Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Душа мира

ModernLib.Net / Художественная литература / Емцев Михаил / Душа мира - Чтение (стр. 1)
Автор: Емцев Михаил
Жанр: Художественная литература

 

 


Емцев М & Парнов Еремей
Душа мира

      М. ЕМЦЕВ, Е.ПАРНОВ
      ДУША МИРА
      Научно-фантастическая повесть
      ...И гасит пламя безграничной жажды
      Любви взаимной взгляд.
      Пусть жизнь от целого приемлет каждый
      И вновь - к нему назад.
      (В. Гете, Душа мира)
      Я - всего лишь голос. Простой человеческий голос, записанный на узенькую магнитную пленку. Эта пленка - мое тело. Она безнадежно стара, ее очень берегут, и поэтому уже много столетий нас держат в особом помещении под непроницаемым колпаком.
      Здесь не холодно, не тепло, не сухо и не влажно. Из окон во всю стену в помещение проникает рассеянный свет. За окнами зеленые поля и темное глубокое небо, покрытое высокими, как горы, облаками. Солнце небольшим желтым пятном скользит вдоль стен...
      Острее всего я переживаю ночь. Тогда я вновь умираю. Но я полон терпения. Я знаю, что наступит утро, солнце тысячекратно преломится в молочных стенах и ко мне придут люди. Я нахожусь здесь для них.
      ОТРЫВКИ
      ИЗ НЕНАПИСАННОГО ДНЕВНИКА
      СЕРГЕЯ АРЕФЬЕВА
      Я нажимаю кнопку, и дверь распахнута. Я вхожу в комнату, одновременно озираясь, обоняя и слыша:
      - Погоди, погоди, да, я так и сказал ему и от слов своих отступать не собираюсь!
      Гривастый человек с круглыми кошачьими глазами рычит в видеофон, где прыгают губы его собеседника.
      - И если ты намерен его поддерживать, я тебя пошлю туда же! - орет он. - Хоть ты мне и друг! Да, да, вот так, дружок!
      Багровое лицо, жалобно пискнув, исчезает с цветного экрана видеофона. Я за это время успеваю разглядеть великолепные черные дуги бровей, низкий лоб и крепкий подбородок научного руководителе Института телепатии. Пахнет ортотабаком, выращенным по последнему слову бионауки, в прозрачной поверхности стола отражены массивные ладони боксера-любителя, зеленые глаза научного руководителя мечут мне в лицо желтые молнии.
      - Ермолов, - рокочет мужчина, и рука моя на мгновение сдавливается стальными тисками. - Садись... садитесь, приглашает он.
      Я откидываюсь назад и спиной ощущаю прохладу пластика. Мне уже ясно, что за человек стоит предо мной, расставив ноги и опершись руками о стол. У нас с ним не получится разговора. Мы будем говорить на разных языках. Очень грустно, что в этом институте такой главнаучрук! Признаться, я ожидал другого...
      - Вот ваши документы, - говорит он, бережно отстегивая толстыми пальцами защелки зеленого бювара. - Кстати, болен наш главный научный руководитель, академик... - он называет армянскую фамилию, состоящую из одних согласных, так быстро, что она сливается в короткое невыразительное фырканье, - я замещаю его.
      Ах, вот оно что. Значит, мне просто не повезло. Кажется, это становится правилом. Я упрямо сползаю в ряды неудачников. Все вокруг словно сговорились помогать мне проваливаться везде, где возможно.
      - Вот здесь вся ваша жизнь, - неожиданно сказал Ермолов, вываливая на стол фотокопии, магнитные пленки, поляроидные документы, куски кинолент и множество бумаг со штампами и вензелями различных учреждений.
      Я вздрогнул. Я не ожидал от этих бровей такого обобщающего подхода к скучному архивному материалу. Конечно, в этих бумажках была отражена моя жизнь. Но как? Мне всегда казалось, что очень условно...
      - Вы окончили школу-интернат, - говорит Ермолов, откладывая в сторону золотистую бумагу с изображением голубых книг и ракет.
