Они лежали спокойно, с час или больше, вжавшись кожа в кожу.

– Тебе удобно, милая? – наконец спросил Ричард.

– Да, – ответила она. – Очень.

Он сходил за переносным телевизором и поставил его в изножье кровати.

– И сейчас удобно, милая?

– Да – Карен не очень понравилось, что ее называют «милая», но она ничего не сказала. – А тебе удобно?

– Очень.

По телевизору показывали рождественское богослужение. Камера скользнула по ангельским лицам мальчиков из хора и остановилась на мерцающих электрических свечах рядом с витражным стеклом. Ричард с Карен молча смотрели.

– Ты счастлив? – спросила она посреди «Иисуса в яслях».

– Да. А ты?

Их глаза закрылись еще до конца богослужения.

– Это ничего не объясняет, – сказал Тед, едва подавляя пещерообразный зевок.

– Да? – отозвался Робин. – Разве это не объясняет, почему мы с Апарной никогда не спали друг с другом? Разве это не объясняет то, что тебе представляется любопытным случаем самодисциплины?

– Нет. – Тед осушил стакан и тут же понял, что давно потерял счет выпитому, – Если этот рассказ о чем-то говорит, то как раз о том, что тебе следует сделать.

– И каким образом?

– Ведь у него счастливый конец, так?

Робин поднял на него изумленный взгляд.

– Там сказано несколько обиняком, – продолжал Тед, – но я подумал, что финал… в общем, я подумал, что они влюбились друг в друга.

– Ну, если ты предпочитаешь цветистый слог, то да.

– Тогда весь смысл рассказа в том, – заговорил Тед после мучительной паузы, – что этот Робин…

– Его зовут Ричард.

– Ну да, точно, Ричард. Так вот, этот Ричард и эта Кэтрин…

– Карен.

– Ну да, точно. Карен. Эти два человека, наговорив друг другу кучу интеллектуального вздора, наконец образумились и… влюбились.

Робин глубоко вздохнул и с демонстративной терпеливостью сказал:

– Имелось в виду, Тед, что по пути они что-то потеряли.

И Тед ответил:

– Чего-то спать хочется.

Они допили и вышли в сумрачный и жаркий предрассветный сумрак. Они долго шли до дома Робина узкими освещенными улочками, мимо черных зданий, подземными переходами и вытоптанными лужайками в районах муниципальной застройки. Каждый был занят собственными усталыми мыслями, и заговорили они только раз.

– Что там? – спросил Тед.

Робин остановился и посмотрел на яркую точку где-то на последних этажах многоквартирной высотки на противоположной стороне кольцевой дороги.

– Апарна, – сказал он. – У нее горит свет.

Тед проследил за его взглядом.

– Ты можешь разобрать отсюда?

– Да. Я всегда смотрю, когда прохожу здесь ночью. У нее всегда горит свет.

– Чем она занимается так поздно?

Робин не ответил, и Тед, который не мог заставить себя заинтересоваться этим вопросом всерьез, настаивать не стал. Когда они наконец добрались до квартиры, он молча наблюдал, как Робин, отыскав фонарик, вытягивает из-под кровати выцветший спальный мешок и кладет его на диван.

– Годится?

Тед, постаравшись не содрогнуться, кивнул. Он попытался вызвать в памяти образ своей уютной двуспальной кровати – с одной стороны, откинувшись на подушки, сидит Кэтрин, хмурясь над последними вопросами сложного кроссворда, уголок одеяла приветливо отвернут, торшер лучится теплым розовым светом, регулятор электрического одеяла установлен в среднее положение. В соседней комнате спит Питер.

– У тебя есть будильник? – спросил он.

– Есть, а что?

Тед объяснил, что ему нужно посетить доктора Фаулера, и они завели будильник на девять часов.

– Я могу подбросить тебя до университета, – сказал Тед. – Наверное, у тебя есть там дела.

Робин, который успел раздеться и лечь в постель, ничего не ответил. Тед решил, что он заснул. Но Робин не спал. Он лежал, слушая, как Тед раздевается и складывает одежду, ворочается, силясь принять удобное положение, вздыхает, как его дыхание выравнивается. Он слушал, пока не установилась полная тишина, пока единственным звуком не стало редкое, сонное бормотание Теда, повторяющего: «Кейт, Кейт».

