— Его более важное дело — у него между ног, — откровенно заявила Элинор. — Слова его предназначались вам, и их следует считать комплиментом. А черный взгляд относился ко мне. Милорд несколько разгневан тем, что я намерена дождаться благословения священника.

Лицо сэра Джайлса постепенно осветилось пониманием и наконец расплылось в широкой улыбке. Он посмотрел на Элинор.

— Бедняга, — произнес он с сочувствием.

— Я уверена, что он позаботится о вашем сыне как нельзя лучше, — добавила Элинор, когда ей удалось укротить смех, вызванный искренним состраданием сэра Джайлса к несчастному Иэну. — Чего бы вы желали для своего мальчика?

— Вы знаете, что я сам ничего не могу ему дать, — грустно ответил сэр Джайлс. — Лошадь, доспехи да немного денег. Если для него не найдется места, где он нес бы достойную службу, ему придется пойти путем турниров или продать свой меч на какой-нибудь войне, какую сможет найти.

— Дайте подумать, — сказала Элинор. — Вильям Пемброкский взял бы его, но это небезопасный дом для вашего мальчика в наше время. Что-нибудь подыщем, — уверила она его.

Позднее, тем же вечером, она заметила, как Иэн, прихрамывая, подошел к сэру Джайлсу и очень серьезно поговорил с ним. Она была рада, что он понял, что обидел ее вассала, и пытается искупить вину. Еще большее облегчение ей принесло то, что ночью хорошая погода испортилась и субботний день принес дождь. Все гости оставались в замке. Такое скопление людей не могло не привести и привело к небольшим конфликтам, особенно среди молодых людей. Иэн, однако, был окружен компанией и занимал себя разговорами с людьми, которые толпились вокруг него.

Когда наступили сумерки, из пелены моросящего дождя наконец-то, как и обещал, появился гость, которого уже отчаялись ждать. Элинор вознесла глаза к небу и помолилась — ей казалось неприличным ругаться. Прибыл Питер де Рош, епископ Винчестерский, чтобы совершить обряд бракосочетания. С собой, однако, он привез еще двух нежданных гостей: Вильяма, епископа Лондонского, и Юстаса, епископа Эли. Элинор снова пришлось искать приличное место, чтобы разместить их.

— Мы будем самой прочной парой во всем королевстве, — сказала Элинор Иэну перед тем, как они в последний раз разошлись на ночь. — Трех епископов, безусловно, хватит, чтобы связать нас намертво. Может быть, они полагают, что один из нас попытается развязать узел?

— Только не я, — ответил Иэн.

Он стоял на пороге маленькой комнатки, в которой спал последние ночи. В этот вечер он не спорил и не жаловался. Хоть он и пожирал Элинор глазами, но не говорил ничего. Молчание, жаркий взгляд едва не растопили ее. Элинор обнаружила себя на несколько шагов ближе к Иэну прежде, чем поняла, что идет к нему. Продолжая молчать, он протянул руку. Рука чуть-чуть дрожала. Элинор уставилась на нее. «Даже руки его прекрасны», — подумала она. Тонкие, с длинными пальцами. Элинор представила, как они касаются ее тела, и со вздохом отвернулась.

В ту ночь, полуплача, полусмеясь, Элинор бранила себя за то, что смеялась над муками Иэна. Она плохо спала. Следующий день, однако, принес всем облегчение. По обычаю дамы были изолированы от мужчин. Хлеб, сыр и вино были доставлены им в комнаты, и отец Френсис поднялся наверх, чтобы отслужить мессу в импровизированной часовне, в то время как мужчинам внизу служили епископы. Утро было посвящено обсуждениям нарядов друг друга, примерке драгоценностей. Свадебный костюм Элинор из золотой парчи и оранжевого бархата был выставлен напоказ и вызвал завистливые и довольные восклицания.

