13

Несмотря на то что с похмелья у него трещала го-лова, Мик свирепел с каждой минутой все сильнее. В своей гавайской рубахе и шортах он стоял в консульстве, навалившись на стол, и вид у него был, как минимум, угрожающий. Я тоже потерял надежду найти общий язык с секретаршей. Мне хотелось выпить стакан холодной воды, чтобы прийти в себя.

– То есть вас нужно понимать так, – говорил Мик, рубя ладонью воздух, – что вы не только не в курсе, где сейчас находится Бразье-Армстронг, но вы не знаете даже, когда он здесь появится.

Фил не стоял в стороне. Он прищурился и, сложив руки, будто в молитве, изрек:

– Отец приехал за дочерью. Консул обязан нас принять.

Не знаю, как это подействовало на секретаршу, на меня – довольно сильно.

Интересная штука, эта восточная учтивость. Женщина в консульстве, представившаяся как миссис Дуонг-саа (хотя она неплохо говорила по-английски, мы так до конца и не выяснили ее статус), встретила нас крайне вежливо. Но стоило нам потребовать, чтобы она немедленно связалась с Бразье-Армстронгом, ее традиционная тайская улыбка улетучилась. Хотя только что перед этим она выражала нам сочувствие, обещала «принять участие» и сообщить о достигнутых результатах.

– Когда это будет? – спросил я.

– Как только я буду располагать необходимыми сведениями, – отвечала она.

– Нет, меня это не устраивает. Надо действовать. Я настаиваю, чтобы вы безотлагательно поговорили с администрацией тюрьмы.

Весьма любезно она заверила нас, что, очевидно, произошла какая-то серьезная ошибка и что потребуется уладить многочисленные формальности.

– Плевать я хотел на формальности, – прорычал Мик. – Где Бразье-Армстронг?

«Восточная учтивость» состоит из благожелательных улыбок, выражений сочувствия, уклончивых заверений и хорошо натренированной мимики, свидетельствующей о компетентности и умении владеть собой. Когда Мик потребовал немедленной встречи с Бразье-Армстронгом, вид у миссис Дуонг-саа стал такой, будто она получила пощечину. Черты ее лица заметно обострились.

М-р Бразье-Армстронг уехал по неотложному делу. Связаться с ним невозможно. Он не сказал точно, когда вернется. Тут я спросил, где конкретно может сейчас находиться консул. На данный момент миссис Дуонг-саа не владела точной информацией. Ее лицо окаменело, а глаза сощурились от злости.

Я опустился в кресло. Чем больше я обо всем этом думал, тем сильнее у меня раскалывалась голова. После массажного кабинета мы с Миком напились вчера вечером до беспамятства. В угловом баре на Лой Кра оказалось полно молоденьких проституток. Веселые такие девчушки примерно одного возраста с Чарли. Помню, Мик меня все подначивал, а я их пивом поил.

– Знаете что? – сказал Мик. – Нет никакого вашего Бразье-Армстронга. В природе не существует, а есть только вы и этот стол.

– Ха-ха! – оценил шутку Фил.

Миссис Дуонг-саа только открыла рот, как зазвонил телефон. Мик снял трубку, секретарша встрепенулась, но Мик отступил на несколько шагов и сообщил звонившему:

– Британское консульство в Чиангмае закрыто до тех пор, пока мы не разберемся с бардаком в местной тюрьме. До свиданья. Кто я такой? Британский посол в малиновом жилете. Просьба не беспокоить. – Он исключительно элегантно положил трубку на рычажок.

– Мы останемся здесь, у этого аппарата, – сказал Мик, – пока вы не сообщите Бразье-Армстронгу, что его ждут.

Дуонг-саа вызвала кого-то по селектору и быстро заговорила по-тайски, холодно взирая на нас в течение всего разговора. На другом конце ей что-то сказали, в ответ она повысила голос октавой выше. Нам она сообщила:

– М-р Бразье-Армстронг встретится с вами в отеле.

– Победа! – воскликнул Фил.

– Когда? – спросил я.

– Если удастся, сегодня. Или завтра.

– А говорила связаться не может, – сказал Мик.

