* * *

Черемуха. Безумная луна

И теплый воздух Сада Эрмитажа.

Подсвечены слегка дома.

Краса Петровского все та же,

И медленно вращение Земли.

И ночь и день сменяются неспешно.

И нас несут немые корабли,

Где спит надежда.

Все тишь. И в тишине едва звенит

Ударом крови в барабанной перепонке

Явление стиха – собачкою в попонке

При Даме, что фантазия дарит.

* * *

Еще не началось. И на полу

Тихи виолончели дремлют.

А ветер в розовом углу

Едва колокола колеблет.

И пылью дышит клавесин

Один…

* * *

Магический сирени аромат

Заполнил сад.

Волшебное сияние луны

Навеет сны.

Светлеют в темном небе облака.

Твоя рука

Согреет охладевшую мою.

Молчи! Люблю…

* * *

Тягучи ритмы болеро,

Экстазом чувственным томимы.

Под грохот барабана гром

Обрушился с небес на мимов, —

И смесью черно-золотой

Взлетели юбки и вуали, —

Застыли четкою эмалью

На глине тонко расписной.

* * *

Все утро дождик поливал

Совсем еще сырую землю

И только к вечеру устал.

И вот на тротуаре дремлет

Июньский тополиный пух.

И только что, вот-вот потух

Последний яркий отблеск солнца,

Но небеса еще светлы,

И отражение ветлы

В подсохшем лужицы оконце.

* * *

Дождем прибило тополиный пух,

Продуло ветром пробензиненные трассы.

Магнитных бурь магические пассы

Сжимают сердце и захватывают дух.

И чудному молчанью древних муз

Откроется улыбка Джиоконды

Потайная, как золото Голконды,

Что спрятано в глуби хрустальных друз.

* * *

И снова летние дожди —

Какой-то благостный феномен…

Постой, откликнись, обожди,

Окстись! Но к этому не склонен

Случайный равнодушный взор —

Удар рапирою в упор.

* * *

А мне так важно знать, что я красива,

Что я желанна, и что я нужна,

Как леди с древним именем Годива,

Едва открывши очи ото сна.

Сегодня двадцать мне, и запахи жасмина

По-прежнему мне голову кружат.

И май несет меня дорожкой серпантина

По краю пропасти, и ноги не дрожат.

Неведомым путем без долгого сомненья

Лечу, лечу – взмываю в облака

Над зеленью лесов, над буйным роз цветеньем, —

И лишь от ржавчины скриплю слегка…

* * *

Отшельником в толпе шумливой

Прохожий одинокий молчаливый,

Купаясь в белом шуме, как в волнах,

Потерянный в веках и ветрах,

В жужжаньи рифм, в строфах – куплетах

Единственный он видит смысл и прах.

А жизнь идет, летит —

Промчится мимо,

И правила игры неумолимы…

* * *

Меня не жаль? Не жаль…

Я птица – черный лебедь

Взлетаю над страной,

И спутник мой – кровавый месяц

Летит за мной.

Меня не жаль? Не жаль…

И черными крылами

Я рассекаю ночь.

Внизу мерцает слабыми огнями,

Что отметаю прочь.

Меня не жаль? Не жаль…

Я Сирин, я Алконост,

Бесшумен мой полет.

И крик пронзительный – мой голос

Проклятья шлет.

Меня не жаль? Не жаль…

Самолюбиво веря

В стремительный каприз,

Сложив крыла и стиснув перья,

Бросаюсь вниз.

Меня не жаль? Не жаль…

* * *

И здесь мы 19 лет

Рябина окна заслонила —

От взглядов школьников укрыла

Убогий наш менталитет.

И свадьбы понеслись в черед,

И катятся коляски снова,

И жизнь продолжиться готова,

И душ предвидится отлет…

* * *

Неспокойное лето в Москве

Всех бросает то в жар, или в холод.

Замутилось в больной голове,

То изжога замучит, то голод.

Прозаизмы великих, увы,

Недоступны безрогой корове, —

Я стою на подмостках Москвы,

Спотыкаясь на рифме и слове

На веселых подмостках Москвы…

* * *

Закрываю программу. Конец

Наступает шестому сезону.

И подводит итоги слепец,

И в сомнениях нету резону,

В тех, которые все-таки здесь

И грызут, и грызут, словно мыши,

Поджидая, чтоб съехала крыша,

Окончательно плешку проесть…

* * *

Вновь выбоины мостовых

У дома, некогда родного.

И многих нет. В краях иных

Услышишь дружеское слово.

В подъезде шум чужих шагов,

Но замкнут звук, как в пирамиде,

Почти забытых голосов

Тех, кто участвовал в корриде

Безжалостного бытия

И все же жив ушел с арены, —

Надежды все на перемены,

За ними следую и я.

Бабушке

* * *

Запах ночных тубероз и левкоев,

Томных гардений, турецких гвоздик

Девочки сон нарушал, беспокоил

Тенью героев нечитанных книг.

Дальнее эхо песней неспетой, —

Ночи холодной мрачный напев.

Тихое лето, забытое лето, —

Фото помятое на канапе.

Тени прозрачные, знаки былого —

Сеткою трещин покрытый картон.

Вечность роняет последнее слово, —

Лопнет струна и забудется сон.

* * *

Взвизги скрипки, плевки флейтиста,

Гуттаперчевый рот сопрано

На змеиной головке артистки.

Вечер начался как-то странно —

Бьется, бьется в виске усталом

Полуночной Москвы непокой,

Век серебряный, сон золотой

Отзвенел драгоценным металлом.

Черни сероводород

Закурился. Кровью пьяный

Пасть развергнул Бегемот,

Прорицает волхв туманно,

Что-то пишет Геродот.

* * *

В двухтысячный год от эр ха

Непрестанно писала стихи.

Дневник зарифмованный

Велся из месяца в месяц,

Начавшися в летней Москве,

Собирая грехи

И радости быта

И свежесть веселого леса.

Сменил говорливый мой стих

Тишину акварелей моих,

И точности глаза не нужно

Туманному оку,

И только гляжу с удивленьем

На дело ручонок своих,

Как будто не я исполняла

Урок, мной же заданный к сроку.

А музыка стихла.

В углу позабытый рояль —

– Так звалось бы в прошлом

Мое электронное чудо.

И жаль почему-то,

Поистине, искренне жаль,

Что я ни художником,

Ни музыкантом не буду.

Куда мне теперь…

Да и надо ли думать о том,

Что где-то лежит горюч-камень

Под горкой, поросшею лесом.

Ведь главное сделано —

Дочь продолжает наш дом,

А мальчики вырастут

И разлетятся, как бесы.

* * *

Взбесилась ли погода? Между делом

Напомню – 30 градусов в тени,

И лупит солнце в глаз осатанело

И в темя. Выйди, ночь, угомони.

В Пало Альто замани.

Купаюсь в супе – не в свекольнике– окрошке,

В борще, в харчо – все только от плиты.

Бульон с тефтельками залит не понарошку

В бассейн, куда ныряешь с простоты,

Широты и долготы.

Ползу к бассейну, как к единственной отраде,

Скривяся, едва ноги волочу,

Лихой молодкой по горам, к ограде

«Божественной прохлады»– не куку, —

Опираясь на клюку.

20 сентября

* * *

Прохлады роз касается щека,

Босые ноги ощущают травку,

Фонтан бульбулькает. И теплы ветерка

Порывы там, где сын прилег на лавку.

И вспомнив о дворце Бахчисарая,

Я хрипло пела о фонтане слез.

А падший ангел, изгнанный из рая,

Бросал в меня орешки диких коз,

И запах шашлыка, летевшего, сгорая,

А, может, барбекю, дразнил капризный нос.

Сменяется картинка на экране —

Объеденный сухостью земли

Наш Крым с Калифорнийскими горами

Рождают розы из безжизненной пыли.

Летит дорога, омывая ветром.

Гремит CD, и твердая рука

Ведет авто, колеблемое метром

Мелодии, сорвавшейся с курка

* * *

Все сказано уже и лучше, и умней

И гением, и мастером попроще.

Все ж почему в метании теней

Звучок пустой рождается наощупь?

Мысль оголенная касается едва

Каких-то сгустков, обрастая постепенно

Воздушностью шелков другого вещества

И душностью мехов творимого неверно.

Весь мозг бурлит, вскипая от огня

Желанья мысли вырваться из мути

Случайных образов, вонзившихся в меня

Давно – как или воплощенье жути,

А может быть, и счастья

Просто жить

И видеть, как на солнечной веранде

Спят дети в тихий час, и слезы лить,

Возникшие в глазах, как по команде.

* * *

Созданье рук людских не вечно. Потому

С таким старанием маляр убогий

Проводит кистью по увядшему холсту,

Пытаясь оживить когда-то тон глубокий.

Его ведет безумная мечта

Восстановить былую драгоценность.

Не чует цветовая слепота,

Как тонок штрих и как летуч оттенок.

Винить его легко; отсюда из дали

Все кажется простым и очевидным:

Шедевр испорчен, краски подвели,

Судьба старателя, наверно, незавидна.

Но был он счастлив несколько часов,

Когда, руками трогая холстину,

Он чуял грубость нитей из основ,

Как пальцы гения, создавшего картину.

Так редко счастье бродит средь людей,

И вряд ли цель оправдывает средства.

А новый реставратор-чудодей

Уж поднял кисть и начинает действо.

* * *

Международный разговор по телефону

Когда-то был междугородним.

Распалась связь времен за десять лет,

И те, кто жил в искусственной стране,

Разбросаны по государствам мира.

Общение все то ж – в неделю раз

Звонки по телефону. Или в месяц,

Зависит от желания. Земля

Уменьшилась в размере до объема

Квартиры коммунальной, где когда-то

Семья одна стесненно обитала.

Алло, алло! Здоровье как, погода?

Вопросы те же – мир не тот. Однако

Я слышу голос прежний, и тоска

От расстояний бешеных утихла.

18 Октября, 2000

* * *

Подвешенные над дорогой провода

Роняют тень, как будто след колесный

При резком торможении. Тогда

Мне мнится шум аварии дорожной.

Играет ветер – и лохмата пальм башка,

Автомобиль презрительно толкает,

Свист в окнах оглушает ездока —

Стихия человеку угрожает.

Как кровь красна осенняя листва,

Летает мусор с целью ослепленья,

Тунель направлен на разрыв моста,

Порыв сильней – и гул землетрясенья.

Уймись, фантазия, вернися в берега

К своим баранам и начни от печки:

Стоят столбы, дорога, провода,

И тени на дороге и на речке.

* * *

Волчий глаз отражателя

Светит нам в темноте —

Мы ночи испытатели

И летим в пустоте.

Эвкалипты могучие

Вдоль дороги стоят —

Волны мощно пахучие

Овевают меня.

Тише шины шуршание —

Крут ночной поворот

Вглубь долины. Сияние

Озаряет полет.

* * *

А к дочери приходит медсестра

По поводу родившегося сына,

Что приходила и ко мне когда-то

Всё с тем же назначением. Теперь

Она сказала, что давным-давно

Булатовы здесь жили всем семейством.

И дочь её припомнила – сестра

Смотрела за двойняшками моими.

Светило всходит и заходит вновь.

Законы жизни непреодолимы.

Сменяются и длятся неделимо

Родители и дети и любовь.

* * *

Жидовкою в Москве

И гойкой в Назарете

Я чувствую себя —

Наследие родных.

Сложилось исторически —

И те, и эти

Нутром учуют

Признаки чужих.

Мулаты и метисы вне закона.

Гибрид бесплоден, так как одинок.

Должна ты выбрать, с кем стоять у трона,

И где изгоем быть. Вот бог – а вот порог.

И разделились. Брат-тот в Назарете,

Еврейкою назвал родную мать.

А я встречаю солнце на рассвете

С крещёнными детьми, что продолжают спать

В палатке, посреди пустой Мохаве,

Под небом ясным в звёздах золотых,

Не мудрствуя лукаво о забаве

Деленья надвое: своих или чужих.

* * *

«И мама в белом платье у гортензий», —

По Чехову почти и по словам

Уже моей, ушедшей без претензий,

Кивающий с небес земле и нам.

И вот теперь отчётливо и ясно

Понятным стало мне, что тыла нет,

И следующей мне стоять на трассе,

Ведущей в пропасть бесконечных лет.

Зачем точить слезу над фактом вечным —

По очереди мы в строю стоим

Защитой перед бездною беспечным,

Весёлым, глупым, дерзким и родным.

* * *

Не прекращаю рифмовать —

Стихи, они приходят сами.

Их не успеешь записать,

Они исчезнут, как в тумане.

Возникнет стройная срока

Из ничего, из мановенья

Мечты, пролёта ветерка,

Увядшей травки дуновенья.

Забыв про голод и дела,

Бросаюсь в поисках бумаги,

Чтоб мысль случайная легла

Так точно, как уколы шпаги.

Прокруста чувствую в себе,

Когда строгаю под размеры

Корявый стих. Галли Матье

Превосхожу сверх всякой меры.

Не прекращаю рифмовать…

* * *

Второй день дождь,

Ужасно надоел.

Не ливень не гроза —

Так – сеет понемногу.

И мокнет ночь.

Забор слегка осел.

И мокрые глаза

Не различат дорогу.

Несвязна мысль,

И теплется едва

Сознанье долга,

Что привязывает к делу.

А разум – рысь

Не сложит два и два.

День – все без толку,

Ночь – как угорела.

Скорей, скорей окошко распахну,

И в промежуток меж двумя дождями

Пойду искать просвет, голубизну

Уставшими от серого глазами.

Смотри, там ярче краски от воды,

И запахи сильнее зазвучали,

И чище воздух. Не было беды —

Придет и солнце, и уйдут печали.

* * *

Я засыпаю с книжкою в руках,

И вспоминаю маму, в той же позе

Сидящей в кресле. Время на часах

Застыло в середине дня. И в бозе

Почившей мамы нету на земле.

А капли дождика все те же на стекле…

* * *

Три тени я бросаю на асфальт:

Две тени от окрестных фонарей,

А третью тень едва отметил взгляд —

Та от луны…

Две тени изменяются в ночи —

Они растут и исчезают в ней.

А третья не желает ни расти,

Ни исчезать…

Две тени ярки. Третьей вид уныл,

Зато сумеет форму удержать.

Ли Бо – мудрец, стихи ей посвятил,

А я могу бумагу лишь марать.

* * *

Играет ветер в сказке Андерсена,

Насмешник, вывески меняет по пути.

А здесь, разбойник, раскачал телеантенны

И мусорные баки своротил.

Февраль порывист, точное поверье,

Листву несёт и пальмы распушил.

Орёл взъерошенный наземь роняет перья,

А Фаренгейт свой градус уронил.

Сирены полицейских с воем ветра

Нетрудно перепутать в феврале.

Бездумна ярость солнечного спектра,

Безумно отраженье на земле.

* * *

Выходишь на порог – слепит глаза,

И скачут врассыпную белки.

А мысли – вызвала вчерашняя гроза —

Смешны и мелки.

Ветрило жуткий сучья наломал,

Дождь начисто отмыл дорогу.

Тандем китайский – мимо. Помахал

Флажком – хвостом и смёл тревогу.

Прозрачен воздух – чудо! Хорошо,

Что я пораньше выскочила утром.

Прохлада свежая. Народ пошёл,

А то не видно никого. И взялся ниоткуда.

* * *

Опрокинутый мир наблюдаю я

в луже, набухшей

После сильного ливня,

Льющего кряду два дня.

Весь в кусочках коллаж ускользает

от взгляда идущей,

Проявляется рядом

и вновь поражает меня.

Отражение сущего

странно заманчиво взору.

Ограниченный мир

остановит вниманье на нём.

Концентрирует рама

расплывчатость круга обзора.

Стой, – мгновенье прекрасно,

рождённое просто дождём.

* * *

Такая тишина – посёлок вымер. Даже

Авто проехавшего рёв

Воспринимается спокойно. Сквер

Заполнен нежным пересвистом. Важен

Чирикающий голосок американки,

Вываливающейся из машины Лендровер.

Забил мне уши ватой серый день,

Добавил глухоты и насморк.

Пуст переулок. Я иду, как тень,

Едва шурша кроссовками. И раструб

Гудящего воздуходува смолк

Под пальцем мексиканца. Тихо. Щёлк.

Москва, лето 2000

Не слышу грохота дороги —

Я слышу только пенье птиц.

Улисс коварный, грек Улисс

Меня уводит от порога.

Взрывают новости TV —

Не слышу, не хочу, не знаю, —

Я в лес из дома убегаю —

Зелёной тайной удиви.

Долг, дело схватят за подол —

Роса в глазах моих сияет,

Ручей в болотце исчезает,

И зелен дол.

Гремят опасностью дороги,

Экран неимоверно зол,

Дела опутывают ноги —

Но зелен дол…

* * *

Сегодня травы расцвели,

И пыль-пыльца

Летит над лугом, исчезая.

И странный запах в чуткий нос,

Как на ловца

И зверь бежит, и тает, тает.

Капризом сорванный цветок

На том же месте:

– Возьми с собой меня, дружок,

Снеси невесте.

