Один день Мардж Тенш

Быть литературным агентом – это встать в 4 утра, чтобы созвониться с Германией. На дикой смеси языков объяснить фройляйн секретарше, кого мне нужно. Потратить 15 минут, а потом получить ответ: «Ой, а он только что вышел!»

Крикнуть: «Ну и хенде хох с тобой!» – и яростно зашвырнуть телефон в угол.

Попытаться уснуть. Столкнуть с кровати Ронского-Понского, который чего-то от меня хочет. Понять, что Ронский-Понский хочет писать и ему нужно открыть дверь.

Встать, открыть, закрыть, лечь.

С утра залезть в электронную почту и обнаружить там 36 писем. Десять из них – спам, на 26 нужно ответить. Шесть – от партнеров и клиентов. Двадцать – от графоманов, которые хотят от меня денег.

У писателей, которые не умеют писать, есть общее свойство – они не умеют еще и читать. Они не читают классиков, поэтому не понимают, что такое хорошая литература. Они не читают современников, поэтому не понимают, насколько им далеко даже до среднего уровня. Но больше всего меня огорчает, что они не читают мои инструкции. На моем сайте черным по белому написано, что именно и как мне стоит присылать.

Но графоманам все по фиг. Каждый день они шлют философско-эротические триллеры с элементами фантастики, мистические одиссеи капитана Пулемета, трактаты «Как нам обустроить Россию (Америку, Евразию, Вселенную и т. п.)» и любовные романы, в которых достоверно выглядят только фамилии авторш. Весь этот полет мысли я безжалостно удаляю, а писателям отправляю вежливый отказ. В коллекцию идут только рукописи о жидомасонском заговоре.

Они похожи друг на друга, как яйца на полке холодильника. Каждая из них начинается с вопроса «Почему везде они?» и заканчивается списком бредовой литературы, опубликованной в полуподвальном издательстве начала 90-х. Список всегда одинаковый.

Пишут все это не кто-нибудь, а лучшие сыны человечества, которые хотят протереть ему глаза. Лучших сынов я временами зачитываю в хорошей компании. Народ ржет до слез.

На письма у литагента уходит полдня: сначала всем ответить, потом свои послания настрочить.

В Индию: «А как там у нас поживает книжечка про таракана Стефана?»

В Японию: «Я понимаю, что вы хотите опубликовать труды физика Гольдштейна, но, во-первых, у Гольдштейна нет трудов, у него есть только несколько статей, а во-вторых, у меня нет самого Гольдштейна: он не отвечает на звонки».

В Нью-Йорк: «Есть отличная книга Соколовой „Второй брак“ – хотите? Из нее вы узнаете, почем фунт лиха на Руси».

В Россию: «Нет, в этом году я не еду на Московскую книжную ярмарку».

Еще в Россию, еще в Нью-Йорк, еще в Чикаго и в Атланту…

Телефон: дзинь!

– Хэлло…

Общаюсь с Кевином. Потом с Мелиской, потом с газонокосильщиками, которым не заплатила на прошлой неделе. Всем обещаю, что нужно, вырубаю телефон и сажусь читать рукописи.

В этот момент начинает мигать ICQ – Артур, клиент, переписал четвертую главу и хочет, чтобы я на нее взглянула.

Пишу: «Артур, солнышко, мне НЕКОГДА. Почитаю, когда напишешь ВСЕ!»

Артур обижается: «Ну я и не прошу тебя читать! Ты только посмотри!» И начинает высылать четвертую главу через ICQ. Кусками.

Я отключаю «аську». Я вообще выключаю все электрическое и иду на террасу сидеть в кресле, пить кофе и ЧИТАТЬ.

В ворота: бум! бум! бум!

– Ну что еще?

На пороге стоит черный парень с кучей цветастых журналов в руках.

– Мэм, мы собираем пожертвования в Фонд помощи молодым дарованиям.

У меня загораются глаза.

– И вы принесли мне их на дом?! Очень мило с вашей стороны.

– Нет… Но…

– Послушайте, молодое дарование – это я. Вы хотите мне помочь – замечательно, давайте сюда пожертвования и валите. Мне НЕКОГДА!

Денег мне не дают. Вспоминаю, что мне на счет должны прислать 500 долларов за только что проданную азбуку. Включаю компьютер, проверяю – хрена! Звоню в издательство:

– Где?

Мне отвечают, что завтра все будет, тысяча извинений. Только кладу трубку – дзинь! Менеджер газонокосильщиков:

– Где деньги?

– Завтра все будет. Тысяча извинений.