– Брось ты, – одернул его я. – Передайте консулу, чтобы он не забыл о назначенной встрече.

– Вы добились чего хотели! – сказала она дрожащим голосом. – Теперь уходите!

– Если он не придет, – предупредил Мик, – мы снова вас навестим.

– Я вызову полицию.

– Валяй, – сказал Мик. Лицо у него стало темно-красным. – За пятьсот баксов они тебя проводят пинками до самого Бангкока. Я знаю, как в этой стране дела делаются.

Я потащил его к выходу.

– Хватит. Пошли. Мне нужно выпить воды.

– Воды? – переспросил Фил. – Это хорошо.

Жизнь состоит из потерь. Я знавал человека, который потерял семилетнюю дочь. У девочки была редкая форма лейкемии, и отцу пришлось смотреть, как она медленно умирает.

Если у тебя есть дети, ты хочешь, во-первых, умереть раньше, чем они; ведь это безмерное горе, когда приходится хоронить ребенка. И во-вторых, дожить до того момента, когда твои дети вырастут и крепко встанут на ноги. Когда Чарли ушла из дома и перестала с нами общаться, я часто возвращался в мыслях к тому бедняге, у которого умерла маленькая дочка.

Понимаете, он так и не смог пережить ее потерю. Это нельзя пережить. Весь мир стал для него другим. Однажды он сказал мне, на что это похоже: будто из мира за одну ночь пропали краски и отныне все вокруг пронизано сквозным чувством утраты. До того как случилась эта беда, он был довольно высокомерным человеком, навязывал свое мнение по любому поводу; но смерть дочки так его подкосила, что он как бы вообще отказался от собственных оценок и мнений.

На следующий день после скандала в Британском консульстве Фил, словно угадав, какие мысли меня осаждают, сказал:

– Думаю, нам пора помолиться Господу. Ты так не считаешь? Пойдем ко мне в номер, там спокойней.

Помню, я едва мотнул головой, мол, спасибо, без фильтра не курю. Понимаете, я не верю в Бога, так что мне пришлось подавить слабенький внутренний голосок, который звал меня согласиться с сыном и помолиться за здоровье Чарли, за то, чтобы она была жива.

Я отошел в тенек к бассейну, раскрыл ежедневную «Бангкок Пост» на английском и прочитал в ней заметку, от которой у меня на весь день остался неприятный осадок. Речь шла о контрабанде наркотиков. Мать с младенцем на руках арестовали, когда она пыталась выехать из Таиланда. Младенец оказался мертвым. Его тушка была выпотрошена, высушена и набита первосортным героином.

Когда жара начала понемногу спадать, я решил заглянуть в древний буддийский храм, мимо которого мы проходили утром. Честно говоря, я рассчитывал выкроить таким образом пару минут, чтобы побыть одному и спокойно подумать. Я пытался тактично растолковать своим спутникам, что провожатые мне не нужны и что они с пользой могли бы провести этот вечер в городе, но отделаться от них было невозможно.

Храм оказался оазисом тишины среди бестолковой городской суеты. Крыша пагоды литым золотом сверкала в лучах вечернего солнца. Завидев резных драконов у входа, Мик достал фотоаппарат. Мы уже собирались снять обувь и войти внутрь (Фил от этой затеи отказался: он не собирался смотреть на языческих идолов), когда я заметил пожилого буддийского монаха в желтой одежде, сидящего поблизости под деревом. Монах не предавался медитации. Он с удовольствием курил сигарету.

Мик фыркнул.

– А еще монах, – сказал он. – Этим все сказано.

– Неподобающее занятие для духовного лица, – согласился Фил.

Почему «этим все сказано», я не уловил, а Мик, помахивая аппаратом, подошел к монаху. Тот был не прочь сфотографироваться. Затем Мик уселся рядом с ним и тоже закурил. Я воспользовался моментом, снял обувь и шагнул в храм.

– Зайдешь? – спросил я Фила. Он попятился.

– Лучше прогуляюсь.

Фил страшно потел в своих черных саржевых брюках.

– Там прохладно.

– Нет, не пойду.