В полдень оруженосцы Иэна попросили разрешения войти и получили согласие. «Подарок невесте», — понеслось из уст в уста, и женщины собрались поближе. Даже маленькая шкатулка, которую принесли мальчики, была произведением искусства, достойным самого короля: вырезанная из слоновой кости, отделанная золотом и усыпанная самоцветами, она была слишком глубока для ювелирного изделия. Элинор аккуратно открыла коробочку, заглянула внутрь и затаила дыхание. Там лежали жемчужины, сияющие своей собственной жизнью, чудесно соответствующие друг другу по цвету. Она вытаскивала, вытаскивала и вытаскивала их, пока вздохи вокруг нее совсем не затихли. Кто-то взял шкатулку у нее из рук, и еще кто-то начал выкладывать бусы ей в ладони, пока руки ее не наполнились и жемчужины не свесились через край. В конце они нашли застежку, золотой крючок, прикрепленный к короткой цепочке, на которой держалось еще одно чудо: сияющий, сверкающий золотой камень размером с куриное яйцо, но более плоский, с вырезанным на нем фениксом, восстающим из пепла.

Эта восхитительная вещица занимала их внимание, пока не настала пора надевать пышный наряд, продемонстрированный несколько ранее. Когда леди Солсбери и леди Пемб-рок нацепили на шею Элинор жемчужное ожерелье, она не смогла удержаться от мысли, а выдержит ли ее шея такой вес, но оно оказалось не тяжелым. «Его так же легко держать на себе, — подумала Элинор, — как тело сильного мужчины во время любовного акта».

Она была глубоко признательна Иэну не только за демонстрацию того, как высоко ценил он ее, но и за то, что дарил ей драгоценность, которая никогда бы не понравилась Саймону. Она размышляла, неужели такое торжество служит лишь политическим целям? Иэн был так добр. Он знал о ее первой свадьбе, лишенной какой-либо церемонии, без гостей и без какого-либо празднования вообще, омраченной сердитым королем Ричардом и несчастной, рыдающей королевой Беренгарией. Молодец Иэн! Неужели он так и запланировал, чтобы эта свадьба как можно сильнее контрастировала с той, чтобы не будила никаких печальных воспоминаний?

Если таков был его план, то он преуспел. Невозможно было не вспомнить Саймона, но это воспоминание не несло горести и печали. В нем было что-то теплое и хорошее, сильное и надежное, но такое непохожее на происходящее сейчас, на то, что она чувствовала и хотела чувствовать, что это не будило в ней никакой тоски. Блестя глазами, чуть улыбаясь, Элинор легкой походкой спустилась вниз, чтобы выковать первое крепкое звено в цепи новой жизни, которую она создавала.

Все сейчас отличалось от той ее первой свадьбы. Счастливый шепот женщин, сопровождавших ее вниз, горячие поцелуи, которыми осыпала ее Изабель, надевая ей на плечи плащ, грустное, но искреннее одобрение Вильяма, подсадившего ее на лошадь, морозная дорога, озаренная после дождя солнечным светом, крепостные, выстроившиеся вдоль обочины и сопровождавшие ее радостными криками, вскоре возобновившимися, когда вслед за кавалькадой женщин промчался Иэн с мужчинами.

Вся дорога от ворот частокола, окружавшего замок, до города заполнилась простолюдинами — воинами Элинор и прислугой замка, многие из которых были в слезах, слугами и спутниками гостей, крепостными из окрестностей, которые усыпали дорогу пшеницей из своих скудных закромов, символом мира и достатка, горожанами, богатыми и бедными. Элинор осыпали цветами — зимними розами, астрами, ирисами, которые с любовью выращивали дома, чтобы хоть немного наполнить красками и радостью долгие зимние месяцы. Несмотря на холодную погоду, Элинор была окружена теплом — люди любили ее и желали ей добра.

Ничто не напоминало о прошлом, даже ее собственный голос и голос Иэна, отвечавшие на вопросы священника. На этот раз не было ни сомнений, ни страхов, ни давления. Элинор слышала свои и Иэна ответы, ясные и твердые, доносящиеся до самых дальних свидетелей на крыльце церкви, слышала радостные возгласы одобрения со всех сторон: «Fiat! Fiat!» Дамы столпились вокруг Элинор, чтобы поцеловать ее и пожелать всего самого лучшего, а мужчины окружили с поздравлениями Иэна. Вильям Пемброк сказал с грустью:

«Помоги тебе Господь — она настоящий черт в юбке. Но если ты будешь плохо обращаться с ней, ответишь мне». Иэн нисколько не обиделся на эти слова. Трудно было обидеть его хоть чем-нибудь в этот день. Кроме того, он понимал, что Вильям выступал как отец невесты, поскольку у Элинор не было никаких родственников-мужчин, способных отстоять ее интересы. Он не выказывал какого-либо недоверия к Иэну, что подтверждала первая часть его реплики, но дал понять, что относится к взятой на себя ответственности вполне серьезно. Стоявший за спиной Пемброка сэр Джайлс рассмеялся вслух.

