О, что она с ним делала! Марсон бросил бесполезную борьбу с собой: откинувшись назад и вцепившись руками ей в волосы, он наслаждался магией мексиканской колдуньи и мечтал об одном – чтобы это блаженство никогда не кончалось. Даже в тумане страсти он чувствовал, что будущее таит в себе опасность. Еще немного – и он пересечет барьер, к которому никогда прежде даже не приближался. Он станет неверным мужем. Предаст Пегги Сью. Нарушит свой кодекс чести. Угрызения совести, презрение к себе, мучительный стыд перед женой – все это в будущем. А сейчас офицер Шеппард Марсон летел в пропасть и никакие восторги мира не променял бы на это головокружительное падение!

Шелби тряхнула головой, рассыпая кругом мелкие водяные брызги, завернулась в полотенце и подняла голову к небесам, где уже поднимался на свой пост молодой месяц. Стемнело – пора в путь. Садовник ушел несколько часов назад; Лидия отпросилась с работы еще раньше, предварительно заверив Шелби, что судья до утра не вернется домой – у него какая-то встреча в Сан-Антонио. Оставшись одна, Шелби залезла в бассейн и там убивала время до сумерек – ибо всем известно, что темные дела куда удобнее вершить во мраке ночи.

Вытерев лицо, она взбежала по черной лестнице к себе в спальню, стащила с себя и бросила в раковину мокрый купальник, натянула лифчик и трусики, закрутила мокрые волосы в хвост и перехватила резинкой. Затем надела любимые черные джинсы, такую же футболку и кроссовки, в которых в Сиэтле бегала по утрам. Надела часы, рассовала по карманам бумажник, маленький фонарик, дубликаты ключей, сделанные в Куперсвилле, и побежала по лестнице вниз.

Задняя дверь, мощеная дорожка, «Кадиллак». Еще несколько секунд – и вот она уже мчится в город. Нетерпение подгоняло Шелби: казалось, другой возможности заглянуть в офис к отцу уже не представится.

Прошедшие два дня стали для нее сущей мукой. Назойливыми мухами лезли в мозг неприятные мысли. Как пробраться в отцовский офис? Как вести себя? Наконец, главный и самый сложный вопрос: как она ухитрилась снова влюбиться в Неваду Смита?

– Нет, все-таки ты идиотка, – объявила она вслух и включила радио.

Кабину наполнил нежный голос Лайлы Лаветт: «Знаю, ты не из Техаса, знаю, ты не из Техаса.»

– Вот именно! – подтвердила Шелби. – Я больше не из Техаса!

Но сама она понимала: это ложь. Как бы ни любила она холодное море и свежий солоноватый воздух Сиэтла, родина ее здесь, и часть души всегда останется в этих холмах, опаленных безжалостным солнцем, среди людей, которые умеют так жарко любить и так бескомпромиссно ненавидеть.

Нахмурившись, Шелби выключила радио. Нервы у нее и так натянуты, а тут еще и слова в песне словно специально подобраны так, чтобы посмеяться над ней и над ее с таким трудом завоеванной независимостью!

Она сама удивлялась, почему еще не сошла с ума. Почти две недели в Бэд-Лаке прошли напрасно: за десять дней Шелби ни на шаг не приблизилась к своей цели. Как она ни бьется, за какие ниточки ни хватается в тщетной надежде отыскать Элизабет – все впустую. Может быть, пора осуществить угрозу, сгоряча выкрикнутую отцу и Катрине, – отправиться прямиком в газеты, на телевидение, на радиостанции, нанять частных детективов – да не одного, а целую дюжину.

Куда угодно. Как угодно. Лишь бы найти Элизабет – и поскорее!

Она нажала кнопку, опускающую стекло. Стекло плавно поехало вниз, и в лицо ей дохнуло теплым вечерним ветром. Впереди замерцали призрачные голубоватые огни – приближался центр города.