Меня удивило выражение его лица. Большим пальцем он поглаживал корешок Священного Писания – я и прежде замечал у него это нервное движение. И тут я понял, как он смотрит на все то, с чем нам волей-неволей пришлось столкнуться: наркотики, тюрьма, проститутки, языческие храмы. Фил чувствовал себя в бездне греха. Мы завели его в такое жуткое место, что даже прекрасная древняя пагода вызывала у него страх. Там, где я видел лакированного дракона, он видел резного идола; там, где я чувствовал запах благовоний, он ощущал дыхание змея. Дракон в храме высовывал свой крученый язык, угрожая заразить Фила ядом безбожных суеверий.

Фил помахал мне на прощание Библией и быстро пошел прочь, будто опасаясь продолжения уговоров. Я вошел в храм.

Здесь действительно было прохладнее, и храм внутри был весь залит светом. Его стены сверкали красным лаком. У подножия огромного латунного изваяния Будды горели несколько тонких свечей, отражаясь бликами на полированной груди, щеках и лбу. Я сел на скрипучий тисовый пол.

Подведенные глаза Будды смотрели на меня без гнева, без радости, с выражением спокойного участия. Внезапно у меня вырвался тяжелый вздох. Он был такой громкий и глубокий, что я в смущении оглянулся. В храме больше никого не было. Мне показалось, будто я сдерживал дыхание с того самого момента, как сошел с самолета. Вздох повторился – непроизвольный, как кашель; вместе с ним по телу прошла легкая дрожь, и храм отозвался на нее всеми своими нишами и закоулками.

Два дня я провел, пытаясь отгородиться от кричащего карнавала уличной жизни, от чертова колеса впечатлений, от беспрестанных атак на мой рассудок, от ужаса в ожидании того, с чем мне придется столкнуться в местной тюрьме, от разочарования и тяжелых размышлений. И вот просто благодаря тому, что я зашел в храм, мое страдание наконец нашло выход. Я закрыл глаза и обхватил голову руками.

Прошло много времени, прежде чем я почувствовал, как кто-то подошел ко мне сзади. Я не стал поднимать головы. Если это Мик, я еще не был готов с ним разговаривать. В храме было тихо. Я слышал его размеренное дыхание, по крайней мере до тех пор, пока ритмы наших вздохов не совпали, и был рад, что в кои-то веки у него хватило такта не нарушать молчание. Его рукав коснулся моего. Он просидел со мной минут десять, и его присутствие подействовало на меня успокаивающе. Когда я открыл глаза, вокруг было пусто. Я поднялся и вышел.

Мик ждал меня под деревом. Монаха рядом с ним не было. Я подошел, взял сигарету из протянутой пачки, а Мик, посмеиваясь, принялся рассказывать о монахе. Оказалось, что тот провел семь лет в Бирмингеме и говорил с заметным акцентом. Он прочитал Мику короткую лекцию о буддизме и теперь Мик начал толковать мне о Восьмеричном пути: правильные слова, правильные поступки и все такое. [18]

– Молодец, Мик. Выкурил сигаретку с монахом – и уже дзен-мастер.

Мое замечание его задело:

– Ну ты и язва!

– Пошли, что ли?

Мик встал и сбросил ботинки.

– Дай-ка я сначала в храм загляну.

– А ты что, там не был?

– Нет. Погоди, я быстро.

– А кто туда заходил? Монах? Мик посмотрел на меня:

– Никто не заходил.

– Уверен?

– Да. А что?

– Ничего. Иди.

Мик, наверное, путал. Ведь кто-то сидел рядом со мной. Я чувствовал, как он касался моей одежды. Я слышал его дыхание. От воспоминания у меня кровь прилила к лицу. Я решил, что это от жары. Даже вот голова закружилась.

А насчет монаха Мик, наверное, был прав. Можно ли достичь нирваны с сигаретой в зубах? Мне захотелось вернуться в отель и вздремнуть. Я подождал, пока Мик, получив просветление, втиснет ноги в сандалии, и еще раз спросил:

– Ты уверен, что тот монах не заходил в храм, пока я там был?

– На все сто, – ответил он. – Чего ты дергаешься?

