ГАРРИНЧА

Когда говорят о бразильском футболе, то разговор рано или поздно приходит к одному: кто все-таки был лучшим игроком Бразилии – Пеле или Гарринча? И с этого момента спор может длиться бесконечно, поскольку он равнозначен основному вопросу философии: «Что первично – дух или материя?»

Пеле универсален: великолепно бил по мячу, в совершенстве владел техникой обводки, потрясающе чувствовал поле и партнеров, молниеносно ориентировался в самых запутанных игровых ситуациях. Он обладал внушительным ростом и атлетическим сложением. В общем, Пеле являл собой идеал футболиста-профессионала.

Гарринча был полной противоположностью Пеле, его антиподом. Он, мягко говоря, был не атлетичен, не владел новейшими игровыми приемами (он их придумывал – как, например, удар «сухой лист»), не следовал игровым схемам – он вообще играл в футбол чуть ли не по собственным правилам. Манэ был ниспровергателем традиций и правил. Если бы кто-то другой попробовал играть так, как Гарринча, то он был бы предан анафеме и изгнан из команды, а Гарринче было позволено все.

Гарринча и Пеле – это две эпохи бразильского футбола, две разных игры. Первая – это «уличный» футбол, где главное – удовольствие от игры, а потому каждая игровая ситуация посвящается болельщикам и являет собой красивейшую импровизацию. Вторая – это профессия, карьера, где главное – достичь результата, а мяч, партнер и соперники – лишь средство для победы.

Гарринча был королем бразильского футбола, «радостью народа», воплощением духа и темперамента Бразилии. Он не просто обыгрывал любых защитников, ювелирно обращаясь с мячом, но потешался над ними на радость публике. Манэ по заказу бил в любой угол ворот, указывая вратарю, куда именно будет направлен мяч, а затем вгонял его в обозначенную точку. И вратарь ничего не мог поделать.

Чего стоит ставшая легендарной выходка Гарринчи в товарищеском матче с итальянцами в Коста-Рике.

Идет последняя минута матча, счет 1:1. Мяч у Манэ, он обходит всех, кто попался ему на пути, и вот уже он один на один с вратарем. Гарринча замахивается – и не бьет. Замахивается еще раз – и снова не бьет. К этому времени подбегает запыхавшийся защитник, Гарринча его обыгрывает, снова оказывается лицом к лицу с вратарем и снова пускается в круиз по вратарской площадке, обводя чуть ли не всю итальянскую команду, столпившуюся перед ним. Наконец в третий раз оказывается перед вратарем и на этот раз снисходит до того, чтобы забить гол, посылая мяч между ногами защитника ворот.

Финальная сирена. Тренер в истерике несется к Гарринче (выразительные португальские эпитеты, принесенные в Бразилию конкистадорами, подразумеваются) – почему не бил? И Гарринча объясняет: «Да вратарь никак не хотел расставить хотя бы немножечко ноги!» Немая сцена. Занавес.

По другой легенде, благодаря Гарринче появился гимн бразильских болельщиков «Ole». Во время одной из игр с аргентинцами Гарринча затеял футбольную дуэль с защитником команды-соперницы. Зрители кричали «Ole» всякий раз, как Гарринча изящно обводил соперника. Эти крики сменились хохотом после того, как в какой-то момент Гарринча намеренно «забыл» мяч на поле и продолжил бег к воротам аргентинцев – защитник последовал за Манэ, не сообразив, что мяч остался далеко позади. После этого крик болельщиков «Ole» стал своеобразным футбольным гимном Бразилии, подхваченным потом во всем мире.

Однако Гарринча устраивал не только клоунаду. Именно он изобрел рыцарский прием, взятый позднее на вооружение бразильскими футболистами. В одном из матчей защитник команды соперников поскользнулся и упал, подвернув ногу. Мяч отлетел к Манэ, который влетел в штрафную площадку и остался один на один с вратарем. Замахнувшись, чтобы послать мяч в сетку ворот, он вдруг увидел, что защитник корчится от боли на земле. И тогда Гарринча отправил мяч за боковую линию. Гарринча не мог иначе – болельщики не простили бы ему этого гола. Да и потом – одним больше, одним меньше…

