Трудно поверить, но там же в лесу находился колодец с мертвой водой, и по указанию, оставленному странником, прежде чем испить живой воды, необходимо было сначала испить воды мертвой.

Почему? Потому что живая вода животворила все – и доброе, и худое, а после глотка мертвой воды живая вода воскрешала только чистые намерения и только добрые порывы.

Колодец с мертвой водой все обходили стороной, и он зарос травой. Пили сразу живую воду.

Село Сетово небольшое, но добротно отстроенное. Жителей в нем человек триста, не больше.

На дворе Игната всегда порядок. Все домашние следили за чистотой и вышколены были так, что лишней песчинки во дворе не отыскать.

Стоял Игнат и любовался только что выкрашенным домом. Потом позвал жену:

– Полина! Иди-ка, посмотри, как дом смотрится.

– Да я ж видела, – прокричала жена из коровника.

– А ты еще посмотри. Иди, иди сюда, корова подождет.

Полина поднялась с табуретки, подставленной к корове, отодвинула ведро и, вытирая о передник руки, вышла из коровника.

– Хорош, хорош, – сказала она, взглянув на дом, и собралась снова отправиться в хлев.

– Что ты спешишь? Постоять с мужем не хочешь? Посмотри, похвали.

Полина, чуть не плача, сказала:

– Корову я дою.

– А и ступай к своей корове, раз она тебе дороже меня и всего, что я для тебя делаю.

Игнат двинулся к дому. Полина, расстроенная, опустив голову пошла в хлев. Корова с норовом, к ней просто так не подойдешь. Она сердито замычала.

Полина стала уговаривать корову, погладила ее по спине, села на табуретку и, подставив ведро, принялась доить.

– Стой смирно, Манька, ты у меня умница.

Прошло полчаса.

– Полина! – позвал Игнат и вошел в коровник.

– Ты что, еще не закончила? – удивился он. – Ну ты даешь! С коровой управиться не можешь. У тебя там рагу на плите не переварится?

– Рагу не переварится, – ответила Полина, чуть не плача, потому что Манька начала нервно дергать ногой и вертеть мордой.

– Ты сразу за несколько дел хватаешься и ничего не успеваешь. Я пойду посмотрю, не попало ли в сети что, а насчет рагу предупредил, так что сама за ним теперь смотри.

Во двор с шумом вбежали дети Игната и Полины, два мальчика-близнеца шести лет. У них из-под ног шарахнулись куры. Разлетелись по всему двору.

– Смотри, дети-то какие чумазые! Как корову подоишь, отмой их, а то перед соседями стыдно.

Высказав замечания, Игнат ушел на реку, а вернувшись, потряс перед Полиной связкой лещей:

– Почисти да пожарь к ужину. Поешь хоть свеженькой рыбки. Для тебя все стараюсь.

Полина отставила в сторону маслобойку, в которую только что залила снятые с молока сливки, и занялась рыбой.

Начистив и пожарив, выставила рыбу на стол.

– Умаялся я сегодня, – с набитым ртом сказал Игнат, – хочется на чистую постельку лечь. Ты уж поменяй белье.

– Я ж три дня, как меняла, Игнат! – чуть не расплакалась Полина.

– Твое дело слушать, а не говорить! Кто в доме глава? – резко прервал Игнат.

Постелив чистое белье, Полина принялась отмывать чугунки и сковородки. Закончив, она в полном изнеможении наконец улеглась на высокую кровать и с наслаждением вытянулась на мягкой перине. Игнат проснулся и, почувствовав пружинистое тело жены, раздраженно прошептал:

– Отодвинься от меня. Мне отдохнуть нужно. С утра к колодцу иду.

Полина не слышала слов мужа. Она заснула, как только коснулась головой подушки.

– Это не женщина, а просто похоть ходячая, – пробормотал Игнат.

Рано утром Игнат разбудил Полину:

– Иди, проводи меня до калитки.

На улице было туманно и сыро. Полина, съежившись под пуховым платком, стояла на крыльце. Спускаться на траву, покрытую холодной росой, не хотелось.

Игнат поцеловал жену и ушел. Полина должна была смотреть ему вслед.

Когда Игнат скрылся из вида, Полина вернулась в дом.

От колодца Игнат вернулся к полудню. Полина уже приготовила обед, намыла полы в доме и позанималась с детьми математикой и письмом.

– Корми мужа! – весело скомандовал Игнат.

