Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Валентина

ModernLib.Net / Исторические любовные романы / Энтони Эвелин / Валентина - Чтение (Весь текст)
Автор: Энтони Эвелин
Жанр: Исторические любовные романы

 

 


Эвелин Энтони

Валентина

Глава 1

Июнь 1812 года был идеальным месяцем для ведения войны: погода стояла теплая, но не жаркая, дороги были сухими, реки плавно несли свои воды, природа вокруг напоминала цветущий сад, разделенный на две части рекой Неман – с одной стороны – Россия, с другой – Польша. На русском берегу реки сосредоточилась армия численностью примерно в полмиллиона – это были солдаты Александра I. На другой стороне, в Польше, отдыхали после длительного перехода через всю Европу солдаты Наполеона Бонапарта, императора Франции, в ожидании дальнейших приказов на наступление. У них также насчитывалось полмиллиона человек, из которых сто тысяч составляла кавалерия. Весь мир в течение всей весны наблюдал за тем, как император Франции подтягивал войска, готовясь к решающему наступлению на своего давнего противника – российского царя.

Одновременно с продвижением войск делались попытки мирных переговоров, но они шли исключительно со стороны Франции и не находили отклика у молчаливых и грозных россиян. Россия жаждала схватки с Наполеоном, и с началом июня война стала неизбежной. Единственной страной, приветствующей это событие, была верная Франции Польша, трижды подвергавшаяся за последние двадцать три года разгромам и разделам. Теперь от некогда могущественного королевства осталось лишь Варшавское герцогство во главе с саксонским королем. Оно существовало под протекторатом Франции, и поляки всюду вместе с наполеоновскими войсками участвовали в его европейских войнах. Жители Данцига пребывали в июне в возбужденном состоянии, поскольку война была неизбежной и в город прибыл сам император Наполеон со своей второй женой – эрцгерцогиней австрийской Марией-Луизой, после того как им был дан прием в Дрездене.

Вся польская знать собралась в Данциге, совсем небольшом городке. И сейчас он был полон народу, поскольку лежал на пути Наполеона в Россию; весь город был оживлен и украшен в честь приезда императора. Одним из самых богатых и уважаемых людей в Польше считался граф Теодор Груновский, он проделал длинный путь из своих львовских владений сюда, чтобы предстать перед французами и оказать своим союзникам услуги, которые могли им понадобиться от него. Ранним вечером восьмого июня он сидел, глядя, как его супруга готовится идти на прием в честь Наполеона.

Ему нравилось смотреть на нее, потому что она была необыкновенно хороша, и ему это доставляло эстетическое наслаждение, поскольку он знал толк в красоте. Он любил хорошие картины и изящную мебель, он обожал музыку и умел ценить изысканные кушанья и редкие вина. У него была коллекция китайского нефрита, считавшаяся бесценной. Он был по природе коллекционером, кропотливым, решительным и неразборчивым в средствах. Свою молодую жену он приобрел примерно тем же способом, что и остальные свои сокровища, хотя гораздо больше ценил свою коллекцию нефрита, а за последние год-два гораздо больше времени проводил со своими лошадьми. Он не торопился с женитьбой – многочисленные любовницы удовлетворяли его аппетиты, когда он был молод, и его тщеславие, когда он достиг зрелого возраста, все они занимали менее высокое положение, нежели он, и не возмущались, если он плохо с ними обращался. Он был вполне доволен своей жизнью, и лишь необходимость в наследнике, которому он бы смог передать свой титул и богатство, заставили его отказаться от холостяцкой жизни и начать присматривать себе подходящую супругу.

Он впервые увидел Валентину, когда той было шестнадцать. Он гостил в поместье ее отца в Чартаце под предлогом охоты, хотя на самом деле ему хотелось увидеть старшую дочь графа Прокова, все еще пребывавшую в девичестве. Александре-Марии исполнилось двадцать семь лет, и в те времена, когда девушки обычно выдавались замуж рано, она уже могла считаться старой девой. Теодор навел о ней справки, и его привлекло огромное состояние, унаследованное ею от первой жены графа, русской княгини. Больше он о ней ничего не знал, за исключением того, что у нее есть еще и сестра, дочь Прокова от второго брака с высокородной полькой, которая, к сожалению, не была столь богата, как ее предшественница. Обе жены графа скончались вскоре после замужества, и он жил в своем огромном поместье один с двумя дочерьми. Иногда он приезжал в Варшаву и не раз приглашал к себе Теодора.

Графу не очень понравился дом в Чартаце, он был чересчур огромный и мрачный, и все там казалось старомодным. Не обнаружив достаточного комфорта, который он так высоко ценил, Теодор пребывал не в лучшем настроении, когда спустился к ужину и познакомился с дочерьми хозяина. До этого ни одна из них еще не появлялась, и ему это показалось странным и негостеприимным, особенно со стороны старшей, которая должна была бы встречать его на крыльце дома вместе с отцом. Но как только он увидел ее, то понял причину – женщина, занявшая место напротив него, была надменна и заносчива, как мужчина, ее красивое лицо с довольно крупными чертами и чуть раскосыми глазами выдавало татарскую кровь. Он сразу же почувствовал к ней отвращение, поскольку ничто в мире не вызывало у него такого раздражения, как признаки независимого характера в женщине, здесь же было совершенно ясно, что она сама себе хозяйка и, кроме того, насколько он мог судить, далеко не девственница. И в течение всего вечера и последующих дней, что он гостил в этом доме, все его внимание было поглощено необыкновенно красивой младшей сестрой, с ее белой кожей и ясными синими глазами, и сочетание этих васильковых глаз и иссиня-черных волос было настолько необычным, что граф был просто не в силах отвести от нее взгляда.

Он постепенно сближался с ней и был счастлив узнать, что она к тому же простодушна и добра. Слово «любовь» не входило в его лексикон, он также был неспособен испытывать никаких чувств к человеческим существам, кроме определенной терпимости по отношению к мужчинам и похоти по отношению к женщинам. А его желание обладать Валентиной оказалось сильнее желания получить богатую супругу в дополнение к собственному состоянию и имени. Он покинул Чартац, договорившись, что женится на младшей дочери графа через месяц после ее семнадцатилетия, кроме того, он договорился с ее отцом о приданом в тридцать тысяч рублей. За это Проков должен будет получить пост в Совете Великого Герцогства, о котором он давно мечтал и в получении которого Теодор мог ему посодействовать.

Все были довольны этой сделкой, за исключением будущей невесты, которая рыдала и умоляла отца найти ей кого-нибудь помоложе и посимпатичнее графа. Его старшая дочь бранилась с ним и яростно отстаивала интересы своей сестры. Если бы Теодор мог наблюдать эту сцену и убедиться, насколько он был прав в своей оценке Александры, он бы просто сбежал из страны при одной только мысли о женитьбе на ней. Но все оказалось бесполезным, отец Валентины был жесток и упрям, политическая карьера значила для него гораздо больше, чем мольбы неопытной девушки и сердитые упреки своенравной женщины.

Свадьба состоялась в часовне Чартаца, и граф сразу же после церемонии увез молодую жену, настаивая на немедленном возвращении в его поместье во Львове. Они провели ночь в придорожной гостинице, и во время неторопливого ужина граф вел себя как благородный кавалер до тех пор, пока не провел ее по узкой лестнице в единственную в гостинице спальню. Там он подверг ее самому жестокому и грубому насилию. Он даже и не пытался вызвать у нее какое-то ответное чувство. Ему не терпелось удовлетворить свою страсть и свою похоть, все остальное было ему безразлично. Когда-нибудь потом, когда он полностью насытится, он, возможно, обратит внимание и на нее. Он был страшно недоволен, хотя и не показал этого, тем, что она долго плакала после всего случившегося, пока не заснула, и его совершенно взбесило то, что наутро она отшатнулась от него.

Во Львов он привез измученную и надломленную молодую жену с красными от постоянных слез глазами. Он поручил ее заботам молодой вдовы одного из своих крепостных, которая служила горничной, и начал с того, что приказал сжечь все ее приданое, которое было дурно и не по моде сшито, и пригласил лучших портных Варшавы, чтобы обеспечить ее надлежащим гардеробом. Этот жест был типичным для графа, он с самого начала дал жене понять, что ожидает от нее полного повиновения во всем и что слезы и жалобы будут наказываться без всякой пощады.

В течение этого первого года Валентина получила свой первый урок жестокости, который приучил ее смирять свое недовольство и заставлять свое тело выполнять все его желания. У нее не было выбора, не оставалось выхода. Граф написал ее отцу возмущенное письмо, где жаловался на ее несговорчивость и упрямство, ему казалось, что его просто провели. У него появилось еще больше оснований для недовольства, когда после шести месяцев его неустанного внимания она так и не забеременела. Его разочарование было так велико, что, если бы граф Проков не скончался спустя год после свадьбы, он вполне мог бы отослать ее обратно и потребовать аннулирования их договоренности.

Смерть отца оставила Валентину без всякой надежды на улучшение своего положения. Она это знала и потому покорилась. Ее поддерживала только ее горничная – простая добрая женщина, которая с самого начала почувствовала симпатию и жалость к своей несчастной госпоже и которая была благодарна ей за ее доброту. Валентина ни разу не ударила ее и не угрожала ей поркой, а такие отношения между господами и крепостными были весьма редкими. Она полюбила графиню и пыталась помочь ей. Она хорошо знала, что такое плохой муж, будь он господином или крепостным. На ее теле еще не зажили следы ее семилетнего брака с пьяницей и дебоширом, которого наконец-то прибрал к себе Господь. Яна пыталась помочь своей госпоже, предупреждая ее о привычках графа, его характере и настроениях, о его придирчивости к неукоснительному следованию заведенному в доме порядку.

И постепенно Валентина всему научилась. Теперь, после пятилетнего замужества, у нее все еще не было детей, и муж уже не так часто беспокоил ее, так что в этом плане ее жизнь стала намного легче. В свои двадцать два она была в полном расцвете красоты, стала превосходной хозяйкой, спокойной, рассудительной супругой, благородной госпожой и хозяйкой имения. Ему совершенно не к чему было придраться, кроме ее бесплодия, и время от времени он издевался над ней из-за этого, когда ему хотелось ее немного помучить, однако она никогда не реагировала на его насмешки. Он и представления не имел, с какой страстностью она на коленях умоляла Господа не давать ей дитя, которое бы носило его имя. Она оставалась холодной, это было еще одним ее недостатком, однако она была добродетельна, и он это знал. В отличие от многих женщин в подобной ситуации она никогда не имела любовника. Мужчины ее не интересовали. Ей хватало мужа.

Валентина смотрела на него, пока Яна зачесывала ее черные волосы по последней моде в стиле императрицы Марии-Луизы. В своем роде он был достаточно интересным мужчиной, однако быстро старел, и его лицо носило следы эгоизма, гордыни и жестокости. Она часто успокаивала себя мыслью о том, что, возможно, лет через десять он умрет. Она не отличалась от многих женщин своего времени. Этим миром правили мужчины, и именно они создавали правила и законы жизни. Ей ничего не оставалось, кроме как терпеть и наслаждаться тем, что даровал Господь – красивой природой, прекрасными лошадьми и мгновениями, когда красота окружающего мира поддерживала ее дух, вроде красочного и яркого, как пожар, заката или залитых лунным светом львовских садов.

– Яна! – неожиданно произнес граф. – Убери это ожерелье. Госпожа наденет рубиновое. – Служанка, сделав реверанс, поторопилась принести из кожаного ящичка то, что у нее просили. – Рубины гораздо лучше подойдут к этому платью, – сказал он. – Вы бы и сами могли это сообразить, Валентина. Сегодняшний прием имеет огромное значение. Здесь будет вся Польша. Давай, девчонка, поторапливайся, застегни его и убирайся отсюда. Вы не возражаете, дорогая?

– Нет, разумеется. – Валентина взглянула на него, не в силах скрыть своего изумления. – Яна, иди, пожалуйста. Только сначала подай мне мою мантилью.

– Я сам вам ее завяжу, – сказал граф, – но это немного подождет. Дорогая, мне нужно вам кое-что сказать. Сегодня меня вызвал к себе Потоцкий. Наполеон уже в Данциге и сообщил, что будет вечером присутствовать на приеме. С ним будут все маршалы и военачальники. Теперь уже ясно, что Александр отказался подписать с ним мирный договор, и в ближайшие недели французы нападут на Россию. Весь мир ожидает этого наступления и его результатов. Но больше всего этого ждет Польша. Ведь вы знаете об этом?

– Разумеется, знаю, – сказала она. – Мы все молимся за то, чтобы Наполеон разгромил Россию и чтобы мы опять стали свободным и единым королевством.

– Браво! – воскликнул граф. – Мы все надеемся на это. Но нам необходимо получить подтверждение того, что его величество Наполеон действительно намерен восстановить нашу страну. Сейчас он обещает сделать это, поскольку ему необходимо, чтобы мы поддерживали его в борьбе с Россией. Он также имеет в своем распоряжении наши войска и ресурсы. Но обещания стоят недорого. В сущности, он обычный корсиканский выскочка, нельзя очень сильно доверять человеку низкого происхождения. Если он нас обманет, Валентина, Россия пройдется по нам огнем и мечом, как было уже не раз. Мы должны точно знать, насколько мы можем на него рассчитывать. Но это все скучные подробности политической жизни, которые, как я понимаю, не так уж вам интересны и понятны, но дело в том, что Потоцкий является вашим большим поклонником. Он говорил мне, что услуги красивой женщины, у которой открыты глаза и уши, могут принести Польше гораздо больше пользы, чем десяток полков. Сейчас в Данциге находится вся военная верхушка. Если, например, вы будете благосклонны к кому-нибудь из них, а затем расскажете нам обо всем, что вам удастся узнать, вы действительно дадите нам бесценную информацию, мы будем точно знать, каковы истинные намерения императора. Потоцкий все это мне объяснил, и я не мог с ним не согласиться. Короче говоря, я предложил ему вас в качестве агента польского правительства. Я хочу, чтобы вы сказали ему сегодня вечером, как вы счастливы получить столь ответственное предложение и как рады будете выполнить эту работу.

Валентина не знала, что сказать. За последние шесть лет после поражения русских от наполеоновских войск в Тильзите, она смотрела на французов как на защитников польской независимости, а на императора Наполеона как на спасителя своей растерзанной страны. Теперь же ее муж заставлял ее шпионить за людьми, которые вскоре должны будут вступить в кровавую войну, от которой, как предполагалось, в итоге выиграет и Польша.

– Если вы пребываете в нерешительности, – сказал он, – то позвольте мне напомнить вам о том, какой вред это может нанести моей политической карьере. Могу ли я также напомнить вам, что ваша полурусская сестра также не делает вам чести. Вас могут заподозрить скорее в предательстве, чем в малодушии. Вы не можете позволить себе разочаровать герцога. Или меня.

– По крайней мере вы не притворяетесь, делая вид, что у меня есть выбор, – ответила Валентина. – Я сделаю все, что мне приказывают. Однако нахожу это отвратительным.

– Думайте о будущем своей страны, – холодно возразил он, – если вам безразлична судьба вашего мужа. Считайте себя еще одной жертвой в борьбе за дело свободы Польши.

– Но, несомненно, – сказала Валентина, – мадам Валевская знает о намерениях Наполеона? Какой же еще источник информации вам нужен?

Шесть лет назад красавица княгина Валевская намеренно отдала себя во власть Наполеона, согласившись на уговоры тех же людей, что теперь пытались завербовать Валентину. Она стала его любовницей и ярой защитницей Польши. Она уехала из Польши с ребенком Наполеона и уже несколько лет жила в Париже. Однако план провалился, поскольку бедняжка без памяти влюбилась в императора и доклады ее были не очень надежными. При упоминании ее имени граф презрительно рассмеялся.

– По-моему, любой источник информации лучше, чем идиотские донесения этой влюбленной дуры, она только повторяет публичные заявления Наполеона, которые он делает специально для нас, и у нее хватает ума самой верить во всю эту дребедень. С самого начала было абсолютно ясно, что она для этого не годится. – Он достал часы и быстро поднялся.

– Давайте, дорогая. Позвольте мне завязать вашу мантилью. Я полчаса назад приказал заложить карету. – Он взял подбитую соболем бархатную мантилью и набросил ее на плечи жены, его пальцы коснулись ее обнаженной шеи и, не торопясь, стали завязывать шелковые шнурки на ее груди. Его ласка заставила ее содрогнуться, его заигрывания внушали ей отвращение и страх. В последние два года были довольно продолжительные перерывы, когда он вообще не беспокоил ее своим вниманием, и она предположила, что у него имеется любовница. Она резко отодвинулась от него.

– Пойдемте, Тео, мы опоздаем.

– Да, пожалуй. Но не волнуйтесь, сегодня ночью я вас навещу.

– Как угодно, – сказала она. Раз или два ей удавалось под различными предлогами избегать этого, но он всегда обнаруживал обман, и теперь она не решалась лгать ему.

Граф отворил дверь, пропустив ее вперед, и они спустились по широкой каменной лестнице к парадному входу, где их поджидала карета и два всадника с факелами, которые должны были их сопровождать.

Двадцать минут спустя об их приезде докладывали в Калиновском Дворце, где польская знать давала прием в честь Наполеона. Около четырехсот человек собралось в трех огромных залах, подготовленных для императора и его приближенных. Самый большой был более тридцати метров в длину. Стены его были обиты алым шелком, и по обеим сторонам на некотором расстоянии друг от друга стояли позолоченные канделябры, отбрасывающие свой желтый свет на красочные мундиры военных, нарядных мужчин и женщин, блистающих роскошными туалетами и великолепными драгоценностями. В двух других залах, поменьше, были накрыты столы и приготовлен изысканнейший ужин. Во главе стола было приготовлено место для императора. Данцигские дамы расставили на столах огромные вазы с цветами французского и польского знамен, и сам граф Потоцкий предоставил для Наполеона золотое блюдо. В конце комнаты на специальном балкончике играл оркестр. В залах было душно из-за смеси различных запахов – духов, свечей и воска, которым были натерты дубовые полы, ставшие от этого не менее опасными, чем стекло.

При сообщении о прибытии графа и графини Груновских многие головы повернулись в их сторону. Они довольно редко приезжали в город, но Валентина славилась своей красотой. И, разумеется, граф не мог не почувствовать удовлетворения, увидев, что она своим появлением произвела небольшой фурор. Она стояла в дверях, здороваясь с графом и графиней Потоцкими, ее красное бархатное платье резко оттеняло черные волосы и нежную светлую кожу. Крупные рубины сверкали на ее шее и в ушах. Платье ее было сшито довольно просто по сравнению с богато вышитыми яркими нарядами большинства присутствующих здесь дам, но оно было создано истинным художником и как нельзя лучше подчеркивало ее стройную фигуру, высокую грудь и великолепные руки, с плеч ниспадал длинный шлейф, украшенный по краю широкой золотой вышитой каймой.

Глядя на стоящую перед ним женщину, даже сам Потоцкий не мог не почувствовать некоторого волнения. Она действительно была настолько прекрасна, что могла вскружить голову любому мужчине, и, возможно, достаточно умна, чтобы понимать, что ее патриотический долг скорее всего потребует от нее не только умения просто подслушивать чужие разговоры, однако об этом пусть заботится ее муж. Он сможет объяснить ей все, когда придет время. По крайней мере они не повторят прежней ошибки, допущенной в отношении другой красавицы, и не станут подсовывать ее Наполеону. Сойдет кто-нибудь рангом пониже.

– Прошу вас принять мои выражения искреннего восхищения, мадам, – сказал он. – Вы воплощаете в себе всю красоту и блеск нашей вечно молодой Польши.

Валентина улыбнулась и поблагодарила его. Она решила, что данный момент более всего подходит для того, чтобы выполнить приказание мужа. И, очевидно, это было правильно: Потоцкий был человеком чести. Он понимал, что за французами необходимо шпионить, как ни отвратительно это звучало.

– Я счастлива, что могу чем-то помочь, – промолвила она. – Мой муж рассказал мне о вашей просьбе, и я сделаю все, что смогу для своей страны. Можете на меня положиться.

– Не сомневаюсь в этом, – сказал он, целуя ей руку. – Польше всегда везло на ее детей.

Они вошли в зал и смешались с толпой. Граф похвалил ее за то, что она выполнила его просьбу, но затем присоединился к своим приятелям и вступил с ними в политическую дискуссию, совершенно позабыв о жене. Валентина обменялась несколькими фразами со знакомыми ей дамами и начала рассматривать помещение. С минуты на минуту ожидали прибытие императора, и все его приближенные уже были здесь. Если ей надо было вступить с ними в контакт, то она, безусловно, теряет время, толкаясь среди своих соотечественников, однако без поддержки и помощи графа она ничего не могла предпринять.

Через некоторое время она почувствовала, что на нее смотрят. Она взглянула налево от себя и сразу встретилась взглядом с французским офицером, стоящим в окружении оживленных дам и нескольких высших офицеров Польских Улан. Он был высок ростом и держался с надменностью, как и положено полковнику Императорской Гвардии с орденом Почетного легиона на груди. Серебряные нити мелькали в его темных волосах, которые он носил коротко стриженными и без кокетливых бачков, так любимых многими французами. Глаза, смело устремленные на нее, были необычного, серо-стального цвета, и глядели они с сурового аристократического лица, обветренного ветрами всех стран мира, со шрамом на щеке. На Валентину смотрели с восхищением много мужчин, и этот человек тоже не пытался скрыть свой оценивающий взгляд. Его глаза скользнули по ней, смерив от макушки до пят, он с легкой усмешкой встретил ее сердитый взгляд. Валентина повернулась к мужу, желая как можно скорее оказаться в другом конце зала, но в это мгновение распахнулись двойные двери в противоположном конце, и Потоцкий с женой в сопровождении десятка шляхтичей поспешили туда.

– Прибыл Наполеон, – сказал граф. – Скорее, а не то мы не успеем занять свои места среди приветствующих.

Толпа быстро разделилась на две части, образуя коридор для прохода императора Франции; благодаря расторопности графа они оказались в первых рядах приветствующих. Через минуту прозвучал звук фанфар, и появился церемониймейстер Императорского Двора, входя в раскрытые двери спиной вперед. Затем он повернулся и трижды стукнул о пол жезлом.

– Его императорское величество император Наполеон. Графиня Валевская.

Валентина видела его неумело сделанные портреты во многих польских домах, она знала этот знаменитый профиль, похожий на профиль Цезаря, по монетам и медальонам, она также слышала множество описаний Наполеона. Но она оказалась совершенно не готова к своему первому восприятию этого самого грозного в мире воина, человека, о котором англичане говорили, что он пожирает младенцев, и которому его собственные солдаты приписывали сверхчеловеческие способности. Он был очень мал ростом – чуть выше ста шестидесяти сантиметров, на нем был простой темно-зеленый сюртук, белые панталоны, белые чулки и туфли с пряжками, его единственным украшением служила лента Почетного легиона, знаменитая награда, присуждаемая за мужество в сражении, которую он сам учредил.

Рядом с ним шла одна из самых красивых женщин, которых когда-либо приходилось видеть Валентине, она была миниатюрна и изящна, с золотистыми волосами и огромными темно-синими глазами. Ее лицо светилось счастьем, что придавало ей какой-то необыкновенно одухотворенный вид, она опиралась на руку Наполеона, и улыбка на ее губах предназначалась лишь ему одному. Так значит, это и есть знаменитая Мария Валевская, добродетельная супруга одного из известнейших польских дворян, согласившаяся продать себя императору ради своей страны, но ставшая жертвой собственной любви, сдержать которую оказалось выше ее сил. Говорили, что он также любит ее, однако он не всегда был внимателен, не вспоминая о ней месяцами. Он развелся со своей первой женой Жозефиной, чтобы жениться на эрцгерцогине Австрийской, которая была к нему совершенно равнодушна. Теперь у него был еще и сын, маленький римский король, которого он обожал. Что же касается ребенка Марии Валевской, то он почти не видел его. Но все же она всегда была в его тени, вечно терпеливая, вечно ожидающая, часто пренебрегаемая, женщина, которую в ее стране называли Белой Розой Польши, а люди типа мужа Валентины считали идиоткой, позволившей себе влюбиться без памяти.

Когда Наполеон приблизился, присутствующие склонились в почтительном поклоне. Делая глубокий реверанс, Валентина успела бросить на Наполеона быстрый взгляд, и на секунду ее глаза встретились с неправдоподобно синими глазами на оливково-смуглом лице. Ей показалось, что ее пронзила молния. От этого человека шел какой-то ток, магнетизм, который гипнотизировал окружающих даже на одно мгновение, и это было не просто магнетизмом сильного мужчины. В нем сочеталось величие с необыкновенной силой духа, и все Бурбоны с их тысячелетней историей никогда не обладали тем, что имел этот маленький корсиканец, который за четырнадцать лет сумел завоевать всю Европу. Мария Валевская не была дурой; безмозглыми идиотами оказались те, кто решился противопоставить обычную женщину такому человеку. И только когда он прошел дальше, Валентина подумала, что у Наполеона очень усталый и измученный вид. Император довольно быстро прошел по залу, изредка перебрасываясь фразами с теми, кого ему представлял граф Потоцкий, а затем скрылся в соседней комнате, где был сервирован ужин. Сразу же напряжение спало, послышался возбужденный шепот, и множество приглашенных, забыв о своем достоинстве, столпились у дверей в зал, где ужинали император со своей любовницей.

