V. Крестьянская война. – Колдуны и проповедники

Как немецкий Эльзас средних веков стал французским времен революции? Мы не сможем понять глубинной энергии данного превращения, если не примем в расчет внутренней эволюции, предшествовавшей этому процессу. Именно эпоха Реформации, история Эльзаса XVI в. даст нам возможность разобраться в произошедшей перемене. Скрытый огонь, сделавший возможным взрыв 1789 г. и, как следствие этого, слияние с Францией, загорелся именно в это время.

Чтобы разобраться в произошедшем, нам достаточно кратко коснуться событий этой эпохи. И мы не расстанемся с направляющей рукой легенды, равно посещающей одинокие вершины гор и населенные города, большие дороги и тайные тропы. В этот беспокойный XVI век у легенды появляются три новых действующих лица, внезапно уводящих нас от основных сюжетов идеалистического искусства предшествующей эпохи к нервным формам современного реализма. Эти новые герои легенд – бунтующий крестьянин, колдун и свободный проповедник.

До тех пор, пока феодализм был воинственным, то обороняясь, то нападая, он возвышал души, придавал обществу новые формы. Но учреждения, созданные человеком, быстро теряют из виду свои идеалы и портятся под действием страстей. Золотой век рыцарства прошел. Жизнь немецких сеньоров к концу XV в., как и почти везде в Европе, определялась безудержной страстью, безжалостным деспотизмом. Их дни проходили в турнирах и застольях, карнавалах и маскарадах. Как только наступал перерыв в сезоне охот, они искали повод для войны с соседом. Чтобы платить своим шутам и одаривать женщин, они становились фальшивомонетчиками или разбойниками. Замки в Вогезах, эти неприступные логова, изобиловали певцами и льстецами. Ночью и днем оттуда были слышны звуки дудок и крики сокольничих, тренирующих птиц. Как сообщает современник, «хмель справлял свои именины каждый день, а вопли – каждый второй». И кто за все это платил? Бедный крепостной, несчастный крестьянин. Тощий и жалкий, придавленный налогами, он тихо умирал на своем клочке земли, в то время как ад торжествовал на горе. Чтобы вытрясти из крестьянина последние гроши, его травили собаками, как дикого зверя, его худую спину осыпали плеточными ударами. Вводили жестокие законы против браконьерства в охотничьих угодьях феодала. В подземной тюрьме одного из замков нашли человеческий скелет в окружении оленьих рогов и клыков кабана. Иногда заключенные умирали от голода и жажды в своих узилищах. Крестьянка, пришедшая в ночи к донжону, могла слышать хрипы умирающего, полные ненависти к мучителям.

Начиная с XV в. против подобного положения вещей в Вюртемберге сложился тайный союз, и вскоре о нем заговорили в соседних землях. Это было настоящее тайное общество крестьян, превратившееся в братство бедного Конрада. Члены общества собирались в лесах по ночам. У братства были свои церемонии, странные и полные печальной иронии. Глава общества встречал новичков рукопожатием и предлагал им разделить владения братства на луне, поля и виноградники в лесу великой нехватки, отдых на горе голода, трапезу в долине милостыни и аренду замка Нигдеи. У братства было свое тайное знамя, на котором в голубом поле изображался бедный Конрад, стоящий на коленях перед распятием. В 1514 г. был введен общий налог на продукты сельского хозяйства. Глава братства бедного Конрада созвал собрание в поле. Он нарисовал лопатой круг и сказал: «Меня зовут бедный Конрад, таковым я и останусь. Кто не хочет отдавать злодеям свой последний грош, становись со мной в круг». Вскоре знамена братства взвились над городами, а сеньорам направили письменные прошения. Феодалы пытались разобщить братство, прибегали к угрозам и пыткам. Ничего не помогало. Евангелические и реформационные идеи поддерживали смелость бедного Конрада. Он слышал от проповедников, что дети одного отца не могут быть рабами своих братьев, и эта проповедь была ему ближе, чем речи на латыни, произносимые в церкви. Он написал двенадцать статей, первая из которых провозглашала отмену крепостного права. Сеньоры не приняли статей. Тогда бунт стал всеобщим. Бедный Конрад нашел свой символ: крестьянский башмак. Этот башмак, поднятый на шесте, стал символом войны с сеньорами. Крепостной, ставший человеком, воскликнул: «Один башмак – чтобы избавиться от повинностей, другой башмак – чтобы дойти до края мира. Латы вместо плуга, меч вместо цепей!» Вскоре запылали монастыри, замки, церкви. В Эльзасе это грандиозное восстание закончилось резней. Сеньоры утопили бунт в крови. Но память народа никогда не забудет героический образ крестьянина, начертавшего на своем знамени: «Пусть тот, кто хочет быть свободным, следует за лучом солнца!»

