Госпожа Тугосумка удовлетворилась этим.
      - Человек, которого ты ищешь, пьет в "Причуде герцога". Это таверна на Живодерке. Давай сюда деньги.
      - Приятно было познакомиться, сударыня, - с поклоном молвил Хват, отдавая ей монеты. Сам Скорый подивился бы быстроте, с которой она упрятала их за корсаж, - и столь же быстро перед Хватом захлопнулась дверь.
      Хват с наслаждением чихнул, наконец-то очистив ноздри от пудры. Он отправился в дорогу и вскоре нашел "Причуду герцога" - высокое, ярко раскрашенное здание. На пороге несколько мужчин играли в кости. Хвата разбирала охота присоединиться к ним - игру он любил еще больше, чем вкусные яства, однако он стойко прошел мимо, задержавшись только, чтобы посмотреть, как упали кости. Да, жаль, что он идет по делу, уж больно славно они легли. С такими только и пускать деньги в оборот.
      Он вошел в таверну и протолкался сквозь толпу жаждущих. Здесь стоял густой запах хмеля, дрожжей и пота - запах пьющих мужчин.
      Хват углядел в сутолоке соломенно-желтые волосы женщины, которая ночью собирала брошенные Таулу деньги, а после передала их старой Тугосумке. Преисполнившись негодования, Хват двинулся к ней. Она громко требовала еще эля, а компания мужчин и женщин поддерживала ее громкими возгласами. Эль прибыл - целый бочонок, - и она полезла в кошель, чтобы заплатить трактирщику. Кошель принадлежал Таулу. Эта бабенка поит Борк знает сколько народу на деньги Таула!
      Рыцаря нигде не было видно. Хват прилип глазами к кошельку, и его руки, как всегда, опередили разум. Желтоволосая отвлеклась всего на миг, чтобы поднять заздравную чашу, но и этого оказалось довольно - Хват тут же стянул кошелек со стола и не знающими охулки пальцами спрятал себе под плащ. Радоваться удаче было некогда - Хват, потупив голову, устремился к двери. Миг спустя раздался вопль:
      - Золото! Мое золото! Обокрали!
      Хват едва удержался, чтобы не крикнуть в ответ, что это золото вовсе не ее. До двери ему оставалось всего несколько шагов. Позади в толпе возникло какое-то движение. Хват, не смея оглянуться, пробивался к выходу. По улице он продолжал шагать неспешно, не будучи уверен, заметили его или нет. Он уже собрался засвистать что-нибудь веселенькое, как вдруг услышал за спиной настигающие его шаги. Отбросив попытки сойти за невинную овечку, Хват пустился бежать во всю прыть.
      Скорый при всем своем мастерстве понимал, что иногда приходится брать ноги в руки. "Никогда не беги по прямой, - поучал он Хвата. - Сворачивай за каждый угол, который тебе попадется, и норови нырнуть туда, где народу побольше... да мчись как ветер". Хват несся по улицам и переулкам, через торжища и людные площади. Погоня не отставала. Хват свернул в славный темный закоулок - и уперся в каменную стену. Он судорожно вздохнул. Тут слишком высоко, чтобы перелезть, - придется прорываться назад. Хват рылся в памяти, ища там какую-нибудь премудрость, изреченную Скорым на этот случай, но ничего подходящего не вспоминалось. Как видно, Скорый никогда не был так глуп, чтобы забегать в тупик.
      С коленями, дрожащими больше от усталости, нежели от страха, Хват обернулся лицом к своему преследователю, темному на фоне яркого света. Человек шагнул вперед, и его волосы сверкнули золотом на солнце. Таул!
      Прошло долгое мгновение. Солнце тактично удалилось, оставив рыцаря и мальчика наедине. Легкий ветерок пролетел по переулку, пошевелив отбросы и наполнив воздух их благоуханием.
      Рыцарь с волосами цвета темного золота смотрел на Хвата. Его широкая грудь вздымалась, а лицо оставалось недвижимым, как маска. Потом Таул без единого слова повернулся и пошел прочь.
      Хват остолбенел от изумления. Таул шел медленно, понурив голову. Мальчик не мог вынести этого зрелища.
