Возможно, здесь мы имеем дело с изображением, которое несет следующие значения: святой Христофор, видоизмененный до собирательного образа святого в заостренном колпаке простолюдина, по сей день встречающегося на празднествах в Майнце, и святой, помогающий людям в несении тягот мира сего. Кстати, все эти гипотезы не подкреплены доказательствами, но они все же менее сумасбродны да и более привлекательны, чем некоторые другие теории. Мне бы хотелось верить, что подобным образом Генсфляйш (и Зоргенлох) решили заявить о своей приверженности таким христианским добродетелям, как смирение и сила духа.

Но есть и еще одна загадка, оставленная Фрило: почему он не добавил «Гутенберг» к набору своих фамилий? Возможно, потому, что его семья была высокого мнения о своем положении в обществе, поскольку ей принадлежало несколько владений, да и герб их на тот момент прочно укоренился в обществе Майнца. Но мне кажется, что это лишь частичный ответ. В конце концов, следуя обычаю, было бы вполне естественным называть себя по имени нового семейного дома – ведь это вполне могла быть и середина XIV века. Однако в этот период произошло нечто настолько ужасное, что мысли обо всем остальном просто отошли на задний план.

Чтобы объяснить, что случилось, давайте отвлечемся и рассмотрим ситуацию с сурками в Монголии. Из этих симпатичных существ, часто встречающихся на равнинах Центральной Азии, выходит отличное жаркое, но все-таки лучше держаться от них подальше, поскольку сурки очень привлекают блох, которые могут быть носителями опасной бациллы, убивающей как блох, так и сурков. При определенных обстоятельствах, когда сурков мало, блохи могут переходить и на животных других видов: кроликов, крыс и, в конце концов, на людей. Попав в кровь, бацилла вызывает реакцию, которая обычно (хотя и не всегда) является смертельной. Она поражает легкие (90 процентов со смертельным исходом), кровь (100 процентов со смертельным исходом) или, чаще всего, лимфатические узлы, которые, будучи не в состоянии вывести токсины, раздуваются, превращаясь в твердые темные, размером с орех опухоли – бубоны, откуда, собственно, и пошло название «бубонная чума», более известная как «черная смерть».

В 1340-х годах численность сурков в Монголии стала снижаться. Бациллы Pasteurella Pestis (чумная палочка) стали искать других хозяев и нашли их в виде тех, кто без труда перемещался по дорогам, созданным монголами за предшествовавшие 150 лет в ходе молниеносных завоевательных кампаний. Через несколько лет после этого блохи, зараженные Pasteurella Pestis, добрались до Крыма. Находившиеся там монголы осаждали древний порт Феодосию, переименованный в Кафу активно торговавшими там итальянскими купцами из Генуи. Заразившиеся чумой монголы ушли, но не просто ушли, а с прощальным выстрелом. В декабре 1347 года они с помощью катапульт через стены забросили в город тела умерших от чумы монголов, чтобы заразить итальянцев. Следующий корабль, направлявшийся к Средиземному морю, перенес чуму с корабельными крысами, вещами, заселенными блохами, и с инфицированными членами команды. Из Италии и Южной Франции чума распространялась на север со средней скоростью 15 километров в неделю. Это была величайшая катастрофа за всю историю Европы. За три года умерло около 25 миллионов человек, а возможно, и больше. Папское расследование привело цифру в 40 миллионов. Это треть населения Европы. В некоторых областях число погибших превысило 60 процентов от числа местных жителей. Ужасающие последствия страшной болезни повергли в ужас опустошенные города, надолго оставив свой след в культуре и умах людей.