      Какая проницательность! Школа, милая сложная жизнь... Как все это было давно! Из вороха воспоминаний я совершенно случайно извлекаю забытый эпизод.
      Уже тогда я испытывал особое состояние, преследовавшее меня затем в течение всей жизни: состояние предчувствия предназначенного мне судьбой великого свершения.
      Насколько я помню себя, моя жизнь протекала в ожидании грандиозных и потрясающих событий, где судьбой мне отводилась главная роль. Здесь не было и тени самомнения или тщеславия. Это была стихийная вера, вложенная в мою душу самой природой.
      Я знал, что совершу нечто абсолютно великое. По своим масштабам этот акт превзойдет все, что делалось людьми до сих пор. Поэтому его нельзя будет измерить обычной человеческой меркой. Сделанное мной будет иметь непреходящую ценность.
      Я не знал только, когда это произойдет.
      Я ждал.
      Иногда мне хотелось приблизить будущее, и я начинал действовать. Как правило, это кончалось очень плохо. Или смешно, что еще хуже.
      Мне было десять лет, когда я бежал из школыинтерната в Большой заповедник. Я мечтал стать великим укротителем всех зверей, сохранившихся на земле. Мои друзья-однокашники играли в "Космос". и "Лунный город", они коллекционировали редкие фотографии Юпитера и Сатурна, выпрашивая их у именитых космонавтов. А я в это время во сне и наяву повелевал полчищами усмиренных тигров и добродетельных пантер. В моих ушах стоял шорох камыша, раздвигаемого могучим телом хищника, и слышались слова преданности и покорности, произнесенные на зверином языке, которым, конечно, я буду владеть в совершенстве. Слава Маугли не давала мне покоя. Она приобретала в моих глазах космические масштабы. Мне грезились тысячные стада слонов, падавшие на колени при моем появлении. Я шагал им навстречу по изумрудной траве, искрящейся на солнце мириадами капелек влаги, и умные животные приветствовали меня глухим урчанием.
      Наконец, видя, что нет никакой надежды преодолеть сжигавшее меня чувство, я сбежал от утренней зарядки, ежедневных занятий в школе, бадминтона и пионерских вечеров у электрокостра. Моим попутчиком был Жоля, беленький веснушчатый мальчик с широко раскрытыми глазами. Зачарованный и потрясенный моими фантазиями, он готов был идти со мной на край света.
      Нам повезло, и мы за сутки добрались до границ заповедника, расположенного в Забайкалье. Водитель аэрокара приземлил машину неподалеку от высокого белого здания, стоявшего прямо на лесной опушке.
      - Вот это и есть управление Большого заповедника. Там ты найдешь своего отца.
      Я кивнул, и мы спустились по плетеной лесенке на мягкую влажную землю. Летчик помахал нам рукой в серебристой перчатке, дружелюбно улыбнулся, и машина, обдав нас теплыми запахами масла, краски и разогретого металла, медленно поднялась в воздух. Мы проводили ее глазами, и я на миг ощутил тоскливое посасывание в груди. В управление, где никакого отца у нас не было, мы не пошли, а спрятались в лесу. Когда наступила ночь, мы пересекли границу заповедника. Это была несложная операция, так как ограждения были рассчитаны на глупых и сильных зверей, а не на двух хитрых ловких мальчишек. Мы переплыли бетонированный ров с водой, перебрались через полосу инфракрасной защиты, пролезли сквозь серию проволочных ограждений и попали в темный девственный лес. Конечно, мы сразу заблудились, но ведь это, пожалуй, и было нашей единственной целью. Я уже точно не помню всех ощущений, связанных с этим приключением. Но я никогда не забуду ужаса, охватившего нас, когда мы услышали крик зверя в ночной тишине. Он возник где-то совсем рядом, чуть ли не над нашими затылками. Кроме верхней протяжной воющей ноты, в нем слышалось злобное прерывистое хрипенье и бульканье, словно зверь давился собственной яростью. Мы прижались к старой, мелко-мелко дрожавшей сосне и безмолвно всматривались в густую чернильную тьму. Никакого желания встречаться с ревущим зверем я не испытал. С этого момента все в лесу стало живым. Каждый лист, каждый сучок мог шевельнуться, прыгнуть, укусить. Огромные черные стволы деревьев, сплетавшихся вверху в невидимый шепчущий покров, казались ногами великанов. Они пинали, толкали и распасовывали нас, как футбольные мячи. Они валились вниз, прижимая нас к мокрой земле, усеянной хрустящими живыми ветками...
