нет, графиня, такое зелье герцог умеет варить сам, потому что уже с давних времен владеет его рецептом. Я же дал ему обыкновенный наркотик.

— Правда?

— Клянусь честью!

— А когда герцог приходил к вам за этим наркотиком? Припомните, пожалуйста, день, граф: это очень важно.

— Это было в прошлую субботу, как раз накануне того дня, когда я имел честь передать вам с Фрицем записочку с просьбой приехать за мной к де Сартину.

— Накануне? — вскричала графиня. — Накануне того дня, когда король отправился к юной Таверне? Ну, теперь все для меня объяснилось!

— Раз все стало вам ясно, значит, вы видите, что за исключением наркотика я здесь ни при чем.

— Да, именно наркотик нас спас. Бальзамо опять умолк. Он ничего не знал.

— Я счастлив, графиня, — заговорил он после некоторого молчания, — если, сам того не ведая, мог быть вам хоть в чем-нибудь полезен.

— Вы всегда оказываетесь рядом вовремя! Но вы можете оказать мне еще большую услугу, чем это было до сих пор. Милый доктор! Я была очень больна, выражаясь языком политики, и еще сейчас едва ли верю в свое выздоровление.

— Графиня! — подхватил Бальзамо. — Доктор, если он есть, всегда справляется о симптомах болезни, которую ему предстоит лечить. Соблаговолите поведать мне до Мельчайших подробностей, что вам довелось испытать, и, если возможно, не упустите ни единого симптома.

— Нет ничего легче, дорогой доктор, или дорогой колдун, как вам будет угодно. Накануне того дня, как был пущен в дело наркотик, его величество отказался сопровождать меня в Люсьенн. Под предлогом усталости подлый обманщик остался в Трианоне, чтобы поужинать, как я потом узнала, в компании герцога де Ришелье и барона де Таверне.

— Ага!

— Теперь вы тоже понимаете!.. Во время этого ужина зелье было подмешано королю. Он и так благоволил к мадмуазель де Таверне. Было также известно, что он не должен встретиться со мной. Значит, зелье должно было подействовать на благо этой девчонки.

— И что же?

— Подействовало!

— Что же произошло?

— Вот это-то как раз узнать, наверное, очень трудно. Есть люди, которые видели, как его величество направлялся к службам, другими словами — к апартаментам мадмуазель Андре.

— Я знаю, где она живет. Что же было дальше?

— Ах, черт побери, до чего вы скоры, граф! Ведь следить за крадущимся королем не безопасно!

— А все-таки?

— Я могу вам сказать лишь то, что его величество в страшную грозу ночью возвратился в Трианон бледный, трясущийся и в жару, близкий к беспамятству.

— И вы полагаете, что король был напуган не только грозой, — с улыбкой спросил Бальзаме.

— Нет, потому что лакей слышал, как он воскликнул несколько раз: «Мертва! Мертва! Мертва!»

— Да ну? — удивился Бальзамо.

— Это подействовал наркотик, — продолжала Дю Барри, — а король ничего так не боится, как покойников, а после мертвецов — самого вида смерти. Он увидел мадмуазель де Таверне, которая необычайно крепко спала, и решил, что она мертва.

— Да, да, действительно, она была мертва, — проговорил Бальзамо, вспомнив, что ускакал в ту ночь, не разбудив Андре, — да, мертва или очень похожа на мертвую. Верно, верно. Что же было дальше, графиня?

— Никто так и не знает, что произошло в ту ночь, вернее на рассвете. Известно только, что, воротившись к себе, король был охвачен сильнейшей лихорадкой и нервной дрожью, которые утихли лишь на следующий день, когда ее высочеству пришла в голову мысль отворить все окна и показать его величеству яркое солнце, освещавшее смеющиеся лица. Только тогда исчезли все пугавшие его видения вместе с породившей их темнотой. К полудню королю стало лучше, он выпил бульону и съел крылышко куропатки, а вечером…

— А вечером..? — переспросил Бальзамо.

— ...а вечером, — продолжала Дю Барри, — его величество, очевидно, не желая оставаться в Трианоне после пережитого накануне ужаса, приехал ко мне в Люсьенн, и я, дорогой граф, имела случай убедиться, что герцог де Ришелье — почти такой же великий колдун, как и вы.