Девчонка где-то допоздна.

Ей нету дела

До символа чужого зла,

И зло приспело…

* * *

Как тепло в том лесу, —

Постепенно снимаешь с себя,

Как капустные листья,

Рубашки и кофты.

Их несёшь навесу,

И они всё свисают, скользя.

Подбираешь с боков

Разноцветные лохмы.

Чёрно-сизая туча

Пугает обильным дождём, —

Не грози, не пугай, —

Вооружён автоматом,

Раскрывается зонтик

С тихим весёлым щелчком.

Гром отгрохал меня

Лишь раскатистым матом.

* * *

Ковёр из хвои шаг мягчит.

Мокреть который день недели.

И одинокий московит

Спешит к теплу своей постели.

А я свой удлиняю путь

Туда, где сосны строй равняют,

Побаиваюсь, но чуть-чуть,

Что хулиганы нападают.

Иду туда, где иван-чай

Лиловы копья поднял к небу,

И где крапива, невзначай

Ужалив, празднует победу.

Застрявши в зарослях осин,

Тропа в низине исчезает,

Где над ручьём зелёный тмин

Под ветром головой качает —

Свой резкий запах расточает

В траве оборванный жасмин.

Знакомый лес, сквозь гул машин

И рёв сирены дальнобойной

Спешу к тебе опять – как сын,

Как блудный, но уже прощённый.

* * *

Сегодня вторник. Мрак с утра

Октябрь в разгаре объявляет.

Скорей на улицу, пора —

Июль шальной в лесу гуляет.

Трава, разбухнув от дождя,

Все тропы разом захватила.

Промокнешь вдрызг, насквозь идя

Зелёных стен – такая сила.

Скользнёшь и, вздрогнув, устоишь

Перед большой зелёной лужей,

На рыжие стволы глядишь

Вниз-зеркалом она здесь служит.

Стрекочет, цвиркает, свистит

Птиц оголтело-звонких стая.

МКАД оглушительно гудит,

Кольцом пространство замыкая.

* * *

Болотце, лужица, ручей.

Высоковольтная над ними.

Мирок неброский, мир ничей —

Пройдёшь, не оглянувшись, мимо.

Постой, прислушайся, чужак,

Замри, и чудо совершится —

Жизнь остановится, а шар

Земной, он дальше устремится.

Трава до неба поднялась.

Был жёлтым луг, теперь лиловый,

И там, где просека вилась,

Кустарник встал белоголовый.

Коренья вспучили тропу —

Смотри, не зацепись ногою,

Ставь осторожнее стопу,

Простяся с лёгкостью былою

И с тою резвой, молодою,

Что оглянулась на бегу.

* * *

Испанские танцорки в красных платьях

И черных нижних юбках моют кар.

Мелькают, вьются в диком южном танце,

Как будто укусил тарантул. Душит жар.

Смиренное авто прижалось на поддоне

И терпит многократный мордохлест,

Как виноватый муж, как зек на зоне, —

Распущенность руки, как добродельный перст.

В сияньи солнца появляется машина

Из пены Афродитою самой.

Водитель рад рождению любимой

И заливает газом с головой.

* * *

За зеркало берусь

И с отвращением

Отбрасываю прочь:

Не я, не Маргарита – грусть

Глядит с волненьем:

Ночь на пороге, ночь.

Казалось, только что

Рвала я снимки,

Где лишь намёк морщин.

«Промчалось былое», и вот

Легли снежинки

Сугробами седин.

Как Гойя написал

«До самой смерти»

Кокетку не унять.

Что ищешь ты в тени зеркал?

Собрались черти

К себе красотку взять.

Заметен возраст лишь,

Когда надолго

Уедешь от друзей.

Как в зеркало на них глядишь

И видишь только

Себя на склоне дней.

* * *

О боже, пахнет эвкалипт

Под солнцем раскалён от зноя.

Благоуханием залит

Стоит наш лагерь под скалою.

Зелёный дождь его листвы

Своею тенью охлаждает,

Волною душной с высоты

Чарует лес и возрождает.

Задумчивая тишина

Полна чириканьем и свистом.

Здесь мы одни, и я одна

Под диском солнечным и мглистым.

* * *

Как синий баклажан,

Огромный корень кельпа,

Бубенчики шута

Поддержат на плаву,

Болота цвет

И форма буквы Дельта,

А листья – золото

На солнце наяву.

Нежнейший океан

Ласкает ноги хладом,

Облизывает берег

Длинная волна,

Ультрамарин воды

Глазам моим отрада.

И тишина вокруг,

И тишина.

* * *

Мне редко снятся сны. А если снятся,

То сразу и легко их забываю.

Натура трезвая к тому ведет: склоняться

Пред зыбким сном душа не принимает.

Но несколько я помню. Вот один

Из детства моего: сад меж домами, там

Штакетник низкий. Сосны. Ряд картин

Меняется. Ловитки. Шум и гам.

Потом всё тихо. Двор и я одна.

Старуха странная стремглав за мной несется.

Я – от неё, вокруг забора, и она

Всё тянет руки. Ей не удаётся

Никак меня поймать. Баба Яга —

Её я узнаю, но мне не страшно.

Я всё ещё смеюсь во сне, когда

Открыв глаза, лежу в тиши домашней.

* * *

И много лет спустя я помню сон:

Вокруг меня толпою озверелой

Теснятся люди. Гул стоит и звон

В ушах моих, и, кажется, горелым

Пропитан воздух. Сдвинулася тьма

И смять грозит, и вдруг окаменела

От вспышки серебристого огня,

Чем стала я на миг, и что она узрела.

И голос мужа вышел из меня,

И, руку я подняв, провозгласила:

«Бог есть любовь!», и силою огня

Серебряного страх остановила.

Но долго я лежала, труп живой,

Не двигаясь, не думая, не слыша,

Боясь понять, случилось что со мной,

И почему со мной, и что там – выше?

* * *

И снова сон. Иду я через ночь

По городу. Безлюдно. Невозможно.

Без тени всё вокруг. Уже невмочь,

И тягостно мне как-то, и тревожно.

Пустая декорация домов

Зияет дырами неосвещённых окон.

Не слышен шум опасливых шагов —

Резиново упруг, не пропускает воздух.

И что-то странное навстречу мне идёт

Козлиное костлявое – худое

И курьи ручки тянет, и кладёт

На бёдра мне. И знаю, что плохое

Задумало то чудище, и рвусь

Из сна зловещего, что мне грозит бедою,

Хочу проснуться и вот-вот проснусь…

Но всё смеётся страшно неземное.

* * *

Друг, ни спеши меня сравнить

С поэтом злато-говорливым —

Стихи домашние кроить

Пытаюсь слогом я ленивым.

Сравнение не в пользу мне —

И в рисованьи я не гений,

И жалкий дар моей родне

Валяется в пыли передней.

О музыке забыть пора.

Не зная нот и правил лада,

Бренчать – пустейшая игра.

Насмешка – знатокам отрада.

Смешны потуги записать

Всё то, что память сохранила.

Неинтересно. Надо знать,

О чём писать. Не быть постылой.

Зачем приходите ко мне

Посменно волны вдохновенья?

Подвигнут к действию оне

И схлынут, вызвав отвращенье.

Но если музы час пришёл,

То ищет ли она достойных?

Случайный гость в случайный дом

Проник, и благовесть спокойно.

Ты избрана, и говори,

И пой, пиши, расходуй краски,

И если не расскажешь ты —

Никто не вспомнит старой сказки.

* * *

Когда выходишь ночью на порог

Своей палатки, что в углу созвездья,

Когда плывёт безмолвно небосвод,

Роняя звёзды, что летят столетья,

Когда тебя объемлет тишина,

И тьма ночная скрадывает звуки,

Ни шороха вокруг, и суета

Дневная отступает, а науки

Молчат смущённые. И вот тогда

Лишь чувства властвуют во мгле и суеверья.

И карта неба незнакомого нема,

Не вызывая ни малейшего доверья.

Где ковш медведицы? Полярная, увы!

Тризвёздно Орион мне поясом сияет.

И вновь тоска по дому возникает,

Не видная в сиянии луны.

Mojave Desert 2000

* * *

Вуалетку тумана

И румяна зари

Приготовила к вечеру

Смерти долина,

И играет алмаз

Той вечерней звезды,

Что украсила ночь

В завершенье картины.

И насурьмили горы

Резные зубцы,

И спустилась прохлада

В долину ночную.

И дорога мерцает —

Там мчатся гонцы,

Унося к антиподам

Жарищу дневную.

* * *

И зеркалом сияет паутина,

И капли дождевые на ветвях,

И птицы осторожные терцины,

И завеси туманов на холмах.

И начинает представление природа,

И осветитель дал прожектора,

И солнце режиссует непогоду,

И мизансценой – дальняя гора.

Проходят марьонетки краем сцены,

Не зная, кто за ниточку ведёт,

Подвластные всесилью Мельпомены,

Вдали от человеческих невзгод.

Заботам недоступные просторы,

Мир поднебесный лишь слегка прикрыла тень,

В туманных вихрях небеса и горы,

И фоном – океан в ненастный день.

Москва, май 2001

* * *

И мимо глаз плывут стволы берез,

И неизменный лес опять встречает,

И птичий свист меня сопровождает,

И вторит птицам тихий скрип колес

Коляски с внуком.

Мимо пробегают

Собачники, атлеты, – люди. Всех

Усталый лес привычно поглощает —

Их беды – горести, их радости и смех.

* * *

Мазки травы на полотне земли

Художник – май небрежно набросал,

И мелкие букашки поползли,

И солнца луч в глаза мои попал.

И ветер прошуршал в траве ужом,

И птичий гвалт заполнил тишину.

Расположились тени под кустом

И отдыхают, отходя ко сну.

Качает ствол березы, как гамак, —

Я чую это собственной спиной.

А растворение в воздусях – явный знак,

Что снова я приехала домой.

* * *

И вот пришло мне время говорить:

«Редеет круг друзей»,

И повторять все чаще,

Что некому внимание дарить.

Все шире мир теней.

И пение косой все слаще.

* * *

Заколдовал меня весенний лес —

Под сильным ветром клонятся березы

И выпрямляются, как мятник-отвес,

Здесь исполняя роль гипнотизера.

Стремительный пролет вороны с громким кар

Внес ноту диссонанса в птичье пенье,

Как появленье голливудской стар

В березовом лесном столпотворенье.

Прозрачно мелколистье в вышине,

Сверкает драгоценным изумрудом —

Его так много в дальней стороне,

А здесь его явленье – чудо.

То волшебство случилось в яркий день

При сильном ветре и листвы сияньи,

И чувство странное мелькнуло, словно тень,

Как новое судьбы предначертанье.

* * *

Рахманинов Сергей, чье имя носит зал,

Нанизан на кол мраморной скульптурой.

И божьих одуванчиков девятый вал

Спешит, чтоб насладиться музкультурой.

Зал бело-голубой, утеха для души,

На волнах музыки баюкал неофита, —

Обидеться на дерзость не спеши,

Ведь маска дерзости – для слабого защита.

* * *

И загудели звуки сарабанды.

Шмелиный гул виолончельных струн

Скрипач с седою гривой и бантом

Залил фонтаном скандинавских рун.

Душа со скрипкой в резонанс вошла,

Сложившись с биоритма частотою.

И буря чувств цунами родила,

Вздыбилася магической волною.

И трепет мою душу охватил,

И странно, и тревожно сердцу стало.

С собою справиться мне не хватило сил,

И долго что-то в глубине дрожало.

* * *

В метро скамей две длинных полосы —

Изделие для перевозки масс —

Сиди себе, да изучай носы,

Да положенье рук, да выраженье глаз.

Ног частокол образовал узор

Орнаментом для верхней половины —

Бредовым продолжением картины,

Чего привычный не заметит взор.

Оторванность носов от лиц людских

Таит оттенок сумасшествия, в котором

Повинен Гоголь, вероятно, псих,

Пустивший нос гулять по городским просторам.

* * *

Собор кафедральный, куда я пришла,

Чтоб хора услышать звучанье,

Смутила афиша, и вдруг принесла

Какое-то воспоминанье.

Нелепа попытка – былое найти

И в юность свою окунуться.

Барже моей жизни – ей дальше ползти,

А времени – нет, не вернуться.

Наверно, небес справедливы весы,

И в жизни не все так уныло —

И стрелки назад прокрутили часы,

А встречу метро подарило.

Виденьем из той, из далекой поры

Сияют газа синевою —

Разочарованье сменяют дары, —

Волхвы их приносят с собою.

За мутью морщинок все те же черты

И та же доверчивость взгляда.

Захлопнулись двери, и скрылася ты,

Мгновенье – и больше не надо.

* * *

Лишь для меня Архипова здесь пела,

И пианист мне Скрябина играл,

И в голове мелодия звенела,

И в судоргах катарсис возникал.

Артист и я – и нет стены меж нами,

Нет и барьера стульев и голов.

Как облак музыки на пиршестве богов

Ряд первый воспаряет временами.

* * *

Хоры, Хоры, Хоры, Хо —

ры, Хоры, Хоры, Хоры —

То поднимут высоко,

То швырнут в тартарары.

На черных клавишах – хористах

Расселись бабочками папки.

В последний миг застыв, солисты

Впилися в дирижера лапки.

Когтит и месит многозвучье, —

Он лепит образы из глины

Безгласия, и стон тягучий

Зарокотал уже в глубинах.

В такт содроганьям дирижера

Колышутся и зал, и сцена.

Стигматы прожигают взоры

В ладонях – в точке столкновенья.

Из хаоса сложились звуки

По знаку властного мессии.

И к небу вновь взметнулись руки

И уменьшают энтропию.

* * *

Смотри, рябина расцвела,

И зелень нежная березы

Из глаз выдавливает слезы,

Как сок из белого ствола.

Изогнуты стволы берез,

Легко склоняются над кручей.

И тоненький вьюнок ползучий

Пока до ветки не дорос.

И вдруг, босым грозя ногам,

Крапивы лес явился взору,

Двум чахлым кустикам, которым

Мы так обрадовались там.

* * *

Надвигалася туча, и пел соловей,

И гремела дорога вдали.

Сильный ветер зеленые травы клонил,

Козерога сменял Водолей.

Я все время Кассандрой какой-то живу, —

Ощущая планеты разрыв,

Океана подъемы, небес синеву,

Уходящую в огненный взрыв.

Назреванье нарыва в сознаньи людском

Не дает мне покоя нигде.

Что же будет, что будет с землею потом?

Ни ответа, ни лжи – быть беде…

* * *

Топочут ножки органиста,

Легко летая по педалям,

Тональности меняя быстро

Во исполненье пасторали.

И вдруг стволы, нацелясь в небо,

Взревели громом Иерихона.

Растет кошмар ночного бреда,

И лопается грудь от звона.

На инфразвуке гул и грохот.

И тошно сердцу, череп давит…

Миг – рухнут стены, рухнут своды, —

И снова – нега пасторали.

* * *

Я – в музыке, внутри, в стереозвуке,

Что создает живой оркестр. Рядом

Сидят прелестные скрипачки. Вскинув руки,

Скользят смычками, манят как наяды

Войти в полифонии вод прохладу.

Красавец дирижер гоняет стадо

Послушного оркестра. Звуки, звуки…

* * *

Кисть пианиста – краб – паук – тарантул,

Что мечется по черно-белой гамме,

Язвя и жаля. Странности таланта

Сжигать сердца, иль разжигать в них пламя.

А слаженности скрипок и альтов

Смогли бы позавидовать, коль знали

Погонщики измученных рабов,

Прикованных к галере кандалами.

* * *

Еще о прошлом годе три сороки

Встречались на дорожке знаком счастья

На день грядущий. Миновали сроки,

И птиц красивых, впрочем, и напастей

Особых нет. Но как-то понемногу

Все уменьшается в лесу разнообразье,

Ежи не выбегают на дорогу,

Все больше кучи мусора и грязи,

И гул машин, и вонь костров слышнее.

* * *

Вчерашней бурей сломана береза.

Насквозь пройду зеленый полог. Сон

Сковал уставший лес. И крики паровоза

Не проникают через стены крон.

Ленивая истома нежит тело.

Тепло, и ласка солнечных лучей

Траву, меня, деревья – всех согрела.

Когда погибнет все, и станет мир ничей,

Пройдя мильены световых веков

Туда, на край Вселенной, затихая,

Лишь легкий шепот о земле лесов

Дойдет до слуха и, дойдя, растает.

* * *

Жара… Жара… Найду ль в лесу спасенье?

Удачная строка, расплавившись, плывет,

Не встретившись ни с кем, в каком-то наважденьи,

Побулькает в мозгу и в нети отойдет.

От запаха костров я в ярости дурею —

И так уже жара, к чему коптить весь мир?

Но жрут шашлык, но пиво пьют и млеют,

Вытапливая радостно вновь запасенный жир.

* * *

Всё возвращается на круги на своя —

С коляской я иду легко-непринуждённо,

Как двадцать лет назад, когда моя семья

Ещё не расползлась по миру протяжённо.