— Леди Элинор сама может позаботиться о себе. Вам следовало бы лучше посоветовать поберечься лорду Иэну.

Иэну пришлось почти сражаться за право подсадить Элинор в седло, когда они возвращались в замок. Одной из причин того, что собралась куча помощников, было беспокойство о его раненой ноге, но в большей мере это было связано с любовью к Элинор. Никто не хотел, чтобы этот ее счастливый день был чем-то испорчен, и все боялись, что Иэн может оступиться и уронить новобрачную.

Он не уронил бы ее, невзирая ни на какую боль. Назад они возвращались уже рядышком по улицам города, где быки, овцы и свиньи дожаривались на кострах почти на каждом перекрестке и были открыты огромные бочки с элем и вином. Вся деловая суета замерла, открыты были только булочные. Хлеб, печенье и пироги раздавались бесплатно. В день свадьбы Элинор ни один мужчина, женщина или ребенок не мог быть голодным или томимым жаждой.

Люди были признательны за это и не только за это. Находились те, кто бежал за кобылой Элинор, чтобы поцеловать ногу госпожи, или хотя бы стремя, или край ее платья. Ко многим она обращалась по имени. Как хорошо, подумал Иэн, что его жена не таит зла на него. Если он когда-то и сомневался в том, что она способна убить или превратить в беспомощное существо человека, которого невзлюбит, то теперь его сомнения исчезли: враг хозяйки Роузлинда не мог чувствовать себя в безопасности нигде — ни в городе, ни в замке, ни в окрестностях.

По тому удовольствию, которое выказала Элинор, принимая удивительные блюда, представленные ей, было ясно, что, хотя она и планировала застолье, об этих яствах ничего не знала. Сначала была преподнесена копия замка Роуз-линд, выполненная в мельчайших деталях, со стенами и башнями из теста, со рвом, наполненным медом и подсиненным засахаренными фиалками, и с морем внизу, взбитым в белую пену над скалами и отмелями. Затем последовал макет свадьбы, показывающий на переднем плане церковь, троих епископов со своими помощниками (двое из которых были явно долеплены в последний момент), невесту и жениха (Элинор улыбнулась — языки служанок явно проделали большую работу, поскольку ее оранжево-золотое платье и изумрудно-зеленый наряд Иэна были выполнены очень достоверно) и толпу зрителей. Сколько дней и ночей труда, сколько мыслей и изобретательности ее люди добровольно прибавили к той и без того напряженной работе, которая им была поручена, только чтобы доставить ей удовольствие!

Развлечения были столь же разнообразны, сколь и яства. Отовсюду, куда смогли добраться гонцы Элинор, съехались менестрели. Они играли, пели, жонглировали, плясали, показывали чудеса акробатики. Дрессированные медведи неуклюже танцевали джигу под музыку, в качестве вознаграждения получая медовые лакомства. Собаки строили пирамиды, танцевали в обнимку и прыгали через горящие кольца.

В замке Элинор ждал еще один сюрприз. К ее грусти, она не сумела пригласить труппу настоящих актеров, однако, прежде чем гости отупели от еды и опьянели от вина, сэр Джон д'Альберин поднялся со своего места, призвал всех замолчать и очистить сцену и объявил, что сейчас актеры разыграют несколько действий. Он добавил, что это дар признательности от вассалов и кастелянов Элинор.

Пьесы были шумными и веселыми. Все они, конечно, касались брака и были не слишком добродетельными, зато изобретательными и невероятно смешными, а последняя из них рассказала о властной женщине, которая с непогрешимой регулярностью совершает разгром за разгромом, причем ее муж терпеливо наводит порядок.

— Как они смеют? — прошипела леди Ллевелин через голову потрясенного мужа Элинор молодой осмеянной жене.

Но Элинор смеялась так сердечно, как никто другой. Она знала, что они осмелились на это из любви и доверия к ней. Тех, кто желал бы подорвать ее власть, здесь не было. Каждый человек, который приехал сюда, знал, что ему придется публично возобновить свою клятву верности в присутствии трех епископов, сводного брата короля и величайшего военачальника Англии, а также перед такими же, как он сам, вассалами и кастелянами, которые, в свою очередь, поклянутся наказать его вместе со своей госпожой, если он нарушит клятву. Церемония присяги была назначена на следующий день, когда все гости будут еще в сборе. Некоторые из гостей проведут в Роузлинде еще несколько дней или даже неделю, но многих звали дела, и они уедут, как только примут присягу.

