Я открываю коробку. Это шарфик. Я благодарю ее и говорю, что он очень милый. Она просит надеть его и посмотреть, идет ли он мне, а я отвечаю, что шарфы обычно идут людям. Но она настаивает, я надеваю шарфик, она, улыбаясь, бормочет: «Отлично» – и идет обратно к бару, чтобы взять что-нибудь выпить. Стоя один в углу столовой с шарфиком, обмотанным вокруг шеи, я замечаю Рипа, моего дилера, и мне сразу становится намного легче.

Рип носит объемистый белый костюм, купленный, вероятно, в «Парашюте», и дорогую черную «федору»; он направляется ко мне. Трент спрашивает его, не прыгал ли он с парашютом. «Парашютировал – догнал?» – хихикает Трент. Рип пристально смотрит на него до тех пор, пока Трент не перестает хихикать. В комнату снова входит Джулиан, я собираюсь подойти поздороваться, но Рип хватается за мой шарф и втаскивает меня в соседнюю комнату. Я замечаю, что в комнате нет мебели, и начинаю думать – почему; потом Рип легонько хлопает меня по плечу и смеется.

– Как, бля, дела?

– Отлично, – отвечаю я. – Почему здесь нет мебели?

– Ким переезжает, – замечает он. – Спасибо, что перезвонил, конь.

Я знаю, что Рип и не пытался звонить мне, но говорю:

– Извини, я вернулся четыре дня назад и… Я не знаю… Но я тебя искал.

– Да, ну вот и я. Чем могу быть полезен, чувак?

– А что у тебя есть?

– А что ты там изучал? – спрашивает Рип, не особенно интересуясь ответом. Он достает из кармана пиджака два свернутых маленьких конвертика.

– Ну, у меня был курс по искусству, курс по письму и еще по музыке…

– По музыке? – прерывает Рип, изображая восторг. – Ты писал музыку?

– Ну да, немного, – Я лезу в задний карман за бумажником.

– Эй, у меня есть тексты. Пиши музыку. Мы сделаем миллионы.

– Миллионы чего?

– Ты едешь обратно? – спрашивает Рип, не сбиваясь ни на секунду.

Я ничего не говорю, просто смотрю на половину грамма, которую он высыпал на маленькое ручное зеркальце.

– Или ты собираешься остаться… и играть… в Эл-Эе?

Рип смеется и закуривает сигарету. Бритвой он делит кучку на четыре большие дорожки, передает мне скрученную двадцатку, я наклоняюсь и всасываю одну.

– Куда? – подняв голову, громко шмыгая, спрашиваю я.

– Господи, – говорит Рип, наклоняясь. – В школу, оторва.

– Я не знаю. Я предполагаю.

– Ты предполагаешь… – Он втягивает обе свои дорожки, гигантские, длинные дорожки и передает двадцатку мне.

– Да, – пожимаю я плечами, вновь склоняясь к зеркальцу.

– Клевый шарф. Действительно клевый. Похоже, ты все еще нравишься Блер, – улыбается Рип.

– Похоже, – соглашаюсь я, вдыхая вторую дорожку.

– Ну думай, думай, – смеется Рип. Я улыбаюсь, пожимаю плечами:

– Хороший. Как насчет грамма?

– А вот он, чувак. – Он вручает мне один из маленьких конвертиков.

Я даю ему два полтинника и двадцатку, но он возвращает двадцатку со словами:

– Рождественский подарок, пойдет?

– Большое спасибо, Рип.

– Ну, я думаю, тебе пора идти обратно, – говорит он, засовывая в карман деньги. – Не охуевай. Не будь мудаком.

– Как ты?

Я сожалею, что сказал это. Звучит неправильно.

– Как я, чувак, – после паузы отвечает Рип.

– Не уверен, хочу ли… – начинаю я.

– Что ты имеешь в виду?

– Я не уверен. Там не так уж все иначе.

Рип становится беспокойным, у меня же возникает чувство, что Рипу по большому счету все равно, останусь я или уеду.