Как ни снедало Шелби нетерпение, в эти два дня она не сидела без дела: позвонила агенту в Сиэтл и получила от него по факсу информацию о заключенных в ее отсутствие сделках, снова попыталась (и снова безрезультатно) связаться с Оррином Финдли. А главное – ждала, напряженно ждала, когда же отец уедет из города надолго.

Он долго испытывал ее терпение. Словно нарочно, проводил в офисе больше времени, чем прежде. Несколько раз (в том числе и поздним вечером) Шелби, как бы невзначай, проезжала мимо, конторы судьи Коула – и всякий раз видела свет за плотно задернутыми шторами и отцовский «Мерседес», припаркованный на стоянке неподалеку. Один раз заметила даже самого судью: он стоял на крыльце, покуривал сигару и отдавал распоряжения тем двоим, которых она видела в доме в день своего приезда.

Шелби прибавила скорость и скрылась за углом, молясь, чтобы отец ее не заметил. Но он, разумеется, заметил и, разумеется, в тот же день за ужином об этом упомянул. Шелби сказала, что была у Катрины: едва ли он поверил, но, слава богу, не стал уточнять подробности или обвинять ее во лжи.

Шелби приближалась к своей цели, и сердце ее билось все сильнее. Мимо проехали несколько автомобилей: водители их были Шелби незнакомы, да и они, кажется, ее не узнавали.

Вот и «Белая лошадь»: изнутри доносится визгливая музыка, а у дверей, подпирая плечом столбик крыльца, стоит Росс Маккаллум – огромный, неуклюжий, мрачный, как сама смерть. Кровь заледенела у нее в жилах. Росс закуривал, мясистой ладонью прикрывая сигарету от ветра. Шелби отвернулась, чтобы он не видел ее лица, и поспешила проехать мимо. Еще была надежда, что он ее не заметил, не узнал машину. Но когда Шелби взглянула в зеркало заднего вида, надежды ее рассеялись: Росс провожал «Кадиллак» взглядом, полным такой холодной решимости, что Шелби вздрогнула. Воспоминания об ужасе, боли и унижении десятилетней давности вихрем пронеслись в мозгу.

– Не позволяй ему тебя запугать! – приказала она себе.

Прошло десять лет. Она изменилась. И Росс ничего больше ей не сделает.

На случай, если этот мерзавец вздумает потащиться за ней следом, Шелби проехала через весь город, дождалась, пока огни фонарей пропадут вдалеке, пересекла реку, затем свернула на проселок и вернулась в Бэд-Лак кружным путем.

Теперь Шелби не выезжала на широкие улицы: до боли в руках сжимая руль, она петляла по проулкам, пока наконец не подъехала к приземистому двухэтажному зданию, где проводил большую часть жизни ее отец.

Стоянка была пуста – ни серебристого «Мерседеса» судьи, ни белоснежного автомобиля Этты Парсонс, бессменной отцовской секретарши. В окнах темно. Вокруг – ни души, ни звука. Вот и отлично.

На всякий случай Шелби объехала здание кругом. Никого и ничего.

– Ладно, вперед! – проговорила она.

Из осторожности Шелби отъехала подальше и припарковалась в четырех кварталах от офиса, между прачечной самообслуживания и бывшей клиникой доктора Причарта. Разумеется, оставалась опасность, что кто-нибудь заметит здесь ее машину, а на следующее утро ляпнет об этом в магазине или в «Белой лошади». В Бэд-Лаке сплетни разносятся быстро: уже через два дня весь город будет знать, что дочка судьи Коула зачем-то бродила по городу темной ночью. Что ж, придется рискнуть.

Шелби заперла машину и пустилась трусцой через темную душную ночь. Тяжелый, пропитанный пылью воздух, так непохожий на свежее дыхание моря в Сиэтле, давил ей на грудь, мешал идти. Странно, неужели и двух недель не прошло с ее приезда в Бэд-Лак? А кажется, словно она живет здесь уже целую жизнь.