Это непонятное переживание так меня разбередило, что в отеле я решил обсудить его с Филом и тихо постучал в дверь его номера. Впустив меня, он уселся на жесткий стул, на котором, очевидно, коротал время и до моего прихода.

– Фил?…

– Да, отец.

– Фил, сегодня, когда я был в храме…

– Да?

– Как бы ты…

– Слушаю.

– Да нет, ничего серьезного.

– Ничего серьезного?

– Ничего.

Я вышел и прикрыл за собой дверь, оставив Фила в полном замешательстве. Выражение его лица оказалось для меня просто невыносимым.

Позже, в номере, мне снился сон. Я видел старую женщину с резным деревянным лицом. Она звонила в храмовый колокольчик, потом поднесла его к моему лицу. Звон колокольчика превратился в телефонный звонок. Я повернулся на кровати и поднял трубку.

– Да? – просипел я. – Да. Спущусь через минуту. Мик сонно заморгал, уставившись на меня со своей кровати.

– В чем дело?

– Бразье-Армстронг. Ждет внизу. Ты спи. Я с ним сам поговорю.

– Черта с два, – отозвался Мик.

14

Бразье-Армстронг сидел, скрестив ноги, на высоком стуле у стойки и помешивал соломинкой в стакане ядовито-зеленое питье. Помню, меня поразила его молодость. Я не ожидал увидеть юнца в футболке и хлопчатых брюках. Возможно, я рассчитывал встретить консула в легком белом костюме и соломенной шляпе. На самом деле ему было лет тридцать, но из-за длинных белокурых волос и светлых голубых глаз он походил на студента, только что выбежавшего из аудитории. Он повернулся и заметил мой оценивающий взгляд.

– А-а! – воскликнул он, спрыгивая со стула и протягивая мне руку. – Вы, должно быть, м-р Иннес! Очень рад, что наконец-то нашел вас! – Он произнес это так, будто я всеми силами уклонялся от встречи. Тем не менее он одарил меня приветливым взглядом, улыбкой и крепким рукопожатием; ну просто старые друзья, да и только. – Что будете пить?

– Сок.

Я ожидал, что он припомнит мне скандал в консульстве, но об этом разговора не было. Зато он в деталях расписал мне, как его вызвали в соседнюю провинцию, чтобы разобраться с вопросом, который разрешился сам собой еще до того, как он туда добирался. Тем временем подошел Мик и молча уселся на стул рядом. Я представил их друг другу. Мик фыркнул.

– Мы с Даниелем как раз заказали себе выпить. Вы что возьмете?

Мик взглянул на меня и сказал:

– Я, Даниель, возьму пива. Бразье-Армстронг продолжал делиться впечатлениями от поездки и так увлекся, что чуть не брызгал слюной и время от времени проводил по губам своим длинным, изящным пальцем. Он был нервным, но обаятельным человеком. Этакий выпускник элитной школы, чьи безупречные манеры подтверждены дипломом. Парень хорошо бы смотрелся на крикетной площадке в Итоне.

Любой простой человек немедленно даст вам почувствовать – нравитесь вы ему или нет. А представители среднего класса свое мнение придержат при себе, так что вы ни о чем и подозревать не будете, пока не окажется уже слишком поздно. Я понимаю, какую пользу это им приносит и по службе, и в личной жизни. Рабочий люд выгод от лицемерия получает значительно меньше.

Не знаю, можно ли из этого заключить, что средний класс в своей массе беспринципен, а рабочий класс поголовно туп, но Мик ни на какие улыбки и веселую болтовню Бразье-Армстронга не поддавался и смотрел на меня, подняв бровь. Повернувшись вполоборота к нашему собеседнику, он спросил:

– Так вы здесь, значит, британский консул?

– Расплата за грехи мои, – ответил Бразье-Армстронг со смешком, слегка качнувшись на стуле.

– Господи, помоги нам.

Наступила пауза, в течение которой мы наблюдали эффект, произведенный этими словами. Бразье-Армстронг опустил плечи и принял серьезное выражение лица.