– Слушай, у тебя длинные каникулы, да? Месяц, правильно?

– Да, четыре недели.

– Правильно, месяц. Подумай об этом.

– Я подумаю.

Рип подходит к окну.

– Ты больше не диджеишь? – спрашиваю я, закуривая сигарету.

– Ни в коем разе, чувак. – Он проводит пальцами по зеркалу, потом трет ими зубы и десны и убирает зеркальце обратно в карман. – Трастовый фонд бдит, так что все шоколадно. Может, покручу еще, когда бабло кончится. Только проблема в том, что, думаю, оно никогда не кончится, – смеется он. – Я нашел офигительно клевый пентхаус на Уилшире. Фантастический.

– Правда?

– Да. Заезжай.

– Заеду.

Рип садится на подоконник и говорит:

– Мне кажется, Алана хочет переспать со мной. Как ты думаешь?

Я молчу. Не могу понять, с чего бы, если Рип не похож на Дэвида Боуи, не левша и не живет в Колонии.

– Ну, выебать мне ее или как?

– Я не знаю, – отвечаю я. – Почему бы и нет? Рип слезает с подоконника и говорит:

– Слушай, тебе надо заехать ко мне. Я приобрел пиратскую копию «Храма судьбы» [13]. Четыре сотни баксов. Ты должен заехать, чувак.

– Да, конечно, Рип.

– Заедешь?

– Почему нет?

Когда мы оба входим в столовую, две девушки, которых я не помню, подходят и говорят, что я должен им позвонить, одна из них напоминает о том вечере в «Рокси», я говорю ей, что в «Рок-си» была масса вечеров, она улыбается и просит позвонить все равно. Я не уверен, есть ли у меня ее номер, но едва собираюсь попросить его, как ко мне подходит Алана и говорит, что к ней пристает Рип и не могу ли я что-нибудь с этим сделать? Я отвечаю, что вряд ли. И пока Алана заводит разговор о Рипе, я наблюдаю, как рядом с рождественской елкой сосед Рипа танцует с Блер. Он что-то шепчет ей на ухо, они оба смеются и кивают головами.

Присутствует также мужчина в возрасте, с длинноватыми седыми волосами, в свитере от Армани и мокасинах, он крутится вокруг Аланы и меня, потом заговаривает с Рипом. Здесь же один из ребят из «Ю-эс-си», присутствовавший на вечере Блер, он смотрит на мужчину, которому лет сорок – сорок пять, потом поворачивается к девушке, встретившей меня в «Рокси», и строит рожу. В тот же момент он замечает, что я смотрю на него, улыбается, я улыбаюсь в ответ, а Алана не может остановиться, по счастью, кто-то прибавляет звук, и начинает визжать Принц. Алана уходит, как только начинается песня, под которую она хочет танцевать, а парень из «Ю-эс-си», Гриффин, подходит ко мне и спрашивает, не хочу ли я шампанского. Я соглашаюсь, он идет в бар, а я направляюсь в туалет, чтобы выложить еще одну дорожку.

Чтобы попасть туда, мне надо пройти через комнату Ким, поскольку в туалете внизу сломан замок, но, когда я подхожу к комнате, из нее выходит Трент и закрывает дверь.

– Сходи в нижний, – говорит он.

– Почему?

– Потому что здесь ебутся Джулиан, Ким и Дерф.

Я просто стою.

– Дерф тоже здесь? – спрашиваю я.

– Пойдем со мной, – говорит Трент.

Я спускаюсь за Трентом, мы выходим из дома, подходим к его машине.

– Садись, – предлагает он.

Я открываю дверь и сажусь в БМВ.

– Чего ты хочешь? – спрашиваю я, когда он садится на место водителя.

Он лезет в карман и достает небольшой пузырек.

– Немного ко-кейну, – произносит он с фальшивой южной протяжностью.

Я не говорю, что у меня уже есть, он вытаскивает золотую ложечку, погружает ее в порошок. затем подносит к носу и повторяет процедуру четыре раза. Он ставит в магнитофон ту же кассету, что играет в доме, и передает ложечку и пузырек мне. Я тоже делаю четыре захода, глаза мои начинают слезиться, и я сглатываю. Это не тот кокаин, что у Рипа, и я думаю, не от Джулиана ли он. Этот не такой хороший.