      - Таул! - крикнул он. - Погоди!
      Рыцарь на краткий миг заколебался, а потом, не оборачиваясь, покачал головой. От этого легкого, почти пренебрежительного жеста у Хвата сжалось горло. Таул уходит от него!
      Скорый много раз предостерегал своего ученика против дружеских чувств. "Никогда не подпускай к себе никого настолько близко, чтобы у тебя могли украсть кошелек", - говаривал он. У самого Скорого друзей не водилось, только сообщники, и дружба для него никакой ценности не имела. Хват, пока не встретил Таула, придерживался того же мнения. Но Скорый не всегда бывал прав. Язык у него, конечно, работал что твоя маслобойка, но при всем своем уме он не имел никого, кому бы мог довериться, и ему никто не доверял. Хват вдруг понял, что ему не так уж хочется стать таким, как Скорый, человеком, который сперва спрашивает, что тебе надо, а потом уж - как тебя зовут. Он побежал за Таулом и тронул его за руку.
      - Таул, это я, Хват!
      - Уйди прочь, мальчик, - как ножом отрезал Таул, отдернув руку.
      - На, - Хват протянул ему кошелек, - возьми свои деньги. Я украл их только для того, чтобы твоя подружка не промотала.
      Таул оттолкнул деньги.
      - Я в няньках не нуждаюсь. Возьми их себе, я добуду еще - мне это просто.
      - Ты, стало быть, хочешь остаться в Брене?
      - Чего я хочу, тебя не касается. - Таул ускорил шаг, но Хват не отставал.
      - А как же твоя цель? Тот мальчик... - Хват чуть было не сказал "мальчик, за которым послал тебя Бевлин", но прикусил язык. Не время сейчас упоминать о покойном мудреце.
      - Уйди прочь! - обернулся к нему Таул. В голосе рыцаря было столько злобы, что Хват и впрямь попятился. Он впервые как следует разглядел лицо своего друга. Таул постарел. Морщины, едва заметные месяц назад, превратились в глубокие складки. Гнев искажал его черты, но в глазах читалось нечто иное. Стыд. Словно почувствовав, что его разоблачили, Таул потупился и пошел своим путем, тихо ступая по булыжнику.
      Ну и пусть идет, раз он ни в чьей помощи не нуждается, подумал Хват. Становилось поздно, и его прельщала мысль о горячем ужине в чистой таверне. Таул дошел до конца переулка и повернул на улицу. Прежде чем исчезнуть из виду, он провел рукой по волосам. Простой жест - Хват сто раз видел, как Таул это делает. Как хорошо, оказывается, Хват изучил рыцаря! Таул - его единственный друг, и оба они забрели далеко от дома. Ужин стал казаться Хвату не столь уж важным.
      Он поспешил вдогонку за Таулом. Напрасно он так, прямо в лоб, напомнил рыцарю о цели его странствий и сообщил, что подруга его надувает. Если Хват хочет, чтобы Таул стал прежним, надо действовать потоньше. Рыцарь, как видно, хочет забыть свое прошлое, забыть мудреца, забыть о цели своих поисков и даже себя самого забыть. Так вот, Хват позаботится о том, чтобы он ничего не забыл. Мальчик был уверен в одном: рыцарь жил только ради своей цели - и то, что он теперь от нее отказался, казалось Хвату настоящей трагедией.
      Однако в эту ночь лучше будет, пожалуй, просто последить за рыцарем. Хват дождется случая и еще вернет себе расположение Таула.
      Выйдя на улицу, Хват купил пирожок у лоточника (обойтись без горячего - одно дело, а разгуливать с пустым желудком - совсем другое) и пустился обратно к "Причуде герцога".
      VII
      - Только одним способом, Боджер, можно узнать, девственна женщина или нет.
      - И прямые волосы тут ни при чем, Грифт?
      - Полно старушечьи байки повторять.
      - Если уж речь идет о байках, то ты, когда надел эти свои тугие штаны, и впрямь стал смахивать на старуху.
      - Я ношу их с чисто лечебной целью, Боджер. У меня такие чувствительные органы, что при первом же порыве ветра они обмирают, и вернуть их потом к жизни не так-то легко.
