Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Культура, Истоки вражды

ModernLib.Net / Философия / Елизаров Евгений Дмитриевич / Культура, Истоки вражды - Чтение (стр. 13)
Автор: Елизаров Евгений Дмитриевич
Жанр: Философия

 

 


Именно благодаря такой организации уже на самой заре человеческой истории мысль о глубоком генетическом единстве, иерархической подчиненности и тесной взаимозависимости всего сущего образует собой аксиоматическое ядро нашего мировоззрения, которое, как кажется, ни одной культурой на протяжении всех последующих тысячелетий так никогда и не было поставлено под сомнение.
      В общем, как сам человек - образ и подобие Божие - всегда хранит в себе негасимый свет Его вечной тайны, значение любого порождаемого им знака оказывается тенью того великого слова, которое, как сказано в евангелии от Иоанна, когда-то положило начало всему. "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог". Иначе говоря, само Слово оказывается по своему объему равным и тождественным Ему; созидающее весь этот мир ("Все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть"), оно и не может быть иным. Но в этом, может быть, самом известном стихе апостола светится и разгадка тайны человеческого слова. В сущности Слово Бога и слово человека оказываются столь же сопоставимыми между собой, сколь океан и вмещающая в себя едва ли не всю безмерность его содержания малая капля воды.
      Кому не нравится этот понятийный ряд, можно привести другой, диаметрально противоположный ему, но при всем этом утверждающий абсолютно то же. Сознание это высшая форма движения материи. Но именно всей материи, а вовсе не тех биологических тканей, состав и объем которых ограничен кожными покровами нашего собственного тела. Но если так, то и любое его проявление, любой, порождаемый им образ - это не движение каких-то ограниченных структур, но дыхание Космоса. А значит, достаточно внимательный анализ рано или поздно обязан выявить в нем без исключения все, что обнимается этим высшим единством. Так даже мельчайшая капля воды при тщательном анализе обязана обнаружить в себе всю "таблицу Менделеева". Но капля - это нечто простое, порождаемый же нашим сознанием образ отделяет от нее огромная, в сущности неизмеримая, дистанция. Поскольку же каждый образ как-то по-своему отображает именно все целое, границы которого теряются где-то за траекториями субнуклеарных частиц и очертаниями межгалактических констелляций, полная их сумма - это величина, действительное содержание которой ничуть не превышает качественных границ любой отдельной составляющей ее единицы.
      Любое слово любого языка без остатка растворяет в себе всю культуру его носителя. Поэтому видеть в нем некое подобие плоского ярлыка, навешиваемого лишь на какой-то отдельный предмет для простого отличения его от всех прочих, было бы столь же наивным, сколь и ошибочным.
      Все это проходит мимо нашего сознания, где-то под его поверхностью, на которой каждый знак отпечатывает что-то строго индивидуальное и, как правило, резко отличное от всего остального. Возможно, к счастью для нас, ибо если каждый раз погружаться в бездну полного значения каждого слова, значит, даже не начать диалог. Но в той потаенной глубине внутриклеточных микропроцессов, до уровня которых распространяется действительное распознавание любого извне поступающего к нам сигнала, всякий раз вызываются к жизни все кодируемые ими особенности индивидуального мира человека. Эти процессы практически полностью скрыты от нас, и все же именно они лежат в самой основе формирования любого психического образа. Так даже самые сокрушительные сотрясения океанского дна не замечаются кораблями на его поверхности. Поэтому повседневный знаковый обиход оперирует далеко не полным содержанием того, что в действительности пробуждается к жизни в ходе любого информационного обмена. Платон выразил все это в образной форме пещеры, на освещенную стену которой отбрасываются бледные тени разнообразных вещей, проносимых мимо ее входа, и привычное нам значение обыденных слов - это не более чем подобные тем бледные тени многокрасочных вещей. Вечный театр теней - вот что такое речевая наша повседневность. Но все же и в ней время от времени даже в одном случайно брошенном слове вдруг обнаруживается такая бездна, заглянув в которую мы сразу становимся иными.