– Почему бы, пока ты здесь, нам не поехать на недельку в Палм-Спрингс? – предлагает он.

– Да. В Палм-Спрингс. Конечно, – отвечаю я. – Слушай, я иду обратно.

Я оставляю Трента одного в машине, иду обратно в дом, к бару, где, держа два бокала шампанского, стоит Гриффин.

– Я думаю, оно немножко выдохлось, – говорит он.

– Что?

– Я говорю, твое шампанское выдохлось.

– А-а. – Я теряюсь, смутившись на секунду. – Верно.

Я все равно выпиваю, он наливает мне второй бокал.

– Оно все еще вполне, – продолжает он, допивая свой и наливая себе еще. – Будешь?

– Конечно. – Я допиваю второй бокал, он наливает мне третий. – Спасибо.

– Девушка, с которой я пришел, только что свалила с японцем в майке EnglishBeat[14]и белых джинсах в обтяжку. Знаешь, кто он такой?

– Нет.

– Парикмахер Ким.

– Круто, – говорю я, допивая бокал шампанского, глядя через всю комнату на Блер.

Наши глаза встречаются, она улыбается, строит мне гримасу. Я улыбаюсь в ответ, но гримасы не строю. Заметив это, Гриффин громко, чтобы перекричать музыку, говорит:

– Ты тот парень, что гуляет с Блер, да?

– Ну, раньше гулял.

– Я думал, вы и сейчас.

– Может, так оно и есть, – говорю я, наливая себе еще шампанского. – Я не знаю.

– Она много о тебе говорит.

– Правда? Ну… – Мой голос сбивается. Долгое время мы молчим.

– Мне нравится твой шарфик, – замечает Гриффин.

– Благодарю.

Я осушаю бокал, наливаю еще, думая, сколько же сейчас времени и как долго я был на вечере. Кокаин отпускает, я начинаю немного пьянеть.

Глубоко вдохнув, Гриффин произносит:

– Эй, хочешь поехать ко мне? Родители в Риме на Рождество.

Кто-то меняет кассету, я вздыхаю, смотрю на бокал шампанского в его руке, быстро допиваю свой и отвечаю:

– Давай, почему бы и нет.

Гриффин стоит возле окна спальни, глядя во двор на бассейн, на нем только трусы, я сижу на полу, облокотившись спиной о кровать, скучающий, трезвый, курю сигарету. Гриффин смотрит на меня, медленно, неуклюже стягивает белье, я замечаю, что у него отсутствует линия загара, удивляюсь, насколько могу, и почти смеюсь.

Просыпаюсь перед рассветом. Во рту у меня очень сухо, мне больно проводить языком по нёбу. Я крепко зажмуриваю глаза, пытаюсь снова заснуть, но электронный будильник на ночном столике показывает половину пятого. Только сейчас я осознаю, где я. Я смотрю на Гриффина, лежащего на другой половине большой двуспальной кровати. Я не хочу будить его, поэтому встаю насколько могу осторожно, прохожу в ванную и закрываю дверь. Я мочусь, секунду смотрю на себя голого в зеркале, склоняюсь над раковиной, открываю кран и плещу в лицо холодной водой. Снова смотрю на себя в зеркало, на этот раз дольше. Возвращаюсь в спальню, надеваю нижнее белье, стараясь не перепутать, где чье, затем окидываю взглядом комнату и с ужасом понимаю, что не могу найти свою одежду. Вспомнив, что все началось в гостиной, я тихо спускаюсь туда по лестнице огромной пустой виллы. Отыскав одежду, я быстро одеваюсь. Когда я натягиваю штаны, мимо двери проходит черная горничная в голубом халате, волосы в кудряшках, и секунду небрежно смотрит на меня, словно обнаружить в пять часов утра парня лет восемнадцати или около того, натягивающего штаны посреди гостиной, – в порядке вещей. Она уходит, а я мучаюсь, отыскивая входную дверь. Найдя ее и выйдя из дома, решаю, что, в общем, вчера было не так уж плохо. Сажусь в машину, открываю бардачок и, чтобы голова встала на место, выкладываю дорожку. Потом выезжаю из ворот на Сансет.

