- Ты совсем не изменился... - заметила Пэмпренетта.
      - Ты тоже! Все такая же красавица!
      И влюбленные снова обнялись. Проходившая мимо женщина с двумя малышами недовольно заворчала:
      - Неужели нельзя вести себя поприличнее, а? По-вашему, это подходящее зрелище для детей?
      - Но мы ведь любим друг друга! - простодушно отозвалась Пэмпренетта.
      Матрона с жалостью пожала плечами.
      - Ох, бедняжка! Все мы одним миром мазаны! Я тоже когда-то верила красивым словам и обещаниям...
      Она сердито ткнула пальцем в двух насупившихся малышей и с горечью подвела итог:
      - А вот что от всего этого осталось! Да еще стирка, уборка, готовка... Эх, девочка, удирайте пока не поздно, если у вас есть хоть капля здравого смысла!
      И с этими словами мамаша удалилась, что-то недовольно бормоча себе под нос - наверняка ругала последними словами весь сильный пол вообще и своего мужа в частности. Но Пэмпренетта чувствовала себя слишком счастливой и не могла допустить даже мысли, что еще чья-то любовь начиналась точно так же. Наконец, когда они с Бруно вдоволь нацеловались, намиловались и нагляделись друг на друга, девушка задала мучивший ее вопрос:
      - Бруно... почему ты так поступил со мной?
      - Как?
      - И ты еще спрашиваешь, чудовище? Ну, отвечай, почему ты меня бросил?
      - Я? Но ведь это же ты...
      - Я? О Матерь Божья! Чего только не приходится выслушивать! Может, это я, обесчестив и себя и свою семью, пошла работать в полицию?
      - Нет, это ты с детства бесчестишь себя, таская чужое добро!
      - Бруно! И ты смеешь утверждать, будто я не порядочная девушка?
      - Конечно, не порядочная!
      - О!
      Пэмпренетта задыхалась от гнева, обиды и полного непонимания.
      - И тем не менее ты хочешь на мне жениться? - с трудом пробормотала она.
      - И даже очень!
      - Но почему?
      - Потому что я люблю тебя, Пэмпренетта, и никогда не смогу полюбить другую.
      И они снова обнялись, забыв о логике и думая лишь о переполнявшей обоих нежности. К полудню Пэмпренетта и Бруно окончательно решили, что теперь они жених и невеста. Девушка согласилась вести праведную жизнь вместе с Бруно и во имя любви решительно и бесповоротно перейти во враждебный всем ее родным и близким клан. Домой мадемуазель Адоль возвращалась веселая, как жаворонок весной, и совершенно забыв, что некий Ипполит Доло собирается просить ее руки.
      Покидая улицу Лонг-дэ-Капюсэн, инспектор Пишранд не сомневался, что, сам того не желая, а может, и нарочно (разве поймешь этого старого черта Элуа?) Великий Маспи подтвердил его подозрения насчет виновности Тони Салисето в убийстве Ланчано. Однако при всей своей уверенности инспектор не питал ни малейших иллюзий, что ему удастся найти мало-мальски серьезные улики против каида. Салисето был признанным главой наиболее опасных марсельских преступников, и его все боялись. Любой, кто вздумал бы сболтнуть лишнее, тут же подписал бы себе смертный приговор. И Пишранд прекрасно понимал, что Ратьер ничего не добьется от своих обычных осведомителей, поскольку Салисето они боятся куда больше, чем полиции. Поэтому инспектор решил устроить в стане врага небольшой переполох, пустив в ход далеко не самый честный прием. Впрочем, для него цель вполне оправдывала средства.
      Пишранд обошел большую часть кабачков, расположенных около Биржи, и в конце концов отыскал своего молодого коллегу Ратьера. В тот момент, когда Пишранд его заметил, Жером разговаривал с каким-то типом с неприятными, бегающими глазками. При виде хорошо известного всей городской шпане инспектора парень мгновенно испарился. Пишранд рассчитывал, что к его разговору с Ратьером прислушается не одна пара ушей. Но именно огласки он и добивался. Инспектор сел за столик слегка удивленного коллеги и заказал пастис.