      Способность знака - каждого знака! - вызывать в нас сразу весь индивидуальный опыт, всю индивидуализированную нами культуру заслуживает того, чтобы остановиться на ней.
      Вспомним. Точный и наблюдательный Матфей, бесхитростный Марк, поэтичный Лука и блестяще образованный романтик Иоанн оставили нам описание всего нескольких лет (и всего нескольких трагических и прекрасных дней) служения одного человека. Но эти не столь уж и многословные их описания со временем образовали собой самый каркас всей европейской культуры. Действительно, если сегодня каким-то чудесным образом вдруг исключить из нашей памяти все то, что вызывается в нас их Евангелиями, мгновенно рассыплется все аккумулированное ею за более чем полтора тысячелетия. Вся эта культура станет столь же недоступной для нас, как и свод знаний какой-нибудь далекой инопланетной цивилизации.
      При этом даже неважно, читал ли в действительности человек то, что было оставлено нам евангелистами, или - шире - всю Библию в целом, - ключевые ее образы давно вошли в кровь европейца через самый воздух культуры, которым мы начинаем дышать уже со дня нашего рождения. Так сегодня вовсе не обязательно читать самого Евклида: чтобы проникнуть в строй его мысли достаточно изучить современный учебник геометрии для средней школы.
      Именно поэтому даже в нашей стране, даже в самый разгар "воинствующего атеизма" полного освобождения сознания от того образного строя, который вызывался Священным писанием, никак не получалось. Больше того, многое в идеологии и даже в самой символике диктатуры пролетариата было производно именно от них.
      Примеры? - пожалуйста!
      Кому из тех, кто в смутные годы исторического перелома шел в авангарде богоборчества, не была знакома величественная и торжественная похоронная песнь российского пролетариата "Вы жертвою пали"? Песни, подобные этой, и в самом деле способны были поднимать народ на борьбу. Во многом именно благодаря их поэтике, их ритму, вызываемым ими образным строем незримо рождалось то особое эмоциональное состояние, в котором даже слабый человек противоставал самой стихии зла - и побеждал. Но вспомним же и то, что в действительности вызывалось ею. Вот слова из этой скорбной песни:
      "...А деспот пирует в роскошном дворце,
      Тревогу вином заливая,
      Но грозные буквы огнем на стене
      Чертит уж рука роковая..."
      Не эти ли, восходящие к, может быть, самому известному эпизоду из книги пророка Даниила стихи о последнем пиршестве царя Валтасара, рождали-таки светлую веру в грядущую победу движения даже в ритуальном плаче о его поражении. Ведь памятно всем, что пророчество ("мене, текел, упарсин"), таинственной рукой начертанное на стене пиршественного зала, сбылось уже на следующий день.
      Вот и другой пример - российский вариант Марсельезы:
      "Отречемся от старого мира,
      Отряхнем его прах с наших ног.
      Нам не нужно златого кумира..."
      Но ведь "златой кумир" - это тоже из Библии: за то время, когда Моисей говорил с Господом на горе Синай, народ Израиля успел отлить себе золотого тельца из своих украшений и поклонился ему. Да и "отряхнуть прах со своих ног" - все оттуда же, из напутствия Иисуса Своим ученикам, посылаемым Им проповедовать миру учение, которому еще будут покоряться целые империи.
      Словом, евангелические образы - это не только ключ к дешифрации той культуры, воздухом которой мы дышим с самого дня нашего рождения, но и узловые элементы ее каркаса. Поэтому сегодня все вызываемое ими - это целый океан, наполненный тем, что создавалось на протяжении многих столетий.
      Но вот совершенно другие стихи. Они стоят того, чтобы привести их полностью:
      "В отдаленном сарае нашла
      Чей-то брошенный старый халат.
      Терпеливо к утру родила
      Дорогих непонятных щенят.
      Стало счастливо, тихо теперь
      На лохмотьях за старой стеной.
      И была приотворена дверь
      В молчаливый рассветный покой.
      От Востока в парче из светил
      Приходили ночные цари,
      Кто-то справа на небе чертил
      Бледно желтые знаки зари."