Измучен и изгажен лес зелёный

Встречает вновь, приветливо маня.

Смолою клейкою, как бы слезой солёной,

Он лечит раны. Лечит и меня.

Сквозь вонь и мерзость близи человечьей

Пробились травы к солнцу и весне.

И я стою, прижавшися к сосне,

Как пёс, зализывая раны и увечья.

* * *

Эйфория бушует, пожиная плоды

Человеческой слабости и пожирая

Свои жертвы. Не ждут приближенья беды

И в беспечном восторге мгновенно сгорают.

Разевает, как фурия, чёрную пасть,

Языком своим огненным сладостно лижет, —

И трещат чьи-то кости, и злая напасть

Придвигается к жертве всё ближе и ближе.

Эйфория бушует. Её колдовство,

Её морок нахлынут – и всё, и нет мочи.

Отрезвися, открой свои ясные очи —

Стань на землю, сбрось чары, отринь волшебство.

* * *

Улыбаюсь. Весна. Поднимается выше давленье

Атмосферы земной. Суматошливей в небе свистит

Мелкоптичее столпотворенье.

И ручей еле слышно журчит.

Проплывают орлы и парят у себя в поднебесье,

Наблюдая за мной. Распахнув два огромных крыла,

Захватил эвкалипт и сидит на высоком насесте

Сам-другой, иль невеста орла.

* * *

Разбито зеркало. Подумаешь, потеря!

Пришло – ушло, обычные дела.

Но таинства глухого суеверья

Отрава страшная в сознание вошла.

* * *

Тысячеглазый Аргус на колесах

Несется грузовик в ночной пустыне,

И знак судьбы в сверкающих полосах

Не замечает он в своей гордыне.

В строю таких же, сотрясающих дорогу,

Страх перед неизбежностью ему неведом,

И кто окажется на трассе ненароком,

Легко отправит к праотцам и дедам.

Когда над ухом повисает тяжесть,

В огнях летящая, сожмусь в комок

И удержу в себе томительную сладость

Поддаться чувству с липким именем Амок.

* * *

Завершилась одиссея,

Эскапада, авантюра.

Возвращаемся в ненастье

После солнечного дня.

Как неопытная фея

Среди строгой профессуры,

Подарило Тахо счастье

И закрылося в дождях.

Утомительна толкучка

Межмашинной мешанины.

То изгваздается Додж,

А то умоется дождем.

Отвратительна тянучка

Серой мокнущей равнины.

Тахо в снежно-белом ложе

Спит свинцово-серым сном.

* * *

Горизонтальный дождь есть парадокс,

Вьявь ощутимый этою весной,

Когда поднявшись в горы высоко,

Шли налегке дорогою лесной

И вышли в пустоту. Туман летел стеной,

Рождая беспокойство. Или страх?

В белесой глухоте пути назад – домой

Не видно было даже в двух шагах.

И началось: почти мгновенно крап

Обычного дождя, что льет всегда с небес,

Сменил координаты, и нахрап

Лавины водяной погнал нас и понес.

Компресом ледяным одежда облегла

С той стороны, где дождь хлестал кнутом,

И бег безумный пара начала

Безумных перепуганных шутов.

Шутить нельзя с погодою в горах,

Потерян счет потерям дорогим.

А снова авантюрой день запах,

И шаг скучает в стенах городских.

* * *

Толкнуло что-то ночью. Я проснулась

И вижу ясно: в темноте вселенской

Звоночка «Повернуть прошу!» коснулась.

Дом бабушки моей. Пахнуло детством.

И время завертелось колесом,

И памяти неслася колесница,

И бабушки любимое лицо

Мне долго ночью продолжало сниться.

* * *

Нас предают. Наверное, слаба

Суть человека, соблазняемого бесом.

Страшно прозрение. Печальная судьба

Того, кто поддается гневу или мести.

Порывы ненависти душу рвут,

Безжалостно вцепляются когтями,

И в исступлении ты мечешься, и вдруг,

Сгорая, гибнешь под злоносными лучами.

Прости, забудь, – утихнет вчуже боль,

Умойся свежею водой прощенья,

Спаси себя от чернокрылых воль

И вырвись на свободу очищенья.

* * *

Земля изрыгнула гигантов,

Перенасыщена их плотью.

И вот редвуды – строй атлантов

Здесь держат небо днем и ночью.

А первозданных гор отроги

Для водопадов служат ложем,

И нитка тонкая дороги

Сюда вскарабкаться не может.

Лишь бродят люди муравьями —

Их путь проходит стороною —

Согнувшися под рюкзаками

С вещами, пищей и судьбою.

* * *

Вот инквизитор в камере пыточной

Жертву терзает одним непрестанно:

Капля за каплей вода тут сочится

Точно на темя и регулярно.

Так по тропинке, идя меж горами,

Слышит прохожий в лесу перестрелку:

Безостановочно очередями

Лупит спортсмен за тарелкой тарелку.

Выстрел в горах отражается эхом —

В темя, в виски молотит тот раскат.

Сила нечистая, стой, дай роздыху!

Неумолимо грохочет стаккато.

* * *

Да, эти треугольники знакомы по Москве —

И здесь в земле копаются туземцы.

Повылезли на солнышко как мухи по весне

Ребята, взрослые, старушки и младенцы.

Как кочаны капустные вмиг розы расцвели,

И ирисы заголубила синька.

Стада скота рогатого, наверное, прошли

По травке, ровно стриженной косилкой.

Не пыжься – упорядочь аналогий колготню:

Там пищи нет для духа, там – для тела.

Желанья появляются тринадцать раз на дню,

И всем чего-то не хватает зело.

Калифорния, осень 2001

* * *

Генетический страх – он у наших в печёнках сидит.

Но сейчас этот страх для меня не совсем актуален.

На полдня отодвинуты от доморощенных спален,

Позабыли о многом, и дверь незакрыта стоит.

И к покою привыкнуть совсем уж недолгое дело.

В тёплом пуле отмокнув, хочется прямо шагать.

Про отвагу в бою странно слышать и странно читать.

Пёстрым флагом помашем и в койку уляжемся смело.

Кролик, снова беги! Даровой здесь капусткой не тянет.

Шкуркой мягкой расплатишься или же длинным ушком.

Кто в Союзе родился, так и остался совком.

Где нас нет, там и лучше. А лучше, где мы, там не станет.

* * *

Тысячелистник мне знаком

По той, уже далёкой жизни.

Своим расхристанным цветком

Напоминает он отчизну,

Которой имя поминать

Не стоит, как и всуе бога.

«Едрёна вошь, едрёна мать», —

Звучит привычней на дорогах,

По сторонам которых там

Тысячелистник в изобильи

Растёт, и к мелким тем цветкам

Никто не опускает выю.

* * *

К вечеру ветер. И небо бледней.

Жарим форель на плите раскалённой.

Ужин готовим, но нету детей —

Поразбежались. А кроны зелёной

Яркая ветка в окошко глядит,

Машет и машет рукой бестолково. –

Не понимаем зелёное слово.

Где переводчик, что нас вразумит?

* * *

С утра туман – пуховая перина.

Лениться хочется. Не хочется вставать,

Укрывшися под шалькою старинной.

Весь мир сейчас – огромная кровать.

Тепло. Потягиваюсь. Тихо. На бочок

Легонько повернусь и снова, смежив веки, —

В дремоту – в паутину паучок

Затянет сон – и отойду навеки.

* * *

Замшелые скалы.

Из трещин прорастают

Чудовища-стволы —

Их онтами зовут.

Как точечки, малы

И в поднебесье тают

Огромные орлы,

Что основались тут.

Далёкий океан

Под облачным покровом.

Там снежный пеликан

В толпе своих коллег

Рыбёшку, как гурман,

В клюв запускает снова,

И та, попав в капкан,

Свой прекращает бег.

Зачем-то здесь и я —

Сторонний наблюдатель.

Заброшена семья

За тридевять земель.

Далёкие друзья, —

Сильней работодатель.

Язвит тоска-змея,

Оправдывая цель.

«Разрушить Карфаген», —

Долбил римлянин тупо.

Как истинный спортсмен,

Добился своего.

Каких бы перемен

Ни ожидали глупо —

Язвит тоска-змея,

И больше ничего.

* * *

За всё, за всё приходится платить —

За то, что счастлив был какую-то минуту

На миг закрыть глаза и по теченью плыть,

Не нарушая тем законы абсолюта.

Ореховый пирог, – воспоминанья детства,

Таинственным путём приплыл во взрослый мир.

Не слышен птичий свист, и нет такого средства

Убитого скворца заставить спеть скви-вир.

Затихни, спрячься, затаи дыханье —

Быть может, откачнут твои качели вспять?

Законы обмануть напрасные старанья…

А всё-таки выходит зайчик снова погулять.

* * *

Я видела как белка воду пьёт

Из пула (из бассейна голубого),

Оглянется, головку задерёт

И вниз к воде вся вытянется снова.

О, параллельный мир!

Эвклид, а ты был прав —

Здесь на Земле мы не пересечёмся,

И вряд ли, лист на дереве сорвав,

Мы вмиг с тропы натоптанной сорвёмся.

Лишь точки незаметные в узлах

Пораньше утром, в час почти рассветный,

Невидимую стену разорвав,

Раскроются, как тайный край заветный.

* * *

Помидоры навалом,

Помидоры навалом.

Их топтать будут где-то и мять.

Помидорная кровь зажурчит соком алым —

Спи – усни, помидорная рать.

Поросята-арбузы

Греют жёлтое пузо,

Ожидая удара ножа.

Зубы в тело вопьются,

Реки крови прольются,

Налетят осы роем, жужжа.

Пир осенний кровавый

Ждёт желанной приправы —

Винограда растерзана плоть.

Льются вина рекою,

И ленивой рукою

Полог тьмы опускает сон-ночь.

* * *

Крутой тропою в горы кипарисы

С утра поднялись и стоят привольно

Вдоль каменных ступеней. Ждут Нарцисса —

Подглядывать за ним, как бы невольно.

Отсюда сверху так прекрасно видно

В озёрах отражённое мгновенье,

Похищенное в вечности солидной,

Эротики мазок на лбу забвенья.

Печать идильи греко-итальянской

На крыльях аналогий прилетела

И здесь на склоне Лассена осела,

Чтоб наважденьем заманить шаманским.

* * *

У Дьявола сегодня шабаш ведьм,

И музыканты дуют в фумаролы,

Чтоб раскачать волнами баркаролы,

В тринадцать превращая цифру семь.

Сегодня славный выдался денёк,

А серой так заманчиво пахнуло,

Что пара любопытных утонула —

Всё в плюс ему, а глупому урок.

Парит долина, яростно дымя,

Ревут-свистят у Дьявола на пасхе,

Свиваяся в смертоубойной пляске,

Очарованьем гибели маня.

* * *

Зелёные цветы – наследье декаданса,

И гладиолус вял от стильной красоты.

Хотелось бы сложить какие-нибудь стансы,

Торжественно воспеть,

Да с темой не на ты.

Светло-зелёный плащ примерил гладиолус,

Вонзивши стебель свой в вазетку из стекла.

Старательно ловлю в тиши модерна голос —

Рифмую, нету сил,

Да рифмочка ушла.

Капризный гладиолус – вечные дилеммы:

То фон ему не тот, то не свежа вода.

Зелёный цвет цветку – последняя проблема.

Сдаюсь, купилась! Да!

Не велика беда!

* * *

Пепел Клааса мне в сердце стучится,

Не позволяя дремать и лениться:

– Всё ли записано, сказано всё ль?

Тучей снежинок на землю ложится,

Тонкою ивою в воду глядится —

– Не забывай про вселенскую боль.

Мне же тепло и лениво и сонно

Здесь за двойною рамой оконной.

Под одеялком не страшен мороз.

Руки и ноги связало истомой.

Чучелом вялым, набитым соломой,

Не напрягаю соломенный мозг.

Пепел Клааса стучит в моё сердце —

Нет, не дано мне в уюте погреться —

Гонит по свету, житья не даёт.

В мире огромном мне некуда деться —

Пепел Клааса стучит в моё сердце —

Мне, мне предъявлен безжалостный счёт.

Что же там ноет и тянет-мутит?

Пепел Клааса мне в сердце стучит.

Тени безмолвные стали вдали —

Долг неоплаченный сердце палит.

* * *

Две жизни мною прожиты уже.

Часть этих дней далека, как туманность —

Баку и старая Москва. А там меже

На времени моем пора залечь, как данность.

И тема Ленинского открывает срок

Взросления и маминой подруги

(А завершит ее Каховки уголок

На первом этаже и до разлуки).

Столь резок был разрыв и так жесток,

Что выпало тринадцать лет из жизни,

И будто не бывало их. Смешок

Звучал над кучей мусора, как тризна.

Вторая жизнь – Алтуфьево. Мой дом,

Работа, дети, муж да летом отпуск —

Все чередом, все ладно, все путем —

Смеются боги и кроят шагрени лоскут.

Куда меня ветрами занесло,

И ждет ли здесь нас умиротворенье?

Сидят в засаде боги… Две прошло,

И третью жизнь приму ли со смиреньем?

* * *

Как описать, как сына я люблю?

Его волосики, что золотом спускались

До самых плеч и в кудри завивались,

Подобные степному ковылю.

Щетина жесткая сменила шелк волос,

И черный цвет явился на замену.

Предвижу и иную перемену —

Вся жизнь составлена из цветовых полос.

Но так же, как заслышу звонкий смех,

Бегу на звук, чтоб щедро поделился,

И ужас одиночества смирился,

И доброты хватило бы на всех.

* * *

Тринадцать лет ей выпало с Ошером,

Тринадцать лет забрал Эммануил.

Дочь (младшая) – я – стала инженером —

Профессия, что отчим мой любил.

Таинственна символика числа.

Не обращая ни на что вниманья,

Кольцо в подарок от нее взяла.

Тринадцать лет – и все, и до свиданья.

Я снова вышла замуж, но теперь

На всякий неожиданный на случай

Купила новое, я не хочу потерь

От цифр бездушных, что вслепую мучат.

Сегодня двадцать шесть, как вместе мы,

Два по тринадцать уж прошло– промчалось.

У дочери кольцо. Ему верны

Мы были, хоть и многое случалось.

Пускай живет свободно и легко,

Пусть глупость голову ее не забивает,

О суевериях не знает ничего

И род наш женский дальше продолжает.

* * *

Начало нас теряется во мгле.

Нас тьмы и тьмы, проживших на земле.

Убийство Павла. Лекарь, что бежал, —

Начало исторических начал.

Казаки или немцы Штригеля?

Носила их кубанская земля.

Не впечатляют подвиги мужчин —

О женщинах ведет рассказ «акын».

Итак, расклад: прабабка – земский врач —

Решение кармических задач.

Филологи и бабушка, и мать,

Я – инженер, и дочь моя подстать.

Пять поколений женщин – все подряд

Образованья высшего заряд

Имели в нашем роде. Ни одной

Семьи нигде не знаю я такой.

Пра

Врач земский, клятве медиков верна,

В резне спасала всех людей она.

Лечила жен в гаремах мусульман.

Значок ЖВ храним как талисман.

Бабуней звала матушка моя —

С нее я свой рассказ и начала.

Бабушка

Директором гимназии была

Мой бауш, и эпоха с ней ушла.

Так что ж о ней? Работа, дети, мать —

Нет сил оставить, с мужем убежать.

И революция произвела раздел —

Изгнание– любимого удел.

Потом война, и больше сына нет.

А внучка ей один в окошке свет.

И «бауш»– это имя с детских лет

Я называла вместо «мама». Нет

Ни той, ни этой. Эхо– звук пустой,

И Анна, Ольга– репликой простой.

Мама

Вот мать моя. Бежала от судьбы —

Ушла в замужество, чтоб избежать беды.

А муж, что старше матери ее,

Врач, сгинул на войне, и ничего

Не стало у нее и у детей,

Помимо матери и тех людей,

Что взяли на работу. Надо жить,

Детей двоих у матери растить.

Недолгим было счастье со вторым —

Болезнь и смерть, и седина как дым.

Ушли и дети в жизнь свою. Одна

Жила, работала – пружина взведена.

И бабой звали внуки, а конец

Виднелся недалече, как венец.

Я

Меняла школы, близких, города,

Друзей, профессии, мужей, и череда

Событий переменчивых вела

Неудержимо к цели. Мне дала

Жизнь четверых, с которыми дышу

В одно дыханье. Больше не прошу.

Дочь

Жизнь началася с места и в карьер.

Семья исчезла, скрылась за барьер

Меж государствами. Решала жизнь сама:

Нашла работу, мужа, родила

И, мудрая, зажмурившись, пошла

И ношу жизни дальше понесла.

* * *

Год в Джи-Си-Си – напрасные расходы,

Попытка единения с детьми

Бесплодная. Они хотят свободы —

Освободи, семья, и отпусти.

Семья и отпускает постепенно,

Остались связи лишь – купи-подай,

Да объясни скорее же, мгновенно,

И не держи меня, и отпускай.

И не целуй меня, сурового подростка,

А дверь закрой с обратной стороны,

И что ты беспокоишься, я взрослый,

А кроссовки случайно порваны.