Торжествующее лицо графини, ее грациозный, кокетливый жест завершили ее мысль и окончательно убедили Бальзамо, что фаворитка еще не потеряла своей власти над монархом.

— Так вы мною довольны, графиня?

— Я просто очарована, граф, клянусь вам! Ведь когда вы говорили мне, что мои опасения напрасны, вы были совершенно правы.

В знак признательности она протянула ему белоснежную надушенную руку, не такую холодную, как у Лоренцы, а теплую и мягкую.

— Теперь ваша очередь, граф, — молвила она. Бальзамо поклонился с видом человека, приготовившегося внимательно слушать.

— Вы предотвратили нависшую надо мной опасность, — продолжала Дю Барри. — Я полагаю, что и мне удалось выручить вас из немалой беды.

— Я и без того вам признателен, — отвечал Бальзамо, пытаясь скрыть волнение. — Соблаговолите, однако, сказать мне…

— Да, речь идет о той самой шкатулке.

— Так что же, графиня?

— В ней хранились шифры, которые де Сартин приказал разгадать сразу всем своим шифровальщикам. Каждый из них расшифровывал особо, и все они пришли к одному и тому же выводу. Вот почему де Сартин прибыл сегодня поутру в Версаль, когда там была я. Он принес с собой все шифровки, а также код дипломатических шифров.

— Что же сказал король?

— Король сначала удивился, потом испугался. Короля легко заставить себя слушать, если хорошенько его напугать. Со времени покушения Дамье на одно слово в чьих бы то ни было устах безотказно действует на Людовика Пятнадцатого, это слово — «Опасность!»

— Следовательно, де Сартин обвинил меня в заговоре?

— Прежде всего де Сартин попытался меня выпроводить. Однако я отказалась выйти, заявив, что никто так не привязан к королю, как я, и никто не может меня выпроводить, когда с его величеством говорят о грозящей ему опасности. Де Сартин стал настаивать, однако я воспротивилась, и король сказал с улыбкой, глядя на меня с хорошо мне известным выражением:

«Пусть останется, Сартин, сегодня я ни в чем не могу ей отказать».

— Вы понимаете, граф, что в моем присутствии де Сартин, помня о нашем с вами многозначительном прощании, побоялся вызвать мое неудовольствие и не стал выдвигать обвинения непосредственно против вас; он набросился на недобрые намерения прусского короля по отношению к Франции, на стремления некоторых людей воспользоваться сверхъестественной силой, чтобы облегчить распространение мятежа. Одним словом, он обвинил многих, доказав с шифрами в руках, что все эти люди виновны, — В чем?

— В чем?.. Граф! Неужели я должна разглашать государственную тайну?..

— ...которая в то же время является и нашей с вами тайной? Да вы ничем не рискуете! Я заинтересован, как мне кажется, в том, чтобы никому об этом не рассказывать.

— Да, граф, мне известно, что вы очень в этом заинтересованы. Итак, де Сартин хотел доказать, что многочисленная, мощная секта, состоящая из отважных и верных членов, ловких и решительных, исподволь подрывала уважение к его королевскому величеству, распространяя о короле слухи.

— Какие?

— Ну, к примеру: что король повинен, мол, в том, что народ голодает.

— А что ответил король?..

— Как обычно, шуткой. Бальзамо вздохнул с облегчением.

— Что это была за шутка? — спросил он.

— «Раз меня обвиняют в том, что я морю голодом свой народ, — сказал он, — на это можно ответить только одно: „Давайте его накормим!“ — Как так, сир? — спросил де Сартин. — Я готов за свой счет накормить всех, кто распространяет этот слух, и предлагаю им, сверх того, постель в Бастилии».

Бальзамо почувствовал, как дрожь пробежала по его телу, но он не переставал улыбаться.

— Что же было дальше? — спросил он.

— А дальше король мне улыбнулся, словно спрашивая совета.

— «Сир, — сказала я, — никто и никогда не заставит меня поверить, что эти маленькие черненькие цифры, которые вам принес господин де Сартин, означают, что вы плохой государь». Это развеселило начальника полиции. — «Так же как я не верю, — прибавила я, обращаясь к де Сартину, — что ваши служащие умеют их расшифровывать».