Ни один другой футболист не мог повторить манеру игры Гарринчи – он был единственным в своем роде, феноменом, не укладывающимся в прокрустово ложе традиций. И Манэ позволяли играть так, как ему хотелось, ничего не навязывая и ничему не уча. Вдохновение подсказывало ему путь к воротам противника и к победе. Нильсон Сантос, один из лучших защитников сборной Бразилии, так сказал о Гарринче: «Он всю жизнь был большим ребенком и умел играть в одну-единственную игрушку – футбол…»

Маноэль Франсиско душ Сантуш не был баловнем судьбы. Ему повезло, пожалуй, лишь в одном – он родился в Бразилии. Ни в какой другой стране, особенно в Европе, у Маноэля не было шансов не то что стать звездой футбола, но даже начать серьезно играть. Когда английский, итальянский или французский ребенок впервые приходит в футбольный клуб, он проходит медосмотр: рост, вес, давление и так далее. Кроме того, выясняется, нет ли у ребенка каких-либо заболеваний, а также явных физических дефектов. Собственно, на медосмотре футбольная карьера Гарринчи была бы завершена.

28 октября 1933 г., когда Маноэль душ Сантуш появился на свет, выяснилось, что левая нога младенца искривлена наружу, а правая – внутрь (когда ребенок вырос, она оказалась короче левой на добрый десяток сантиметров). Маноэль выглядел так, как будто его ноги были разметены порывом ветра в разные стороны. Ступни никак не хотели оставаться в параллельном положении.

Если бы ребенок попал к хорошему ортопеду, этот порок можно было бы исправить в два счета. Однако в Пау-Граде не было хороших ортопедов. Да даже если бы и были – семья Маноэля, в которой он был четвертым ребенком, жила в полной нищете.

Никто даже представить себе не мог, что Маноэль, который и ходил-то с трудом, станет величайшим форвардом в истории мирового футбола. В общем-то, физические особенности Маноэля даже сослужили ему добрую службу – никто не мог воспроизвести его манеру игры, да и противник никогда не понимал, какое следующее действие он предпримет. Ибо двигался Маноэль вопреки всем законам физики.

Он был очень невысоким. «Маленький, как воробей» (по-испански garrincha), – говаривала его сестра Роза. Эта кличка так к нему и прицепилась. Уже позже его сравнивали с маленькой птичкой, которая легко шмыгает между рядами защитников.

Страстью Манэ был футбол, как и любого другого бразильского мальчишки. Футбол в этой стране – одна из немногих возможностей выбиться в люди, и в него играют на каждом клочке земли. Юные игроки попадают к тренеру, уже умея обращаться с мячом. Любой новичок в профессиональной команде способен обежать вокруг поля, ни разу не дав мячу упасть на землю. При этом он не знает ни одного параграфа правил, кроме одного – рукой разрешается играть лишь вратарю.

Гарринча играл вдохновенно, азартно и весело. Для него футбол был радостью, средством самовыражения и самоутверждения. Из-за физических особенностей своего тела он мог передвигаться в совершенно непредсказуемых направлениях. Кроме того, у него была просто феноменальная способность к ускорению. Комбинируя эти два качества, он вскоре стал лучшим игроком в городе.

В то время Маноэль не помышлял о профессиональном футболе. В 14 лет он поступил на работу на текстильную фабрику в Пау-Гранде, как и все жители этого городка, а в свободное время играл в городской команде.

Тогда-то он и взял себе второе имя – Франсиско. Дело в том, что Маноэль душ Сантуш – одно из самых распространенных имен в Бразилии (как Педро). Немало их было и на фабрике, где работал Гарринча. Чтобы его как-то отличали, он и придумал себе второе имя. Впрочем, сказать, что Гарринча работал, было бы преувеличением – он был уволен с фабрики за лень и номинально восстановлен по настоянию тренера фабричной футбольной команды.

Позже Маноэль получил приглашение выступать за команду соседнего городка, но решил, что не стоит менять шило на мыло, и остался в Пау-Гранде. Он все же пытался попасть в большие клубы Рио. Из «Васко» его сразу же отправили, поскольку у него не было бутс, а в «Флуминенсе» он не дождался конца процедуры просмотра, поскольку торопился на последний поезд домой.

Так что Манэ продолжал жить в своем городке, но однажды судьба улыбнулась ему. В Пау-Гранде приехал запасной игрок столичного клуба «Ботафого» Арати. Игра молодого форварда так впечатлила бывалого футболиста, что он немедленно повез Маноэля в столицу, купил ему за свои деньги бутсы, форму и привел на тренировку к Жентилу Кардозо, наставнику «Ботафого».