      - Это неудивительно для столь горячих органов, Грифт.
      - Так хочешь ты услышать от меня умную вещь или нет? Другие бы немалые деньги отдали, лишь бы узнать то, что я сообщаю тебе даром.
      - Ну давай говори. Как узнать, девственница перед тобой или нет?
      - Надо запереть ее вместе с барсуком, Боджер.
      - С барсуком?
      - Да, Боджер, с барсуком. - Грифт развалился в седле со всевозможным удобством, доступным едущему на муле человеку. - Берешь барсука и запираешь в одной комнате с девушкой, которую хочешь испытать. Оставляешь их вдвоем на пару часов, а потом приходишь и смотришь, как у них там дела.
      - А на что смотреть-то, Грифт?
      - Если барсук спит в углу, Боджер, то твоя девица уж точно побывала на сеновале. А вот если он лежит у нее на коленях, можешь не сомневаться: она девственница.
      - А ежели барсук укусит девушку, Грифт?
      - Тогда она подхватит оспу и всем станет наплевать, девственница она или нет.
      Боджер кивнул с умным видом, признавая правоту Грифта. Приятели ехали в хвосте колонны, которая спускалась с горы по широкой, но крутой дороге. Воздух был тих и чист - ни ветра, ни птичьих голосов.
      - Вчера ты был на волосок, Боджер.
      - Мне повезло, что меня откопали, Грифт.
      - Везение тут ни при чем, Боджер. Лорд Баралис сам распоряжается своей удачей. - У Грифта язык чесался выспросить у Боджера, что же, собственно, произошло на месте схода лавины, но он благоразумно помалкивал. Ни один из тех, кого откопали из-под снега, не желал говорить об этом. Да никто во всем отряде и не заговаривал с ними на этот предмет. Все делали вид, будто ничего не случилось. Добравшись до Брена, люди и думать об этом забудут. Между тем в катастрофе погибли шесть человек. Услышав позади шум, Грифт обернулся.
      - Гляди-ка, Боджер, Кроп наконец-то нагнал нас. Это ведь он едет?
      - Да, Грифт, его и в потемках ни с кем не спутаешь. Хотелось бы мне знать, зачем он утром задержался на месте происшествия.
      - Давай выпытаем у него, Боджер. - Оба солдата отъехали в сторону и подождали, пока слуга Баралиса не поравнялся с ними.
      - Ну и синячище у тебя на лбу, Кроп! - заметил Боджер.
      - А уж болит-то как, - своим тихим, нежным голосом отозвался гигант.
      - Это из-за него ты не поехал со всеми? Сил не было?
      - Нет, - покачал головой Кроп, - мне надо было откопать кое-что.
      - Клад небось, Кроп? - подмигнул Боджеру Грифт.
      - Нет, Грифт, - ответил Кроп, нечувствительный к ехидству. - Я потерял мою коробочку в снегу. Вывалилась из кармана, и все тут. Уж я искал ее, искал. - Кроп с улыбкой похлопал себя по груди. - Ну, теперь-то она на месте.
      - Ты меня просто изумляешь, Кроп, - сказал Грифт. - Никогда еще не слышал, чтобы ты вымолвил столько слов зараз. Не простая это, должно быть, коробочка, коли она извергла из тебя этакий фонтан красноречия.
      Улыбка исчезла с лица Кропа.
      - А вот это не твое дело, Грифт. Отстаньте от меня, вот что. - Кроп натянул поводья, придержав лошадь, а Боджер с Грифтом проехали вперед.
      - Насколько я знаю Кропа, Боджер, он хранит в этой коробочке обрезки своих ногтей.
      - Точно, Грифт, или волоски, которые из носа выдергивает.
      - Для этого понадобилась бы коробочка побольше, Боджер.
      Боджер согласно покивал.
      - А все-таки Кроп не побоялся ехать через перевал один, лишь бы спасти эту коробочку.
      - Перевал оказался не так страшен, как я думал, Боджер. Мы преодолели его в один миг.
      - Да, Грифт. Если погода продержится, через два дня будем в Брене.
      - Тут-то все и начнется, Боджер.
      - Что начнется, Грифт?