Я громко включаю радио. Улицы абсолютно пустынны, еду быстро. В искушении проехать подъезжаю на красный, но торможу, заметив афишу, которой, по-моему, раньше не видел, и приглядываюсь. На ней написано лишь: «Исчезни здесь», и хотя это, вероятно, реклама какого-нибудь обезболивающего, меня все равно слегка уносит, я с силой нажимаю на газ, машина взвизгивает, я уезжаю со светофора. За окном довольно темно, но я надеваю темные очки и все время смотрю в зеркало заднего вида, испытывая странное чувство, что меня кто-то преследует. Остановившись на другой красный, я вспоминаю, что забыл шарфик, подаренный Блер; оставил у Гриффина.

Мой дом стоит на Мал-холланд, я нажимаю на автоматический замок ворот, смотрю на Долину, наблюдая начало нового дня, моего пятого дня дома, затем въезжаю по полукруглой дорожке, ставлю машину около машины матери, припаркованной рядом с красным «феррари», который я не узнаю. Сижу, дослушивая последние строчки какой-то песни, потом вылезаю из машины, подхожу к входной двери, нащупываю в кармане ключи и открываю ее. Поднимаюсь по лестнице в свою спальню, запираю дверь, закуриваю сигарету, включаю телевизор, убираю звук, затем подхожу к шкафу и вынимаю пузырек валиума, спрятанный под кашемировыми свитерами. Взглянув на маленькую желтую таблетку с дыркой посредине, решаю, что на самом деле она мне не нужна, и убираю ее назад. Раздеваюсь, глядя на электронный будильник той же модели, что и у Гриффина, замечаю, что до ланча с отцом осталось спать всего несколько часов, и, проверив, поставлен ли будильник, ложусь, уставившись в телевизор, потому что однажды слышал, что, если долго пристально смотреть на экран, можно заснуть.

Будильник срабатывает в одиннадцать. По радио играет песня «Artificial Insemination» [15], я жду, когда она закончится, чтобы открыть глаза и подняться. Сквозь жалюзи в комнату льется солнце; я смотрю в зеркало, и моя ухмылка видится мне дикой и безумной. Подхожу к шкафу и разглядываю в зеркале свое лицо и тело; напрягаю пару раз мускулы, размышляя, не пора ли мне подстричься, и решаю, что надо подзагореть. Отвернувшись, я открываю конвертик, также спрятанный под свитерами. Выложив две дорожки кокаина, купленного вчера у Рипа, я сразу чувствую себя лучше. В одних трусах спускаюсь по лестнице. Хотя сейчас и одиннадцать, я не думаю, что кто-нибудь встал, и замечаю, что дверь комнаты матери закрыта, вероятно, заперта. Выйдя наружу, я прыгаю в бассейн, быстро проплываю его туда и обратно двадцать раз, вылезаю, насухо вытираюсь и прохожу в кухню. Достаю из холодильника апельсин, чищу его, поднимаясь наверх. Я съедаю апельсин перед тем, как пойти в душ, и понимаю, что времени на гантели нет. Я прохожу в свою комнату, громко включаю MTV, выкладываю еще одну дорожку и еду на встречу с отцом.

Я не люблю ездить по Уилшир во время ланча. Машин там всегда кажется слишком много, старики и горничные ждут автобусов, а все кончается тем, что я опускаю глаза, чересчур много курю, включаю радио на полную мощность. Вот и сейчас, хотя зеленый, никто не движется. Я смотрю на людей в соседних машинах. Каждый раз, попадая на Уилшир или Сансет во время ланча, я стараюсь встретиться глазами с водителем соседней застрявшей в пробке машины. Когда это не получается, а это обычно не получается, я, вновь надев темные очки, медленно трогаюсь вперед. Вырулив на Сансет, я проезжаю афишу, которую видел утром, гласящую «Исчезни здесь», и смотрю в сторону, стараясь выкинуть ее из головы.

