Г-н де Маранд улыбнулся и, вложив в свои слова всю ласку, на какую был способен, молвил:
      - Прежде всего прошу меня извинить, мадам, за то, что я пришел так поздно или, точнее, рано. Поверьте, что если бы важнейшие обстоятельства не заставили меня провести весь день вне дома, я выбрал бы более удобный случай для конфиденциальной беседы с вами.
      - Какое бы время вы ни назначили для нашего разговора, - сердечно проговорила г-жа де Маранд, - для меня это всегда большая радость, тем более что это случается крайне редко.
      Г-н де Маранд поклонился, на этот раз в знак благодарности. Потом он подвинул глубокое кресло вплотную к кровати г-жи де Маранд и сел так, чтобы хорошо ее видеть.
      Молодая женщина снова опустила подбородок на руку и приготовилась слушать.
      - Прежде чем я заговорю или, вернее, продолжу разговор о деле, - начал г-н де Маранд, - позвольте мне, мадам, еще раз выразить искреннее восхищение вашей редкой красотой, расцветающей с каждым днем, а нынче ночью она, кажется, достигла апогея человеческой красоты.
      - Откровенно говоря, сударь, я не знаю, что и ответить на вашу любезность: она радует меня тем больше, что обыкновенно вы не слишком щедры на комплименты... Прошу меня правильно понять: я сожалею об этом, но отнюдь вас не упрекаю.
      - Отнесите мою скупость в похвалах на счет моей ревностной любви к работе, мадам... Все мое время посвящено цели, которую я перед собой поставил. Но если однажды мне будет позволено провести хоть часть отпущенного мне времени в удовольствии, которым вы дарите меня сейчас, поверьте: это будет счастливейший день моей жизни.
      Г-жа де Маранд подняла на мужа глаза и бросила изумленный взгляд, словно в его словах прозвучало нечто до крайности необычное.
      - Однако мне представляется, сударь, - отвечала она, постаравшись вложить в свои слова все свое очарование, - что всякий раз, как вы хотели бы посвятить себя этому удовольствию, вам достаточно сделать то же, что и нынче: предупредить, что вы желаете меня видеть, или даже, - прибавила она с улыбкой, - прийти ко мне без предупреждения.
      - Вы же знаете, - улыбнувшись в ответ, возразил г-н де Маранд, - что это противоречит нашим условиям.
      - Условия эти продиктовали вы, сударь, а не я; я их приняла, и только! Не мне, бесприданнице, обязанной вам своим состоянием, положением... и даже честным именем отца, выдвигать вам условия, как мне кажется.
      - Неужели вы полагаете, дорогая Лидия, что наступило время что-либо изменить в этих условиях? Не показался бы я слишком докучливым, если бы, например, явился сейчас без предупреждения и вторгся со своим супружеским реализмом в мечты, занимавшие вас весь нынешний вечер да и теперь, возможно, смущающие ваш покой?
      Г-жа де Маранд начала понимать, куда клонит муж, и почувствовала, что краснеет. Г-н де Маранд переждал, пока она придет в себя и румянец сойдет с ее щек, и продолжал прерванный разговор.
      - Вы помните наши условия? - спросил он с неизменной улыбкой и беспощадной вежливостью.
      - Отлично помню, сударь, - отозвалась молодая женщина, изо всех сил стараясь не показывать своего волнения.
      - Вот уже скоро три года, как я имею честь быть вашим супругом, а за три года можно многое забыть.
      - Я никогда не забуду, чем вам обязана, сударь.
      - В этом вопросе наши мнения расходятся, мадам. Я не считаю вас своей должницей; однако, если вы думаете иначе и знаете за собой какой-нибудь долг в отношении меня, то как раз о нем-то я просил бы вас забыть.
      - Чтобы не вспоминать, одного желания недостаточно.
      Есть люди, для которых неблагодарность - не только преступление, но и невозможность! Мой отец, старый солдат и отнюдь не деловой человек, вложил все свое состояние - в надежде его удвоить - в сомнительное производство и разорился. У него были обязательства в банке, который вскоре возглавили вы; и эти обязательства не могли быть соблюдены в срок. Один молодой человек...