Мне все надоели, я беру свежий номер Book Review, иду в ванную и узнаю, что в свет вышла обалденная книжка про Китай. Полчаса думаю, в какое бы российское издательство ее можно пристроить… Топлю газету в ванной. Чертыхаюсь, злюсь и в очередной раз клянусь не читать у воды.

На часах 8 вечера. День прожит, к смерти ближе.

Generation Икс (мемуары)

К семи годам я поняла, что цель моей жизни – свержение капитализма.

Я ненавидела его почти так же сильно, как пенки от молока. По телевизору постоянно говорили о злодеяниях капиталистов: они затевали войны, мучили революционеров и хотели истребить жизнь на земле. Странно, что за плохое поведение мама грозилась отдать меня милиционеру. Вот если бы она пугала меня Капиталистом… Правда, тогда бы я выросла заикой.

Читая книги серии «Малыш», я выяснила, что главного борца с капиталом звали Ленин. Он был очень умным и добрым, и потому все перед ним благоговели.

Однажды мне захотелось нарисовать нашу улицу. На рисунке имелось все, что положено: дома, деревья, солнышко и, разумеется, памятник. Как могла, я изобразила ленинский прищур и руку, протянутую к прохожим. Шедевр нужно было срочно кому-нибудь показать, и я пошла хвастаться к двоюродной сестре.

Но Оля совсем не оценила моего таланта.

– Ты что?! – закричала она, откинув от себя рисунок. – Ленина НЕЛЬЗЯ РИСОВАТЬ ДЕТЯМ!!! Ты нарисовала его НЕПОХОЖЕ!!!

Оля была старше меня на три года, и я привыкла ей доверять. Вдвоем мы поспешно зачеркали памятник, после чего стали думать: а можно ли ЗАЧЕРКИВАТЬ ЛЕНИНА, НАРИСОВАННОГО РЕБЕНКОМ? Взрослых рядом не было, и подсказать правильное решение было некому. Посовещавшись, мы решили, что лучше скрыть следы преступления, порвали рисунок и кинули его в унитаз.

Только потом до нас дошло, что мы совершили настоящее святотатство: мы ведь не только зачеркали Ленина, нарисованного ребенком, но еще и СПУСТИЛИ ЕГО В КАНАЛИЗАЦИЮ!

…Благоговеть перед Лениным и партией было не так просто, как кажется. В 1970-е годы в СССР была страшная напряженка с туалетной бумагой, и в сортирах обыкновенно лежали порванные на кусочки газеты. А в газетах печатались портреты вождей.

Как– то раз я спросила маму, что будет человеку, если он вытрет попу Брежневым?

Мама побледнела и сказала, что газеты вредны для здоровья, так как типографская краска содержит свинец. На следующий день она купила в «Культтоварах» пачку писчей бумаги и сказала папе, что «Правда» и «Труд» – это не для детей.

В актовом зале нашей школы стоял огромный гипсовый бюст Ленина, и на репетициях хора я сидела как раз рядом с ним. Как мне хотелось проверить, насколько глубоки у Ленина ноздри! Доходят они до мозгов, как у всякого нормального человека или нет?

Однажды я пришла в актовый зал раньше всех. Потренчала на рояле, попрыгала по стульям… Ленин возвышался над сценой, как египетский сфинкс. Не выдержав соблазна, я взяла карандаш и засунула его вождю в нос (провести эксперимент пальцами я не решилась – а вдруг и вправду доберешься до чего-нибудь страшного, типа мозгов?).

Результаты опыта меня разочаровали: дырки оказались настолько неглубокими, что если посмотреть снизу, то было видно, где они заканчиваются. С горя я раскрасила изнутри сначала одну ноздрю Владимира Ильича, а потом вторую.

Так что если школа № 63 города Нижнего Новгорода до сих пор хранит этот бюст, советую администрации никому его не отдавать. Когда я помру и фанаты примутся за создание моих квартир-музеев, этого Ленина можно будет продать за большие деньги.

Звезды – холодные игрушки

Джош не единственный человек в нашей семье, искренне верующий в свою гениальность. Тщеславие и самодовольство – это наша фамильная черта, и мы с удовольствием передаем ее из поколения в поколение.

Про мою одаренность я узнала от бабушки Дины. В ее доме не было воды, и мы ходили мыться в городскую баню.

– «Помойка женщин переносится на послепраздники», – прочла я надпись на двери.

Бабушка так и села.

– Профессорша! Всего пять лет, а какие слова прочитать может!

Масла в огонь подлила математичка Серафима Сергеевна по прозвищу Полковник СС. Она постоянно уговаривала родителей отдать меня в гуманитарную спецшколу – желательно в другом районе, а лучше – в другом городе.