Прошло уже почти три часа, а Валентине не удалось выпить и бокала вина. В огромном зале, где стояли накрытые столы, было слишком много народа, и поскольку уже стало ясно, что его императорское величество больше сегодня не собирается появляться на публике, все кинулись к стульям и еде, усаживаясь, где придется.

– Тео, умоляю тебя, пойдем домой. Я ужасно устала и умираю от голода.

Граф был бледен, его лоб покрыли капельки пота, он устал и был голоден не менее, чем его жена, однако он оборвал ее:

– Не сейчас. Скоро сюда выйдет Потоцкий. Нам необходимо его дождаться.

Но им не пришлось долго ждать, поскольку они заметили, что граф направляется в их сторону. Он подошел к Валентине и поклонился.

– Пройдемте со мной, мадам. Маршал Мюрат, король неаполитанский, хотел побеседовать с вами. Извините нас, дорогой Теодор. Я приведу вам мадам, как только они закончат беседу.

– Не надо извиняться передо мной, – сказал граф. – Я уверен, моя жена найдет, что маршал является гораздо более приятным собеседником, чем уставший и немолодой супруг. Если бы я мог оставить ее на ваше попечительство, то с удовольствием приказал бы подать себе карету и отправиться домой спать.

Как только он произнес эти слова, Валентина поняла, что все было продумано заранее. Ее знакомство с Мюратом было спланировано, именно поэтому им приказали подождать.

– Можете на меня рассчитывать, – сказал Потоцкий. – Я позабочусь о госпоже Груновской. А теперь, моя дорогая, прошу следовать за мной. Мы не можем заставлять маршала ждать!

Иоахим Мюрат был гасконцем и обладал высокомерием, упрямством и темпераментом, свойственными уроженцам этой французской провинции. Он начал свою военную карьеру вместе с Наполеоном еще в Итальянской кампании 1796 года, и, присоединившись к молодому генералу, примкнув к его восходящей звезде, Мюрат и сам вознесся, как метеор. Император женил его на своей сестре Каролине и в награду дал небольшое Неаполитанское королевство.

Приближаясь к группе блестяще одетых офицеров, Валентина мгновенно выделила его из толпы. Во-первых, он был на голову выше всех остальных и, кроме того, на нем был совершенно необыкновенный мундир – сюртук и панталоны из алого бархата, отделанные золотыми кружевами, и еще на нем красовалось столько побрякушек, что слепило глаза. Его страсть к роскошным туалетам служила темой постоянных шуток, которые, однако, никто, кроме Наполеона, не осмеливался высказать ему в лицо. Император же жаловался, что, когда они находятся рядом, то за Бонапарта принимают Мюрата, а не его из-за слишком броских туалетов маршала. Но тем не менее он действительно был необычайно хорош собой, с открытой обаятельной улыбкой и жгучими блестящими глазами. Он снискал себе славу самого бесстрашного воина в мире. Его заметная яркая фигура бросалась в глаза во главе кавалеристов, и солдаты обожали его. Его альковные победы были столь же известны и многочисленны, как и победы на полях сражений, и поговаривали, что во время отсутствия Наполеона он был одним из любовников Жозефины.

Он сделал шаг вперед, чтобы поприветствовать графа и очень красивую даму, которую тот вел. Ему намекнули еще до приема, что его познакомят с графиней Груновской – самой очаровательной дамой Данцига, и Мюрат с радостью согласился. Он любил развлечения, а в данный момент император пребывал в дурном расположении духа, и затишье перед наступлением на Россию было утомительным и тягостным. Это действовало на нервы, и ему хотелось расслабиться. Как только он увидел Валентину, то почувствовал тайное желание, чтобы она оказалась одной из тех польских дам, которые считали, что ублажить французского офицера является их патриотическим долгом.

– А! Прекрасно! Просто невероятно! Мадам, я – ваш преданный слуга. – Он поклонился Валентине с преувеличенным почтением и тут же предложил ей руку. Он был не из тех, кто теряет время, а один только взгляд в эти прекрасные синие глаза убедил его в том, что следует проявить настойчивость. – Могу поклясться, что вы еще не ужинали. Правда? Я так и думал – и я тоже, черт побери. Я просто умираю от голода, да и вы, наверное, тоже. Пойдемте, исправим это положение. И расскажите мне о себе.

Взоры всех присутствующих устремились на них, когда они вошли в обеденный зал для особых гостей и заняли место за столом, приготовленным для короля неаполитанского. Валентина вспыхнула, когда на нее посмотрел сам император. Мюрат заметил это и засмеялся. Он смеялся громко и заразительно, и, несмотря на его некоторую вульгарность, он ей нравился.

– О Боже, я уже забыл, когда видел краснеющую женщину, – объяснил он ей причину своего веселья. – И вам это необыкновенно идет. Как ваше имя? Боюсь, что мой язык не в состоянии одолеть польские имена.

– Валентина, сир, – сказала она. – Когда мы усаживались, на нас посмотрел император; мне не положено здесь находиться – мое положение не столь высоко.

– Чепуха, – возразил маршал. – Ваша красота дает вам право быть даже с ним самим, если бы он не был в компании другой дамы. Правда, странно, что красивая женщина может выглядеть столь несчастной? Я бы такого не вынес. Я люблю повеселиться. Арман, перестань глазеть на нас, раскрыв рот, и налей нам немного вина! И, ради Бога, принеси нам что-нибудь поесть. Мадам умирает от голода!

Еда оказалась превосходной: цыплята в вишневом соусе, множество разнообразных пирожных и какие-то редкие фрукты. Мюрат пил и ел с огромным аппетитом, наслаждаясь едой, и заставлял ее делать то же.

– А где ваш муж? – спросил он.

Валентина развеселилась – просто невозможно было не веселиться, имея такого собеседника; многие женщины оказывались в его постели, не переставая смеяться его шуткам. Сама императрица Жозефина не в силах была устоять перед его легким и бесшабашным отношением к любви после удушающе тяжелой страсти своего блистательного супруга.

– Мой муж отправился домой, – сказала Валентина. – Он устал.

С языка Мюрата чуть не сорвались слова о необыкновенной тактичности ее супруга, однако он вовремя сдержался. Такое прелестное, очаровательное существо и, судя по всему, такое невинное – она просто испугается, если он станет проявлять слишком уж большую настойчивость.

– Как мне повезло – я ужинаю с самой красивой женщиной в этом доме. Да, Арман, в чем дело? – Он обернулся к своему адъютанту, высокому красивому молодому офицеру в красно-зеленом мундире. Тот наклонился и что-то прошептал маршалу на ухо, передавая ему листок бумаги. Мюрат улыбнулся Валентине и извинился.

– Ах, уж эти бумаги, – сказал он. – Чума солдатской жизни. Одну секундочку. Извините меня, мадам.

Записка была краткой и без подписи, всего несколько слов: «Будьте осторожны, это одна из тех, о которых мы предупреждали. Оставьте ее мне». Мюрат прочел и поморщился. Он засунул записку в карман и весело сказал:

– Увы, долг зовет. Император собирается уезжать, и мне необходимо быть при нем. Позвольте мне позаботиться о том, чтобы вы не скучали в одиночестве, пока я буду отсутствовать. Арман, приведи сюда полковника Де Шавеля.

Она сразу же узнала его – это был тот самый человек, который так дерзко разглядывал ее в самом начале приема. Теперь он подошел и почтительно поцеловал ее руку, на секунду ее глаза встретились с его серо-стальным взглядом.

– Я любовался вами издали, – произнес он.

– Смотри, не очень-то сильно сокращай дистанцию, – предупредил его Мюрат. Он встал и попрощался с Валентиной. Когда он целовал ее руку на прощание, его горячие губы задержались чуть дольше положенного.

– Не обращайте на него внимания, мадам, – сказал он. – Это обычный занудливый пехотинец. Сохраняйте верность кавалерии. Всего доброго, мадам.

Она молча наблюдала, как он прошел к столу Наполеона и сел рядом с ним.

– Вы должны простить меня, мадам, – улыбнулся полковник Де Шавель. – Я давно мечтал познакомиться с вами. Я очень благодарен маршалу.

– Он очень приятный человек, – заметила Валентина с некоторым вызовом. В его голосе чувствовалась какая-то насмешливость, казалось, он подсмеивается и над вульгарным гасконцем, и над ней. – Знаете, я просто умирала от голода и жажды, – добавила она. – Так много народу. И он оказал мне услугу, пригласив разделить с ним ужин.

– Ну, разумеется, – кивнул полковник. – Маршал всегда заботится о том, чтобы прекрасным дамам было хорошо. Мадам, вам не надо ничего объяснять. Я чрезвычайно рад, что могу хотя бы ненадолго его здесь заменить. Не желаете ли чего-нибудь? Может быть, немного польской водки?

– Нет, благодарю вас. Я ничего не хочу. – Она с недовольным видом отвернулась от него. – Как вы думаете, маршал, скоро вернется?

– Трудно сказать, похоже на то, что император собирается уходить. Если он возьмет с собой Мюрата, то он больше здесь не появится. Если только вы с ним не договорились.

Он сказал это с легкой насмешкой, чем вызвал ее крайнее смущение. Она покраснела до корней волос.

– Не понимаю, о чем вы говорите, полковник. Прошу вас, проводите меня в главный зал, чтобы я нашла кого-нибудь, кто бы мог отвезти меня домой. – Она уже привстала, но он заставил ее опять опуститься на стул рядом с ним.

– Прошу вас, – сказал он, – позвольте мне извиниться, если я чем-либо обидел вас. Я всего-навсего лишь занудливый пехотинец, как заметил маршал. Наверное, я слишком долго находился в походах и совершенно утратил хорошие манеры. Умоляю, простите меня.

Он медленно убрал руку, и она осталась. Ей не хотелось прощать его, она даже не верила в искренность его извинений, однако в этом человеке было нечто такое, что заставляло подчиняться ему. Он налил вина ей и себе, и они молча выпили его; он внимательно изучал ее, рассматривая тем же дерзким оценивающим взглядом, который так смутил ее при их первой встрече.

– Полковник Де Шавель, – вдруг произнесла она. – Почему вы так смотрите на меня? Что-нибудь не так?

– Еще раз прошу прощения, мадам, – спокойно ответил он. – Я просто думал, что вы необыкновенно красивы. А где ваш муж?

– Он недавно уехал, он очень утомился, – сказала она. Объяснение прозвучало так фальшиво, что Валентина вспыхнула и отвернулась. – Мне надо ехать, – добавила она. – Уже поздно.

– К сожалению, мы не можем уехать раньше императора, – заметил полковник. – Простите, что я оказался столь неудачной заменой маршалу. Я надеялся, что смогу вам понравиться. – Его холодные проницательные глаза устремились на нее, и в них отчетливо чувствовались и насмешка, и презрение.

– Боюсь, что вам это не удалось, – нахмурилась Валентина. – Я ужасно хочу домой. Как долго нам еще придется пробыть здесь?

– Не очень долго, – ответил полковник. – Император не любит засиживаться за столом – он ест лишь для того, чтобы утолить голод. Видите, мадам Валевская уже закончила.

Валентина посмотрела на тот край стола, где сидел Наполеон. Мюрат, наклонившись к нему, что-то говорил, и ей хорошо была видна графиня.

– У нее такой печальный вид, – неожиданно произнесла Валентина. – Бедняжка. Интересно, он ее еще любит?

– Сомневаюсь, – сказал полковник. – Он любил только одну женщину на свете – Жозефину. И это очень печально, потому что Валевская – единственная женщина, по-настоящему верная ему, и это просто чудо!

– Вы невысокого мнения о женщинах, полковник, – сухо заметила Валентина. – В мире гораздо больше добродетельных женщин, чем достойных их мужчин!

– Уверяю вас, – сказал он, – я обожаю женщин, мадам. Я считаю, что вы – самые восхитительные на свете создания. Мне кажется, что вас раздражает все, что бы я ни сказал; как мне исправить свою вину?

Она молча пожала плечами. Насмешливость в сочетании с цинизмом в этом человеке ужасно действовали ей на нервы, ей даже хотелось заплакать. Странно, что совершенно посторонний человек оказывал на нее такое воздействие, она сама себя презирала за это. Сделав над собой усилие, она опять повернулась к нему.

– Полковник Де Шавель, я вижу, что император собирается уходить. Вы не проводите меня к графу Потоцкому, чтобы он отвез меня домой? Мне очень неприятно доставлять вам беспокойство, но я не привыкла быть в одиночестве на больших сборищах, а граф обещал позаботиться обо мне…

– Не сомневаюсь в этом, – ответил полковник. – Мы его сейчас найдем. Так значит, прежде вас никогда одну не оставляли? Обычно ваш супруг вас не покидает?

– Он меня не покидал, – поспешно возразила она, но замолчала, поскольку лгать сидевшему рядом с ней человеку не имело смысла. Он просто посмеется над ней, если она попытается сделать это.

– Он не знал, что я останусь… – сказала она, но он закончил фразу за нее:

– С таким занудой, как я, мадам. Я понимаю. Позвольте налить вам еще вина, у вас усталый вид.

Она быстро осушила бокал, чувствуя на себе его взгляд, но неожиданно в его глазах появился огонек сочувствия. – Можно задать вам один вопрос, мадам? Сколько вам лет?

– Двадцать два, – ответила Валентина.

– Император уходит, – сказал Де Шавель. Он протянул ей руку, чтобы помочь подняться, и она неохотно подала ему свою. У него была горячая и сильная рука, он крепко сжал ее пальцы. Когда Наполеон выходил, все встали в почтительном поклоне, и она увидела, как Мюрат бросил на нее взгляд через плечо и виновато улыбнулся.

– Маршал не вернется сюда, – заявил полковник. – Боюсь, что вас оставили на меня, мадам. – Они посмотрели друг другу в глаза, он был на голову выше ее и, несмотря на глубокий шрам, необычайно хорош собой.

Он улыбнулся – впервые за сегодняшний вечер. – Бедняжка, сказал он, – у вас испорчен весь вечер. Сначала вы потеряли мужа, затем красавца Мюрата, и вместо этого вам пришлось скучать со мной. Может быть, мы попытаемся что-то исправить? А то у меня такое чувство, что вы больше никогда не станете со мной разговаривать.

– Боюсь, что у нас уже нет такой возможности, – сказала Валентина. – Кроме того, полковник, если уж говорить начистоту, то вам приказали ухаживать за мной. Это был не ваш выбор.

– Мадам, – воскликнул он. – Вы ошибаетесь! Весь вечер я следил за вами в надежде, что смогу с вами познакомиться. И никакой маршал или король не смогли бы меня удержать от этого. Вы собирались встретиться сегодня с Мюратом?

– Нет, разумеется. Граф Потоцкий сообщил мне, что он хочет со мной познакомиться. Мне это польстило, но и удивило тоже. А почему вы спрашиваете?

– Я любопытен, – сказал он. – Меня интересуют люди вообще. А вы давно замужем?

– Пять лет.

Он предложил ей руку, и она приняла ее, вдвоем они прошли к двери. В большом зале оркестр заиграл вальс, она на секунду замерла в дверях – это действительно было очень красиво: мимо проплывали танцующие пары, и яркие платья дам и красно-сине-зеленые мундиры французских офицеров при свете свечей представляли собой красочное и неповторимое зрелище.

– Потанцуйте со мной, – попросил он. – Только один раз, прежде чем вы уедете. – Он повернулся к ней и приобнял ее прежде, чем она успела отказать.

– Мне нужно найти графа, – настаивала Валентина. – Мне надо ехать домой…

– Один только танец, мадам, – тихо прошептал он, и они поплыли по сверкающему полу под звуки оркестра.

Он держал ее с той же уверенностью, с которой тогда усадил обратно на стул, и она расслабилась и позволила вести себя. Граф не одобрял вальс, в консервативном обществе он считался неприличным танцем. Валентина не смогла устоять перед этим чарующим ритмом. Он вел ее, и у нее в тот момент возникло чувство, что она принадлежит ему, что ее тело потеряло способность двигаться самостоятельно, а воля покинула ее. Они не разговаривали, но танцевали не один, а много раз, пока в зале не осталось совсем мало народа, и тогда он вдруг подвел ее к стулу, стоявшему около высокого окна с видом на площадь.

– Я принесу вам шампанского, мадам. Сейчас у вас более довольный вид. Очевидно, я танцую лучше, чем веду застольные беседы. Подождите меня здесь.

Вскоре он вернулся с двумя бокалами и сел рядом с ней. Он как бы со стороны взглянул на нее и подумал, что она самая красивая женщина из тех, что ему приходилось видеть за много лет, и особенно она хороша, когда улыбается, а улыбается она редко. И она совсем не такая, как он думал. Скорее всего она не столько инструмент польских сил, сколько жертва этих сил, невинная простушка. Он танцевал с ней по двум причинам: проверить, не станет ли она выпытывать у него какие-либо сведения, и потому, что она ему нравилась. Жаль, что она столь простодушна, это делает ее еще опаснее.

– О Боже! – воскликнула Валентина. – Послушайте, часы уже бьют два! Полковник, уже очень поздно! Мне нужно немедленно найти графа.

– Он уехал час тому назад, – сказал Де Шавель. – Я провожу вас до дома.

– Нет, нет, – быстро возразила она. – В этом нет необходимости. У меня здесь карета – так что не стоит вас утруждать.

– Вы меня ничуть не утруждаете, – тихо ответил он. – И вы не поедете одна через весь город в такое время. Я вас довезу, мадам, это решено. Пойдемте.

Они сидели рядом в трясущейся карете, он отказался от полости, прикрывающей ее ноги, откинулся на подушки, положив ногу на ногу, и сидел так тихо, что можно было подумать, что он заснул. В темноте полковник чувствовал запах ее духов, он так обостренно ощущал каждое ее движение, что закрыл глаза. Когда он впервые подошел к ней, сидящей за столом вместе с Мюратом, то совершенно по-другому представлял себе конец этого вечера. Он ожидал встретить хитрую, опытную светскую львицу, а не наивную девушку, которую так легко обидеть. Ему и самому было неприятно затевать эту игру своими дерзкими и немного оскорбительными замечаниями. Если бы она отвечала ему по-другому, вступив в легкую пикировку, являющуюся общепринятым языком между мужчиной, пытающимся соблазнить женщину, и женщиной, готовой на то, чтобы быть соблазненной, то сейчас она бы уже была в его объятиях, и ее мягкие губы раскрывались бы под натиском его поцелуев, а его руки изучали бы это прекрасное тело. Он бы безо всякой жалости соблазнил соблазнительницу, а затем бы посмеялся ей в лицо. Таков был его первоначальный план, но эта девушка сама одержала над ним победу. Может быть, она и была замужем пять лет, но в своей невинности могла бы сравниться с девственницей.

Он не сомневался, что она шпионка, его лишь забавляло, насколько она неумела и сколько возможностей уже пропустила сегодня. Глупышка, вдохновленная патриотическими идеями и, несомненно, используемая людьми столь же неразборчивыми, сколь невинна она сама. Как руководитель разведки в Польше Де Шавель знал, что поляки попытаются подсунуть Мюрату шпионку, ему также сообщили, что их познакомят во время сегодняшнего приема. И все шло так, как и ожидалось, и единственным препятствием оказалась графиня Валентина Груновская.

– Все, приехали, – сказала она, и он открыл глаза. Карета остановилась возле большого дома на проспекте Кучинского. Лакей открыл дверцу и опустил специальную лесенку. Де Шавель вышел и помог спуститься на землю Валентине. С мгновение они стояли совсем рядом, он держал ее за руки, и она смотрела ему прямо в лицо. И он сделал нечто такое, чего никак от себя не ожидал в данных обстоятельствах. Он попытался предупредить ее.

– Спасибо за сегодняшний вечер, – сказал он. – И послушайтесь моего совета. Не связывайтесь с Мюратом. Спокойной ночи, мадам.

Он не поцеловал ей руку и не проводил ее взглядом, а резко повернулся и быстро вскочил обратно в карету.

– Отвези меня на Калиновскую площадь. А затем возвращайся сюда!

Она ждала у входной двери, пока позевывающий и почесывающийся привратник не отворил ей. Карета, грохоча по булыжной мостовой, покатила по улице и скрылась за углом. Валентина медленно поднялась по мраморной лестнице, она устала, но, как ни странно, чувствовала себя превосходно. Подойдя к покоям графа, она помедлила, – вспомнив, что он говорил ей перед тем, как они уехали на прием. Но огни у него были погашены. Очевидно, он лег спать. Она возблагодарила Бога за это и пошла в сторону своих комнат, находившихся дальше по коридору. Она бы не вынесла его ласк, особенно сегодня.

Яна дремала на стуле у еле тлеющего камина. Увидев свою госпожу, она вскочила и, извинившись, бросилась к ней, чтобы помочь раздеться.

– Граф сегодня приходил к вам, мадам, – сказала она. – Но я сказала ему, что вы еще не вернулись. Он ушел.

– Он рассердился?

– Нет, мадам, мне так не показалось. Уже третий час. А вы видели самого императора, мадам?

– Да, Яна, – сказала Валентина. – И графиню Валевскую тоже.

– Ого! – Лицо Яны расплылось в улыбке. Даже для простых людей Мария Валевская была тайной патриоткой. – Да благословит ее Господь, мадам. Я думаю, она спасет нас от русских. А император еще на ней не женился? Она скоро станет императрицей?

– Не знаю, – тихо сказала Валентина, вспомнив печальную, преданную возлюбленную со своим незаконнорожденным сыном и неопределенным положением в обществе. Лишь в сказках и умах простодушных крестьян императоры женятся на своих возлюбленных и предлагают им корону.

– Может быть, после большой войны. Увидим.

Она забралась в кровать, Яна заботливо укрыла ее одеялом, погасила стоявшую у кровами свечу и задернула полог, чтобы защитить Валентину от сквозняков. Затем она ушла к себе, оставив Валентину одну. Валентина очень устала и должна бы была заснуть немедленно, однако мысли ее все время возвращались к сегодняшнему вечеру и к этому человеку со шрамом на щеке и серо-стальными глазами. Де Шавель – полковник Императорской Гвардии, кавалер ордена Почетного легиона. Она ничего не знала о нем, не знала даже его имени. Она не знала, женат ли он, но тут же решила, что нет. Он не был похож на женатого человека, хотя ему было уже под сорок. Она не сомневалась, что домашний очаг – это не его стихия. И вообще, не похоже, чтобы у него была женщина. Тем не менее он знал, как обращаться с дамами, он так уверенно держал ее и кружась с ней в танце, и помогая выйти из кареты, и когда он обронил это совершенно непонятное ей предупреждение. Ей казалось, что она чувствует этого человека, а, кроме того, она не могла не признать, что не будет знать ни минуты покоя, пока не увидит его снова. На следующий день Яна разбудила ее в восемь и принесла ей, как обычно, в кровать чашку шоколада; она раздвинула полог и поставила серебряный поднос с фарфоровой чашкой на колени Валентине. На подносе также стояла ваза с прекрасными белыми розами. Яна улыбнулась.

– Их принесли рано утром, мадам. Здесь есть и записка.

Это был кусочек картона с выгравированными золотом изображениями короны и герба Неаполя. Валентина почувствовала такое разочарование, что лишь бросила беглый взгляд на единственную написанную там фразу: «От поклонника, пребывающего в отчаянии из-за своего слишком раннего отъезда». Это было от Мюрата, короля неаполитанского, и ее это ничуть не обрадовало. На мгновение ей показалось, что цветы были посланы ей тем человеком, человеком, о котором она думала всю предыдущую ночь, пока не заснула и не увидела его в своих снах.

– А кто это? Простите, что я спрашиваю, мадам.

– Один из тех, кого я встретила вчера вечером. Но это не имеет значения. Убери их вон туда, Яна. И сожги записку.

Горничная выполнила ее приказание. У нее было хорошо развито чутье, и, кроме того, она была немного романтической натурой и поэтому мечтала, чтобы с ее госпожой случилось что-нибудь хорошее, чтобы какой-нибудь достойный молодой человек похитил ее и увез бы от этого мерзкого графа. Яна верила, что милостивый Господь проявит понимание и не станет выражать недовольство тем, что у доброй госпожи будет немного радости, только из-за того, что она некогда произнесла в церкви кое-какие торжественные обещания. Жаль, что у нее никогда не было любовника. Но кто-то послал ей эти белые розы, цветы, обычно посылаемые возлюбленными своим замужним пассиям. Яна убедилась в двух вещах: графиня была очень разочарована тем, что цветы пришли от этого человека, хотя у него и была корона на голове, а не от кого-то другого, без всяких этих золотых гербов, но кто был для нее значительно важнее.

– Ничего, мадам, – тихо сказала она. – Не переживайте. Вам еще принесут цветы.

– Я не жду никаких цветов, – возразила Валентина. Она покачала головой, глядя на Яну. – Так, глупость. Я подумала, что эти цветы прислал другой человек, но почему он должен это делать… Не думаю, что он вообще обо мне вспомнит.