      - Ну, малыш, чего-нибудь добился?
      - Нет. Все как воды в рот набрали.
      Пишранд рассмеялся.
      - Этого и следовало ожидать! Я предупреждал шефа, что это не лучший способ прижать Салисето к стенке.
      Полицейский почувствовал, как напряженно замерли сидевшие за соседними столиками, едва он произнес имя каида. Ратьер был далеко не дурак; оправившись от первого удивления, он быстро сообразил, что старший коллега так разоткровенничался неспроста, и немедленно поддержал игру.
      - Знаешь, старина, по-моему, мы и на сей раз не сумеем накрыть Тони.
      - Не уверен...
      - Кроме шуток? У тебя есть определенные догадки на этот счет?
      - Даже кое-что получше...
      Пишранд немного понизил голос, но окружающие сидели так тихо и так старательно ловили каждое слово, что полицейский мог бы говорить даже шепотом - все равно его бы услышали.
      - Я ходил к Великому Маспи...
      - Ну и что?
      - Разумеется, он не стал категорически утверждать, что это дело рук Салисето, но, по правде говоря, все же сообщил кое-какие подробности, и теперь наш каид может оказаться в очень щекотливом положении... Ну, за твое здоровье, малыш! Я думаю, уж теперь-то мы разделаемся с Тони.
      - А шеф в курсе?
      - Еще бы! Я сразу же составил рапорт... Ну и обрадовался же старик! "Пишранд, - сказал он мне, - похоже, я все-таки сумею упечь Салисето в тюрьму, прежде чем уйду в отставку! И это будет для меня самым лучшим вознаграждением!"
      Полицейский еще не успел закончить не слишком правдивые излияния, как многие посетители тихонько выскользнули из кабачка, причем одни так и не доели обед, другие, с молчаливого согласия партнеров, не закончив игры, бросили карты. А Пишранд краем глаза с усмешкой наблюдал, как подручные Салисето спешат предупредить хозяина, что ему готовят ловушку. Инспектор внутренне ликовал.
      Тем временем в морге, поскольку никто так и не востребовал тело Томазо Ланчано, служители сунули тело в простой некрашеный гроб и повезли к общему рву, где хоронят безымянных покойников. Маленький итальянец, лишившись неправедным путем приобретенного сокровища, уже решительно никого не интересовал.
      ГЛАВА III
      В то утро Тони Салисето, ненавидевший завтракать в постели, даже не накинув пиджака, спустился в комнату за баром маленького бистро на улице Анри Барбюса, где всегда ночевал, когда готовил или проворачивал какое-нибудь дело. Очень удачный выбор, поскольку полиции никогда не пришло бы в голову искать знаменитого каида в таком жалком заведении.
      Лестница вела из спальни Тони прямо в комнату, где он всегда столовался. Каид сошел вниз, зевая во весь рот. Облаченный в пижаму цвета бычьей крови с золотисто-желтым кантом толстяк (Салисето весил добрых сто двадцать кило) ничем не напоминал щуплого подростка, лет тридцать назад покинувшего мостовые родной Бастии.
      Подручные Тони - Антуан Бастелика и Луи Боканьяно - уже сидели за столом и с видимым удовольствием поглощали более чем плотный завтрак. Салисето сразу заметил, что оба его приятеля настроены довольно мрачно, хотя после ночной экспедиции им вроде бы не с чего хмуриться. Вместо приветствия оба проворчали нечто неопределенное. Каид мигом пришел в ярость.
      - Ну, в чем дело? Это еще что за манеры? По-моему, сегодня ночью мы не потеряли времени даром? По моим подсчетам, мы стянули побрякушек на добрых сто тысяч франков, и Богач Фонтан отвалит за них не меньше половины... чтобы меня не сердить. Так какого рожна вам еще надо?
      - Ты читал газету? - спросил Бастелика.
      - Нет. А что, об этом деле уже пронюхали?
      - Не-а, почти ничего не пишут, всего несколько строчек. Похоже, я слишком сильно стукнул сторожа и раскроил ему черепушку.