«В радости и в горести время летит незаметно», – напомнила себе Шелби старинную поговорку и двинулась дальше, избегая освещенных тротуаров и стараясь не привлекать к себе ничьего внимания. Никогда до сих пор ей не случалось сознательно нарушать закон. «Все у меня получится, – уговаривала она себя. – Все получится». В конце концов, грабители-профессионалы каждую ночь куда-нибудь вламываются! Неужели она окажется глупее каких-то бандитов?

Наконец перед ней выросла задняя стена офиса. Шелби остановилась, пригнувшись за кустом, – проверяла, все ли в порядке, не появился ли кто-нибудь за те десять минут, что она петляла по переулкам. Нет, все тихо. «Теперь или никогда».

Пригибаясь, как под обстрелом, и избегая пятен света под фонарями, Шелби пересекла улицу и остановилась у задней двери. Скользкими от пота пальцами принялась подбирать ключи. Два не подошли, зато третий легко и бесшумно повернулся. За дверью с грохотом отодвинулся тяжелый засов. Шелби перешла ко второй замочной скважине. Щелк! – и дверь распахнулась.

А в следующую секунду приглушенно загудела сигнализация. Шелби знала: за несколько секунд она должна отключить чертово устройство – иначе оно заверещит на весь квартал или, того хуже, поднимет тревогу в ближайшем полицейском участке. И пяти минут не пройдет, как город огласится воем сирен и замерцает полицейскими мигалками.

«Боже мой, да где же эта штука?» Шелби пробежала два шага, ударилась обо что-то бедром и выругалась сквозь зубы.

Би-и-и-п! Би-и-и-п! Би-и-и-п!

Обливаясь холодным потом, она включила фонарик. Луч света зашарил по стенам небольшой приемной. Стол секретарши, стена, настенный календарь... Ага, вот и контрольная панель – совсем рядом со стенным шкафом! Пробормотав краткую молитву, Шелби обогнула стол и бросилась туда.

Код! Сигнализация отключается цифровым кодом. Шелби набрала день рождения отца.

Сигнализация не отключилась.

«Черт побери! А что теперь?» – лихорадочно соображала она.

Может быть, день рождения матери? Почему бы и нет? Ведь судья меняет цветы на столе, ухаживает за могилой.

Би-и-и-п! Би-и-и-п!

Вот черт! Не сработало. Что же остается? В полном отчаянии Шелби набрала свой собственный день рождения. Писк внезапно смолк, и в пустом здании воцарилась тишина, прерываемая лишь гулким биением ее сердца.

Слава богу! От облегчения у Шелби едва не подогнулись колени; она приказала себе успокоиться и нетвердыми шагами подошла к двери отцовского кабинета, сделанной из волнистого стекла.

Очутившись в кабинете, она опустила жалюзи. В кабинете стоял слабый запах сигарного дыма. На вешалке в виде ветвистого дерева покоился один из знаменитых черных «стетсонов» судьи и забытый свитер. Письменный стол оказался неожиданно современным – пластик и металл. С одной стороны – под-носик с сигарами, пепельница и телефон, с другой – три фотографии в рамках. Свадебный фотоснимок судьи и Жасмин, маленькая Шелби и Шелби взрослая, на выпускном вечере.

Выходит, отец и вправду ее любит? Фотографии на столе, ее день рождения в качестве кода. Кто б мог подумать! Несколько секунд Шелби стояла, тупо глядя на фотографии; затем напомнила себе, что от сентиментальности один вред, да и времени нет на бессмысленные сожаления о прошлом, и принялась за работу.

Ящики письменного стола была заперты – но в своей связке Шелби обнаружила маленький ключик, который прекрасно к ним подходил. Первый ящик – карандаши, ручки, маркеры, скрепки и тому подобная канцелярская мелочовка. Ничего интересного. Второй – недавние документы, в основном касающиеся дел на ранчо; бегло просмотрев их, Шелби ничего любопытного для себя не нашла. Третий – ящик сигар и початая упаковка «Джека Дэниелса».