      - Мадам... - попытался остановить ее г-н де Маранд.
      - Я ничего не хочу опускать, сударь, - твердо проговорила Лидия. - Вы думали, что я забыла... Один молодой человек решил, что мой отец богат, и стал просить моей руки. Инстинктивное отвращение к этому человеку поначалу заставило отца отвергнуть его предложение. Однако мои уговоры сделали свое дело: молодой человек сказал, что любит меня, и я было подумала, что тоже его люблю...
      - Вы только так думали? - уточнил г-н де Маранд.
      - Да, сударь, я так думала... Разве в шестнадцать лет можно быть уверенной в своих чувствах? А если еще учесть, что я тогда только что вышла из пансиона и совершенно не знала света...
      Итак, повторяю: мои уговоры победили сомнения отца, и он в конце концов принял господина де Бедмара. Все было обговорено, даже мое приданое: триста тысяч франков. Но вдруг распространился слух о том, что мой отец банкрот: жених внезапно прекратил визиты и исчез! А некоторое время спустя отец получил от него письмо из Милана; господин де Бедмар писал, что узнал о неприязненном отношении моего отца к будущему зятю, а, как известно, насильно мил не будешь. Мое приданое было положено в банк и объявлено неприкосновенным. Оно составляло почти половину того, что отец задолжал вашему банку. За три дня до того, как истек срок платежей, он пришел к вам, предложил триста тысяч франков, а выплату остальной суммы попросил отсрочить. Вы ему предложили прежде всего успокоиться и прибавили, что у вас к нему есть дело, ради которого и пригласили его на следующий день встретиться у нас. Все верно?
      - Да, мадам... Однако я против слова "дело".
      - Кажется, вы тогда употребили именно его.
      - Мне был нужен предлог, чтобы прийти к вам, мадам:
      слово "дело" послужило не определением, а лишь предлогом.
      - Да Бог с ним, с этим словом: в подобных обстоятельствах слово ничто, вещь - все... Вы пришли и сделали отцу неожиданное предложение: жениться на мне, отказаться от приданого и простить отцу шестьсот тысяч, которые тот задолжал вашему дому, а также вернуть отцу сто тысяч экю, которые он принес вам накануне.
      - Я не предложил вашему отцу больше из опасения, что он мне откажет.
      - Я знаю, как вы деликатны, сударь... Мой отец был оглушен вашим предложением, но все-таки согласился. Правда, никто не спросил, хочу ли этого я; впрочем, вы знали, что мое согласие тоже не заставит ждать себя.
      - О, вы благочестивая и послушная дочь!
      - Вы помните нашу встречу, сударь? Я с первых же слов хотела вам рассказать о своем прошлом, признаться вам в том...
      - ...о чем человек деликатный знать не должен и потому никогда не даст своей невесте времени договорить. Я, кстати, тогда сказал: "Думайте обо мне что хотите, мадемуазель; можете считать это либо деловым предложением..."
      - Вот видите! Именно так вы и сказали: "дело"...
      - Я - банкир, - заметил г-н де Маранд, - и надобно отнести на счет привычки... "Можете считать это либо деловым предложением, либо отнеситесь к этому как к долгу памяти о моем отце".
      - Отлично, сударь! Я прекрасно все помню. Речь шла об услуге, оказанной моим отцом вашему в период Империи или в самом начале Реставрации.
      - Да, мадам... Я еще прибавил, что не считаю вас ничем обязанной и вы свободны от какого-либо чувства ко мне, да и я сам, имея кое-какие обязательства, также остаюсь независимым; какой бы соблазнительной ни создал вас Господь, я никогда не буду предъявлять на вас супружеские права. Я сказал, что вы красивы, молоды, вы созданы для любви и я не считаю себя вправе ограничивать вашу свободу, полагаясь в этом вопросе на ваше знание светских приличий... Я сказал еще тогда, что буду вам снисходительным отцом, но как отец должен всегда быть на страже вашего честного имени - а оно в го же время является И моим, - так и я буду подавлять всяческие неподобающие попытки со стороны некоторых мужчин, неизбежные при вашей красоте.