      - Ну и отлично! Теперь он ничего не сможет выболтать. А тебя, что, это огорчает? Может, месье понадобилась реклама или он жаждет, чтобы ему оттяпали башку под грохот барабанов и завывание труб?
      Антуан пожал плечами. Тяжеловесный юмор Тони нисколько не улучшил ему настроение. Что до Луи, то он продолжал спокойно есть, словно разговор его ни в коей мере не касается. Зато Бастелика с самым серьезным видом сунул газету шефу под нос.
      - Они опять талдычат о деле Ланчано.
      - Это тот тип, что плавал в Старом Порту? А мне-то что за печаль?
      - Его убийство пытаются взвалить на нас.
      Салисето вскочил.
      - Чего? А ну, повтори!
      - Ну, так слушай...
      И Антуан принялся читать вслух:
      Стали известны новые подробности о деле Ланчано. По словам инспектора Пишранда, он имел серьезную беседу с людьми, хорошо осведомленными практически обо всем, что творится в преступном мире (читатели, конечно, поймут, почему инспектор не стал называть имен), и те в конце концов признали, что убийцу, похитившего у Ланчано примерно на миллион франков драгоценностей, - напомним, что означенные украшения итальянец приобрел ценой двойного убийства, - так вот, убийцу и грабителя следует поискать в окружении одного корсиканского каида. До сих пор полиции не представлялось случая изолировать его от общества, и подобная безнаказанность уже переполнила чашу терпения порядочных людей. Мы от души надеемся - и, полагаем, все сограждане вполне разделяют наши чаяния, - что опасный преступник наконец попадет в руки правосудия и заплатит все свои долги обществу. В этом плане мы полностью доверяем дивизионному комиссару Мурато и его сотрудникам.
      - Вот дерьмо!
      - А тебе бы не хотелось узнать, кто натравил на нас легавых? вкрадчиво спросил Бастелика.
      - И даже очень!
      - Элуа Маспи.
      - Ты рехнулся, Антуан?
      - Да говорю же тебе: это работа Маспи! Старого придурка Великого Маспи! Филозель сидел в кафе, когда туда явился Пишранд, еще тепленький после разговора с Элуа, и выложил все это своему коллеге Ратьеру! Ну, что скажешь?
      Салисето немного помолчал.
      - Что я скажу? А то, что мне придется малость потолковать с "моим другом" Элуа... Но тут есть одна закавыка...
      - Что ты имеешь в виду?
      - У Маспи - свои осведомители... И обычно он очень неплохо информирован... С другой стороны, обо всей этой истории с итальянцем и улетучившимися в неизвестном направлении драгоценностями мы не слыхали ни звука... во всяком случае, я...
      - И что означает это "во всяком случае, я", Тони?
      - Да то, что это дело вполне мог обстряпать кто-то из вас!
      Бастелика, побледнев как смерть, медленно встал.
      - Думаешь, я способен вести с тобой двойную игру?
      - По нынешним временам миллион франков - очень большие бабки, разве не так?
      Антуан повернулся к Боканьяно:
      - Слыхал, Луи, как он нам доверяет?
      Тот, не переставая жевать, слегка пожал плечами.
      - Будь у меня в кармане на миллион стекляшек, я бы давным-давно сделал ноги! - проворчал он с набитым ртом.
      Салисето хмыкнул.
      - Для начала еще надо суметь отмыть эти стекляшки, малыш!
      Луи на секунду перестал жевать, но лишь для того, чтобы, с жалостью поглядев на патрона, высказать свое мнение о нем:
      - Каким же ты иногда бываешь кретином, Тони!
      Пока Салисето собачился со своими присными, в кабинете дивизионного комиссара Мурато царила примерно такая же атмосфера - шеф отчитывал подчиненных:
      - Ну и что о нас думают люди, я вас спрашиваю? Едва вытащили из воды труп Ланчано и узнали, что его добыча исчезла, как прямо у нас под носом ограбили ювелирную лавку на улице Паради и разбили голову сторожу! Кстати, как он себя чувствует, Пишранд?
      - Не блестяще... Голова почти всмятку... и врачи настроены довольно пессимистично.