Будильник не смог их разбудить, и в университете они появились далеко за полдень. Тед отправился на встречу с доктором Фаулером, а Робин сел пить кофе в одной из многочисленных закусочных на территории университета, но через десять минут Тед вернулся – в дурном настроении. Его клиент уехал на выходные домой, оставив на двери записку, что вернется только во вторник. Робин был не один. Рядом с ним сидел седой бородач с покатыми плечами; высокий (под два метра), он тем не менее не выглядел особо внушительным – из-за сильной сутулости, достаточно странной для человека его возраста (по словам Робина, ему было тридцать пять, хотя Тед решил бы, что он гораздо старше). Желтые зубы у него были изъедены коричневыми пятнами. Курил он не переставая.

– Это Хью, – небрежно представил Робин.

Они почти не обращали внимания на Теда, сидели себе бок о бок, погрузившись в чтение. Хью горбился над объемистым библиотечным томом, Робин листал газету. Казалось, это занятие его возбуждает.

– Ты видел? – обратился он к Хью, – Ты видел, что говорят эти маньяки?

Тед понадеялся, что они не заведут политическую дискуссию, и перевел дух, когда Хью не обратил на Робина никакого внимания; вместо этого, оторвав глаза от книги, он выхватил взглядом две фигуры в другом конце кафе.

– Вон Кристофер, – кивнул он, – и профессор Дэвис.

Робин резко обернулся, свернул газету и встал:

– Прошу прощения. Я хочу почитать в уединении.

Когда он поспешно скрылся, Тед повернулся к Хью и спросил, что все это означает.

– Профессор Дэвис заведует факультетом английского языка. Считается, что он научный руководитель Робина. Они избегают друг друга.

– Понятно, – ответил Тед, ничего не поняв. – Вы тоже пишете диссертацию?

– Нет, – сказал Хью. – Свою я закончил восемь лет назад. О Т. С. Элиоте.

– И чем вы с тех пор занимаетесь?

– Чем придется.

И он снова погрузился в чтение.

– Я старинный друг Робина, – сообщил Тед. – Мы не виделись несколько лет. Точнее, со времени окончания Кембриджа. Наверное, он обо мне рассказывал.

– Как, говорите, вас зовут? – спросил Хьюго, отрываясь от книги.

– Тед.

– Нет, по-моему, он не упоминал вашего имени.

Его ответ навел Теда на мысль, что Робин, похоже, постарался окутать свое прошлое таинственностью. Он подался вперед и вполголоса спросил:

– Скажите, вы могли бы назвать Робина своим близким другом?

– Да, довольно близким.

– Тогда объясните, что, по вашему мнению, с ним происходит?

– Происходит? Что вы имеете в виду?

– Как по-вашему, почему с ним это случилось?

– Случилось? Да о чем вы?

Тед понял, что с ним не желают говорить на эту тему. По счастью, четыре года торговли компьютерными программами научили его – как он полагал – улавливать психологическую подоплеку подобных ситуаций. Поэтому он спросил:

– Когда вы в последний раз видели Робина, если не считать сегодняшнего дня?

– По-моему, около двух недель назад.

– Это нормально.

– Ну, не совсем ненормально.

– Где он был все это время?

– Где он был? А я почем знаю?

Тогда Тед решил сменить тон и перекинулся на спокойные, но настойчивые утверждения:

– Мне кажется, Робин переживает что-то вроде психологического срыва.

Хью отложил книгу, несколько секунд смотрел на Теда, после чего истерически захохотал. Затем столь же внезапно замолк и вновь принялся читать.

– Значит, вы мне не верите? – спросил Тед. – Тогда почему его несколько недель не было в университете? Почему он не спит, не ест, не моется, не бреется? Почему он не выходит из квартиры? Почему он так похудел? И почему он вдруг позвонил мне, самому старому и близкому другу?

– Где, вы сказали, вы познакомились с Робином? – спросил Хью.

– В Кембридже.