      - Сударь...
      - Увы! Очень скоро я в самом деле имел право назвать себя вашим отцом, потому что полковник внезапно скончался во время путешествия в Италию; мой римский корреспондент сообщил эту печальную весть. Когда вы об этом узнали, вы очень страдали; в первые месяцы нашей семейной жизни вы не снимали траура.
      - Я носила траур и в сердце, клянусь вам, сударь!
      - Могу ли я в этом усомниться, мадам? Ведь мне было так трудно не заставить вас позабыть о вашем горе, но добиться того, чтобы вы выплескивали ваше отчаяние лишь до разумных пределов. Вы были ко мне добры и послушались моего совета; в конце концов вы оставили мрачные одежды и сбросили с себя траур, подобно тому как в первые весенние дни цветок сбрасывает с себя неприметный зимний наряд и расцветает под горячими лучами. Свежесть, молодой румянец никогда не сходили с ваших щек, однако улыбка надолго сошла с губ... И вот мало-помалу - о, не упрекайте себя в этом: таков закон природы! - к вам вернулась улыбка, хмурое чело просветлело, вы перестали горестно вздыхать и с надеждой стали смотреть в будущее; вы вернулись к жизни, удовольствиям, снова превратились в кокетливую молодую женщину. Надеюсь, вы не станете со мной спорить, если я скажу, что именно мне принадлежала честь быть вашим проводником, вашей опорой на этом нелегком пути - гораздо более трудном, чем полагают некоторые, - который ведет от слез к улыбке, от страдания к радости.
      - Да, сударь, - подтвердила г-жа де Маранд, схватив супруга за руку. Позвольте мне пожать вашу верную руку, которая поддерживала меня с таким терпением, с такой преданностью, - по-братски.
      - Вы меня благодарите за милость, которую мне же и оказали! Вы слишком добры.
      - Однако, сударь, не угодно ли вам объяснить, куда вы клоните? спросила г-жа де Маранд, не на шутку взволнованная то ли происходившей сценой, то ли воспоминаниями, навеянными этой сценой.
      - Простите, мадам! Я совсем забыл о времени, а также о том, где я нахожусь: должно быть, вы устали.
      - Позвольте вам заметить, сударь, что вы никогда не умели угадать моих намерений.
      - Я буду краток, мадам... Как я говорил, ваше возвращение в свет после почти годового отсутствия произвело настоящую сенсацию. Когда вы оставили свет, вы были хороши собой, теперь вы просто очаровательны. Ничто так не красит женщину, как успех: вы стали обворожительны.
      - Вы возвращаетесь к комплиментам!..
      - Я возвращаюсь к истине, а к ней непременно нужно возвращаться всегда. Теперь, мадам, разрешите мне продолжать, и я в несколько слов закончу свою мысль.
      - Я слушаю.
      - Когда я помог вам выйти из тени, которую бросали на вас траурные одежды, это было похоже на то, как Пигмалион помог своей Талатее отделиться от мраморной глыбы, скрывавшей ее от чужих взглядов. Представьте, что Пигмалион - наш современник; предположите, что он привел свою Галатею в свет под именем... Лидии, что вместо любви к Пигмалиону Галатея не испытывает... ничего. Вы можете вообразить, как будет страдать несчастный Пигмалион, как он будет ущемлен я даже не скажу в любви - в своей гордыне, когда услышит: "Бедняга скульптор!
      Мраморную-то статую он оживил не для себя, а... для..."
      - Сударь! Ваше сравнение...
      - Да, я знаю пословицу: "Сравнение не доказательство".