      Эта "Собака" мало кому известного русского поэта оставила без всякого преувеличения неизгладимый след в нашей отечественной литературе: ведь есенинская (та самая, "где златятся рогожи в ряд...") была создана именно под ее влиянием, как своеобразный ответ, на литературный вызов, невольно брошенный именно ею. Есенинские стихи знают все. Знают во многом потому, что он один из величайших наших поэтов. Но почему этот "видевший Бога поэт" вдруг стал состязаться - а это было именно литературное состязание, в котором, кстати сказать, принял участие не только он, - с так и оставшимся в сравнительной безвестности человеком? Да потому, что мало кому вообще удается вот такое всего двумя строками объять необъятное, но уж если удается, то стремление повторить подвиг - неизбежно. Ломоносов, наверное, навсегда остался бы в русской поэзии, даже если бы написал всего две завораживающие какой-то скрытой торжественной магией строки: "...Открылась бездна звезд полна, звездам числа нет, бездне - дна". А ведь и здесь всего-навсего две строки ("От Востока в парче из светил приходили ночные цари...") как-то неожиданно, вдруг распахивали без остатка весь тот безбрежный океан образов, который оставили нам истекшие ко времени написания этих стихов девятнадцать столетий, отсчитанных от того дня, когда на небе вспыхнула звезда, осветившая чудо рождения Младенца. Именно благодаря этим двум строкам "лохмотья за старой стеной" мгновенно уподоблялись тем самым яслям, к которым волхвы сложили свои дары, а само это, в общем-то, едва ли стоящее внимания "царя природы", событие возвышалось до яркого символа, обозначившего собой извечную мечту всего человечества о том блаженном времени, когда вновь, но теперь уже навсегда утвердится "слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение".
      К слову, и Есенин в этом состязании поэтов потерпел поражение, ибо его "Собака" при всей острой ее проникновенности все-таки будила в нас меньшее.
      Но приведенные здесь стихи - это, подобно двум бессмертным строкам Ломоносова, лишь наиболее красноречивый, проще говоря, бросающийся в глаза, пример того, как в едином знаковом посыле вдруг раскрывается целая бездна, способная поглотить собою все, что не вмещается нашим сознанием. Самоочевидный пример того, как полное значение, казалось бы, бесхитростных нескольких строчек может быть до конца раскрыто только через содержание всех музеев и библиотек Старого света.
      Но ведь если строго, то и любой знаковый посыл - будь то сложное развернутое предложение, будь то не вполне законченная мысль, выраженная одним единственным словом, а то и просто звуком, жестом, мимолетным мимическим движением (да вот, хотя бы так и не разгаданная за несколько столетий улыбка Джоконды) и так далее, и так далее - в конечном счете скрывает в себе все ту же бездну, без остатка растворяющую все достояние нашего опыта, все богатство индивидуализированной нами культуры. Почему? Да именно потому, что собственно знак, будь то одно единственное слово, будь то развернутое предложение, будь то целый объемистый трактат (да вот, хотя бы тот, в котором говорится обо всем этом) на самом деле не несет в себе вообще - ни-че-го.
      Уже упоминавшаяся здесь глокая куздра, введенная в лексический оборот российским академиком Л.В.Щербой, иллюстрирует именно эту же мысль. Ведь в его получившей едва ли не всеобщую известность искусственной фразе ни одно слово не означает собой вообще ничего. Больше того, все слова подбирались с таким умыслом, чтобы никакое из них не фигурировало бы ни в одном из известных ему иноязычных словарей. И тем не менее каким-то таинственным образом общий смысл этой невнятной фразы мгновенно схватывается каждым. Казалось бы, полная семантическая бессмыслица - и вдруг целое море подробностей, изложение которых не вместилось бы, наверное, и в стопе бумаги.
      Но стоит ли удивляться, если на деле любой знак обладает теми же самыми свойствами, что и эти, рожденные изощренным умом выдающегося лингвиста слова.