Что касается причин, тогда о них ничего не было известно и это сеяло среди людей настоящий ужас. Последствия эпидемии чумы сравнимы с холокостом, бомбардировками Хиросимы и Нагасаки и СПИДом, но ни одна из названных катастроф не сопоставима с чумой по масштабам. Именно отсутствие объяснений вносит сумятицу в умы людей. Им проще справиться со страхом и страданиями, когда они понимают (или думают, что понимают), что происходит. Коммунисты в нацистских концентрационных лагерях, а также свидетели Иего вы сохранили свое здравомыслие в сумасшедшем мире, будучи уверенными в том, что они являлись лишь действующими лицами в драматической пьесе, написанной либо законами истории, либо законом Бога. Христианская Европа видела только мир, перевернувшийся с ног на голову. Библейский Бог обещал как спасение в следующей жизни, так и поддержку в этой. Но в тот момент он, казалось, вдруг стал бессильным или даже враждебным к людям. Незнание послужило причиной настоящей истерии, когда люди отчаянно стремились найти объяснение происходившему. Бог, должно быть, гневается на людей из-за совершенных ими грехов и само собой разумеется, что он вынужден назначить наказание, поэтому, если люди сами себя накажут, Бог, возможно, смилостивится. По всей Европе группы сумасшедших фанатиков шли маршем по городам, избивая себя ремнями с железными наконечниками и крича о милости Бога, а зрители в это время стенали, обмакивая одежду в кровь, чтобы обеспечить себе исцеление.

А кто или что являлось причиной гнева Божьего? Ответ был очевиден – евреи. В Женеве они подвергались пыткам до тех пор, пока не признавались в том, что отравляли колодцы. Для разума, исковерканного невежеством и страхом, все это звучало вполне правдоподобно. В сознании людей евреи представляли собой мучителей Христа и убийц младенцев. По всей Германии распространился слух о том, что евреи, кроме того, были и отравителями колодцев. Здесь тоже понадобился козел отпущения, чтобы успокоить разгневанного Бога. Месть была скорой. В 1348 году в День святого Валентина, как зафиксировал летописец Якоб Твингер фон Кёнигсхофен, евреев сожгли в Страсбурге на кладбище, где был установлен деревянный эшафот. Все, что задолжали евреям, посчитали выплаченным. Все принадлежавшие им денежные средства перешли в руки городского совета и были розданы ремесленникам. Причем в том же году евреев сжигали и в Страсбурге, и во всех городах вдоль Рейна. В каждом следующем городе жажда новой крови подпитывала безумие истязателей и их банды направлялись в еврейские кварталы, чтобы «искоренить зло». В Антверпене и Брюсселе уничтожена вся еврейская община. В Эрфурте убито 3 тысячи человек. В Вормсе и Франкфурте евреи, находвшиеся перед лицом неминуемой смерти, прибегли к традициям Масады и совершили массовое самоубийство.

В 1348—1349 годах чума поразила Майнц. Погибло около 10 тысяч человек – почти половина жителей города. Оставшиеся в живых начали искать виновных. Ими, как всегда, оказались евреи. Но в этот раз, наверное, впервые за много лет, они дали приблизившейся толпе отпор. Оборонявшиеся убили 200 человек и смогли отстоять свои дома. Но все было напрасно: в День святого Варфоломея, 24 августа, 100 евреев были сожжены за пределами церкви Святого Квентина.

Творившееся безумие переполнило чашу терпения Церкви и правителей-временщиков. Флагелланты присвоили себе роль священников, утверждая, что у них прямая связь с Богом. Но если убьют всех евреев, кто будет финансировать предприятия и оплачивать военные расходы? Папа напомнил о традиции терпимости и запретил флагеллантство. Короли и князья последовали его примеру. Флагелланты исчезли, как говорили очевидцы, «будто призраки в ночи или словно привидения», а оставшиеся в живых евреи вернулись к прежнему укладу жизни.