      И это верно. Оставим метафору и вернемся к реальности. Ваша удивительная красота помогает вам обзаводиться тысячами новых друзей, у меня же появляются тысячи завистников. Благодаря вашей чудесной грациозности вокруг вас повсюду раздается восторженный ропот поклонников, который напоминает жужжание пчел, облепивших розовый куст. Вы имеете над вашим окружением безграничную власть, перед вами не могут устоять те, кто подпадает под ваше влияние. Признаюсь, ваша магическая красота меня пугает, я трепещу, словно бреду вместе с вами по краю пропасти... Вы понимаете, что я хочу сказать, мадам?
      - Нет, уверяю вас, сударь... - отвечала Лидия.
      Помолчав, она с очаровательной улыбкой прибавила:
      - И это доказывает, что я не так уж умна, как вы иногда утверждаете.
      - Ум что солнце: он тоже должен отдыхать и иметь возможность сосредоточиться. Я же готов воззвать не только к вашему уму, но и к вашей зрительной памяти. Помните, как однажды во время нашего путешествия в Савой, когда мы покидали Антремон, с высоты нам открылся вид на Рону; она отливала на солнце серебром, а в тени - лазурью. Вы вдруг выпустили мою руку, побежали и внезапно замерли, объятая ужасом:
      сквозь неплотный ковер из цветов и трав вы увидели бездну, резверзшуюся у ваших ног...
      - Да, помню! - прикрыв глаза и побледнев, молвила г-жа де Маранд. - И я счастлива, что не забыла: если бы вы меня тогда не удержали и не потянули назад, я, по всей видимости, не имела бы сейчас удовольствия вновь выразить вам свою благодарность.
      - Я не жду от вас благодарности, мадам. Я решил прибегнуть к этому образу и оживить ваши воспоминания Вам, должно быть, стало понятнее, что я имел в виду, когда говорил недавно о пропасти. Повторяю: ваша красота пугает меня не меньше того глубокого оврага, поросшего цветами и травами, и я боюсь, что однажды она поглотит нас обоих!.. Теперь вы меня понимаете, мадам?..
      - Да, сударь. Кажется, начинаю понимать, - проговорила молодая женщина и опустила глаза.
      - Раз так, - улыбнулся г-н де Маранд, - я спокоен: скоро вы совершенно поймете мою мысль!.. Итак, я сказал, мадам, что взял на себя обязанности вашего отца - как вы знаете, на большее я никогда не посягал! - и, стало быть, с некоторым беспокойством взираю на толпы красавчиков, модников, денди, окружающих мою дочь... Прошу заметить, мадам, что моя дочь совершенно свободна; в этой обступившей ее сверкающей, нарядной, изысканной толпе она может сделать свой выбор, и ей не грозит никакая беда. Однако я считаю, что не только вправе, но и обязан по-отечески ей напомнить: "Не ошибитесь в своем выборе, дочь моя!"
      - Сударь!
      - Нет, не то! Я не прав, я не стану ей этого говорить.
      Я переберу всех мужчин, проявляющих к ней особенный интерес, и выскажу ей свое мнение о каждом из них. Хотите знать, что я думаю о тех, кто не отходил от вас вчера, мадам?
      - Извольте, сударь.
      - Начнем с его высокопреосвященства Колетти.
      - Ну что вы, сударь!
      - Я говорю о нем так, для памяти, чтобы должным образом начать перечень... Кстати, монсеньор Колетти - очаровательный прелат.
      - Священник!
      - Вы правы; итак, я чувствую, что священник не опасен для такой женщины, как вы: красивой, молодой, богатой и свободной... или почти свободной; его высокопреосвященство может ухаживать за вами у всех на виду или тайно, навещать вас средь бела дня или в кромешной тьме: никому в голову не придет, что госпожа де Маранд - любовница монсеньера Колетти.
      - Однако, сударь... - начала было молодая женщина, но не договорила и улыбнулась.
      - ...однако он вас любит или, вернее, влюблен в вас: любит он только себя, - вы это хотели сказать, не так ли?
      Улыбка, не сходившая с губ г-жи де Маранд, словно подтверждала мнение супруга.
      - Но иметь поклонника, облеченного столь высоким саном, отнюдь не мешает молодой и привлекательной женщине, особенно если эта молодая и привлекательная женщина не отличается ни осторожностью, ни набожностью и имеет другого любовника.