* * *

Может стать ли родною земля,

Если в ней не лежит прах родных,

Если здесь не родилась семья,

Если дети родились в иных,

Столь далёких отсюда краях?

Может дать она дом и приют,

Накормить посытней, обогреть.

Слышишь ли, твои предки зовут

Поскорее домой прилететь,

Отодвинув тепло и уют?

Станет мир этот домом родным,

Когда примет земля прах родной,

И привяжет навеки тот дым,

Что развеялся здесь над землёй

(25.01.01)

* * *

Я в бабушку пошла. Ее косой

Испуган был когда-то подмастерье.

Он мастера позвал. С поры далекой той

Коса сыграла роль свою в мистериях,

Которыми наполнена моя

Вся жизнь – как знак консерватизма

Из ряду вон – ведь школьные друзья

Срезали косы – принято в отчизне.

Когда ж судьба сломала жизнь мою —

Семейство раскидала на два кона,

Как в жертву я отрезала свою

И оберегом положила дома.

Поймай меня, судьба! Я уж не та,

И нет меня нигде, земля лишь носит тело.

Свершился рок – разделена душа, —

За что, не ведаю, наверное, за дело.

* * *

«Вам сто, мне сто двадцать», – веселый попутчик сказал,

«Я в 71-ом закончил МИФИ и теперь выпиваю.»

А я только что посетила Рахманинский зал,

К чему мне случайная встреча, не знаю, не знаю.

Потом оказалось – ему 48 всего,

Живет у любовницы, тоже не слишком свободно.

Что ждет его дома, кто встретит у двери его?

Какая тоска… Но, наверное, Богу угодно.

* * *

Всё возвращается на круги на своя —

С коляской я иду легко-непринуждённо,

Как двадцать лет назад, когда моя семья

Ещё не расползлась по миру протяжённо.

Измучен и изгажен лес зелёный

Встречает вновь, приветливо маня.

Смолою клейкою, как бы слезой солёной,

Он лечит раны. Лечит и меня.

Сквозь вонь и мерзость близи человечьей

Пробились травы к солнцу и весне.

И я стою, прижавшися к сосне,

Как пёс, зализывая раны и увечья.

* * *

Я в электричке. Веришь, отпустило?

С народом здесь сливался Пастернак.

И я, в окошко глядя, позабыла

О мелких бедах. Это счастья знак.

(Москва-Отдых Каз. ЖД)

* * *

Я не в Москве появилась на свет,

И назвать предлагали Лейлой.

Этого дома в Москве уже нет,

Где возникло «Я» под луной.

И одиннадцать лет пронеслось-проползло,

И Москва стала домом моим,

И по ней различалось добро или зло,

Въелся в сердце отечества дым.

Здесь далёко я с нею-срослася душой,

Только с мясом меня оторвёшь.

Иногда изумляюсь своею судьбой:

От тюрьмы да сумы не уйдёшь…

* * *

В серьгах брильянтовых и в куртке сына рваной

Брожу как тень я по аппартаментам

Пустого замка, заколдованого кем-то.

Здесь никого: ни лошади, ни тигра.

Здесь никого: ни рыбы, ни барана.

* * *

Возничий мой! Две тыщи с половиной

Лет пронеслось, и вот глаза в глаза

Ты на меня взглянул глазами сына.

Я, замерев, не знаю, что сказать.

Судьба вела нас, и судьба свершилась —

Я протянула руки и взяла

Ту книгу, где лицо твоё хранилось,

Полвека здесь она меня ждала.

Мой драйвер, мой водила непокорный

Уйдём и мы однажды в никуда.

А бронзовый весёлый локон чёрный

Переживёт день Страшного Суда.

* * *

Летит Дассен, как жених Шагала:

«И если бы ты не существовала»…

Дай руку, cheri, мы с тобою вдвоём.

Дай руку, cheri, мы с тобою вдвоём,

Тихонько дотрюхаем и добредём

До самой критической точки.

До самой критической точки

Проводят нас наши сыночки.

Что там, на планете иной?

И там, на планете иной

Останься, друг милый, со мной.

(Дорога Лас Вегас-Пало Алто)

* * *

На чёрных чётких черешках

Власы свисали Вероники.

Синела сень небес сквозь страх,

И дуб вздымался с ядом диким.

И Стивенскриковый спектакль

Одолевал озёрным оком.

Зане зияет зоркий зрак —

Баран-не бык, не будет богом.

* * *

По трейлу с именем Bull Run

Ползёт с Лошадкою Баран.

Он хоть и болезный,

Но весьма полезный —

То потрёт щетинку,

То почешет спинку.

(Almaden, March)

* * *

Лужа всплеснулася пузырями,

След на асфальте бензиново-синь.

Сына нельзя удержать якорями

Рук материнских. Уходит один.

* * *

Удушлив аромат, и буйно белопенны

Громадные кусты, растущие внизу.

Сгустились облака, и вздохом перемены

Нагнало следом тучи, несущие грозу.

Тринадцатым числом канун всегда пугает.

Ненастный день пройдёт, и вестником весны

Барашек золотой с Лошадкой загуляет,

На золотых рогах неся златые сны.

Уж четверть с небольшим от стольника пропало,

И впереди зима, хоть климат потеплел.

Но всё ж-глаза в глаза-судьба нас повязала.

И ты парадоксально-опять помолодел.

(14 Апреля)

* * *

На кой мне ляд тащиться на Москву?

Здесь хорошо, здесь муж и сыновья.

Но вижу я зелёную траву,

И улетает к ней мечта моя.

И как во сне, я слышу соловья,

Поющего в кустарнике весной.

И снова смысл имеет жизнь моя,

И я хочу домой, хочу домой.

Здесь хорошо. Наверно, хорошо.

Будь благодарна, да. Отдай и не греши.

Из серой тучки дождь грибной в Москве пошёл,

А как овсы-то нынче хороши.

Там пахнет русским духом. Эта вонь

Блаженна мне и вне московских стен,

Как дым отечества и грязь. И вот ладонь,

Глаза прикрыла, мокрая совсем.

* * *

J’ai oublie de vous dire que je suis juif

– Modigliani

Я позабыла вам сказать,

Что у меня отец еврей.

Мне не пришлось его узнать, —

Его услали в мир теней.

Я позабыла вам сказать,

Что у меня – казачка-мать,

Что дед – народа враг, а брат

Ушёл, и нет пути назад.

И всё забыв, блаженна я,

Нага пред богом и людьми.

Печать лежит на мне, гляди!

Но, духом нища, тленна я —

Я не оставлю по себе

И ни дворца, и ни словца.

Лишь ветер свищет в темноте,

Лишь песне ветра нет конца.

* * *

Давай с тобою выпьем мы чаёк —

Заваренный чаёк, вкуснее не бывает,

О кухне, о Москве напоминает.

А помнишь ли ту кухню, мой дружок?

Вокруг стола сидели вчетвером —

А дверь мы сняли, чтобы было посвободней —

В пятиметровой. Я задвинута столом,

Вплотную к шкафу. (Нынче стала я дородней).

Абрамовская люстра над столом

Торжественность моменту придавала,

Хотя всего лишь кашу освещала,

Да мордочки малявок перед сном.

Далёк тот день, тот вечер и та ночь.

Подумай, четверть века отмахали!

Что можем мочь, чего не можем мочь?..

Налей чайку, чтоб не было печали…

* * *

Мне снился сон о Ладожском заводе.

Какие связи вдруг замкнулися в мозгу?

Мне мальчик рассказал когда-то об уроде,

Родившемся в предсказанном году.

В тот день нам солнце мягко спину пригревало.

На море Чёрное вечерний час сходил.

И счастье лёгким накрывало покрывалом,

И Слава в каботажку уходил…

* * *

Ты возвращаешься к нему сквозь десятилетия

Город, в котором память твоих ног

Приводит к дому твоего детства

Сумерки которого наполнены тенями любимых

При мысли о них глаза твои становятся горячими

Город, в котором ты не спишь первую ночь

Потому что к тебе приходят стихи

Уходящие при слабом рассвете

Город, где ты можешь потрогать тела чаек

Толпящихся в воздухе у самых твоих глаз

Когда ветер наполняет тебя запахом нефти

Запах, оставшийся в закоулках твоей памяти

Город, в котором то, к чему ты принадлежишь

Напоминают лишь голубые глаза случайного прохожего.

* * *

На третьем этаже зажегся огонек.

Темно на улице, шагов давно не слышно.

И веет мне в лицо холодный ветерок,

Гнездившийся весь день под проржавевшей крышей.

* * *

Случайный прохожий с голубыми глазами

В которых тает зеленый лед

Отчего стираются записи прошлого

Каприз сегодняшнего дня

Да ощущение тонкой мужской рубашки

В пальцах.

* * *

Бессонницы ночной киномеханик

Крутит заезженную ленту моей памяти

В темноте закрытых глаз

Разворотом рукоятки проектора

Наплывает светлое пятно фотографии двух девочек

Которая валяется сегодня в куче ненужных вещей

Две женщины идут сниматься

Что их несет?

* * *

Запах нарциссов, испанского дрока,

Запах цветочного чая

Ветер над морем, раздувающий пух занавесок

Слезы прощанья.

* * *

Расчесываю волосы перед стеклом книжных полок

Гляжу на залив бледно-серый и плоский

А спорщики в мозгу не утихают.

(19.05.04)

* * *

Колибри фр-р-р сказала за спиной

И унеслась драконовою мухой, —

А где-то там, на улице зимой

Другие мухи, северною скукой

Белея, мечутся с дождями пополам —

Опухшей железы предвестьем —

И добавляются пудовостью к снегам,

Покрывшим город и предместья.

Те мухи одиночеству сродни,

Когда с недвижными глазами,

Считая медленные дни,

Забылся кто-то (я?) в нирване

Холодного пустого сна

Далекого пустого детства,

Где я на дне зимы одна,

И никуда из сна не деться…

Возвращение

Что-то шевелится

В глубине души.

Не давай развиться —

Пеплом припуши.

Стыдно, стыдно стало

Радости такой, —

Было и пропало —

Я хочу домой.

Догори, что было,

Пламенем пали,

Сгинь же, сюр постылый,

Сальвадор Дали!

И целуй проворно —

Слез пустых не лей —

Несколько смущенных

Взрослых сыновей.

(23.08.04)

* * *

Невнятность строки рукописной

И стройность печатной строки —

Сражает различье – так жизнь за кулисой

Отлична от сцены – таки.

Ручная работа заметна —

Все дышит, колышется, ждет

Прихода идеи заветной,

Явления музы в черед.

Рука не идет по линейке —

Черкает, грязнит. И скрипит

Перо по бумаге, а склейки

Означат – в поту индивид.

Узнает ли автор в готовом

В печатном наряде свой стих,

И также ль вздыхает печатное слово

В том месте, где ручка дрожит?

Да, нет, что же спорить! Уходит

В свободное плаванье стих —

Корявый убогий уродец

На ножках своих семенит.

(24.08.04)

* * *

И полетели дни —

За вторником среда, четверг и дале.

И листья, к осени желтея, облетали

И жарило в тени.

Сиесты дрем случайных суета

Еще сопровождала память перелета.

Но то – уж отошло, и та,

Та жизнь – за гранью, за отсчетом,

За пересмотром дней, барьером за и над

Уходит быстрыми шагами.

И не гляжу назад,

И не болею снами.

(24.08.04)

* * *

На диване в уголке

Мы с тобой рука в руке.

Ночь плывет над нами рядом,

Ночь следит за нами взглядом —

Взглядом Аргуса следит —

Все заметит, разглядит.

Что же издали глядеть —

Можно рядом посидеть.

Сядешь близко, не молчи

Мне на ухо прошепчи,

Как за руку из ворот

Дочка внука в сад ведет.

И с того конца земли

Он мне машет издали.

(25.08.04)

* * *

Пекло ошпарило листья,

Жаром нещадно палит.

Нет, чтоб дождями пролиться —

Солнцем наш дворик залит.

Градус по Фаренгейту,

Или по Цельсию – смерть!

Боже мой, кануть бы в Лету,

Лучше бы и не смотреть.

Вечер, к многострадальным

Сверху стеки, охлади,

Резко континентальный

Климат, на помощь приди.

(25.08.04)

* * *

Какие новости! Реклама изменилась —

На ту же тему, а самоновейший клип.

И звук не выключаю,

Канал не исключаю – вот прилип!

А тут как раз Олимпиада и случилась.

Три месяца как выпали из жизни —

Чего купить, куда звонить, о чем мечтать, —

Забыто все, все надо вспоминать.

А вот и свежачок о модной клизме.

Минуточка Олимпа, три рекламы —

Приоритеты очевидны всем.

Ах, мастера культуры, с кем вы, с кем? —

Ну, тот, который платит, вот тот и самый.

(26.08.04)

* * *

Одна и та же цель из года в год —

Выбрасывают, ощутив свободу,

Потомки хлам, хранимый предками. В черед

За ними – внуки, догоняя девку-моду.

«Мы наш, мы новый», —

Всяк на личный лад

Отстраивают жизнь свою потомки, —

А грабли те же, и колотятся подряд,

Впервые разглядев судьбы обломки.

По-философски выстроив мозги,

Признать придется истину простую —

Конечно, ветры новые задуют —

Как не задули б свеч, чтоб до – ни зги.

(30.08.04)

* * *

Стройся, мысль! Выходи брандмайором, рифмач!

Выводи на линейку порядком потертый куплет.

Начинается матч. Небывалый, неистовый матч.

Поединок, где нет виноватых и правых, да и судей здесь нет.

Виртуальны те битвы, как будто и кровь не течет.

Но сбиваются в множества, толпами рифмы идут

Зазватить безымянный, затерянный в травах редут —

Уложившися стройной строкой, в ювелирный расчет.

И клубится, клубится, клубится образов рой.

Истекая нейронами, рвется и рушится связь.

Стой, мгновенье прекрасное, фотографически стой!

Завершаю финал, не ударить бы мордою в грязь.

(31.08.04)

* * *

Опять в рядах не досчитались.

Опять в самоволку наш друг

С концами ушел.

Мы остались,

Смыкая разорванный круг.

Плачьте, плачьте, плачьте на поминках —

Это мы отходим всей толпой —

Поколенье первой половинки,

Осознавшее себя во второй.

Покачаем седой головою:

До свидания, друже, прощай!

Да пойдем, оступаясь неловкой ногою,

По домам.

(02.09.04)

* * *

Запомни этот день – ты счастлива была.

Таких ведь дней не так-то много в жизни.

Жара за окнами безумная плыла,

Расплавив воздух в Кремневой Долине.

Понять я не могу, не изложу

Причину необъятной эйфории,

Но факт, факт налицо. И я брожу,

И разум с чувством в странной аритмии.

Я просто говорю – запомни этот день.

Ты счастлива была на этом свете

В тот час, в тот миг, в четвертый год столетья,

И лето на конце, и под сосною тень.

(03.09.04)

* * *

Тюлени орут, как лягушки весной.

Цикады гремят с той же страстью.

Вопили лягушки в той жизни, иной.

И вопли их значили – счастье.

О счастье неярком, о счастье земном,

И даже чуть-чуть земноводном

Ходили с детьми по-над ближним прудом

Концерт услыхать ежегодный.

Не зря перепутали их с соловьем

Глупцы Андерсеновой сказки —

Лягушка весенние песни поет,

Как птица, не зная указки.

(04.09.04)

* * *

Нырни, как в океан, в поток сознанья мой,

Читатель неизвестный, благосклонно.

Не зная дат, не ведая сезонов,

Иди за мной.

(05.09.04)

* * *

Над каждой елкой – по звезде,

А ковш поставили на гору,

Заполнив звездами по горло,

И – вверх ногами – по воде.

Шипит тихонько в фонаре

Газ, истекая понемногу.

Я встану рано на заре

И выйду сразу на дорогу.

Она идет там, где вчера

Медведицы встречались ночью.

И виделось тогда воочью,

Что Кент бродил здесь до утра.

(11.09.04)

* * *

По Шасте шастаю, шныряю,

На озере средь гор сную,

И в воду камешки швыряю,

Чтоб взбаламутить Сискию.

На пол-минуты трюк удался,

Но вновь озерной гладью полн —

То в озере он отражался,

Невозмутимый небосклон.

(11.09.04)

* * *

До полночи чуть-чуть.

Небесный ковш еще не донесла рука владыки

До плоскости горы. И Млечный путь,

Коль не заполнил ковш, сливает молоко

в небесные арыки.

А ковш скользит к плите,

Покойно свой наклон с вращением Земли меняет.

И в тишине ночной лишь птицы крик пугает

Внезапностью своей в бездонной темноте.

(11.09.04)

* * *

Крик птицы ночной, посланницы мира ночного,

Тревожит печальной мелодией – нотой минора, мой слух.

Последний луч солнца уж много часов как потух.

И только кричит электричка, зовя хоть кого-то живого.

И ночь абсолютна. Ночной тишиною объят

Недвижимый лес, и все в том лесу неподвижно.