Яна немного постояла и пошла в гардеробную, чтобы выбрать для своей госпожи утренний капот и нижние юбки.

– Если он, мужчина, этого не сделает, мадам, – сказала она, – то я буду очень удивлена!

После обеда Валентина готовилась к прогулке в карете, когда ей доложили о приходе графа. В течение дня они еще не виделись, он с ней не завтракал и ничего не передавал, и она уже перестала его ждать.

У нее болела голова, и она приказала заложить легкий фаэтон, чтобы немного прокатиться в предместьях города.

Граф вошел сразу же за лакеем, доложившем о его приходе, на нем еще были плащ и перчатки, он снял их и бросил в руки лакея, затем обратился к жене:

– Вы куда-то собрались? Позвольте поинтересоваться, куда именно?

– Просто покататься, – объяснила ему Валентина. – Я устала, и у меня болит голова.

– Это понятно. Вчера вы вернулись очень поздно. – Он сел на диван и вытянул ноги. – Отмените свое решение и отошлите карету. Мне нужно с вами поговорить.

Она вызвала лакея и попросила его отослать карету.

– Сядьте. Меня раздражает, когда вы ходите по комнате взад-вперед.

Он явно был чем-то рассержен, лицо было бледно, а рот сжался в узкую щель. Валентина уселась напротив него, она сцепила руки, чтобы не было заметно, как они дрожат.

– И каких успехов вы добились вчера вечером с маршалом Мюратом?

– Я с ним ужинала. Он был очень любезен. Затем он уехал с императором, вот и все. Почему вы сердитесь, Тео? В чем дело?

– А после того, как уехал маршал, чем вы занимались почти до трех часов ночи? – Он не смотрел на нее, он смотрел на какую-то точку поверх ее головы, и в его отрывистых вопросах слышалось глубокое презрение.

– Я была с полковником Де Шавелем из Императорской Гвардии. Он привез меня домой. Тео, как я поняла, мне надо подружиться с французскими офицерами и докладывать обо всем, что я от них услышу. Разве не этого хочет от меня граф Потоцкий? Почему вы разговариваете со мной в таком тоне?

Он выпрямился и наконец-то взглянул ей прямо в глаза. Ее поразило выражение неприязни в его взгляде.

– Я никогда не считал вас особенно умной, дорогая, но все же я полагал, что вы не лишены природной сметливости, ею обладает большинство женщин, мне трудно поверить, что вы являетесь исключением. Неужели вы полагаете, что эту миссию будет лучше выполнить, поменяв маршала Франции на обычного. гвардейского полковника? Как вы думаете, с кем из них важнее сблизиться? Или, может быть, дело в том, кто из них понравился вам больше? Ну, разумеется, полковник! А вы знали, что я ждал вас почти до часу ночи?

– Яна мне говорила, – промолвила Валентина. – Она сказала, что вы не сердитесь.

– Нет, конечно. – Теперь в его голосе слышалась насмешка, а она боялась его насмешек гораздо больше, чем прямых оскорблений… – Я-то думал, что вы с пользой проводите время. Я думал, что вы с Мюратом.

– Я же говорила вам, что он уехал.

– Очень на него не похоже, думаю, что вы небыли достаточно активной. Однако завтра вечером у вас будет возможность исправить свою оплошность. Он ужинает у нас. И вы, моя дорогая, будете оказывать ему знаки внимания. Вы будете чрезвычайно любезной по отношению к этому выдающемуся человеку, и я позабочусь о том, чтобы никакие красавцы полковники вас не отвлекали от дела. Я все знаю про то, как вы провели прошлую ночь. Я могу даже сказать, сколько танцев вы протанцевали с этим кавалером. Надеюсь, вам было весело. И, к слову сказать, вы больше никогда не увидите его и не будете с ним разговаривать ни при каких обстоятельствах. Это вам понятно?

– Да, – тихо сказала она. – Мне это понятно. Но это предупреждение совершенно излишне. Вы оставили меня на балу совершенно одну, и полковник привез меня домой в моей собственной карете, вот и все. Если вас беспокоит моя репутация, то вам скорее следует опасаться кого-либо вроде Мюрата.

– Правда? – с издевательским смешком произнес он. – Боюсь, что вы меня не понимаете, дорогая моя. Меня меньше всего в данном случае заботит ваша репутация. А что касается того, чтобы опасаться Мюрата, то вы хоть представляете, насколько сложно было нам представить вас ему? Этот план был продуман еще несколько недель тому назад. От вас требовалось только поддерживать его интерес к себе, вместо того чтобы следовать собственным интересам и флиртовать с рядовым полковником, чья репутация, между прочим, гораздо хуже, чем у Мюрата! Потоцкий просто в ярости. Сегодня утром у меня был с ним очень неприятный разговор. Я сказал ему, что вы исправите свою ошибку, я дал ему слово! – И опять его холодные злые глаза устремились на нее, однако она все же собралась с духом и спросила:

– Тео, вы не говорите мне всей правды, разве не так? Что это за план, который вы продумали относительно Мюрата? Какую все-таки роль я должна во всем этом исполнять?

– Роль, которую исполняют женщины намного лучше вас, – сказал он. – Нам нужна информация на самом высоком уровне. От этой дуры Валевской толку никакого. Так что самым лучшим способом является подложить женщину к кому-либо вроде Мюрата, он много говорит и хвастает, особенно, когда пьян. И вы, моя дорогая Валентина, должны войти к нему в доверие. Если потребуется, позвольте себя соблазнить. И вы будете рассказывать мне обо всем, что увидите и услышите во время своих встреч. Я достаточно ясно выразился?

Она встала. Лицо ее было таким же бледным, как и кружева ее ворота.

– Да простит вас Бог, – сказала она. – Если бы мой отец был жив и узнал бы об этом, он бы вас убил!

– Ваш отец продал вас мне за высокий пост, – рассмеялся граф. – И не сомневайтесь, он продал бы вас и Мюрату, если бы предложили хорошую цену!

– Я этого не сделаю. – Ей показалось, что она произнесла эти слова очень спокойно, однако голос ее дрожал, и она была готова расплакаться. – Я не стану торговать собой, что бы вы или Потоцкий мне ни говорили. Ему должно быть стыдно!

– Вы слишком высокого мнения о собственной персоне, – медленно произнес он. – У женщины в этой жизни есть два предназначения – ублажать мужчину и дарить ему детей. Почему вы так высоко цените свое бесплодное тело? Послушайте меня, Валентина. Вы сделаете то, что вам говорят. Вы обворожите этого солдафона, будете с ним спать и в постели выжмите из него все, что можно, – любую информацию. И вы это сделаете. Можете рыдать и говорить о своей чести, если хотите. Но вы это сделаете.

– Нет. – Она произнесла это совершенно спокойно. – Ничто на свете не заставит меня это сделать.

– Нет, вы это сделаете, – сказал он. Он встал, и они оказались лицом к лицу. – У вас, дорогая моя, есть сестра, наполовину русская. Сегодня утром Потоцкий вспомнил о ней. Если вы откажетесь, ее арестуют и обвинят в шпионаже в пользу царя. Я сам прослежу, чтобы ее повесили и чтобы вы стояли у подножия виселицы. И это не пустые угрозы. Я предполагал, что вы начнете ломаться, и Потоцкий сказал мне, что если вы не выполните того, что от вас требуется, то жизнь вашей сестры Александры не будет стоить и медного гроша.

– Будьте вы прокляты! – бросила ему Валентина. Ужас и отвращение пересилили ее страх перед ним. Пять лет унижений, издевательств и слез при этой угрозе для сестры возмутили ее. Повесить Александру. Он сказал это, и он это сделает. Она инстинктивно подняла руку, чтобы ударить его, но затем опустила ее, совершенно убитая.

– Вот это правильно, – усмехнулся граф. – Если бы вы поддались импульсу, то я бы приказал вас высечь до полусмерти. А теперь идите к себе и успокойтесь.

– Нет! – Валентина отступила от него. – Не прикасайтесь ко мне!

Он подошел к ней и схватил ее за руки, она стала яростно вырываться, это его разозлило, и он выругался. Он схватил ее за запястья и вывернул ей руки, повернув ее лицом к двери в спальню. Он был очень силен, у него была просто железная хватка. От боли она закричала и попыталась вырваться из его рук, с силой толкающих ее к полуоткрытой двери в спальню, однако у нее хватало сил, чтобы сопротивляться ему. Он с такой силой толкнул ее внутрь, что она упала. Граф побелел от злости и с мгновение стоял, глядя на Валентину, пытавшуюся подняться с пола и с трудом переводившую дыхание. Ее платье было разорвано. Он повернулся, закрыл дверь и запер ее. Голос его прозвучал холодно и спокойно:

– Вы напомнили мне об одной кобылице, которая когда-то была у меня. Она обычно неплохо слушалась, но время от времени ее требовалось проучить, просто для того; чтобы она не забывала, кто ее господин. И, видит Бог, сейчас вы у меня тоже получите хороший урок на всю жизнь!

Через час граф вышел из покоев своей жены. В его кармане был ключ от ее комнаты. Он вызвал к себе дворецкого и приказал ему, чтобы никто не приближался к графине и не отвечал на ее звонок без его согласия. Любой, кто ослушается его приказа, получит тридцать плетей.

– А, мой дорогой Де Шавель. – Мюрат встал из-за письменного стола и протянул руку полковнику. Он пребывал в прекрасном расположении духа: сегодня утром из Германии прибыли новые лошади, и в данный момент он читал доклад об этом. Все это были превосходные животные числом в пятнадцать тысяч. Ничто так не любил Мюрат, как хорошего коня, не считая, конечно, хорошеньких женщин, – и он предвкушал, как завтра поедет самолично взглянуть на пополнение. – Садитесь, друг мой, – пригласил он. – Вы только посмотрите – пятнадцать тысяч лошадей для кавалерии, причем первоклассных, высотой в среднем в шестнадцать с половиной ладоней в холке, пяти – и семилеток. С такой кавалерией мы загоним русских в Черное море! Чем могу быть полезен?

– Послушайте мой доклад об этой польской обольстительнице, – сказал Де Шавель. – Если бы вы, сир, постарались, вместо этих лошадей подумали бы о ней!

Мюрат рассмеялся.

– Я сам знаю, о чем мне лучше думать, но вам не нужно ехидничать. Ваша беда в том, что вы пехотинец!

– Я служил и в кавалерии тоже, – напомнил ему Де Шавель. Связь его жены с Мюратом послужила причиной того, что Де Шавелю пришлось перейти из кавалерии в Императорскую Гвардию.

Мюрат сделал вид, что не понял намека. Он слишком хорошо помнил супругу Де Шавеля – чрезвычайно хорошенькая, веселая, как птичка, и добродетельная, как беспризорная кошка. Жаль, что он так близко принимает это к сердцу. Мюрат не понимал, почему женское целомудрие ценится столь высоко; если бы все дамы думали о своей добродетели, то мир стал бы ужасно скучным местом. Он переменил тему разговора.

– Вы говорили о польской обольстительнице. Это она и была?

– Да, уверен, что да, – сказал Де Шавель. – После того, как вы уехали, я провел с ней остаток вечера. Нет сомнения, что они захотят подсунуть ее вам, и это знакомство было частью их плана, поэтому и муж ее так внезапно скрылся, оставив ее на вас.

– Или скорее на вас, – улыбнулся Мюрат. – Держу пари, они не рассчитывали на ваше вмешательство! И как она вам? Как прошли испытания этой молодой кобылки? – Он откинулся и расхохотался своей шутке.

– Я ее не испытывал, – холодно ответил Де Шавель. – Моей задачей является помешать ей спать с вами, а не спать с ней самому. Я уверен в том, что ей поручили шпионить. Я также уверен в том, что она и сама не знает, что конкретно от нее требуется в отношении вас.

– Правда? – Кустистые брови Мюрата взметнулись вверх. – Невинная овечка? Как интересно! Знаете, вы, разведчики, всегда удивляли меня. Но как вам удалось обо всем этом узнать?

– У нас есть свои люди в польском правительстве, – сказал Де Шавель. – Наш агент в Данциге сообщил нам, что существует план внедрить в ближайшее окружение императора женщину, а ближайшее окружение – это вы, и уж, простите меня, вас выбрали как наиболее слабое звено. Он не знал, кто будет эта женщина, но знал, что вас познакомят во время приема в честь императора. И ведь так оно и было? Сам Потоцкий познакомил вас с этой девушкой.

– Да, правда. Он говорил, как она мной восхищается, – засмеялся Мюрат. – Он сказал, что это самая прекрасная женщина Польши, и я подумал; «Ага, старина Иоахим, они собираются сделать тебе подарок. Они понимают, как тебе скучно и одиноко вдали от своей очаровательной супруги, – упомянув имя Каролины Бонапарт, он преувеличенно содрогнулся, – и они нашли тебе этот польский бутон, чтобы внести весеннее настроение в твою зимнюю жизнь». А тут являетесь вы, проклятый полицейский, и уводите ее прямо из-под моего носа. Но, как я понимаю, не насовсем? – Он лукаво взглянул на Де Шавеля и выжидающе посмотрел на него.

– А почему бы не насовсем? Я даже предупредил ее, чтобы она не приближалась к вам.

– Это для ее безопасности или для моей? Только не говорите мне, что вы стали сентиментальным в отношении к женщинам, Де Шавель, я все равно в это не поверю.

– Вы прекрасно знаете, что я думаю о женщинах, – сказал Де Шавель. – И знаете, что мне они нужны только для одного, но это не связано с моими обязанностями. Я полагаю, что это девушка будет шпионить в том смысле, что станет собирать различные слухи и слушать разговоры, но я не думаю, чтобы она оказалась шлюхой. Возможно, конечно, что я и ошибаюсь. А кто не ошибается, хотя бы раз в жизни? – Он бросил на маршала насмешливый взгляд. – Мое официальное предупреждение, сир, не иметь с ней никаких дел. Она – польская шпионка.

– Но ее достойный супруг пригласил меня сегодня к себе на ужин, – сообщил Мюрат. – И там, разумеется, будут все эти угрюмые поляки, без конца твердящие о своих польских проблемах, они наводят такую тоску. Как я понимаю, это тоже часть заговора, чтобы свести меня с той дамой? Но должен признаться, она действительно обольстительна, а вы так не считаете?

– Нет, – сухо ответил полковник, – она на меня не произвела особого впечатления.

– Может быть, – пожал плечами Мюрат. Будучи известным обольстителем, Мюрат спокойно относился к репутации Де Шавеля. Когда-то над ним смеялись как над единственным в полку верным супругом, затем в этом смехе стали звучать и сочувственные, нотки, когда пошли слухи о неверности его жены Лилиан. Еще задолго до ее связи с Мюратом Де Шавель застал ее с одним из офицеров, и перемена в нем была разительной. Боль и разочарование сделали его жестоким и циничным, он с глубоким презрением стал относиться к женщинам, в то время как женщина, на которой он был женат, продолжала вести себя самым бесстыдным образом до тех пор, пока благополучно не умерла. Де Шавель никогда не говорил о ней, никто никогда не упоминал о ней при нем. Он вел отшельническую жизнь как один из главных руководителей разведки Императорской Армии, и мало кто знал, насколько часто он общается с Наполеоном и какие секреты императора ему известны. У него, разумеется, были женщины, но он относился к ним, как голодный к еде, моментально забывая о ней, утолив голод. Иногда Мюрату казалось, что он вступает в эти связи, чтобы наказать своих любовниц за то, что они уступили ему. Удивляло только их огромное количество.

– Вы не поднимете особрго скандала, если я все же приму приглашение графа? – спросил Мюрат. – Отказаться было бы невежливо.

– Лучше бы не ходить. Но я не могу вам помешать сделать это. По крайней мере вы знаете, чего вам опасаться, – ответил Де Шавель.

– Это проблема, – сказал Мюрат. – Тут всюду кишат русские шпионы, пытаясь разнюхать, каковы наши силы, – одного недавно изловили и повесили, поляки тоже шпионят – у них свои интересы, и от всего этого наши люди пребывают в постоянном напряжении. Скорее бы получить приказ на наступление. А как вы думаете, ведь император не собирается предоставлять Польше независимость?

– Да, не думаю, – согласился Де Шавель. Наполеон предполагает, победив русских, уравновесить мощь Пруссии и Австрии, но сомневаюсь, что он организует для этого третье королевство – польское. Разумеется, Великий Герцог об этом не знает. Эти поляки – народ коварный. Потоцкий не дурак. У него есть определенные надежды, которые так надеждами и останутся.

– Они хорошие воины, – заметил Мюрат. – Храбры, как львы, причем все как один. И у них очень красивые женщины. – Он вздохнул и подмигнул Де Шавелю. – Просто сердце кровью обливается при мысли о том, что этот лакомый кусочек так и пропадет, – сказал он. – Глаза, как васильки. Интересно, как она выглядит с распущенными волосами…

Де Шавель поднялся.

– Мне нужно идти. Вы позволите, сир?

– Да, конечно, идите. Ей года двадцать три, как вы думаете?

– Двадцать два, – ответил Де Шавель, подходя к двери. – Если вы все же решите туда пойти, расскажите мне завтра обо всем, что там будет происходить. Мне необходимо закончить доклад и в конце месяца необходимо отослать его Фуше в Париж.

Он вскочил на коня и направился на Кучинскую площадь. То, что Мюрат не рассказал ему о посланных графине Груновской белых розах, было немаловажным. Хотя его и предупредили, опасность все же оставалась. Де Шавелю не хотелось идти со своим докладом к Наполеону, если Мюрат не проявит благоразумия и позволит завлечь себя в эту интригу.

Мюрат не мог устоять , перед женщинами, и Де Шавель сильно сомневался, что тому удастся устоять перед красавицей, с которой он провел прошлый вечер.

Валентина Груновская, разумеется, была лишь пешкой, и его поразило, что она совершенно не представляет себе, какая роль ей уготована во всей этой интриге. Она, разумеется, ляжет в постель с маршалом, потому что это в женской природе – предавать ради собственного тщеславия или похоти. Он немало знал о женской похотливости, он сам видел, как пожирает огонь желания хрупкое тело его жены, готовой удовлетворить его где и с кем попало. У него не было иллюзий относительно и других женщин. И эта очаровательная дама, с которой он танцевал накануне, была ничем не лучше. Тщеславие или похоть, или и то, и другое вместе. Это единственные чувства, на которые способна женщина.

Де Шавель заставил себя выбросить из головы мысли о польской красавице у него и без этого хватало забот. Войска медленно подтягивались к месту своего сосредоточения на берегу Немана. Сюда продвигались и артиллерия, и обозы, а пятнадцать тысяч лошадей для конницы Мюрата увеличивали количество животных до ста тысяч. По ночам случались кражи провианта и фуража, были также случаи агитации со стороны пророссийски настроенных групп, которыми руководил князь Адам Чарторицкий, друг Александра I.

В Польше действовали два течения: те, кто верил в обещания Наполеона позволить им объединить свои земли и восстановиться в старых границах 1786 года под управлением наследственной монархии Короля Саксонского, и те, кто, как Чарторицкий, считал Александра истинным либералом, который вознаградит Польшу тем же самым, если одержит победу над Наполеоном, за ее верность. Нельзя было доверять Наполеону, да и другая сторона вызывала у несчастных подданных Польши значительные сомнения.

Де Шавель хорошо относился к полякам и уважал их, поскольку сражался с ними бок о бок во многих кампаниях, во всей Европе. Географически их страна находилась в очень невыгодном положении – огромный участок земли, лишенный естественных границ и окруженный, как жирная овца, тремя голодными волками – Россией, Австрией и Пруссией. Было просто чудом, что полякам удалось выжить и сохранить и национальные особенности, и свою культуру, несмотря на постоянные и непрекращающиеся вторжения и аннексии. Теперь они доверились Франции, поскольку считали, что понадобятся Наполеону в качестве буферного государства, противостоящего России и Пруссии. Польша посылала Франции несчетное количество людей и денег для ведения кампаний в Европе и Англии в надежде, что в конце концов получит то, о чем мечтает. Как сказал Де Шавель, он не думал, что эта награда действительно ожидает их, однако было не время сеять сомнения в их душах.

Польша была нужна Франции, Франции были нужны все ее союзники, все, кому можно было доверять, и сейчас больше, чем когда-либо, ей необходимы были друзья. Полковник хорошо изучил своего императора, он любил его и сражался вместе с ним еще со времен Республики и знал, что сейчас предстоит последнее испытание перед неизбежной войной с Россией. Главным врагом Наполеона была Англия, и Англия оставалась непобежденной, его план подорвать ее торговлю и уморить голодом сорвался из-за России, Испании, Голландии и Швеции и еще нескольких стран, которые нарушили свои договоренности с Наполеоном и открыли порты для английских судов и товаров.

Его цель была достаточно ясна. Наполеон не мог бросить все свои силы против Англии, имея у себя за спиной враждебную Россию. Если он победит русских, то тогда захватит и Англию, и вся Европа в течение ближайших столетий окажется под властью Франции. Это было мечтой императора, а заплатят за нее те люди, что скопились сейчас у границы с Россией.

Начало наступления было назначено на первые числа июня. Де Шавель лично просил разрешения у Наполеона позволить ему вернуться в свой старый полк, чтобы сражаться вместе со всеми, его угнетала нынешняя должность, его назначили на нее только из-за того, что император не доверял официальному начальнику секретной полиции, вездесущему Фуше. Он уже целый год не принимал участия в битвах, а с тех пор, как рухнула его семейная жизнь, его единственным утешением остались война и сражения. Был момент, когда Де Шавель, узнав о том, что представляет собой его жена, хотел покончить с собой, его отчаяние и разочарование сделали жизнь невыносимой, но во всех сражениях гибли его товарищи, а он, тот, кто так хотел умереть, выходил из битв живым и невредимым снова и снова. Он не сразу забыл о своей любви, это был тяжелый и болезненный процесс, сначала он прощал жену, мирился с ней, но следовала еще одна измена, и еще, и еще, и это невозможно было объяснить не чем иным, как ненасытностью необузданной распутницы, носящей его имя, которую он так любил. Он возненавидел жену, и частью этой ненависти было воспоминание о его любви, поскольку любовь значила для него так много.

Теперь Де Шавель был уверен, что больше никогда не полюбит. Он примирился, поскольку другого выбора у него не было, кроме того, как пойти на скандальный развод. Но он принадлежал к древнему роду, и не в традициях этого семейства было публично полоскать свое грязное белье. Когда он был в Париже, то жил в том же доме, что и Лилиан, но ни разу не дотронулся до нее и не заговорил с ней. А после того, как она умерла, пораженная какой-то быстротекущей лихорадкой, он закрыл ее мертвые глаза и заплакал. Но он оплакивал свои разбитые надежды и иллюзии, и никто никогда не слышал, чтобы он произносил ее имя или выказывал скорбь. Он был суровым человеком и воином, вел жизнь аскета и гордился тем, что не подвластен никаким эмоциям, если дело касалось женщин.

Полковник положил на стол бумаги, и против его воли мысли вернулись к женщине, о которой они говорили с Мюратом. Он солгал, сказав, что она не произвела на него никакого впечатления. Ему оставалось только надеяться, что у маршала хватит сил устоять, если ему ее действительно предложат, но в душе он сильно в этом сомневался. Его предупредили о ее истинной роли, и она была достаточно мерзкой. Все это совпадало с мнением Де Шавеля о женщинах – вытянуть все из своих любовников во время ласк, сочетая хитрость и чувственность, чтобы заманить их в ловушку.

Пока еще графиня Груновская до этого не дошла, что и спасло ее. вчера вечером. У него не было никакого желания совращать невинных, если такое понятие, как невинность, существует вообще. Его презрение было направлено в основном против ее мужа, готового торговать честью своей жены и своей собственной для любого дела, в данном случае патриотизма. Но, насколько ему было известно, у Теодора Груновского имелись и другие, не столь благородные мотивы. В политическом плане он являлся весьма сомнительной фигурой. С одной стороны, его дружба с Великим герцогом Варшавским казалась достаточно близкой, так что возникали подозрения относительно его связи с прорусским движением, однако против него не было никаких доказательств, и он по-прежнему оставался в фаворе. Это был опасный человек, достаточно безжалостный для того, чтобы использовать собственную жену в гнусной интриге, и достаточно хитрый для того, чтобы в любой момент перебежать на другую сторону, если это ему будет выгодно.

Де Шавель вытащил папку с документами и обвел имя графа красным. Это означает, что тот будет находиться под постоянным наблюдением французской разведки после того, как войска перейдут границу с Россией.

День уже клонился к вечеру, Валентина более двенадцати часов находилась в своей комнате под замком. Она с трудом поднялась с кровати и время от времени дергала за шнур звонка, но никто не появлялся. За дверью стояла тишина, не было слышно ни шагов, ни голосов – ничего. У нее от голода кружилась голова, мучительно хотелось пить. По мере того как приближался вечер, в комнате стало холодно и темно, но ей нечем было зажечь свечи. У Валентины не осталось слез, и она не могла больше плакать. Она дрожала всем телом от боли и потрясения. Это было худшее из того, что ей пришлось пережить за пять лет замужества ^ – жестокое, грубее насилие со стороны человека, которого она ненавидела теперь всей душой. Он хотел сломить ее, но достиг противоположного результата. Она забралась под одеяло и заснула.