Итого – десять минут потрачены впустую. Смахнув пот со лба, Шелби перешла к бюро. Открылось оно без труда, и в первом же ящике Щелби обнаружила знакомую картину – папки, папки, папки с именами, расставленные в строгом алфавитном порядке. Безо всякого удивления она обнаружила, что многие досье из дома здесь дублируются.

Наконец-то!

Прежде всего она нашла и торопливо открыла досье доктора Неда Ч. Причарта. Глянцевая коричневая папка содержала в себе всего несколько документов, но, в частности, был там последний адрес доктора и записанная от руки дата смерти. Значит, судья все это время знал, что Причарт мертв, и спокойно смотрел, как дочь идет по ложному пути, тратя драгоценное время!

– Вот гад! – в бессильной ярости воскликнула Шелби. Но сама она понимала, что возмущаться глупо. Отец таков, какой он есть, всегда таким был и в шестьдесят с лишним лет едва ли исправится. По каким-то ему одному ведомым причинам он не хочет, чтобы Шелби нашла свою дочь, и делает все, чтобы затруднить ей поиски. Если уж он от собственного незаконного ребенка отказался, что мешает ему отказаться от внучки?

– Будь ты проклят, отец, – прошептала Шелби и заставила себя снова приняться за дело.

Следующей шла папка Нейва Смита. Шелби просмотрела ее на коленях, при свете фонарика. Здесь не было почти ничего нового: только бурная юность Нейва представлена несколько подробнее, да в конце Шелби нашла несколько страниц, исписанных аккуратным мелким почерком судьи – его личные заметки. Надо сказать, наедине с собой Джером Коул был весьма язвителен и в выражениях не стеснялся – Шелби прочла немало горьких слов об «индейском ублюдке», который не дает жить всему городу и, по всей видимости, кончит тюрьмой. В одной заметке судья прибавлял, что его дочь беременна – и, по всей видимости, именно от «этого ничтожества». Чего еще ждать, добавлял он, от сына горького пьяницы и индейской сучки, которая сбежала, бросив мужа с ребенком на руках?

– Чтоб ты сдох! – в сердцах бросила Шелби и, захлопнув папку, поставила ее на место.

Взглянула на часы – без четверти десять. Она здесь уже двадцать минут – и пока не нашла того, что искала. Часы на книжной полке равнодушно тикали, отсчитывая время; порой за окном проезжала машина, но в здании было пустынно и тихо, словно в гробнице. Шелби стало не по себе. Какие темные дела вершились в этих стенах? Сколько жизней здесь изменилось навсегда?

Подавив волнение, она вытащила толстую папку со своим собственным именем – и со страниц хлынула ее жизнь. Медицинская карточка, табели успеваемости, школьные характеристики – копии всех этих документов она видела и дома. Но здесь было кое-что еще. В конце папки Шелби обнаружила рукописный дневник – отец записывал важнейшие события жизни дочери. С сильно бьющимся сердцем Шелби читала скупые строчки о первом зубе и первых словах, о том, когда пошла и когда научилась читать, о смерти матери, об учебе в школе, о беременности. Было здесь упомянуто и изнасилование – несколько коротких, сухих слов, за внешней бесстрастностью которых чувствовался гнев и горечь. По записи Шелби поняла, что отец узнал об этом только от нее самой.

Слезы обожгли глаза, но Шелби не дала им воли и продолжала читать дальше. На беременности записи не кончались. Дочь не желала иметь с судьей ничего общего, но отец не терял ее из виду: Шелби нашла здесь названия своего калифорнийского колледжа, фирм, в которых работала после учебы, домашний адрес в Сиэтле. Но больше всего ее заинтересовала одна короткая запись. Сразу после сухого рассказа о родах стояла ссылка: «См. Лидия Васкес». При чем тут Лидия?