Иэн не мог танцевать и весь день и вечер провел, переходя от одной группы гостей к другой, чтобы утихомирить пьяные размолвки, но ничто не могло омрачить его лица. Он знал, что с каждой минутой приближается исполнение его желания. Его радость не затмевали ни сомнения, что Элинор все еще скучает по Саймону, ни сомнения в ее искреннем стремлении к исполнению супружеского долга, несмотря на то, что она отказала ему в добрачных отношениях. Недобрые предчувствия проснулись в нем, только когда он наконец увидел, как дамы обступили Элинор, чтобы начать церемонию подготовки к брачному ложу.

Не то чтобы он сомневался в своих способностях любовника при обычных обстоятельствах. Он знал, что способен удовлетворить любую в меру страстную женщину, а что Элинор именно такая женщина, он был совершенно уверен. Не то чтобы он не испытывал охоты исполнить супружеские обязанности — как раз в обратном, думал он, скривившись и наблюдая, как его неунывающие друзья собираются вокруг него, заключалась его проблема. Он слишком страстно желал. Опять-таки в обычных условиях это не имело бы большого значения — но в первый раз… «Дурак, — сказал он себе, — думай о чем-нибудь другом. Иначе ты кончишь еще до того, как с тебя снимут одежду».

Эта насущная потребность отвлечься была разрешена пьяным эскортом Иэна. В тот день он обходился без шины на ноге, чувствуя, что это будет нежелательным предметом на брачном ложе. Друзья его, однако, были уже в таком состоянии, что не сумели помочь ему подняться по лестнице достаточно аккуратно, и боль, пронзившая его колено, послужила, хотя бы временно, холодным душем для его не в меру разгоряченной плоти. Успокаивающий эффект этого происшествия совершенно исчез, однако, в тот момент, когда они добрались до верхней большой комнаты, которая за недостатком места в спальне Элинор стала местом обряда раздевания.

Элинор в роскошном платье с драгоценностями и в золотой вуали, такой тонкой, что сквозь нее просвечивалась белая кожа, выглядела утонченным созданием. Однако вида Элинор, совершенно обнаженной, если не считать черной гривы, которая ниспадала до бедер, было достаточно, чтобы у всех мужчин выпучились глаза и остановилось дыхание. Затем женщины откинули ее волосы назад и приподняли так, чтобы все ее прелести и недостатки были видны совершенно явственно.

Соответствующая реакция Иэна вызвала хохот, аплодисменты, щелканье пальцами и топанье ногами. Посыпались бесконечные и фривольные шутки, причем дамы смеялись и отпускали шутки, одна крепче другой, наравне с мужчинами. Ни в одной из сторон не было найдено никаких изъянов. Благодаря довольно энергичному образу жизни Элинор, беременности не испортили ее фигуру, лишь грудь стала несколько полнее, живот чуть круглее и появилось несколько голубоватых послеродовых растяжек, а в остальном ее вполне можно было принять за невинную девушку.

Это зрелище вызвало несколько дополнительных комплиментов, но большая часть комментариев касалась, естественно, Иэна. Все происходило очень забавно, но, несмотря на бушующий в камине огонь, в декабре было не слишком удобно долго стоять обнаженным. Изабель заметила, как дрожит Элинор, и потянула своего мужа за рукав, намекая, что невеста и жених замерзли. Вино на некоторое время стерло из памяти Пемброка старого друга Саймона.

— Ради Бога, — взревел он, — оставьте их в покое, или они оба посинеют от холода, как колено Иэна.

— Подождите, подождите! — крикнул Солсбери, когда принесли одеяло, чтобы обернуть замерзших новобрачных. — А что, если его колено останется негнущимся? Вы не отречетесь от Иэна из-за хромоты, леди Элинор?!

Это был вообще-то серьезный вопрос, но Элинор тоже была немного пьяна.

— Нет, — ответила она важно, и глаза ее танцевали. — Я принимаю все его негнущиеся части: колени и так далее — и утверждаю, что не отрекусь от мужа, если эти части так и останутся несгибаемыми.

— Элинор! — воскликнул Иэн.