– Ладно, – сказал он. – Судя по тому, как разворачиваются события, помощь Господа нам не помешает. Я все делаю, чтобы разобраться в вашей странной ситуации. Я приехал сюда прямо из тюрьмы. Кстати, могу сказать вам, – тут он снова улыбнулся, – ну и защемили вы их начальству хвост.

– А что здесь смешного? – спросил Мик.

– Ничего. Безусловно. Я как раз собирался сообщить Даниелю все, что пока смог узнать.

– Давайте этим и займемся, – предложил я.

– По поводу арестованной девушки. Ее имя Клэр Мёрчант. Она обвиняется в контрабанде наркотиков. У нее, как теперь выяснилось, был паспорт вашей дочери, и она созналась, что украла его.

– Когда? Где?

– Не знаю. С виду они похожи, так что она даже фотографию не меняла. Тайцы ничего не заподозрили.

– Когда она украла паспорт? Вы можете с ней серьезно поговорить? – спросил Мик.

– Мы пытаемся получить от нее эту информацию. Но проблема в том, что Клэр уже нечего терять. Ей грозит либо смертная казнь, либо пожизненное заключение. Боюсь, она не настроена с нами сотрудничать.

– Что ж, – сказал Мик, поставив кружку на стойку и слезая со стула. – Поехали в тюрьму. Сунем надзирателю пару баксов и заглянем к ней в камеру.

Бразье-Армстронг потянул на себя воображаемый ручной тормоз.

– Полегче, джентльмены! В этой стране существует определенный порядок ведения дел. Я могу понять ваше нетерпение…

– Это вряд ли, – отрезал Мик.

– … но необходимо считаться с установленными процедурами, если мы рассчитываем получить желаемый результат. Терпели же вы до сих пор. Еще немного, и мы все узнаем. Я сейчас еду в тюрьму и лично поговорю с Мёрчант.

– Мы можем поехать с вами? – спросил я.

– Тюремная администрация возражает. Я спрашивал. Прошу вас, Даниель, предоставьте это мне. Я с ними разберусь. А вам я бы посоветовал немного развеяться, тем более что в Чиангмае для этого созданы все условия.

Он уже соскочил со стула, когда появился Фил.

– Я сообщу вам, как только что-нибудь выясню. Консул собирался протянуть руку на прощание, но взглянул на Мика и передумал. Мы смотрели, как он вышел из отеля и остановил моторикшу. Мика просто передернуло:

– Черт, у него молоко на губах не обсохло, Даниель.

– Кто это был? – спросил Фил.

– Придется дать ему шанс, – вздохнул я.

– К тому же, – сказал Мик, – малыш не заплатил за выпивку.

15

На следующий день Бразье-Армстронг, вопреки своему обещанию, с нами не связался. Все это время Мик только о нем и говорил. Как могут патлатые юнцы представлять интересы британской короны за рубежом? В какую сумму обходится казне содержание таких вот раскиданных по всему свету Бразье-Армстронгов? Мик интересовался этим как налогоплательщик. Как участник нашей поездки, он клеймил консула за его чрезмерную осторожность и нерешительность.

А я не особенно горячился по поводу этого болтуна. Не его вина была в том, что Шарлотта приехала в эту страну и ее паспорт оказался в руках наркокурьера. Я почти с ума сходил от отчаяния, но все же понимал, что наш сопливый студент здесь ни при чем.

Фил тоже считал, что парню надо дать шанс. А Мик грозился вернуться в консульство и влепить ему хороший пинок под зад. Тем временем мы прохлаждались у бассейна, пили пиво (Фил – чай), сходили еще раз на массаж (Фил оставался в отеле) и заказали к обеду тарелку зеленого перца (Фил принял участие в трапезе), от одного вида которого у меня на лбу тотчас выскочила мокрая сыпь.

Но в основном мы проводили время у бассейна. Мик щеголял в салатно-зеленых обтягивающих плавках, а Фил прилег на топчан в белой рубашке, черных брюках, черных носках и черных ботинках. В таком наряде он выдержал не более получаса, после чего под насмешки Мика снял ботинки, а потом и носки.