      Подлинное значение любого знака вполне может быть уподоблено абсолютному вакууму, из которого, по предположению физиков, рождается сама материя (вернее сказать вещество Вселенной, ибо все-таки это не одно и то же). Абсолютная пустота, вмещающая в себя все тайны Вселенной, гегелевское ничто, из которого в конечном счете возникает все сущее, математический нуль, концентрирующий в себе весь числовой ряд, яркий солнечный свет, поддающийся разложению на миллионы разнообразных цветовых оттенков, - вот безупречно точная аллегория слова.
      Иоанн уподобил Слово - Богу, но если человек и в самом деле именно Его образ и подобие, его слово - образ и подобие именно этого Первоначала.
      Здесь уже не один раз знак уподоблялся зеркалу, глядясь в которое каждый из нас видит что-то свое, но, как оказывается, все то, что мы видим на его поверхности, каким-то таинственным образом порождается в глубинах нашего собственного духа. Поэтому действительный состав и объем его значения - это не имманентная характеристика знака, взятого самого по себе, безотносительно к нашему сознанию, но главным - и единственным - образом характеристика нашего собственного духа.
      12
      Таким образом, формируемый в каждом человеке способ дешифрации всех сигналов внешнего мира несет на себе отпечаток многих начал. Во-первых, непосредственно окружающей его природной среды, в которой происходило формирование всех структур и функций его организма, во-вторых, его собственного тела, адаптированного именно к этой среде и ко всем отличительным ее особенностям, наконец, в-третьих, той (региональной, этнической, цеховой, половозрастной) культуры в которую от самого своего рождения все глубже и глубже погружался каждый из нас. Поэтому тайна постижения того, что именно адресует нам вся окружающая нас реальность, и как именно происходит дешифрация всех ее информационных посылов, требует раскрытия не только тонких деталей механизма нашей психики, но и всех уходящих на субклеточный уровень тайн скрытой биомеханики составляющих целостный организм структур.
      Впрочем, и сам внешний мир отнюдь не так прост, как это может показаться на первый взгляд.
      Мы видели, что кроме естественно-природных объектов, явлений, процессов, сюда включается так же и полная совокупность всех искусственно создаваемых человеком вещей. Больше того - именно эти вещи сегодня образуют собой ближайшее непосредственное окружение человека, его надстроечный надкожный покров, дополнительную защитную оболочку: собственно природа, то есть природа, существующая как бы сама по себе, независимо от человека, "отодвинута" ими от нас. Они встают между нею и нами и контакт становится возможным уже только при их помощи и посредничестве. Собственно, это было подмечено еще философией К.Маркса, которая утверждала, во-первых, то, что опыт человека - это отнюдь не пассивное созерцательное, но прежде всего действенное практическое отношение к миру, во-вторых, то, что его практика никак не сводится к той роли, которую играют органы наших чувств, но имеет всеобщий орудийный характер. Поэтому, строго говоря, и пресловутое субъект-объектное (S-O) отношение на поверку анализом оказывается лишь сокращенной формой представления нашего опыта практического освоения окружающего мира, ибо в действительности содержит в себе еще одно важное звено, которое не может быть игнорировано, - искусственно созданный человеком предмет, средство (S-O-O).
      Между тем искусственно созданный человеком предмет образует собой нечто отличное от любого естественно-природного образования. Мудрец заметил, что уже самое примитивное рубило, созданное рукой дикаря, выше самых совершенных созданий природы. И это действительно так, ибо в нем в концентрированной форме воплотилось все до того порожденное ею. В сущности именно это орудие и предстает как своеобразный пик глобального эволюционного процесса, развертывающегося не только на нашей планете, но в сушности и во всей вселенной (или во всяком случае в той неопределенной ее области, в которой высшей формой организации оказывается человеческая цивилизация). Однако дело не только в том, что выделившееся из царства животных существо теперь начинает создавать какие-то новые, ранее немыслимые в природе вещи,- здесь возникает совершенно новое - нематериальное - измерение самой действительности.
