Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Библиотека современной фантастики - Антология

ModernLib.Net / Музыка, ноты / Ефремов Иван Антонович / Антология - Чтение (стр. 22)
Автор: Ефремов Иван Антонович
Жанр: Музыка, ноты
Серия: Библиотека современной фантастики

 

 


      Сегодня, 25 декабря, я, кажется, воспринял вселенское волнение. Или оно мне пригрезилось?… Я и сейчас еще прихожу в себя. Впечатление было сильное, не так просто его описать.
      Час назад, в одиннадцать, я лег спать. Сразу, как водится, не уснул: лежал, думая все о том же. Расслабил тело, сосредоточился мыслью: вот она, среда, всюду и возле моей кожи, и во мне! Пришло полузабытье, в котором мысли переходят в зыбкие образы, а те расплываются в причудливые ощущения. Вот тогда и произошло что-то, отчего я вскочил вдруг - весь в поту и с колотящимся сердцем.
      Что же было? Сначала сникли словесные, понятийные мысли. Взамен появились какие-то призрачно зримые (хотя глаза, понятно, были закрыты) блики, колеблющиеся струи - почему-то золотисто-желтые. Они мельтешили, сплетались в вихри, снова растекались. Потом волнение стало… каким-то более общим, что ли? (До чего же здесь бессильны слова!) Оно распространилось по телу чередованиями тепла и холода, упругости и расслабленности, становилось плавнее и мощнее. И даже я понимал, что это мелкие частные пульсации во мне сливались, складывались в более крупные, а те складывались с внешним ритмом. Вот биения сердца совпали с ним. Меня - и по мышечным, и по тепловым ощущениям - будто стало колыхать от правого бока к левому. Потом пошли волны и вдоль тела. Они не только колыхали, но и слегка то расширяли, то сжимали меня. Я вроде как начал пульсировать.
      Но я еще чувствовал себя отдельным телом, только погруженным во что-то объемно колеблющееся. Потом - видно, внешние ритмы целиком подчинили внутреннее волнение - перестал это чувствовать! Откуда-то извне приходило тепло - мягкое, будто живое; оно превращалось в жар. Я понял, что будто растекаюсь, плавлюсь… и тут импульс животного ужаса напряг тело! Я вскочил.
      Что же это было? Температура 36,7°, идеальная норма.
      Этот толчок внутреннего ужаса… Сейчас такое чувство, будто спасся: летел в пропасть, но успел ухватиться за камень. Боюсь снова лечь. И никогда я не был психом… Во внешнем растворялось мое «я»?
      Это и было то самое понимание, которого я столь декларативно желал и ждал? Гм… Скорее даже не оно, только подступ к нему.
      Брось ты это дело, Калуга! Брось, пропадешь! Займись обычной наукой, делай докторскую. Или снова женись - будешь заботиться, ссориться, растить детей: все отвлечешься… А то пропадешь ни за понюх табаку. Ну их, эти страсти!
      А ведь не брошу…»
      Эта запись была отчеркнута красным карандашом следователя. «Да, действительно», - качнул головой Кузин.
      «Даю - под впечатлением той ночи - Энергетическую Теорию Интуиции. Или Теорию Интуитивного Резонанса, как угодно.
      1. Что такое интуиция, никто не знает. Знают лишь, что она есть и что ею можно руководствоваться в оценке сообщений и в предвидении дальнейшего не хуже, чем логикой (Кстати, что такое логика, тоже толком не ясно). И тем и другим путем мы пытаемся составить верное представление о действительности, понять истину. Можно определить так: интуиция - понимание конкретной истины не путем рассуждений, а по какому-то внутреннему сигналу в нашей психике.
      Сигнал этот, хоть и относится к «тонким движениям души», несомненно, материален. Какая же его природа?
      2. Каждый, кому приходилось понимать или создавать новое: изобретать, открывать, решать сложную жизненную задачу (это важно, что жизненную!), знает, что в момент понимания или правильного решения исчезает усталость, даже если бился над проблемой днями и ночами. Человек чувствует прилив сил, бодрость, хорошее настроение, желание работать еще и еще - и нетрудно ему, даже тянет.