      На другой день нас отыскали работники заповедника.
      В изодранной одежде, с синяками и царапинами и, кажется, с неявными следами слез на грязных щеках мы были доставлены в родную школу.
      Вечером мы отчитывались перед товарищами. В своем выступлении я не преувеличивал значения нашей экспедиции, но довольно красочно описал обстановку в лесу. Кажется, я упомянул только носорога, лань и зайца.
      После меня ответ держал Жоля. Он был краток:
      - Глупость сделали, и все.
      Помолчав, Жоля добавил:
      - А то, что он вам тут наговорил... Про всякую красоту... А сам он там был труслив, как заяц, робок, как лань, и глуп, как носорог...
      - Затем вы успешно учились в университете, - говорит Ермолов. Его неприятный голос пробуждает меня от мгновенного оцепенения и сразу же перебрасывает поток мыслей в другое русло.
      Успешно учился? Не те слова! Разве это была учеба? Не меня учили, я учил. Такого взлета не знали даже самые скороспелые математики и физики-теоретики. Я прошел официальный курс обучения за два года...
      - Однако к заключительным экзаменам вас не допустили за многократные попытки доказать принципиальную возможность вечного движения.
      Ермолов откладывает в сторону запись моего доклада на ученом совете факультета и внимательно смртрит на меня. Я был прав с самого начала. У него глаза рассвирепевшей кошки. Два блюдечка с подсолнечным маслом, а посредине - злые точечки. Отчего бы ему их не перекрасить? Сейчас, говорят, это многие делают. В Европе модны темно-синие зрачки с черным ободочком. Некоторые оригиналы носят фиолетовые глаза. Мне лично не нравится. Но все же, наверное, лучше, чем эти кошачьи бельма.
      Он с минуту смотрит на меня в упор. Что он видит во мне, я не знаю. Но держусь изо всех сил. Одет я скромно. На мне полуспортивный костюм из голубого оксополимера. Грудь и спина открыты невидимым потокам кондиционированного воздуха, реющего в кабинете. Сижу я уверенно и непринужденно. Выражение лица спокойное, внимательное, чуть напряженное. Я знаю, конечно, что такую мину не любят. По ней легко предположить, что ты в душе ругаешь собеседника. Но мне приятно сидеть с такой ханжеской физиономией в Институте телепатии. Пусть угадает, черт бровастый, что я про него думаю!
      Ермолов опускает глаза и откладывает часть бумаг в сторону.
      - Так, - говорит он, придавливая документы прессом, словно ставя одну тяжелую мраморную точку. - И, наконец, эта ваша эпопея в Комитете по делам изобретений.
      Эпопея... Я оценил величину пренебрежительной иронии, вложенной в это слово...
      Комитет... комитет... Много стали, бетона и стекла. Тысячи сосредоточенных, вылощенных сотрудников, неторопливо снующих по длинным коридорам. Ненавязчивый шум логических машин. Внешне спокойная однообразная работа: очередную заявку на изобретение перевести на машинный язык, передать на обработку электронному мозгу, полученный ответ сформулировать и сообщить автору. Ничего особенного, и, главное, никаких ошибок. Машины помнят все, что было сделано по данному вопросу до и после рождества Христова. У них не случается промахов, объективность их выше всяких подозрений.
      И все же я все время чувствовал, что на меня смотрят сотни, тысячи человеческих глаз. Широко открытые, юные, с блестящими белками, старческие, потухшие, в красных прожилках, лукавые, томные глаза женщин и нетерпеливые глаза деловых мужчин. Они настаивали, требовали, молили. Каждая заявка была как обнаженное человеческое сердце. Она пульсировала и трепетала. Смотри, я тоже умный! Я тоже оригинальный и находчивый! А я вот что придумал! А я!.. Я!..