      - Браво! Два трупа всего за несколько часов! Да, господа, марсельцы могут чувствовать себя в полной безопасности от посягательства всякой сволочи, угнездившейся в нашем городе! Может, кто-нибудь из вас имеет хотя бы отдаленное представление, за что нам платят жалованье?
      Пишранд стал на дыбы:
      - Если бы мне вздумалось забыть об этом, патрон, достаточно подойти нагишом к зеркальному шкафу! У меня вся шкура покрыта напоминаниями!
      Комиссар Мурато отлично знал, сколько ран получил на службе инспектор Пишранд. Он тут же смягчился.
      - Я сказал это, просто чтоб вы малость поднажали, старина.
      - Незачем нас подстегивать, шеф. Рано или поздно, но мы непременно загребем всю компанию.
      - Что ж, будем надеяться... Ну и как идет ваше расследование, Констан?
      Называя подчиненного по имени, комиссар хотел подчеркнуть, какое доверие он питает к старому служаке.
      - Насчет убийства Ланчано пока ничего не прояснилось. Жду результатов операции, о которой я вам вчера рассказывал, шеф...
      Пишранд подмигнул начальнику, не желая упоминать при Бруно о ловушке, расставленной Салисето, - молодому человеку могло бы очень не понравиться, что в дело впутали его отца. Мурато чуть заметным кивком дал знать, что отлично понял.
      - А с ограблением на улице Паради, по-моему, все не так уж плохо...
      - Вы находите?
      - Сторож когда-нибудь придет в себя и опознает того, кто его ударил, или хотя бы сделает вид...
      - Ну, для начала их надо свести вместе.
      - Уж это я устрою, как только в больнице дадут разрешение.
      - И кого вы туда приведете?
      - Антуана Бастелику.
      - Правую руку Салисето?
      - Насколько я знаю, он один разбивает витрины таким образом.
      - Это было бы великолепно... Только бы раненый его признал!
      - Не беспокойтесь, признает!
      - А что у вас, Ратьер? Как ваши осведомители?
      - Немы как рыбы. И дрожат от страха.
      - А вы, Маспи, что скажете?
      - Я обошел всех мелких контрабандистов и скупщиков, но больше для очистки совести - у всех у них кишка тонка, чтобы прикарманить миллионное состояние...
      - И что же дальше?
      - Ну, если Ланчано переправили в Марсель не итальянцы, придется поговорить с Адолем... А что касается драгоценностей, только Фонтан способен раздобыть достаточно денег на их покупку. Даже учитывая комиссионные расходы и степень риска, скупщик должен выложить от трехсот пятидесяти до четырехсот тысяч франков. Никто другой во всем Марселе не соберет такой суммы.
      Поскольку Селестина решила приготовить на обед буйабес*, Элуа рано утром сходил к знакомому рыбаку и купил у него нужную для этого блюда рыбу ту, что живет под скалами. Поднимаясь домой по улице Лонг-дэ-Капюсен, он читал газету и внутренне негодовал на так подло подставившего его Пишранда. Тот, правда, не назвал Элуа (только этого не хватало!), но ясно намекнул, кто выдал Салисето и его банду. Великий Маспи настолько увлекся чтением, что чуть не налетел на ярко-красную машину, стоявшую у крыльца. Элуа тихонько выругался и, подняв глаза, заметил улыбающегося Пишранда. Гневно размахивая газетой, он бросился на инспектора:
      ______________
      * Рыбная похлебка с чесноком и пряностями. - Примеч. перев.
      - Да как вы посмели...
      - На вашем месте, Элуа, я бы поспешил домой, - невозмутимо отозвался полицейский. - Похоже, у вас гости, и, судя по тачке, в которой они разъезжают, довольно-таки важные птицы.
      - Корсиканец? - чуть дрогнувшим голосом спросил Элуа.
      - Да, у меня есть смутное предчувствие, что это именно он.
      - Разве вы не того добивались, бессовестный враль?
      - Честно говоря, да. Я остаюсь, и, коли дело обернется совсем худо, зовите на помощь!
      Великий Маспи с бесконечным высокомерием поглядел на инспектора:
      - Надеюсь, вы не думаете, будто я спасую перед каким-то корсиканцем?