      Так было и у меня, когда пришел к «шутейной» идее о переменных микрочастицах, так было и в других догадках о свойствах волнующейся материи. Так бывало и раньше, когда в работе или в жизни приходил к истинному решению. Поднимается тонус, хочется счастливо смеяться, неизвестно откуда берутся силы… Такое состояние - по сути, единственный факт о природе человеческого творчества. Его именуют «озарением», «вдохновением», «наитием», но все это словеса. Строгая его суть в том, что в человеке возникает прилив энергии.
      И наоборот: когда от внешних причин или по легкомыслию сбился с пути к пониманию - чувствуешь тупой упадок сил, руки опускаются.
      Что же это за энергия понимания истины, откуда она берется в человеке? И ведь внезапно, явно не от еды и питья.
      3. Вникнем в механизм познавания человеком действительности. Из среды в меня проникают сигналы. Ассортимент их огромен: мы обычно выделяем те, которые можно отнести к органам чувств (обоняние, зрение, слух, осязание, вкус, равновесие), - но это далеко не все. Есть и чувства симпатии или неприязни, тревоги заботы, юмора, уверенности, любопытства… всех не перечесть. Они наличествуют, хотя специальные органы для них установить затруднительно.
      Все сигналы, объединяясь, создают во мне (в мозгу? - наверно, не только…) некий чувственный образ - модель среды. Когда ощущения неполны или искажены, модель неправильно отражает внешний мир; когда же они достаточно полны и не искажены, она близка к реальности.
      Ясно, что сигнал интуиции - это ощущение близости модели во мне к изучаемой действительности. Почему есть такое ощущение и почему оно выражается приливом энергии?
      4. Пока мы считаем, что реальность это пестрое нагромождение статичных тел и независимых явлений, понять это невозможно. Иное дело, если полагать, что реальность - сложное, но единое пространственно-временное волнение материи. Тогда отражающая эту реальность модель - тоже четырехмерное волнение во мне, в субъекте. И когда волнение-реальность и волнение-модель похожи - возникает резонанс…»
      «Ого! - Виталий Семенович, который уже несколько устал от чтения блокнотов и подумывал лечь спать, вдруг и сам почувствовал бодрость, живой интерес и прилив энергии. - Интересно! Этого мне Дмитрий Андреевич не рассказывал…»
      «…А резонансные колебания, милостивые государи, тем и отличаются от нерезонансных, что, где бы они не возникли: в камертоне, в мостах, в радиоконтуре, в нервной системе (то есть во мне), - они почти не требуют подпитки энергией. Значит, на поддержание в себе любой модели мира, кроме истинной (а ведь даже отсутствие у человека определенных представлений о мире, незнание, - есть ложная модель!), человек затрачивает изрядную энергию. Когда же он приходит к истине, эта энергия высвобождается.
      Поехали дальше (рука сама пишет - вот оно, интуитивное подтверждение, что иду верно!). Но реальность - не простенькие синусоиды, как для радиоконтура или камертона; это сложнейшее объемное волнение со множеством гармоник. Нас же обычно занимает какая-то частность: отдельное явление, свойство, факт или взаимосвязь немногих фактов, то есть одна или несколько гармоник из вселенского волнения материи. До остального нам дела нет: ведь именно куцые отрывочные истины легко реализовать на рынке житейских отношений - для заработка или самоутверждения… Я это вот к чему: если, нащупав истинную модель малой частности (иначе говоря, войдя в интуитивный резонанс с одной или немногими гармониками волнения), человек испытывает заметный прилив энергии, - то какое же огромное количество энергии высвободится в нем, если он вдруг поймет все? Не словами, не уравнениями - а почувствует всю истину о мире и себе!
      Основная беда нынешнего мира в том, что люди не по уму могущественны. Оттого и боимся атомных бомб, которые сами выдумали, сильнее стихийных бедствий.