      Поток изобретений нес с собой не только новые идеи, новые талантливые догадки. Вместе с ним в наш маленький небоскреб выплескивалась пена неистового человеческого самолюбия...
      И вот однажды у нас появился Эри. Его имя было нелепым сокращением слова Эрик. Потом я предлагал в качестве аббревиатуры букву "Э". Все нашли, что это пошло. Почему, мне никто не мог объяснить.
      Сам Эри, как и его имя, не производил внушительного впечатления. Густые черные волосы, хронический насморк и оправа очков времен войн Алой и Белой розы. Он вошел в комнату, зацепившись за совершенно гладкий стык пластикового пола, за который никто никогда не цеплялся, растерянно огляделся и издал какой-то невыразительный звук. Кажется, "эээ".
      Ему повезло. Я был в кабинете один, и поэтому никто не прыснул в кулак, не вскочил со стула с преувеличенной любезностью и смешинками в глазах и не высыпал град ненужных вопросов на странного посетителя. Я подождал, пока парень немного освоился, и спросил:
      - Вы ко мне?
      Он насмешливо улыбнулся.
      - Откуда я знаю? Может, и к вам.
      Я пожал его руку, ощутив вялое прикосновение теплой ладони, и предложил ему сесть. Он протянул листок, испещренный маленькими каракульками.
      Это была заявка.
      Прочитав заявку, я понял, что передо мной гений.
      Кажется, я пробормотал:
      - Потрясающе...
      Эрик посмотрел лучистым взглядом голубых глаз поверх очков и снова улыбнулся. Тогда мне стало ясно, что этот гений - ребенок. Он нуждался в руководстве, и я взялся за это дело.
      Эрик предложил метод синтеза высокомолекулярных соединений из газов воздуха...
      - Кстати, - сказал Ермолов, - как вам удалось устроиться в комитет после этой истории с вечным двигателем в университете?
      - Случайно.
      Боже мой, конечно, случайно! Если б я не был знаком с Лолой... А что такое наше знакомство? Не более как случай. Лет пять назад тонкая женская фигура скользнула с вышки в зеленую глубину бассейна, и я был первым, кто понял, что сама она оттуда не выйдет. Потом были струи слез и воды, лившиеся из глаз и тонкого греческого носика, а значительно позже наступило время нашей, как она называла, дружбы.
      - Так, - опять сказал Ермолов, - значит, и с этим парнем вы занимались несбыточным, неосуществимым делом, которое блестящим образом провалили.
      Что он хочет от меня? Я заинтересован в поступлении сюда на работу. Но не вынимать же за это из меня душу? Или он разыгрывает комедию строго обоснованного отказа? Так говори прямо...
      Ермолов сгреб в кучу все мои документы. Он их подровнял, погладил лежавшую сверху фотокопию и сказал:
      - Представленного материала достаточно, чтобы вы услышали самое категоричное нет. Факты против вас. Бумаги говорят, что вы заносчивый фантазер и упрямый исследователь нелепостей.
      Я встал. Воздух в комнате стал сухим и горячим. У меня пересохло в горле и кровь бросилась в лицо. Этот Ермолов типичнейшая обезьяна... Да, но до каких же пор я буду без работы? Как я устал подниматься по широким лестницам без перил, нажимать кнопки на дверях с надписью "Научрук" и через двадцать минут спускаться по той же лестнице вниз. Мне осточертели фальшивые лица интеллигентных людей, вынужденных лгать и отказывать. Может быть, плюнуть на все это? С моей репутацией наукой заниматься нельзя. Но я верю в себя, слышите вы все, верю!..
      - Судите сами, - говорил Ермолов, рассекая воздух ладонью, - университет вы фактически не окончили из-за собственного упрямства. Я лично понимаю ваших учителей, не могли же они дать диплом человеку, активно проповедующему возможность вечного двигателя. Из комитета вы ушли сами, так как работа там мешала вашей возне с изобретением Эрдмана. Возня кончилась ничем, а сейчас вы пытаетесь поступить в наш институт.