Это произошло 9 июля 1953 года, и до 1965 года Гарринча с «Ботафого» не расставался.

Тренировка уже подходила к концу, когда Кардозо вспомнил о новичке. Когда Гарринча появился на поле, наставник команды едва удержался от смеха. Косолапый, кривобокий Манэ ходил странной переваливающейся походкой и, казалось, с трудом стоял на ногах. Выяснив игровое амплуа странного игрока – правый крайний нападающий, – Кардозо попросил лучшего в то время левого защитника бразильского футбола Нилтона Сантоса «проверить» Гарринчу. Он намеревался показать новичку, как мало тот умеет, ибо обыграть Сантоса могли очень немногие из опытных профессионалов.

Но случилось неожиданное. «Когда я приблизился к нему, он внезапно протолкнул мяч у меня между ногами и исчез, – рассказывал потом Сантос. – Я бросился было за ним, но потерял равновесие и упал. Все, кто был на стадионе, начали смеяться».

Нилтон Сантос настоял на том, чтобы Гарринчу взяли в команду – лучше играть с ним в одной команде, чем в разных. Двумя месяцами позже Гарринча забил в своей дебютной игре за «Ботафаго» 3 гола, и вскоре вся Бразилия влюбилась в нового нападающего, равного которому не было в стране, а как выяснилось позже, и в мире.

Это стало ясно в 1958 г., на чемпионате мира в Швеции. Первые две игры Гарринча пропустил – тренер сборной Бразилии Висенте Феола не горел желанием выставлять его на поле. Тогда просить за Гарринчу пришла целая делегация игроков, грозившихся покинуть чемпионат вместе с ним. Феола был вынужден включить Гарринчу (а заодно и 17-летнего Пеле) в основной состав на матч со сборной СССР.

15 июня 1958 года на поле вышли два самых талантливых игрока Бразилии за всю ее футбольную историю.

Противника бразильцы опасались – в сборной СССР были блестящие игроки, через два года они привезли в Москву Кубок чемпиона Европы. Но игра 1958 года стала кошмаром для советской команды.

Узнав, что бразильцы заявили на игру Гарринчу, Борис Кузнецов, которому предстояло опекать форварда, испытал шок. За год до этого он видел игру Гарринчи в одном из матчей национального чемпионата Бразилии и знал, что ждет его и его команду. Пеле тогда никто не брал в расчет.

Манэ в первые же три минуты матча буквально растерзал оборону советских ворот. На 15-й секунде он провел первую атаку, обойдя трех защитников, нанес удар по воротам, но – штанга. Через несколько секунд атака повторяется, но теперь по мячу бьет Пеле. И снова штанга. На 3-й минуте Гарринча совершил третий проход, отдал пас и – счет был открыт. Матч закончился со счетом 2:0 в пользу Бразилии, после игры сборная СССР была измучена до предела – с таким шквалом атак ей не приходилось сталкиваться ни до, ни после. Впрочем, мучиться на том чемпионате пришлось не только футболистам СССР. В финальном матче Гарринча устроил «избиение младенцев» для сборной Швеции.

Бразилия впервые выиграла чемпионат мира, и игроки великой команды стали национальными героями. На чемпионат мира в Чили в 1962 г. Гарринча приехал, считаясь вторым лидером команды после Пеле. Но тот получил травму уже во втором матче и наблюдал за игрой бразильской сборной с трибуны. Лидером сборной Бразилии стал Гарринча – и снова чемпионский титул.

Четыре года между двумя победными чемпионатами внесли изменения и в личную жизнь Гарринчи. Он женился во второй раз на известной певице и исполнительнице самбы Эльзе Суарес. Ее песни звучали с пластинок, их исполняли по радио, пели на улицах, пляжах, в ресторанах и кафе.

К моменту женитьбы на Эльзе у Гарринчи было восемь детей от первого брака с девушкой из Пау-Гранде по имени Наир. Наир не выдержала потрясения и вскоре умерла, и пятеро детей Манэ переселились к ним с Эльзой (всего у Гарринчи было четырнадцать детей).

Однако жизнь Гарринчи не была такой уж безоблачной – руководство клуба постоянно недоплачивало ему. Причем во многом благодаря широте души самого Гарринчи – он, не читая, подписывал контракты, пустые бухгалтерские бланки и другие финансовые документы (злые языки утверждали, что он все равно был не способен в них разобраться – интеллект слабоват). Менеджеры клуба просто приходили к нему в дом, приносили подарки для детей и подписывали новый контракт.