      А здесь - без кнопок, которые любой кретин нажать может, иначе: понимаешь глубоко действительность - приобретаешь дополнительный запас энергии. Не понимаешь - не обессудь.
      Энергия колебаний пропорциональна частоте колебаний. Это значит, что наибольший запас энергии во мне - на уровне частиц и атомов: их частоты порядка 1023-1021 герца. Потом идут молекулярные колебания с частотами от 1020 в легких молекулах до 1012-109 в тяжелых белковых. Потом идет диапазон «живых колебаний» во мне: вибрации мышечных клеток и волокон, пульсации в нервных тканях, упруго-звуковые колебания в костях, сухожилиях, в разных перепонках - и так до циркуляции крови, биений сердца, дыхания, обмена веществ.
      Резонанс на атомно-молекулярном уровне даст почти неисчерпаемый поток энергии, не меньше, чем при термоядерном синтезе. Но добраться до него не просто: надо сначала войти в резонанс на уровне дыхания и сердцебиений, потом на уровне нервных, клеточных и упругих колебаний. А там - видно будет.
      …Ни черта там не будет видно, любезный Калуга, и ничего ты так не достигнешь! Уже все разложил по полочкам, замелькали числа и термины: «резонанс», «частоты», «энергия»… Ведь это же энергия понимания - энергия мысли твоей, чувств твоих, жизни твоей! Не поможет здесь математическая теория, невозможно здесь опыты с приборами, ничего не дадут и обсуждения с коллегами. Только напряжением всех жизненных сил и всех помыслов ты сможешь достичь резонанса - понимания.
      Ну что же отложил ручку? Делай окончательный вывод.
      Трудно…
      Вон выходит что! Оказывается, во мне сильно это инстинктивное представление о счастье как о сытости-безопасности-уюте, обладании вещами, женщинами, властью - и так далее, и тому подобное - весь набор. Если его нет, то какие бы тебя ни осеняли идеи и откровения («Знаем мы эти песни!…»), считается, что тебе в жизни не повезло. А если есть блага, то держись их, как вошь полушубка, и не умствуй. А ведь мне уже четвертый десяток. И имею блага, и можно добыть еще. Был бы я двадцатилетним мальчишкой…
      Но я не пришел бы к этой идее двадцатилетним мальчишкой.
      А это входит в «условия эксперимента»: не отвлекать мысли и чувства ни на удержание такого счастья, ни на то, чтобы добыть еще - ни на чуть. Здесь же иначе не будет.
      Трудно…
      Мне не повезло? Мне неслыханно, дико, фантастически повезло: меня, обыкновенного человека, посетила идея небывалой ценности, которая… нет, не перевернет и не потрясет мир, хватит его трясти и переворачивать! - но которая позволит людям понять, кто они и что, зачем живут, что должны и что не должны делать, чтобы жилось хорошо. Идея, которая может сообщить людям спокойную ясность и по-настоящему разумное могущество.
      …Нет, нет, не мне осуждать и противопоставлять себя людям. Ведь и каждый человек, пусть даже бессознательно, стремится к истине и - хоть криво, с понятными ходами - идет к ней; иначе и культуры не было бы. Но если видишь прямой путь к истине, не виляй, иди прямо.
      Я вижу. И надо мне понять все, почувствовать истину, овладеть энергией интуиции. Потом, если удастся, передам свое понимание другим. Для этого необходимо перво-наперво отрешиться от привычной, затягивающей в суету и погоню за «счастьем» жизни. А если понадобится, то и от своего «я».
      Пусть влечет меня поток жизни куда угодно и как угодно, я не буду отныне выгадывать в нем струю получше, - только наблюдать, вникать, познавать. Ходить - и думать, лежать - и думать, смотреть - и думать. Об одном. Нет больше кандидата наук и интересного мужчины Калужникова - есть только познающий орган того же названия.
      16 марта. Чемоданчик сложен. Сейчас ухожу».
      В этом блокноте оставалось еще много чистых страниц.