      Дать ему по морде или уйти так? Боже, какая отвратительная физия!..
      - Если б на моем месте был наш академик, - Ермолов снова повторил армянскую фамилию, и снова я не разобрал ее, - он, конечно, отказал бы. Но вам повезло. Я придерживаюсь иного мнения. Нам нужны люди с оригинальным мышлением, пусть даже с некоторыми заскоками...
      - За все это я, разумеется, должен быть весьма признателен?..
      - Не обижайтесь, я говорю с вами откровенно. Телепатия сейчас находится в порядочном тупике. Нужен качественный скачок. Я считаю, что сделать его можно, привлекая молодые силы. Вы, очевидно, пришли сюда не без, так сказать, задней мысли. Мне хотелось бы, чтобы вы поделились ею со мной.
      Значит, у них сейчас идейный вакуум. Что же, обстановка подходящая, можно развернуться... Хриплым от волнения голосом я заговорил:
      - Энергетическое поле, создаваемое работой мозга, может быть зафиксировано не только в виде биотоков, коротковолновых излучений и т. п. У меня есть идея концентратора излучений мозга, которые до сих пор не использовались ни вашими приемопередаточными телепатическими устройствами, ни какой-либо другой аппаратурой.
      - Излучение, о котором идет речь, вами определялось?
      - Да, но...
      - Что?
      - Нужно работать, много работать. И не одному. Поэтому я пришел к вам.
      Ермолов встал, тяжело ступая, прошелся по кабинету. В нем есть что-то от пещерного человека. Длинные руки до колен, бычья шея, покатые могучие плечи. На фоне голубого света, проникающего из окна, он кажется идолом, высеченным из серого камня.
      - Да, работать, - глуховато говорит он, - вы должны помнить об этом все время. Не мечтать, не философствовать, а работать. Опыты, опыты и еще раз опыты. В противном случае мы с вами очень быстро расстанемся. Вот вам направление, идите в сто восьмую комнату.
      Из института я вышел поздним вечером. Серая тишина лежала на улицах. Пролетавшие мимо машины с шелестящим свистом рассекали воздух. Освещение еще не включили, я шагал по бульвару из голубых деревьев и дымчато-сизых кустов. Я искал ближайший видеофон, нужно было переговорить с Эриком.
      Мы до сих пор не бросили своей затеи. Слишком заманчиво она выглядела. В официальном бланке в графе "Наименование изобретения" стояло длинное и нудное название "Создание искусственных биоактивных ферментативных систем с целью направленного и управляемого синтеза полимерных соединений из воды, кислорода и углекислоты воздуха". А на деле все было и проще и сложнее.
      Эрик - биолог по специальности. Он вырастил кусочек живой ткани, которая обладала чудесным свойством. Она, подобно растениям, поглощала киспород воздуха и углекислоту, превращая их не в обычную целлюлозу и растительные . белки, а в длинные молекулы полимеров. Как и растения, она "питалась" воздухом, водой и небольшой примесью минеральных солей. Ознакомившись с заявкой Эрика, я немедленно поехал вместе с ним в лабораторию. Так поступали все сотрудники комитета, если открытие или изобретение представлялось им достаточно важным и серьезным. -Я увидел что-то вроде аквариума, прикрытого сверху стеклянным колпаком. На поверхности густой темно-зеленой жидкости плавал опалесцирующий цветок. Во всяком случае, сначала мне показалось, что передо мной именно цветок. Он был полупрозрачным и обладал нежным оттенком слоновой кости. Форма его неправильна и асимметрична, но в ней скрыта неуловимая прелесть, завораживающая наблюдателя. Казалось, перед вами на миг застыло само движение. Но вот-вот, через секунду, сейчас, что-то произойдет, и лепестки, как волны, поднимутся, опустятся и побегут в разные стороны, стремясь догнать и никогда не настигая друг друга...
      - Красивый...
