Глава 9

Через полчаса генеалогическое древо заметно выросло и возмужало.

Правда, ветви его, вместо того чтобы симметрично двоиться, распространялись причудливыми пучками, причём заметно больше с одной стороны.

К тому же редкую из них удавалось проименовать честь честью, с отчеством и фамилией. Многие получили двусмысленные названия типа «бабушка Аня (Маня?)» или же «дедушка (прадедушка?) Артём». Другие тянулись неуверенными пунктирами из разных переплетений, как, например, веточка «дядя Миша», поскольку Зоя не помнила в точности, приходился ли этот самый дядя папе двоюродным братом или, напротив, мужем двоюродной сестры. Однако не разместить его на древе было бы несправедливо, поскольку однажды в детстве этот дядя Миша повёл Зою и Люську кататься на качелях и, когда Зоя умудрилась со всего размаха вылететь из своего деревянного сиденья и разбить губу, сам водил её в поликлинику на какие-то уколы, после чего каждый раз покупал ей мороженое – любое, на какое покажет пальцем.

И даже две ближайшие бабушки, мамина мама Полина и папина – Галина, представлялись не вполне отчётливо. Зоя помнила, например, что бабушка Поля была тихая, такая бесшумная и незаметная, и самым ярким впечатлением о ней было – что в детстве Зое позволялось её причёсывать: белые ровные пряди волос длились-длились, да и завивались вдруг в конце в игривое колечко! И какое удовольствие было – уложить эти прядки ровным двухслойным вензелем, так чтобы колечко оказалось повыше, и закрепить всё сверху коричневым пластмассовым гребнем! В детстве Зоя не знала слова «благородная», а если бы знала, то именно так именовала бы бабушки-Полину причёску.

О бабушке Гале помнилось не больше: что обладала крепким характером и талантом вести хозяйство, а также – что до последних лет любила декламировать Пушкина: «Ветер, ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч…» Но по какому случаю цитировала она классика – этого в памяти не сохранилось.

Поодаль от ствола и ветвей родословного древа, в отдельном кружочке, на всякий случай значились «Надюша и Любочка» – девочки-подростки, чья потёртая фотография в мамином альбоме, с роскошными бантами в не менее роскошных волосах, казалась Зое в детстве воплощением недосягаемой красоты.

Прояснить же, какое родственное отношение к ней имели прекрасные девицы, а заодно и уточнить кое-какие имена не удалось: мамин телефон не отвечал. Очевидно, мама повела старушку Муху, а заодно и дядю Гришу дышать свежим воздухом, либо же по телевизору пел Николай Басков.

В ожидании консультации Зоя попыталась выровнять ствол дерева и расположить ветки посимметричнее.

Вскоре древесные линии облагородились настолько, что она даже отстранила листок и немного полюбовалась им, а уж потом поприлежнее занялась ветвью «отец, Анатолий Васильевич». Однако здесь тупик поджидал её в самом начале: изо всей старшей мужниной родни она знала только свекровьину тётку по прозвищу Нюрка-казачка, которая ближайшей родственницей Анатолию не приходилась и, значит, помочь делу ничем особенно не могла.

Так что же – звонить Анатолию?

На этой мысли вдохновение внезапно покинуло Зою.

Конечно, они с бывшим супругом уже второй десяток лет общались как цивилизованные люди. И как нынешний Толик весьма отдалённо напоминал себя молодого, так и Зоин сегодняшний облик, по-видимому, не будоражил в нём ни горьких, ни тем более нежных воспоминаний.

Однако произнести вслух, пусть и по телефону, имена свёкра и свекрови неизвестно почему было страшно, словно то были колдовские заклинания, способные воскресить прошлые невзгоды. И удивительное дело: Зоя почему-то была уверена, что и Толик испытает то же самое. «Нет уж. Пускай Пашка сам и звонит, – постановила она. – А не захочет – не умрёт и без пятёрок! Тоже мне отличник…»

При всём том древо оставалось несколько однобоким, и это раздражало. Подумав, Зоя пририсовала слева четыре недостающие, хотя и безымянные ветки потоньше. Но и в таком виде – она пересчитала родственные «колена» – оно явно не тянуло не то что на пятёрку, а даже, кажется, и на четвёрку. «А может, нарочно пугают? – понадеялась она. – Типа как мы – выучить к следующему уроку наизусть двумя руками?»

С другой стороны, для полноты картины полагалось бы как-нибудь встроить сюда и кузину Люси, и Сергея, троюродного брата, и папиного брата дядю Игоря, и обязательно бабушку Анфису… Кстати вспомнились семейные драгоценности, и Зоя ещё раз подозрительно осмотрела каждую ветвь: уж не прячется ли, в самом деле, за какой-нибудь развилкой горшочек с кладом? Или же он, наоборот, закопан у корней дерева: такой тяжёленький, из красной глины? А внутри – золотые монеты! Интересно, что чувствует человек, держа в руках пригоршню старинных, слегка потускневших монет? Зоя, например, понятия бы не имела, что с ними делать. Нести в ломбард? В антикварную лавку? Или, скорей всего, в милицию? Уж в милиции-то, по крайней мере, всё сделают по закону, а причитающуюся Зое часть выдадут нормальными деньгами. А уж там…

А что же ТАМ?