      Это гордое заявление не помешало Элуа подниматься по лестнице крадучись. У двери он замер и прислушался. Тишина. И вдруг, охваченный дикой, беспричинной паникой, он влетел в дом, почему-то решив, что всех его домашних уже зарезали. Дверь была не заперта, и Маспи пулей влетел в комнату. Боканьяно по-мальчишески подставил подножку, и Элуа, растянувшись во весь рост, на животе подъехал к ногам Селестины. Тони насмешливо чистил ногти лезвием внушительного ножа.
      - Ну, вставай же, Маспи... Великий! - издевательски предложил Тони.
      Все три бандита дружно заржали.
      - Боже мой, да будь при мне ружье... - проворчал дед.
      - А ты заткнись, предок! - сухо бросил Салисето. - А то отправим в постель без сладкого!
      Дрожа от унижения, Элуа встал и оглядел комнату. Боканьяно курил, стоя у двери. Бастелика, развалившись в кресле, пил отменный контрабандный портвейн, подаренный Маспи Адолем. Тони то поглядывал в окно, то на хозяев дома. Селестина, дед и бабушка рядком сидели на стульях. Элуа попытался восстановить пошатнувшийся авторитет.
      - Ну что, напали втроем на двух стариков и женщину и теперь воображаете себя настоящими мужчинами? - злобно глядя на Салисето, буркнул он.
      - Заглохни!
      - А не много ли ты о себе воображаешь, Салисето? И, во-первых, какого черта ты приперся в мой дом без приглашения?
      - А ты не догадываешься?
      - Нет.
      - Спросил бы своего дружка Пишранда, с которым минуту назад так мило беседовал! Вон он торчит под окном, видно, нарочно, чтобы тебе подсобить? Так чего ты ждешь? Быстренько зови его на помощь!
      - А на черта мне помощники? Я и так вышвырну вон дерьмо вроде тебя.
      - Вот как? Тебе, я вижу, не терпится остаться без ушей?
      Салисето подошел и осторожно приставил нож к горлу Маспи.
      - А ну-ка, продолжай в том же духе! Что-то я плохо расслышал песенку!
      Не то чтоб муж Селестины был трусом, но, во всяком случае, всегда чувствовал, когда перевес не на его стороне.
      - Садись, Маспи... Великий! Точнее, великая сволочь!
      Элуа устроился на последнем стуле.
      - Ну, говорят, на старости лет ты заделался осведомителем, подонок?
      - Клянусь тебе...
      - Молчать! Впрочем, чему тут удивляться? Коли ты достаточно прогнил, чтобы сделать собственного отпрыска легавым...
      - Я его выставил за дверь!
      - Ты, случаем, не воображаешь, будто я совсем чокнутый? Просто тебе вздумалось жрать из всех кормушек сразу. Ты не мужчина, Маспи, а так себе, недоразумение! Да еще страдаешь манией величия! Право слово, мне так и хочется дать тебе хороший урок! И не будь под окнами полицейского, ты бы свое получил! А теперь слушай и постарайся запомнить: с этой минуты ты держишь пасть на запоре, ясно? Если тебя еще о чем вдруг спросят, ответишь, что дал маху и вообще ничего не знаешь... Потому как ежели тебе еще хоть раз вздумается бредить вслух, мы сюда снова приедем, а потом придется вызывать "скорую". И имей в виду: увезут не только тебя, но и этих троих доходяг... А что до твоего сынка, посоветуй ему не совать нос в мои дела, иначе он живо окажется в Старом Порту с парой кило чугуна в карманах!
      - Или с ножом в спине!
      Корсиканец с размаху ударил Маспи по лицу. Элуа не дрогнул.
      - Тебе не следовало так поступать, Тони... никак не следовало... ты сам искал неприятностей, и ты на них нарвешься... Ох и горько ты пожалеешь об этой пощечине, Корсиканец! - только и сказал он.
      - Замолкни, а то я намочу штанишки... Ты ведь не хочешь, чтобы меня прямо здесь от страха хватил инфаркт?