Офис моего отца в Сенчури-Сити. Я жду его в большой, дорого обставленной приемной, оттягиваюсь с секретаршами, флиртуя с хорошенькой блондинкой. Меня не напрягает то, что отец заставляет себя ждать тридцать минут, пока у него какое-то заседание, а потом спрашивает, почему я опоздал. Сегодня мне совсем не хочется идти куда-то есть ланч, я бы лучше посидел на пляже или возле бассейна, но я вполне мил, улыбаюсь, много киваю и делаю вид, что выслушиваю все вопросы о колледже и довольно искренне на них отвечаю. Меня не особенно смущает, что по дороге в «Ма-Мезон» он опускает верх «450-го» и ставит кассету Боба Сигера – в качестве безумного жеста взаимопонимания. Меня также не злит, что во время ланча отец разговаривает со множеством бизнесменов, со знакомцами по киноиндустрии, останавливающимися возле нашего столика, которым меня представляет просто как «моего сына»; бизнесмены кажутся все на одно лицо, и я начинаю жалеть, что не захватил оставшийся кокаин.

Если особенно не присматриваться, отец выглядит довольно здоровым. Он дочерна загорелый, две недели назад в Палм-Спрингс ему пересадили волосы, так что теперь у него на голове копна светлых волос. Вдобавок ему сделали подтяжку на лице. Когда он оперировался, я ездил проведать его в «Седарз-Синай» и помню его лицо в бинтах и как он то и дело тихонько их трогал.

– Почему ты не берешь как обычно? – искренне удивляюсь я, после того как мы сделали заказ.

Он улыбается, показывая протезы:

– Диетолог не позволяет.

– А-а.

– Как твоя мать? – холодно спрашивает он.

– Она в порядке.

– Что, абсолютно в порядке?

– Да, она абсолютно в порядке. Секунду, не больше, меня подмывает рассказать ему о припаркованном у дома «феррари».

– Ты уверен?

– Не о чем беспокоиться.

– Это хорошо. – Он медлит. – Она по-прежнему встречается с этим доктором Грейном?

– Угу.

– Это хорошо.

Пауза. Останавливается еще один бизнесмен, потом уходит.

– Ну, Клей, что ты хочешь на Рождество?

– Ничего, – говорю я через какое-то время.

– Хочешь продлить подписку на «Верайети»?

– Она уже продлена. Еще пауза.

– Тебе нужны деньги?

– Нет, – отвечаю я, зная, что он сунет мне их потом, может быть, после «Ма-Мезон» или по дороге в его офис.

– Ты выглядишь худым, – замечает он.

– М-м-м-м.

– И бледным.

– Это наркотики, – бормочу я.

– Я не расслышал.

Я смотрю на него и говорю:

– Я прибавил пять фунтов с тех пор, как я дома.

– А-а, – говорит он, напивая себе бокал белого вина.

Подходит еще какой-то бизнесмен. После его ухода отец поворачивается ко мне и спрашивает:

– Ты хочешь поехать на Рождество в Палм-Спрингс?

Однажды, в последний школьный год, я не пошел на уроки. Вместо этого один поехал в Палм-Спрингс, слушал старые кассеты, которые раньше любил, а теперь не слушаю, заехал в Санленде в «Макдональдс» купить кока-колы, а потом двинул в пустыню и затормозил возле старого дома. Мне не нравился тот новый, что купила наша семья; он был нормальный, но не такой, как старый. Старый дом был пуст, снаружи казался обшарпанным и неухоженным, кругом сорняки, телевизионная антенна упала с крыши, пустые банки валялись на лужайке перед входом. Бассейн был осушен, а на меня нахлынули воспоминания, прямо в школьной форме я сел на ступеньки пустого бассейна и заплакал. Я вспомнил все эти приезды по пятницам вечером и отъезды по воскресеньям, дни, проведенные в шезлонгах возле бассейна за игрой в карты с бабушкой. Но все воспоминания, казалось, померкли в сравнении с пустыми пивными банками, повсюду раскиданными на мертвой лужайке, и разбитыми окнами. Моя тетя пыталась продать дом, но, думаю, поддалась сентиментальности и оставила эти попытки. Отец тоже хотел, и действительно жаль, что никто этого не сделал. Они прекратили говорить об этом, но дом стоял между ними, разговор о нем никогда больше уже не заходил. В тот день я поехал в Палм-Спрингс не затем, чтобы поглядеть на местность или на старый дом, и не потому, что хотел пропустить школу. Мне кажется, я поехал туда потому, что хотел вспомнить, как было когда-то. Не знаю.