Солнце поднялось уже довольно высоко, когда отворилась дверь. Увидев его, Валентина приподнялась на подушках, натянув одеяло до подбородка. Он вошел в комнату, приблизился к кровати и остановился, пристально глядя на нее. Волосы у нее рассыпались по плечам, и он подумал, что, несмотря на чрезвычайную бледность и черные круги под глазами, ей очень идут печальное выражение и неприбранность.

– Я пришел к вам, – сказал он, – потому что я сегодня чрезвычайно занят и не, могу терять времени. Вы сделаете то, что вам приказали, или мне сообщить Потоцкому, что он может арестовать и отдать под суд вашу сестру? Скорее, не тяните с ответом!

Валентина отвела рукой волосы со лба, при этом обнажился огромный синяк на предплечье.

Она ответила совершенно спокойно, и его удивило и разозлило полное отсутствие страха в ее голосе. Он-то думал, что найдет ее в слезах, совершенно сломленной.

– После того, что вы сделали со мной вчера, я знаю, что вы способны на все. Даже на убийство моей сестры. Я лягу в кровать с любым, кого вы мне укажете, в том случае, если вы дадите слово, что больше никогда в жизни не дотронетесь до меня. А теперь оставьте меня. – Она отвернулась от него.

– Я рад, что вы поумнели, – сказал граф. – Я пришлю вашу горничную. Сегодня вечером вы должны выглядеть как можно привлекательнее.

Когда в комнату вошла Яна, Валентина уже встала и расчесывала волосы.

– Мадам, – со слезами на глазах сказала служанка. – Мадам, простите меня за то, что я не приходила к вам… Но граф приказал, и я не посмела ослушаться…

– Не плачь, – ласково успокоила ее Валентина. – Я знаю, что ты помогла бы мне, если бы могла. Я знаю, что он бы сделал с тобой. Со мной все в порядке, Яна, не беспокойся. Помоги мне принять ванну и одеться.

Горничная подошла и опустилась перед ней на колени. Она схватила руку Валентины и прижалась к ней губами, по щекам ее струились слезы.

– Он сделал вам больно, – прошептала она. – Я знаю. О Боже, как же я его ненавижу. Прости меня, Господи, но я его ненавижу.

– Не надо, – быстро произнесла Валентина. – Нельзя так говорить, Яна. Это все уже не имеет никакого значения. Он больше никогда не сделает мне больно.

– Я помню своего Ежи, – с горячностью произнесла Яна. – Он напивался и избивал меня и издевался по-всякому каждую ночь. Иногда я голодала… мой ребенок умер. Я молила Бога, чтобы он умер. Я молилась, и Господь услышал меня! Он услышит и вас тоже, моя бедная добрая госпожа, вы такая милая и добрая, вам недолго осталось мучиться. Дайте мне щетку, мадам, я сама вас причешу. Вот так…

Яна так нежно заботилась о госпоже, как будто та была заболевшим ребенком, она все время что-то бормотала себе под нос и время от времени вытирала слезы. Наконец Валентина не выдержала.

– Если ты будешь меня все время жалеть, Яна, то я сама начну жалеть себя, а это уже никуда не годится. Это проявление слабости. А сейчас я должна быть сильной, а ты должна молчать и быть очень осторожной. Возможно, в ближайшие дни мне понадобится помощь. Ты поможешь мне, Яна? Во всем мире нет никого, кому я бы могла довериться.

Добродушная простая физиономия девушки порозовела от обуревающих ее чувств.

– Вы во всем можете довериться мне, мадам. Я буду до гроба преданной вам. Что я должна сделать?

– Пока ничего, – сказала Валентина. – Сегодня будет званый ужин. До завтрашнего дня мы ничего не сможем сделать. Я уже приняла решение, Яна. – Из зеркала на нее смотрело бледное лицо, на котором отражались мужество и решительность, рожденные в результате невыносимой жестокости.

– А послезавтра мы уедем из этого дома навсегда.

Глава 2

За столом сидело тридцать человек, восемнадцать из них были французские офицеры самого высокого ранга, включая двух маршалов – Даву и Бертье, и сам король неаполитанский. Почетный гость сидел по правую руку от хозяйки дома и с самого начала чувствовал себя превосходно. По такому случаю он надел мундир из пурпурного бархата, отделанного золотом, белые панталоны и шелковые чулки, на туфлях его сверкали бриллиантовые пряжки. Пальцы его были унизаны кольцами, а вьющиеся волосы надушены, напомажены и зачесаны на смуглые щеки. Он еще никогда не выглядел таким ярким и красивым и пребывал в прекрасном расположении духа. Он так сильно склонился к графине Груновской, что буквально сидел спиной к даме, находившейся по другую сторону от него; это была прелестная жена одного из польских князей, однако Мюрат не обращал на нее ни малейшего внимания.

Его восхищение не удивляло никого, глаза всех мужчин в комнате были устремлены на сидящую во главе стола графиню Груновскую, лишь только взгляд ее супруга был холоден и полон неприязни. Она намеренно надела белое, как у невесты, платье. Ее плечи покрывал белый шифон, и он понимал, что именно она прикрывает им. На шее шифон расходился и открывал глубокое декольте. Глубокий вырез белого шелкового платья обнажал грудь более чем наполовину. На шее была золотая цепочка с огромным бриллиантом, как звезда сверкающим в ложбинке на груди. Она не надела нижних юбок, и, судя по тому, как облегало ее платье, ему показалось, что она по моде французских шлюх слегка смочила его ткань. Волосы были зачесаны очень высоко, а щеки бледны. Глаза ее блестели слишком ярко, а смех звучал слишком громко. В ушах ее сверкали тяжелые висячие серьги, а на руке было множество браслетов – от запястья почти до самого локтя.

Валентина поздно спустилась вниз, всего за несколько минут до прихода гостей, и когда супруг сказал ей, на кого она похожа, она лишь пожала плечами.

– Вы же сами сказали мне, чтобы я действовала, как шлюха. Мне и нужно выглядеть соответствующим образом!

Граф весь вечер наблюдал за ней. Если бы ему кто-либо когда-либо сказал, что она способна на столь вульгарное кокетство, он бы никогда в жизни этому не поверил. Его раздирали противоречивые чувства с одной стороны, его бесило, что она выставляет его идиотом перед всеми этими несносными французами, но с другой – он был ей благодарен за то, что она полностью покорила Мюрата.

Маршал не сводил с нее восхищенных глаз. От него так сильно разило помадой, что Валентина еле сдержалась, чтобы не чихнуть прямо ему в лицо.

– Это просто невероятно, мадам, – сказал он, улыбаясь во весь рот. – Просто невероятно. Я просто не могу прийти в себя!.

– И что же кажется вам столь невероятным, сир? – спросила она, чуть понижая голос, так же, как сделал и он.

– Эта перемена в вас, – произнес он. – Вчера вечером вы были розой, прекрасной, благородной, но и ужасно колючей, судя по словам моего друга Де Шавеля – вы просто дали ему от ворот поворот, разве не так? А сегодня – о Боже, мадам, вы просто чудо! – Его глаза скользнули вниз и как будто приклеились к ее низкому вырезу. Ей хотелось запустить в него бокалом с вином. Но она улыбнулась и пальчиком коснулась его рукава, проводя по манжету мундира так, что в конце концов дотронулась до запястья.

– Вчера вечером я потеряла вас, – сказала она. – Я ужасно расстроилась. Но когда я получила от вас эти прелестные розы, то была так счастлива. Это правда, что женщины находят вас неотразимым?

Он поднял брови, и его самодовольная улыбка стала еще шире, его полные красные губы в сочетании с крепкими белоснежными зубами делали его похожим на какого-то зверя.

– Это я нахожу женщин неотразимыми, уж можете мне поверить, – произнес он. – И вас более всех остальных. Ну почему вы так хороши? Неужели вы хотите, чтобы страдал несчастный солдат, который может отправиться на войну и никогда не вернуться? Неужели вы столь же жестокосердны, сколь прекрасны?

Графиня взглянула в его черные голодные глаза, горящие от выпитого вина и страсти, и лишь мысленно взмолилась, чтобы Господь позволил ей убедительно сыграть свою роль. Мюрат ей был ужасно неприятен, эта смесь аромата крепких духов и мужского запаха, сильные огрубевшие руки, разгоряченное лицо вызывали у нее страшное отвращение, ей казалось, что ей станет дурно, если только он коснется ее. Но весь ее план строился на ее отношениях с этим животным, у нее не было выбора, и необходимо было усыпить подозрения своего мужа.

– Я никогда бы не смогла поступить жестоко с вами, сир, или с каким-либо другим солдатом, сражающимся за его величество Наполеона. И если я смогу доказать вам это, то…

– Можете, – сказал он, поднимая свой бокал и глядя ей прямо в глаза. – Сегодня вы пригласили меня на этот превосходный прием. Позвольте и мне пригласить вас разделить со мной ужин.

– Завтра? – прошептала Валентина.

– Нет. – Он поставил на стол пустой бокал. – Сегодня. Уже все готово.

– Но сегодня я не могу. – Ей с трудом удалось скрыть свой страх, однако кровь отхлынула от ее лица. – Сегодня это невозможно. Я приду завтра. Завтра вечером в любое время.

– Но почему нельзя сегодня, мадам? – нежно спросил он. – Ну почему вы отказываете мне и подсовываете какое-то завтра, когда я умираю от любви к вам? Ведь нет никаких препятствий.

– Нет есть, – возразила она в отчаянии. – Я же не могу покинуть своих гостей.

– Могу заверить вас, что они уйдут вместе со мной, – сказал он. – Ваш супруг не станет возражать – он чрезвычайно тактичный человек, и, кроме того, я знаю, что в полночь у него встреча с графом Потоцким. Он мне сам говорил об этом. Так что ничто вам не помешает разделить скромный ужин с одиноким солдатом. Я очень вас прошу.

– Я подумаю, – сказала Валентина. – Пока я еще не могу дать определенный ответ. Пожалуйста, не настаивайте.

Мюрат выпил порядочно и вина, и коньяка, однако голова у него была крепкая. Он никогда не пьянел и всегда все замечал. Он заметил, как с нее спала маска прожженной кокетки, но не показал и виду. Ему уже порядком наскучила эта игра, и, прежде чем принять окончательное решение относительно своих дальнейших действий, он захотел подвергнуть ее последнему испытанию.

Он бросил взгляд на противоположную сторону стола, где сидел ее муж, наблюдавший за тем, как у него под носом соблазняют собственную жену, и мысленно наградил его весьма нелестным эпитетом. Его раздражали все эти проклятые поляки со своими проклятыми бабами, ложащимися под французов, как девственницы-мученицы под римские мечи. Им уже повезло в том, что они находятся под защитой Франции и имеют возможность сражаться бок о бок с самыми доблестными в мире солдатами под знаменами самого великого из них. Все они должны радоваться, если на них обратит свое благосклонное внимание французский офицер. И кого они хотят одурачить, ведя свои идиотские игры? Мюрата? Мюрата, выросшего с самых низов Революционной армии до короля неаполитанского, ставшего зятем Наполеона?

Он захотел встать и сказать им всем, что он думает о них, об их наглости, однако из озорства решил все же продолжить интригу. Эта графиня была действительно прелестна, и ему страшно хотелось затянуть ее к себе в кровать и проучить как следует, чтобы она не пыталась шутить с Иоахимом Мюратом. Он не имел ничего против того, что она старается его соблазнить. Если она выдержит последнее испытание, то он, пожалуй, согласится быть соблазненным. Только на одну ночь и на его условиях.

– Хорошо, моя прекрасная госпожа. Вы дадите мне свой ответ позже.

Вскоре после этого Валентина поднялась, и гости последовали за ней в большую гостиную. Это была красивая, хорошо спланированная комната, обставленная французской мебелью, в которой находились фортепиано и арфа. В то время было заведено развлекать гостей после ужина музыкой, и граф пригласил молодого музыканта. Он подошел к Валентине и уселся рядом с ней, Мюрату было предложено почетное место рядом с хозяйкой дома, но он терпеть не мог музыку и собирался просто закрыть глаза и немного подремать, пока все не кончится.

– Ну что? – спросил граф. – Вам удалось кое-чего достичь, а?

– Он пригласил меня поужинать с ним. – Графиня не могла поднять глаза.

– Превосходно. Как я понимаю, это произойдет сегодня. Мне пару раз намекали, чтобы я не путался под ногами. Вы приняли его приглашение?

– Пока еще нет, – сказала она. – Уходите, он приближается сюда.

– Вам надо пойти, – тихо приказал ей граф. – Второй раз он не пригласит вас и не простит отказа. Или вы сегодня идете с ним, или же ваша сестра погибнет. А, сир, позвольте мне приводить вас к вашему месту. Надеюсь, что наше скромное представление развлечет вас.

– Ну а как же иначе, – ответил Мюрат. Он галантно поклонился в сторону Валентины. – У самой прекрасной хозяйки в городе и готового на всевозможные услуги хозяина. – Он заметил, как поморщился при этих словах граф, но невозмутимо продолжал: – Великолепное угощение и чудесная музыка. Я просто в восторге, мой дорогой граф. Вы слишком великодушны ко мне. Но не могу ли я попросить вас о небольшой снисходительности? Вы не позволите мне удалиться через час? Мне на рассвете необходимо быть у императора, а он терпеть не может невыспавшихся физиономий. Смертельно не хочется покидать вас, но через час я буду вынужден сделать это. – И он многозначительно улыбнулся.

– Вы подумали над моим предложением? – прошептал Мюрат, когда начался концерт. – Ведь вы же согласны, правда? Вы не можете отказать мне?

– Нет, не могу, – сказала Валентина. – Я поужинаю с вами, сир. Я не могу отказать самому храброму солдату Франции.

Он сжал ее руку.

– Не Франции, мадам, – поправил он ее, – а мира.

Спустя пять минут он мирно дремал, пока в комнате раздавались звуки фортепианной музыки. Через час граф подал знак закончить концерт, маршал проснулся, сделав вид, что бодрствовал все это время. Он прошептал Валентине, что хотел бы перед отъездом посмотреть их сад. Она извинилась перед гостями, и они вышли через застекленные двери музыкальной гостиной прямо в сад. Под луной этот сад представлял великолепное зрелище. Она остановилась на ступенях, Мюрат подошел к ней и взял за руку.

– Пройдемте вниз, мадам, я хочу немного погулять.

Она чувствовала, что он собирается делать, и когда он коснулся ее, вся напряглась. Его губы прижались к ее губам, она ощутила горячий вкус его поцелуя, почувствовала, как своими настойчивыми губами он пытается заставить ее приоткрыть рот. Но он неожиданно отпустил ее, отступил и слегка поклонился.

– Через час я пришлю за вами карету, – сказал он. – Я буду ждать вас, мадам. А теперь нам следует вернуться и попрощаться на виду у всех. Я особенно благодарен вашему мужу.

Через несколько минут все разъехались, и, не поговорив с мужем, Валентина взбежала наверх в свою комнату. Яна уже ждала ее.

– Сейчас я приготовлю вам что-нибудь горячее, мадам, – сказала она. – У вас такой усталый вид. Слава Богу, гости разъехались сегодня рано. – Она стала готовить для своей госпожи ночную рубашку, что-то бормоча про себя. По ее мнению, графиня была не в состоянии давать званые вечера и заставлять себя пить, есть и развлекать гостей. После такого тяжелого дня, после того, что ей пришлось пережить накануне, ей следовало бы целый день провести в постели.

– Я ухожу, – сказала Валентина. Она подошла к туалетному столику и села. Взглянув на свое отражение и поддавшись какому-то непонятному побуждению, стерла румяна. Даже при мягком свете свечей они делали ее лицо неестественным и вульгарным.

– Уходите? Мадам, но вам нельзя! Вам необходимо отдохнуть!

– Это королевский приказ. Или полукоролевский, если считать Неаполь королевством. У меня ужин с маршалом Мюратом. Ты ведь не знаешь, кто это, Яна? Нет, думаю, что не знаешь. Это великий человек, очень известный воин и еще он женат на сестре императора Наполеона. Это он прислал мне белые розы.

Яна не сразу ответила. Она не была дурочкой и прекрасно понимала, что значит приглашение дамы на ужин без сопровождения супруга. А было совершенно очевидно, что господин, приславший цветы ее хозяйке, не приглашал на ужин графа.

– А он вам нравится, мадам? Он красивый?

– Да, очень, – безо всякого выражения ответила Валентина. – Остается только надеяться, что он еще и чуткий. Однако я в этом сомневаюсь. Дай мне мое синее бархатное платье, Яна, и – кружевную шаль. Мне нужно переодеться, мне не нравится, как я смотрюсь в этом.

– Если вы не хотите ехать, мадам, – сказала горничная, – я могу сказать, что вы неважно себя чувствуете. Если, конечно, вы передумали. Давайте, я сделаю это. Не надо заставлять себя. Я все улажу.

– Ведь ты бы сделала все для меня, правда, – улыбнулась ей Валентина. – Но ты не сможешь мне помочь, Яна. Никто не в состоянии мне сейчас помочь, кроме, возможно, этого человека – Мюрата. По крайней мере я смогу попросить его. Он достаточно влиятелен, чтобы сделать все на свете.

– О чем вы попросите его, мадам? – Яна расстегивала сзади ее белое платье.

– Защитить меня и мою сестру от графа, – сказала Валентина. – Ты, наверное, считаешь, что это любовное свидание, ах ты, глупышка! Ты, наверное, думаешь, что я действую потихоньку от мужа? Нет, это приказ! Я должна позволить соблазнить себя французскому генералу, чтобы получить нужные для моего мужа и его друзей сведения. Когда позавчера вечером я отказалась, то ты видела, к чему это привело. Он угрожает расправиться с моей сестрой, и я знаю, что он выполнит свое обещание. Я хочу убежать, Яна. Именно про это я и говорила, когда сказала тебе о своем плане, о том, что я навсегда уеду из этого дома. А теперь у меня нет времени. Я думала, что свидание с Мюратом будет где-нибудь через день-два и у нас будет возможность убежать в Чартац к Александре. Вместе мы могли бы что-нибудь придумать, как нам спастись. Я и не предполагала, что мне придется все решать так сразу. Но я должна это сделать, и я уже приняла решение: Я отправлюсь сегодня к Мюрату и отдам себя на его милость. Если в нем имеется хоть искра жалости или благородства, то он поможет мне.

– А если вам придется за это заплатить, мадам? – спросила Яна. Она не очень-то верила в мужское бескорыстие и достаточно практично смотрела на такие вещи, как добродетель и честь, что было свойственно большинству простолюдинок, – в жизни крепостной женщины было гораздо больше настоящих несчастий, вроде голода, побоев, угрозы быть проданной новому хозяину или лишиться родных детей, чтобы переживать из-за таких пустяков.

– Если мне придется заплатить, то я заплачу, – сказала Валентина. – Поторопись, его карета приедет за мной через час.

Белое «развратное» платье лежало смятым на полу, она сняла с шеи солитер и надела жемчуг, доставшийся ей от матери. У бархатного темно-синего платья был небольшой вырез, а обнаженные плечи прикрывала кружевная накидка. Длинный бархатный плащ того же сапфирового цвета, что и платье, полностью закрывал ее фигуру, мягкий соболий воротник обрамлял бледное лицо. Она чувствовала себя совершенно измученной, все тело ломило, глаза щипало от слез, готовых пролиться в любую минуту. Что это за человек, похожий на какого-то зверя солдафон, который поцеловал ее в саду, как будто она была простой горничной? Какой жалости и сочувствия может она ждать от него, какой помощи, если она не отдастся ему и не удовлетворит его похоть? И она не знала, с чего начать, ничего не знала о любви. Единственные чувства, испытываемые ею в браке, были отвращение и унижение, покорное подчинение чему-то, что приносило ей лишь боль и страдание и никогда не было связано ни с нежностью, ни с любовью. Ей были неприятны его прикосновения, неприятны его неотесанность и властность, он чем-то напоминал ей здоровенного, пропахшего потом крестьянского мужика, одного из тех, кто работал на ее полях: И она собиралась полностью довериться ему, была готова вынести от него то, что ей приходилось выносить от своего мужа, лишь бы без особо изощренных гадостей, как она надеялась, что превращало ее жизнь в кошмар. Все это было ужасно, и на мгновение мужество покинуло ее, она прислонилась к стене, и ее охватила дрожь.

Но Валентина тут же взяла себя в руки. «Иди, а не то погибнет твоя сестра». Это сказал Теодор, и она знала, что так и будет. Он сделает так, чтобы Александру казнили, если она откажется поехать на свидание. В этом она не сомневалась. Единственное, чего она не знала, – что выйдет из встречи с Мюратом и насколько ей удастся добиться его сочувствия, если она расскажет ему правду. Возможно, он проявит себя истинным кавалером и ничего не потребует у нее взамен. Это было ее единственной надеждой.

– Яна, пойди спустись и посмотри, не приехала ли карета маршала. Уже пора.

Через несколько минут горничная вернулась. Она кивнула и отворила дверь, чтобы пропустить свою госпожу.

– Карета ждет, мадам. Я сказала, что вы уже идете. А внизу стоит граф, – добавила она.

– Спасибо, Яна. Спокойной ночи. Не жди меня. И собери вещи. Если все пройдет хорошо, я пришлю за тобой.

– Спокойной ночи, мадам. Да благословит вас Господь. Я буду готова.

Валентина спустилась вниз. Вестибюль был освещен большим количеством свечей, у самого выхода горели факелы. Ее муж ждал внизу, он тоже был одет, как для выхода. Услышав её шаги, он поднял голову.

– Не забудьте, – сказал он, – постарайтесь притвориться, что вам это нравится. Думаю, что он мужчина грубый. Возможно, он и не догадается, что вы холодны, как ледышка. Завтра вы мне доложите обо всем, что он вам рассказал. В вашем распоряжении вся ночь, чтобы разговорить его.

Валентина прошла мимо него, не проронив ни слова, она даже головы не повернула в его сторону, когда он заговорил. Он проследил за ней глазами, пока она садилась с помощью французского офицера в экипаж. Карета двинулась в сопровождении двух верховых.

Граф приказал подать свой собственный экипаж. Он теперь мог доложить Потоцкому, что первый и самый трудный этап их плана успешно завершился.

– Какого черта вам нужно! Я занят. – Обычно Де Шавель не позволял себе разговаривать с младшими офицерами таким тоном, но он устал, и ему предстояло еще работать над докладом в Париж. Он поужинал в одиночестве и пошел к себе, чтобы заняться работой, была уже почти полночь, когда его побеспокоили. – А, – сказал Де Шавель, – это вы, Фонесе, я не знал, что это вы. Думал, какой-нибудь очередной дурак из штаба. Чем могу быть полезен? – Адъютант Мюрата поклонился.

Он привык к грубости. Мюрат иногда, если бывал не в настроении, мог запустить в него сапогом.

– Его величество маршал Мюрат передает вам свое почтение и просит немедленно прибыть к нему. Он говорит, что это очень важно, это связано со званым ужином, на котором он сегодня присутствовал.

– Да? – Полковник уже застегивал свой мундир, он задержался, чтобы надеть на голову кивер. – Я приеду немедленно. У вас экипаж, Фонесе?

– Нет, месье. Его величество велел мне ехать верхом.

– А черт, – сказал Де Шавель. – Спуститесь и прикажите этим идиотам внизу оседлать моего жеребца.

– Я уже позволил себе сделать это, месье, – сказал молодой человек. Де Шавель одобрительно кивнул.

– Правильно сделали. Я готов, поехали.

Ночь была лунной и ясной, и они в мгновение ока оказались перед резиденцией Мюрата, находившейся в самом центре Данцига. Он и его штаб разместились в одном из лучших городских домов. Злые языки Императорской Армии утверждали, что лишь только для размещения многочисленных мундиров маршала потребуется отдельная комната.

Полковник нашел Мюрата в его кабинете. Он был одет и курил сигару. На столике возле него стоял графин с вином.

– Садитесь, друг мой. Налейте себе – вино превосходное. Подарок хозяина дома.

Де Шавель сразу же почувствовал, что Мюрат не в духе. Обычно подобная болтовня скрывала его недовольство или даже гнев.

– Благодарю вас. Интересно, к тому времени, как мы двинемся на Россию, останется ли что-нибудь в его погребах?

– Постараюсь, чтобы не осталось. Как меня раздражают эти мерзкие поляки!

– Вы хотели, чтобы я явился немедленно, – напомнил ему Де Шавель. Он попробовал вино и поморщился. – Фу, о Боже, сир, как вы можете пить такую гадость – этим только сапоги чистить!

– Ваша беда в том, что вы аристократ, у вас слишком чувствительное нёбо, – усмехнулся Мюрат. – Дело действительно не требующее отлагательств. Садитесь. Вы уже ужинали?

– Да, – ответил полковник. – И вы тоже; и как я полагаю, что-то вызвало у вас несварение желудка. Так в чем дело?