      - Так ведь в Брене еще не знают, что Кайлок теперь король. И поверь мне, Боджер, тамошние жители сильно переполошатся, когда узнают об этом. Выдать девицу за принца - одно дело, а за короля - совсем другое.
      - Так ведь тем больше им чести, Грифт.
      - Брен не из тех городов, что любят пускать пыль в глаза. Им главное сохранять перевес в любом союзе. Попомни мои слова, Боджер: мы с ними еще хлебнем лиха.
      Солнце скрылось за грядой облаков. А там уже и ночь на подходе - день долго не протянет.
      В саду было холодно, и снег хрустел под ногами, как сухие опавшие листья. Дыхание двух мужчин густело в воздухе белым паром. Когда они сближались время от времени, выдохнутые ими облачка сливались воедино.
      Джека поражала выносливость Роваса. Тот был лет на двадцать старше его, однако носился, как олень, и дрался, как бык. Джек понимал, что и в подметки ему не годится. Они бились на длинных жердях - в таком бою главное не быстрота, а сила. Джек начинал сознавать, что очень мало смыслит в боевых искусствах. До сих пор единственным его оружием был нож, которым резали свиней, и, хотя Джек ухитрился убить им человека, этому помогла скорее ярость, нежели умение.
      Жерди сходились с тупым стуком, и Ровас раз за разом отбрасывал Джека назад. Джек сделал выпад, но его противник был быстрее и отразил удар.
      - Зря старался, парень, - ухмыльнулся Ровас. Он молниеносно отскочил назад, перехватил жердь, как копье, и ткнул Джека в плечо. Застигнутый врасплох Джек повалился, ударившись головой о присыпанные снегом камни.
      - Ты же сказал, что жердь надо держать обеими руками, - сказал он, поднимаясь и отряхивая камзол.
      - Да ну? Это только доказывает, что ты не должен соблюдать ничьих правил, кроме своих собственных. - Вид у Роваса был весьма грозный вдобавок лицо его побагровело, и пот лил с него ручьями.
      - Значит, доверять нельзя никому?
      - Кроме себя самого.
      Джек отдал Ровасу свою палицу, и оба пошли обратно к дому. День для Джека был изнурительный. Ровас разбудил его на рассвете, и почти все светлое время они провели в саду сражаясь. Бородатый контрабандист оказался хорошим учителем и владел громадным запасом оружия - от обшитых кожей дубинок, особо любимых в Халькусе, до тонких и субтильных на вид, но, как Джек убедился, смертоносных исроанских мечей. И в этом собрании не было ни единого вида оружия, с которым Ровас не умел бы обращаться или не мог бы дать касательно него ценный совет. Ровас остановился у маленькой пристройки.
      - Ты не поможешь мне начинить почки? Женщины у меня терпеть не могут возиться с внутренностями.
      Джек постарался не выказывать своей растерянности.
      Ровас со смехом открыл дверь и зажег фонарь. Запах свежей убоины ударил Джеку в ноздри. Потроха поблескивали при свете. Печень, оплывшая кровью, лежала на подносах, а почки ждали своей очереди в корзинах, наполняя воздух острым ароматом.
      - Красота, правда? - сказал Ровас.
      Джеку стало казаться, что у Роваса не все дома. Как можно находить такое зрелище красивым? Он кивнул в ответ - крайне сдержанно, как ему хотелось надеяться. Ровас широко улыбнулся, показав крупные, как булыжники, зубы.
      - Это золотое дно, парень. В окрестностях Хелча есть люди, которые ни единой колбаски за зиму не видали. Они отвалят хорошие деньги за пару фунтов свеженькой требухи.
      Ах вот оно что! Ровас в своем уме, он просто жаден.
      - Откуда это все взялось? - спросил Джек.
      Ровас поманил его к себе и произнес леденящим кровь шепотом:
      - От моей доброй подружки по имени Люси.
      Люси? Джек вздрогнул. Так звали его мать. Совсем простое имя - сотни женщин в каждом городе Обитаемых Земель отзывались на его легкий, мелодичный звук. Странно, что за все время странствий Джек услышал его впервые. Оно вызвало в нем тоску по прошлому, когда он лежал, прислонясь головой к материнской груди, и в мире не было тайн, а были только обещания.