— Быстрее гоните их в постель, — воскликнул Ллеве-лин, — пока они снова не начали ругаться! Я не желаю тратить время на разговоры. Я должен немедленно удовлетворить свой аппетит.

Еще несколько минут хаоса закончились тем, что Элинор и Иэн бок о бок легли на ее большой кровати. Еще один поток смеха и несколько настойчивых призывов к действию, и они остались одни. Наступила жутковатая по контрасту тишина, нарушаемая лишь шипением огня в камине. Элинор повернула голову, все еще улыбаясь последним шуткам, но Иэн смотрел прямо перед собой в темноту, куда не достигал свет ночника.

— Я действительно обидела тебя? — спросила Элинор, пытаясь придать печаль своему голосу.

— Нет, конечно, нет. — Он тоже повернул голову и улыбнулся, но рот и тело его были скованы. — Я… Я…

— Что с тобой, Иэн? — спросила Элинор, протягивая руку.

— Не прикасайся ко мне.

Она вытаращила глаза. Такое можно было ждать от девственницы, но никак не от пылкого мужчины.

— О Боже! — Иэн задохнулся от смеха. — Я не это имел в виду. Я хочу сказать… несколько дней назад я клялся тебе, что сумею удовлетворить тебя. Теперь я в этом не так уверен.

— Что? — Элинор недоверчиво и удивленно покачала головой. — Как ты можешь говорить такое? Две минуты назад ты показывал всему миру, как ты способен и готов удовлетворить меня.

— Дело в том, что я слишком готов! — воскликнул Иэн, беспомощно улыбаясь. — Я очень боюсь, что, если положу на тебя руку или ты коснешься меня, моя перезрелая готовность выплеснется.

Элинор хихикнула, но ее дыхание участилось.

—Подумай о чем-нибудь противном, — предложила она. — О выпотрошенных лошадях, например. Представь, как ты пьешь болотную воду.

Для Элинор это не имело значения. Она была дольше, чем Иэн, без партнера, и его тело и грубые шутки в достаточной мере возбуждали ее. Ей не нужна была подготовка этой ночью — она уже была готова так же, как он. На этот раз он едва ли будет слишком быстр для нее, если, конечно, он не настроится на вторую или даже третью попытку. Она придвинулась поближе, словно для того, чтобы нашептать ему на ухо побольше гадостей, и вместо этого лизнула его языком.

Этого оказалось достаточно. Иэн повалил Элинор на спину и жадно набросился на нее сверху. При этом движении он сильно вывернул колено, но в тот момент даже не заметил боли. Его клинок сразу же скользнул в ее ножны. Элинор страстно приподнялась, и второй толчок принес ему облегчение. Они застонали, словно смертельно раненные, однако никто из них не умер пока. Иэн надолго задержал дыхание и, приподняв грудь и плечи, продолжал вдавливаться бедрами. Элинор тоже задержала дыхание. Потом его голова двинулась вперед, глаза открылись — он одержал победу над собой. Нежно склонившись над ней, он искал ее губы — затем он начал двигаться, подыскивая положение и ритм, которые доставят ей больше удовольствия.

— Ты не нарушил своей клятвы, — сладостно потянувшись, прошептала Элинор, когда их разгоряченные тела отдыхали после того, как насладились первым глотком долгожданной любви.

Она положила голову на плечо Иана и прижалась к нему всем телом. Они остались очень довольны собой и друг другом, но удовлетворенность Элинор была несколько острее. За это ей следовало быть признательной и Саймону, хоть она и не думала об этом. Среди других потерь, от которых страдала Элинор, не самой маловажной была потеря ощущения теплого крепкого тела рядом с собой в постели. Эта пустота теперь заполнилась.

— Я был близок к этому, — вздохнул, улыбаясь, Иэн, — и отдаю должное тому, что ты помогла мне выполнить мое обещание. — Он снова удовлетворенно вздохнул. Затем его рука, обнимавшая ее, чуть напряглась. — Боже! Мы оставили открытыми занавески вокруг кровати.

— Ну и что? — сонно спросила Элинор. — Дети не придут сюда в такой час.

Губы Иэна, готовые произнести что-то, расплылись в улыбке. Справедливо. Это не имело значения. Это была его постель, его жена, его право. Нет необходимости скрывать от кого бы то ни было свое желание или свое удовлетворение. Его! Целиком и полностью его! Не разделенная с законным мужем, как многие его любовницы в прошлом. Вся ее красота, вся ее страсть принадлежали только ему.