– Вы совершенно правы, – сказал Мюрат. – Все это было обычной ловушкой. Сегодня вечером я ужинал у Груновских, и там была мадам в платье с декольте до пояса, которая лезла из кожи вон, чтобы соблазнить французского тигра. Совершенно очевидно, что ей поручили поймать меня на крючок, это было известно всем полякам, присутствующим на вечере. Я договорился с ней о свидании сегодня ночью.

– И она согласилась? – В вопросе Де Шавеля не было удивления.

– Да, хотя и не сразу. Уверяю вас, полковник, мне до смерти надоело, что за нами шпионят наши так называемые союзники, а затем спокойно нас предают, если это им выгодно. Их необходимо проучить. Это просто беззаконие, то, что они пытаются сделать. Их надо наказать!

– У них в данном случае ничего не получится, – заметил Де Шавель. – И этого вполне достаточно. Император не может позволить себе в данный момент наживать врагов. Поляки нам нужны, чтобы иметь крепкий тыл. Но нам также необходимо избавиться от группировок, подобных тем, что организует наш приятель Груновский. Что вы собираетесь делать с этой женщиной? Где вы должны с ней встретиться?

– Здесь, – сказал Мюрат. – Она приедет примерно через полчаса. Предполагается, , что она со мной поужинает и позволит себя соблазнить, а потом начнется самое интересное. Вы говорили, что она ничего не знает и невинна, как овечка! – Он бросил в камин недокуренную сигару. – Вы бы только ее видели сегодня вечером. Видели бы вы ее со мной в саду! Уф, больше всего на свете ненавижу, когда похотливая шлюха прикидывается воплощением добродетели.

Однако он не мог забыть и то, как она отдергивала руку при его прикосновении или явно сопротивлялась его поцелую. Это его оскорбило, и он был готов проучить Валентину за то, что она задела его достоинство.

– Меня здесь сегодня не будет, – сказал он. – Теперь пришла моя очередь поиграть с ней. Можете занять мое место, мой дорогой Де Шавель, и советую вам воспользоваться своим положением. Она ждет этого. А потом можете делать с ней все, что хотите. Можете даже побеседовать с ее мужем.

Прежде чем ответить, Де Шавель отпил еще немного вина. Он мог бы дать голову на отсечение, что графиня невинна, он просто не мог вообразить себе картину, нарисованную Мюратом, изобразившего ее бесстыдной шлюхой. Тем не менее он был прав: все женщины – обманщицы, очевидно, она просто тогда играла роль специально для него, а сегодня проявила свою настоящую сущность, когда надо было совратить нужного ей человека.

– Здорово она вас одурачила, – усмехнулся Мюрат. – Вы даже предупредили ее относительно меня? Ха, я не предполагал, что вас может провести такая смазливая шлюшка, вроде нее!

– Может быть, вам самому лучше преподать ей урок? – спросил Де Шавель.

– У меня другие планы, – ответил Мюрат. – Через четверть часа меня ждет другая дама, и мне не хотелось бы пропускать это свидание. Вы замените меня или же мне пригласить для этого одного из моих конюхов? Вообще-то, может быть, так будет и лучше…

– Нет, – сказал Де Шавель. Он взглянул на Мюрата и улыбнулся, улыбка получилась довольно кривой. Его действительно одурачили. И роль дурака ему совершенно не нравилась, он слишком долго исполнял ее во время своего брака. – Нет, я сегодня совершенно свободен. В ваше отсутствие я развлеку даму. Разумеется, с разведывательной целью.

– Разумеется, – улыбнулся Мюрат. Он повеселел, представив себе ее лицо, когда она увидит, что ее поджидает полковник, и весь их гнусный план летит к черту. Пусть ею овладеет не тот человек, на которого она рассчитывает, – это послужит уроком для расчетливой продажной твари. В следующий раз она будет трепетать и млеть, когда он, Мюрат, заключит ее в свои объятия и начнет целовать. Он позвонил, и вошел его слуга, неся его подбитый мехом плащ и кивер с огромным плюмажем.

– Ну, я с вами прощаюсь, – сказал Мюрат. – Наверху все уже готово. Шампанское, и еда, и все остальное, что вам может понадобиться. Желаю приятно провести вечер.

– Благодарю, – ответил Де Шавель. – Не сомневайтесь в этом.

– Сюда, мадам. – Адъютант маршала поклонился ей. Его юношеская физиономия ничего не выражала, хотя он самолично десять минут назад проводил маршала в его карете. Все слуги уже легли, кроме него, и в доме никого не было. У него был приказ проводить даму наверх в будуар, а затем удалиться. Что произойдет потом, его не касается. Валентина поднималась за ним по широкой лестнице, она вся как будто одеревенела и не чувствовала стыда.

– Прошу вас, мадам. – Молодой человек отворил двойные двери одной из комнат на втором этаже и отступил назад, позволяя ей войти. Это была небольшая комната, уютно обставленная современной мебелью, в центре находился круглый стол, покрытый белой скатертью, он был сервирован на двоих – в середине в серебряном ведерке стояла бутылка шампанского. В камине горел огонь, единственными цветами, украшавшими комнату, были белые розы.

– Подождите немного, мадам, – сказал адъютант и, низко поклонившись, удалился, закрыв за собой дверь, она услышала его удаляющиеся шаги. Валентина подошла к дивану и положила на него свой бархатный плащ, нигде не слышалось ни звука. Она подошла к камину и протянула к огню руки. Затем повернулась к дверям, ожидая, что вот-вот войдет Мюрат. В карете она мысленно проигрывала всю сцену, все, что она будет говорить и делать. Бросится перед ним на колени и расскажет ему, как ей угрожали и заставили пойти на это, она будет умолять его помочь ей и спасти сестру. Все это было не так уж трудно проделать в собственном воображении, но теперь, когда до встречи с Мюратом оставались считанные мгновения, она боялась, что у нее ничего не получится.

– Добрый вечер, графиня. Вы позволите налить вам немного шампанского?

Она резко повернулась – голос шел с другой стороны, и не Мюрат стоял в дверях, ведущих в соседнюю комнату. Человек подошел поближе так, что она могла разглядеть его, и она узнала насмешливо-высокомерное лицо с глубоким шрамом на щеке.

– Полковник Де Шавель!

– К вашим услугам, мадам. – Он поклонился и подошел к ней поближе. – У вас удивленный вид. Разве вы не ожидали встретить меня здесь?

– Нет, я… я думала… маршал Мюрат пригласил меня… – беспомощно залепетала она, но в холодных серых глазах было нечто такое, что заставило ее умолкнуть.

– Увы, – сказал полковник. – Его величеству пришлось уехать. Может быть, я смогу его вам заменить? Я тоже французский офицер и знаю гораздо больше Секретов, чем он. – Он взглянул в ее прекрасное лицо и синие глаза, полные страха и смятения, он был готов ударить ее за то, что она лгала ему в тот вечер. Она оказалась прекрасной актрисой, но он не из тех, кого можно провести во второй раз.

– Я не знаю, что вы имеете в виду, полковник. Я пришла поужинать с маршалом Мюратом. Что вы здесь делаете? – Она попыталась пройти к двери.

Он преградил ей дорогу.

– Чем я вам не подхожу, мадам? Кажется, я вам понравился в тот вечер. Могу вам составить не менее приятную компанию, чем маршал, уверяю вас. Успокойтесь, вам не нужно со мной притворяться. Сначала поужинаем или после?

– Не понимаю, что вы имеете в виду, – сказала она в отчаянии. – Я хочу уйти. Пожалуйста, пропустите меня.

– Не надо притворства, – повторил он. – Вам нужны секреты… давайте постарайтесь выудить их у меня! – Он приблизился к ней вплотную и обхватил за талию. Она не могла сопротивляться, он был очень силен, и ему приходилось целовать множество женщин, причем некоторых и против их желания. Он склонился над ней и поцеловал прямо в губы. Валентина с отчаянием пыталась вырваться.

– Не надо, – умоляла она. – Вы не понимаете, вы же не знаете, что привело меня сюда…

– Нет, прекрасно знаю, – сказал он, зарываясь лицом в ее волосы и обжигая ее шею поцелуями, она почувствовала, как сильнее сжимаются его объятия, она просто не могла пошевелиться. – Вы пришли, чтобы получить любовника. И вы получите его в моем лице.

Она закричала, но он только рассмеялся и, взяв ее на руки, понес в соседнюю комнату.

– Вас здесь никто не услышит, а если и услышит, то не придет. Перестаньте сопротивляться, мадам. Представьте, что я и есть Мюрат.

Она заплакала, когда он уложил ее на кровать, она пыталась отбиться от него кулаками, но ее сопротивление еще больше разозлило его. Все это было очень правдоподобно, хотя он от Мюрата знал, что она в действительности из себя представляет. И его желание проучить интриганку сменилось слепым и безумным желанием овладеть ею. Он сжимал в объятиях ее сопротивляющееся тело и покрывал его страстными поцелуями, наконец он почувствовал, что ее сопротивление ослабевает, что, как было ему известно, предшествует полной победе. В один момент его охватило сомнение, он поднял голову и посмотрел на нее, глаза ее были закрыты, а лицо залито слезами. У него зародились сомнения, но желание было так велико, что он отмел их. Она была готова отдаться Мюрату. Придется ей получить взамен его. Он развязал синие ленты кружевной накидки, прикрывающей ее плечи, и стал покрывать шею девушки поцелуями. Вдруг он замер. Валентина открыла глаза, она была без сил и не могла больше ни сопротивляться, ни спорить с ним.

– Кто это сделал? – тихо спросил он, затем поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза. – Кто оставил эти следы?

– Мой муж. – Она отвернулась, и слезы опять покатились по ее щекам.

– О Боже! – воскликнул Де Шавель. Он дотронулся до синяка, и она поморщилась. – Когда это случилось?

– Вчера. Когда я отказалась спать с Мюратом.

– Боже милостивый! – Голос Де Шавеля дрогнул. – Почему же вы мне ничего не сказали?

– А что бы это изменило? – с горечью спросила она. – Почему же вы остановились, полковник? Вы ничем не лучше его.

– Я никогда в жизни не ударил женщину, – медленно произнес он. – Подождите, позвольте мне помочь вам. – Он очень осторожно помог ей сесть на подушки, ее напряжение спало, и она позволила ему Помочь ей. У нее возникло совершенно безумное желание обхватить его за шею и горько-горько заплакать. Де Шавель взял ее смятую накидку и прикрыл ее плечи. – Простите меня, – сказал он. – Я ужасно с вами обращался.

– Ничего, – смахнула слезы Валентина. – Я не знаю другого обращения. Я пришла, чтобы рассказать правду маршалу Мюрату, думала, что он сможет помочь мне.

Де Шавель взял ее руку в свою.

– Сомневаюсь, чтобы он стал вас слушать. Он сказал, что вы кокетничали, сказал, что вы были готовы на связь с ним. Поэтому я и действовал с вами таким образом. Простите меня. Я всей душой сожалею о том, что произошло. Вы позволите мне помочь вам? Расскажите мне все, что с вами случилось.

– Мой муж приказал мне шпионить за вашими офицерами, – вздохнула Валентина. – Он сказал, что это мой долг.

Де Шавель кивнул.

– Я так и думал. Продолжайте.

– Когда он увидел меня в тот вечер после большого приема, он был страшно зол. Он обвинил меня в том, что Мюрат выскользнул из моих рук, потому что я предпочла вас. – Она слегка покраснела и отвернулась.

– А вы действительно предпочли? – спросил он.

– В общем, да… то есть я хочу сказать, что я не думала, что есть какая-то разница… все это было вполне невинно.

– Да, – спокойно согласился он. – Совершенно невинно.

– Он запретил мне видеться или разговаривать с вами, – сказала она. – Когда же я спросила, чего он хочет от меня, он мне объяснил. Я должна позволить Мюрату себя соблазнить, все это было заранее спланировано и организовано им и Потоцким. Я отказалась. Полковник, я не продажная женщина, что бы вы обо мне не думали.

– Знаю, я просто идиот. Слепой, тупой дурак, вот и все.

– Если бы дело касалось только меня, то я бы не сдалась, – продолжала Валентина. – Но я не одна. У меня есть сестра – сводная сестра, она живет в Чартаце. Наш отец умер. Ее мать – русская. Теодор – это мой муж – сказал, что ее объявят русской шпионкой и повесят, если я не сделаю того, что мне приказывают. Он сказал, что заставит меня присутствовать на казни. Я его знаю. Он не станет бросать слова на ветер. Я думала, что у меня будет время, чтобы убежать, я надеялась, что если я доберусь до Александры, то мы спасемся. Она старше меня и ничего не боится… но все случилось так быстро. Этот званый ужин – приглашение Мюрата. У меня просто не осталось выбора. Я была готова на все, чтобы спасти сестру.

– Понимаю, – сказал Де Шавель. – Я знал об этом плане и даже знал, что именно вы и будете той самой женщиной. Но я был уверен, что вы и сами не подозреваете, что именно от вас требовалось. И слава Богу, я оказался прав. Вам не надо обращаться к Мюрату за помощью. Собственно говоря, я смогу быть вам более полезен, чем он, намного более полезен.

Он взял ее руку и поцеловал. Ему пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не наклониться и не поцеловать ее в губы.

– Пойдемте, позвольте мне помочь вам. Нам надо решить, что теперь делать. – Он помог ей подняться.

Она стояла прямо перед ним, и на мгновение искушение было слишком сильно, и он прижал ее к себе, но очень ласково и нежно, и это совсем не напоминало то грубое обращение, которому он подверг ее несколько минут назад, она почувствовала, как его губы легко коснулись ее лица. Она впервые почувствовала, что ей приятно, когда ее обнимают, во всем теле поднялась горячая и сладостная волна, ей хотелось, чтобы губы его прижались к ее губам. Но он отпустил ее, отстранил от себя очень мягко, но достаточно решительно, понимая, что должен так поступить. Ему было смертельно стыдно за то, что он сделал, и за то, что он был так близок к постыдному поступку. И он понимал, что самым ужасным было то, что сочетанием силы и опыта он чуть было не заставил бедняжку полностью ему подчиниться. Это было непростительно, он презирал себя за то, что умело пользовался своим положением. Он с отвращением думал обо всей этой постыдной ситуации, когда ее сделали орудием для достижения чьих-то честолюбивых устремлений.

– Пожалуйста, сядьте вот тут и позвольте мне предложить вам вина. – Он взял ее за руку и отвел в первую комнату, заставив сесть у огня. Через секунду он протянул ей бокал шампанского.

– Выпейте это, – сказал он. – И не надо ничего говорить, пока вы окончательно не успокоитесь. – Он никогда не мог выносить женских слез, они смущали его и казались подозрительными. Лилиан нередко плакала, но и в слезах казалась очаровательной и ничуть не убитой горем. Ее рыдания абсолютно ничего не значили, она могла вытереть глаза и тут же расхохотаться. Но Валентина плакала молча, слезы так и катились по ее щекам. Ее эмоциональное напряжение было гораздо сильнее, чем она думала. Доброта человека, который чуть не изнасиловал ее, подействовала на нее сильнее, чем жестокое обращение, она рыдала и дрожала всем телом, пока он не укутал ее плащом, его ласковое обращение окончательно лишило ее сил. Она чувствовала себя как обиженный ребенок, мечтающий об утешении, а в этом человеке таились такая сила и уверенность, что она на некоторое мгновение не выдержала и прижалась к нему.

– Ах, бедняжка, – сказал Де Шавель. – Успокойтесь, теперь все будет хорошо, все уже позади. Вы в безопасности, я вам обещаю это. Я обо всем позабочусь. – Он поднес бокал к ее губам и заставил ее выпить вино, затем он осушил ее слезы, пригладил волосы и подложил ей под спину подушки, как если бы она и вправду была ребенком.

– И что мне теперь делать? – прошептала Валентина. Она подняла на него глаза. – Я не могу вернуться. Теодор узнает обо всем, что здесь произошло.

– Вы не вернетесь к нему, – сказал полковник. – Ему не будет позволено прикасаться к вам больше. Даю слово. Если бы не политическая ситуация, я бы завтра же утром послал ему вызов и пристрелил бы его. Если бы я только мог это сделать. Но я не могу, Валентина. Император никогда не простил бы меня за это. Ваш муж – влиятельный человек, и если француз застрелит его и сбежит с его женой, то на поляков это подействует не лучшим образом. – Он подошел к столу и налил себе шампанского. Он действительно подумывал о том, чтобы убить графа, и эта мысль доставляла ему такое удовольствие, что он чуть не поддался искушению. Нет, еще не время. Пока он еще не может его тронуть. Но позже, когда они выиграют войну и он вернется, тогда он напомнит графу, что благородные люди не издеваются над своими женами.

– Первое, что нам необходимо сделать, это отвезти вас туда, где вы будете в безопасности. Далеко ли живет ваша сестра?

– В двухстах милях отсюда. Чартац находится у самой границы с Россией.

– Мы сможем добраться туда за пару дней, если будем ехать быстро. Но сначала мне необходимо добиться того, чтобы вы оказались под официальной защитой со стороны Франции. И ваша сестра тоже.

– Но как? – удивилась Валентина. – Я же пыталась шпионить за вами. Почему ваш император станет меня защищать?

– Вас будет защищать Тайная полиция Франции, – сказал он. – А безопаснее бросить вызов самому императору, чем иметь дело с нами. – Он слегка улыбнулся. – Ну да, я что-то вроде полицейского. По крайней мере буду им, пока армия находится в Польше. Я же говорил вам, что от меня больше пользы, чем от любого маршала.

– Так, значит, вы обо всем знали? – спросила Валентина. – А Мюрат знал, чем я занимаюсь?

– Ну разумеется, – сказал Де Шавель. – Он мне вас подарил. И я благодарен Богу, что все случилось именно таким образом. А теперь вы немного подкрепитесь, пока я напишу письмо его величеству и объясню ему ситуацию, а также сообщу своим сотрудникам, чтобы они включили ваше имя и имя вашей сестры в особый список.

– Ее имя княжна Александра Суворова.

– Это имя мне известно, – сказал Де Шавель.

– Ее предком был известный генерал, он служил при царице Екатерине, – продолжала Валентина. – Она всегда пользовалась фамилией матери. Это очень сердило отца.

– Думаю, что она женщина необыкновенная, эта ваша сестра, – сказал он. – Когда вы виделись с ней в последний раз?

– Пять лет назад, когда выходила замуж. Теодор ее терпеть не может и не позволяет нам встречаться. Однажды он сказал мне, что прежде, чем увидел меня, он собирался жениться на ней. Она очень богата. Я очень люблю ее.

– Вот и хорошо, – улыбнулся он. – А теперь немного поешьте, пока я сделаю все необходимое. Я пошлю кого-нибудь к вам домой, чтобы привезли ваши вещи.

– И мою горничную тоже, – попросила его Валентина. – Позвольте мне взять ее с собой.

– Если вы желаете этого, мадам. Я сам доставлю ее.

– Доставите? Вы хотите сказать, что сами поедете ко мне домой?

– Вот именно, – сказал он. – Мне надо кое-что сказать вашему супругу. В случае, если он захочет вернуть вас обратно. А потом я вернусь, и мы отправимся на рассвете в Чартац.

– Не могу поверить, – прошептала Валентина. – Я просто не могу поверить в то, что ухожу от него. – Она подошла к нему и протянула руку. – Как мне отблагодарить вас за все, что вы делаете для меня?

Он не двигался, боясь коснуться ее. Если он сделает это и она откликнется на его порыв, они пропали.

– Если можете, простите меня за все то, что произошло сегодня вечером, – сказал он.

– От всего сердца. – Валентина вспыхнула и отвернулась. Когда она была в его объятиях, что-то произошло, что-то сломалось и растаяло в ней, как льдинка под солнцем. И не важно, как это все началось, она была готова отдаться ему, если бы он попросил ее об этом.

– Теперь я напишу необходимые письма, – сказал он. – А вы отдыхайте, я вернусь через час. Перед вашей дверью будет охрана, так что вам нечего бояться. И даже самого маршала, – добавил он. – До встречи через час, мадам.

– Могу я спросить вас, что привело вас ко мне в три часа ночи? – Граф был уже в постели, когда доложили о прибытии полковника, он уже спал, и ему хотелось послать к черту этого непрошенного визитера. Но имя Де Шавеля напомнило ему кое о чем. Это был тот тип, который так дерзко ухаживал в тот вечер за его женой. Он спустился вниз, чтобы узнать, что тому потребовалось.

Накануне он лег в прекрасном расположении духа. Потоцкий был очень доволен и всячески его благодарил. Сам Великий князь узнает об услуге, которую оказали своей стране Груновские. Убедившись, что Валентина еще не вернулась, он спокойно пошел к себе и лег спать. Его не очень беспокоила мысль о том, что она в данный момент спит с Иоахимом Мюратом. Он презирал Мюрата, этого вульгарного безродного солдафона, и был уверен, что его супруга не получит от общения с ним большого удовольствия. Он только боялся, чтобы Мюрат не остановится на одном свидании из-за ее холодности.

Он взглянул на высокого красивого офицера в сером сюртуке и кивере Императорской Гвардии и сразу же почувствовал к нему неприязнь. Де Шавель смотрел на него с дерзостью и вызовом, и лицо графа побагровело от злости.

– Я спрашиваю вас, месье, – повторил он, – какого черта вы хотите? Или вы мне говорите, зачем пришли, или я прикажу своим слугам вышвырнуть вас вон!

– Я пришел к вам по одной простой причине, – ответил Де Щавель. – Мне хотелось посмотреть, как выглядит человек, способный избить жену за то, что она не желает спать с посторонним человеком. Теперь, когда я вас увидел, то понял, что именно так вас себе и представлял. Жалкий, трусливый мерзавец. Я хотел сказать вам это. И еще предупредить вас, что позже я повторю вам свои слова и буду действовать соответствующим образом. К сожалению, я не могу убить вас прямо сейчас, граф, с этим придется подождать. И во-вторых, хочу сообщить вам, что ваша жена в безопасности и находится под защитой, думаю, вы будете рады услышать это.

– Если моя жена сбежала с вами, месье, – сказал граф, – то можете быть уверены, что я смогу вернуть ее. После того, как убью вас. И если у нее и были некоторые возражения против того, что я немного проучил ее в тот вечер, то уж не думаю, что ей понравится то, что я сделаю с неверной женой!

– Ну да, если она будет вам неверна не с тем, с кем надо, – тихо произнес Де Шавель. – Позвольте вам кое-что объяснить. Мадам не стала любовницей маршала Мюрата. В настоящий момент она находится в его доме и под защитой Императорской Тайной полиции, возглавлять которую имею честь я. Мадам и ее сестра и в дальнейшем будут находиться под покровительством. Насчет этого уже имеется подписанный приказ, и любые попытки с вашей или какой-либо другой стороны досаждать этим дамам будут наказаны по приказу императора. Мой дорогой граф, теперь они – гражданки Франции. Теперь даже граф Потоцкий бессилен что-либо сделать против них. А что касается бесстыдной практики использовать женщин для шпионажа – то вы делаете это слишком неуклюже. Мы уже давно были в курсе ваших замыслов. А теперь будьте так любезны и прикажите горничной мадам собрать ее вещи и принести их сюда. Меня ждет карета.

– Будьте вы прокляты, – взорвался граф. – Ничего она не получит – а что касается горничной, то она моя крепостная, и я прикажу запороть ее до смерти! Скажите об этом моей жене!

– Император отменил крепостное право – она свободная женщина. И здесь у дверей вашего дома меня поджидает отряд из дюжины молодцов, – сказал Де Шавель. – И никто в этом доме не тронет и пальцем горничную мадам и не помешает ей уложить вещи.

Через мгновение справа и слева от графа встали два гвардейца, а когда он попытался выразить свой протест, они скрестили перед его лицом свои штыки. Солдаты быстро поднялись на верхний этаж, и вскоре один из них появился с большим сундуком на спине в сопровождении Яны, несущей в узелке свои пожитки.

Посадив ее в экипаж, Де Шавель вернулся в дом. Он отпустил солдат, и теперь они с графом остались один на один.

– Вы еще пожалеете об этом, – выкрикнул граф в лицо полковнику. – Вы очень хитро прикрыли свою связь с моей женой. Она не в постели Мюрата, но могу поспорить на что угодно, что она побывала сегодня в вашей!

Де Шавель двигался настолько молниеносно, что граф даже не увидел движения его руки, которая со всего маху нанесла пощечину по его искаженному злобой лицу, разбив губу и заставив Груновского отшатнуться к противоположной стене.

– Это вам от имени мадам, – тихо сказал он. – А моим ответом будет пуля в сердце после того, как я вернусь из России. И если вы приблизитесь к Чартацу ближе, чем на двадцать миль, то местная полиция вас арестует.

На рассвете того же утра большая дорожная; карета двинулась в путь от дома маршала на Кучинской площади. Накануне сам Мюрат поднялся в маленькую гостиную, где Валентина со своей горничной готовились к отъезду.