      Она работала не покладая рук. Джек как сейчас помнил серый пепел на ее лице и чуял его запах, помнил ожоги на ее руках. На ней были все кухонные печи: утром она выгребала из них золу, вечером присыпала пеплом угли. Кухонная челядь не знала пощады, весь день только и слышалось: "Веселее работай мехами, Люси. Люси, тащи дрова. Очисти колосники от золы, Люси, да смотри, чтобы блестели".
      Но настоящее имя матери было не Люси. Джек не мог назвать миг, в который он это понял, - до него это дошло постепенно.
      С тех пор как он себя помнил, он день-деньской торчал на кухне. Он старался вести себя "тихо, как мышка, и примерно, как курочка на яйцах", ведь за всякую его проделку наказывали мать. Он забирался под огромные столы на козлах, находя там то огрызок яблока, то морковную кожуру, и наблюдал за всем, что происходит вокруг. Кухня была настоящей страной чудес: здесь витали вкусные запахи, гремела медная посуда и звучали разговоры, а от вида лакомых блюд текли слюнки.
      Джек проводил долгие часы в мечтах. Нож мясника преображался в секиру Борка, передник мастера Фраллита - в знамя вальдисских рыцарей, а табурет у огня, на котором сидела мать, - в трон.
      Когда мать уставала - а это случалось все чаще и чаще в год перед тем, как она слегла, - Джек помогал ей. Однажды, когда они оба отчищали колосники, главный повар за спиной у них крикнул: "Люси, почисти плиту, когда там управишься". Мать даже не оглянулась. Повар позвал погромче: "Люси, ты слышишь или нет?" Джек потряс мать за руку, и только тогда она отозвалась.
      С того дня он стал пристально наблюдать за ней. Случаи, когда она не сразу откликалась на свое имя, были нередки. Позже, перед самой кончиной, когда Джек подрос, а она совсем ослабела, он отважился спросить ее прямо: "Мама, а как тебя зовут по-настоящему?" Он выбрал время с жестокой предусмотрительностью, зная, что она слишком больна, чтобы притворяться. Теперь он этого стыдился.
      Мать вздохнула и сказала: "Не стану тебе лгать, Джек, при рождении меня назвали не Люси, это имя мне дали позже". Джек стал выпытывать у нее настоящее имя - сперва просьбами, потом криком. Но даже в болезни ее воля осталась твердой и уста не разомкнулись. Она не солгала ему, но и правды не сказала.
      Ровас, хлопочущий вокруг своих потрохов, вернул Джека к настоящему - и хорошо: в прошлом осталось слишком много загадок.
      - С почками вся беда в том, Джек, что они малость... как бы это сказать? Малость легковаты.
      - Легковаты?
      - Ну да, чересчур их много выходит на фунт. - Ровас улыбнулся, как нашкодивший мальчуган.
      - И ты хочешь сделать их потяжелее, - смекнул Джек. Ровас усердно закивал.
      - Молодец, парень, голова у тебя варит. Вот что мы будем делать. - Он положил одну почку на поднос и достал нож. - Надрезаем чуть-чуть вот здесь, около хрящика. - Он вскрыл почку, как хирург, и сказал, не вынимая нож из разреза: - Дай-ка мне вон тот горшок с полки. Только осторожнее, он тяжелый.
      Джек снял горшок с полки и чуть не уронил его. Точно каменные противни мастера Фраллита - но те хотя бы были большие.
      - Что там у тебя?
      - Свинец, ясное дело. Тяжелый, как камень, мягкий, как хороший сыр. Подай-ка мне кусочек, да побольше - нам ведь не надо, чтобы он застрял у кого-то в горле.
      Джек подал Ровасу кусочек серого металла, и тот мигом запихнул его в почку. Потом старательно затер разрез и дал Джеку пощупать.
      - Неплохая работа, а?
      - Человека убить можно, - заметил Джек, взвешивая почку на ладони.