В Майнце, как и везде, не так-то легко было уйти от этих страшных событий, поскольку в последующие десятилетия чума возвращалась еще два раза, напоминая людям об их беспомощности перед Божьей карой. Население города уменьшилось с 20 до 6 тысяч человек, количество гильдий снизилось с 50 до 34, а с «золотого» Майнца заметно осыпалась позолота. Воспоминания об этой ужасной эпидемии продолжали жить в городских историях, песнях, танцах, живописи и скульптуре. От изображений, навевавших душевное спокойствие, художники перешли к изображению червей и гниения. Майнц, так же как сотни городов и деревень по всей Европе, располагал своей «Пляской смерти» (термин спорного происхождения, в письменном виде впервые встречающийся в 1376 году), напоминающей участникам об исходе судьбы, который придет ко всем – как к знатным, так и к беднякам. «Вперед – и вы увидите себя в нас, – распевают скелеты на фреске XIV века „Пляска смерти“ в Церкви Невинных в Париже, – мертвыми, нагими, сгнившими и зловонными. Такими вы станете… Власть, почитание, богатство – ничто, в час смерти учитываются только добрые дела». Смерть, великий уравнитель, начала этот танец, собирая людей с площадей, домов и ведя их на кладбище. Там, под хриплые мелодии, скелеты – помощники смерти – призывали папу, короля, королеву и кардинала на ритуальное окончание, после чего обычные горожане и крестьяне, передразнивая их и совершая различные телодвижения с коровьим колокольчиком, привязанным между ногами, и пивной кружкой, передаваемой по кругу, укладывали сильных мира сего лежать до Судного дня, в который их призовут встать. После этого люди, шатаясь, расходились по домам, чтобы прийти в себя после похмелья.

И вот в такое мрачное время – страшная чума, зверские акты антисемитизма – семья Генсфляйш все-таки решилась связать себя с Еврейским Холмом. Возможно, живя поблизости от церкви Святого Христофора, они понимали, что новая фамилия Гутенберг – это, пожалуй, не самый удачный выбор на данный момент и лучше какое-то время подождать, пока воспоминания не начнут стираться из людской памяти.

Отец изобретателя, Фриле Генсфляйш цур Ляден, взявший в качестве фамилии название дома, находившегося в собственности другой семьи, был зажиточным человеком. Он унаследовал ферму, часть дома Гутенберга и доходы с процентов по кредиту, ссуженному городом Майнцем городу Вецлару в 1382 году. Положение было еще сильнее упрочнено браком с женщиной, которая тоже имела собственность, – Эльзой Вирих. Именно благодаря ей семья владела сельской усадьбой в Эльтвилле, расположенном в 10 километрах вниз по реке. Не будучи ни богатой, ни аристократичной, эта семья являлась тем не менее достаточно выдающейся и занимала определенное место среди достойных семей города (их было приблизительно 100), которые называли себя «гешлехтер» (нем. – фамилии) или «альтен» (нем. – древние). Будучи патрицием, Фриле унаследовал должность компаньона монетного двора, что звучит довольно солидно, поскольку данное предприятие находилось под управлением архиепископа. На самом деле это примерно то же, что являться членом эксклюзивного клуба, главное условие вступления в который – быть чистокровным патрицием в трех поколениях. Фриле также унаследовал право продавать ткани, которые покупали торговцы одеждой, проходившие на судах вверх и вниз по Рейну. Это право являло собой торговую монополию высшего сословия, полученную в обмен на предоставление защиты от рейнских «баронов-разбойников». Только после смерти Фриле в 1419 году наследники решили, что пришло время присоединить к фамилии название дома и официально именовали его Фриле Генсфляйш цур Ляден цум Гутенберг.

Сколько лет в то время было его сыну Иоганну – Гутенбергу, как мы теперь его называем, – точно не известно. Единственное, что не вызывает сомнений, так это то, что, как следует из сохранившегося завещания отца, Иоганн стал совершеннолетним к 1420 году, а значит, родился где-то между 1394 и 1404 годами. Единственная причина, по которой «красивый» 1400 год считается годом его рождения (и по которой именно с этого момента начинается данная книга), – это своего рода пиар, предпринятый в свое время городской верхушкой Майнца.