После ланча по дороге домой я заезжаю в «Седарз-Синай» навестить Мюриэль, поскольку Блер сказала, что она жаждет меня видеть. Она очень бледная и такая худая, что ясно различимы вены на шее. У нее также темные круги под глазами, розовая губная помада резко контрастирует с бледным лицом. Она смотрит аэробику по телевизору, на кровати раскиданы номера «Гламура», «Вог» и «Интервью». Шторы задвинуты, она просит раздвинуть их. Я исполняю эту просьбу, а она надевает темные очки и говорит, что у нее никотиновый голод и так хочется сигарету, что она «просто умирает». Я говорю, что у меня нет. Пожав плечами, она прибавляет в телевизоре звук и смеется над людьми, делающими упражнения. Она разговаривает мало, что само по себе неплохо, поскольку и я немногословен.

Я уезжаю со стоянки больницы, пару раз неверно поворачиваю, так что оказываюсь на бульваре Санта-Моника. Я вздыхаю, включаю радио, какие-то девчонки поют о землетрясении в Лос-Анджелесе [16]. «My surfboard's ready for the tidal wave» [17]. На следующем светофоре рядом притормаживает машина, я поворачиваю голову посмотреть, кто в ней. В «фиате» двое молодых ребят, коротко стриженных и с кустистыми усами, в клетчатых рубашках с короткими рукавами, жилетках, один с выражением крайнего удивления и недоверия смотрит на меня, что-то говорит другу, после чего они смотрят на меня оба. «Smack, smack, I fell in a crack» [18]. Водитель опускает свое окно, я напрягаюсь, он меня о чем-то спрашивает, но мое окно и верх подняты, поэтому на вопрос я не отвечаю. Водитель спрашивает снова, уверенный в том, что я какой-то актер. «Now I'm part of the debris» [19], – визжат девчонки. Зажигается зеленый, я уезжаю, но я в левом ряду, сегодня пятница, около пяти, дороги забиты, так что, когда я останавливаюсь на следующем светофоре – «фиат» снова рядом, и эти два ненормальных пидора смеются, тычут в меня пальцами, опять и опять задавая все тот же ебаный вопрос. Наконец я делаю запрещенный левый поворот, ухожу на боковую улицу, где на минуту встаю и, выключив радио, закуриваю сигарету.

Рип должен встретиться со мной в «Кафе-казино» в Уэствуде, и он еще не появился. В Уэствуде делать нечего. Гулять слишком жарко, я видел все фильмы, некоторые даже по два раза, поэтому я сижу под зонтиками «Кафе-казино», пью воду «Перье» с грейпфрутовым соком и смотрю, как проносятся по жаре машины. Закурив, гляжу на бутылку «Перье». За соседним столиком сидят две девушки шестнадцати-семнадцати лет, обе коротко стриженные, я время от времени посматриваю на обеих, обе кокетничают в ответ; одна чистит апельсин, другая потягивает эспрессо. Та, что чистит апельсин, спрашивает, не покрасить ли ей прядь волос в малиновый цвет. Девушка с эспрессо делает глоток и отвечает: «Нет». Первая спрашивает о других цветах, об антрацитовом. Девушка с эспрессо делает еще глоток, задумывается на минуту, потом говорит:

– Нет, прядь должна быть красной, а если не красной, то фиолетовой, но точно не малиновой и не антрацитовой.