К столу подбежали ребятишки.

– А вы потом поедите. Видите, отец устал. Ты, Полина, распустила их совсем. Порядка не знают, – сказал Игнат, усаживаясь за стол.

– Детям с тобой за столом побыть хочется…

– Детям отца нужно научиться слушаться!

В окно постучали. Полина подошла посмотреть, кто это. Во дворе стоял Филька, сосед.

Полина махнула ему рукой, чтоб заходил.

– Здоровы будьте, – весело сказал Филька хозяевам, тряхнув кудрями. – Игнат, дай мне лошадь в город съездить. Настька моя вышивать-то стала, а ей алых ниток не хватило.

Игнат, уронив с ложки выловленную из супа фрикадельку, воскликнул:

– Ты что, из-за каких-то ниток в город поедешь?

– А что ж делать-то? Полин, может, у тебя есть такие нитки?

– Нет, Филипп, мне нет времени вышивать.

– Ну так что, Игнат, лошадь дашь?

– Ты, Филька, подкаблучник. Смотреть на тебя стыдно. Это ж из-за каких-то бабьих капризов в город тащиться!

Филипп возмутился:

– Тебе лошадь жалко?

– Не в лошади дело. Дело в принципе. Если б тебе в поле надо было поехать или хлеба съездить купить – другое дело, но чтобы из-за алых ниток?! Филька, ты что? Ты мужик, аль кто?

– По-твоему, если я мужик, то Настьку должен в город отправлять?

– Без ниток она обойдется, а купишь как-нибудь по пути, когда в городе будешь.

Филипп развернулся и вышел.

Полина выглянула в окно и увидела, как Филипп что-то объясняет расстроенной Насте.

– И что же ты, Игнат, лошадь не дал Филиппу? – спросила Полина.

Игнат удивленно уставился на жену:

– Моя лошадь! Он из-за своей Настьки не то что на лошадь, на козу не может заработать. Все при ней держится. Вот и пусть знает.

– Любит он ее, – вздохнула Полина.

– Если б любил, заработал бы и на лошадь, и на корову для жены-то любимой.

– Так с ней он быть хочет и работой загружать боится.

– Ну, давай и я работать не стану и рядом с тобой сяду. Посмотрим, не наскучит ли? А кушать что станем потом?

– Да, ты-то, если рядом сядешь, меня совсем измучаешь. Тебе то поджарь, то постели, то проводи. Филька-то, небось, ласковые слова, дома сидючи, говорит. Им обоим и без работы не скучно.

– Настьке позавидовала?!

– Да не Настьке я позавидовала, а не хочу против них говорить ничего. Лошадь надо было дать Фильке! Вот!

У Игната округлились глаза. Он шумно задышал, потом схватил кепку и выскочил из дома. Полина высунулась в окно и крикнула:

– Игнат, ты куда?

Игнат, не обернувшись, вышел со двора и зашагал в сторону леса. Никогда еще не чувствовал он такой необходимости в живой воде. Ему нужно было немедленно пополнить запас сил и мужества, чтобы доказать свою правоту!

– Это же надо! – бормотал он себе под нос. – Для нее все делаешь, так еще и не хорош остался.

От обиды хотелось разрыдаться. Но только какой же он будет мужчина, если плакать начнет?

Яркое солнце, добросовестно пронизывая лучами каждый листок и каждую травинку, не могло победить тень.

Сражаясь с темнотой, солнце словно стремилось сжечь траву. Подул ветерок, и трава закачалась, листья зашевелились и зашелестели, прося пощады.

Солнце, словно очнувшись, увидело жизнь, которую должно было согревать, а не уничтожать, ослабило лучи и улыбнулось нежно, с благодарностью за напоминание.

И всякая самая примитивная жизнь имела право голоса в этом огромном мире и имела право сражаться за свое сохранение. И никто не имел права судить желание живого жить.

Пройдя километра три, Игнату захотелось пить. Он шел все медленнее.

Потеряв мир в душе, Игнат не заметил, что сбился с пути.

Спотыкаясь о коряги и путаясь в высокой траве, Игнат ударился обо что-то твердое бедром, не удержался на ногах, упал сначала на колени, потом плюхнулся лицом в воду…

– Вода! Вода?

Игнат, не поднимаясь, принялся пить. Он фыркал, тряс головой. Никогда прежде вода не казалась ему такой вкусной.

Наконец, напившись, Игнат встал на ноги и, отчего-то почувствовав слабость во всем теле, замертво рухнул в траву.