      - Дело не в том, что красиво, а в том, что полезно, ворчливо заметил Эрик.
      - Это да, - улыбнулся я.
      Эрик тоже понимающе улыбнулся.
      - Ну и что же оно делает? - спросил я.
      - Внутри этого цветка заключена живая ткань, которая выделяет полимер так же просто, как вы выдыхаете воздух. Полимер состоит из белковоподобных молекул с большим молекулярным весом. Структура этих молекул не столь сложна, как у природных белков, но она совершенно непохожа на обычные промышленные полимеры. В нее включены атомы серы, железа, магния и ряда других элементов. Впрочем, суть дела не в этом. В конце концов древесина и хлопок, кожа и жир тоже производятся живой материей. И все они являются высокомолекулярными соединениями. Однако качество этих природных полимеров нельзя существенно изменить по воле человека. Природа давала нам готовую химическую реакцию биосинтеза. И большего от нее не приходилось ждать. Так было до тех пор, пока не возникла радиационная генетика. Мое изобретение относится к этому разделу биологической науки. Полученная в результате жесткого облучения морской водоросли Opaliinariaos medium живая ткань, так называемая биотоза, обладает способностью продуцировать полимер, который и образовал этот странный цветок.
      - И всегда у него такая форма? - спросил я, очарованный желтоватым блеском биотозы.
      - Нет, в том-то и дело! - воскликнул Эрик. Я, кажется, попал в самую точку его изобретения.
      - Когда наследственность изменена, структура полимерных молекул тоже подвергается превращениям, и вы получаете совершенно новый материал, а значит и новую форму цветка. Таким образом, регулируя генетические характеристики биотозы, что легко сделать с помощью излучения или химических воздействий, можно направленно менять свойства этих полимеров, управлять ими. Причем не забывайте, что эти полимеры получены фактически из воды и воздуха!
      Я давно не люблю заводов. Мне они представляются воплощением насилия человека над природой. Однажды, еще в детстве, я с отцом летел над весенней степью. Воздух был как море, огромный и нежный, он легко и свободно нес наш аппарат. Внезапно отец сказал:
      - Смотри, завод.
      Я увидел трубы с рыжими и седыми шапками дыма, красные, в черных пятнах стены зданий, мрачные башни, отсветы огня в окнах, замысловатые извивы паропроводов, паутину электропроводов, автомашины, железнодорожные пути... Мне показалось, что на красивую и радостную землю лег отвратительный зверь из бетона, стекла и стали, который рычит и роет когтями почву, поднимая в воздух облака ядовитой пыли. Я поделился впечатлением с отцом. Он рассмеялся:
      - Ты не прав. Заводы - это победа человека над стихийными силами природы. В них - наша мощь и основа прогресса. Они не всегда красивы, это правда. Но что поделаешь? Разве красив твой желудок, или печень, или сердце? Они нужны...
      И все же я надолго сохранил неприязнь к этим творениям человека, где визжит и стонет поруганная и насилуемая природа.
      Слушая Эрдмана, я представил себе химические заводы... без машин, башен, трубопроводов и прочей уродливой шелухи. Лежит себе этакая симпатичная биотоза и растет. Только успевай лепестки обрывать...
      - И много вам удалось получить полимера от такой биотозы? - спросил я Эрика.
      Какая-то намалеванная особа за соседним столйм хмыкнула и торопливо прикрыла рот рукой. Эрик смутился.
      - К сожалению, это все. Биотоза больше не растет, - сказал он, разведя руками.
      Я понял. Бедный изобретатель! Этот смешок по соседству сказал мне о многом. Не очень-то тебя здесь ценят. Я почувствовал глубочайшую симпатию к Эрику...
      Вдруг впереди я заметил знакомую фигуру. Я узнал в ней сотрудницу Института телепатии и помчался за ней.
      - Алло!
      Два синих глаза посмотрели на меня с любопытством, чуть насмешливо.
      - О, это ви...
      - Нам, кажется, придется работать вместе?
      - Рьядом... - так улыбаются дети, вовсю и для себя.
      - Плечом к плечу?
      - Может бить...