И озеро глохнет и спит. И звезды в том озере спят,

И путники стали, застыв, дыханием ночь не колыша.

(12.09.04)

* * *

Небесной Ниагары водопад

Космических лучей к Земле стремится, —

В потоке выброса распространится

Бильоном миллирад.

Небесных зебр заоблачных толпа

Несется, вспугнутая тигром.

Лишь полосы сияют нимбом

Чеширского кота.

Все исчезает с ним. Бездонный небосвод

Прозрачен вновь до умопомраченья.

И ожидаю лишь звезды веленья

По расписанию давленья и погод.

(20.09.04)

* * *

Огромный черный шмель сел на цветок,

И ветка опустилась под тяжестью такой.

А давеча колибри свой медок —

Нектар пыталась взять, но шанс, увы, пустой, —

Ее сезон прошел. А шмель себе гудит,

В полете тон меняя.

И я легко, согревшись, засыпаю,

И лишь струя фонтанная бурлит.

(22.09.04)

* * *

Я хочу, чтоб ко мне приходили олени

И стояли, прося еды.

Я хочу в траву упасть на колени,

В зарослях лебеды.

Я хочу скользить в теплых водах озерных,

Едва рукой шевеля.

Я хочу найти средь лугов просторных

Листики щавеля.

Я не спать хочу, а видеть воочью

Светлой звезды луч.

Пусть ведет меня днем и ночью,

Пробиваясь сквозь вату туч.

(22.09.04)

* * *

Мне зренье странное дано,

Как пьяному сильно на взводе, —

Не дуло – восьми лепестковый цветок

Увижу, не сущий в природе.

И месяц, что бродит в ночи,

Усиленный прихотью глаза,

Умножен, и в небе торчит,

Как восемь таких же, без buzz’a!

Летящий впотьмах самолет —

Зеркальный шар на дискотеке,

Мерцает свет, несясь вперед,

И опускаю Вием веки.

А звезд – семь-восемь на одну —

Ах, в небесах столпотворенье!

Вот – дал Господь такое зренье —

Наградой, казнью – не пойму.

(23.09.04)

* * *

Smile! Улыбнись. Сложи лицо в улыбку

И сядь за стол.

Возьми перо. Без права на ошибку

Учти гугол.

Введи поправки средних и дисперсий

И прочих дельт,

И взвесь возможность добрых версий

И эвольвент.

(24.09.04)

* * *

Черная Маруся,

Черный воронок.

Выходили, труся,

На ночной звонок.

Выключены фары,

Выключен мотор.

Заскользили кары

Вниз под косогор.

Из-за занавесок,

Не включая свет,

Смотрит недовесок —

Слабый человек.

– Пронеси их мимо,

Господи, спаси,

Не отдай на мыло,

Мимо пронеси!

Шины на дороге

Очертили след.

На твоем пороге

Зажигают свет?

Тридцать минет, сорок

Или шестьдесят, —

Затаились в норах,

Из-за штор глядят,

Как по косогору,

Не включая свет,

Едут вниз моторы

В бесконечность лет.

(25.09.04)

* * *

Семь лет минутой пронеслись.

И дети взрослые, я – та же.

А правду зеркало расскажет,

Случайно взглядом задержись.

Не зря я не люблю зеркал, —

Сначала комплексы причиной,

Потом – морщина за морщиной,

За ними – черепа оскал.

Смеясь, подмигивает смерть —

Красоткой хочешь в ад слететь?

(27.09.04)

* * *

До цели пол-шага. И сразу – в кусты.

Безжизненно руки повисли плетями.

Вперед! Цель близка! Что скукожилась ты?

Боишься провала, победы, тюрьмы?

А, может, обвита страшилок сетями?

Распутайся, взвесь. Может, цель и не в том,

Не страх/неуверенность, может быть, держат.

Инстинкту послушны, сомненья корежат

И шепчут тихонько: Давай, отойдем.

Давай, отойдем. Медных труб испытанье

Пройти не сумеет слабеющий дух.

Пока поэтический дар не потух,

Спеши описать своих дней проживанье.

Спеши записать, если в силах писать,

Как солнце светило, как дождь поливает,

Как бедное сердце негромко страдает.

И богово – Богу успеешь отдать.

(29.09.04)

* * *

Золотая шуба,

Истинный мутон,

Весила, голуба,

Более двух тонн.

Тоненькая шея

Из воротника.

Дальняя аллея, —

Шорох ветерка.

Женская недоля —

Длинные власы —

Придавило волю

Тяжестью косы.

Сбрось же тяжесть шубы,

Срежь свою косу, —

Любо иль нелюбо —

За море несу.

Там свои заботы,

Там своя печаль.

Шубе нет работы,

И косы не жаль.

(30.09.04)

* * *

Слежу самолетов далеких движенье

В ночи.

Вся ночь переполнена звезд шевеленьем —

Молчит.

Луна проявилася. Ромовой бабой

Плывет.

А рядом мерцает кузнечик кудрявый —

Самолет.

Навстречу и дале, и дале навстречу

Спешат.

И ими заполнен хладеющий вечер

И сад.

(30.09.04)

* * *

Мне лошадка из Гжели носит браслеты на шее,

А ракушка хранит кольцо.

И они на столе стоят, не старея,

А стареет мое лицо.

Дориана судьба ли меня привлекает,

Или пусть все идет, как шло.

Бог ли знает, Бог знает,

Какое сегодня число,

Каким же годом календарь шарахнет,

А судьба зашифрует жизнь.

А роза все пахнет, так дивно пахнет,

И только держись, держись…

(01.10.04)

* * *

Устремляясь в долину, стремительно падаем вниз,

Только кроссы мелькают, и стремно от высоты.

Нашатырно-живительно пахнет лавр, что над дорогой повис,

И от летнего жара пожухли и ломкими стали цветы.

Желудевые пульки все целят в макушку попасть.

Стукотнёю и шорохом полон лес, будто птиц суетня.

Если выйти пораньше, в самом начале дня,

Можно встретить ленивого скунса и нанюхаться всласть.

(02.10.04)

* * *

Translate into English – такая морока!

В потугах старанья засохнешь до срока.

А как же Иосиф, а как же Набоков?

Что всуе великих тревожить в могилах —

Еще на губах не обсохли чернила,

А лезешь в английский свиным своим рылом.

И роешь словарик мучительно долго,

И в детство впадаешь – потрогаешь – колко,

И машешь в досаде мальчишеской челкой.

(04.10.04)

* * *

Высыхает на солнце белье —

Разноцветье на желтой веревке.

Высыхает мгновенно тряпье

Цвета вишни и цвета морковки.

На подносах лежат лепестки.

Жарит солнце. Саше подсыхает.

Самодельно-сухие духи

Соблазнительно цветом играют.

Лепестки и белье, и жара —

Раскаленное осенью время

Бабья лета. Остынуть пора —

Осмотрительность каплет на темя.

Не сегодня, не завтра, потом …

Жарит солнце… Истома нахлынет …

И бокалы с бордосским вином

В подкрепленье эротика двинет

(06.10.04)

* * *

Красавец-скунс сметает пред собой

Беспечных отдыхающих толпу.

Он шествует, он царственный герой, —

Они, визжа, рассеялись во мглу.

Осмелившись остаться на пути,

Лесного короля в глаза взглянуть —

Сожжешь свои, спалят его лучи,

И прокаженного тебе предстанет путь.

И я, обычаи веков храня,

Сбежать спешу от вони короля.

(10.10.04)

* * *

Густая краска в водоеме —

Схвати плотнее кисть рукой

И очерти рубеж земной

Для тех, кто ждет в небесном доме.

Малярной кистью проведи,

Черпая красок изумленье

Из водоема. Разведи

Прозрачной синью сотворенья.

Двумя-тремя штрихами меть

Пролеты птиц над водной гладью,

Склонясь над белою тетрадью,

Где записи творенья есть.

Они потайны. Расшифруй,

Что в силах, малую частицу,

И далее живи в миру

До зова – к тем переселиться.

(11.10.04)

* * *

Что-то львы разбегались в округе,

И шакалы воют по ночам.

Как-то пса нечаянной подруги

Скунсова забрызгала моча.

Каракурты бродят по дорогам,

Ядом дуба угрожает лес.

Заберешься в воду на немного —

Вирус наготове – жди герпес.

Из дому ни шагу – обжигает —

Ультрафиолетны небеса.

Берегись, природа наступает —

Царь природы в доме заперся.

(13.10.04)

* * *

Ствол в складках – так напряжены

И сухожилия, и жилы

Гиганта. В чернь обожжены

Кора и кольца серцевины.

Слоновой ствол ступил ногой

На камень – затрещали горы,

И буйный, рвется над землей

Циклон, ударившись о кроны.

Тысячелетья пронеслись.

Пришли и стаяли торосы.

Продлится жизнь, исчезнет жизнь —

Все в этом мире под вопросом.

Он жив, ответом – се ля ви!

Живет, перенося пожары,

И стоя, Спасом на крови

Встречая новые удары.

(14.10.04)

* * *

Смеркалось – час меж кошкой и собакой.

Фонарь краснел Луной над горизонтом.

И поднебесная еще не скрыта мраком —

Лук-Ойевым ночным холодным зонтом.

Птиц черный перец просыпался над Землею,

Гоним метлою воли неизвестной,

И холодок с горы сползал змеею,

Неразличимой в сумерках предместных.

И теплый ветерок, в контраст с холодным,

Дул в фордевинд идущим многомильно.

И надо одеваться всепогодно,

Поскольку климат неустойчив сильно.

(15.10.04)

* * *

Мы взяли шмеля опылять блю потэйто,

Колибри – ей фризии и львиный зев.

И Флора, ответив зеленым приветом,

Ушла за туманами. Время к весне.

К весне номер два. Снова брызнули розы,

И кто-то неведомый спутал сезон —

Октябрь на пороге. Весна на дороге.

Считай, как захочешь, на личный резон.

(16.10.04)

* * *

Стаканы, отбрякав пять тактов Кармен,

Утихли, испугом дыша.

Портьерой из бархата дождь прошуршал,

Шепнув мне – Жди перемен.

Спектакль хризантем начался во дворе,

Поклоном приветствуют дождь.

Туманом цыганки летят по горе

Бесплотность свою превозмочь

В той пляске бессмертной, начав на хребте,

Сильнее законов и стен.

Стаканы отбрякали такты Кармен,

Кастрюлька кипит на плите…

(18.10.04)

* * *

О, Боже мой, как изменилась погода!

Вчерашней жары уж не помнит никто.

Какая тут, право, природа шалава,

Капризная девка, что скажешь на то.

Я достану теплое белье,

Я надену платье по-старинке.

Льет погода, проливенно льет

За окном, как на дурной картинке.

Электричество везде включить,

Света, света добавлять повсюду.

Дождик не сумеет замочить,

Пессимизмом связана не буду.

Сяду я, калачиком свернусь

В кресле, а на ноги – одеяло.

За окном, конечно, просто гнусь.

Я в тепле, а это уж не мало.

(19.10.04)

* * *

Маленький киви похож на крыжовник

Вкусом и видом. Вот чудо!

В нежное нежно ткнешь пальцем,

И сотни

Зернышек брызнет повсюду.

Ай, вот теперь вытирай пол повторно,

Не было дел, так поди ж!

Маленький киви отправлю проворно

В рот, где темно и где тишь.

Быстро откусят и носик, и хвостик

Острые зубы ловца,

Время потратив в уюте – довольстве,

Киви сжуют до конца.

(20.10.04)

* * *

Куда спешить? Пред нами вечность.

Горит ночник свозь ночи мглу.

Ушел в безлюдие Предтеча,

Ушел и Он. Чего же жду?

Земля неспешно ось качает,

Меняя климат на ходу.

Вулкан, мой тезка, засыпает

В жару. Проснется весь во льду —

Геологическое время.

Несоразмерен жизни миг.

Вселенной карта переменит

Координаты. В даль помчит

Планета по другой орбите,

Развалы жизней холодя.

Прилежный, любопытный зритель,

Моих следов не находя,

От хобби вновь к делам вернется,

Иль равнодушно отвернется,

Бесперспективность утвердя.

(21.10.04)

* * *

Ох, беспокойно. Тучи надвинулись.

Дождь по прогнозу на ночь.

Станут святые в День Хеллоуина

Воду в ступе толочь.

Козлобородые, тихие с виду,

Все собрались на канун.

Будет коррида, все на корриду!

Разом за разум – ум.

Брат встал на брата в корриде рогатой.

Вию откройте глаза!

В них отразится кто-то распятый,

И разразится гроза.

Шторм разразится в ночь Хеллоуина,

Щеки раздует норд-ост.

Сдует в неведомо брадо-козлиных,

Бедный очистит погост.

Снова старушки свечки затеплят,

Губы платочком утрут.

Утро наступит светлое-светлое.

Нежити снова уснут.

(27.10.04)

* * *

Пора дождей от октября до марта

Включительно. Не высушить белье,

Ни Триоле, ни Сартра

Ни почитать на воле. Льет и льет.

Что надо человеку? То – все жарко,

То мокро. Поневоле в небесах

Не слушают его нытья. Флюгарка

Небесная скрипит на тормозах,

Своим законам в лад. Барометры земные

Сошли с ума, зациклившись вконец.

И где-то спелись ворон и скворец —

Насмешники пока еще живые.

(28.10.04)

* * *

А капельмейстер-дождь

Не знает сна-покоя.

В божественную ночь

Он музыкантов строит.

Налаживает тон

Скрипичной темы капель,

Чтоб танцевать гран-рон

Слетелись стаи цапель,

Чтоб пеликан приплыл,

Подняв крылами пену,

Чтоб городок ожил,

Иссохший в серых стенах,

Чтобы розы вновь цвели,

В октябрь весну почуя,

Прогнав жару с Земли

Прохладой поцелуя.

(28.10.04)

* * *

И с каждым шагом вверх

Я поднимаю горы

Перед собой и с ними небосвод

В цвет бледной бирюзы.

Две борозды

Оставил самолет —

Он прорезал просторы,

Казалось, без помех.

Жеманных орхидей

Изогнутость побега

Оповещала близость рождества

Цветов очередных.

И в них

Явление сродства

Домашнего ночлега

И безнадзорных дней.

Залей винцом впотьмах

Иссушенное горло.

Со скатерти наощупь в рот смахни

Остатки пирога.

Забыты на югах

Снегов далеких дни,

Обязанностей жернов,

И страх, и тлен, и прах…

(02.11.04)

* * *

При синем – как-то чересчур.

Но в пасмурь яркие осины

Являют сердца именины

И глаз улыбчивый прищур.

Но бешено частит пульсар,

И силы покидают бренность.

Осенней жизни постепенность

Перемогает летний жар.

Из положенья лежа взгляд

Лишь искоса поймает блики

Сикоморы у дома. Крики

Смешливых птиц не веселят.

А все же – капля синевы,

И снова – вроде живы вы.

(03.11.04)

* * *

Починена крыша. И курочкой-рябой

Стоит средь других, супер-важных и целых,

В своей первозданности заматерелых.

А довод – забавно – конечно же, слабый.

Ноябрь. Трава зеленеет поспешно —

Дожди октября ее в рост подтолкнули.

А розы к зиме посрезали. Заснули

И спят, голоногие, тихо, безгрешно.

В разорванном облаке капля лазури

Исчезла в момент, не успев объявиться.

Купание в озере только приснится,

А ноги согрею в искусственной шкуре.

(03.11.04)

* * *

И к десяти приходит срок —

Стихают болтовня и шашни,

И шум воды и топоток —

Пустеет дом. И вот я в башне

Слоновой кости. Нет нужды

По двадцать раз сказать – вставайте.

Девятым валом тишины

Нахлынет глухота на вате.

И чтобы старые мозги

Не высыхали от безгласья,

Пишу, пишу, пишу стихи

И бормочу их – часть за частью.

(04.11.04)

* * *

И вот уж сын мне не печатает стихи,

И грамотность его не заморочит.

И друг мой верный, муж, на раз-два-три

Клавиатуру не курочит.

Те мелочи я делаю сама.

Да чтоб все суфражистки околели!

Я не хочу одна. Я – не – хочу – одна!

К чертям весь феминизм, на самом деле!

Хочу, чтоб все вертелися вокруг —

Шумели, мучали, толкались.

Ах, милый друг, мой милый друг,

Как рано мы вдвоем остались!

(04.11.04)

* * *

Ну, холодрень! И щек не гладит

Луч солнца, глянув из-за туч.

И летних босоножек закаблучь

На раскаблучь кроссовок осень ладит.

Ладонь, согрей холодный нос,

Потри остынувшие пальцы.

Ну, сырость! Хуже, чем мороз,

Заклинит, словно ткань на пяльцах.

Сама пригреюсь, обхватив

Стакан с горячим чаем.

Всю душу замотает

Дождя мотив.

(04.11.04)

* * *

Я играю в стихи, как дошкольник играет в войну —

Не познав – не узнав, что такое, зачем и почем.

От провала похныкав, от удачи пуская слюну

И забыв через часик, куда гол забил он мячом.