      Мы уже обращались к первому тому "Капитала", где со всей доказательностью показывается, что любое создаваемое руками человека образование (потребительная стоимость, товар) скрывает под своей вещественной оболочкой всю систему господствующих общественных отношений. Подобно биологической клетке, несущей в себе всю генетическую информацию о том организме, частью которого она является, любой товар сохраняет в себе все конкретно-исторические особенности устройства того общества, в рамках которого он производится. И как бы мы сегодня ни относились к Марксу, этот его вывод предсталяет собой одно из завоеваний общечеловеческой мысли, которое, по-видимому, уже не может быть поколеблено никакими политическими пристрастиями, предвзятостями или, если угодно, философскими предрассудками.
      При этом действительное содержание, качественная определенность вскрытых К.Марксом общественных отношений совершенно не зависит от собственных свойств и материальной структуры производимых нами вещей. Все они представляют собой совершенно особый тип реальности, ибо при несомненной своей объективности они в принципе вневещественны, нематериальны, эти начала решительно не поддаются никакой физической регистрации с помощью органов чувств человека или каким-либо другим - инструментальным - путем.
      Между тем даже полная совокупность общественных отношений, концентрируемая всеми искусственно создаваемыми человеком вещами, это только малая часть того нового внематериального измерения объективной реальности, которое начинает формироваться с завершением антропогенетического процесса и стремительно усложняется с появлением развитых форм человеческого сознания. Более же полное содержание возникающего здесь нового измерения может быть вмещено только интегральной культурой общества.
      Но именно эта - внефизическая - сторона всех искусственно производимых человеком предметов и представляет собой то главное, что образует собой их подлинное существо. Собственно же предметный, то есть прикладной функциональный утилитарный аспект на деле носит лишь служебную, вспомогательную роль, в большинстве случаев сводящуюся к простому опосредованию обменного взаимодействия человека с окружающим его миром. Ведь само это взаимодействие всегда подчинено какой-то определенной, часто возвышенной цели, то есть цели, не сводящейся к тому или иному аспекту простого жизнеобеспечения, а значит, именно она образует собой то, что в действительности стоит над таким взаимодействием, направляет его и руководит им. При этом, как существо общественных отношений не может быть выведено материала и назначения вещей, сама цель не может быть выведена ни из внутреннего содержания, ни из полной структуры этого взаимодействия. Поэтому подлинное значение тех процессов, которые опосредуются искусственно создаваемыми вещами (а значит, и собственное назначение самих этих вещей) не может быть понято вне скрытой надматериальной сущности всего искусственно создаваемого человеком предметного мира.
      Трудно сказать, что здесь является более важным, трудно построить какую-то иерархию всех этих сложно переплетающихся начал, определить, что и в какой степени подчинено другому. Скорее всего, каждое из них - и окружающая природная среда, и типические особенности собственного организма, и основные характеристики того социального окружения и той интегральной культуры, в которой осуществляется бытие субъекта,- способно играть первенствующую роль в разных контекстных условиях. Поэтому поиск каких-то незыблемых отношений между ними, которые действовали бы при любых обстоятельствах, как кажется, вообще не имеет смысла. Но как бы ни относились друг к другу эти стихии, формирующие самый способ дешифрации, вернее сказать, творческого воссоздания полного значения всех воспринимаемых нами знаков, в любом отдельно взятом акте обменного информационного процесса необходимо видеть сложное их переплетение и взаимодействие. Поэтому никакой знаковый посыл ни при каких обстоятельствах не может быть сведен к одному лишь указанию на тот или иной предмет, как это нередко представляется нам при поверхностном взгляде на вещи.
      Пусть это и не всегда осознается нами, но любое произносимое или воспринимаемое нами слово всегда вызывает собой указание на тот способ структуризации и всей окружающей нас действительности (тотема ли, сотворенного ли по Слову Божию мира, или получающей первоначальный взрывной импульс в таинственной точке сингулярности вселенной), который свойствен именно нашей культуре, и всех тех структур, которые составляют наш собственный организм. В любом произносимом или воспринимаемом нами слове всегда - пусть и незримо присутствуют указания и на особенности той природной среды, что окружает нас, и на характеристики того искусственного вещного мира, что опосредует наш обмен с нею, и на ключевые детали устройства того общества, членами которого мы являемся, и, наконец, на черты тех идолов и идеалов, которым оно поклоняется. Но все это многообразие как бы преломлено через призму сугубо индивидуальной организации каждого отдельного субъекта, призму его и только его личного опыта, индивидуализированной именно им культуры.