      - Если человек сидит всю зиму без мяса, он тоже долго не протянет. Надо же мне как-то на жизнь зарабатывать - а свинец авось найдут еще до того, как почка попадет в горшок. Так уж свет устроен, парень, - сказал Ровас, поймав осуждающий взгляд Джека. - В Халькусе настали тяжелые времена, когда началась война с Королевствами, и дела идут все хуже и хуже. Только и жди, как бы Брен не напал на нас с другой стороны. И если кто-то вроде меня привозит продукты, о которых люди и думать забыли, то простая честность требует, чтобы он получал за свои хлопоты хорошую выгоду.
      - Почему ты думаешь, что Брен может напасть на вас? - спросил Джек, не желая вдаваться в вопросы купли-продажи - тут Роваса все равно не переспоришь.
      - А ты что ж, не слыхал? Ваша страна объединяется с Бреном, и попомни мои слова - это отрыгнется не только нам, халькам. Аннис, Высокий Град, даже Несс - все всполошились. Люди боятся, как бы Брен, заручившись помощью Четырех Королевств, не захапал весь Север. - Ровас задумчиво сплюнул. - Не далее как утром я слышал, что Высокий Град в спешном порядке обучает войско. Вот это город - он не станет сидеть, словно кролик в норе, и ждать, когда на него нападут.
      Джек услышал об этом впервые. Королевства объединяются с Бреном? Быстро же разворачивались события с тех пор, как он покинул замок.
      - Значит, Кайлок женится... - Джек напряг память, вспоминая имя герцогской дочери, - на Катерине Бренской?
      - Да, - кивнул Ровас, - и это приведет к войне.
      Война. Этого не случилось бы, если бы Кайлок женился на Мелли, как и предполагалось. И Мелли осталась бы жива. Джек положил почку на блюдо и стал оттирать руки. Глядя на свои окровавленные руки, Джек не мог отделаться от чувства, что он как-то отвечает за происходящее. Глупости, сказал он себе. Он никоим образом не влиял на Мелли - она отказалась от замужества с Кайлоком еще до своей встречи с Джеком.
      Чувство этой непонятной вины побудило Джека накинуться на Роваса надо же было свалить хоть часть груза на чужие плечи.
      - Ты-то только порадуешься, если большая война начнется, - выпалил он. - Чем больше дерутся, тем тебе выгоднее.
      На миг Джеку показалось, что Ровас сейчас его ударит. Тот весь напрягся и уже занес руку - но сдержался. Джек ясно видел, как Ровас борется с собой. Наконец торговец пожал плечами и сказал:
      - Пограничные стычки - одно дело, парень, а настоящая война - совсем другое. Да, нажиться на ней можно недурно, зато больше вероятность, что тебя убьют, не успеешь ты потратить нажитые тобой деньги. - Произнеся это, Ровас обрел прежнее благодушие. Джек почти пожалел об этом - ему хотелось подраться. - Вот, держи. - Ровас подал ему блюдо с почками. - Начини их. Хватит о войне на сегодня, пойду поужинаю. - И он вышел, закрыв за собой дверь.
      Мысль о войне что-то всколыхнула в Джеке. Почему он принял эту весть так близко к сердцу? Почему из-за нее он чуть было не полез в драку с человеком, который бы его определенно побил? Впервые с тех пор, как Джек ушел из замка, он не находил себе места. Его одолевало знакомое стремление бросить все и уйти. Блюдо оттягивало ему руки. Джек поставил его и открыл дверь.
      Ночной холод дохнул ему в лицо. Знакомое стремление - и знакомый голос рассудка. Идти ему некуда.
      На снегу остались следы Роваса. Джек проследил их до самого входа в дом. Там, внутри, единственные люди, которые связывают его с миром: Ровас, Магра, Тарисса. Они не те, кем кажутся. У Магры с Тариссой есть какая-то тайна. Она ожесточила мать, а дочь сделала сильной. И Ровас только что чуть было не показал свое острие из-под мягкой покрышки. На вид семья как семья, а на деле совсем иное.
      И дом у них - настоящий семейный очаг: сквозь щели в ставнях пробивается теплый свет, дым вьется над крышей, отполированная до блеска дверь так и манит войти. Джеку здесь не место. Он вдруг почувствовал себя усталым. Кто знает, когда ему еще доведется пожить в настоящем доме. Странствуя с Мелли, он позабыл о том, как одинок. Пока она была рядом, он только о ней и тревожился. Защищать, согревать и кормить Мелли было его единственной задачей. Теперь, когда ее не стало, он опять начал думать о себе.