Так и я, между тем, ухожу на часок в мир иной,

Где иные законы, иные слова и мотив,

Где прощенья не просят, а сами, беспечно простив,

Забывают на час о своем и кто ты такой.

И вернувшись оттуда, я снова какая была.

По лицу не узнать, что пишу я стихи втихаря.

Архирейская мать, кто поверит ей, тихо жила.

Вот и я никому не скажу, как зимой зеленеет заря.

(04.11.04)

* * *

Я – сиамский близнец – так решила, коль есть две

макушки.

Предсказали мне кто-то, что будет и двое мужей.

Я никак не могу угнездиться на здешней подушке,

А о первом не помню, как не было в жизни моей.

Да, двоична моя бухгалтерия жизни, как спорить.

Два отца постучались и скрылись в туманной дали.

Стала матерью бабушка мне, чтоб и это удвоить.

Няньки две, а родные два города ли?

Да и нации две мне судьба подсудобила, стерва.

У каких алтарей мне придется склониться к земле?

Ждет третейский судья, когда лопнут гибридные нервы,

И каким же путем в бесконечность отправиться мне?..

(04.11.04)

* * *

Водой наполняясь, чайник бренчит —

Ударник в оркестре осеннем.

За ним поспевая, ливень частит

Частушки свои, окоселый.

А розы в остатках упали в цене —

Некстати глядятся под ливнем.

Зализы дождя на дощатой стене

Скажу – однозначно, противны.

Но чайник бренчит и мажорит мотив

На фоне дождя – диссонансом.

Пускай себе. Скоро и дождь прекратит

Пускать пузыри контрадансом.

(14.11.04)

* * *

Ноябри непохожи. Тот, прежний, манил

И теплом, и ночами без края —

Был и сплыл, был и сплыл.

А теперь по ночам завывают

Непогоды, дождями полны,

Холода спелись с ветром волками.

Беспокойные метео. Сны,

С храпом смешаны, в бок затолкались.

Ничего. По утрам выхожу

Собирать роз последних обрезки.

Не смогу объяснить – нахожу

Непонятно чужому, довески

И добавки – приправы чутью,

Как охотнику, запах добычи —

В серый день, в непогодь получу

Лета, роз – хоть и в малых количествах.

(15.11.04)

* * *

Здесь мне не жить – знай свой шесток —

Не проходить по анфиладам.

Какое слово! И не надо.

Но между строк —

Какие дивные дома —

В своем покое не доступны.

Судьба, все планы дерзко спутав,

Комедии сюжет дала.

Не знали, как там, за бугром.

Забыто, как когда – то было,

Где сердце прадедов остыло —

В дому родном.

Там дом держался, как костяк,

А мясо рода нарастало,

Каких бы вечных передряг

На долю им не выпадало.

Забыто, как ни суетись,

Как ни держись за мемуары.

Той голубой, той из муара,

Той ленты Анне не найти.

(16.11.04)

* * *

Что ни выезд – облом.

Может, сесть тараканом за печку,

Или мышью за веник. И дом

Не менять на чужое крылечко.

Но бодлива корова моя,

Хоть давно и рога обломали.

Чу! Труба зазывает в поля,

И нетоптаны тропы, и дали

Заливает туманная серь.

Врет ли азимут, путает компас —

Ждет Земля, пахнет вьедливо космос —

И открыта дорога потерь.

(18.11.04)

* * *

Чернильный цвет – чернил непроливайки.

Стальное перышко – звезда и восемь-шесть.

Кэмп Нит Гедайге, где ты, Нит Гедайге?

В газете жесткая бумага, словно жесть.

Прочитано – забыто в туалете.

Грязца свинцовая на пальцах до сих пор.

Собак породы, речи Брежнева на съезде, —

Как вспомню, так желудочный запор.

Семь лет, как не читаю те газеты.

Забыта очередь в заветный уголок.

Прощай, совок, любимый мой совок.

Хранят мой облик коммунальные клозеты.

(18.11.04)

* * *

Выпью таблетку простой валерьяны —

Корень – мяун.

Он для кота соблазнительней плана

(Людям – плывун)

Выпью таблетку и кровь утихает,

Пульс не стучит

В сердце. А страхи в туман отступают,

Разум молчит.

Суд ли, таможня, какое начальство —

Ручки дрожат.

Выпью таблетку. С покойным нахальством

Выдержу взгляд.

Беды, заботы – все побоку, если

Вместо кота,

Я валерьяновку хлопну и с песнями

Взад. Лепота!..

(18.11.04)

* * *

Оранжевой луны оранжев полуслед

На ряби океана.

И странен свадебных подружек бег,

И вечер странен.

Сильфидами порхают по песку,

Шелка роняя.

Роняя роз букет беспечно на ходу —

Ночная стая.

И чопорен гостей застывший стол —

Марионеток.

И освещен луной безлюдный мол

И фальшь монеток…

(20.11.04)

* * *

Где дворник? Синий чистый пол

Замусорен клочками облаков.

Неряшливый гуляка тут прошел.

И где он столько снега здесь нашел,

Как будто он бродил среди снегов.

И кто – то граблями водил по облакам,

Чертя дорожки вдоль и поперек.

Несется вдаль, гудит аэроплан.

А ниже – синий пол – бездонный океан.

И нереален этот шмель и одинок.

(20.11.04)

* * *

Лихорадка отлета. Билеты, трансферы и визы.

Опоздать – не успеть. Чуть промедлишь – и поезд ушел.

Загремишь под фанфары (на выход)

из-за таможни каприза

И пойдешь по этапу Владимиркой – руки на стол.

Просто игры фантазии, разбушевавшейся вволю.

Самолет на Эл-Эй к ангелочкам везет, не спеша.

Вот и гамбургер подали – стюарды ловко проворят, —

И на Мексику дальше, чтоб Мексикой дальше дышать.

Куртку снять, свитер снять, брюки прочь,

чтоб живьем не свариться,

К океану приникнуть, прилечь в его теплой воде.

Я свободна до пятницы, и ничего не случится.

Лишь вулканы, цунами, жарища и мушка це-це.

(30.11.04)

* * *

Сеньоре красного вина!

В дворце карминном, где полночи

Играет музыка, и сна

Не знают гости, и рокочет

Бессонный Тихий океан.

И начинается роман

О райских кущах в полнолунье.

Но кратких дней полубезумье

Запомнится надолго ли?

Лишь метки времени в пустые

Глаза, как искры золотые,

Вжглись и растаяли вдали,

Как тают в море корабли.

(01.12.04)

* * *

Берегись, барракуды! —

Стальною иглой

Прошивают волну за волной.

Посмотри, осьминог

Будто бомбы бросок —

Вдруг растекся по камню смолой.

Желтохвостая стая

Коралл объедает.

В ней включен часовой механизм.

Вот плывут все налево,

Будто как угорелые.

Вот направо – и все как один.

А мурена угрюмо

Угрем вьется, и чудно

И чудно с нею плыть у камней.

Береги свою шкурку —

Океан, он не шутка, —

Обдерет о коралл до костей.

(02.12.04)

* * *

Все меньше и меньше сюжетов осталось —

Об этом писала, о том.

Ужели и впрямь, говорят, исписалась,

Взглянуть на листы – целый том.

А жизнь – она резвою мушкой порхает.

Присядет на лист, улетит.

И муза повсюду за ней, ускользает —

Не ждет, как очнется пиит.

Как встрепанный вскочит, хватая рукою

Очки и бумагу, и зря.

А вишня цветет, с ума сойдя зимою —

В начале – перед первым декабря.

(02.12.04)

* * *

Океанские болота.

Мангры без конца.

Крокодилу неохота

Жирного тельца

Лопать днем. И мы спокойно

В зарослях плывем.

Нет прилива, и довольно

Места нам вдвоем.

Впятером. Большая лодка,

Гид и рулевой.

Оставляет быстроходка

Лотос за собой.

Птицы не спеша летают.

Вьет гнездо термит.

Зимний день располагает,

Солнце не палит.

Соответственно размякли

Зрители – ох, ах!

Посмотрели для разрядки

Разных черепах.

Плавают черепашата,

Мама уплыла.

Направленье – до заката.

Где-то Шамбала.

Там на черепаху ляжет

Тяжесть всей Земли —

Гималаи, Тихий. Даже

Груз моей семьи.

Тяжесть дум и груз заботы —

Черепаха спит.

И проходят годы, годы.

И Земля стоит.

(03.12.04)

* * *

Ожидали дождя – обещался прогноз на субботу.

В понедельник все ждем – ни грозы, ни дождинки – синё.

Выполняют свою, не понять нам, небесную квоту.

Заливают соседей и с юга, и с севера. Всё!

А хотелось немного. Готовили банки и баки,

Убирали дорожки из планок, боясь, что промокнут дотла.

А забавной английской пословицы кошки-собаки

Не валились с небес вместе с ливнем. Такие дела.

(05.12.04)

Зурна

Сиротка-сирокко летит по пустыне,

Пески поднимая ввысь,

Тяжелых частиц наметая в низине,

А тонкие унеслись.

Сиротка-сирокко рыжеет от злости —

Таков для пустыни тон.

Едва пропускает насквозь лучи солнца,

Барханы несут урон.

Сиротка-сирокко оазис накроет,

Засыплет весь караван.

На месте жилища пронзительно воет,

И вырастает бархан.

Сиротка-сирокко уймется не скоро —

Приемыш в семье ветров.

Его воспитала пустыня сурово

И выкормила песком.

Зурна запоет заунывные суры,

Скрипит на зубах песок.

И воет истошно песчаная буря —

Назойливый голосок.

(04.05.06)

Груда роз

Груда вянущих роз на столе, где обедаю днем.

Лепестки, высыхая, дают Гринуэю сюжет.

Фантастичны оттенки под яркого солнца лучом.

Просвещенные люди, Гринуэй утверждал,

понимают, что бога нет.

А как хочется бога, как нужен советчик-отец,

Ясновидец, защитник в том мире жестоких людей.

Ах, как страшен конец, беспощадно жестокий конец —

Отодвинь его, верю в тебя, милосердный, спаси, пожалей.

Груда роз многоцветная стала бумажно суха.

Фантазийна идея их смерть на столе наблюдать —

Смена роз на кустах (и людей a propos) не плоха.

Как тепло, между тем, и какая стоит благодать!

(05.05.06)

Семейство вороновых

Грифов гоняет пара ворон —

Будто собаки вцепились в медведя,

Лают, за ляжки дерут. Напролом

Лезет зверюга прорваться сквозь сети.

Каркают птицы, как свора собак —

Грифы неспешно планируют мимо,

Будто не парой вороньей гонимы,

Будто так надо и хочется так.

Птицы опасны в брачный сезон.

Грифы рискуют немногим, но все же…

Их прогоняет пара ворон —

Как и в Москве – абсолютно похоже

На пешеходов бросалась одна

С карканьем лающим сильная птица.

Коль не поспеешь в момент уклониться,

Рваная ссадина нанесена.

Волос-писатель с них начинал,

Тем и запомнился – бирку повесили.

Самое умное птичье семейство —

Брат-орнитолог как-то сказал.

(06.05.06)

Мародер

Он не хозяин. Нет – он мародер,

Ворвавшийся в захваченный им город.

И в нем живущие – для мародера – сор,

Гонимый ветром. Слезы их – умора.

Он не хозяин. Нет – он мародер,

В другую жизнь ворвался и жирует.

Платите дань. Властитель, он пирует.

Несите жрать, он на расправу скор.

Он не хозяин. Нет – он мародер.

Ограбил души, осквернил, изгадил

Он стены дома. Ставит он запор —

Теперь он царь, и кто с ним сладит?

Он не хозяин. Нет – он мародер.

Вписался, впился, кровь сосет и – скромен.

Я не хозяин здесь, и каждый волен

Меня прогнать из дома – и на двор.

Он не хозяин. Нет – он мародер.

Он много лет за просто так устроен.

Штаны – за то и держат, как героя.

Альфонс-пиявка. Таковым и пер.

(07.05.06)

Превращения

Апельсиновых рощ аромат

Оглушает, влетая в открытые окна машины.

Под колеса летят, убегая куда-то назад,

Шелковистые нити новой дороги в долину.

Апельсиновых рощ аромат

Заполняет, лаская рецепторы носа и легких.

Вдох. И выдох не хочется делать. И тихое – ах!

Все качается шариком детским на елке.

Апельсиновых рощ аромат

Опьяняет, давая фантазии новые силы.

В апельсиновых рощах превращается в нимфу сивилла,

Проповедник – в сатира.

Абзац. И конец. Шах и мат.

(08.05.06)

Сквозь паутину лет

Прошло сто лет. Минутные друзья

Тропы туристов, промелькнув, исчезли.

В сверкании снегов плывет Башкирия,

В молчании лесов, свободе от болезней.

Снега… снега… И караван саней,

Пар от лошажьих спин, отчетливый под солнцем.

Костер дымит. И от походных щей

Носы воротят только инородцы.

И тишина… Сквозь паутину лет

Лишь скрип саней, да голос чей-то слабый

Ведет мелодию.

Охрипшей старой бабы

Неявственны слова.

И слушателей нет…

(10.05.06)

Музыкальная школа

Бесконечных ожиданий незатейливый сюжет

Межеумочных топтаний под дверями в кабинет.

А из дверей кабинета, как у входа в вечный рай,

Звуки понеслись квартета,

Заливалися квинтеты,

Зажеманились секстеты,

Засиропили септеты,

Хорохорились октеты —

Ах, сынок, играй, играй.

Пальцы ловкие гитары щиплют струны серебра —

Раскатилися кораллы, рассыпают кружева.

Вьет мелодия узоры.

Муза пламенем летит.

А под материнским взором

Сын взъерошенный сидит.

(14.05.06)

Ласковая сила

Светлая зеленая сильная волна

Оникса, нефрита – цвета глаз ундины,

Поднялась и хлынула через край борта

Лодки, забежавшей на стремнину.

Утлое суденышко мечется вьюном,

В ласковых объятьях ощущая силу.

А стена зеленая то набок завалила,

То, из лодки выбросив, опоит вином.

До потери пульса, темноты в глазах

Допьяна зеленым опоит, до смерти.

Бесы, водяные, кикиморы и черти

Закипят в воронках, бурей в бурунах.

Воют на порогах, стон стоит в горах.

Ласковая сила тащит к океану,

Где утихнут страсти, позабудешь страх,

Где поют ундины – там залечат раны.

(22.05.06)

«Е А»

Элизабет Арден – графическое имя:

Сначала рыжий завиток огня

Над мелкими веснушками. Разиня,

Насмешница – ну, копия меня.

Потом набат. Наплыв и низкий гул —

Призыв на поле битвы и пожара,

Пылавшего от молнии удара,

От искры огненной, что ветерок раздул.

«Е А» – на банке с кремом. Четкий стиль

Чертежника – печатал эти буквы.

Дам энглизированных чопорный мотив

Пленяет сухостью рисунка.

В каких извивах памяти моей

Осталось тенью от подарка

Французско-родственных друзей

«Е А» – на крышке старой банки?..

(23.05.06)

Старинный альбом и камея

Накладка зеленого оникса. Дева младая

Спускается в легкой тунике напиться к ручью.

Склоняется, тонкую ткань приподнимая,

Спешит, доверяясь наитью, инстинкту, чутью.

Спасайся, беги, лети, дева! Но стала,

Дрожит, простирая нежные руки в мольбе.

Охотников стая, кентавров грубая стая

Бросается, дико гарцуя, к самой воде.

И боги, предвидя ужасное это событье,

Тотчас превратили в дерево деву (браво и бис!),

Кентаврам не дав девой взахлеб насладиться,

А деву упрятав в дупло – на пока – совершенства каприз.

(24.05.06)

Невольно узнаю в волнах

Жеманных дам, галантных кавалеров

Портретная толпа застыла на стенах.

Из дальней дали, из дворцовых интерьеров

Они с улыбкой смотрят на меня.

С насмешкою. На что я трачу силы,

На что потратила – ума не приложу.

С высот седых смотрю на сюр постылый —

На прошлое. И им не дорожу.

Но каждый миг сегодняшнего дня

По капле драгоценной измеряю,

И долго ли продлится он, не знаю.

И знать не надо – лишняя возня.

Но отчего прозрачной тон воды

Напоминает лестничные марши

В перилах оникса дворцовой старины, —

И глубже… дальше… дальше… дальше… дальше…

В том детстве… недоверчивом, пустом…

Альбом ушедшей бабушки старинный,

Покрытый ониксом, как во дворце перила,

И узнаванье глаз ундины – волн…

(25.05.06)

Кадр уходит

Еще в глазах зеленый взлет волны,

Еще в ушах волшебный глас ундины,

И очи оникса глядят из глубины,

Безмолвной жаждой жадною палимы.

Еще гремит, грохочет перекат —

Стоячих волн безумствующих стая

Толпится в русле. Водопадов ряд

Приподнялся, добычу поджидая.

Еще цветы не расцветали те,

Что принесут в неведомое место,

А кадр уходит дальше в темноте

Туда, где никогда не будет тесно.

(26.05.06)

Мега-разрешенье

То холод, то жара. И мураши по телу.