      - Другого любовника?! - вскричала Лидия.
      - Прошу заметить, что я говорю не о вас, а обобщаю, имея в виду просто молодую и привлекательную женщину...
      Вы - одна из молодых, одна из привлекательных, но не единственная молодая и привлекательная женщина на весь Париж, не правда ли?
      - О, я совсем на это не претендую, сударь.
      - Пусть будет его высокопреосвященство Колетти! Он занимает для вас лучшую ложу в Консерватории, когда там проходят концерты духовной музыки; он предоставляет в ваше распоряжение лучшие места в Сен-Роке, когда вы хотите послушать "Magnificat" и "Dies iroe" ["Славься" и "Тот день" (латин )]; он дал моему дворецкому рецепты паштетов из дичи, полюбившихся двум вашим чичисбеям - господину де Куршану и господину де Монрону. Помимо его высокопреосвященства есть еще прелестный мальчик, которого я люблю всем сердцем...
      Госпожа де Маранд бросила на мужа вопрошающий взгляд, ясно говоривший: "Кто же это?"
      - Позвольте мне выразить свое восхищение этим юношей, но не как поэтом, не как автором драматических произведений - ведь в обществе бытует мнение, что мы, банкиры, ничего не смыслим ни в поэзии, ни в театре, - но как человеком...
      - Вы имеете в виду господина?..
      Госпожа де Маранд не смела произнести имени.
      - Я говорю о господине Жане Робере, черт побери!
      Лицо г-жи де Маранд снова залил яркий румянец, еще более яркий, чем в первый раз. Муж пристально за ней следил, но внешне оставался совершенно невозмутим.
      - Вам нравится господин Жан Робер? - спросила молодая женщина.
      - Отчего же нет? Он из приличной семьи; его отец имел в республиканской армии высокий чин - такой же, какой был у вашего батюшки в войске императора. Если бы он пожелал перейти на сторону Наполеона, он, вероятно, умер бы маршалом Франции и не оставил бы свою семью в нищете или почти так.
      Молодой человек взял все в свои руки, он отважно преодолевал жизненные невзгоды. Он честен, порядочен, предан и умеет, может быть, скрывать свою любовь, зато совсем не умеет прятать отвращение. Вот, к примеру, меня он не любит...
      - Как - не любит?! - забывшись, воскликнула г-жа де Маранд. - Я же ему сказала...
      - ...чтобы он сделал вид, что я ему нравлюсь... Не сомневаюсь, бедный мальчик с величайшим почтением относится к вашим указаниям, однако в этом вопросе он вряд ли преуспеет.
      Нет, он меня не любит! Едва завидев меня на улице, он, стараясь быть незамеченным, спешит перейти на другую сторону; если же я его встречаю и застаю врасплох, так что он вынужден мне поклониться, он здоровается так холодно, что мог бы обидеть на моем месте кого угодно, но я исполняю этот долг вежливости, чтобы заставить его принять ваше приглашение. Вчера я буквально вынудил его подать мне руку, и если бы вы только знали, как несчастный юноша страдал все время, пока его рука оставалась в моей! Меня это тронуло: чем больше он меня ненавидит, тем больше я его люблю... Вы понимаете это, не правда ли? Так поступает человек неблагодарный, но порядочный.
      - По правде говоря, сударь, я не знаю, как отнестись к вашим словам.
      - Как надобно относиться ко всему, что я говорю, мадам, ведь я всегда говорю только правду. Несчастный мальчик чувствует себя виноватым, это его смущает.
      - Сударь!.. В чем же его вина?
      - Он поэт, а всякий поэт в той или иной степени мечтатель... Вот, кстати, вам совет... Он же пишет вам стихи, не так ли?
      - Сударь...
      - Это так, я видел сам.
      - Но он их нигде не печатает!
      - Он прав, если стихи плохи; он не прав, ежели они хороши.
      Пусть не стесняется! Я поставлю лишь одно условие.
      - Какое же? Чтобы не фигурировало мое имя?