Дело в том, что, поскольку к 1440 году важность изобретения Гутенберга стала уже очевидной, празднование начала книгопечатания сделали регулярным событием каждого столетия. В 1540 году Виттенберг взял на себя инициативу празднования книгопечатания, затем через 100 лет ее подхватили Лейпциг, Бреслау и Страсбург. В 1740 году к ним присоединились Дрезден, Бамберг, Галле и Франкфурт. Майнц постепенно отстранился от изобретения. О том, что потеряли его жители, им напомнили французы, после того как в 1792 году армия Наполеона захватила Майнц. Революционеры знали цену книгопечатанию.

Француз с немецкими корнями со славным именем Анахарсис Клоотс произнес страстную речь перед Национальным собранием, превознося Гутенберга как благодетеля человечества, чей прах должен быть немедленно перемещен туда, где находится прах великих и лучших, – в Пантеон Парижа. «Изобретение Гутенберга, – воскликнул он, – станет инструментом, с помощью которого мы полностью изменим будущее!» Клоотс был казнен на гильотине два года спустя, но его послание было услышано. Французская власть в городе Майнце (фр. – Майенс), а теперь это бастион восточной границы Франции, израсходовала 2 миллиона франков на снос старых зданий, чтобы установить памятник Гутенбергу, и переименовала площадь в Гутенбергплац (площадь Гутенберга). Наконец, когда прошло более 300 лет после смерти Гутенберга, он стал любимым сыном города Майнца и устремил вдаль свой задумчивый взор.

Тем не менее праздник был посвящен не самому Гутенбергу, а именно его изобретению. Так продолжалось и после поражения Франции в 1815 году. В 1840 году немцы, пытавшиеся склеить нацию из средневековых осколков, нашли в книгопечатании подходящий символ немецкого предпринимательства и изобретательности. В 89 городах, от Ахена до Цюриха, немецкоговорящие жители праздновали открытие, посвящая этому событию стихи, проводя конкурсы и концерты. Двухдневный фестиваль в Майнце долгое время оставался в тени. Дело в том, что родному городу Гутенберга было необходимо что-то особенное, уникальное.

В 1890-х годах члены городского совета решили, что город будет праздновать день рождения Гутенберга. И неважно, что никто не знал, когда он родился: неопределенность открывает новые возможности. Это может быть любой год, какой они выберут. А какой год может быть лучше, чем год на рубеже веков? Париж планировал заработать на праздновании столетия с помощью большого международного фестиваля. Обсуждалось множество идей, предлагались различные планы. Мэр взял дело в свои руки. Он написал ведущему ученому – исследователю жизни Гутенберга, Карлу Дзяцко из Гёттингена, и попросил у него совета. Ответ содежал точную рекомендацию: поскольку никто конкретно не знал, когда именно родился Гутенберг, но все соглашались, что где-то на рубеже веков, то, по мнению Дзяцко, в качестве 500-летнего юбилея Гутенберга можно было выбрать красивую круглую цифру, а именно 1900 год. А в какой день? Опять же, поскольку выбрать можно любой день, Майнц остановился на наиболее подходящем – дне именин Иоганна, празднике святого Иоанна Крестителя, который отмечается 24 июня. Более того, оправданно для такого события организовать фестиваль масштаба не менее международного. И, наконец, все должно вращаться вокруг нового общества, созданного на имени Гутенберга.

Для муниципальных властей это было просто бальзамом. На встрече журналистов и писателей Майнца 20 апреля 1896 года мэр рассказал о своей идее, а местная газета Mainzer Anzeiger поддержала его: «Все согласны с тем, что Майнц – это не только оправданное, но и обязательное место для проведения фестиваля». Вот так пиар помог сделать исторический выбор. Благодаря этому весь мир знает о Майнце, в котором находится музей Гутенберга – главный центр исследования его жизни и странствований. Таким образом, для многих наш герой пришел в этот мир 24 июня 1400 года.