Я смотрю на нее, она смотрит на меня, а затем я смотрю на бутылку «Перье». После паузы в несколько секунд девушка с эспрессо спрашивает:

– А что такое антрацитовый?

Черный «порше» с тонированными стеклами подкатывает к «Кафе-казино», из него выходит Джулиан. Заметив меня, подходит, хотя, похоже, без особого желания. Одну руку он кладет мне на плечо, я пожимаю другую.

– Джулиан, – говорю я, – как дела?

– Привет, Клей, – говорит он. – Что произошло? Когда ты приехал?

– Пять дней назад, – отвечаю я. Всего пять дней.

– А что ты тут делаешь? – спрашивает он. – Что происходит?

– Я жду Рипа.

Джулиан выглядит очень усталым, вялым, но я уверяю его, что он выглядит отлично, а он говорит, что я тоже, хотя мне и надо подзагореть.

– Эй, слушай, – начинает он. – Извини, что не встретился с тобой и Трентом тогда в «Картни» и поехал на том вечере. Понимаешь, у меня был напряг последние четыре дня, и я просто, просто забыл… Я даже не был дома… – Он трет лоб. – Ой, черт, мать совсем, наверно, с ума сходит. – Он останавливается, не улыбаясь. – Я так устал разбираться с людьми. – Смотрит мимо меня. – Черт, я не знаю.

Я смотрю на черный «порше», пытаясь проникнуть взглядом за тонированные стекла, и думаю, есть ли в машине еще кто-то. Джулиан начинает поигрывать ключами.

– Тебе что-нибудь надо, старик? – спрашивает он. – Я хочу сказать, ты мне нравишься, если тебе что-то нужно, заходи, хорошо?

– Спасибо. Мне ничего не нужно, правда. – Я замолкаю, мне делается тоскливо. – Господи, Джулиан, как ты? Нам надо как-нибудь встретиться. Я давно тебя не видел. – Я останавливаюсь. – Я по тебе скучал.

Джулиан прекращает играть ключами, смотрит в сторону:

– Со мной все в порядке. Как было… о черт, где ты был, в Вермонте?

– Нет. В Нью-Гэмпшире.

– А-а, да. Ну и как там?

– Нормально. Слышал, ты бросил «Ю-эс-си».

– А-а, да. Больше не мог. Полное фуфло. Может, на следующий год, знаешь.

– Да… – мямлю я. – Ты говорил с Трентом?

– А-а, старик, если я захочу увидеть его, я его увижу.

Еще одна пауза, на этот раз длиннее.

– А чем ты занимался? – наконец спрашиваю я.

– Что?

– Ну, где ты был? Что делал?

– А-а, я не знаю. Болтался по округе. Ходил на концерт Тома Петти в… «Форум». Он пел эту песню, ну знаешь, которую мы всегда слушали… – Джулиан закрывает глаза, пытается вспомнить песню. – Вот черт, ты же знаешь… – Он начинает мычать, потом поет: – «Straight into darkness, we went straight into darkness, out over that line, yeah straight into darkness, straight into night…». [20]

Девушки смотрят на нас. Я смотрю на бутылку «Перье», немного смущенный, и говорю:

– Да, я помню.

– Мне нравится эта песня, – говорит он.

– Да, и мне нравилась, – говорю я. – А чем ты еще занимался?

– Конкретно, – смеется он. – Ой, я не знаю. Тусовался.

– Ты звонил мне и оставил сообщение, так ведь?

– А-а, так.

– Что ты хотел?

– А, оставь, ничего важного.

– Ну ладно, что?

– Я сказал, оставь, Клей.

Джулиан снимает темные очки, прищуривается, глаза его кажутся пустыми; единственное, что мне приходит в голову:

– Как концерт?

– Что? – Он принимается грызть ногти.

– Концерт. Как было?

Он уставился куда-то еще. Девушки поднимаются и уходят.

– Был облом, старик. Был самый настоящий ебаный облом, – наконец произносит он. – Потом. – Он уходит.