      В четверг у Виталия Семеновича было достаточно времени, чтобы сформулировать и отшлифовать свое мнение. И когда в пятницу утром явился следователь, то Кузин, твердо и ясно глядя в его глаза, сказал, что изучил блокноты и понимает, к какой необычной версии склоняется уважаемый Сергей Яковлевич. Но поддержать его не может: последние идеи покойного Калужникова - очевидный для любого физика бред… Как ни жаль, но надо все-таки допустить, что Дмитрий Андреевич именно свихнулся на них. Отсюда и поступки.
      Нестеренко был ошеломлен, огорчен и даже пытался спорить:
      - Ну, как же, Виталий Семенович!… Ведь была вспышка. И произошла она именно там, где находился Калужников. А антиметеорит-то не падал, это же мы с вами прошлый раз ясно установили!…
      - Да почему же ясно, Сергей Яковлевич? Мне вот как раз это не совсем ясно, не убежден я, что метеорит не падал… Ну, с аннигиляционной «бороздой» эксперты дали маху, согласен. Плохо опросили жителей. Однако уточнение, что «борозда» - вырытая людьми канава, не перечеркивает версию метеорита, Сергей Яковлевич, нет! Он ведь мог и не долететь до земли, а сгореть на определенной высоте над этим местом. Картина при этом останется той же: тепло-световая вспышка, остеклованность почв, радиация… Ведь и в «Заключении» речь идет не о центре, а об эпицентре вспышки, если помните. Это разные вещи. Так что здесь возможны варианты толкований.
      Нестеренко глядел на Кузина во все глаза: «Ну и ну!»
      - А как насчет веса, состава и скорости метеорита? Их ведь вычислили по «параметрам» канавы! - Он не хотел сдаваться без боя. - И точку неба, откуда метеор якобы прилетел, по ним же.
      - Н-ну… по-видимому, и в этом вопросе несколько оплошали - правда, не наши эксперты, а сэр Кент с сотрудниками. Хотя в принципе нельзя оспорить, что антиметеорит был и массивным, и довольно плотным: с одной стороны, целое озеро испарилось, а с другой - почва оплавлена локально. - Кузин сам почувствовал шаткость своих доводов и поспешил заключить: - Это все уже второстепенные детали, они сами ничего не доказывают и не отменяют.
      Минута прошла в неловком молчании.
      - Ну а блокноты и показания Алютина я им все-таки перешлю, - сказал следователь. Он взял папку, встал.
      - Конечно, перешлите. Ваш долг, так сказать… Но… хотите знать мое мнение? Ничего не будет.
      - Почему? - угрюмо спросил Нестеренко, поглядывая на дверь: ему, по правде говоря, вовсе не хотелось знать мнение Кузина, а хотелось только скорей уйти.
      - Понимаете, если бы это попало к экспертам в самом начале, когда они расследовали тобольскую вспышку, то сведения оказались бы кстати. Показания насчет канавы даже несомненно повлияли бы на выводы комиссии. А теперь нет. Упущен момент, Сергей Яковлевич, еще как упущен-то! Уже сложились определенные мнения, по этим мнениям предприняты важные действия: конференции, доклады, книги…
      Виталий Семенович видел, что Нестеренко разочарован и огорчен беседой, - и то, что он нехотя расстроил этого симпатичного парня, было ему неприятно. Он старался скрасить впечатление чем мог.
      - Нет, пошлите, конечно, - он тоже поднялся из-за стола. - Ну-с, Сергей Яковлевич, пожелаю вам всяческих успехов, приятно было с вами познакомиться. Если еще будут ко мне какие-либо дела, я всегда к вашим услугам.
      Последнее было сказано совершенно не к месту. Виталий Семенович почувствовал это и сконфузился. Они распростились.
      …Настоящий, стопроцентный трус - он потому и трус, что ему никогда не хватает духу признаться себе в своей трусости. Он придумывает объяснения.

ЭПИЛОГ.
Некоторые предположения о гибели Калужникова 

      Ужаснись, небо, и вострепещи, земле, преславную тайну видя!…
Протопоп Аввакум, Послание святым отцам.