Я пытался не обращать внимания на эту парочку и раскрыл книгу, которую прихватил с собой. И в то же мгновение будто перенесся в Англию, к ее туманным осенним рассветам, к коротким ливням в апреле. Я вспомнил прогулки по узким бичевникам, проложенным вдоль каналов, и лужи на футбольных полях. Мне так хотелось домой!

Читал я «Пору в аду» Рембо [19], все еще пытаясь представить, что творится в душе у наркомана. Конечно, теперь у меня не было стопроцентной уверенности, что Чарли как-то связана с наркотиками. Но с другой стороны, паспорт у нее утащила девица, напрямую задействованная в наркотрафике, так что полностью избавиться от подозрений я не мог. Книгу я листал, отыскивая упоминания об опиуме и о его воздействии на сознание.

Что касается Рембо… Ну, доложу я вам, это просто ноль без палочки. Даже не буду тратить время на пересказ содержания. Такую чушь мог написать любой подросток, первый раз в жизни налакавшийся забродившим сидром. Рембо так бы и лежал на дне бассейна, если б Мик его не выловил. Затем я взялся за сочинение Томаса Де Квинси «Исповедь англичанина, любителя опиума» [20].

Эту книгу я тоже был готов забросить. Прежде чем вообще появляется упоминание об опиуме, вас ждет несколько страниц пустейшего трепа. Вначале пространные воспоминания о детстве, затем он пишет о том, как отвратительно ему жилось в Лондоне, где он связался с проституткой по имени Энн. Все это не имеет никакого отношения к опиуму, но я продолжал читать в надежде, что рано или поздно он доберется до сути дела.

Наконец после нескончаемого нытья о том, как ему трудно живется (и это пишет юный джентльмен в начале девятнадцатого века, такого отправить бы на недельку в работный дом!), автор вспоминает про опиум. Один его дружок из Оксфордского университета предложил ему принять опиум от головной боли. (Оксфорд! Опять этот Оксфорд, черт, разнести бы его по кирпичикам!) Ну и пока он там учился, он стал заядлым наркоманом. Если б не такая беда, смог бы написать книжку получше.

Пока мы потели у бассейна, пришло сообщение от Бразье-Армстронга, которое так взбесило Мика, что его чуть удар не хватил. Консула, оказывается, вызвали куда-то на пару дней, но он обещал связаться с нами, как только вернется.

– Вот дерьмо! – взревел Мик.

Он натянул рубаху, шорты и нацепил свою поясную сумку.

– Это может плохо кончиться, – заметил Фил, – не надо его никуда отпускать.

– Постой! – крикнул я.

– Оставайтесь там!

Я как был – в мокрых плавках и босиком – помчался за ним к отелю.

– Я не хочу, чтоб ты скандалил в консульстве. Только все испортишь.

– Я не в консульство.

Он махнул рикше, стоявшему на другой стороне улицы.

– Куда ты?

Водитель одарил меня широкой беззубой улыбкой, пока Мик втискивал свой зад на сиденье коляски. Мик рявкнул рикше, чтобы тот трогал, и меня обдало облачком вонючего выхлопа.

Когда я вернулся к бассейну, Фил тоже был на ногах.

– Я не уверен, что ты правильно поступил, взяв с собой Мика, – произнес он. – Нам надо его как-то сдерживать.

– Сдерживать? Как ты его удержишь, Фил? Будешь читать ему вслух Библию?

Я нырнул в бассейн. На душе у меня было тревожно. С одной стороны, я боялся, что Мик сделает какую-нибудь глупость и в результате нам откажут в помощи, на которую я все еще рассчитывал. Пока от Бразье-Армстронга толку было мало, но он знал местные порядки, и у него были свои налаженные связи. С другой стороны, выходки Мика приносили результат. В конце концов, если по его милости наши отношения с консульством испортятся окончательно, его всегда можно отправить домой. Фил все еще дулся на меня, поглядывая из-под насупленных бровей, а я вытерся, заказал виски из бара и опять раскрыл Томаса Де Квинси, чтобы отвлечься немного.

Однако сделать это было непросто. Де Квинси – старомодно-витиеват, так сейчас никто не пишет.