Действительно, экономка была для Шелби второй матерью. Она научила ее шить, готовить и садовничать; она посвятила девочку в тайны взросления; она бинтовала содранные коленки, давала советы, к которым Шелби редко прислушивалась, наполняла холодный дом смехом и веселыми историями о своих многочисленных родственниках.

Да, они с Лидией связаны накрепко – и такая связь не рвется с годами. Но едва ли судья это имел в виду, когда торопливым косым почерком указывал, что для более полных сведений о Шелби надо обратиться к досье Лидии. Нет, здесь кроется что-то еще. И она должна выяснить что.

Шелби отложила свое досье и принялась перебирать папки в поисках сведений о Лидии. Ее досье оказалось толще всех прочих – и неудивительно, ведь Лидия работала у судьи с незапамятных времен. Здесь Шелби нашла копии ее паспорта, вида на жительство и других документов, а также много страниц, посвященных ее родным – сестре Карле, ее мужу Пабло Рамиресу, каждому из их четверых детей. Была и ссылка на Эстеванов – они, как вспомнила Шелби, тоже приходились Лидии сродни.

Шелби задумчиво листала страницы досье. Зачем, спрашивала она себя, отец так старательно собирает сведения обо всех этих людях? Ведь никто из них, кроме Лидии и Пабло, на него не работает. В чем же дело? Что-то странное чудилось ей в таком пристальном внимании всесильного судьи к обычной мексиканской семье – странное и подозрительное.

Шелби повторила про себя имена племянников Лидии, выписанные в столбик аккуратным мелким почерком судьи. Энрике, Хуан, Диего, Мария. Четверо. Трое мальчиков и девочка. Мария – старшая, за ней с интервалом в два-три года идут мальчики. Шелби помнила их всех. Мария – ее ровесница, и в детстве отец запрещал Шелби с ней играть. Он ничего не имел против того, чтобы экономка из Мексики растила его дочь; но позволить принцессе из рода Коулов дружить с «черномазыми»... Однако Шелби не слушалась его и часто тайком играла со своей смуглой подружкой. Уже тогда она начала понимать, что отец не всегда прав.

Да, она хорошо помнила Марию – тихую круглолицую девочку с толстыми косами и милой застенчивой улыбкой. Мария хорошо училась, но ушла из школы, не закончив десятый класс, – почему, Шелби не помнила.

Она хотела уже перевернуть страницу, но вдруг замерла, пораженная догадкой. Лидия говорила, что у Марии есть дочь. И с этой дочерью что-то неладно. Лидия плакала, когда разговаривала с Марией по телефону – и страшно смутилась и перепугалась, заметив, что Шелби стоит в дверях.

«Спокойно, спокойно, – уговаривала себя Шелби. Не надо торопиться с выводами. Это просто совпадение».

Повернувшись на вращающемся кресле отца и зажав фонарик в зубах, она принялась двумя руками копаться в бюро. Вот и досье на Марию! Какое пухлое – гораздо толще, чем на ее братьев! Затаив дыхание, Шелби раскрыла папку – и тихо ахнула. Папка раскрылась посредине: с глянцевой фотографии, блестящей в тусклом свете фонарика, на Шелби смотрела... она сама в детстве. Ее дочь.

– Элизабет! – воскликнула Шелби. Глаза ее наполнились слезами; сердце билось так, словно готово было разорваться.

Девочка в нарядном платьице, с голубой лентой в золотисто-рыжих кудряшках, широко распахнутыми зелено-голубыми глазами смотрела прямо в объектив и улыбалась во весь рот. На снимке ей было лет семь-восемь.

– Боже, благодарю тебя! – прошептала Шелби, улыбаясь сквозь слезы.

Сколько лет потеряно безвозвратно! Она никогда не услышит младенческого лепета Элизабет, не расскажет ей первую в жизни сказку, не проводит в первый класс. И все же не время плакать.

Ведь после десяти лет неведения и лжи Шелби Коул наконец нашла свою дочь.