Если восстание бедного Конрада было бунтом против сеньора, колдовство было бунтом против священника. Церковь была проводником цивилизации и культуры, пока боролась с проявлениями варварства милосердием и возвышенной верой. Она стала угнетателем, когда забыла о своем предназначении нести христианские добродетели и начала править, презрев законы природы. Церковь завоевала весь мир кротостью и самоотречением. В XVI в. их сменили террор и испорченность. Чтобы крепче держать паству в узде, больше говорили о Сатане и меньше – о Боге. Колдун, бросающийся в объятия Дьявола, – порождение самой церкви. В колдуне пробуждаются с неистовством два инстинкта Евы: чувственность и любопытство. Человек может усмирить эти порывы, но не избавиться от них. Представители церкви присвоили себе право на владение телом и духом, отказав в этом пастве. Они отняли ключи от мира земного и духовного. Именно поэтому колдуны, собирающиеся на шабаши, проклинают Бога и продаются Дьяволу. В смертельной схватке между колдуном и инквизитором победа очень часто оказывается на стороне первого, ибо даже на костре он славит Дьявола, своего хозяина. В Эльзасе пылало особенно много костров, на которых сжигали колдунов, а воспоминания об оргиях шабашей связаны с множеством горных вершин. Помимо народных легенд, сохранились акты бесчисленных процессов над колдунами, рассказывающие об обручении и браке с дьяволом, о полетах в воздухе на метле, вилах или вязанке дров, бесчинствах черной мессы и исступлении пляски смерти. Здесь, как и во многих случаях, практически невозможно отличить правду от вымысла.[10] Но есть свидетельства об особых качествах именно эльзасских колдунов, в которых нельзя сомневаться. Это их особенная стойкость в пытках и преданность Сатане. Не будем винить их в этом, ибо природа народа сохраняется как в добром, так и в злом. Тем же, кто из этих фактов захочет сделать нелицеприятные выводы о характере эльзасцев, мы ответим словами Ларошфуко: «Никто по-настоящему не хорош, если его не принуждают быть плохим».