      Трое бандитов весело рассмеялись. Уходя, Бастелика решил выкинуть новую шутку - поцеловать Селестину, просто чтобы показать, как он ценит прекрасный пол. В ответ жена Элуа плюнула ему в физиономию и тоже заработала пару оплеух. Маспи хотел броситься на Антуана, однако нож Корсиканца больно кольнул в его шею, ясно показав, что силы по-прежнему слишком неравны.
      - Ну что, угомонился?.. Мадам Селестина, вы совершили ошибку... Антуан у нас на редкость ласковый малый... Ладно, чао! В следующий раз наша встреча может закончиться гораздо хуже, Маспи... Великий... А кстати, великий - кто?
      Они снова захохотали с оскорбительным для хозяина дома презрением и наконец ушли. Элуа, сходя с ума от стыда и ярости, чувствовал, что отец смотрит на него с неодобрением, а Селестина и мать - с жалостью. Некоторое время он продолжал молча сидеть на стуле, а когда все же решился встать, сердито зарычал на жену:
      - И все из-за твоего сына!
      Селестина, задохнувшись от такой чудовищной несправедливости, даже не смогла сразу ответить.
      - Моего сына? - крикнула она, вновь обретя дар речи. - А разве он и не твой тоже?
      И тут Великий Маспи позволил себе совершенно бессовестное замечание:
      - Я начинаю в этом сильно сомневаться!
      У машины трое корсиканцев столкнулись с Пишрандом.
      - Что, ходили в гости к Великому Маспи?
      Бастелика хмыкнул.
      - Великому... тоже мне! По-моему, он здорово сократился в размерах!
      - Чисто дружеский визит, господин инспектор, - поспешил вмешаться Салисето. - Самый что ни на есть дружеский! И, кстати, я очень рад вас видеть, месье Пишранд!..
      - Вот удивительно!
      - Да-да, необходимо рассеять одно недоразумение... Мне сказали, будто вы взъелись на меня из-за того убитого итальянца...
      - Не только, Салисето, а за все сразу, и буду преследовать тебя до тех пор, пока ты навеки не сядешь за решетку! Быть может, ночное ограбление ювелирного магазина наконец и предоставит мне случай с тобой покончить, кто знает? А ну, живо убирайся отсюда! Мне противно на тебя смотреть!
      Тони закрыл глаза и до боли стиснул зубы, пытаясь справиться с пеленой бешенства, застилавшей ему разум. Антуан полез в карман за ножом. Для него это движение стало чисто рефлекторным.
      - Мой кошелек! - вдруг воскликнул он.
      И, словно эхо, ему ответил возмущенный возглас Боканьяно:
      - Мои часы!
      Ошарашенное бормотание Тони довершило картину всеобщего смятения:
      - Моя...
      Бандит вовремя прикусил язык и ляпнул первое, что пришло в голову:
      - ...ручка...
      Вышло довольно глупо, и полицейский насмешливо спросил:
      - Ты не ошибся, Салисето? Уж не пушку ли ты, случаем, потерял?
      - Нет-нет, господин инспектор!.. У меня нет револьвера... и никогда не было... это слишком опасно... и потом, я знаю, что иметь огнестрельное оружие запрещено... Эй, ты куда собрался, Антуан?
      - За нашими вещами!
      - Стой на месте, дурак! Никто у нас ничего не брал... а кошелек ты где-нибудь посеял. Ну, лезьте в тачку!
      На столе в гостиной Маспи лежали кошелек, золотые часы и пистолет. Дед с бабкой весело хихикали.
      - А мы, похоже, не совсем потеряли сноровку... и потом, надо ж было сохранить что-то на память от таких милых гостей, верно, Элуа?
      Сложив рот сердечком, тщательно завив волосы и облачившись в свой самый лучший костюм и ослепительно сверкающие лакированные штиблеты, Ипполит Доло с легким сердцем позвонил в дверь Адолей. Дверь открыл Дьедоннэ и с заговорщической улыбкой поинтересовался, зачем Ипполит явился к ним.
      - Что тебя сюда привело, малыш?
      - Очень важное для меня дело, месье Адоль.