      Вот уже несколько месяцев целью его пути был Брен. Этому не было иной причины, кроме чувства, что он должен идти на восток. Теперь, когда Джек услышал о войне, он еще больше прежнего стал стремиться туда. Но нет, он не уйдет. Не сейчас, во всяком случае. Воин из него никудышный - раз уж он собирается туда, где зреет война, надо к ней подготовиться. А Мелли? Джек не мог смириться с тем, что уйдет, не отомстив за нее: она слишком много для него значила, чтобы он так запросто спустил врагу ее смерть. Уйти сейчас значило бы умалить память о ней. Девять лет назад, когда умерла мать, он продолжал жить как ни в чем не бывало, почти не оплакав ее. Больше он этой ошибки не повторит.
      Джек закрыл дверь, оставив необъятную ночь за порогом. Он останется здесь и будет учиться. Пускай Ровас использует его, имея, как видно, свою причину убить халькусского капитана, а Джек использует его, научившись всему, что может предложить ему контрабандист.
      Джек достал свой нож и взялся за почки. Ему вдруг стало жаль хальков: начиненное свинцом мясо - не самое худшее из того, что их ожидает.
      Над Бреном зажглись звезды. Колокола в сырой мгле глухо прозвонили полночь. Тускло светили масляные фонари, и с ними союзничал снег, отражая и усиливая их скудные лучи.
      Публика беспокоилась. Она ждала слишком долго, и жажда крови одолевала ее. Горожане пришли посмотреть на золотоволосого чужестранца, который походил на ангела, но дрался как дьявол. Слухи объявляли его то дворянином, впавшим в немилость, то воином из-за северных гор, то странствующим рыцарем. Смесь тайны, романтики и опасности пьянила бренцев, и поглядеть на того, о ком ходило столько разговоров, их собралось видимо-невидимо.
      Дворяне, греющие душу из серебряных фляг, стояли впритык с торговцами, потягивающими из кружек, и крестьянами, хлещущими из мехов. Присутствовали даже женщины - низко надвинутые капюшоны прятали их лица, а толстые, плотно запахнутые плащи скрывали пол.
      Хват оглядывал толпу. Охота нынче шла успешно. Он отлично понимал, что настоящие деньги надо искать не в руках и карманах дворян, а в купеческих кошелях. Скупость дворян всем известна, а купцы тратят деньги охотно, потому и носят их с собой. И хотя Хват дал себе обещание, что не станет промышлять, легкие деньги оказались слишком большим соблазном. Он лазил по карманам почти бездумно, как другой почесывает зудящее место. Горстка серебряных монет там, украшенный драгоценностями кинжал здесь. Крестьян он не трогал, памятуя слова Скорого: "Только самый отпетый негодяй ворует у бедных".
      Но пришел он сюда не ради промысла, а чтобы приглядеть за Таулом. Рыцарь заставлял публику ждать. Его противник, высокий, могучего сложения детина, не скрывал своего нетерпения. Он уже намазался жиром и спустился в яму, Таул же еще не показывался.
      Но вот настала тишина, толпа раздалась и пропустила Таула. Став над ямой, он сбросил с себя камзол. Толпа восхищенно ахнула, увидев его мускулистый, покрытый шрамами торс. Хвату стало так больно от того, что его друг обнажился перед этим сборищем во всем своем былом величии, что он отвел глаза.
      - Мне уже доводилось убивать тех, кто заставляет меня ждать, - крикнул из ямы противник Таула, пытаясь привлечь к себе внимание толпы.
      Зрители, которым этот возглас пришелся по вкусу, ждали от Таула не менее грозного ответа; он же сказал так тихо, что всем пришлось напрячь слух:
      - Уж шибко ты скор на руку, приятель.
      Толпа притихла. Хвату на глаза навернулись слезы. Он один понял, какая мука скрывается за этими словами, - Таул произнес их в упрек скорее себе, нежели противнику. Хват, который никогда не стремился ни к чему, кроме сытости и достатка, начинал сознавать, что такое трагедия человека, чьи идеалы потерпели крах.