      (Добавим к тому же, что на все это содержание каждый раз накладывает свой - наверное самый отчетливый и яркий, способный заслонить от нашего внимания все остальное, - отпечаток и та контекстная ситуация, в которой каждый данный момент растворяется бытие человека. Поэтому даже для одного и того же индивида один и тот же знаковый посыл всякий раз будет раскрывать что-то свое, отличное не только от чужого восприятия, но и от его собственного прежнего опыта.)
      Ключевые звенья всего того, что отличает наше непосредственное природное окружение, особенности нашей собственной "биологии", наконец, особенности социального устройства и сложившейся в обществе культуры, в конечном счете и закрепляются в формируемом каждым социумом этотипе. Поэтому и его интегральная культура и лежащий в ее основании этотип, в свою очередь, представляют собой гораздо более фундаментальные и сложные начала, чем это может показаться на первый невзыскательный взгляд. Словом, подлинные основания всего того, что созидается творческим духом человека, в конечном счете кроются на субклеточном уровне его организма, самые же глубокие истоки всех тех различий, которые содержат в себе разъединяющие нас культуры, нисходят к особенностям природных и биологических факторов, формирующих этотип каждой общности.
      Но важно понять и то, что культура любой общности не только определяется особенностями организации тех процессов, которые на всех уровнях строения живой ткани регулируют наше жизнеобеспечение. Она образует собой некое активное начало, которое само оказывается в состоянии едва ли не всецело подчинять их себе. Иначе говоря, именно ее законам в конечном счете становятся подвластны не только поведение индивида или образ его мысли, то есть не только то, что относится к "социальности", но и - в определенной мере - вся уходящая на субклеточный уровень движения его "биология". Правда, одновременно справедливо и обратное утверждение, согласно которому конкретная определенность всего того, что составляет "биологию" человека, равно как и определенность его непосредственного природного окружения, незримо пронизывает и формирует собой всю создаваемую им культуру. Сегодня это взаимоопределяющие друг друга начала, развитие каждого из которых уже немыслимо вне постоянного воздействия другого. Но если в способности базисных биологических процессов определять основные характеристики всех "надстроечных" над ними формирований, наверное, нет ничего удивительного, то в обратном воздействии того вообще внематериального мира, который в конечном счете порождается здесь, на собственный физико-химический и биологический фундамент кроются ранее неведомые природе законы. В сущности здесь скрывается, может быть, самый поразительный парадокс, ибо эта обратная детерминация представляет собой не что иное, как прямое подчинение следствиям своих собственных причин.
      Наверное, не было бы преувеличением сказать, что становление культуры образует собой своеобразный качественный рубеж, за которым принципиально меняется сам механизм поступательного развития живой природы, действовавший на протяжении нескольких миллиардов лет.
      Обратимся к тому, о чем уже говорилось выше.
      Согласно сегодняшним научным представлениям о развитии жизни на Земле, в основе процесса биологического видообразования лежит механизм дискретных мутационных изменений, претерпеваемых на протяжении индивидуальной жизни каждым отдельным организмом. Но если на заре эволюции любая мутация могла рассматриваться как чисто случайное - и уж во всяком случае абсолютно ненаправленное - явление, то с становлением ритуальных форм коммуникации такое положение начинает меняться.
      Действительно, там, где темпы эволюционного изменения уже сложившихся или появления каких-то новых форм жизнеобеспечения сравнительно невысоки и сопоставимы с темпами изменения непосредственно окружающей среды, скорость и интенсивность накопления всех вызываемых мутационным давлением изменений практически всецело зависит от чисто внешних природных причин. Но там, где преобразование единых алгоритмов совместного бытия начинает заметно опережать темпы изменения окружающей природы, именно динамика этотипа эволюционирующей общности биологических субъектов становится главенствующим и определяющим фактором их развития. Там, где ключевые параметры окружающей среды остаются сравнительно константными, а способ жизнеобеспечения продолжает претерпевать какие-то перемены, накопление мутаций по большей части начинает подчиняться основным закономерностям именно этой динамики. Сам отбор оказывается стихийно ориентированным на закрепление именно таких новообразований, которые обеспечивают эффективное освоение новых форм деятельности.