Первый раз Гарринча попытался изменить ситуацию в 1963 году по настоянию Эльзы – продлевая конракт с «Ботафого», он потребовал более высокую зарплату. Новый контракт был подписан через четыре месяца.

Впрочем, самому Гарринче финансовые вопросы были малоинтересны. В отличие от более прагматичных игроков, он не задумывался о своем будущем «после футбола» и бездумно тратил имеющиеся у него средства направо и налево. Зарабатывать он умел только футболом, поэтому частенько оставался без гроша – раздавал или просто дарил огромные суммы бесчисленным друзьям, а то и случайным знакомым. Не глядя, выкладывал на стол пачки денег, чтобы оплатить очередной шумный кутеж в ресторане. Его товарищи по бразильской сборной уже давно зарабатывали огромные деньги на своей славе. А он так и жил до самой смерти одним днем, не зная, где проснется завтра.

Вскоре после первенства мира начались проблемы со здоровьем: в одном из матчей национального первенства Гарринча получил травму. Врачи советовали 2–3 месяца не играть, но в это время «Ботафого» отправлялся в турне по Европе, и отсутствие Гарринчи вдвое уменьшало доходы клуба. Манэ внял просьбам руководства, поехал и спасался обезболивающими уколами. Во время матчей он все время улыбался – противники думали, что Гарринча насмехается над ними, а это была гримаса от нестерпимой боли в правой ноге.

По возвращении домой у него нашли разрыв мениска. Ему сделали операцию, через полгода он вернулся на поле, но прежнего Гарринчи уже не было. Это подтвердил чемпионат мира в Англии в 1966 г.: от футбольного идола осталась лишь бледная тень.

Каждый шаг ему теперь давался с трудом. Не срабатывали любимые финты, не получались рывки, болела не переставая правая нога. Бразильцы проиграли и не попали даже в четвертьфинал. Это был последний чемпионат Гарринчи.

За год до этого Гарринча впервые побывал в СССР. Москвичи с восторгом встретили появление героев того чемпионата, однако Гарринча долго не выходил на поле. Зрители не на шутку волновались – неужели они не увидят легендарного игрока? К неописуемой радости трибун, Гарринча все же вышел, правда, за 13 минут до конца матча. Бразильцы к этому времени вели – 3:0, и Гарринче оставалось только показать московской публике несколько своих знаменитых финтов, что он и сделал.

Почувствовав, что звезда Гарринчи, разменявшего четвертый десяток, закатывается, хозяева «Ботафого» решили сбыть ветерана с рук. В 1966 г. Манэ был продан, однако дела в новом клубе у него не пошли. Начались мучительные скитания «великого хромого» по второразрядным командам. Он сменил несколько клубов, нигде подолгу не задерживаясь, попытался начать тренерскую карьеру, но оказалось, что учить футболу он не умеет.

Беда, как известно, одна не приходит. В апреле 1969-го Гарринча, будучи за рулем машины, угодил в автокатастрофу. Погибла мать Эльзы. Суд приговорил Манэ к двум годам тюрьмы, правда, условно.

Еще несколько лет прошли в поисках сколько-нибудь сносного футбольного пристанища. И в декабре 1973 года на главном стадионе Бразилии «Маракане» состоялся прощальный матч Гарринчи. На этом футбол для него закончился. Вскоре Бразилия просто забыла про Гарринчу, который начал спиваться.

Свое сорокалетие он отметил дома в непривычном одиночестве. За столом сидели только он и Эльза. Друзья, которых он ждал, не пришли и даже не позвонили.

Вскоре Эльза родила сына. Гарринча, который к тому времени был законченным алкоголиком, появился в родильном доме с опухшим до неузнаваемости лицом. Доведенная до отчаяния жена поставила вопрос ребром: либо семья, либо бутылка. «Нет у меня сил, чтобы бросить пить», – обреченно ответил Манэ. Эльза подала на развод.

20 января 1983 года Манэ не стало. Он умер в больнице для бедняков на окраине Рио, не дожив 9 месяцев до пятидесяти лет. Причина – алкоголь и наркотики. Умер Гарринча во сне.

Отпевали его на «Маракане», попрощаться с ним пришли сотни тысяч бразильцев, влюбившихся в «косолапого маленького воробья», а потом позабывших его.