      - Напротив, напротив! Дьявольщина! Секреты от нас, его друзей! Разумеется нет!.. Пусть ваше имя будет написано полностью. Что плохого в том, что поэт посвящает хорошенькой женщине стихи? Когда господин Жан Робер адресует их цветку, луне, солнцу, разве он ставит инициалы? Нет, верно же? Он их называет полностью. Как цветок, как луна, как солнце, вы нежнейшее, прекраснейшее, радующее глаз создание природы. Ну так и пусть он обращается к вам как к солнцу, луне, цветам.
      - Ах, сударь, если вы говорите серьезно...
      - Да, я слышу: вы вздохнули свободнее.
      - Сударь...
      - Итак, договорились: хочу я этого или нет, господин Жан Робер остается в числе наших друзей; и если кто-нибудь вздумает удивляться его частым визитам, вы скажете - и это правда! - что его посещения объясняются ни вашим, ни его, а моим желанием, потому что я отдаю должное таланту, душевной тонкости, скромности господина Жана Робера.
      - Как странно вы себя ведете, сударь! - воскликнула г-жа де Маранд. Кто откроет мне тайну вашего необыкновенного ко мне отношения?
      - Оно вас смущает, мадам? - спросил г-н Маранд, грустно улыбнувшись.
      - Нет, слава Богу! Я только боюсь, что...
      - Чего же вы боитесь?
      - ...что в один прекрасный день... Да нет, ни к чему говорить о том, что у меня в голове или, вернее, на сердце.
      - Говорите, мадам, если только это можно доверить другу.
      - Нет, это будет похоже на требование.
      Господин де Маранд пристально посмотрел на жену.
      - Не приходила ли вам, сударь, в голову одна мысль?..
      Господин де Маранд не сводил с жены взгляда.
      - О чем вы? Говорите же, мадам! - помолчав, попросил он.
      - Как бы ни было это смешно, жена может влюбиться в собственного мужа.
      Лицо г-на де Маранда на мгновение омрачилось. Он прикрыл глаза и нахмурил брови.
      Потом он покачал головой, словно отгоняя навязчивую мысль, и проговорил:
      - Да, как бы ни было это смешно, такое возможно... Просите Господа, чтобы подобное чудо не произошло между нами!
      Он насупился и едва слышно прибавил:
      - Это было бы огромным несчастьем для вас... но особенно для меня!
      Он встал и несколько раз прошелся по комнате за спиной у г-жи де Маранд так, чтобы она не могла его видеть.
      Впрочем, неподалеку от Лидии висело зеркало, и она заметила, как муж вытирает платком лоб, а быть может и глаза.
      Господин де Маранд, несомненно, догадался, что его волнение независимо от вызвавшей его причины унижает его в глазах жены; придав своему лицу беззаботное выражение и через силу улыбнувшись, он снова сел в кресло.
      Помолчав немного, он ласково продолжал:
      - А теперь, мадам, после того как я имел честь высказать вам свое мнение о монсеньоре Колетти и господине Жане Робере, мне остается просить вас сказать, что думаете вы о господине Лоредане де Вальженезе.
      Госпожа де Маранд посмотрела на мужа с некоторым удивлением.
      - Я думаю о нем то же, что и все, - отвечала она.
      - Скажите, что думают все.
      - Однако господин де Вальженез...
      Она замолчала, будто не смея продолжать.
      - Простите, сударь, - молвила она наконец, - но мне кажется, у вас против господина де Вальженеза предубеждение.
      - Предубеждение? У меня? Храни меня Бог! Нет, я просто хочу знать, что о нем говорят... Вы ведь, должно быть, знаете, что говорят о господине де Вальженезе?
      - Он богат, известен, близок ко двору: этого более чем достаточно для того, чтобы о нем говорили гадости.
      - И вы знаете эти гадости?
      - Отчасти.
      - Ну что же, я вам помогу... Поговорим прежде всего о его богатстве.
      - Оно неоспоримо.