Наверное, сегодняшний стиль так отличается от прежнего потому, что жизнь идет с другой скоростью, В те времена у них был целый день, чтобы выразить свою мысль. Может, от этого, а может, оттого, что у нас мыслей в голове меньше, но старик долго ходил вокруг да около, пока наконец не начал рассказ про опиум.

Однажды дождливым воскресным днем он по совету своего оксфордского приятеля отправился в Лондон, зашел в аптеку на Оксфорд-стрит и купил себе лаудановой настойки на шиллинг. Не могу понять, почему все время так назойливо всплывает Оксфорд; от таких совпадений поневоле становишься параноиком. Через пару страниц я выяснил, что лаудановая настойка – это опиум, разведенный на спирту; поэтому на Де Квинси она, похоже, подействовала с удвоенной силой. Помню, что здесь я остановился и посмотрел на стакан виски у меня в руке. С момента приезда в Чиангмай меня постоянно слегка подташнивало, и тут я подумал: а может, тайцы добавляют в выпивку опиум? С них станется.

Так или иначе, Квинси свою настойку выпил. Не понимаю, почему он назвал свою книгу «Исповедь англичанина, любителя опиума»? Я раньше представлял, как он прячется в темных комнатах и жует лепешки неочищенного опиума, а на самом деле он его не жевал, а пил. Это несколько сбивало с толку. Теперь я рисовал в своем воображении другую картину: Квинси, сидя перед камином, подливает себе в стакан настойку из графина. Почему бы в таком случае не назвать книгу «Исповедь английского алкоголика»? Наверно, решил, что такое название звучит хуже.

Прежде чем открыть для себя благотворное воздействие опиума, он каждый раз, как у него начинала болеть голова, окунал ее в ледяную воду. Не знаю, помогала ли ему эта процедура, но опиум явно оказался более эффективным. Он не только унимал головную боль, но и доставлял «бездну божественной радости». Ему открывались «небесные наслаждения в раю любителей опиума». Однако он уже с самого начала догадывался, куда это может его завести, и, описывая свои ощущения, добавлял, что познал «и глубочайшие пропасти духа». Это признание я понял так: он, конечно, отдавал себе отчет, что ступил на лестницу, ведущую вниз.

Я задремал, и книга выскользнула у меня из рук. Де Квинси в своем потрепанном сюртуке вел меня вниз по ступенькам, освещая путь свечой. Этот коротышка болтал без умолку, но я его не слушал, а смотрел под ноги. Лестница возникала перед нами ниоткуда, по мере того как мы по ней спускались. Иногда нам приходилось ждать несколько секунд, пока появится новая ступень, и мне казалось, что таким манером мы будем спускаться вечно. По ходу дела выяснилось, что Де Квинси привел меня сюда, чтобы я сделал электропроводку по всей лестнице, чему он очень радовался; а я тер подбородок и думал: черт, да здесь пупок надорвешь!

Когда я проснулся, Мик тенью стоял надо мной, загораживая солнце. Я не мог разглядеть его лицо, и спросонья его фигура показалась мне зловещей, даже угрожающей. Я резко сел, и в голове у меня все поплыло.

– Что такое?

Мик сорвал рубашку и шорты и бухнулся в бассейн, хлопнув животом по воде. В безмятежной тишине его прыжок прозвучал нарочито громко. Выбравшись из бассейна, он с остервенением вытряс воду из левого уха и затем рухнул на топчан рядом со мной, повернув голову набок.

Фил подошел узнать новости.

– Ну? – спросил я.

– Помнишь бар возле ворот Тха-Фай? – пробормотал Мик.

– Да.

– Думаю, надо зайти туда вечерком.

Больше мы от него ничего не смогли добиться.

16

Мик вел себя подозрительно. Он плескался в ванной, как раненый кашалот, разбрызгивая воду и мыльную пену, потом тщательно побрился, сполоснул лезвие и щедро освежил физиономию лосьоном.

Нам он заявил, что готов выпить бочку пива, а когда я намекнул, что вечер можно провести и в отеле, сказал, что выбор за мной, мол, я могу делать все, что мне заблагорассудится.