В разное время в мои необычайные способности верили мужья, свекрови и налоговые инспекторы. Но каждый из них потом разочаровался.

Бабушка Дина умерла, Полковник СС тоже… И некому мне сказать, что еще не все потеряно.

Вечером я отправилась утешаться к Кевину. Он живет в gated community – полтора десятка дворцов за высоким забором. На въезде сидят охранники – берегут покой жильцов. Но я туда и не суюсь: охранники – народ простодушный, сразу заложат меня Сьюзан. Мы лучше с обратной стороны подъедем, к решетчатой калитке. Она как раз выходит на задний двор, туда, где у Кевина мусорные баки стоят.

Выключив зажигание, я достала сотовый.

– Алло, это я. Приходи на помойку.

Кевин выбежал в домашних трениках и ветровке. Мы сели на заднее сиденье.

– Будешь? – Он вытащил из кармана охотничью фляжку. – Армянский коньяк. Только сегодня купил.

Через пять минут жизнь наладилась.

– Ты достойна войти в историю, – сказал Кевин, расчувствовавшись. – Я назову твоим именем звезду. Заплачу пятьдесят долларов, и ее во все каталоги внесут.

От звезды по имени Мардж я отказалась и вместо этого потребовала сделать мне октябрятскую звездочку, поп-звезду и звезду «Героя Советского Союза».

А потом мы выпили еще и решили, что в небе обязательно должно быть созвездие «Пять звездочек».

Пусть Кевин – женатый дурак. Я все равно его люблю.

По ком звонит колокол?

Лондон… Все мои живы-здоровы, а Кевин до сих пор не может вызвонить брата.

Они нас убивают – потихонечку, в разных уголках мира: Нью-Йорк, Москва, Бали, Мадрид, Багдад, Лондон… Сердце замирает, веки наливаются горячим: звонить, звонить! Как там родные? Как друзья? Целы? Здоровы? Уф, слава богу, пронесло!

И снова покой – камешек упал, круги по воде разошлись.

Мы относимся к ним как к стихийному бедствию, как к неизбежному злу, как к автомобильным авариям, которые каждый год пожирают полмиллиона человеческих жизней.

А что мы можем сделать? Что может сделать хорошая сдобная тетка, чтобы этого никогда больше не повторилось? Да ни черта!

Мое правительство – та сила, что вечно ищет добра, но вечно совершает зло. Мои соседи бледны от страха: они требуют ужесточения визового режима. Это не спасет их детей, но даст им хоть какое-то успокоение. Мои друзья… Да что говорить! Через неделю о нынешних событиях будут вспоминать только те, кого напрямую задело взрывом. Через две – фраза «теракты в Лондоне» станет привычной.

Я вновь буду копошиться в своих делишках, любить Кевина, потешаться над графоманами… И не буду чувствовать, какое же это счастье – просто жить, просто быть целой, со всеми руками-ногами…

И все по новой, до нового срочного сообщения по телевизору.

Мир, иди на хер! Ты больной и не лечишься.

Художник (мемуары)

Мой папа был художником, специализирующимся на политических плакатах. Каких шикарных Дядей Сэмов он рисовал! Взглянешь на эту рожу с бородкой и сразу ясно – козел.

Каждый раз, когда я глядела на папины антирасистские плакаты, мне хотелось усыновить негритенка. А насмотревшись на «Руки прочь от Вьетнама!», я подговорила Пенькову и Гришину отправиться на войну. К сожалению, моя сестра Леля обнаружила наш склад снаряжения – вырванную из атласа карту, жидкость от комаров и суп быстрого приготовления «Вермишелевый». Она вскрыла все четыре пакета и выжрала из них сушеное мясо, а карту отдала мальчишкам, чтобы они искали по ней клад. В общем, Америке повезло и мы никуда не поехали.

Своим рождением я тоже обязана папиному творчеству.

На Первое мая папа получил халтуру – нужно было оформить сцену для праздничного концерта в ДК имени Ленина. Начальству работа понравилась, и художнику выдали пригласительный билет.

Первым номером выступал ансамбль народной пляски. Под громкое «И-и-эх!» по сцене кружилась настоящая русская красавица. Юбки ее разлеталась, мужики пускали слюни.

Когда к зрителям вышла упитанная тетя и запела «Светит месяц», папа отправился за кулисы.

Ансамбль пляски – усталый и раскрасневшийся – раскуривал на лестнице папироску на девятерых. Папа долго стоял в отдалении и смотрел на артисток. Он никак не мог вспомнить, чьи же ноги так его потрясли.