 
      Теплый ветер колыхал траву. Калужников шагал по степи в сторону Тобола, рассеянно смотрел по сторонам. Зеленая, с седыми пятнами ковыля волнистая поверхность бесконечно распространялась на восток, на север и на юг; с запада ее ограничивали невысокие, полого сходящие на нет отроги Уральского хребта.
      - Дядь Дима-а-а! - донес ветер тонкий голос.
      Он оглянулся. На пологом пригорке, зелень которого рассекала пыльная лента дороги, стоял Витька. Правой рукой он придерживал дышло двухколесной тачки, левой махал Калужникову. Тот вышел к дороге. Витька, поднимая тачкой и босыми ногами пыль, примчал к нему.
      - А я вас еще вон откуда увидал, от бахчи, - сообщил он.
      - Угу… Тачку-то зачем волокешь?
      - А тятенька велели - рыбу везти. Так-то ведь не унесем, она повалит теперь - успевай вершу очищать. Уже кончили канал-то?
      - Да, пожалуй. Там твой батя остался, должен кончить.
      - Ой, дядь Дима, пошли скореича!
      - Во-первых, никуда без тебя твоя рыба не денется. А во-вторых… Ну ладно, садись на свою телегу.
      Витька с радостным сопением взобрался на тачку. Калужников ухватил дышло и - держись! - помчал, благо дорога шла под гору.
      Пробежав с тачкой полкилометра, он запыхался. Витька слез и рыцарски предложил:
      - А теперь давайте я вас.
      - Ладно уж, воробей! Дойдем и так, близко.
      Вдали виднелась кайма тальника на берегу Тобола. Вскоре вышли к озеру.
      Трофим Никифорович стоял на бугре и курил; у ног валялась лопата. Он поглядел на подходивших Калужникова и Витьку, на тачку - и сердито отвернулся. В вершу, установленную на выходе канала, била струя - прозрачная и тонкая, как из кружки. Сквозь канал просматривался камыш на берегу озера Убиенного и игра света на воде. Поток шел глубиной едва ли с мизинец.
      Калужников осмотрел сооружение.
      - Перемычку надо было оставить, дядя Трофим, да копать глубже. Какая же серьезная рыба в такую воду пойдет!
      - А где ты раньше был со своими советами - перемычку? - закричал кузнец. - Надо самому доводить, раз уж взялся! Много вас теперь, таких советчиков… Перемычку!…
      - Ну, ничего, может, размоет. А не размоет, так засыплем и прокопаем глубже.
      - Размоет… жди теперь, пока размоет! Здесь грунт плотный. А засыпать - тоже жди, пока высохнет. В грязи не очень-то поковыряешься, у меня и без того ревматизм.
      В вершу за час понабивались ерши. Некоторые были настолько мелкие, что проскальзывали сквозь прутья и уплывали по ручейку в Тобол. А те, что покрупнее, просовывали между прутьями головы и пучили на людей мутные глазки. Кузнец нагнулся, вытащил одного.
      - Сплошные сопли, мат-тери их черт! - Отшвырнул, вытер пальцы о штаны.
      - А маменька тесто поставили, - расстроенно сказал Витька. - Для рыбного пирога.
      Алютин докурил папиросу, бросил, растоптал и выругался так крепко, что лягушки зелеными снарядами попрыгали в Тобол.
      Калужников морщился-морщился, не выдержал и расхохотался, да так, что сел. Глядя на него, запрыскал в ладошку и Витька. За ним рассмеялся и кузнец.
      - Ох, Димка, Димка, и где только была твоя голова с этой перемычкой! Я ж не понимаю, рабочая сила… Э, ну тебя! Не там где-то твои мысли, не отдыхать ты сюда приехал - все про науку свою думаешь. Разматывай удочки, Витька, надо хоть так наловить - иначе нам лучше и домой не возвращаться!
      На их счастье, на сей раз ловилась рыбка - и большая, и маленькая. Дядя Трофим подобрел, а после ужина, в меню которого была печеная картошка с печеными же в костре окунями, выпив оставленную на открытие канала четвертинку, и вовсе захорошел.