Ни бедный крестьянин, ни несчастный колдун не могли создать нового миропорядка. Каким бы справедливым ни был бунт, его порождали насилие и дикие инстинкты. Единственная сила, способная преуспеть в деле изменения мира, – это сознание, поскольку именно оно озаряет светом все деяния человека и изменяет облик человечества. Реформация была именно этой сознательной силой. Главной идеей реформы церкви было восстановление изначальных принципов христианства. Движение за реформу церкви существует столько же, сколько и сам институт, и аналоги подобных течений мы с легкостью обнаружим в любой религии идеалистического толка. Это всегда движение от внешнего к внутреннему, от мертвых действий к живой вере, от господства формализма к свободе чувств, от мертвого завета слова к вечному завету духа. Иоахим Флорский подобен апостолу Павлу, Лютеру и Яну Гусу. Все они стремятся к Христу. Наиболее смелое высказывание Лютера звучит так: «Всякий христианин свободен. Все христиане – священники царского рода. Все имеют право и обязаны трудиться на благо общества». Это изречение намного превосходит все его труды. Лютер обладал сильным характером, но был сыном своего времени, практичным и несколько ограниченным духовно. Тем не менее, он оказался способен создать новую церковь. Однако раскрепощенный дух пронесся, как ураган. Германию заполонили разнообразные секты и провидцы, хваставшиеся своими прозрениями, вознесением и видениями. Дети и женщины проповедовали, сотрясаемые конвульсиями экстаза, некоторых из них обожествляли. Обеспокоенный Лютер их принял, увещевал, требовал от них чуда. Они же ответили ему: «Чтобы доказать тебе наше божественное предназначение, мы скажем тебе, о чем ты сейчас думаешь. Ты чувствуешь к нам необъяснимое расположение и даже готов оправдать наши действия». Это было истинной правдой, и Лютер был настолько испуган, что объявил этих людей одержимыми демонами и сатанинскими силами. Но идеи развивались по своим собственным законам, и реформа церкви проповедовалась разными методами. В это время вольные проповедники появились в Эльзасе. Они принадлежали ко всем слоям общества. Среди них были монахи-расстриги, ученые, утомленные латынью, дворяне и бродяги. Эти вдохновенные проповедники ходили из селения в селение, из княжества в княжество как апостолы, уча под открытым небом, под старой липой, на опушке леса. Представьте себе одного из таких учителей, стоящего под огромным деревом на равнине: глаза его горят, жесты его резки, одежда покрыта пылью пройденных дорог. Вокруг него – толпа крестьян, привлеченная апостольскими идеями; их лица бледны, глаза сверкают. Одни из них так привыкли к рабству, что слушают, застыв в поклоне; другие же, мускулистые, полные отваги, внимают проповеднику, сжав кулаки. Он говорит: «Я хочу, вместе с величайшим защитником Христа Яном Гусом, наполнить звонкие трубы новой песней». Эти речи заканчивались пролитием крови крестьян. Но труба пропела. Два века спустя другая труба пропела с западной стороны Вогезов. На этот раз ее зову внимал весь Эльзас.

VI. Революция. – Роже де Лиль. – Клебер

Если обратиться к истокам французской революции, к самым бескорыстным ее участникам, пробиться сквозь заблуждения страстей, то волшебник, способный слышать мысли, мог бы заговорить с душой французского народа в 1789 г. и спросить ее, что она любит, в чем уверена, чего хочет, душа, несомненно, ответила бы: «Родины для правосудия и человечности для родины». Короли создали Францию, поэтому тысячу лет идея родины ассоциировалась с идеей королевской власти. Великая перемена, произошедшая в сознании нации в течение XVIII в., заключалась в том, что идея родины стала связываться не с личностью короля, а с комплексом принципов, идеалом справедливости и свободы. Если мы, обратившись к самосознанию эльзасцев, спросим себя, что же было такого, что противопоставлялось вплоть до 1870 г. всем попыткам немецкого завоевания этой территории, то обнаружим, что это была новая идея родины, проникшая в самое существо эльзасцев. Присоединим к этому рыцарственные чувства народа, наследие древних героев, которые всегда брали в свои руки дела слабых и притесняемых с опасной неосторожностью и героической щедростью, и мы определим в нескольких словах ту нерушимую связь, что объединяет душу Эльзаса и душу Франции.

Страсти и интересы правят миром в эпохи спокойствия. В часы великих исторических свершений идеи и чувства берут верх и неотвратимо влекут человека к великой цели. Такой час настал для Франции, когда после взятия Бастилии грандиозное движение федераций всколыхнуло всю страну. Это был час чистоты и иллюзий, мечты о братстве. Иллюзия, тем не менее, была благотворной, ибо именно она создала родину для нас всех. В феодальных государствах человек чувствует себя комком земли на родной грядке. Он принадлежит замку или церкви, он пленник своего города, своей провинции. Вдруг он поднял голову и за стенами, окружающими Бастилию, в первый раз увидел Францию. Человек протянул руку человеку, провинция – провинции. Всюду – за городскими стенами, на берегах рек, под открытым небом – толпы, украшенные цветами, спешат приветствовать эту Францию на алтарях из травы. Хватит провинции, да здравствует Франция! Это клич Дофине. Он проносится от Бретани до Лангедока, от Роны до Рейна. Эльзас отвечает на него с энтузиазмом, и его ответ докажет, что в современном мире гражданство – дело свободного выбора, этический принцип, перевешивающий неизбежность лингвистики и традиций. Как и все провинции Франции, Эльзас пострадал от революционных бурь, но он вышел из них наиболее преданным Франции, чем какая-либо иная провинция востока и севера страны. Среди событий этого времени, оставивших заметный след в памяти эльзасцев, на первое место, безусловно, следует поставить историю создания Марсельезы, первого трубного призыва на защиту Отечества, прозвучавшего накануне великих войн, которым суждено было длиться более двадцати лет. Напомним лишь основные эпизоды этого события.