Он поклонился ей и пожелал счастливого пути, в нем еще жили остатки прежней обиды, однако то, что рассказал ему Де Шавель, смягчило его сердце. Он был возмущен тем, что над девушкой издевались и жестоко с ней обращались. Это отчасти объясняло ее нежелание поддаться его чарам. Он простил ее и постарался сохранить серьезное выражение лица, когда Де Шавель сообщил ему, что лично поедет сопровождать ее в Чартац.

– А у вас, случайно, нет ли к этой даме какого-либо личного интереса? – спросил он. Он поверил полковнику, когда тот сказал ему, что между ними ничего не было. Как ни странно, но он все же поверил.

– Разумеется, нет, – ответил Де Шавель. – Просто мне кажется, что после того, что произошло, я обязан ей помочь. Я отвезу ее к сестре и удостоверюсь, что она в полной безопасности, а затем вернусь. Я пригрозил убить ее мужа, и я это сделаю. Но, уверяю вас, вовсе не потому, что влюблен в его жену.

– Если это и так, – пожал плечами Мюрат, – то это меня не касается. Но она чертовски хороша.

– И чертовски уязвима, – возразил Де Шавель. – Я достаточно суровый человек и не обременен излишней щепетильностью, но не стану пользоваться своей властью над этой женщиной – бедняжке и так слишком много досталось. Прощайте, сир, но опасайтесь прекрасных полек! Я не в состоянии спасти их всех!

Первые два часа они ехали довольно быстро, но затем дорога стала отвратительной, после весенних дождей ее совсем развезло, карета тряслась по ухабам и рытвинам. В полдень они остановились в придорожной гостинице, чтобы перекусить, пока кормили и поили лошадей. Во время путешествия они с полковником почти не разговаривали, а Яна все время дремала. Он был к ним очень внимателен, но тем не менее сдержан, возможно, даже преувеличенно любезен. После обеда они продолжили свой путь; по мере того как темнело, карета ехала все медленнее и меньше тряслась на ухабах. Они сидели бок о бок, завернутые в меховую полость.

Валентина подумала, что он спит, и задремала, прислонившись к его плечу. Она проснулась, когда карета остановилась в последний раз. Она почувствовала, что рука полковника обвилась вокруг ее талии, а щека, искалеченная шрамом, прижимается к ее щеке.

Глава 3

Валентина проснулась после тяжелого сна на третий день их путешествия. Они ночевали в придорожных гостиницах, но те по мере их продвижения становились все более примитивными. В последней из них кровати были такими грязными, что они не решились спать на них: и она провела ночь на полу, завернувшись в плащ, а Де Шавель просидел под ее дверью. Теперь они уже приближались к ее родным местам, и она подалась вперед, чтобы посмотреть в окно. Он спал рядом с ней, а Яна похрапывала напротив, все были усталы и измучены. Путешествие было утомительным и опасным, и без защиты Де Шавеля на двух женщин наверняка бы напали и ограбили еще в самом начале пути.

Валентина двигалась с большой осторожностью, чтобы его не разбудить. При утреннем свете было видно, как осунулось от усталости его лицо. Он не спал всю прошлую ночь, пока они с Яной отдыхали. Впервые за пять лет Валентина поняла, что значит, когда о тебе заботятся и тебя защищают, когда предугадывают все твои желания, так что ей даже ни разу не приходилось просить его о чем-либо.

Просто поразительно, насколько заботливым оказался этот человек; было неловко и странно сидеть так близко с ним, державшим ее в своих объятиях и целовавшим ее так, что распухли губы, и не касаться его, если не считать положенной на плечо головы во время сна. Он заботился о ней на протяжении всего пути, как о ребенке, но ни разу не показал, что относится к ней, как к женщине. Глядя на его спящее лицо, Валентина вся отдалась сладостным и мучительным мечтам о своей любви, поскольку она поняла, что наконец-то впервые в жизни она полюбила. Ей было тяжело смотреть на его суровое и как бы чужое лицо, со шрамом от старой раны, пересекающим его щеку, ей было безумно тяжело, потому что больше всего на свете ей хотелось склониться к нему и разбудить его поцелуем, гладить его по искалеченной щеке, пока он не откроет глаза и не заключит ее в свои объятия. И все же она была счастлива, потому что исчезла пустота в ее душе, потому что он был здесь, рядом с ней. Она боялась и подумать, как долго это еще может длиться.

С ухабистой дороги они свернули на узкий проселок, карету так трясло, что оба спящих проснулись. Когда Де Шавель открыл глаза, Валентина смотрела в окно.

– Вон Чартац! Вон там, на холме!

Де Шавель выглянул в окно и крикнул кучеру:

– А ну-ка подгони их, мы уже подъезжаем!

Дом в Чартаце первоначально был построен как крепость, как часть укреплений для защиты от вторжения русских войск, а также разрозненных банд, совершавших из России набеги для захвата женщин и скота.

Его нельзя было назвать красивым – каменные башни были четырехугольной формы, фасад плоским и построенным из того же сурового камня. Предки Валентины жили здесь три столетия, и лишь в прошлом веке ее дед внес кое-какие усовершенствования и придал древнему замку более цивилизованный вид. Сам Чартац возвышался на холме и был окружен лесами и парками. Площадь имения составляла пятьдесят тысяч акров, и по стандартам крупных землевладельцев оно считалось не очень большим.

Когда карета остановилась на мощеном дворе, к ней подбежали лакеи в ливреях, чтобы подхватить лошадей и помочь путникам выбраться из экипажа. При виде Валентины старший лакей опустился на колени и, целуя ей руки, бормотал, задыхаясь от радости,

– Мадам, мадам… как давно… Ладислав! Скорее позови ее светлость! Скорее же!

После долгой тряски в карете ее ноги так затекли, что она с трудом могла подняться на несколько ступеней крыльца. С мгновение она помедлила, оглядывая родные места и лица слуг, знакомые ей с детства, в глазах ее стояли слезы радости.

Они сидели в темном каменном зале, когда к ним спустилась сестра Валентины.

– Сандра!

– Валентина!

Они бросились друг к другу и так и застыли в объятиях, не в силах произнести ни слова.. Де Шавель молча стоял в центре зала, пока старшая сестра не подняла голову и не заметила его. Она легонько отстранила Валентину.

– А кого это ты привезла с собой? – спросила она.

У нее был низкий, грудной голос. Де Шавель выступил вперед и поклонился.

– Княжна, я полковник Императорской Гвардии Де Шавель. Я сопровождал вашу сестру из Данцига.

Это была высокая женщина в черном костюме для верховой езды и с хлыстиком в руке. Ее нельзя было назвать красивой. На гордом татарском лице, обрамленном черными волосами, выделялись пронзительные черные чуть раскосые глаза. Нет, не красавица, однако на нее нельзя было не обратить внимания.

Она обняла сестру одной рукой и с улыбкой взглянула на нее, выражение нежности преобразило ее черты и сделало лицо добрым и ласковым.

– У вас был долгий путь; – сказала она. – И чертовски тяжелый. Я не стану тебя ни о чем спрашивать, пока ты не примешь ванну, не переоденешься и не позавтракаешь. И вы тоже, полковник. Мой дом – ваш дом. Ладислав! Янос! Помогите этому господину! Пойдем ко мне наверх, Валентина. И кто-нибудь расседлайте мою лошадь – я не поеду сегодня на прогулку.

Александра поднялась наверх, все еще обнимая сестру за плечи. Де Шавель пошел за ними, около Лестницы они остановились, и он увидел, как Валентина обернулась и посмотрела на него.

– Если вам что-нибудь понадобится, – сказала она, – только скажите, Ладислав все вам принесет.

– Благодарю вас, – поклонился Де Шавель. Он так устал, что едва шевелил губами, мечтая только о горячей ванне и о том, чтобы лечь в кровать и проспать до вечера.

Через полчаса он уже лежал в огромной кровати на перине; после горячей ванны он почувствовал себя значительно бодрее и вскоре заснул крепким сном. Он выполнил свою миссию, она была с сестрой и в безопасности; насколько он мог судить по первому впечатлению об Александре, она была вполне в состоянии позаботиться о Валентине. Де Шавель мог оставить ее с легким сердцем, он забудет обо всей этой истории и будет спать спокойно.

– Я уж не знала, что и подумать, – говорила Александра. – Ни одного письма за два года. Я уж решила, что ты там развлекаешься и совсем обо мне позабыла. – Она наклонилась и сжала руку Валентины. Они сидели у Александры в будуаре; для столь властной женщины это была слишком женственная комната, полная цветов и картин и уставленная русской мебелью, которую привезла с собой графиня Ирина Прокова в качестве приданого. Валентина лежала на кушетке, а ее сестра сидела рядом. Валентине не хотелось спать, она была слишком счастлива и слишком возбуждена после того, как рассказала Александре свою историю. Она согласилась позавтракать, лишь поддавшись настоянию сестры, но, когда принесли яйца, черный хлеб и шоколад, поняла, что смертельно проголодалась.

– Он не позволял мне писать письма, – рассказывала она. – Однажды я попробовала это сделать, но он нашел письмо, а несчастный, согласившийся отправить его, был выпорот. Я тогда прекратила свои попытки.

– Я всегда его терпеть не могла, – сказала Сандра. – Я говорила отцу, что он негодяй и что ты будешь с ним несчастна. Жаль, что он не выбрал меня!

– Ты бы с ним не справилась, – усмехнулась Валентина. – Ах, сестричка, дорогая, даже ты бы вскоре сдалась. Ты же видела мои плечи…

– Да, видела. – Черные глаза гневно сверкнули. – Если бы он это сделал со мной, я бы его отравила. Ах ты бедняжка! – Она опять улыбнулась, и голос ее смягчился. – Как же, наверное, ему нравилось издеваться над тобой! А затем попытаться толкнуть тебя в кровать того француза, как будто ты обычная уличная девка, – у вас, поляков, очень странное понятие о чести!

– Но ты же тоже наполовину полька, – напомнила ей Валентина. – И ты не можешь этого отрицать. – Этот вопрос был единственным, по которому они не могли договориться.

– Я никто, – сказала Сандра. – У меня нет отечества. Просто я здесь живу и никого не касаюсь. Больше мне ничего не надо.

– Даже если начнется война? – спросила Валентина. – Если мы будем помогать французам в бойне против страны твоей матери? И тогда ты будешь держаться в стороне?

– Да, – ответила Сандра. – Какое мне дело до войны? Чартац далеко от всего этого. Пусть они убивают друг друга, у меня имеются и другие заботы. И у тебя тоже, теперь, когда ты сбежала от этого мерзавца. Скажи мне, – сказала она, как бы между прочим, хотя в глазах мелькнуло явное лукавство, – а почему этот полковник так о тебе заботится? Какой интерес он преследует?

– Никакого интереса. – Валентина покраснела. – Я же тебе все рассказала. И это все. – Она не стала ей рассказывать о том, что произошло в маленькой гостиной Мюрата, потому что Александра никогда в жизни не поверила бы, что он отпустил ее. А если бы и поверила, то он скорее всего даже потерял бы в ее глазах.

– Ну что ж, не хочешь, не говори, я совершенно не собираюсь лезть в твои личные дела, малышка. Ты имеешь право иметь любовника, тебе уже пора понять, что не все мужчины свиньи, есть и вполне даже приличные люди. – Она засмеялась и поднялась.

– Он мне не любовник, Сандра, – возразила Валентина. – Ты его просто не знаешь. Он не похож на других мужчин.

– Ба! Что ты знаешь о других мужчинах, чтобы сравнивать его? Возможно, я его и не знаю, Валентина, но подобных ему я встречала! Такой не станет просто так везти женщину за двести миль. И еще добиваться для нее защиты со стороны императора. Думаю, что ты, кокетка этакая, завоевала его сердце! Но тем не менее я очень благодарна, что полиция берет меня под свое крылышко. У меня предчувствие, что наш очаровательный Теодор попытается отплатить тебе – а поляки с превеликой радостью повесят потомка Суворова, даже если это и женщина!

– Мы в безопасности, – сказала Валентина. – Никто не посмеет нас тронуть. Ох, Сандра, ты не представляешь, как я счастлива! Просто не могу поверить, что я дома, с тобой, что я, наконец, свободна. Просто не верится, что я больше никогда его не увижу! Но что это я все время только о себе и говорю? А как ты? Ты прекрасно выглядишь – ничуть не изменилась. Ты совсем не меняешься, Сандра!

– И ты тоже, – улыбнулась ее сестра. – Может быть, только стала еще красивее. Ну а теперь, когда ты мне рассказала обо всем или почти обо всем – я имею в виду полковника, – поддразнила она сестру, – тебе надо пойти и лечь поспать. У меня есть кое-какие дела по хозяйству, а потом, немного попозже, мне нужно объездить нового жеребца. Никто из этих неуклюжих придурков не может этого сделать. Я тебе его завтра покажу.

– Может быть, я смогу поехать на нем, Сандра…

– Вот уж нет! – сказала сестра. – Этот жеребец завтракает поляками. Тадеуш сломал себе руку, пытаясь с ним справиться, а уж он лучше всех моих людей знает, как обращаться с лошадьми. Ну, у тебя еще будет время на развлечение. А теперь – спать. Вечером мы отметим твой приезд – все втроем: ты, я и твой полковник!

Как Валентина объяснила Де Шавелю, обеденный зал слишком велик и мрачен для троих, а близких соседей, чтобы пригласить к ужину, у них нет. Поэтому Александра распорядилась, чтобы ужин накрыли в бывшем кабинете отца. Это была довольно уютная комната, насколько могла быть уютной комната в средневековом замке; на каменных стенах висели гобелены и персидские ковры. В огромном камине потрескивали большие поленья, а восьмирожковый серебряный канделябр освещал помещение. На столе лежала великолепно вышитая русская скатерть, на которой блестело изумительное столовое серебро, как догадался Де Шавель, тоже русского происхождения, как и серебряные кубки с выгравированными на них суворовскими крестами.

Полковник был одет в простой зеленый сюртук и белые панталоны, и даже Александра не могла не признать, что он необыкновенно хорош собой, хотя такие мужчины были не в ее вкусе – в нем слишком чувствовалась властность, не та жестокая и грубая властность, которая была свойственна ее зятю Груновскому, но какая-то врожденная надменность, несколько раздражающая ее независимую и гордую натуру. Де Шавель подошел и, поклонившись, поцеловал протянутую руку, на которой сверкал перстень с невероятно большим рубином, на шее также сверкало рубиновое колье, на ней было платье такого же насыщенного цвета с глубоким вырезом, подчеркивающее высокую точеную фигуру. Он взглянул в ее черные глаза, и в них блеснул вызов. Может быть, какому-нибудь мужчине и удастся ее приручить, но это будет очень редкий экземпляр, такой же редкий, как и она сама. Ему было трудно поверить, что они с Валентиной являются сестрами, пусть даже только по отцу.

– Вам удалось отдохнуть? – В комнату вошла Валентина, и он подошел к ней и взял ее руку. Целуя ее пальцы, он почувствовал, что они слегка дрожат. На ней было платье из бледно-желтого шелка с газовым, шитым золотом шарфом. Единственным украшением было жемчужное ожерелье, которое мерцало на ней в тот вечер, когда она пришла в дом Мюрата. Она была так восхитительна, что он не мог оторвать от нее глаз, она покраснела под его взглядом.

– Я превосходно себя чувствую, мадам, – сказал он. – Просто поражаюсь, как вы выдержали это путешествие. – Он повернулся к Александре. – Дорога была ужасно утомительной, княжна. Никогда в жизни не знал ничего более прекрасного и сладостного, чем кровать в вашем доме!

– Будем надеяться, что ужин вам понравится не меньше, полковник, – улыбнулась она. – Мы здесь ведем довольно простую жизнь, однако мой покойный отец всегда держал неплохой погреб и кое-чему обучил меня в отношении вин. Прошу вас, садитесь.

Ужин прошел очень оживленно, им подали оленину, приготовленную с различными приправами, и Де Шавель признался, что никогда в жизни не ел ничего вкуснее, даже в лучших домах Парижа. Был большой выбор русских и польских сладостей и превосходных вин. Он обратил внимание, что княжна пила наравне с ним, но это никак на ней не сказывалось. Она была прекрасной собеседницей, остроумной и увлеченной, с тонким чувством юмора, но тем не менее он чувствовал, что она наблюдает за ним и своей сестрой, как львица, имеющая единственного детеныша. Де Шавель хорошо понимал ее – она хотела доставить ему приятное, потому что это было бы приятно и Валентине, и таким образом она выражала ему свою благодарность за то, что он сделал для сестры. Но если бы она только заподозрила его в каком-либо бесчестном поступке по отношению к Валентине, то приказала бы своим людям перерезать ему горло. Окончив еду, они еще немного посидели, потягивая коньяк из тончайших хрустальных рюмок, имеющих форму тюльпана, что прекрасно сохраняло букет напитка, Валентина же пила шампанское.

– Можете курить, если хотите, полковник, – сказала Александра. – Могу предложить вам манильские сигары, оставшиеся после отца. Они не очень хорошего качества, но в отношении всего другого у него был превосходный вкус. Полагаю, что его развитию способствовало состояние моей умершей матушки. – Она откинулась назад и засмеялась, сверкнув белыми зубами.

– Сандра, ты шокируешь полковника, – сказала Валентина. – Он не привык, чтобы о родителях говорили в подобном тоне. Но уверяю вас, так оно и есть. Я помню тот день, когда отец договорился с Теодором о нашем браке, до этого момента мне всегда казалось, что он любит меня. Он был в восторге, просто в восторге. «Это великолепная партия для тебя, – все время повторял он. – А я получу место в Совете». Он не желал слушать меня, когда я пыталась объяснить ему, что не хочу за него замуж.

– И он всегда пытался найти мне выгодную подходящую партию, – заметила ее сестра. – Но, видит Бог, никто из этих господ не засиживался здесь долго и не рискнул сделать мне предложение – я уж об этом позаботилась!

– Ты бы стала лучшей в мире женой для того, кто был бы в состоянии с тобой справиться, – засмеялась Валентина. – Но вот как-то никто из знакомых в голову не приходит. А вам, полковник?

– Нет. – Де Шавель покачал головой и улыбнулся. – Не знаю, кого и предложить, но не сомневаюсь, что этот принц еще ждет вас, но если это вас не обидит, княжна, то уверяю вас, это должен быть не обычный человек!

– Замужество, – сказала Александра, – что такое замужество? Пожизненный контракт с мужчиной, где все преимущества отданы ему! Каждый раз, когда я вижу кого-нибудь из этих богачей, расфуфыренных для того, чтобы завлечь богатую невесту, мне просто хочется плюнуть ему в физиономию! «Ты останешься несчастной старой девой», – обычно говаривал мой отец, – вот увидишь, – но учтите, – сказала она, поднимая свою рюмку, – он меня все же немного побаивался. Он бы никогда не посмел поступить со мной так, как поступил с Валентиной. Я бы прирезала Теодора в первую же брачную ночь, и отец прекрасно знал это. В конце концов он оставил меня в покое, позволив мне жить так, как я хочу. И мне такая жизнь чрезвычайно нравится. Так что мне замужество ни к чему.

– Знаете… – Де Шавель поднял на нее глаза, вино и коньяк подействовали на него сильнее, чем он предполагал, ему не хотелось смотреть на Валентину, ему хотелось разговаривать с сидевшей справа от него женщиной, у которой были такие независимые, не женские взгляды на жизнь. Она совершенно не привлекала его, а весь этот разговор о замужестве слегка разбередил старые раны.

– Знаете, – повторил он, – вы первая женщина, у которой такие же взгляды на этот отвратительный институт, что и у меня. Только мне кажется, что вы неправильно все это себе представляете. Нет, княжна, все преимущества в нем отданы женщине, женщине, обводящей вокруг пальца своих олухов-мужей – не все женщины, конечно, – сделал он жест в сторону Валентины. – Есть и такие мерзавцы, вроде Груновского, но, видит Бог, их не так уж много и уж гораздо меньше, чем женщин, обманывающих и одурачивающих своих мужей. Брак – это для идиотов, княжна. Мы с вами хорошо это понимаем! Давайте-ка выпьем за это!

– За нас, полковник. За разумных! – Александра осушила свою рюмку, она заметила, как побледнела ее сестра при этих словах. – Ты должна выпить с нами, – сказала она неожиданно ласковым голосом. – Свобода гораздо лучше, сестренка, а теперь ты свободна. Мы очень благодарны вам, полковник, мне бы хотелось особо поблагодарить вас за все. Вы привезли мне мою сестренку. Да благословит вас за это Господь.

– Я очень счастлив, – сказал он. – Счастлив, что она в безопасности. Здесь вас никто не побеспокоит. Это я вам обещаю.

– Да, пока крылья французского орла распростерты над нами, нам ничего не угрожает, – сказала Александра. Она наклонилась и погладила Валентину по руке. – Мы обе будем молиться за французскую армию, несмотря на все то, что я говорила тебе о своем нейтралитете.

– Я буду молиться за них непрестанно, – сказала Валентина.

Де Шавель не хотел смотреть на нее, он отвернулся, потому что и вино, и вся обстановка сильно действовали на него, а она сидела совсем рядом. Но что-то заставило его посмотреть на нее, и он увидел, что глаза ее полны слез.

– Я буду молиться за вас, – тихо сказала Валентина. – Чтобы вы вернулись целым и невредимым с этой войны. – Она подняла свой бокал и выпила, глядя ему в глаза. – За победу Франции, полковник!

Они выпили, и затем Александра спросила:

– Как долго вы сможете пробыть у нас?

– Боюсь, что лишь до утра, – ответил Де Шавель. – У меня разрешение лишь на то, чтобы доставить мадам до места назначения, а потом я сразу же должен вернуться. Приказ о наступлении может поступить в любую минуту. Завтра же я должен отправиться назад. Император уже выехал в Труро, чтобы воссоединиться с основными силами.

– Завтра? – спросила Валентина. – Вам надо ехать завтра? Неужели вы не можете пробыть с нами еще один день?

– Ни одного часа, – тихо ответил он. – Уверяю вас, больше всего на свете мне бы хотелось побыть здесь еще немного. Но я солдат, мадам, и не могу делать того, что хочется мне.

– Я не знала, – сказала Валентина. – Я не думала, что это будет так скоро.

– Когда вы отправляетесь в путь? – Александра поднялась. – Мы должны попрощаться с вами.

– Как только рассветет, – ответил он.

– Сандра, – неожиданно сказала Валентина. – Сандра, мне нужно поговорить с полковником наедине. Я хочу поблагодарить его и попрощаться с ним без свидетелей. Ты не оставишь нас?

К его удивлению, ее старшая сестра улыбнулась, на смуглом лице появилось озорное выражение. Она пожала плечами:

– Ну, конечно, сестренка. Прощайтесь без свидетелей. Увидимся завтра на рассвете, полковник, спокойной ночи.

У дверей она обернулась и сказала:

– Сестра устала. Я надеюсь, вы не задержите ее надолго.

Она открыла дверь, и Де Шавель довольно невпопад произнес:

– Можно я налью себе еще этого превосходного коньяка?

– Разумеется. – Валентина отошла от него и приблизилась к камину, неожиданно она повернулась и посмотрела ему прямо в глаза. – Вы, наверное, считаете меня бесстыжей за то, что я так сказала и захотела с вами поговорить наедине?

– Нет, – медленно произнес он. – Но я думаю, это неблагоразумно. Разве вы забыли, что произошло, когда мы последний раз остались вдвоем?

Она покачала головой. Завтра он уезжает. Завтра.

– Мне бы хотелось забыть обо всем, – сказала она. – Мне бы хотелось завтра утром попрощаться с вами вместе с Сандрой и больше никогда не вспоминать о вас. Но я не могу. Что-то между нами произошло.

– Вы ошибаетесь, – возразил он. – Между нами ничего не произошло и не произойдет, сейчас я допью коньяк, и вы, моя милая сентиментальная девочка, пойдете к своей сестре!

Она подошла и посмотрела ему прямо в глаза. Она была неестественно спокойна. Завтра он уезжает. Возможно, она больше никогда его не увидит.

– Я вас люблю, – сказала она. – Я не знаю даже вашего имени. Я полюбила вас еще в тот самый первый вечер, во время приема. Даже потом, когда вы чуть было не овладели мной силой, я хотела отдаться вам. Я и сейчас готова на это, если вы еще желаете этого, любовь моя.

Он не собирался касаться ее, он даже не понял, каким образом она оказалась в его объятиях – он ли потянулся к ней, или она сама прильнула к нему, но в мгновение ока она прижалась к его груди, его губы прильнули к ее губам, он чувствовал, как трепещет все ее тело, и повлек ее к дивану, закрыв глаза, как бы в ослеплении. Теперь не нужно было применять силу, ее желание полностью отвечало его сдерживаемой до этого страсти. Она на секунду оторвалась от него и прошептала снова и снова:

– Я люблю тебя, люблю тебя всем сердцем.

И именно это и остановило его, пока еще не было слишком поздно и она не покорилась ему окончательно. «Я люблю тебя», – было той самой лживой фразой, которую в минуты наивысшего наслаждения шептала ему каждая женщина и которая значила не больше, чем их вскрики и стоны. «Я люблю тебя, мой дорогой», – не раз шептала ему на ухо Лилиан, хотя лишь за несколько часов до этого принимала ласки другого, и он даже не догадывался об этом. Женщины, чьих имен он не помнил, шептали эти слова, отдаваясь ему, и теперь их повторяет эта охваченная страстью девушка. Она была единственной, кому он поверил.