      Остатки облаков расположились параллельными бело-розовыми полосами. Они чередовались с просветами быстро синеющего неба. «Вот и в воздухе обнаружились ритмы, волны. С чего бы, казалось? Ветер дул по-всякому, влага тоже испарялась где так, где иначе… а все сложилось в волны». Калужников чуял приближение знакомого и желанного состояния ясности.
      - …Оставался бы у нас, был бы первый парень в крепости, - толковал дядя Трофим. - Вон Кланька-то на тебя как глядит, Димакова-то: хошь женись, хошь так… А ты все думаешь, думаешь! И глаза у тебя от мыслей какие-то мертвые. Нет уж, лучше я буду каждый день станичному бугаю кольцо в нос ковать, чем этой вашей наукой заниматься… Эх, где мои тридцать лет! Вот я казаковал…
      Калужников слушал и не слушал. За отрогами дотлевал закат. Волны-облака стали сизо-багровыми. Звенел ручеек из канала. Ныли комары. В озере Убиенном, провожая день, играла рыба.
      Трофим Никифорович погрузил на тачку вершу, лопаты, удочки, растолкал клевавшего носом сына, крикнул Калужникову:
      - Ну чо, пошли?
      - Идите, я еще побуду.
      - Смотри: отставать, да догонять… Или ты не домой пойдешь?
      - Может быть.
      Скрип колес тачки, бормотанье Трофима Никифоровича, шаги - все удалилось. Темнело. Сник ветер. Успокоился плеск рыб в озере и реке. Постепенно установилась тишина - тот всеобъемлющий и торжественный покой, когда неловко даже сильно вздохнуть.
      Дмитрий Андреевич осторожно, чтобы не нарушить невзначай тишину, перевернулся на спину, закинул руки за голову. В темно-синем небе загорались первые звезды. Раньше у него была привычка узнавать созвездия, вспоминать названия приметных звезд. Теперь же он просто смотрел.
      Он перестал замечать, как течет время, только чувствовал, что материальный поток, чуть вибрируя упруго - в ровном дыхании, в ударах сердца, - несет его вместе с теплой степью, рекой, озером, тихим небом в бесконечность. «Будто Волга», - подумалось ему. Он вспомнил, как купался в Волге ниже Горького и его несло ровное, но быстрое течение, какое нельзя было предположить по виду величественной реки.
      Другая картина сменила эту в памяти Калужникова, картина шторма на море. Он часами стоял на берегу, цепенея перед простой, как музыка, и сложной, как музыка, правдой волнения.
      …Белые от ярости волны поднимаются в атаку, налетают на берег - и откатываются, скрежеща галькой.
      Стало совсем темно, нельзя было различить, где кончается степь и начинается небо, - разве только по обильным немерцающим звездам, которые смотрели на него сквозь очистившийся от облаков воздух. И он смотрел на звезды. В нем нарастало отрешение от себя - мощный всплеск интуитивного слияния.
      Совпало с волнением среды дыхание. Сердце стало биться в такт чему-то властному, теплому, понятному. Складывались в единый трепет тела пульсации мышц, нервов, крови - и светлый жар нарастал в нем.
      Уже не было мыслей, не было слов и образов. Инстинкт самосохранения последний сторож личности - на миг напомнил о себе судорогой нервного холода, распространившегося от солнечного сплетения. Калужников подавил ее, приподнялся на локтях:
      - Ну?! Не боюсь. Ну!…
      Сейчас его переполняло чувство любви ко всему - той чистой жертвенной любви, которую он так и не испытал ни к одной из женщин. «Отдать себя, чтобы понять - это не смерть. Это не исчезнуть, а превратиться в иное… Потому что вечна Жизнь во Вселенной!» И не было страха ни перед чем.
      И бесконечность пространства открылась ему, открылась в понимании! Вместо плоской картины «неба» и «созвездий» он вдруг увидел, что одни звезды - преимущественно яркие - гораздо ближе к нему, те, что послабей, - далеко за ними, а россыпи самых тусклых и вовсе далеко-далеко и сходятся в немыслимо огромный, но теперь обозримый им галактический клин. Он видел сейчас это так же просто, как видел бы деревья, за ними - разделенные полями рощи, а за ними лес на горизонте… И все звезды были центрами всплесков во вселенском море материи, и за ними было еще пространство, и еще, и еще!