Весной 1792 г. Эльзас находился в состоянии обороны, руководимый приказами маршала Люкнера. Война с Австрией была неизбежной. Страсбург был охвачен патриотическим подъемом. Под руководством мэра города, Дитриха, там создавались отряды добровольцев. Дитрих был одним из тех преданных, убежденных и самоотверженных магистратов, именами которых полна история Страсбурга. Покровитель наук и искусств, блестящий оратор, он представлял собой превосходный образец человека XVIII столетия. Его салон можно по праву назвать клубом эльзасских патриотов. 24 апреля была объявлена война Австрии. Дитрих устроил для добровольцев, среди которых был и его старший сын, прощальный обед. На следующий день страсбургский батальон должен был отправиться на Рейн. Ситуация была напряженной, настроение у всех соответствовало моменту. Все чувствовали, что для защиты молодой свободы придется сражаться со всей старой Европой. Дитрих, произнеся несколько подходящих к случаю слов, обращенных к молодым людям, многим из которых было по пятнадцать-шестнадцать лет, выразил сожаление, что нет песни, чтобы вела их в бой.

Роже де Лиль, молодой способный офицер, присутствовавший на обеде, был дворянином из района Юры. В чертах его лица, сохраненного для нас медальонами работы Давида д’Анжера, больше благородства, чем энергии. Все в его облике говорило о том, что он натура серьезная и глубокая. В салоне Дитриха, где он обычно аккомпанировал на скрипке дочерям мэра, его знали больше как музыканта, чем как поэта. В тот же вечер, вдохновленный словами патриота, взволнованный происходящим, полный энтузиазма горячей молодости, он на одном дыхании создал слова и мелодию гимна, даровавшего ему бессмертие. Сам он не смог ничего рассказать нам об этом вечере, когда голос родины заговорил в его собственном сердце и призвал всех ее детей к оружию под грохот вражеских пушек. Как это ни странно, но за всю свою оставшуюся жизнь он не совершил ничего такого, что могло бы выделить его из толпы. Но в ту ночь его существом завладел дух новой Франции. Пылающие строфы хлынули из его сердца вместе с потрясающей мелодией, взывая к небу, к возвышенным чувствам. Случившееся на другой день навсегда вошло в историю. Поэт в первый раз читал стихи и исполнял гимн своим друзьям. Старшая дочь Дитриха аккомпанировала, Роже пел. «Когда звучал первый куплет, – вспоминает Ламартин, – лица присутствующих побледнели; на втором куплете из их глаз потекли слезы; при звуках последнего куплета произошел взрыв восторженного энтузиазма. Мать, дочери, отец и молодой офицер рыдали в объятиях друг друга. Гимн был обретен».[11]