О-о, ТАМ… Первым делом, конечно, сапоги и свитер Пашке. И сразу костюм-тройку к выпускному! Зоя сладко зажмурилась. Перед глазами поплыли: бархатные комнатные тапочки с нежной меховой опушкой; новенькие колготки в прозрачных упаковках – пускай даже обычные, телесного цвета, но не меньше десяти пар! или даже не меньше двадцати, на всю зиму! – а за ними тугие рулоны обоев в обе комнаты – насчёт расцветки посоветоваться с Ирусей; затем вожделенный мобильник для Пашки – купить ему какой-нибудь сумасшедше крутой, пускай пофорсит разок в жизни! Авось и мать тогда разживётся каким-нибудь плюсиком в анкете… Только вот хватит ли в таком случае ещё и на диван? Не беда, посплю и в лодке, тут же постановила Зоя.

И она ещё раз придирчиво осмотрела изображённое древо. Ветви его плавно перетекали друг в друга, и что-то, безусловно, струилось в них: родная кровь? гены? забытые семейные предания? Но никакое имя не подало ей тайного знака, не блеснуло в глаза лучистым бриллиантовым блеском. В памяти же мелькала всякая ерунда: например, хрустальная мамина ладья с кучей потускневших либо поломанных брошек, запутавшихся в бисерных нитях и связках бус искусственного жемчуга. «Драгоценности» сии многократно мамой перенизывались: то розоватые крупные бусины располагались вперемешку с крохотными жёлтыми бисеринками, то белые продолговатые чередовались с чёрными. И всё это стеклянно-пластмассовое великолепие было вдоволь ношено и маленькой Зоей, и её подружками, и даже любимыми куклами…

Или вспоминалось, как однажды в детстве она лежала с температурой, плакала и ни в какую не хотела отпускать маму на работу, хотя дома оставалась бабушка Поля и они с мамой в два голоса терпеливо уговаривали Зою «быть умницей». Наконец мама, потеряв надежду на скорое дочкино поумнение, взяла в руки маленькие маникюрные ножнички, вырвала из тетради двойной листок в клетку – и враз, за какую-нибудь минуту вырезала из него целый комплект кукольной мебели: крохотную кроватку, столик, два стульчика и шкафчик! И такой невообразимой красоты и НАСТОЯЩЕСТИ были эти вещички – на створке шкафчика имелось даже нарисованное зеркало! – что Зоя чуть не задохнулась от восторга, и от этого вздоха мигом высохли все её слёзы.

А когда, лет двадцать спустя, Зоя припомнила этот случай – мама, оказалось, его начисто забыла. «Дети! Их же пока вырастишь – чего только не сумеешь!» – объяснила она, как будто оправдываясь.

…Да, кстати, о детях – где же Пашка? Времени – без пяти девять!

Но испугаться по-настоящему она не успела, потому что по подъездной лестнице снизу как раз затопали знакомые шаги, а у самой двери грянул хохочущий дуэт: подростковое Пашкино ржание вперемешку с короткими дамскими хихикающими пассажами. «Люська! И опять со своими анекдотами!» – на слух определила Зоя.

Действительно, вслед за щелчком замка в прихожую вступила кузина Люси собственной персоной. Из-под её коротенькой дублёнки виднелись розовые брючки, а в расстёгнутом вороте – розовая же, в блёстках, кофточка.

– Привет, девушка! На дискотеку собралась? – подколола Зоя, когда та, на ходу чмокнув её, по своему обыкновению устремилась к зеркалу.

– Да уж не в дом престарелых! – без задержки отреагировала Люси, приостановившись и дёрнув Зою за оторвавшийся край кармана на халате.

В свои, как она выражалась, сорок С НЕБОЛЬШИМ или тридцать С БОЛЬШИМ, кузина вполне способна была отправиться на молодёжную ТУСУ, или на концерт рок-звезды, или в боулинг-клуб. Или, к примеру, явиться на семейное торжество с каким-нибудь БОЙФРЕНДОМ лет на пятнадцать моложе себя. Или рассказывать племяннику анекдоты… Мама, понятное дело, именовала кузину не иначе как «штучкой». А на взгляд Зои, Люси просто никак не могла выйти из образа романтичной юной красотки, ожидающей встречи с принцем.

Правда, внешность красотки слегка деформировалась с годами, да и характер несколько подпортили жизненные разочарования. «Недолёт и перелёт! – беспечно отзывалась Люси о двух своих прежних спутниках жизни. – Зато следующий, вот посмотришь, будет в яблочко!» Однако яблочко что-то не спешило упасть в руки Люси. Тем не менее она надеялась встретиться с ним со дня на день и, может быть, поэтому всегда была одета как на свидание… И может быть, поэтому Зоя ей самую малость завидовала. Всё-таки человек чего-то ждал…

– Чайку? – со вздохом предложила она, направляясь в сторону кухни.

– Ни-ни! После семи вечера не ем, не пью и другим не советую, – объявила кузина, ловко выудив из сумочки помаду и поправляя линию губ. – Вот правда, завтра… я чего зашла… завтра, имей в виду, на день рождения придётся идти, Насте сорок лет. К шести часам. Придётся нарушить режим!

Ко всему в придачу Люська обладала таинственным способом давления на психику окружающих. Зоя сильно подозревала, что способ этот именовался «нахальство».

– Какой ещё Насте? – осведомилась она, старательно собирая силы для отказа.

– Андреевой жене. Ну, помнишь, врач?

– А-а… подожди! Так они же с Андреем вроде разошлись. Лет десять назад… Или нет?

– Девять. Но всё-таки юбилей же! Она так приглашала, с сотового мне на работу звонила. Рублей на тридцать точно науговаривала! Аж неудобно.