Она открыла глаза и посмотрела на него, голова у нее кружилась, а сердце, казалось, вот-вот разорвется.

– Но почему, – прошептала она, – почему…

– Я не люблю вас. – Он с трудом произнес эти слова. – Я не могу пользоваться своим положением. Вы должны мне быть благодарны за это. Завтра я уеду. Мы больше никогда не увидимся. А теперь, умоляю вас, ради всего святого, идите к себе!

– Мне казалось, что я что-то значу для вас. – По ее лицу бежали слезы, но она не замечала этого. – Я думала, что вы чувствуете ко мне хотя бы частично то, что я чувствую к вам. Я не могу поверить, что вы не…

– Я желаю вас, – сказал он. – Я не могу отрицать этого. – Он довольно резко отстранил ее от себя. Он не мог выносить ее слез, от этой своей слабости он еще не избавился. Это и его чувство чести не позволили ему соблазнить ее. – Вы прекрасны, и я хочу обладать вами. Но это не любовь, Валентина. А вам нужна любовь. Я не могу дать вам ее. Я не способен больше никого любить. Когда-то у меня была жена, я любил ее, и она меня предала. Она изменяла мне с моими же собственными офицерами, с моими друзьями, со всеми, кто подворачивался под руку, – даже с Мюратом. Для меня с любовью покончено. И я не настолько низок душой, чтобы воспользоваться простодушием наивной девочки, как бы ни была она уверена, что хочет этого. А теперь, умоляю вас, идите и ложитесь спать, дитя мое. Забудьте все эти глупые романтические мечты.

– Не могу, – сказала сквозь рыдания Валентина. – Я не могу и не хочу ничего забывать. Если вам когда-то причинили боль, я все понимаю – и сейчас я прощаюсь с вами, и благословит вас Господь, пусть Он сохранит вам жизнь и позволит благополучно вернуться обратно, любовь моя.

Она поцеловала его, и он почувствовал вкус ее слез, затем она ушла. Полковник поднялся и вернулся к столу. Его рюмка с коньяком так и осталась нетронутой. Он залпом осушил ее, а затем, сам не зная почему, со всей силой швырнул в камин.

– Надеюсь, вы хорошо спали, полковник. – Незаметно вошедшая Александра стояла в дверях его комнаты, на ней был костюм для верховой езды, подмышкой она держала черную старомодную шляпу. – Светает, через час, должно быть, взойдет солнце.

– Превосходно, спасибо, княжна. Я не думал, что вы так рано встанете.

– Я почти не спала, мешали рыдания сестры, – тихо сказала она. – Что вы с ней сделали, полковник Де Шавель? Разве она мало страдала?

Он закрыл дверь.

– Садитесь, нам нужно об этом поговорить откровенно. И позвольте заверить вас, прежде чем мы начнем, что я ничего не сделал с Валентиной. Слава Богу.

– Так почему же она так несчастна? – Александра закинула ногу, обутую в сапог, на ногу; на юбке, у нее был большой разрез, так что она могла скакать верхом, по-мужски. – Она мне ничего не говорит, просто лежит и плачет так, как будто у нее сердце разрывается. Вы пытались ею овладеть?

– Да. Но это не то, что вы думаете. Ваша сестра очень красива, княжна. Когда мы впервые встретились, я имел о ней совершенно превратное представление и вел себя так, что теперь мне мучительно стыдно за свое поведение. К счастью, я вовремя понял свою ошибку. Я хотел исправить ее, доставив ее сюда к вам. Вчера вечером она сказала мне, что любит меня.

– Это видно и невооруженным глазом! – резко оборвала она его. – И, позвольте спросить, что вы ей на это ответили?

– Я сказал ей правду, – сказал он. – Для ее же собственного блага. Поверьте мне, это была единственная причина. Я сказал ей, что не люблю ее. Желание – это одно, но любовь – совсем другое. Я сказал ей, чтобы она забыла все, что было с нами.

– Вы меня удивляете, – помолчав, промолвила Александра. – Мне показалось, что вы испытываете к ней какие-то чувства, или, может быть, я ошибаюсь?

– Вы определенно ошибаетесь, если думаете, что это нечто большее, чем просто жалость и уважение, – резко ответил он. – Мне хочется, чтобы вы поняли меня правильно, княжна. Я не являюсь любовником Валентины и не влюблен в нее. У меня нет ни малейшего желания вступать в связь с неопытной девушкой, мечтающей о любви. В подобных делах ваша сестра – совершенное дитя. Она была замужем за мерзавцем, и этим ограничивается ее опыт в отношениях с мужчинами. Я только не хочу причинять Валентине горе, соблазнив ее или разрушив ее веру. И если бы я вчера не сказал ей правды, то сделал бы и то, и другое. Пусть она лучше немного поплачет и затем забудет обо всем. Думаю, она скоро успокоится.

– Вы в этом так уверены? – спросила Александра. – Вы все так хорошо понимаете про женщин, не так ли, полковник? Вчера вечером вы говорили об этом. Обманщицы и лгуньи, дурачащие своих олухов-мужей. Не сомневаюсь, что вы судите по собственному опыту. Но моя сестра не дитя, она женщина. И она любит вас. Это ее первая любовь, боюсь только, как бы она не оказалась и последней. Есть женщины, для которых существует только один-единственный мужчина. Если к ним относится и Валентина, она никогда больше не будет счастлива. Для человека, так хорошо разбирающегося в женщинах, вы, похоже, наломали дров во всей этой истории. И, мой дорогой полковник, мне остается только надеяться, что первый же встретивший вас русский снесет вам башку.

– Благодарю вас за милое пожелание. – Он поклонился ей, она засмеялась и поднялась.

– Вы мне нравитесь, – сказала она. – Жаль, что малышка не в меня – она так и не научилась получать удовольствие от жизни и не очень надеяться на любовь. – Неожиданно ее черные глаза сузились. – Если я правильно вас поняла, мы больше не увидимся?

– Думаю, что нет, княжна, – ответил Де Шавель. – Особенно если сбудется ваше пожелание.

– Но моя сестра действительно может не опасаться Теодора? – спросила она. – Я достаточно хорошо его знаю, он попытается вернуть ее, особенно после того, как ваша армия войдет в Россию. Это злопамятный мерзавец и просто так Валентину не отпустит.

– Я сделал все необходимые распоряжения, – сказал Де Шавель. – Вы с Валентиной занесены в список особ, находящихся под защитой. Пока она находится здесь в имении, граф бессилен что-либо сделать с ней. Это же относится и к вам. Что бы вы ни делали, держите Валентину здесь, пока не завершится кампания.

– А что потом? – спросила она. – Если вы, конечно, победите.

– Разумеется, победим, – заметил он. – Мы вернемся с победой через шесть месяцев, вот увидите. Если мне повезет и я вернусь живым, то я убью этого типа. По крайней мере я чувствую себя обязанным сделать это за вашу сестру, а в вашей семье нет мужчин, которые смогли бы сделать это. Если же я не вернусь, то попрошу это сделать кого-нибудь другого за меня.

– А если император проиграет войну? – тихо спросила она.

– Тогда вам придется обороняться самим, – ответил он. – Не сомневаюсь, что вам удастся дать отпор любому мужчине, княжна. Даже графу Груновскому. Теперь я должен ехать. Солнце уже взошло.

– Я немного провожу вас, – сказала Александра. – Моя сестра спит, я не стану ее будить.

– Лучше не надо, – сказал Де Шавель. – Попрощайтесь с ней за меня. Позаботьтесь о ней. И скажите ей, чтобы она забыла меня.

– Обязательно, – заверила она. – Все сделаю для этого.

– Буду вам очень благодарен, – с серьезным видом сказал он. – Она достойна счастья.

Карета уже ждала внизу, он забрался в нее, привели и большого черного жеребца. Он взбрыкивал и метался, и его могли удерживать лишь два конюха. Де Шавель выглянул из окна кареты и увидел, как в седло взвилась княжна, она держала коня, как натянутую тетиву, сдерживая крепкой рукой. Затем карета и всадница все быстрее и быстрее стали удаляться от дома и направились по дороге от Чартаца. Валентина смотрела на них из окна. Она стояла там до тех пор, пока карета и всадница не превратились в крохотные черные точки, а затем и вовсе исчезли из вида. Глядя на них, она молилась о том, чтобы, несмотря на войну, на мужа и на то, что он не любит ее, он все же вернулся бы когда-нибудь в Чартац.

– Я разделяю вашу точку зрения, граф. Очень вам сочувствую. – Потоцкий качал головой, слушая, что говорит ему разгневанный граф. – Мне очень жаль, но ничего не могу поделать.

Груновский наклонился вперед, он провел двадцать пять минут, ожидая аудиенции с Потоцким, и весь дрожал от злости. Он разозлился еще больше, когда увидел, что причиной задержки был молодой майор из штаба Мюрата, только что вышедший из кабинета.

– Вы хотите сказать, граф, что французский офицер может соблазнить мою жену и сбежать с ней, и я не могу ничего сделать? Я не могу вернуть ее, не могу подать жалобу? Это неслыханно!

– Сегодня утром я принимал майора Мантесана – кажется, вы были здесь, когда он выходил от меня, – и он дал мне другую трактовку того, что произошло, она значительно отличается от вашей. Полковник Де Шавель отвез вашу жену к ее сестре в Чартац и оставил ее там. Он также сообщил мне, что обе дамы находятся под защитой французской полиции. Наш план, мой дорогой граф, прямо скажем, провалился. И если вы при этом лишились своей супруги, то мне вас жаль. Мы потеряли шанс, который больше никогда не получим. И мне страшно подумать, что произойдет, если вся эта история дойдет до Наполеона. Майор сообщил мне, что тот пока еще ни о чем не знает. Все было проделано из рук вон плохо. – Глаза его смотрели холодно. – Вам следовало бы предупредить меня, что ваша жена способна нас предать. Я бы никогда не доверился ей.

– Я поверил в ее патриотизм. И в ее любовь к сестре. Мне и в голову не могло прийти, что она станет предательницей. И за это, – сказал граф, – ее следует наказать. Вы можете пренебречь тем, что здесь задета моя честь, что мне угрожали в моем собственном доме и забрали из дома мою служанку и вещи моей жены без моего согласия – вы можете смириться со всеми этими возмутительными поступками и велеть мне сделать то же самое, а как быть с изменой? Ее предательством Польши? Она разве всегда будет под защитой Франции?

Потоцкий открыл небольшую табакерку из золота с эмалью и взял две щепотки табака, немного помедлил, затем чихнул, прикрывшись платком.

– Всегда – это очень долго, – сказал он. – Нам следует проявлять терпение. Через неделю-две наполеоновская армия вступит в Россию. А мы пока не будем забывать графиню и ее сестру.

Груновский поднялся.

– Официально мы ничего не можем сделать. Но неофициально, граф… вот если бы я взял нескольких своих людей и поехал бы с ними в Чартац, чтобы поговорить с женой…

– Вас арестуют, как только вы вернетесь, и я тут же отрекусь от вас! – бросил ему Потоцкий. Его совершенно не волновали личные мотивы, но он был страшно раздосадован провалом их плана соблазнить Мюрата и тем, каким образом этот провал ударил и по нему. Молодой майор был чрезвычайно вежлив, однако тверд. Он очень тактично рассказал Потоцкому обо всей этой интриге, сделав вид, будто лично уверен, что господин Потоцкий ко всей этой истории не имеет ни малейшего отношения, хотя Французская разведка и убеждена в обратном; он также достаточно определенно намекнул, что замешанная в этом деле дама находится под защитой одного из наиболее влиятельных людей Франции, имеющего неограниченный доступ к императору.

Первым желанием Потоцкого было немедленно же покарать предательницу, однако же он посоветовал возмущенному супругу, руководствующемуся чисто личными мотивами, проявить терпение. Он должен подождать, ему придется подождать. Более чем вероятно, этот полковник в ближайшие месяцы будет убит или ранен, скорее всего во время военной кампании бдительность со стороны официальных органов в Польше ослабнет, и тогда они смогут разобраться с двумя женщинами в отдаленном поместье. Но только лишь при условии, что мстительный Груновский не станет действовать раньше времени. Иначе он все испортит.

– Вы не сделаете ничего подобного! – сказал Потоцкий. – Вы этим добьетесь только того, что их обеих отошлют во Францию, где мы их в жизни не сможем достать. Вы, граф, отчасти виноваты в том, что произошло. Вы переоценили свою жену, и я не могу не признать этого. Вы и в дальнейшем допустили ошибку, позволив ей в ту ночь отправиться к Мюрату и тем самым сбежать. Но я не обвиняю вас, как это делают другие, уверяю вас! А теперь мы должны затаиться.

Пусть все позабудут об этом скандале. Пусть все считают, что вы потеряли свою жену, а вы ждите моей команды.

– Я прошу вас только об одном, – сказал Груновский. – Дайте мне слово, что, когда придет время заняться ею, вы поручите это дело мне. И только мне, я сделаю то, что сочту нужным. Это мой долг, долг мужа.

– Обещаю, что поручу это вам, – заверил графа Потоцкий. – Когда мы получим возможность наказать графиню за измену, я сам пошлю за вами. А пока вам необходимо примириться с ситуацией.

Груновский встал и поклонился.

– В соответствии с вашим распоряжением я не стану ничего предпринимать, пока вы мне не скажете.

– Прекрасно. – Граф протянул ему руку. – Имейте терпение, – добавил он тихо, – и мы сможем за все отплатить.

Глава 4

Три понтонных моста пересекли Неман, саперы сверху налаживали каркасы, чтобы можно было положить деревянное покрытие. Вся эта работа заняла несколько недель, и после того, как понтоны были закончены, они несколько дней просто отдыхали, купаясь, рыбача и развлекаясь с польками, которые просто осаждали их лагерь. Мосты были сделаны великолепно и могли выдержать полмиллиона человек, их лошадей, артиллерию и обозы, которые понадобятся, чтобы все это переправить в Россию.

Утром двадцать четвертого июня они ждали под жарким летним солнцем. Среди саперов бытовала примета, что до начала наступления никто не должен ступать на мост, пока по нему не пройдет авангард. В течение нескольких недель, пока строились мосты, здесь было полно солдат. Лагеря росли по берегам реки, как грибы после дождя, – палатки, хижины, бивуаки, кибитки, лошади, артиллерия и груды провианта и амуниции. Здесь были и солдаты, и квартирмейстеры, и артиллеристы, и повара, и связные, и хирурги с санитарами, а штабисты прибывали в своих экипажах и занимали самые удобные помещения. Это было вполне в духе штабных офицеров и всех приближенных к генералитету, всех, кто редко бывает на поле сражений, что и вызывает к ним в армии всеобщую ненависть.

Здесь были также женщины и дети, чье присутствие вносило еще большую сумятицу в огромный табор. По ночам горели костры и слышались песни, некоторые солдаты убегали с польками, но их чаще всего ловили и расстреливали на месте. Кирасиры, стрелки, польские уланы, императорские гренадеры, Седьмой, Десятый и Четырнадцатый артиллерийские полки, военная полиция и обозы, корпус военных врачей – это лишь часть полков самой большой и победоносной армии в мире. Здесь были люди с юга и севера, с запада и востока, а также из центральной части Франции, все они говорили на разных наречиях и с трудом понимали друг друга. Здесь были люди всех народностей, оказавшихся под французским владычеством, – итальянцы, сербы, шотландские и ирландские эмигранты, поляки и некоторое количество предателей-англичан, к которым присоединились двадцать тысяч враждебно настроенных пруссаков и тридцать тысяч ненадежных австрийцев, принудительно рекрутированных Наполеоном.

Утром двадцать четвертого, через два часа после рассвета, три колонны двинулись к берегу Немана и остановились у трех мостов. Это был кавалерийский полк, один полк кирасиров маршала Гуше и два пехотных полка корпуса маршала Нея. По сигналу, поданному из центральной колонны верховым офицером в яркой кирасе и кивере с красным плюмажем, первые лошади и солдаты вступили на понтонные мосты. Те, кто находился сзади, приветствовали их громким криком. Сначала крик был нестройным и неуверенным, однако по мере того, как ручеек перешел в широкий поток, крик становился все дружнее и громче. Он катился и достигал передовых отрядов, грохоча, как гром. Солнце поднималось все выше, и люди под своими плотными мундирами обливались потом, под их размеренным тяжелым движением потрескивали мосты, которые сверху слегка заливала вода. До темноты двадцать тысяч человек и тысяча лошадей пересекли границу с Россией. Вторжение началось.

Де Шавель в последние три дня передвигался в составе наполеоновской свиты; Наполеон встретил его весьма холодно по возвращении из Чартаца. Он был полностью осведомлен о причине отсутствия главы разведывательной службы, и известие о том, что его предполагаемые союзники в Великом Герцогстве шпионят за ним, в сочетании с подробностями дурацкой интриги, в которую оказались втянуты Мюрат и какая-то женщина, были причиной его дурного настроения, которое он не замедлил излить на Де Шавеля.

– Надеюсь, вы сами не путаетесь с этой графиней Груновской, – сказал Наполеон, глядя на полковника жесткими, как камни, глазами, свинцовый блеск которых свидетельствовал о том, что император был готов взорваться. Де Шавель ответил быстро и спокойно:

– Эту даму нацелили не на меня, сир. Я просто помешал всей этой интриге и предоставил несчастной наше покровительство. И уверяю вас, оно ей действительно нужно.

– Всем что-то нужно от нас, – раздраженно сказал император. – От нас все время что-то требуют, требуют и требуют, а стоит нам самим обратиться с какой-либо просьбой – то они сразу в кусты!

Его злили австрийцы, посмевшие отказать ему в дополнительных силах и средствах для ведения русской кампании. А учитывая то, что он разбил их в пух и прах при Ваграме, а затем женился на эрцгерцогине и оказывал поддержку австрийскому императору, поскольку тот стал его тестем, их неблагодарность возмущала его до глубины души. Все ненавидели его, завидовали ему и открыто лебезили перед ним, а стоило ему только отвернуться, кусали за пятки, как трусливые дворняжки. Он породнился с Габсбургами, но знал, что все равно не может доверять им. Равно, как и собственной жене – она была глупа и легкомысленна, на свое несчастье, он слишком хорошо видел, что она из себя представляет, однако испытывал потребность в чьей-нибудь поддержке, кроме поддержки своих солдат. Он больше времени стал проводить со своим сынишкой, стремясь получить от этого общения любовь и тепло, чего и не ждал уже от своей супруги. Только лишь Мария Валевская была рада ему и никогда ни о чем его не просила и ни в чем не упрекала. Он по-своему любил ее, однако этого ему было мало. В постели она была робка и сдержанна, вся в плену предрассудков, и в конце концов, когда она попросила его отказаться от" этого аспекта их взаимоотношений, чтобы ее не мучали больше угрызения совести, Наполеон согласился без особых сожалений. Теперь ему была нужна не бывшая любовница, а жена, императрица, которая поддерживала бы его и до его возвращения правила Францией. Даже Жозефина, которую он обожал со всей силой слепой страсти, интриговала против него и заводила любовников, пока он воевал. И у него не было ни малейшего желания сочувствовать графине Груновской или еще кому-либо.

– Прекрасно, – бросил он. – Дело закончено. Вы распорядились, чтобы за Груновским велось наблюдение? И за всей его компанией? Включая и Потоцкого – похоже, что вообще никому нельзя доверять!

– Все сделано, сир, – сказал Де Шавель: – А теперь мне бы хотелось обратиться к вам с просьбой.

– Я занят, – холодно ответил император. – Если это просьба личного характера, советую вам обратиться с ней в другое время.

– Это личная просьба, сир, – сказал Де Шавель. – Но позвольте обратиться с ней именно сейчас, потом будет поздно. Мне бы хотелось вернуться в свой полк.

Наполеон внимательно посмотрел на него.

– Вы просите разрешения вернуться на поля сражений? Вы хотите воевать под командованием Нея?

– Да, сир. Здесь я закончил свою работу. В России мои услуги не понадобятся. Я год выполнял эти обязанности, а теперь прошу вас позволить мне опять участвовать в сражениях.

– Гм, – вполголоса заметил император. – Довольно необычно слышать, что кто-то желает участвовать в сражениях, а не увиливает от них. Скажите мне вот что, Де Шавель! Только пусть это будет правда, чистая правда, не надо меня обманывать!

– Хорошо, сир, я скажу вам правду, обещаю. Что вы желаете знать?

– Как вы считаете, только ответьте мне от чистого сердца, – мы победим?

Вопрос поразил Де Шавеля, но он был еще больше поражен, когда увидел бледное лицо императора с запавшими глазами, в которых светилась тревога и которые напряженно всматривались в его глаза в надежде обрести уверенность. «Как вы считаете, мы победим?» Это было невероятно.

– Я удивил вас, – неожиданно сказал Бонапарт. – Вижу это по вашему лицу, полковник. Я и сам себе удивляюсь. Сам я уверен в этом – не хочу, чтобы вы меня превратно поняли. Я сам верю в победу. Но все вокруг меня шепчутся, сомневаются… Я хочу знать, что думают солдаты, именно они имеют для нас основное значение. Ответьте мне. Вы предвидите победу?

– Да, сир. – Де Шавель ответил не раздумывая. – Я почти четырнадцать лет служу под вашим командованием. Я сражался и в Египте, и в Италии; и во всей Европе. Я ни разу не видел, чтобы вы проиграли сражение. Вы одержите победу над царем так же, как и над другими своими противниками. Ваша армия знает это. Как вы сказали, сир, основное значение имеют солдаты. А они пойдут за вами хоть на край света.

Наполеон поднялся, лицо его осветилось радостью; как всех итальянцев, его легко можно было тронуть до слез, и слезы стояли в его глазах, когда он протянул руку Де Шавелю.

– Я освобождаю вас от ваших обязанностей, Де Шавель. И приказываю вам быть при мне под командованием маршала Нея. Благодарю вас. Когда армия говорит таким голосом, нас может ждать только победа.

Через три дня после того, как передовые части перешли Неман и вступили в Россию, прибыл Наполеон и его штаб. С ним были Мюрат и его любимец маршал Жино, служивший в качестве его адъютанта с итальянской кампании 1789 года. Наполеон ехал на своем сером коне; ветеран многих войн, он провез Императора по всей Европе, и многие видели его в дыму сражений. Теперь прославленный серый конь приближался к центральному понтону, сопровождаемый кавалькадой маршалов и штабных офицеров, чьи яркие мундиры и богато убранные лошади резко контрастировали с маленьким человечком в темно-сером полевом сюртуке и черной треуголке с кокардой Французской Империи, восседающим на просто, по-солдатски оседланном коне.

Кавалькада вступила на мост в полной тишине. Де Шавель был вместе со штабными офицерами императора. Под ним вздрагивал от нетерпения прекрасный гнедой жеребец. Кроме стука копыт наполеоновской лошади по деревянному мосту, ведущему в Россию, и позвякивания уздечек не было слышно ни звука. Это был простой и одновременно необычайно торжественный момент. Он длился всего несколько минут, затем тронулась головная колонна. Как только Наполеон достиг противоположного берега, со стороны ожидающих его войск раздался громкий приветственный крик, прокатившийся над их головами, как раскаты грома. Де Шавель следовал непосредственно за маршалом Даву, и когда они тоже вступили на русскую землю, Даву обернулся и посмотрел на него. Это был человек небольшого роста, очень спокойный и уравновешенный до тех пор, пока не вступал в бой.

– Думаю, во всем мире не найдется человека, который бы мог так одерживать победу над собственными войсками, как император, – сказал он. – Только послушайте, можно подумать, что он уже выиграл войну!

– В нем что-то есть, – согласился Де Шавель. – Все, кому приходилось сражаться вместе с ним, обожают его. Вот и все. Я бы пошел за ним хоть к черту в пекло.

– Да, да, – сказал маршал, – именно это вы сейчас и делаете, друг мой. И мы все. Да поможет нам Бог!

Ближайший город был Ковно, говорили, что там стоит небольшой русский гарнизон, а в Вильно располагался штаб Александра. В Вильно французская армия встретится с россиянами, чтобы одержать, как предполагалось, свою первую серьезную победу в этой войне.

Огромная масса людей, животных и телег медленно начала свой путь, и с каждой милей менялся характер местности. Де Шавель двигался вместе со своим отрядом Императорской Гвардии, насчитывающей теперь пятьдесят тысяч мужественных и опытных воинов, и ей одна армия в мире не могла сравняться с ними, ими командовали такие великие люди, как Ней, Мюрат, Даву и Ланне.

В первые дни долгого перехода Де Шавель почувствовал, как к нему возвращается прежняя бодрость духа при мысли о предстоящих схватках. Во время своей службы в разведке он стал циничным и вялым, теперь же, чувствуя под собой доброго коня, а позади первоклассных солдат, он опять был бодр и полон надежд. Война не пугала его, он не боялся ни ранений, ни смерти. Он бы пошел за императором к черту в пекло и вступил бы в схватку с самим дьяволом.