Иоганн (или Йоханнес – существуют разные варианты написания) родился в Майнце, в семье с высоким положением, был крещен, по неподтвержденным сведениям, в церкви Святого Христофора. Никакой информации о начальном образовании Гутенберга нет, но навыки, приобретенные им впоследствии, позволяют предположить, что его престарелый отец и мать с коммерческой жилкой сделали все, чтобы дать сыну хорошее начальное образование в одной из немногочисленных школ Майнца. Это могла быть и школа при церкви (например, Святого Христофора), или школа, которую содержали жители города, – там ученики обучались письму, сочетая прописные и строчные буквы, что приветствовалось Церковью и государственной бюрократией. Он мог изучить систему счисления, принятую на арабском Востоке, но все еще не получившую одобрения у традиционалистов. В любом случае Гутенберг изучил бы латынь – язык ученых и церковников на континенте, где все говорили на диалектах и не было единых «государственных» языков. Если бы он пошел в школу братьев-кармелитов, расположенную в непосредственной близости от церкви Святого Христофора, с ним занимались бы священники, получившие образование в Авиньоне и Оксфорде. Приверженцы христианской бедности и интеллектуальной строгости, они обучали своих учеников до тех пор, пока те не начинали разговаривать друг с другом на латыни. Можно предположить, что первые 10 лет жизни маленького Иоганна, или Хенхена (маленького Ганса), как его называли, были радостными и беззаботными.

Тем не менее есть факты, которые говорят об обратном. Его мать, Эльза Вирих, происходила из семьи, утратившей свое влияние. Прадед перешел на сторону, впоследствии проигравшую в небольшой гражданской войне начала XIV столетия, и в конце концов женился на дочери итальянского меняльщика денег. Их сын, отец Эльзы, был хозяином магазина. Фриле Генсфляйш женился на женщине, которая была ниже его по социальному статусу. Почему он это сделал, мы так и не узнаем. Возможно, это был брак по любви. Если так, то это был не первый союз по любви, имевший социальные последствия. У их детей – Иоганна, его старшего брата Фриле и сестры – было недостаточно знатности происхождения, чтобы наследовать должность отца – компаньон монетного двора. Легкого пути к достижению влияния на высшее общество у Хенхена не будет. Тем временем у высшего общества Майнца были свои проблемы. У города возникли серьезные трудности, на которые посторонний человек не обратил бы особого внимания. Архиепископ Йоганн из Нассау (деревня, расположенная в 48 километрах к северо-западу), постоянно совершавший поездки между своим имением в Эльтвилле и резиденцией рядом с собором в Майнце, казался образцом стабильности. Через своих людей (канцлера и мэра) он контролировал «старейших» – патрициев – на их наследственных должностях в мэрии, на монетном дворе, торговой бирже и в суде. Доходы и соборные средства архиепископа были обеспечены его землями, платежами за мессы, отслуженные над усопшими, а также доходами от продажи документов, освобождавших покупателей от их грехов (бизнес, о котором мы поговорим подробнее чуть позже).

Однако видевшие систему изнутри знали, что этот показной контроль был обманом. Члены гильдии пили вино в излюбленных тавернах за свою крепнущую власть. С тех пор как в XII веке архиепископ позволил владельцам собственности входить в городской совет, более 40 мест в нем перешли от знати к людям невысокого происхождения. В середине XIII века все члены совета стали назначаться архиепископом. В 1332 году, после того как начались взаимные нападки, архиепископ отступил, а патриции и члены гильдий разделили совет между собой. Столетие спустя, еще при жизни Гутенберга, последние получили полный контроль в совете. Между тем взаимные обиды нарастали, слегка ослабевая только после регулярно пересматривавшихся соглашений, в которых горожане клялись в верности, обещая хранить мир, не носить оружие, избегать вражды и так далее. Однако эти договоренности не могли разрешить накопившихся проблем.