      - Нога в ногу, рука об руку?
      - Ооо, - смешок звенит упавшей монеткой. - Я не умею ходить в ногу.
      - Так, может, попробуем сейчас потренироваться? - Я осторожно касаюсь прохладного локтя. - Вы не русская. Как ваше имя?
      - Ньет, ньет, - она отстраняется, на лице появляется скучающее выражение. Потом говорит: - Меня зовут Ружена.
      - Чехия?
      - Ага.
      Мы шагаем по бульвару. Включили освещение и все испортили: исчезли голубые деревья и дымчато-сизые кусты.
      - Вы давно работаете с Карабичевым?
      - Два года.
      - Как по-вашему, что он за человек? Меня интересует мое будущее начальство. Ермолов нас так быстро познакомил... Я не успел как следует его рассмотреть...
      Люблю задавать такие вопросы. Убиваешь сразу трех зайцев. Узнаешь о ком-то третьем, узнаешь давшего отзыв и, наконец, узнаешь о неизвестных еще тебе взаимоотношениях.
      - Он умный.
      - О!
      - Красивый.
      - Да?
      - Дельный. Он изобрел модулятор "ХЗ".
      - Скажите!
      Все зайцы целы и разбежались. Что это за модулятор, никогда не слышал. Надо бы узнать...
      - А вас зовут Серьежа, да?
      - Ермолов же знакомил нас!
      - Оо, я никогда не слышу, когда меня знакомят. Если я очень много смотрю, то я уже не могу слушать. Я тогда теряюсь.
      - Вот как. Значит, я произвел на вас ошеломляющее впечатление?
      - Ошеломеля... Оо, ньет, ньет! - Смех вновь звучит, словно кто-то швыряет пригоршни монет в хрустальную вазу.
      - А какое же?
      - Смешное. Ви смешной!
      Боже мой, как она смеется! Просто мороз подирает по коже.
      - Неужели я похож на клоуна?
      - Разве только клоуны смешные? Очень, очень серьезный человек тоже бывает немножко смешной.
      - Значит, я был чересчур серьезен?
      - Ага, - и снова смеется. Какая несносная девчонка!
      Бульвар кончился, и мы выходим на площадь, где суетятся люди и машины.
      - Смотрите, роботы возвращаются с работы, - говорю я, показывая на темную массу, двигающуюся посредине уличного потока.
      - Да, да. Мне их всегда почему-то жалко.
      - Отчего же?
      - Знаете, я вижу их утром, как они рано-рано разъезжаются по своим местам. Они такие покорные, молчаливые и... беспомощные. И смешные. Какие-то у них крючочки, щупальца, усики. Все у них крутится, двигается, они все время что-то делают. Часто невпопад. У нас в доме робот-лифтер. Такой смешной! А из окна я часто вижу робота-регулировщика. Он тоже очень смешной. И очень вежливый,
      - Вы любите, когда смешно?
      - Нет, не смешно, а умильно.
      - Умилительно?
      - Да. Я люблю детей, они умильтительные.
      - А у вас дети есть?
      Ружена смеется. Значит, нет.
      - Мне сюда, - говорит она.
      Я делаю прощальный жест рукой, и мы расстаемся. Потом, стараясь быть незамеченным, я наблюдаю, как она бежит к распахнутой двери автолета и скрывается за ней, не обернувшись.
      В уличном видеофоне изображение, как водится, не работало, и я долго не мог созвониться с Эриком. Наконец я услышал его голос:
      - Ты, Сергей?
      - Да. Слушай, Эри, я устроился к телепатам. кончилась моя неприкаянность. Кое-какие опыты мы сможем поставить у них.
      - Чудесно, Серега, чудесно! У меня пока все то же.
      - Понятно.
      Мы попрощались.
      Домой идти не хотелось. Там был отец в единственном числе, и он мог испортить настроение на целый вечер. Может, податься в читалку? Голова болит... Решил поехать к Лоле.