Судьба этой песни тяжела и полна странностей. Ни Дитрих, ни Роже де Лиль не могли представить себе ни того, чему будет служить гимн, сочиненный в порыве чистого энтузиазма, ни того, что станет с ними во время революционных бурь. Военная песнь рейнской армии (именно так назвал свое произведение автор, и под этим названием песня была обнародована) назовется Марсельезой, поскольку парижане впервые услышали ее в исполнении марсельцев. Но прежде чем она повела добровольцев к победам при Вальми, при Жеммапе и Флери, она должна была прозвучать 10 августа, при штурме Тюильри. Гимн защитников Отечества стал также гимном Террора. Богами было предначертано, что этот гимн будет связан с доблестями и преступлениями, что ему суждено лететь в облаках и волочиться в грязи. О ирония человеческих деяний! Два года спустя Роже де Лиля обвинили в роялизме, и преследователи, гнавшиеся за ним через Альпы, пели Марсельезу, требуя его голову. Что же касается Дитриха, либерала, преданного конституции, он искупил на эшафоте свою смелость и преданность идеалам. Вспомним его последние слова. Они отразили одновременно и поразительное благородство его характера, и величие эпохи: «Если мне суждено погибнуть, – крикнул он своим детям, – это принесет вам горе. Но поступайте так, как поступал ваш отец: любите родину до конца. Отомстите за меня, продолжив защищать ее со всей храбростью, на которую вы способны». Давайте припомним, что по мысли автора и тех, кто поздравил его первыми, Военная песнь рейнской армии была гимном защитников Отечества. Приписывать ей другое значение значит обесценивать и унижать ее. Обезображенная во время гражданской войны, она осталась благородной и великой в устах наших армий, защищавших наши земли. В день, когда эта песня вновь зазвучит в городе, где ее создали, республика отдаст свой долг надеждам родины. Но пока статуя Страсбурга облачена в траур, Марсельезе суждено звучать в сопровождении похоронного барабана.

Легенда французского Эльзаса чисто военная. Она связана с именами четырех молодых генералов, которые принимали командование по очереди и сражались плечом к плечу в рейнской армии: Ош, Марсо, Клебер, Дезе. Их образ сохранился в памяти эльзасцев как воплощение родины, как живые образы Франции, которые в эти страшные, но героические времена восхищали сердца и царили в душах. Сияющие славой на кровавом небе революции, их образы стали лишь значительнее в исторической ретроспективе. При ближайшем рассмотрении они также не утрачивают своего блеска и значения. Наполеон, последовавший за ними, как будто затмил их и отодвинул на второй план своей колоссальной легендой, своими ослепительными подвигами. Он покорил Францию и ужаснул мир; история еще не изгладила с его надгробья вопроса Манцони: Была ли настоящая слава? Пусть потомки потрудятся вынести суждение. Четыре героя, к которым нас подводит легенда Эльзаса, не обладали вселенским гением суверена, победителя Аустерлица и Йены. Зато они обладали качествами, всегда чуждыми тирану: самоотверженностью, искренностью чистых душ, первичной и наивной верой в родину – словом, энтузиазмом.

Ош, которому принадлежит слава захвата оборонительных сооружений Виссембурга и спасения Эльзаса в 1793 г., принадлежит к числу блестящих капитанов, благородных солдат. Он вышел из народа и, будучи натурой деятельной и неутомимой, всему научился сам. Он предугадал приближение великой войны задолго до Наполеона и начал ее. Вместе с тем, он был одарен пылом, способностью к росту. Никто лучше него не мог передать порыв, воодушевить войска. Он собирал в единое целое полностью деморализованные армии и вел их к победе. У Фрешвиллера – об этом печально говорить, ибо в 1870 г. мы потерпели позорное поражение там, где в 1793 г. вышли победителями, – он выставил австрийские пушки на торги и предложил их своим солдатам по 150 ливров за штуку. «Продано!» – ответили гренадеры. И пушки были поставлены на штыки. Появление Оша в Эльзасе было чудесным. «Я вижу нового генерала! – вскричал один офицер. – Его взгляд подобен взгляду орла, гордому и всевидящему. Он силен, как целый народ, он юн, как сама революция». Можно сказать, что всеми успехами Ош обязан величию и постоянству души, которая не подвержена влиянию обстоятельств. Его речь бывала порой вульгарна на солдатский манер и полна пафоса, свойственного тому времени. Но все его чувства были возвышенными и благородными. Он не испытывал ни ненависти к своим врагам, ни зависти к своим соперникам. Он отказался мстить Сент-Жюсту, который хотел его опозорить. Он с энтузиазмом приветствовал Наполеона во время первой итальянской кампании, которая заставила мир замереть в удивлении, и назвал его «братом солдат». Незадолго до смерти в Вецларе он разгадал намерения корсиканца и проронил следующие слова: «Если он хочет стать деспотом, это случится только через мой труп». Когда эти слова напомнили Наполеону, бывшему уже на о. св. Елены, тот ответил: «Он остановился там, где я мог бы его разбить». – Правитель Европы мог бы уничтожить этот меч, но не эту душу. И, возможно, умеренность Оша могла бы сохранить левый берег Рейна, который этот неуемный гений потерял после того, как держал весь мир в своих руках.