Дело в том, что пил Игнат из заброшенного всеми колодца с мертвой водой.

Не умер сам Игнат, а умерли все укоренившиеся в нем убеждения, которыми жил он и которые им двигали.

Пролежал Игнат без движения три дня и три ночи, а когда открыл глаза, прошептал:

– Пить.

Встав на четвереньки, Игнат, не поняв в чем дело, снова прильнул к колодцу, снова напился и снова рухнул без движения. Пролежав до самого вечера, очнулся и увидел над собой звезды.

Игнат очень удивился, но почему-то не испугался. Он поднялся на ноги, подошел к колодцу, испил водицы и, вытерев рукавом подбородок, попытался определить, где находится.

Невдалеке Игнат увидел странное сияние и пошел на этот свет. Оказалось, что светился колодец с живой водой!

В самой воде отражалось небо, но не ночное, а ясное голубое небо, и там, в колодце, всеми семью цветами переливалась радуга. Никогда раньше не видел Игнат живую воду такой.

Руки Игната сами потянулись к воде. По воде разошлись ровные круги и зазвучала музыка.

Игнат слушал музыку и плакал. Он бережно зачерпнул воды и стал пить. Постепенно, с каждым глотком, прояснялись мысли и появлялись ответы на все вопросы, а вместе с этим выправлялась кривизна души.

Игнат медленно отошел от колодца и направился в сторону своего дома.

Выйдя к полю, Игнат случайно спугнул чибиса, который, взлетев с гнезда, стал кружить над дорогой и над краем поля, отвлекая от гнезда Игната.

Игнат рассмеялся:

– Ты не бойся, чибис, я не трону твоих птенцов.

Чибис летал, расправив сильные крылья. Игнат представил, как где-то в траве сидят взъерошенные, неоперившиеся птенцы.

– Вот ведь, ответственность какая, – думал Игнат, – это ж нужно птенцов на крыло поднять!

– Игнат! А где ты пропадал? – услышал он.

Это был пастух Иван, который возвращался из совхозной овчарни.

– Полина твоя извелась вся. Решила, что ты помер. Мы тебя три дня искали. Вот ведь, радость какая, что живой!

– Да, чем упрямее за свою дурноту держишься, тем смертельнее. Иной раз мир под себя повернуть хочется, – сказал Игнат больше себе, чем Ивану.

– А о чем задумался-то? – спросил простодушно Иван, пропустив мимо ушей непонятную реплику Игната.

– Да вот, думаю, как сложно вырастить взрослую птицу.

– А чего там сложного? – рассмеялся пастух, – пусть за отцом повторяет, учится крыльями махать.

– Не в этом дело. Мы-то детей своих все торопим, перьев от них ждем там, где еще пух. А перья-то ведь не втыкаются. Они изнутри растут. Детей взрастить, вырастить нужно. Чтобы и смелость, и стойкость, и мудрость житейская изнутри исходила, а не нами наторкана была. Чтобы стала частью тела и тогда… Крылья расправил и полетел… Изучать законы надо, а не птенца. Мне отец жесткие правила оставил. Вникать нужно и в закон, и в птенца, чтобы едиными стали, чтобы законы жили и действовали не над птенцом, а в птенце. Тогда закон защитит его, как корабль на море. Море оно сильное, а корабль в нем не тонет. А самолеты? Ты смотри, какой ум нужен, чтоб самолет в небе удержался! А птице-то и думать об этом не надобно. В ней это все. Законы эти…

– Странный ты, Игнат, я тебя бояться начинаю, а пропадал-то где?

– Сам не знаю, знаю только, что другим вернулся.

– А это хорошо?

– Что вернулся?

– Что «другим».

– Еще не понял, только чувствую, что выздоравливаю.

– А ты болел?

– Да, Иван, смертельно.

– А теперь как?

– Теперь я умер.

Иван уставился на Игната и перекрестился, а Игнат рассмеялся и сказал:

– Мое «я» умерло.

– Так что ж за болезнь-то была?

– Страсть менять всех и всех перевоспитывать. Очень тяжелое заболевание. Настоящее бремя. Непосильное.

– А теперь что?

– Теперь сердце мое для людей открылось, Иван!

Иван вздрогнул и отшатнулся от Игната.

– Иван! – добавил Игнат, – колодец-то с мертвой водой мы зря забросили. Протоптать к нему дорожку надо.