Гусиной кожи плащ сменяет нежный шелк.

Холодный ветер норд из ледяной капеллы

Дыряв. И сквозь него термальный льет поток.

То холод, то жара. Какое наслажденье!

Ультрафьолет летит, взорвав частотный строй.

Прозрачен горизонт до мега-разрешенья,

И фаллос высится соседнею горой.

То холод, то жара. Веселая погода.

Роняя пеной плоть, кентавры поднялись.

Весь мир осеменит безумная порода,

Коль скучный резонер тут рядом ни случись.

(27.05.06)

Соседи

С кошкой я по-русски говорю,

И с китайским деткой говорю по-русски, —

Слушают с вниманьем звуковые закорю —

Чки, что речью чуждою несутся.

Эта речь естественно лилась

В болтовне соседской и семейной.

Мелодичных нот незыблемая власть

Незаметна в суете житейной.

Радикальных потрясений переплет

Исказил пространство измерений,

Изменил мелодику произношенья нот

Речевых – соседей по вселенной.

Где же те, которых сохраню

В памяти, разборчивой затейно?

Кто откроет дверь, – я у порога позвоню,

Ожидая встречи с нетерпеньем?

Нет иных, другие далеко.

Нет меня, отсутствую, исчезла.

Ах, соседи, времечко сквозь пальцы утекло, —

В памяти торчит, как штырь железный.

(28.05.06)

Мимикрия

Зеленый листок к облицовке бассейна

Прилип. Повнимательней – то не листок.

То бабочка крылья раскрыла, в ничейной

Земле для себя подыскав уголок.

Лети, улетай, торжество мимикрии, —

Волною, наполненной хлоркой, сметет.

Твой легкий порхающий быстрый полет,

Как дерзкая шутка к полету Валькирий.

Они не прощают, они не простят —

Приносят погибель взметнувшие плети.

Легонько пихнула в подмоченный зад —

Лети! И, дай бог, птиц голодных не встретить.

(29.05.06)

Этюд

Что он Гекубе, что она ему?..

Он светлых муз транслятор недостойный, —

Как роза, полита водой помойной,

Сияет чистотой, наперекор всему.

И силой светлой музы увлечен,

Омылся слушатель прозрачною слезою

Непрошенного счастья. Легкий челн,

Сплетенный звуками, несет его, покоя.

Гитарный перебор на крохотном дворе

У входа в кухню, где пыхтит жаркое с луком, —

Этюд несложный «Рига в сентябре» —

И слезы – резонансом звукам.

(30.05.06)

Лампа Тифани

Волшебный вечер от убийственной жары —

Дистанция огромного размера.

Стеклянный стол под лампой Тифани,

И одинокий ужин на пленере…

Плетеный стул не занят визави,

Одна тарелка после ужина не мыта.

Дассен поет о сказочной любви

В соседнем дворике на диске позабытом.

Далекий гул вечернего шоссе

Наплывами несет прохладный ветер.

Закончен день. И засыпают все.

И лампа Тифани не светит.

(31.05.06)

Священные коровы

Еще чуть-чуть. Каких-то пару лет

И младший улетит, не чувствуя потери,

Срывая кокон, сбрасывая сеть,

Связующую нас доселе.

Мерещится, чуть притворю глаза,

Московский двор и детская площадка.

И косолапит сын. И силится сказать

Ужасно важное про ведрышко с лопаткой.

И дальше, дальше… Вот и шелк волос

Забыт давно под жесткой шевелюрой.

Подумать только – сын подрос.

Нет, вырос, взрослою покрытый шкурой.

Иди, мой взрослый сын. Тебя зовут

Неведомые дали и просторы.

Не заблудись. Священные коровы

Родного очага неутомимо ждут.

(01.06.06)

Девятый год

Мелькнула тень, потом еще —

То к солнцу рвался в поднебесье

Стервятник. Никакой просчет

Не допускался, ни малейший.

И ни в какой аэроплан

Не сможет заложить конструктор

Движенье перьев и хвоста,

Ведущих в небеса так круто.

И Архимедова винта

Законы обретя инстинктом,

Он получил без меры власть

Над атмосферным нимбом

Земли. Жасминовый поток,

Струясь в течении прогретом,

Нес птицу. И девятый год

Шел в лето незаметно.

(02.06.06)

Герань

Простецкий цветок – суть мещанского рая,

Из мятых кастрюлек и битых горшков

Самозабвенно он пер, расцветая

На подоконниках черных домов.

Трамваи гремели на поворотах,

Пыль засыпала окон переплет.

Он к солнцу бросался морскою пехотой,

В атаку на солнце, тьме наперекор.

Здесь столько оттенков, сортов сотворили,

Огромных кустов непомерную рать.

За неприхотливость и яркий наряд

В России герань, как родную, любили.

(03.06.06)

Недолет

В том ресторанчике, где сами варят пиво,

Где крыша не прикрыта потолком,

Уселись, ожидая терпеливо, —

Дадут ли хлебов, и напоят ли вином.

Для нас с тобою наловили рыбы,

Зажарили ягненка на огне.

Разделим хлебы поровну до – сыта,

И травы на приправу до – вполне.

Вина глоток… Как красное играет,

Насыщенное соками глубин,

Сгущенной крови тон напоминает

И Пиросмани – терпкостью горчин.

Эффектом Допплера еще один промчался.

Провыло и затухло… Огонек

На тормозной площадке закачался

Вином в бокале. Сгинул… Недолет.

(04.06.06)

Встаю

С пронзительной тоской прощанья распрощалась.

Рвала по мясу. Шрамы заросли.

Осталось так немного жить вчерашним —

И дети взрослые, и хроника семьи

Идет к концу. Иное завещанье,

Чем Пимен-летописец получил,

В девятый год свершаю – в меру сил —

Устройство анти-миропониманья.

Переболев, отпала чешуя.

Отбросив хвост, как ящерка, былому,

Хватающему хищно за подолы,

Встаю. Из пены. Я?..

(09.06.06)

Нашествия

Термитов морят. Мелкое созданье

Берет числом несметным, истончая

Жилища, деревянные сараи,

И в стенах беспардонно партизанит.

А помню я иное. Тараканы,

Бесчисленны, как полчища татар,

Одолевали. Незаметны раны —

Заметные уроны, что в пожар.

Клопы, как знак особого несчастья.

Вши – символ истощения людей.

Я все прошла, сквозь всякие напасти —

Природы бич и голод-лиходей.

Вода, как с гуся. Памяти флюгарка

Еще шуршит обрывками, как в сон.

Вдруг в одночасье вспыхивает ярко —

Вот, например, – термитов гнали вон.

(10.06.06)

Чтоб слетались

Тормозит рывком знакомый запах.

Где он, где же? Где? А вот —

Укрепившись на зеленых лапах,

По земле жасмин ползет.

Мавры понимали в ароматах —

В колдовской манящей темноте

Рассыпали лепестки в халатах,

Масло лили в пуп на животе,

Дочерей Жасмином называя,

Чтобы женихов приворожить,

Чтоб слетались, словно чаек стая

На базары птичьи гнезда вить.

(11.06.06)

Жареный петух

Огромный аммонит застыл в известняке —

Спиральной раковины отпечаток четкий.

А в море под горой – там плавают подлодки.

От отпечатков тех совсем невдалеке.

Иль в мергелях. Ровесники его

В иных морях вели иные битвы.

Моря цвели в тонах иной палитры,

Чем крашены подлодки. Перископ

Сменил глаза. А эхолоты – слух.

А, может, в глинах юрских. Наутилус

Еще плывет. И жареный петух

Еще не клюнул астероидом марину.

(12.06.06)

Отойдет

Средневековых ритуалов вязь

Студентов с членами директората

Объединит, затейливо змеясь,

В дни окончанья бакалавреата.

Квадратом шапочка и мантия. Студьозус

Воспроизводит стародавний образ.

И тянется студентов череда

Чернофигурная, как греческая ваза,

И полная финального экстаза

Перед прощаньем с прошлым навсегда.

Кончен – забыт карнавальный обряд.

Шорты и шлепки венчают наряд.

Объятья, пожеланья, поздравленья.

Последних поцелуев влажный чмок —

Кончается еще один урок,

И Alma Mater отойдет в забвенье.

(13.06.06)

Непомерный груз

Как тяжела рука, как ноги не идут!

Все существо противится усесться за компьютор.

Малейший знак, забот грошовых зуд —

И мой трамвай – вперед! коль дергает кондуктор.

Но пробил час – манкировать нельзя.

И стирка кончена, салаты наготове.

Обед и ужин есть – идите, граф, стезя

Вас ждет. Идите – поневоле.

И граф (графиня) – ай, да молодца!

Мы из графьев – писак и графоманов —

Встает босой – для большего сродства,

Зад оторвав от мягкого дивана.

Тут телевизор, там бассейн, арбуз,

И шум, и солнце серый мозг растопит.

Но поднята рука, взят непомерный груз —

И первая строка скользнула из подлобья.

(14.06.06)

И все не так

Китайской детворы я наблюдаю рост —

Вот встали на ноги, велосипеды взяли.

Суют повсюду любопытный нос —

Им разрешают все, чтоб только не орали.

Гран-па и гран-мамА пасти не устают,

Приехав специально из Китая.

Язык ни в зуб ногой не понимая,

Улыбками соседей признают.

Я пользуюсь и, обращаясь к ним,

По-русски говорю, как дети симпатичны,

Что внук мой далеко и мне недостижим,

Но ничего. И все не так трагично.

(15.06.06)

В движении к зиме

С дести до четырех дня ультрафиолетом

Пылают небеса – Ярила стрелы шлет.

Зеленая Земля, прекрасная планета

В пространстве мировом уносится вперед

В движении к зиме. Поверить невозможно,

Что где-то льют дожди, что где-то снег лежит.

С дубиною жара за дверью настороже —

Шарахнет по башке и череп размозжит.

Куда бежать в жару печальному еврею,

Хрестьянину куда от зноя убежать?

Оставим мусульман – и те в жару звереют.

Буддистам хорошо – в нирване благодать.

(25.06.06)

Железный лязг

Горы зажелтели. И зеленый

Бархат заливает светлый беж.

Осыпаются каштаны. Раскаленный

Солнца диск сжигает бульдонеж.

Опустынил город жар жестокий.

Лишь машин железный лязг тяжел —

Сквозь закрытых окон частокол

В уши льет свинцовые потоки.

С неба кванты путь находят к жертвам —

Ультрафиолет жестокосерд.

Жерла изливают ярость недр.

Жизнь по сути вся жестокосерда.

(26.06.06)

Глобальное потепление

Розовые вишни побурели нынче.

Розовый кустарник обожжен дотла.

Скрюченные ветви, стиснутые в клинче,

Взорванной надолбой рвутся из ствола.

Мощными дождями лило полугодье.

Полугодье – жуткая жара.

Радовались люди мокрой непогоде,

Антиподом – летняя пора.

Небеса радели, все резервуары

Заполняя дождевой водой.

Летом переходят на режим сухой,

Угрожая вспышками пожара.

Было так прекрасно – климат изменился.

Потепленьем перегружены мозги.

Опрометью в прошлое беги! —

Пугана ворона и куста боится.

(27.06.06)

Что с того?

Кроссворд, шарады, ребусы – разминка для ума.

Стихи, мои спасители, на помощь!

Шуршит сухая торба, опустелая сума.

И что с того? Смотри на жизнь попроще.

Собаки лай и скунса вонь, и дикая жара —

Для мирной жизни не найти условий.

Привязана я к дому с самораннего утра.

И что с того? Смотри на жизнь спокойней.

Провалы в памяти, суставы, руки-ноги – никуда.

Машина вдребезги. С приветом, Паниковский!

О чем я, бишь? Забыта лишь такая ерунда.

И что с того? Смотрю по-философски.

(28.06.06)

Энтропия

Припозднилась с делами. Не желая меняться,

Энтропия константой была.

И посуде немытой пришлось оставаться.

Непонятно, какие дела.

Привалила удача. От минуты отъезда

На работу любимой семьи

До полдня говорила с Москвой, и полезно

То общение в годы мои.

И не менее часа болтала с соседкой,

И по шкуре скользили лучи, —

От депрессий общеньем и светом нередко

Предлагают лечиться врачи.

Хаос царствовал в кухне с энтропией в подъеме.

Но сменился от минуса в плюс

Знак, зарядку энергий получивши весомую —

Погодите, сейчас навалюсь.

(29.06.06)

Новолунье

Венецианской баркой месяц выплывает,

Его гондола в облаках ныряет.

Заждалась мавра крошка Дездемона,

Смешенье рас не вопреки закона.

Звезда как центр лука натяженья.

И ночь дрожит от страсти напряженья.

Гремят цикады, ночь сопровождая.

Коварный Яго козни замышляет.

Ревнивый мавр опаснее, чем слон,

Когда забушевал тестостерон.

Покуда слон соперника крушил,

Отелло-мавр красотку придушил.

Вот краткое Шекспира изложенье

В июне, в новолунья зарожденье.

(30.06.06)

И дальше

Тьфу, тьфу – из Сан-Хозе мы выбрались без пробок,

За тройку долларов пересекли залив.

Водитель приустал – ведет не робот.

Перекусон – и дальше понеслись.

Прослойкой для ремня ложится мишки брюшко.

17 Цельсия – дорожный идеал.

К спине прильнула мягкая подушка.

Додж тормознул – и дальше побежал.

Пункт промежуточный на озере прохладном —

На Мендосино. За 2–3 часа всего

Промчались с ветерком. Не правда ли, забавно —

За 32 – и дальше подросло.

(01.07.06)

С белого листа

Лес неприветлив. Густота туманов

Скрывает хороводы нереид,

Русалок хоры в танце неустанном,

И огонек метановый горит.

Самодостаточен. Сквозь заросли густые

Не прорывается ни луч, ни человек.

И мрачен. Ветви и стволы их

Не пропустили бы мамаевый набег.

Таинствен. И в болотах, и в бочагах

Среди москитных туч и плясок мошкары

Цветов змеиных насекомоядных

Не счесть в змеевиках земной коры.

И величав. Ровесник тыщелетий

Стоял здесь до явления Христа.

И начиналась с белого листа

История букашки человечьей.

(02.07.06)

Непроглядная стена

Сберегающих туманов

Оренбургский кружевной

Укрывает пеликанов,

Чаек, уток, корморанов

Над прибрежной полосой.

Невесомые туманы

Затопили дикий лес.

Там камлают в котлованах,

Мухомора съев, шаманы,

Чтобы умерший воскрес.

Звуки тонут, звуки вязнут,

Проникает тишина.

Непроглядного тумана

Бесконечная стена.

(03.07.06)

Исчезнувшая дорога Ах-Па

Здесь гибли корабли, киты фонтан пускали.

Здесь правил человек, с природой на ножах.

Стояли маяки, в такт шторму подвывали.

Природа не щадит. Чуть зазевался – швах!

Ты, пионер, не спи – с природой шутки плохи.

Дорогу проложил через лесной завал —

Пришла-таки пора – пришлось кончать дороги.

Следы свои с лица земли бульдозером согнал.

(04.07.06)

Там, где мои

О чем жалеть? Мы голые пришли

На этот свет, сияющий, прекрасный.

Нагие мы уйдем от той земли,

И в мир иной придем, безгласны.

Какой? В раю? О чем там говорить? И с кем?

Младые лица удовольствием сияют,

И праведники толпами гуляют,

А бренные тела покроет прах и тлен.

И нет моих. В иной, враждебный край

Уйдут мои, греховные людишки.

И с ними буду я, делить свои мыслишки,

И плакать, и страдать. И это будет – рай.

(07.07.06)

Смена циклов

Горят костры закатных облаков,

Дымятся тучи, образ подтверждая.

Дожди. Дождей избыточность такая,

Что нету слов.

«Мы жили тогда на планете иной».

Редвуды стояли, как рыцарей строй,

Как в храме колонны, как трубы органа.

Испортился климат. Как жалко. Как странно.

Идет потепление, пальцем грозя.

Днем высунуть нос абсолютно нельзя.

И сохнут отмытые чисто ковры,

Пока лупит солнце в малютки-дворы.

Горят леса пожаром катастроф.

Задымленное небо удушает.

Армагеддон! Жара повсюду наступает.

И нету сил и слов.

(08.07.06)

Замена

В разгар июля, в час косого солнца,

Когда тенист бетонный тротуар,

Когда к земле – к прохладе – травы клонятся,

Междусобойчик – утренний базар

Устраивали птицы. Запевал

Вороний хор. Потом вступала мелочь.

Писк флейты-пикколо в фаготовый запал

Вливался колокольчиком. Что делать —

Концерт в соборе мне он заменял.

(09.07.06)

Осанна

На полнолуние в бассейне я плыву.

Стихов обрывки носятся в пространстве.

Вода тепла. И ветер дальних странствий

Не беспокоит местную сову,

Мелькнувшую бесшумно. Блин луны

На сковородке неба, за день раскаленной,

Уже остыл. Разрозненные сны

В дверях опять толпятся утомленно.