Среди лейтенантов, сражавшихся под командованием Оша при Ландау, был Дезе. Дворянин из Оверни сохранил строгие добродетели прошлого. Его храбрость была молчалива. Во времена крестовых походов он был бы тамплиером или рыцарем ордена иоаннитов. Во времена первой республики он стал образцовым бригадным генералом, доказавшим, что в любой ситуации хороший солдат состоит из хладнокровия и отваги, а не из гнева и порыва. В Египте, где он лицом к лицу столкнулся с мамелюками, он впервые применил построение пехоты в каре, способ организации войска, так хорошо зарекомендовавший себя в боях против кавалерии. В силе Дезе была скромность, в самоотречении – энергия. Он всегда стремился к второй по значению должности, но вел себя так, будто был на первых ролях. В памяти эльзасцев он навсегда останется благодаря своей замечательной обороне крепости Кель. Он оборонял форт с небольшим отрядом и, поскольку своих пушек в его частях не было, он стал отнимать их у австрийцев. Он и его люди были ослаблены голодом, к тому же им пришлось пробиваться через ряды осаждавших: тем не менее, Дезе смог вернуться из Келя с воинскими почестями. Когда же австрийцы вошли в форт, они обнаружили там только взрытую землю. Их пушки разрушили все, но осажденным удалось уйти и вынести с собой все свое оружие. Смертельно раненный в битве при Маренго, в самом начале этого великого сражения, выигранного первым консулом, Дезе боялся только одного: что его смерть не вдохновит французские войска. Тогда он сказал тем, кто его нес: «Только им ничего не говорите». Когда сегодня мы видим, что памятник ему, стоящий на дороге из Страсбурга в Кель, охраняет немецкий караул, хочется кричать: «Только ему не говорите!»

Памятник Дезе, что спит вечным сном среди народов Рейна, заставляет вспомнить о памятнике его другу, Клеберу. Этот монумент, шедевр Грасса, эльзасского скульптора, большого мастера своего дела, стоит на оружейной площади Страсбурга. Клебер, любимый сын Эльзаса, представлен там во всей своей красе. Эльзас даровал Франции множество смелых солдат, Клебер же – ее герой. «Все в этой фигуре, – говорит его биограф Деспре, – полно величия. Крупные черты лица, большие глаза, большой рот, густые и вьющиеся волосы. Во всем его облике чувствуется жизнь». Случай, решивший его дальнейшую судьбу, характеризует Клебера как нельзя лучше. Он был архитектором в Бельфоре. Началась революция. Офицеры Рояль-Луи отказались признавать новые власти и выступили против них с оружием в руках. Увидев это, Клебер, вооруженный только саблей, защитил представителей власти, переговорил с солдатами и остановил бунт. Вскоре после этого он был назначен заместителем командира батальона второго батальона Верхнего Рейна. Таким он предстал перед нами в этой истории, таким он был всегда: храбрым, нетерпеливым защитником справедливости, всегда готовым сразиться только за нее, защитить ее своей широкой грудью. Свои лучшие качества он проявлял в трудных ситуациях. Казалось, он сам бросается на поиски опасности. При осаде Майнца, в Вандее, у Пирамид, на горе Табор – везде он одинаков, великолепный в атаке, пылкий в обороне, бог для солдат и слава бивуака, где, похоже, он только и мог быть самим собой. Эта богатая натура обладала небрежностью и повадками льва. Он встретил будущее в той позе, в которой его запечатлел Грасс незадолго до битвы при Галлиполи. Он только что получил письмо от лорда Кейта. Это письмо он комкает одной рукой, а другой держит саблю и, подавшись вперед, всем своим видом отвечает на наглость врагов: «Вот оружие, которое вы требуете. Придите и возьмите его!»