      Войдя в маленькую гостиную, где в витринах и на столиках красовались изделия ремесленников со всего света, Ипполит немного смутился, тем более что среди всей этой роскоши стояла Перрин Адоль, еще сильнее обычного смахивающая на Юнону. Парень поклонился.
      - Мадам Адоль, я пришел...
      Она грубо перебила гостя:
      - Да знаю я, зачем ты пришел! И, если хочешь знать мое мнение, я против этой жениться! Двадцать лет воспитывать и оберегать лучшую девушку во всем городе, а потом отдать ее ничтожеству вроде тебя... Честное слово, после этого невольно подумаешь, что лучше вообще не иметь детей!
      Парень попытался было возразить.
      - Позвольте, мадам Адоль...
      - Не позволю! И вообще предупреждаю: в этом доме не стоит и пробовать говорить громче меня! Ясно? И еще... насчет Пэмпренетты... можешь ее забирать, коли она согласна, эта дура! Но ты не получишь в приданое ни единого су! Она возьмет с собой только те тряпки, что на ней, да самый маленький чемоданчик барахла! Но раз ты ее так любишь, соблазнитель фигов, я думаю, на приданое тебе плевать?
      - Разумеется, меня это нисколько не волнует!
      - Поговори еще со мной подобным тоном, и я тебе так наподдам, что за месяц не очухаешься!
      - А когда свадьба, мадам Адоль?
      - Когда наскребешь на нее денег, нищеброд! Пэмпренетта!
      Со второго этажа послышался тонкий голосок:
      - Что?
      - Спускайся! Тебя тут ждет твой жалкий ухажер!
      Пэмпренетта мигом сбежала по лестнице, вообразив, что пришел Бруно, и окаменела от изумления при виде Доло.
      - Чего тебе надо?
      - То есть как это? Разве мы с тобой не договорились?
      Пэмпренетта, напустив на себя самый невинный вид, посмотрела на мать:
      - Ты понимаешь, что он тут болтает?
      Перрин так обрадовала перемена в настроении дочери, что она цинично поддержала ее игру:
      - Знаешь, не стоит обращать внимания... У Доло все слегка чокнутые, это передается от отца к сыну...
      Ипполит почувствовал, что с него хватит.
      - Да вы все, никак, издеваетесь тут надо мной? - заорал он.
      Мадам Адоль испепелила его высокомерным взглядом.
      - Потише, малыш, потише... а то как бы с тобой не приключилось несчастье...
      Но парень, вне себя от обиды, окончательно утратил самообладание:
      - Вы обо мне еще услышите! А вам, Дьедоннэ, разве не стыдно, что в вашем доме мне нанесли такое оскорбление?
      - О, я вообще молчу... и никогда ни во что не вмешиваюсь... Но коли ты спрашиваешь мое мнение, то думаю, лучше бы тебе отсюда уйти!
      Ипполит с быстротой молнии выхватил из кармана нож.
      - А что, если, прежде чем уйти, я вам пущу кровь, как борову?
      Перрин Адоль была женщина с головой и в случае необходимости никогда не думала о расходах. Оставив мужа стонать от страха, она схватила огромную вазу, прибывшую прямиком из Гонконга и расписанную лазурью в лучших традициях расцвета китайского искусства. Высоко подняв это великолепное творение гонконгских мастеров, мадам Адоль с громким выдохом расколотила его о голову Ипполита Доло. Тот, не успев и пикнуть, вытянулся на полу. Перрин взяла побежденного за шиворот и без лишних церемоний вытащила на тротуар. Удивленному таким странным маневром соседу она объяснила:
      - Вы не поверите, но этот тип посмел просить руки моей дочери!
      Дьедоннэ встретил супругу жалобными причитаниями:
      - Ты его хоть не убила?
      Перрин пожала мощными плечами.
      - Какая разница? Пэмпренетта, поцелуй меня, моя прелесть.
      Девушка бросилась в материнские объятия и замурлыкала как котенок.
      - До чего же я рада, моя красотулечка, что ты не выходишь замуж!
      Пэмпренетта живо отстранилась.
      - Но я выхожу...