– Так это было четыре года назад. Возможно, с тех пор он изменился. На мой взгляд, в последнее время с ним ничего необычного не происходит. Он часто пропадает на несколько дней. Он часто забывает побриться. От него всегда такой запах. Он студент. Хуже того, он аспирант. Какой смысл сохранять приличный внешний вид?

Логика этого довода была Теду недоступна.

– Робин пишет диссертацию. Вполне уважаемое занятие, не хуже любого другого.

– Какое, к черту, занятие, – весело сказал Хью. – Робин никогда не допишет диссертацию. Я видел десятки таких, как он. Сколько он уже ее пишет? Четыре с половиной года. А вы знаете, что до окончания ему так же далеко, как и тогда?

– Почему?

– Потому что он и не начинал.

К их столику приближался профессор Дэвис. В очках, худой и почти лысый, он озирался по сторонам, словно с надеждой высматривал какого-то человека, в глубине души зная, что того здесь нет. Шел он с мучительной медлительностью, в одном месте споткнулся о ковер, потом зацепился за пластиковый столик. По пятам за ним следовал Кристофер (на вид примерно того же возраста, что и Робин) с подносом, на котором стояли две чашки кофе и тарелка с одним миндальным печеньем.

– Профессор Дэвис у нас настоящая знаменитость, – сказал Хью. – Вы, наверное, о нем слышали.

Тед счел уместным согласно кивнуть.

– В научных кругах он снискал репутацию иконоборца. Его новая книга «Крах современной литературы» посвящена радикальному и вызывающему анализу последних двадцати лет. Критика приветствовала ее выход, назвав логическим продолжением предыдущей книги «Культура в кризисе», которая посвящена радикальному и вызывающему анализу предыдущих двадцати лет. Мы с ним старые друзья. Мы одновременно пришли в университет.

– Когда это было?

– Шестнадцать лет назад.

Пока Тед размышлял над этим фактом, профессор наконец добрался до их столика, и Хью поспешно пододвинул стул, на который Дэвис опустился с астматическим хрипом. Кристофер придвинул четвертый стул и поставил поднос посреди стола.

– Итак, – заговорил Хью после небольшой паузы, – как самочувствие, профессор? Как дела на факультете?

– Не так плохо, не так плохо, – ответил Дэвис, кладя в чашку сахар.

Ученики, ловившие каждое его слово, глубокомысленно кивнули. Снова наступило молчание. Когда профессор, казалось, собрался опять заговорить, Хью с Кристофером в предвкушении даже подались вперед.

– Вся сложность с кусковым сахаром, – сказал Дэвис, – в том, что двух всегда мало, а трех всегда много. Вы не находите?

И профессор задумчиво глотнул кофе.

– Я вижу, у вас новая книга по эстетике повествования, – сказал Кристофер, беря библиотечную книгу Хью. Он повернулся к Дэвису, – Вы, конечно, читали?

– Мне она кажется слишком немецкой и теоретической, – ответил тот с кроткой улыбкой, – Экземпляр, присланный мне на рецензию, я отдал племяннику из Чиппинг-Содбери.

Кристофер вернул книгу Хью.

– Чем старше становишься, – сказал Дэвис, набив рот печеньем, – тем меньше пользы видишь в литературной критике.

– Вы считаете, что следует обратиться непосредственно к текстам? – спросил Хью.

– Да, наверное. Хотя чем больше их читаешь, тем менее интересными они кажутся.

– Именно этот тезис вы отстаиваете в своей новой книге, – заметил Кристофер. – Это радикальная и провокационная точка зрения, если позволите мне так высказаться.

Дэвис кивнул, позволяя.

– Но означает ли это, – беспечно спросил Хью, – что близится конец литературы в том виде, в каком мы ее знаем?

– В каком мы ее знаем?..

– Какой ее преподают в школах и университетах.

– А! Нет-нет, конечно нет. Совсем нет. В действительности я думаю… – последовала могучая пауза, неизмеримо превосходящая все предыдущие, – я думаю… – Дэвис вдруг поднял взгляд, в его глазах сверкнуло озарение. Напряжение, висевшее в воздухе, можно было буквально пощупать. – Я думаю, что неплохо бы съесть еще одну печеньку.

Примечания

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.