      - Разумеется, если иметь в виду лишь факт его существования. Однако вопрос этот кажется весьма спорным, если принимать во внимание, каким образом оно было приобретено.
      - Разве отец господина де Вальженеза не унаследовал состояние от старшего брата?
      - Да. Однако по поводу этого наследства ходят разные слухи; говорят, например, что завещание исчезло сразу после смерти старшего брата, а умер он от апоплексического удара в тот момент, когда этого меньше всего ждали. У него был сын...
      Вы что-нибудь об этом слышали, мадам?
      - Очень смутно: мой отец и господин де Вальженез принадлежали к разным кругам.
      - Ваш отец был честный человек, мадам... Итак, существовал сын, очаровательный молодой человек, а наследники, те самые, которых теперь обвиняют - когда я говорю "обвиняют", я, разумеется, говорю не об официальном обвинении в суде присяжных, - выгнали его из отцовского дома. Общеизвестно, что он был сыном маркиза де Вальженеза, племянником графа и, следовательно, приходился кузеном господину Лоредану де Вальженезу и мадемуазель Сюзанне. Молодой человек, привыкший жить на широкую ногу, оказался без средств и, как говорят, пустил себе пулю в лоб.
      - Темная история!
      - Да, однако она не огорчила, а, напротив, обрадовала семейство Вальженезов. Пока молодой человек был жив, завещание могло обнаружиться и настоящий наследник вместе с ним.
      Но раз он умер, вряд ли завещание всплывет само по себе. Вот что касается наследства. Что же до успеха господина де Вальженеза, могу поручиться, что под успехом вы подразумеваете любовные интрижки.
      - Разве это не так называется? - улыбнулась г-жа де Маранд.
      - Что касается успехов, похоже, ими он обязан светским женщинам. Когда же он обращается к девушкам из народа, то, несмотря на заботливое участие, которое оказывает в этих случаях своему брату мадемуазель Сюзанна де Вальженез, молодой человек вынужден порой применять насилие.
      - Ах, сударь, что вы такое говорите!
      - То же, о чем монсеньор Колетти рассказал бы вам, вероятно, лучше меня, потому что если господин де Вальженез хорошо принят при дворе, то это благодаря Церкви.
      - И вы утверждаете, сударь, - спросила г-жа де Маранд, заинтересованная выдвинутыми обвинениями, - что мадемуазель Сюзанна де Вальженез помогает брату в его любовных похождениях?
      - О, это не тайна! И действительно, кому известно, что мадемуазель Сюзанна питает нежную дружбу к брату, отдают ей за это должное. Мадемуазель Сюзанна отличается от брата тем, что любит жить среди своих родных и все или почти все ее удовольствия заключены для нее в родном доме.
      - Ах, сударь, неужели вы верите подобной клевете?
      - Я, мадам, не верю ничему, кроме курса ренты, да и то если он опубликован в "Мониторе". Ну и еще, пожалуй, в то, что господин де Вальженез самодоволен и болтлив. В этом отношении он напоминает улитку: пачкает репутации, от которых не успел вкусить!
      - О, вы не любите господина де Вальженеза! - заметила г-жа де Маранд.
      - Нет, признаться... Уж не любите ли его случайно вы, мадам?
      - Я? Вы спрашиваете, люблю ли я господина Лоредана?
      - Господи! Да я спросил вас об этом просто так; возможно, я неудачно выразился. Я знаю, что в полном смысле этого слова вы не любите никого. Мне следовало бы задать вопрос иначе:
      "Вам нравится господин Лоредан?"
      - Он мне безразличен.
      - Неужели?
      - Я вам об этом торжественно заявляю. Но я бы не хотела, чтобы с ним случилось несчастье, которого он не заслужил.
      - Да кому это нужно?! Уверяю вас, мадам, с моей стороны господину де Вальженезу могут грозить лишь заслуженные несчастья.
      - Да какие же несчастья может заслужить господин де Вальженез и как эти несчастья могли бы грозить ему с вашей стороны?
      - Ничего хитрого в этом нет! Вот, например, нынче вечером господин де Вальженез весьма настойчиво за вами ухаживал...