      И бесконечность времени открылась ему. Сейчас он прозревал начала и концы.
      …Волна материи - метагалактика - собралась в четырехмерном пространстве, взбухла за сотни миллиардов лет, закрутилась необозримым вихрем. Струи этого вихря изрябили волны и течения помельче - из них свились спирали галактик, а те раздробились на еще меньшие - звездные - струи и круговороты. И мчатся, вьются во времени эти вязкие сгустки: звезды, планеты, тела; а на краях их, рыхлящихся от перехода в спокойную среду, в пространство, снуют, суетятся, петляют друг около друга самые гибкие и верткие струи-сгустки - активные, запоминающие. Они и есть жизнь - рыхлая и гибкая плесень на поверхности всплесков-миров.
      …Опадет метагалактическая волна, разобьются на многие рукава галактические потоки материи, растекутся ручьями вещественные вихри звезд и планет - «мертвое вещество», пенясь и растекаясь, станет переходить в живые тела-струи. Они будут не такими, как раньше, и разными в разных местах, но они - будут. Потому что вечна жизнь во вселенной, никогда она не произошла и никогда не кончится. Будет она переходить от эпохи к эпохе во времени, от миров к мирам в пространстве, изменяясь, но не исчезая - ибо жизнь и есть извечное волнение материи.
      Ясность нарастала чудесной, никогда не слышанной музыкой, переливами теп- па в теле, приступом восторга и грозового веселья, ощущением, что сейчас он полетит.
      Вспышка, слепящая бело-голубая вспышка взметнулась над бугром! Она осветила и зажгла тихую степь, пробудила собак в окрестных селениях, испарила озеро, оплавила землю.
      Среда приняла Первооткрывателя в себя.

Альфред Бестер
НОЧНАЯ ВАЗА С ЦВЕТОЧНЫМ БОРДЮРОМ

      - И в завершение первого семестра курса «Древняя история 107», - сказал профессор Пол Муни , - мы попробуем восстановить обычный день нашего предка, обитателя Соединенных Штатов Америки, как называли в те времена, то есть пятьсот лет назад, Лос-Анджелес Великий.
      Мы назовем объекта наших изысканий Джуксом - одно из самых славных имен той поры, снискавшее себе бессмертие в сагах о кровной вражде кланов Каликах и Джукс.
      В наше время все научные авторитеты сошлись на том, что таинственный шифр ДЖУ , часто встречаемый в телефонных справочниках округа Голливуд Ист (в те времена его именовали Нью-Йорком), к примеру: ДЖУ 6-0600 или ДЖУ 2-1914, каким-то образом генеалогически связаны с могущественной династией Джуксов.
      Итак, год 1950-й. Мистер Джукс, типичный холостяк, живет на ранчо возле Нью-Йорка. Он встает с зарей, надевает спортивные брюки, натягивает сапоги со шпорами, рубашку из сыромятной кожи, серый фланелевый жилет, затем повязывает черный трикотажный галстук. Вооружившись револьвером или кольтом, Джукс направляется в забегаловку, где готовит себе завтрак из приправленного пряностями планктона и морских водорослей. При этом он - возможно (но не обязательно) застает врасплох целую банду юных сорванцов или краснокожих индейцев в тот самый момент, когда они готовятся линчевать очередную жертву или угнать несколько джуксовых автомобилей, которых у него на ранчо целое стадо примерно в полторы сотни голов.
      Он расшвыривает их несколькими ударами, не прибегая к оружию. Как все американцы двадцатого века, Джукс - чудовищной силы создание, привыкшее наносить, а также получать сокрушительные удары; в него можно запустить стулом, креслом, столом, даже комодом без малейшего для него вреда. Он почти не пользуется пистолетом, приберегая его для ритуальных церемоний.