      Резкое же расхождение темпов изменения среды и форм жизнеобеспечения обитающих в ней организмов, как уже говорилось, начинается именно там, где возникает систематическое применение орудий, где происходит формирование развитого орудийного фонда и становление первых - ритуальных - форм информационного обмена.
      Между тем известно, что характеристики любой функции и особенности обеспечивающего ее выполнение органа нерасторжимо связаны между собой, взаимно обусловливают и определяют друг друга. Но если так, то любое изменение старой или становление какой бы то ни было новой функции абсолютно немыслимо без определенных структурных изменений в организме. Иначе говоря, без формирования каких-то дополнительных или совершенствования уже существующих органов и систем живого тела совершенно невозможно становление никаких новых функций. Появление же орудий и формирование развитого орудийного фонда означает, что в результате скрытого действия каких-то - еще неясных сегодня - объективных факторов биологическое тело обретает способность к образованию принципиально нового для себя способа связи со своей средой. Способа, который к тому же сопровождается и становлением такого радикально нового для всей природы начала, как технология. Поэтому можно предположить, что все это вызывает и большую предрасположенность генотипа к накоплению именно тех мутационных изменений, которые обеспечивают максимальное приспособление анатомических и психофизиологических структур организма именно к данному - орудийному способу жизнеобеспечения. Словом, до некоторой степени справедливо утверждать, что, уже с момента своего появления сама технология начинает выступать как сильнодействующий мутагенный фактор. Собственные параметры технологии становятся в один ряд с такими формообразующими факторами окружающей среды, как ее физические, химические и тому подобные свойства.
      Поступательное развитие и совершенствование орудийного фонда, резкое усложнением тех технологических связей, которым начинает подчиняться деятельность индивидов, вызывает потребность в фундаментальных изменениях ее структуры. Иначе говоря, вызывает потребность в качественном преобразовании этотипа той биологической общности, самое существование которой оказывается зависимым от орудий. Понятно, что наиболее вероятным в развитии и фенотипической, и генотипической определенности этой общности будет именно то направление, в котором обеспечивается максимальное приспособление именно к ним. А это значит, что со временем развитие самого генотипа становится производным уже не только от ненаправленного давления мутагенных факторов окружающей среды, но и от вполне ориентированного изменения этотипической определенности вида.
      Между тем основным способом освоения и новых орудий и тех принципиально новых для всей живой природы технологических связей, которые появляются вместе с ними, является, как уже говорилось здесь, первая предзнаковая система коммуникации - ритуал. Именно он обеспечивает как резкое ускорение эволюционного развития, так и качественное преобразование сложившихся форм жизнеобеспечения организмов. Поэтому можно заключить, что с последующим развитием и совершенствованием ритуальной коммуникации миллионолетиями формировавшаяся взаимосвязь между такими уровнями организации живой материи, как генотип, фенотип, этотип, начинает радикально меняться. Под воздействием ритуала то, что поначалу тяготело к ряду причин, теперь сдвигается в сторону следствий, в свою очередь, следствия со временем все отчетливей и отчетливей выступают в роли перводвижителя всех изменений.
      Словом, там, где последовательное усложнение и расширение общего спектра взаимодействия живых тел со средой своего обитания переходит какие-то критические пределы, именно универсализация и совершенствование их деятельности становится основным, определяющим развитие всего вида фактором. Отсюда следует, что если на иерархически низших ступенях биологической систематики эволюционный процесс еще и может рассматриваться как абсолютно стихийный и ненаправленный, то с восхождением к вершинным формам своей организации генеральное движение живой материи начинает входить в какое-то определенное, строго ориентированное русло, едва ли не принудительно выводящее ее к обогащенным сознанием формам бытия. Поэтому телеологические представления о всеобщем развитии, то есть представления о том, что оно имеет некую заданность, вовсе не лишены смысла. Более того, они легко и непротиворечиво интегрируются со сложившимися научными представлениями.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15