      - Ты все-таки... И за кого, скажи на милость?
      - За Бруно Маспи!
      Так и оставшийся на тротуаре сосед впоследствии говорил, что в первую минуту решил, будто на семейство Адоль напали зулусы (означенный господин когда-то дрался с ними в Африке), таинственным образом высадившиеся в Марселе. Во всяком случае, дикий топот, страшные завывания, вопли и стенания сотрясали весь дом. Люди высовывались из окон, не понимая, что происходит, и удивленно переговариваясь. В конце концов все обитатели улицы пришли в такое возбуждение, что Перрин пришлось выйти и успокоить соседей.
      - Ну? Теперь уже нельзя даже выяснить отношения в собственной семье?
      Именно в эту минуту Ипполит открыл глаза. При виде мадам Адоль парень схватил ноги в руки и, как заяц, дал стрекача.
      Фонтан Богач смотрел на Бруно круглыми глазами.
      - Э! Мой мальчик, насколько я понимаю, ты обвиняешь меня, будто я прибрал к рукам на миллион драгоценностей, стянутых тем итальянцем, что перебрался в мир иной непосредственно из Старого Порта? - Старик благочестиво перекрестился. - И я же, по-твоему, купил побрякушки, которые сегодня ночью свистнули на улице Паради? Бруно, ты меня разочаровал... Можно подумать, я не знаю тебя с рождения...
      Добродушная честная физиономия старого скупщика вытянулась от огорчения, и, не общайся с ним Бруно всю свою сознательную жизнь, наверняка попался бы на удочку.
      - А ведь тебе отлично известно, что я ни разу не прикасался к товару, запачканному кровью!
      - Да, но только вы один могли собрать нужную сумму.
      Польщенный Доминик Фонтан выставил грудь колесом.
      - В определенном смысле ты прав, малыш... И, честно говоря, я даже малость досадую, что слыхом не слыхал об этих чертовых камнях... Но, коли что услышу, можешь не сомневаться, тут же сообщу тебе.
      Они дружески улыбнулись друг другу, причем оба отлично понимали, что старик врет, а Бруно это превосходно известно.
      - Неужто ты уйдешь, даже не пропустив стаканчика, малыш?
      - Нет, спасибо, Фонтан.
      - Почему?
      - А потому... Если мне придется вас арестовать, станет стыдно, что пил ваш пастис.
      Оба посмеялись, как над забавной шуткой.
      - Ну что ж, ладно... я вас оставляю...
      - Я бы очень хотел тебе помочь... но, к несчастью...
      - Не сомневаюсь... А кстати, ведь тот итальянец, что болтался в Старом Порту... вряд ли он приплыл из Генуи своим ходом, а?
      - Да уж, меня бы это очень удивило... все-таки немалое расстояние...
      - И как, по-вашему, Фонтан, каким образом он добрался к нам?
      - Кто знает?.. В конце концов, существуют поезда, самолеты, машины...
      - А может, он прибыл на "Мистрале"? Слушайте, Фонтан, не надо принимать меня за круглого дурака! Кто ж это рискнет сунуться на таможню с миллионом краденых драгоценностей в кармане?
      - Ты прав! Об этом я не подумал...
      - Боже, но до чего ж вы лихо умеете заливать!
      Взгляд Доминика выразил глубокую печаль.
      - И ты можешь так со мной разговаривать, малыш? Или забыл, как я качал тебя на коленях? А на твоего итальянца, между нами говоря, мне плевать... и ты даже не можешь представить, до какой степени! Хотя, заметь, я бы с удовольствием провернул эту сделку с драгоценностями...
      Он мечтательно поглядел в пространство и с искренним сожалением добавил:
      - Какое прекрасное завершение карьеры!.. И понимаешь, больше всего мне действует на нервы, что эти несравненные сокровища наверняка стибрили какие-то ничтожества, тупые мясники... и они их непременно испортят!.. Ужасно грустно! И что до твоего макарони, то, если он не мог приехать сюда как все люди, значит, его переправили контрабандой, а в таком случае, сам знаешь, кто может рассказать тебе что-нибудь интересное...