Там у порога лунные цветы,

Долины лилии, шарами голубыми

Не покачнут. И голубые рты

Поют «Осанна!» в небеса ночные.

(10.07.06)

Мифологические забавы

Везувию везет. Возничего повозка

По серпантину рассыпает дробь,

Летя в Помпеи, повидаться чтоб

С родней из Геркуланума. И доски

Скрипят так жалобно. И пеною покрыт

Холеный жеребец. Вошло в зенит

Светило Гелиос и ждет сигнал Гефеста,

Бушующего от измен невесты,

Кокетливой Венеры молодой,

Которую он назовет женой.

Но новые измены вызывают

Безумие и бешенство Вулкана —

Седую голову он пеплом посыпает,

Уничтожая с тем Помпеи – Геркуланум.

(11.07.06)

Ночная магия

Наряженною елкою магнолия в цвету.

Ночная магия умножит впечатленье.

Фарфоровые свечи устремляя в высоту,

Рождественское дарит настроенье.

Роняет свои шишки, словно ель, на тротуар,

Листву, как поздравленья, рассыпает.

Фарфоровые свечи не запалят пожар —

Пожарные спокойно засыпают.

Луна своим прожектором всю сцену осветит.

Без приглашенья – кошки-побродяги.

Порхают бабочки ночные – шелковые мотыльки,

Рисуя иероглифы на шелковой бумаге.

(12.07.06)

Кедр

Качнулась ветка. Пришлый ветерок

Щекочет кедр. Настроена игриво

Шмыгнула белка. Кряжистой гориллой

Стоит, от мелких шалостей чудовищно далек.

Раскинув лапы пологом шатра,

Он солнцу перекрыл дорогу.

И травы не растут в подножии ствола —

Корнями обрамляется берлога.

Здесь в прошлые, далекие, былые времена

Свой сон отмеривал бы бурый гризли,

Во сне ворочались медлительные мысли,

И вслушивался кедр в перипетии сна.

(13.07.06)

На пятачке

Давно не видела я здешних облаков,

Давно туманы не спускались долу.

Все бегаю я босиком по полу —

Прикидом эльфа среди сказочных садов.

Средь комнат темных, запертых дверей

Бросаюсь, будто на решетки клетки,

На клавиши компьютерной «каретки»,

Как в старом зоопарке царь зверей.

(14.07.06)

Жан-Жаку Руссо

Я исповедь пишу. Кокетствую ли я,

И скрою что-нибудь от помнящего глаза?

Белье трясу ли, трусость ли моя

И исполненье социального заказа?

Иль модна мемуарная зараза?

А исповедник кто? Не ты ль, читатель мой,

Кто примет все спокойно-равнодушно.

По крайности, коли случится скушно,

Экран перелистнет, зевок прикрыв рукой,

Душевный сохраняя свой покой.

Я покупаю индульгенций вороха,

Их в виртуале тоннами складируя.

Как в зеркале кривом жизнь пародируя,

Плачу бестрепетно за горсточку греха.

(15.07.06)

На ниточке

Уж девять лет за нами ездит шкаф,

Кровать железная, где спинка приставная,

Две тумбочки и зеркало. Не ах,

Какие ценности, и не беда большая,

Что ящик перекошен, что стучит,

Гремя костями спинка приставная,

Что зеркало на ниточке висит,

Как меч Дамоклов, участь предрешая.

(16.07.06)

Общество химер

Звучанье болтовни из Питера детей

Меняется. И кособокий рунглиш —

Не говорок столичный, без затей

Явился. Не удержишься – подшутишь.

Нижегородского с французским смесь

Ушла. В Германии сейчас с немецким —

У эмигрантов. Взрывчатая взвесь

Всплыла гибридных языков. Жванецким,

Иль Шаовым Тимуром, как пример,

Могла б та тема быть исполнена прелестно.

Наверное, уже. А мне, признаюсь честно,

Тревожно что-то в обществе химер.

(17.07.06)

Повсюду жизнь

Проламывая трещиной асфальт,

Топорщатся небритою щетиной

Сквозь толстого бетона лысый скальп

Травинки тонкие. Не тронуты скотиной.

Повсюду жизнь. В засушливом аду

Нашли ту нишу, что позволила взъерошить

Зеленых волосков разреженную проплешь,

Проросшую у хомо на ходу.

(18.07.06)

Заколдовано

Сан-Симеон у океана,

А выше – в облаках тумана

Дворец, палаццо – замок Херста.

Не заколдовано ли место?

Давно умчались антилопы,

Плывет по парку призрак-топот.

И гости расползлись по свету,

Вальсирует тень по паркету.

Портреты в рамах обветшалых

Блюдут смотрители по залам.

Туристы в шортиках годами

Приходят поглазеть стадами,

Увидеть, как магнаты жили,

Как их потомки потрошили.

В вечерний час ночные тени

Слетаются на бал осенний.

И гости пьют сок ананаса,

Поскольку нет ни капли кваса.

(19.07.06)

А птица воду пьет

А Суматру полощет и трясет —

Континентальных плит чудовищно смещенье.

И ждет нас то же светопреставленье,

Хоть здесь и обеспеченный народ —

Систем предупреждения полно,

Но в несколько минут не избежать цунами.

Гляди обезумевшими глазами

На триллеры рапидного кино.

Там новый Кракатау, здесь свое. —

Над всей Испанией безоблачное небо,

А танки двинуты. Предсказанные беды

От Нострадамуса… А птица воду пьет.

(20.07.06)

Убирает время

Заброшен дом. Хозяева ушли,

А новые еще не заселяют.

И потихоньку время убирает

Творения людей с лица земли.

Заброшен дом. И не шумит вода,

Газон и садик к жизни подвигая.

И медленно их жизни угасают,

Не ведая, что принесет судьба.

Заброшен дом. Прохожим не расчет

Печалиться. У каждого затеи.

Свои сады прилежнейше лелея,

От неухоженного глаз свой отведет.

(21.07.06)

Капитола

Поднимая медленные волны,

Дышит океан.

С моря ветер пахнет солью,

В волнах пеликан.

Водоросли пахнут характерно,

Изошел туман.

Лодка, не спеша, протарахтела,

Дремлет капитан.

Дремлет выдра сонная, покоясь

В колыбели волн.

От акулы действенно укроет

Водорослей ком.

Бел песок подошвы обжигает.

Солнце льет елей.

Капитола чуть подогревает

Хладную купель.

(22.07.06)

Чуковский крокодил

Мой ангел лиловый отцвел. Приближается осень.

Крылья бабочек сложены, и побурел цветонос.

Наступает пора непогод. Собираемся в гости

К сентябрю, октябрю, ноябрю – чтобы черт их унес.

Ведь за ними зима с проливными дождями простуды.

Орхидея увяла, предчувствуя поступь зимы.

И жара позабудется, и про бассейн позабуду.

И про солнце не вспомню – чуковский сожрет крокодил.

(23.07.06)

На шкуре арбуза

Девяносто девятого было жаркое лето,

Но оно не сравнится с этим, две тыщи шестым.

От жары пламенела, сгорала наша планета,

Завивался колечками дым.

Тонок слой органической жизни, как скверно!

Еще тоньше – слабее цивилизаций следы.

Как царапка на шкуре арбуза, примерно,

Как улитки блестящий следок с огородной гряды.

И летит сквозь мильоны миров драгоценная наша планета,

Шевеля континенты, колебля приливом океанскую гладь.

Создавая в девяносто девятом жаркое лето,

А в две тыщи шестой нагревая в убой, в-у м-ь!

(30.07.06)

И кто-нибудь

Покой и нега. Нега и нирвана,

В которых растворяются стихи,

Как сахар в глубине хрустального стакана —

Красиво, сладостно. Но – немы. Но – глухи.

Покой… Покой кому-то только снится.

Во сне прекрасном обретаюсь я.

От сутолоки жизнь ограждена.

За изгородью лиха не случится.

Отодвигаю все над кем и чем не властна —

Над временем, пространством, над детьми.

Гори моя свеча, во тьме гори —

На зов огня читатели слетятся.

Написано, и как сдано в утиль.

Утилизировать – хоть что-то пригодится.

Хоть в чьем-нибудь рассудке отразится,

Чтоб кто-нибудь на память зазубрил.

И брошенный, как семечко в грозу,

Мой вымысел взрастет чертополохом.

На вспаханной меже он расцветет до срока,

И кто-нибудь повторит наизусть.

(31.07.06)

Куриный суп

Над тарелкой куриного супа,

Кинзой сдобренного, склоняюсь,

И уставившись в зелень тупо,

Не спеша за суп принимаюсь.

Курьи ножки там полоскались,

Убежавшие из избушки.

И нетронуты залежались

Присоленные хлеба краюшки.

От простуды куриного супа

Наливала мама тарелку

И, нарезавши зелень мелко,

Подвигала, кто носом хлюпал.

Мама, мама, не от простуды

Носом хлюпает дочь твоя.

Скоро девять, как я оттуда.

Девять лет, как из дома я.

(01.08.06)

Придуманное

Удача. Вышла – небо в облаках,

И дождик прыснул три-четыре капли.

И цапля прилетела воровать

Рыб золотых – изящнейшая цапля.

Пушистое перо брильянтом увенчай,

Укрась черноволосую головку.

Графический контраст портретом сочетай,

Не смазавши полутона неловко.

И будет при свечах мгновение сиять

Незамутненным долгою зимою.

А цапля улетит. И не вернется вспять

Та дева нежная, придуманная мною.

(02.08.06)

Около шести

А около шести зашелестел

Вечерний ветерок, делясь прохладой.

И день на вечер с ним перелетел,

И прятаться в домах не надо.

Последние лучи уже легки,

Лицо ласкают лапками младенца.

И птичьи голоса приглушенно тихи,

И ночь приблизилась, в глаза окон глядеться.

(03.08.06)

Бесплатный сыр

Паук, удав – растущие долги

Опутали и в кольцах придушили

Несчастное семейство.

И утром встанешь с правильной ноги,

Или с другой – напрасно мельтешили

Приметы ротозейства.

Вьюном вились, ласкали взор и слух,

Заманивали сладкими речами

Сирены агитпункта.

Закончилось кино, экран давно потух —

Ни проблеска впотьмах не замечали,

Просрочивши минуты.

Соблазны отовсюду – в них все зло.

И не захочешь – клюнешь на приманку

Талантов лицедейства.

Рекламой на крючок – и подсекло.

Не золото в песке лежит – обманка.

Ай, караул, злодейство!

(04.08.06)

Звони

А младший мой нашел работу —

Пришлось побегать, поискать.

И с плеч долой одна забота —

По мелочам не опекать.

И так осмысленно стараюсь

Унять назойливую прыть,

И постепенно избавляюсь

От страсти поруководить.

И в позу кролика вставая,

Прошу в момент очередной —

Я ни на что не намекаю,

Но – лишний раз звони домой.

(05.08.06)

На первое

Обнимают запахи опять.

Утром, днем и вечером росистым

Только отправляюсь погулять,

Окунаюсь в облако душистое —

Розовым потоком льется с крон.

По-особому волнует осыпь бурая —

Отдаленный колокольный звон

Чудится – все ближе осень хмурая.

А покамест теплый аромат

Продолжает жизнь – не умиранье,

Я вступаю в розовевший сад

Каждый день на первое свиданье.

(06.08.06)

У реки

Обветшалый дощатый стол и скамья,

Посеревшая от непогодья,

Встречи ждут, как ушедшего сына семья,

С полугодья и до полугодья.

Мы приходим и чаще садимся за стол,

На семи ураганах стоящий,

Чем проведает сын. За моря он ушел —

В переулок, на жизнь отстоящий.

Утешаем себя – не дорос он пока

И не понял, как близкие хрупки.

А туда, где скамья, и струится река,

Мы придем на субботней прогулке.

(07.08.06)

Волшебный горшок

Иссохло. И самой надоедает

Жевать изжеванную жвачку бытия.

Но белка по забору пробегает,

Но птица над дорогой пролетает,

И где-то есть друзья.

Достану из волшебного горшка

Надколотого крохи сновидений,

И кошек из холщевого мешка,

И дом в Муранове на Новый год – виденьем.

И факелов огонь и дым в снегу,

И кегли – бег шаров по коридору.

И ужин за столом во флигеле. Орду

Голодную, усевшуюся хором.

И Пигарев Кирилл займется осыпать

Изящной бранью молодых адептов

И обойдет меня своим приветом,

И не пойму, как это понимать.

От молнии сгорел. Кирилла нет.

Давно рассыпалась орда адептов.

Лишь сообщенья телеграфный след

На глади памяти царапнул где-то.

(09.08.06)

Ответ

На рисовой бумаге нет следов

От пролетевшего вдоль ночи мотылька.

Но калиграф, взяв кисточку, готов

Черкнуть иероглиф на белизне листа.

И черной туши след извилист и красив,

Порханьем мотылька обрывисто узорчат.

И вещно проявляется извив

Изящной мысли, тушью не пороча.

(10.08.06)

Нити

Полный отлуп

Шикарная дама свой маленький сад

С метлою в руках убирает прилежно —

Всклокочен вихор, замороченный взгляд,

И грохот повсюду несется железный.

С утра – понедельник. И прямо с утра

Уборка. И стирка, и суп, и салаты,

И что-то на ужин. И снова слова

Хотят прошибить слой искусственной ваты,

Заложенной в уши в попытке унять

Потоки извне ритмизованной жизни.

Скользнут незаметно вьюнами и слизнями

Сквозь шоры пробьются, заполнят опять.

Заброшено все – и уборка, и суп

Кипит, не заправлен, несолен – впустую.

Смеюсь и реву я, сержусь и ликую

В чаду понедельника. Полный отлуп.

(13.08.06)

Дверь в прошлое

Кольцо замкнулось. Тот Лисицкий бор,

Что принимал семью двадцатилетьем раньше,

Раскрыл ворота, продолжая сбор

Семейный наш. И это ли ни счастье?

И сосны так же запахом смолы

Заманят в бурелом чащобы,

Где на опушке белые грибы

Не тронуты, чисты, здоровы.

И лошади все там же седока,

Неловкого еще, ждут терпеливо.

И вдаль плывет спокойная река,

И тростники качаются сонливо.

И теплый дух Лисицких вечеров

Нахлынет вдруг из памяти незваный

Сквозь дверь – открылась в прошлое нежданно

От сказанных по телефону слов.

(14.08.06)

Желтый каратист

Ланцетом лАвровый листок —

Пахуч, как рюши старой девы.

У Лермонтова перепевы

Клюют нейронами висок.

Висит на тросе паутин,

Сияя солнцем Эльдорадо.

Какой-то Генриев кретин

Припомнился, с чего бы надо?

И кажется, он здесь висит

Который год все в том же свинге,

Как желтый каратист на ринге —

Бой с тенью тень изобразит.

(15.08.06)

И душа согреется

С ленинградкой смотрим «Жди меня»,

(Ах, из Питера? Ну, да, конечно, право)

Под бока подушки прислоня —

Позапрошлогодние забавы.

Все вторично здесь. И что с того?

Пожелай, чтобы нашлись потери,

На себя переживанья меря

Одного, другого, пятого.

И катарсис – встретились друзья,

Обрели родителей сироты.

Открывает ждущая родня

Руки для объятий… Мизантропу

Странны слезы на глазах иных,

Счастие чужих, так близко к сердцу

Принятое… А душе согреться

Хочется от радости других.

(16.08.06)

Медный грошик

Счастливый грош на мостовой

Под солнцем золотом сияет.

Обманка медная. Ну, что ж,

Зато он счастье обещает.

На медный грошик пятаков

Куплю в припадке благодушья.

На век мой хватит простаков,

И я средь них. В кофейной гуще

Примусь я счастие искать,

В диете – пользу для здоровья.

И в том сомнения не знать…

Но отчего собака воет?..

(17.08.06)

Чтиво

Спустила тормоза. Набросилась на чтиво.

Летят часы. Пустеет голова.

Ни буквы-запятой, ни рифмы шаловливой

Не возникает. С чистого листа

Опять начну когда-нибудь. Не завтра.

Детективист сегодняшний лихой

Шьет сапоги-романы. Гниль – не дратва

Сюжет соединяет. Вкусовой

Добавкою приправит. Оторваться

Нет сил. И как Зиганшин, жрешь сапог.

И детектив, конечно, хромоног,

Но Черчиль не смущался увлекаться.

(21.08.06)

У них

А у самцов рогов навершье отрасло, —

Об остроте их думаю с опаской.

А к осени леса сменяют краски,

И травы полегли с пролетом НЛО.

У оленух громадные глаза,

И уши чутки – ловят приближенье

Самца: у тех пропало торможенье —

Инстинкт воспроизводства приказал.

И у оленей близится пора

Турниров и боев за прелести красоток.

Кончает август сильная жара —

Осенних свадеб пыл без удержу короток.

(22.08.06)

И смехом отозвалось

Грехи замаливать пора,

Главу прикрывши платом темным,

Осознавая, что стара,

Что стол не должен быть скоромным,

Что надо соблюдать посты —

На то и мудрость вековая,

И календарные листы

Летят, о том напоминая.