      - За мной?
      - За вами, мадам... Ничего неподобающего в этом не было, ведь все происходило в вашем доме, и свидетели могли принять стремление господина де Вальженеза неотступно следовать за вами за любезность, возможно несколько преувеличенную, однако вполне простительную по отношению к хозяйке дома. Однако вы будете появляться на других вечерах, вы будете встречать господина де Вальженеза в свете. И если он несколько вечеров кряду будет вести себя с вами так, как он это делал здесь, вы окажетесь скомпрометированы... Ах, Боже мой! Я не хочу вас пугать, мадам. Но в тот день, когда ваше имя будет опорочено, господин де Вальженез умрет.
      Госпожа де Маранд вскрикнула.
      - Ах, сударь, кто-то умрет из-за меня!.. Убит! Да я буду корить себя всю оставшуюся жизнь.
      - Да кто вам говорит, что именно ради вас и из-за вас я убью господина де Лоредана?
      - Вы, сударь.
      - Я ни словом об этом не обмолвился. Если бы я убил господина Лоредана ради вас или из-за вас, вы были бы скомпрометированы не меньше, чем при его жизни. Нет, я его убью по поводу... закона о печати или последнего смотра национальной гвардии, как убил господина де Бедмара.
      - Господина де Бедмара? - смертельно побледнев, вскрикнула Лидия.
      - И что же? - продолжал г-н де Маранд. - Разве кто-нибудь когда-нибудь узнал, что это сделано ради вас и из-за вас?
      - Вы убили господина де Бедмара? - повторила г-жа де Маранд.
      - Да. Так вы этого не знали?
      - О Боже!
      - Должен вам признаться, что я некоторое время колебался. Вы знаете, а может быть и не знаете, что у меня были основания презирать господина де Бедмара: у меня был случай убедиться в том, что он вел себя не как порядочный человек. И вот мне написали (один мой итальянский корреспондент), что двадцатого ноября тысяча восемьсот двадцать четвертого года господин де Бедмар будет в Ливорно. Я вспомнил, что в Ливорно меня ждет важное дело. Я прибыл туда девятнадцатого ноября. Господин де Бедмар приехал вслед за мной. Не знаю уж, как это произошло, но мы в одно время оказались в ливорнском порту, и когда я собирался отплывать, между нами завязался пустячный разговор по поводу одного комиссионера. Спор наш обострился, господин де Бедмар меня оскорбил, и я потребовал удовлетворения, оставив, однако, по привычке выбор оружия за противником. Он имел неосторожность выбрать пистолет, оружие жестокое, которое не щадит никого. Не откладывая, мы договорились, что сойдемся у сыроварен в Пизе.
      Когда мы пришли на место, секунданты отмерили двадцать шагов; мы подбросили в воздух луидор, чтобы узнать, кто будет стрелять первым: судьба была к нему милостива. Он выстрелил... чуть ниже, чем следовало бы, пуля угодила мне в бедро.
      - Вам? В бедро?! - вскричала г-жа де Маранд.
      - Да, но, к счастью, не задела кость.
      - А я даже не знала, что вы были ранены!
      - К чему было вас волновать? Ведь через две недели я был совершенно здоров!
      - Значит, несмотря на рану, сударь?..
      - ...я в него прицелился... В ту самую минуту, как я вам сказал, я усомнился в том, что поступаю правильно: это был очень красивый молодой человек, похожий на господина де Вальженеза. Тогда я себе сказал: "Вполне вероятно, что у него, как и у господина де Вальженеза, есть любящая мать, заботливая сестра!" Я колебался... Если бы я промахнулся, дуэль на том бы и закончилась, ведь я был ранен. Но я вспомнил, что господин де Бедмар недостойно вел себя по отношению к одной молодой особе; он навел пистолет на отца этой особы, который пришел требовать у него объяснений полученного оскорбления; этот негодяй убил старика. Тогда я прицелился ему в грудь, пуля пробила сердце, и он рухнул, не успев и охнуть.