      В свою контору в Нью-Йорк-сити мистер Джукс отправляется верхом, или на спортивной машине (разновидность открытого автомобиля), или на троллейбусе. По пути он читает утреннюю газету, в которой мелькают набранные жирным шрифтом заголовки типа: «Открытие Северного полюса», «Гибель «Титаника», «Успешная высадка космонавтов на Марсе» и «Странная гибель президента Хардинга».
      Джукс работает в рекламном агентстве на Мэдисон-авеню - грязной ухабистой дороге, по которой разъезжают почтовые дилижансы, стоят пивные салуны и на каждом шагу попадаются буйные гуляки, трупы и певички в сведенных до минимума туалетах.
      Джукс - деятель рекламы, он посвятил себя тому, чтобы руководить вкусами публики, развивать ее культуру и оказывать содействие при выборах должностных лиц, а также при выборе национальных героев.
      Его контора, расположенная на двадцатом этаже увенчанного башней небоскреба, обставлена в характерном для середины двадцатого века стиле. В ней имеется конторка с крышкой на роликах, откидное кресло и медная плевательница. Контора освещена лучом мазера, рассеянным оптическими приборами. Летом комнату наполняют прохладой большие вентиляторы, свисающие с потолка, а зимою Джуксу не дает замерзнуть инфракрасная печь Франклина.
      Стены украшены редкостными картинами, принадлежащими кисти таких знаменитых мастеров, как Микеланджело, Ренуар и Санди. Возле конторки стоит магнитофон. Джукс диктует все свои соображения, а позже его секретарша переписывает их, макая ручку в черно-углеродистые чернила. (Сейчас уже окончательно установлено, что пишущие машинки были изобретены лишь на заре Века Компьютеров, в конце двадцатого столетия.)
      Деятельность мистера Джукса состоит в создании вдохновенных лозунгов, которые превращают половину населения страны в активных покупателей. Весьма немногие из этих лозунгов дошли до наших дней, да и то в более или менее фрагментарном виде, и студенты, прослушавшие курс профессора Рекса Гаррисона «лингвистика 916», знают, с какими трудностями мы столкнулись, пытаясь расшифровать такие изречения, как: «Не сушить возле источников тепла» (может быть, «пепла»?), «Решится ли она» (на что?) и «Вот бы появиться в парке в этом сногсшибательном лифчике» (невразумительно).
      В полдень мистер Джукс идет перекусить, что он делает обычно на каком-нибудь гигантском стадионе в обществе нескольких тысяч подобных ему. Затем он снова возвращается в контору и приступает к работе, причем прошу не забывать, что условия труда в то время были настолько далеки от идеальных, что Джукс вынужден был трудиться по четыре, а то и по шесть часов в день.
      В те удручающие времена неслыханного размаха достигли ограбления дилижансов, налеты, войны между бандитскими шайками и тому подобные зверства. В воздухе то и дело мелькали тела маклеров, в порыве отчаяния выбрасывавшихся из окон своих контор.
      И нет ничего удивительного в том, что к концу дня мистер Джукс ищет духовного успокоения. Он обретает его на ритуальных сборищах, именуемых «коктейль». Там, в густой толпе своих единоверцев, он стоит в маленькой комнате, вслух вознося молитвы и наполняя воздух благовонными курениями марихуаны. Женщины, участвующие в церемонии, нередко носят одеяния, именуемые «платье для коктейля», известные также под названием «шик-модерн».
      Свое пребывание в городе мистер Джукс может завершить посещением ночного клуба, где посетителей развлекают каким-нибудь зрелищем. Эти клубы, как правило, располагались под землей. При этом Джукса почти каждый раз сопровождает некий «солидный счет» - термин маловразумительный. Доктор Дэвид Нивен весьма убедительно доказывает, что «солидный счет» - это не что иное, как сленговый эквивалент выражения «доступная женщина», однако профессор Нельсон Эдди справедливо замечает, что такое толкование лишь усложняет дело, ибо в наше время никто понятия не имеет, что означают слова «доступная женщина».

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26