Одна из причин таких напряженных отношений – расточительность патрициев. Они отказывались платить налоги и открыли для себя положительные стороны капитализма в виде периодических выплат, аннуитета. Это была замечательная идея: вы платите паушальную сумму городу, а город погашает 5 процентов от данной суммы каждый год в течение 20 лет, а затем продолжает платить вам, если вы доживете, или вашим наследникам, если не доживете. По сути, погашение данного кредита стало бесконечной выплатой этих 5 процентов. Иоганн и сам был бенефициаром, поскольку имел два аннуитета, дававших ему в общей сложности 23 гульдена (рейнский эквивалент итальянской золотой монеты – флорина).

В краткосрочной перспективе схема выглядела неплохо. Все, что было необходимо городу, – приток первоначальных платежей. При этом в долгосрочной перспективе члены городского совета должны были зарабатывать больше, чем выплачивали по процентам, как это делают современные страховые компании. Но такая схема не работала. Тогда еще не существовало фондового рынка, на котором можно играть, а городу нужны были активы для ремонта зданий и содержания мэрии, писарей, юристов и охраны. Поэтому единственный способ, которым они могли поддерживать уровень платежей, – получение большего объема депозитов. Фактически они создавали финансовую пирамиду, существование которой обеспечивалось притоком все большего и большего капитала. К началу XV века выплата по долгу съедала уже до 40 процентов доходов от земельной ренты и налогов, причем увеличивался долг невероятно быстро. Вскоре сумма, необходимая для взноса, превысила денежные возможности городского совета, которому приходилось выплачивать на аннуитеты уже 100 процентов своего дохода; соответственно, самого дохода при этом не оставалось. Таким образом подобная система быстро двигалась к банкротству. Представители гильдий, которые не управляли ею и не получали от нее никакой выгоды, все более открыто выступали против такого положения вещей.

Летом 1411 года страсти вспыхнули с новой силой. На совете 16 самых влиятельных представителей гильдий выступили против кандидата в мэры, относящегося к патрициям, и предупредили своих коллег-патрициев, что они должны пойти на уступки, а иначе… Но пойти на уступки означало революцию, так как при этом патриции лишались своих привилегий, должны были начать платить налоги и отказаться от своих выгодных аннуитетов. Патриции знали, что нужно делать, поскольку тактика была отработана еще их дедами во время гражданской войны 1332 года. Самые богатые попросту уехали из города в свои усадьбы и оставались там до тех пор, пока жители города не почувствовали отсутствие денег и не разрешили им вернуться обратно. Летом 1411 года 117 патрициев сбежали; большинство с семьями. Среди них был и Фриле Генсфляйш с женой Эльзой, двумя сыновьями и дочерью. Семья поспешно спустилась по реке в Эльтвилле, где крепость архиепископа и его свита обеспечивали защиту тем, кому посчастливилось обладать собственностью. Там и в других отдаленных областях зажиточные люди переживали кризис в ожидании лучших времен.

Однако лучше времена так и не наступили. Хотя после вмешательства архиепископа семьи и вернулись, город оставался поделенным между враждовавшими членами гильдий и патрициями. В 1413 году Фриле вновь вывез семью в безопасное место, но на этот раз на более продолжительный срок. В 1415 году вмешался сам король Германии и решение проблем Майнца перешло с местного уровня на общенациональный.

Тем не менее слово «общенациональный» – это современная интерпретация. На самом деле у немцев был король, но то, чем он правил или пытался править, не являлось нацией в современном смысле этого слова. И действительно, немцы говорили на одном языке и у них была единая культура, но как у государства у Германии не было центра, а границы были нечеткими. По традиции немцы считали себя единым народом, жившим между реками Рейн и Эльба. В 1400 году в состав Германии входили земли не только сегодняшней Австрии, но и площади на востоке, все больше расширявшиеся по мере того, как немцы колонизировали Венгрию, Польшу, запад России, страны Балтии и чешскоязычные области Богемии. Первый немецкий университет был основан в чешскоязычной Праге в 1348 году.