– Да, потом, – соглашаюсь я, вновь глядя на «порше»; у меня чувство, что там кто-то есть.

Рип так и не показывается в «Кафе-казино», он звонит позже, около трех, и предлагает заехать к нему домой на Уилшир. Спин, его сосед, голым загорает на балконе, из колонок звучит Devo. Я вхожу в спальню Рипа, он все еще в постели, голый, на ночном столике рядом с кроватью зеркальце, Рип выкладывает дорожку кокаина. Он приглашает меня войти, сесть, оценить вид. Я иду к окну, он машет в зеркале рукой, предлагая присоединиться.

– Нет, думаю, нет, не сейчас, – отвечаю я.

Из ванной выходит совсем молодой, вероятно, лет пятнадцати-шестнадцати, парень, очень загорелый, застегивает джинсы, затягивает ремень. Сев на край кровати, он натягивает ботинки, которые, кажется, ему слишком велики. У него короткие, торчащие светлые волосы, майка Fear [21],на одном запястье – черный кожаный браслет. Рип ничего ему не говорит, я делаю вид, что его не замечаю. Он встает, смотрит на Рипа и уходит.

С моего места видно, как поднимается и проходит на кухню по-прежнему голый Спин, выжимает в большой стакан грейпфрут. Кричит Рипу:

– Вы с Клиффом заказали столик в «Мортоне»?

– Да, милок, – кричит в ответ Рип, перед тем как выложить дорожку.

Я удивляюсь, почему Рип позвал меня сюда, а не встретился со мной где-нибудь в другом месте. Над кроватью Рипа висит старый, в дорогой раме, плакат BeachBoys, и, глядя на него, я стараюсь вспомнить, который из них умер. Рип выкладывает еще три дорожки. Он запрокидывает голову, трясет ею, громко шмыгая. Потом смотрит на меня, желая знать, что я делал в «Кафе-казино» в Уэствуде, когда он ясно помнит, что велел мне встретить его в «Кафе-казино» в Беверли-Хиллз. Я говорю ему, что вполне уверен – мы договаривались встретиться в «Кафе-казино» в Уэствуде.

– Нет, не совсем так, – говорит Рип. А затем: – Ну ладно, это не важно.

– Не знаю, наверное.

– Что тебе нужно?

Я вытаскиваю кошелек, и у меня возникает чувство, что Рип не появлялся и в «Кафе-казино» в Беверли-Хиллз.

Трент у себя в комнате разговаривает по телефону, пытаясь вырубить кокаин у дилера, живущего в Малибу, – потому что не сумел связаться с Джулианом. Поговорив с ним минут двадцать, он вешает трубку и смотрит на меня. Я пожимаю плечами, закуриваю сигарету. Телефон непрерывно звонит, Трент повторяет, что пойдет со мной в кино, на что угодно, в Уэствуд, где с пятницы идут девять новых фильмов. Вздохнув, Трент отвечает на звонок. Это новый дилер. Звонок плохой. Трент кладет трубку, я замечаю, что, может быть, пора идти, а то не успеем на четырехчасовой сеанс. Трент говорит – не пойти ли мне с Дэниелом, или Рипом, или другим из моих «дружков-пидоров».

– Дэниел не пидор, – возражаю я, скучая, переключая телевизионные каналы.

– Все так думают.

– К примеру, кто?

– К примеру, Блер.

– Он не пидор.

– Попробуй объяснить это Блер.

– Я больше не гуляю с Блер. С этим кончено, Трент, – говорю я, пытаясь добавить голосу твердости.

– Мне кажется, что она так не думает, – замечает Трент, лежа на кровати и уставившись в потолок.

Наконец я спрашиваю:

– А почему тебя это заботит?

– Может, и не заботит, – вздыхает он.

Трент меняет тему и говорит, что я должен пойти с ним на вечеринку, которую кто-то устраивает в «Рокси» для какой-то новой группы.

Я спрашиваю:

– Кто устраивает?

Он отвечает, что точно не знает.

– А что за группа? – спрашиваю я.