ГОГОЛЬ НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ

Ни об одном русском писателе не спорили так много, как о Гоголе, – уже более ста лет литературоведы, психологи, психиатры пытаются объяснить черты его характера, странные поступки и особенности творчества. Даже болезнь и смерть Гоголя стали источниками легенд и многочисленных спекуляций.

Самая известная легенда гласит, что Гоголя похоронили живым. Она опирается на два источника. Первый – завещание писателя, в котором он распорядился: «…Тела моего не погребать до тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения <…> Упоминаю об этом потому, что во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться…» Второй – некие свидетельства очевидцев вскрытия могилы писателя, будто Гоголь лежал на боку (могилу вскрывали в 1931 г., чтобы перенести останки писателя из Данилова монастыря на Новодевичье кладбище).

А. Синявский в книге «В тени Гоголя» заметил, что эта легенда очень подходит ко всему облику Гоголя, к его таинственной смерти и к его литературе, населенной полчищами живых мертвецов и мертвых душ.

Не успели развенчать легенду о том, что писатель был похоронен заживо, как возникла вторая – о похищении гоголевского черепа при перезахоронении. Якобы череп выкрали, и его приобрел некий итальянский коллекционер, который после этого исчез, и больше его никто не видел. Эту версию использовал М. А. Булгаков в романе «Мастер и Маргарита»: председателя Массолита писателя Берлиоза похоронили без головы, пропавшей в самый ответственный момент.

Была еще третья легенда – в гробу вообще никого не было, а в могиле обнаружили сложную вентиляционную систему на случай воскрешения.

Родился Николай Васильевич Гоголь 20 марта 1809 г. в местечке Большие Сорочинцы Миргородского уезда Полтавской губернии в семье небогатого помещика. Его отец, Василий Афанасьевич, был человеком веселым и общительным, обладал литературными способностями. Он писал пьесы и ставил их на сцене любительского театра своего соседа. Судя по всему, В. А. Гоголь болел туберкулезом, который долго и безуспешно лечил.

Среди родственников Гоголя по материнской линии было много странных, мистически настроенных и просто душевнобольных людей. Сама Марья Ивановна обладала крайней впечатлительностью, была мнительна, нераспорядительна, плохо вела хозяйство и при этом отличалась подозрительностью. По словам А. С. Данилевского, она приписывала своему сыну «…все новейшие изобретения (пароходы, железные дороги) и… рассказывала об этом всем при каждом удобном случае».

Есть основания предполагать, что Николай был третьим ребенком в семье, но двое старших детей умерли в младенчестве. Новорожденный Коленька был очень худ и слаб, и родители долго опасались за его жизнь. Лишь по истечении шести недель они рискнули перевезти его из Сорочинцев домой в Яновщину. Умер и следующий ребенок Гоголей – Иван, правда, уже в девятилетием возрасте. Потрясенный Николай (брат был всего на год моложе) буквально не отходил от могилы младшего брата.

Детские годы писателя прошли в имении Васильевка, рядом с селом Диканька, где он получил домашнее образование.

После домашней подготовки Николай провел два года в Полтавском уездном училище, а затем поступил в Нежинскую гимназию высших наук, созданную по типу Царскосельского лицея. Здесь он учится играть на скрипке, рисует, исполняет комические роли в школьных спектаклях. Страсть к театру выявила у него несомненное актерское дарование, которое признавали все. Литературные опыты, напротив, высмеивались лицейскими литераторами. Впрочем, думая о будущем, гимназист Гоголь остановил свой выбор на юстиции, мечтая «пресекать неправосудие».

Небольшого роста, тщедушный, узкогрудый, с вытянутым лицом и длинным носом Гоголь был, по воспоминаниям соучеников, угрюмым, упрямым, малообщительным, скрытным и в то же время склонным к неожиданным и опасным проделкам. Из-за этого Николая не любили. О том, что испытывал Гоголь, учась в лицее, можно судить по письму к матери: «…Вряд ли кто вынес столько неблагодарностей, несправедливостей, глупых смешных притязаний, холодного презрения. Все выносил я без упреков, без роптания, никто не слыхал моих жалоб, я даже всегда хвалил виновников моего горя. Правда, я почитаюсь загадкою для всех, никто не разгадал меня совершенно. <…> У нас почитают меня своенравным, каким-то несносным педантом, думающим, что он умнее всех, что он создан на другой лад от людей». В то же время сам Гоголь считал, что в нем была заложена «страшная смесь противоречий, упрямства, дерзкой самонадеянности и самого униженного смирения».