      - Начинайте! - закричали в толпе, и Таул соскочил в яму. Ставки, которые до прихода рыцаря заключались вяло, стали производиться с горячечной суетой. Бойцы кружили по яме, а наверху бились об заклад, перекрикивая друг друга. Хват воспользовался минутой, чтобы приглядеться к сопернику Таула. Это был крупный мужчина, широкоплечий и мускулистый, без капли жира. Поблизости кто-то ставил на него пять золотых, и Хват не устоял: на его взгляд, бой мог кончиться только одним - победой Таула.
      - Ловлю вас на слове, сударь, - не без легкого укора совести сказал он.
      - Идет! - Они обменялись бирками - палочками с зарубками, - и Хват отошел.
      Бойцы сошлись, напрягая бугристые мышцы. Нож Таула целил в живот сопернику. Хват вознегодовал, увидев нож другого, - он был на целый кулак длиннее положенного. Нечестная игра!
      - Десять золотых на чужака в шрамах, - выкрикнул он в пространство, выражая таким образом свою поддержку Таулу.
      - Подними до двадцати, и я твой, - откликнулся какой-то дворянин.
      - Идет. - Новый обмен бирками, на сей раз с учтивым поклоном, - и Хват затерялся в толпе.
      Силы соперников поначалу казались равными. Каждый без видимых усилий проделывал подобающие финты и выпады. Бой разгорался, и гнев придавал блеска их обоюдному мастерству. Таулу пришлось отразить ножевой удар предплечьем, и лезвие вспороло ему руку до кости. В свете фонаря блеснула густая темная кровь. Толпа взревела, и Хват, как человек дела, воспользовался своим преимуществом: теперь-то все наверняка думают, что Таул проиграет.
      - Ставлю один против двух на чужака!
      Бирки посыпались на Хвата, будто осенние листья. Дела в яме, однако, тем временем обернулись к худшему. Рука Таула, из которой хлестала кровь, повисла плетью. Соперник прижал его к стене, приставив нож к горлу. Напряжение было так велико, что ставки почти прекратились. У Хвата подгибались колени.
      - Пять против одного на чужака, - прошипел ему кто-то на ухо. Хват, возмущенный тем, что кто-то в такой миг может думать о деньгах, лягнул незнакомца в ногу.
      После этого ему пришлось удирать, и он не увидел, что было дальше. Толпа вдруг словно обезумела - все топали ногами и орали во всю глотку. Снова оказавшись у ямы, Хват понял, что весы качнулись в другую сторону. Теперь Таул прижимал противника к стене, а нож того валялся на земле. Таул держал свой клинок у его горла, и в глазах рыцаря виднелась жуткая пустота. Нож трепетал в воздухе - оба воителя боролись за него. Казалось, он вот-вот вонзится в тело - но нет, он продолжал парить на волосок от мышц и сухожилий.
      Противник Таула, собравшись с силой, одним великолепным рывком отвел от себя нож. Рыцарь отшатнулся, но тут же снова шагнул вперед - и это было последнее, что видел в этой жизни его соперник. Таул отклонился вбок и распорол соперника от пупка до паха.
      Пораженная толпа застыла. Все произошло слишком быстро. Где же мастерство? Где изящество? Никто не знал, как отнестись к такому исходу. Хват был потрясен зверством Таула. Боец лежал в луже собственной крови, с выпущенными внутренностями. Но даже теперь Хват знал, что нипочем не бросит друга. Это не Таул сейчас дрался в яме, а совсем другой человек. Хват набрал в грудь воздуха и завопил:
      - Слава победителю!
      Толпа поддержала его. Зашедшие было в тупик бренцы снова были рады приветствовать того, кто оказался сильнее.
      Поднялся оглушительный гомон, засверкали монеты, и убитый скоро скрылся под грудой серебра. Хват вытащил из-за пазухи бирки и стал высматривать своих должников. Дворянин, побившийся с ним на двадцать золотых, норовил улизнуть. Хват презрительно сплюнул. Дурак он, что связался с благородными. Всем известно, что они платить не любят.