Иэн снова глубоко вздохнул от счастья и признательности за то, что Элинор отдала ему настоящее чистое чувство, а не просто удовлетворила страсть. Счастье, сиявшее в ее глазах, ее экстатические крики и тело, которое жаждало его тела, наполнили душу Иэна неизъяснимой и неведомой доселе гордостью за то, что женщина ответила на его чувство.

Зная, от какого удовольствия отказывалась, она тем не менее способна отказывать себе в нем ради настоящей любви. Воспоминание об экстазе Элинор вызвало приток жара в чресла Иэна. Его рука напряглась под ее рукой и потянулась к ее груди. Совершенно не подозревая о величественных достоинствах, которыми только что была наделена в мыслях мужа — что очень позабавило бы ее, узнай она об этом! — Элинор издала сонный удовлетворенный звук. Иэн приподнял голову, чтобы поцеловать ее, но наткнулся лишь на щеку. Довольная и засыпающая Элинор вернулась в привычную ей роль жены.

— Ну, так кто кричит «хватит»? — страстно прошептал Иэн ей прямо в ухо.

Голос, глубокий и приятный, но такой не похожий на грохочущий бас Саймона, напомнил Элинор, что она еще пока новобрачная.

— Я думала, что ты уже прокричал, — ответила она, открыв глаза и потянувшись к нему.

— Я еще только сдул пену с пива, — сказал он. — А теперь я готов напиться всерьез. — Он начал поворачиваться к ней, но вдруг скривился от боли.

Элинор почувствовала, что он собирается с духом на второе усилие, и положила руку ему на плечо, чтобы удержать Иэна на месте.

— Ты повредил себе колено, — шепнула она тихо, но так страстно, что Иэн застонал, но уже не от боли, а от желания. — Мне следовало бы подумать об этом, но все мои мысли были заняты другим.

— Мои тоже. Но это не имеет значения.

— Ну конечно, нет, — согласилась Элинор, — но тебе нет никакого смысла испытывать неудобства. Лежи спокойно и предоставь мне любить тебя. Ты не пожалеешь об этом.

Это было новостью для Иэна. Во-первых, его торопливые совокупления с оглядкой на дверь не давали ему времени на эксперименты. Даже когда была полная гарантия, что мужья в отъезде, всегда хватало других любопытных глаз, которых следовало опасаться. Во-вторых, Иэн всегда по умолчанию предполагал за собой роль доминирующего любовника, и, поскольку ему редко доводилось оставаться подолгу со своими любовницами, ни одна из них не знала его достаточно хорошо и не чувствовала себя в безопасности, чтобы предложить какие-то новшества, для которых не было ни необходимости, ни оправдания.

Элинор приподнялась на локте и, склонившись над ним, нежно поцеловала его в губы, потом в шею и легонько укусила за мочку уха. Ее свободная рука ласкала его тело, играя на нем, как опытный менестрель касается струн арфы. Сай-мон был не молод, и Элинор приходилось выдумать множество трюков, способных возбудить и направить его страсть. Когда Иэн начал изгибаться и тянуться к ней, она оторвала рот от его тела и прошептала:

— Спокойно. Лежи спокойно. Если будешь вести себя хорошо, получишь больше удовольствия.

Он вытаращил глаза и открыл рот, глотая воздух, когда она взобралась на него. Но и тут она продолжала ласкать его, пока он не застонал вслух и прошептал: «Пожалуйста, оставь!», но Элинор знала — он хочет, чтобы эта сладкая мука никогда не кончалась. Он мог завершить свои страдания в любой момент, обхватив Элинор и взяв инициативу на себя. Вместо этого он просил о пощаде, но лежал неподвижно. Однако это не могло длиться вечно. Страсть иссушала не только Иэна, но и росла в самой Элинор. Наконец подошел момент, когда она уже не могла больше думать о нем. Неописуемое удовольствие оргазма охватило ее. Она оседлала его, забыв обо всем, вцепившись в его волосы, крича вслух.

На этот раз первым заговорил Иэн, когда немного перевел дух.

— Хватит, — прошептал он, слабо улыбаясь. — Если ты сделаешь такое еще раз, ты убьешь меня. Твоя взяла — я кричу: «Хватит!»