Администрация лицея тоже не очень жаловала Гоголя. Учился он плохо, а из ведомости о поведении пансионеров можно узнать, что был он не раз наказан «за неопрятность, шутовство, упрямство и неповиновение». Гоголь сетовал на то, что провел «…целых шесть лет даром».

Гоголю едва исполнилось шестнадцать, когда он потерял отца. «Я сей удар перенес с твердостью истинного христианина, – писал он матери. – Правда, сперва я был поражен ужасно сим известием, однако ж не дал никому заметить, что я был опечален. Оставшись же наедине, я предался всей силе безумного отчаяния. Хотел даже посягнуть на жизнь свою…» Собирался «броситься в окно с верхнего этажа», но «Бог удержал».

После окончания гимназии Николай в декабре 1828 г. едет в Петербург, надеясь получить какую-то службу. Это ему не удалось, первые литературные пробы оказались неудачными, и летом 1829-го Гоголь уезжает за границу. Он упоминает какую-то незнакомку, произведшую на молодого провинциала «ужасное и невыразимое впечатление» и побудившую его силой своих чар к бегству из России. Вся эта история, как считают специалисты, занимавшиеся жизнью и творчеством Гоголя, выдумана им от начала до конца, чтобы как-то объяснить матери свой неожиданный отъезд за границу и трату высланных ему денег.

По словам С. Т. Аксакова, Гоголь вел «строго монашеский образ жизни». Сам писатель говорил о себе, что ему легче любить «всех вообще», чем каждого в отдельности. «Любить кого-либо особенно я мог только из интереса». Люди, с которыми Гоголь был близок, сетовали на его капризность, неискренность, холодность и невнимание. С. Аксаков обронил как-то: «…я не знаю ни одного человека, который бы любил Гоголя».

У писателя не было ни жены, ни любовницы. Лишь в сорокалетием возрасте он попытался связать себя брачными узами, но получил отказ. Впрочем, неизвестно, знала ли его избранница о том, что он хочет взять ее в жены, – предложение Гоголь делал через посредника, который убедил его в безнадежности задуманного предприятия. Гоголь не страдал из-за отказа: он дисциплинированно выполнил свой долг, у него не вышло, что ж – взятки гладки.

Но до истории с женитьбой было еще двадцать лет, а пока Гоголь возвратился в Россию и в ноябре 1829 г. получил место мелкого чиновника. Чиновничья жизнь скрашивалась занятиями живописью в вечерних классах Академии художеств, а также литературным творчеством.

В 1830 г. в журнале «Отечественные записки» появилась повесть Гоголя «Басаврюк», впоследствии переработанная в «Вечер накануне Ивана Купала». В альманахе «Северные цветы» печатается глава исторического романа «Гетьман». Гоголь сближается с Дельвигом, Жуковским, Пушкиным, входит в круг, где бывали Крылов, Вяземский, Одоевский, Брюллов. Пушкин подарил ему сюжеты «Ревизора» и «Мертвых душ». Гоголь преклонялся перед поэтом: «Когда я творил, я видел перед собой только Пушкина…»

«Вечера на хуторе близ Диканьки» (1831–1832) принесли Гоголю славу, но он решил посвятить себя научной и педагогической работе, и в 1834 г. был назначен адъюнкт-профессором кафедры всеобщей истории при Санкт-Петербургском университете. Изучение истории Украины легло в основу замысла «Тараса Бульбы», и в 1835 г. Гоголь оставил университет, полностью отдавшись литературной работе. В том же году выходят сборники повестей «Миргород», куда вошли «Старосветские помещики», «Тарас Бульба», «Вий» и др.

Гоголь не любил свои украинские повести. О «Вечерах на хуторе близ Диканьки» он говорил: «Черт с ними! Я не издаю их вторым изданием; и хотя денежные приобретения были бы нелишние для меня, но писать для этого, прибавлять сказки не могу. Никак не имею таланта заняться спекулятивными оборотами». В то же время он жил надеждой написать многотомную историю Украины.