В государстве отсутствовал центр, из которого осуществлялось бы управление герцогствами, княжествами, марк-графствами, графствами и церковными владениями (часть из них – с епископами, которые также были и князьями, а часть – с епископами, которые находились под властью князей). Каждый местный правитель мог надеяться на то, что он полностью захватит власть и не будет никому подчиняться. Как сказал герцог Рудольф IV из династии Габсбургов, «я и сам намерен стать в своих землях и папой, и архиепископом, и епископом, и архидьяконом, и дьяконом». В 1366 году аббат Мангольд Райхенаусский арестовал пятерых рыбаков за браконьерство на Боденском озере, собственными руками выдавил им глаза и отправил восвояси в Констанц, не опасаясь того, что ему отомстят.

Города, подобные Майнцу, были словно разменные монеты: правители обменивали, продавали, отдавали или брали их в залог. Но в 1400 году, когда в Германии было уже более 30 городов с населением, превышавшим 2 тысячи человек, это стало сложно. А поскольку воспротивились и сами горожане, преобразовавшие свои общины в предприятия, стали зарождаться классовые противоречия.

Началась неразбериха: представьте себе эдакий балканский конфликт, только раз в десять мощнее. В 1400 году около 400 мануфактур, каждая из которых преследовала свои собственные экономические и династические интересы, образовали своего рода политический конгломерат, подобный питательной среде на предметном стекле микроскопа, позволяющего наблюдать за непрерывным перемещением клеток, их ростом, объединением и разделением. Цели участников далеко не всегда были ясны, поэтому об управлении ими не могло быть и речи.

Однако всегда находились те, кто был полон решимости взять бразды правления в свои руки. Крупные землевладельцы, прежде всего Виттельсбахи, Люксембурги и Габсбурги, использовали все средства для укрепления своей власти: от мирной торговли и браков до грабежей с применением силы, убийств и войн. При этом рубежи владений не были постоянными, особенно когда речь шла об окраинах, поскольку на границе находились французы, швейцарцы и итальянцы. Габсбурги правили большей частью современной Австрии, но они также получали новые земли путем завоевывания, наследования и вступления в брачные союзы. Их владения были разбросаны по Центральной Европе от Истрии до Северной Голландии.

Папа и король Германии пытались прийти к согласию и единству. Их цели были различны: один собирался создать новый мир во всей Европе, другой – урегулировать политическую ситуацию в разношерстной Германии. На самом деле не было никакого различия: папа преследовал политические интересы, а для реализации интересов короля требовалось участие Церкви. Чтобы распутать этот клубок, потребуется еще 600 лет войн и появление еще одного бога – Мамоны, с храмами, построенными в его честь в Брюсселе.

Христианское единство, существовавшее во времена Римской империи, практически исчезло, поскольку Константинополь, в котором были приняты основы реформы христианства и положено начало Римской католической церкви, теперь стал противником Рима. Рим и Константинополь – две столицы западного и восточного крыла империи – считали себя настоящими проповедниками христианской истины. Греция и Турция, а также большая часть Восточной Европы находились под влиянием Константинополя, а Италия и Северная Европа – под влиянием Рима. Римское христианство сохранило европейскую цивилизацию еще на 1000 лет после падения Римской империи. Сотни церковных братств учредили школы, построили соборы – ничто не могло сравниться с такой поражающей воображение преданностью и верой в Бога, и готические соборы, возведенные в Северной Европе, являются лучшим тому доказательством. В 1400 году науки и истории в их современном понимании не существовало – источники были так же редки, как цветы в пустыне, которые если и можно было найти, то только в результате путешествия длиною в жизнь. Единственно истинной была правда, исходившая от Церкви, контролировавшая своеобразные СМИ тех времен, представленные писарями, проповедниками и художниками. Церковь стала невообразима богата и в то же время порочна, что неизбежно при наличии денег и привилегий.

В центре появилась коррупция, и в связи с ее громадным размахом на местах начались волнения. В 1300 году папа, француз по происхождению, был настолько обеспокоен ситуацией и жестокими методами правления в Италии, что переместил папский двор в Авиньон, в течение 76 лет находившийся под защитой Франции.