      Домой я возвратился поздно. Отец еще не спал, он сидел в своей комнате, курил и смотрел в открытое окно добрыми мечтательными глазами пьяного великана. Я никогда не видел своей матери, она умерла давно. Меня воспитывал или, вернее, почти не воспитывал мой отец...
      - Где ты был?
      - У Лолы.
      - А... - Клубы дыма вырываются из волосатой пасти и пропадают в гофрированных стенках. - Как у них?
      - Катятся вниз. Становятся неприкрытыми автообывателями и телемещанами. Противно смотреть...
      - Сын мой...
      Сейчас последует проповедь. Сославшись на усталость, я спасаюсь в свою комнату.
      Я лежу в постели и не могу уснуть. На стенке напротив фото Лолы в три четверти, по нему скользят отсветы уличных огней. Почему-то вдруг вспоминается голосок-колокольчик Ружены:
      "Серьежа..."
      На другой день у меня было три важных события. Я рассматривал кривые биотоков, записанных на новейшем улавливателе, когда ко мне подошел Карабичев и сказал:
      - Послушай, Арефьев, брось ты свои кривульки.
      - Можно, а в чем дело?
      - Сейчас идет интереснейший доклад одного нашего сотрудника. Революционные идеи. Новые перспективы. Вернее, закрытие всяких перспектив в телепатии. Сходи послушай.
      Я с трудом пробился в переполненную аудиторию. На кафедре стоял высокий молодой человек в очках и пронзительным фальцетом чеканил выводы:
      - Наши исследования подтвердили ранее высказанные теоретические предпосылки. Человеческие ощущения, сознание и подсознание, то есть то, что мы называем состоянием души, выражаются определенной системой импульсов, размещенных в коре и подкорковой области человеческого мозга. Каждому индивидууму свойствен определенный порядок, или, как мы говорим, характерный код этих импульсов. Он связан с физико-химическими особенностями организма и является его естественной характеристикой. Эта система записи ощущений так же остроиндивидуальна, как, например, отпечаток пальца. При телепатическом общении происходит нарушение кода акцептора из-за внедрения в подкорковую область системы импульсов донора, что сопровождается тяжелым нервным заболеванием, а иногда и кратковременным сумасшествием. Благоприятный исход телепатического общения возможен только в случае полной идентичности кода импульсов донора и акцептора. Но последнее исключено. Среди всех людей Земли нет и двух человек с одинаковыми Кодами души. Все люди телепатически антипатичны. Симпатичных людей нет. (Смех.) Короче говоря, у нас повторилась история с чужеродным белком. Известно, что один живой организм не воспринимает белок другого организма. Точно так же душа одного человека борется против проникновения в нее души другого человека. Эта борьба очень тяжела и настолько опасна, что ставит под сомнение возможность телепатического общения между людьми. Мы, конечно, не прекратим наших усилий, но трудности, стоящие перед нами, значительны, и об этом следует помнить.
      После докладчика выступил незнакомый мне профессор. Он закинул седые волосы на затылок и сказал:
      - Ээ... - и замолк.
      - Ммгм, - сказал через некоторое время старец. - Наш молодой коллега привел много интересных данных, которые обращают, так сказать, на себя, вернее заставляют обратить на них, определенное внимание. Но молодости, как известно, свойственна определенная категоричность в выводах и, так сказать, необоснованная поспешность. Я бы хотел предостеречь от, так сказать, преждевременных заключений. Не может быть, чтобы проблема, которой мы посвятили свою жизнь, уперлась в тупик и на этом все кончилось. Конечно, трудности есть и будут, но выход, очевидно, существует, и он, так сказать, должен быть найден.
      Я ушел. За моей спиной раздавались аплодисменты, крики, шум отодвигаемых стульев.
      В лаборатории возник стихийный митинг. Карабичев выступил с пламенной речью, он разносил докладчика и отстаивал великое значение телепатии для будущего человечества. Речь его была лаконичной:
      - Дело новое? Новое, самое новое. Трудно? Еще как! Можем ли мы бросить его из-за какого-то теоретического тупика? Ни за что! Будем биться об стену, пока не пробьем в ней брешь? Будем! Обязательно будем!

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12