Он свел дружбу с профессором Михаилом Максимовичем и собирался ехать в Киев работать в университете. «В Киев, в древний, прекрасный Киев! Он наш, но не их, – не правда? Там или вокруг него деялись дела страны нашей. Да, это славно будет, если мы займем с тобою киевские кафедры: много можно будет наделать добра», – писал Гоголь своему Максимовичу. Но Николаю Васильевичу предложили должность всего лишь адъюнкта, и он отказался.

В 1834 г. писатель мечтал купить в Киеве домик с видом на Днепр. Летом 1835 г. он побывал в Киеве, остановился у Михаила Максимовича – и охладел к Украине навсегда. Уже через два года писатель начнет отождествлять Украину с Россией, а родиной, «где его душа жила, пока он не родился на свет», назовет Рим.

Главным теперь становятся петербургские рассказы и повести. «Шинель» (из которой вышла вся русская литература), прочитанная Пушкину в 1836 г. и законченная в 1842 г., была самым значительным произведением петербургского цикла. Работая над повестями, Гоголь пробовал свои силы и в драматургии: в 1835-м был написан «Ревизор» и уже в 1836-м поставлен в Москве.

Вскоре после постановки «Ревизора» Гоголь уехал за границу, поселившись сначала в Швейцарии, затем в Париже, где продолжал работу над «Мертвыми душами», начатую в России. Известие о гибели Пушкина в 1837 г. стало для него большим потрясением, чем смерть брата и отца: «Никакой вести хуже нельзя было получить из России. <…> Ничто мне были все толчки, я плевал на презренную чернь; мне дорого было его вечное и непреложное слово… Что теперь жизнь моя?»

Последовавшие после гибели Пушкина полтора десятилетия были для Гоголя не чем иным, как подготовкой к смерти. Он поселился в Риме и во время приезда в Россию в 1839–1840 гг. читал друзьям главы первого тома «Мертвых душ», который был завершен в 1841-м. Гоголь при содействии Белинского добился издания первого тома в 1842 г. и начал работу над вторым.

Работа над вторым томом «Мертвых душ» совпала с глубоким душевным кризисом писателя. Гоголь был готов отречься от всего, написанного ранее, считая свои произведения легковесными и безбожными.

В 1845 г. Гоголь, живя во Франкфурте у Василия Андреевича Жуковского, сжег первый вариант второго тома «Мертвых душ». Причину уничтожения рукописи писатель объяснял тем, что «не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши тут же ясно, как день, путей и дорог к нему всякого. Последнее обстоятельство было мало и слабо развито во втором томе «Мертвых душ», а оно должно было быть едва ли не главное…» Гоголь верил, что «крещение» огнем поможет ему.

Гоголь считал себя человеком низменным и греховным и рассматривал свое творчество как одну из возможностей избавления от наиболее неприятных ему черт. «Я стал наделять своих героев сверх их собственных гадостей собственной дрянью, – писал Гоголь в одном из писем. – Взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом звании и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага, нанесшего мне самое чувствительное оскорбление, преследовал его злобой, насмешкой и всем чем попало».

В 1847 г. писатель издал «Выбранные места из переписки с друзьями» – книгу, которой он придавал большое значение и считал важной вехой своего творчества. Белинский, ранее благосклонный к писателю, подверг этот труд уничтожающей критике, осудив его религиозно-мистические идеи и усомнившись в душевном здоровье автора. Над Гоголем желчно издевался Достоевский, сделав его прототипом карикатурного Фомы Опискина, персонажа повести «Село Степанчиково и его обитатели». Вяземский отозвался о книге: «Перед нами был остроумный, забавный, хотя иногда и безжалостный рассказчик. Мы заслушивались его с веселостью и вниманием. Вдруг ни с того ни с другого, так сказать, не прерывая речи, заговорил он совсем другое. Вышло по пословице: начал за здравие, а свел на упокой. Многим не верится, что перед ними тот же человек, что слышат они тот же знакомый и любимый голос». «Выбранные места» пришлись по душе лишь Л. Н. Толстому с его склонностью к мессианству и религиозностью: «Какая удивительная вещь! Пошлые люди не поняли, и сорок лет лежит под спудом наш Паскаль».

Публикация «Выбранных мест» стала скандалом. Во-первых, вся она была проникнута назидательным духом – Гоголь давал советы, как обустроить Россию. Во-вторых, публикация писем предварялась обширным завещанием Гоголя, который собирался умереть еще в 1845 году. Завещание начиналось с настоятельной просьбы перед похоронами убедиться в том, что Гоголь действительно умер, а не впал в летаргию.