В его отряде служил майор, выпускник академии святого Кира, у него было совершенно невероятное имя Мария Жак Макдональд, и он являлся родственником прославленного маршала и потомком эмигрантской католической секты, которая нашла убежище во Франции после неудачного восстания против протестантов почти семьдесят лет назад. Де Шавелю нравился этот молодой человек, он был отважен, дисциплинирован, принимал участие во многих войнах, включая разгромную войну в Испании, где служил под командованием маршала Султа.

Майор пришпорил своего коня, чтобы догнать полковника, и они поехали неспешной рысью. Солнце нещадно пекло, и пыль, проникая под плотные мундиры, раздражала глаза и забивала ноздри, отчего вся колонна из людей и животных беспрестанно чихала.

– Чертовски жарко, – сказал Де Шавель. Он обтер лицо платком. – Скорей бы добраться до Вильно. Думаю, мы в Ковно получим от авангарда кое-какую информацию.

– Должны, – согласился майор. – Скажите мне, полковник, и долго мы будем ехать по такой дороге? Ужасно безрадостный здесь ландшафт.

– Не знаю, – ответил Де Шавель. – Кажется, потом будет лучше.

– Надеюсь, – сказал майор. – А то не видно ни деревца, ни кустика, даже травы для лошадей нет – просто пустыня. Чем-то напоминает мне Испанию.

– Очевидно, эта страна произвела на вас сильное впечатление, – сказал полковник. Его начинали раздражать постоянные воспоминания офицера о той единственной кампании, в которой он не принимал участия. – Советую вам позабыть о ней. Император довольно болезненно относится к той войне – вам бы следовало знать это!

– Я это знаю слишком хорошо, месье, – сказал майор Макдональд с каменным выражением лица. – Все, кто сражался в этом проклятом месте, ненавидят даже его название. По крайней мере те, кому удалось вернуться живым. Но, к сожалению, вынужден повторить – эта местность напоминает мне ее. Такая же голая, без природных ресурсов. Надеюсь, это не остановит нас. Вы тоже так думаете?

Де Шавель ответил не сразу. Скептическая нота на фоне победных фанфар коробила его, а он был особенно чувствителен к любому проявлению сомнений; поскольку оно шло в первую очередь от самого Наполеона. Да еще Даву, сказавший там, при переправе через Неман: «Да поможет нам Бог». И теперь этот воин, участник единственного проигранного Наполеоном сражения, тоже проявляет пораженческое настроение.

– Я бы на вашем месте вернулся к своим солдатам, – посоветовал Де Шавель, и майор, отдав честь, повернул коня и занял свое место в колонне.

Первого июля император вошел в старинный город Вильно, где его главный противник – русский царь – находился лишь за несколько дней до этого. Жара, отсутствие воды и корма в этой голой местности стоили его армии невероятных потерь в двадцать тысяч лошадей за несколько дней после переправы через Неман.

И русские не стали их ждать, чтобы сразиться с Неем в Ковно или с самим Наполеоном в Вильно. Они просто-напросто забрали с собой все запасы еды и фуража и подожгли все то, что не сумели унести, а сами отступили в глубь страны.

– Александра! Прибыл нарочный? – крикнула Валентина, подбегая к лестнице, – она только что вернулась с верховой прогулки. Уже три дня они ожидали новостей, и Валентина просто не могла пребывать больше в неведении. Она извела свою сестру, которая в конце концов заявила, что если та еще раз спросит ее о нарочном, она сойдет с ума. Слезая с лошади, Валентина видела, что один из конюхов уводит в конюшню взмыленного и покрытого пылью коня.

– Александра! Александра! Ты где?

Она на минутку задержалась у лестницы и увидела, как из кабинета выходит сестра.

– Он здесь. Иди сюда и прочитай все сама.

Александра протянула замызганную и смятую польскую газету; привезший ее человек целую неделю скакал из Варшавы, сейчас он находился в людской, где ему дали поесть.

«Императорская Армия находится на расстоянии пятидесяти миль от Москвы, здесь, как сообщается, их поджидают основные силы русских под командованием Кутузова, чтобы дать бой. Войска его императорского величества потерпели большие потери, поскольку в битве под Смоленском, где русские потеряли пятьдесят тысяч солдат, тридцать тысяч французов остались на поле боя…»

Валентина отбросила газету и закрыла лицо руками.

– О Господи! Тридцать тысяч! Он погиб, Сандра, я знаю, что он мертв! – Она села и зарыдала.

– Не говори глупостей, – резко оборвала ее Александра. Она подняла газету и прочитала ее. Затем опустилась на колени перед сестрой. И ласково обняла ее.

В последние три месяца Валентина жила только тем, что ждала новостей о войне с Россией, проводя бессонные ночи в мыслях о человеке, которого любила. Каждое утро Александра находила ее разбитой, с запавшими глазами после проведенных в молитвах и слезах бессонных ночей. Время не излечило эту безнадежную страсть к человеку, отвергнувшему ее чувства. Сначала Александра смеялась над ней и упрекала ее за отсутствие гордости и здравого смысла. Но теперь она признала, что ни насмешки, ни уговоры не действуют на сестру в ее страданиях. Оставалось только утешать и успокаивать ее. Ее слова, сказанные в то утро полковнику, оказались пророчеством. Для некоторых женщин существует только один-единственный мужчина. Единственная любовь. И это случилось с Валентиной. Она полюбила с такой глубиной, что Александра просто не могла понять этого, она могла понять страсть, но сила чувства Валентины, ее тоска по Де Шавелю открыли для нее нечто новое. Мучительная любовная тоска, потребность отдавать всю себя. другому человеческому существу были чужды ее собственной природе. За исключением ее отношения к родной сестре. Она никогда не могла страдать из-за мужчины так, как Валентина. В душе она желала ему смерти и проклинала за то, что он вторгся в жизнь ее сестры и сделал ее несчастной.

– Послушай меня, – сказала она. – Я не верю, что твой полковник погиб. Он даже не ранен, я точно знаю.

– Откуда ты можешь знать? – спросила Валентина. – Нет, Сандра, на этот раз я не ошибаюсь. Мое сердце подсказывает, что с ним что-то случилось. Я уверена в этом. А это сражение под Москвой – от какого числа газета?

– От двадцатого сентября. Неужели ты не видишь, что она недельной давности – сражение уже было давным-давно! Валентина, полмиллиона человек сражалось на стороне Франции – ну почему твой полковник должен быть одним из тридцати тысяч?

– Не знаю, – сказала Валентина. Она сложила газету и уронила ее на пол. – Не знаю, где и как это произошло. До этого времени я боялась за него, но не была уверена. А теперь уверена. Оставь меня одну, Сандра. Ну пожалуйста.

– Хорошо. – Сестра поднялась. Она стояла и смотрела на Валентину. – Это все так нелепо, малышка. Я тебе это уже говорила и не стану повторять сейчас. Если он погиб, то пройдет несколько месяцев, может быть, даже год или больше, прежде чем ты сможешь узнать это наверняка. Неужели до тех пор ты так и будешь сидеть и горевать, а ведь жизнь проходит! Я ничего не могу поделать с тобой. И видит Бог, я ничего не могу сделать для тебя. Могу только оставить тебя одну, если ты этого хочешь.

Валентина сидела в одиночестве до самой темноты. Она не плакала и не шевелилась; уверенность в том, что Де Шавель убит или смертельно ранен, была слишком велика, чтобы она могла позволить себе найти облегчение в слезах. За последние три месяца донесения не менялись: армия Наполеона все дальше и дальше продвигается в глубь России без серьезных стычек с противником. Болезни и постоянные набеги казаков стоили французам огромных потерь. Русские поджигали свои собственные города и деревни, отравляли воду и уничтожали урожай, чтобы ни один колосок, ни одна травинка, ни один кусочек свежего мяса не достались захватчикам.

Даже из той скудной информации, которая до них доходила и которая подавалась в благоприятном для Франции свете, было очевидно, что кампания Наполеона проходит далеко не так, как планировалось. Валентину не очень волновал исход войны, но каждая стычка с противником представляла собой угрозу для человека, которого она любила, любой слух о случаях дизентерии или тифа среди французских войск рисовал в ее воображении страдающего от тяжелой болезни и умирающего Де Шавеля. Бездеятельная жизнь в Чартаце была для нее мучительна, дни, тянувшиеся медленно и спокойно, просто сводили ее с ума; все то, что она так раньше любила – длинные пешие и верховые прогулки, вышивание и чтение, общение с сестрой, теперь ничего для нее не значили. Она вела пустую, бессмысленную жизнь в то время, как все вокруг кипело и бурлило, а Де Шавель сражался на войне и, возможно, уже падал, сраженный русской пулей, пока она сидела здесь в безопасности и безделии.

По крайней мере, до сих пор не было крупных боев, но вот тридцать тысяч пали под Смоленском, а когда писалось это сообщение, французская и русская армии стояли лицом к лицу перед решающей битвой за Москву.

Но теперь уже все позади. Мертвые лежат непохороненные на поле боя, победа или поражение решены, а она так ничего и не знала о результате сражения. Впервые интуиция подсказывала ей, что Де Шавель убит, и она не сомневалась, что предчувствие не обманывает ее. Когда в комнату вошла Яна, Валентина не подняла головы и не сказала ни слова, горничная с тревогой посмотрела на нее и зажгла свечи, затем задернула шторы и подбросила дров в затухающий камин.

– Уже пора ужинать, мадам, – напомнила она. – Ее светлость спрашивает, не спуститесь ли вы к столу?

– Нет, Яна, – покачала головой Валентина. – Сегодня у меня нет аппетита. Увижусь с сестрой завтра утром.

– Я слышала, что было сражение, – сказала Яна, она с тревогой смотрела на хозяйку.

– Да, теперь уже два сражения. И были большие потери.

– А полковник, мадам?… – осмелилась задать она вопрос.

– Нет возможности узнать это, – медленно произнесла Валентина. – И пока я сижу здесь, я никогда этого не узнаю. Я решила, Яна. Я не могу больше здесь оставаться и возвращаюсь в Варшаву.

Седьмого сентября рано утром началась Бородинская битва, которая должна была определить судьбу Москвы. Началась она артиллерийским обстрелом из шестисот французских пушек. За последнее время погода испортилась, дожди превратили дороги в черное месиво, и несчастные голодные лошади скользили и спотыкались, повозки без конца застревали в чавкающей грязи. Последнюю часть пути пушки пришлось буквально тащить на себе измученным солдатам, боевой дух упал, люди часто срывались и раздражались, даже маршалы.

Даву и Мюрат без конца ссорились, они никогда особенно друг друга не любили, и различие в характерах между суровым храбрым солдатом и безрассудно-заносчивым королем-гасконцем являлось причиной их по-детски бессмысленных и злобных стычек. Император был мрачен и страдал от бессонницы. В то сентябрьское утро он был немного простужен, его немного знобило.

Местность была болотистой с небольшими кочками, слева виднелась поблескивающая лента Москвы-реки. Бородино, расположившееся неподалеку, было обычной деревней; русские силы оценивались в двадцать тысяч, причем у них было больше пушек и более крупного калибра, чем у французов. Они окопались в редутах справа от дороги, ведущей на Москву, позиции их защищались небольшими перелесками, невысокими холмами и коварными болотами.

В течение нескольких часов: артиллерия обеих армий обстреливала позиции друг друга, грохот стоял невыносимый, и во французских окопах осталось не так уж много человек, получавших удовольствие от этой увертюры к спектаклю, в котором им вскоре предстояло сыграть главные роли. Ни в одной из стран, где приходилось воевать французам, их путь не был столь тяжелым. Когда майор Макдональд сравнивал Россию с Испанией, он был введен в заблуждение изнуряющей жарой; тогда еще не было ни бесконечных дождей, ни мух, ни болезней, тогда еще хватало питьевой воды, а люди и лошади не погибали тысячами. На пути французской армии не было ни еды, ни крова – русские крестьяне уходили или уводились своей собственной армией, деревни поджигались, и всюду небо было черным от дыма горящих домов и полей. Не было животных; тех, кого не успели увести, убивали и бросали гнить на дорогах, часто трупы сбрасывали в реки, и отравленная вода тоже становилась смертельным оружием. А по ночам, когда люди были измотаны и голодны, на них совершали молниеносные налеты казаки, так что вконец измученные французы были фактически лишены сна. Отставших или отбившихся солдат находили с перерезанным горлом, часовые выходили на дежурство по двое или по трое, опасаясь кинжальных набегов русских отрядов, которые наносили удары и тут же скрывались, прежде чем французы успевали открыть огонь.

Не было ни одного серьезного, хорошо подготовленного сражения, в которых так преуспели французы, у них не было возможности излить свое раздражение и злость на постоянно отступающего противника, и отсутствие настоящих боевых действий сказывалось на дисциплине. Из полумиллиона человек, переправившихся через Неман в тот жаркий день два месяца назад, лишь сто восемьдесят тысяч сейчас были в состоянии воевать.

Остальные умерли от болезней, были убиты партизанами или же погибли под Смоленском. Там русские войска опять отступили с огромными потерями после кровавой схватки, прежде чем Наполеон смог нанести им сокрушительный удар.

Тысячи солдат дезертировали, но их вылавливали и убивали русские.

Но все же в сердце французской армии сохранились отборные войска. Император держал их в резерве во время сражения под Смоленском.

На рассвете с русских позиций раздались звуки сигнальных труб, возвещавших о начале, наступления со стороны французов, и первые шеренги французских войск двинулись по неровному полю к небольшим редутам, основные же силы сосредоточились против наиболее укрепленного редута в центре поля. В день боя над полем бушевал сильнейший ветер.

Де Шавель в то утро вывел свои войска против главного укрепления, его штурмом руководил маршал Ней, один из лучших офицеров, под началом которых приходилось служить Де Щавелю. Это был человек с трудным и вспыльчивым характером. Сын бочара из Эльзаса, чья крепкая коренастая фигура и квадратное лицо с грубыми чертами выдавали крестьянское происхождение, по характеру был человеком действия, тевтонское начало которого странным образом сочеталось с французским темпераментом. Он с радостью выполнял любое приказание, каким бы сложным оно ни было, в бою был смел до безрассудства, за ним солдаты шли в огонь и в воду. Но переживая по поводу своего происхождения, он всюду подозревал неуважение или насмешку, а также не отличался особым политическим чутьем.

Де Шавель восхищался им и хорошо его понимал. Ему больше нравился обидчивый отважный генерал, чем не менее храбрый Мюрат. Только накануне вечером Мюрат спросил его, не желал ли бы он вернуться в Данциг к маленькой графине, затем засмеялся и пошел дальше. Де Шавель редко вспоминал о Валентине, за исключением тех случаев, когда он чувствовал потребность в женщине, и тогда перед ним в воображении возникало именно ее лицо и тело. Он бы отдал душу за то, чтобы держать ее в своих объятиях, но это было просто желание, а не любовь, для любви в его сердце не осталось места.

Непонятно почему, но шутка Мюрата сильно обидела его. Она неожиданно напомнила о его жене Лилиан, о том, как накануне крупных сражений он обычно писал ей длинные письма, полные любви и нежности, как будто она была для него каким-то талисманом, предохраняющим от гибели в бою. Мюрат когда-то был ее любовником, возможно, в глубине души он так и не простил его, равно как и всех остальных, кто пользовался благосклонностью его жены.

Возможно, именно поэтому ему не понравилось замечание о Валентине, и он был рад, что в этот решающий день он находился под командованием Нея, а не короля неаполитанского. У него возникло предчувствие, что это его последний в жизни бой, и он чувствовал себя совершенно спокойно. Он не боялся смерти, но и не искал ее, как когда-то, и был готов встретить ее спокойно и с безразличием. Это самое подходящее настроение для любого солдата – спокойное принятие того, что этот день будет его последним днем. Во время артподготовки он проверил своих солдат, распил бутылочку вина с майором Макдональдом. Они сдружились за последнее время и были вместе, когда получили приказ штурмовать главный редут.

Снова и снова поднимались из окопов солдаты, но яростный огонь русских отбрасывал их назад, затем противник перешел в контрнаступление. Утром началась яростная рукопашная схватка, которая продолжалась весь день, пока наконец французы не прорвали первую линию обороны, затем вторую, третью, и редут пал. Именно в последние двадцать минут штурма капитан Николаев выскочил из окопа и бросился на французского офицера, ведущего своих солдат на штурм последнего укрепления. С мгновение они стояли лицом к лицу, и Де Шавель с силой опустил руку с саблей, которая вонзилась в живую плоть, но, налетев на кость, вылетела из его рук.

За мгновение до смерти Николаев успел разрядить свой пистолет прямо в грудь противнику; Де Шавель увидел красную вспышку и почувствовал дикую боль.

К концу дня был взят редут на левом фланге, и с правого редута русские отвели свои войска, однако в результате яростной контратаки русские опять взяли центральный редут. Поздним вечером маршал Ней возглавил последнюю атаку, и редут был взят.

На израненной земле лежали груды тел, некоторые погружались в вонючую трясину болот. Тела погибших лежали и в окружающих рощицах, и среди обгорелых руин Бородино. Поле было усеяно развороченными пушками и трупами лошадей. Больше всего их оказалось на склонах холма, где располагался основной редут и сейчас развевался французский флаг. Захват этого бастиона обошелся французам в чудовищно дорогую цену, самую дорогую за всю войну.

В своем шатре Наполеон сидел склонив голову и мысленно подсчитывая свои колоссальные потери. Наступили сумерки, скрывая страшную картину сражения, и в это время по полю начали двигаться санитары и оставшиеся в живых солдаты в поисках раненых, нередко из жалости убивая тех, кого нельзя уже было спасти.

Майор Макдональд сам, вместе с санитаром обнаружил тело Де Шавеля, на котором сверху лежал труп пехотинца. Под ним был убитый русский капитан. Земля пропиталась кровью, и никто из них не стонал и не шевелился.

– Он мертв, месье, – сказал санитар, наклонившись к полковнику и дотронувшись до его развороченной груди и руки. – В него стреляли с расстояния не больше фута, а потом еще кто-то нанес ему удар саблей.

– Есть сердцебиение? Нет? – спросил Макдональд.

– Очень слабое, нет смысла вытаскивать его отсюда, – ответил санитар. – Он уже почти труп. Оставьте его, месье. Я слышу, как вон там кто-то стонет – можно я пойду туда?

– Да, иди, – сказал майор. Он наклонился и попытался найти хоть какие-то признаки жизни в неподвижном теле своего полковника. Уже почти совсем стемнело, и скоро будет невозможно пройти по полю назад, пробираясь сквозь окровавленные тела.

Повинуясь какому-то импульсу, он поднял Де Шавеля и взвалил его себе на плечи. Если он и умрет по дороге к лагерю, то это не будет иметь для майора никакого значения. Ничто не будет иметь для него значения после этого жуткого дня, когда он потерял стольких друзей и не менее трех четвертей своих солдат. Но майор не мог допустить, чтобы человек, которого он полюбил и которым восхищался во время всей этой проклятой кампании, остался гнить здесь, как дохлая собака, на покрытом грязью поле.

Полевые госпитали были забиты до отказа ранеными и умирающими, и врачи работали при свете факелов. Звуки и запахи были невыносимы.

Макдональд отнес полковника к ближайшей палатке, и хотя он был закаленным в боях ветераном и не раз видел страшные последствия сражений, но его чуть не вывернуло, когда он оказался внутри. Весь земляной пол был покрыт стонущими и кричащими от боли людьми, стоял тошнотворный, как на скотобойне, запах крови, среди раненых двигались санитары, пытающиеся перевязать страшные раны. В дальнем конце два военных хирурга в окровавленных фартуках при мерцающем свете факелов оперировали за столом, под которым грудой лежали отрезанные руки, ноги, ладони, как в лавке мясника. К майору подошел санитар.

– Месье, у нас нет места. Стоит только вынести покойников, как опять приносят раненых. По-моему он уже готов…

– Скорее хирурга, – крикнул ему Макдональд. – Быстрее, черт возьми, – заорал он, когда тот попытался ему что-то сказать. – Не спорь со мной, или я тебе голову оторву! Веди сюда хирурга!

Он осторожно положил полковника у входа в палатку, рядом лежал мертвый кирасир, и Макдональд вытянул его за ноги наружу и оставил там. Похоронные команды собирали трупы и сваливали их в мелкие траншеи. Это единственное, что они могли сделать, физически невозможно было нормально похоронить тысячи трупов, разбросанных на поле и в лесах.

Он положил Де Шавеля на место кирасира и опустился перед ним на колени, через минуту к ним подошел хирург, вытирая руки о свой окровавленный фартук.

– Майор, двадцать человек ждут, когда я прооперирую их…

– Осмотрите этого офицера, – сердито произнес Макдональд. – Мне кажется, сердце еще бьется. Его любит император. Его необходимо спасти!

– В таком случае постараюсь. Но похоже, что он мертв. – Врач разрезал окровавленный мундир и увидел страшную рану, черную от запекшейся крови. Он поморщился и склонил голову к левой стороне груди, стараясь уловить стук сердца. Через секунду он выпрямился и поднял веко на пепельно-сером лице.

– Ну? – спросил майор.

– Он еще жив, – ответил врач. – Просто невероятно, до чего выносливо бывает человеческое тело. У него в груди пуля – да и правая рука мне не нравится – сильный сабельный удар, сейчас трудно сказать, повреждена ли кость. Необходимо извлечь пулю и прочистить рану. Санитар! Быстрее бинты и корпию! – Он повернулся к Макдональду. – Боюсь, не сможем донести его даже до операционного стола, – сказал он. – Он потерял слишком много крови, и эта пуля застряла где-то рядом с сердцем. Но когда я закончу с тем, что у меня сейчас на столе, я посмотрю, что можно здесь сделать. Сообщите, пожалуйста, мне его имя и звание, если он – такая большая шишка, мне необходимо будет внести данные в список жертв.

– Полковник Де Шавель, Императорская Гвардия, – сказал майор. – Я вернусь сюда через час.

– Лучше через два. Постараемся сделать все возможное.

Прошло больше двух часов, когда врач послал санитара посмотреть, жив ли еще полковник, и, к его величайшему удивлению, тот сообщил, что жив и даже приходит в себя. Они положили его на простой деревянный стол, скользкий и черный от крови, и сняли с него мундир. У них кончился опий, который они использовали для обезболивания, а свой скудный запас коньяка хирург приберегал для тех, кто находился в полном сознании. Де Шавель лежал без движения, меж зубов ему вставили кожаный ремень, чтобы он не прокусил язык. Тело и лицо его были серо-пепельного цвета.

Хирург извлек пулю капитана Николаева, что-то бормоча себе под нос, – она засела действительно лишь в нескольких дюймах от едва бьющегося сердца. Быстро осмотрев искалеченную правую руку, он обнаружил, что раздроблена кость. Он слишком хорошо знал, что такое гангрена при подобных ранениях, и не хотел полагаться на волю случая. Если полковнику и удастся выжить после ранения в грудь, то он умрет через несколько дней от гангрены.

Хирург отнял руку по самое плечо. Когда среди ночи в госпиталь явился майор, при нем был приказ, подписанный самим Неем, о переводе полковника Де Шавеля из полевого госпиталя в расположение штаба, если он еще жив. Когда Макдональд увидел, что с ним сделали, он от всего сердца пожалел, что не оставил своего друга умирать на поле боя.

– Так вы абсолютно уверены, что она приезжает в Варшаву? – спросил граф. Посланец, который привез в Чартац газету, кивнул. Граф уже несколько недель платил ему за то, чтобы он подробнейшим образом доносил ему обо всем, что он увидит или услышит в Чартаце, и это последнее сообщение чрезвычайно его заинтересовало.

– Я слышал, как графиня спорила с сестрой, – рассказывал посыльный. – Она говорила: «Я поеду в Варшаву, чтобы узнать, что происходит, – если он погиб, я хочу об этом знать точно. Я просто умру, если останусь здесь!»

– Ага, – воскликнул граф, – а что на это ответила княжна?

– Она очень сердилась, – ответил тот. – И сказала, что если графиня уедет из имения, то пропадет. В конце концов они поссорились, и я слышал, как графиня сказала: «Я еду. Мне все равно, что будет со мной. Я еду в Варшаву, а если понадобится, то я поеду и в Россию, чтобы его найти!»

– Прекрасно, – сказал граф. – Молодец. На, возьми. – Он отсчитал четыре монеты и протянул их посыльному. – А теперь ты должен сделать следующее – возвращайся в Чартац и поселись где-нибудь поблизости. Как только услышишь, что графиня собирается в дорогу, сразу же извести меня. А сам оставайся следить за ее сестрой.

«Я поеду в Россию, чтобы его найти». Значит они все-таки любовники, этот французский полковник и его жена. Теодор не знал, что такое ревность, он лишь испытывал бессильную злобу от того, что у него похитили то, что принадлежит ему и только ему. И еще от того, что его жена настолько влюблена в того человека, что готова покинуть свое убежище и броситься на его поиски. Даже в Россию. Это было совершенно дикое решение и совершенно не похоже на Валентину. Всегда такая спокойная и уравновешенная, даже, когда он избил ее, она сохраняла самообладание. Его больше всего злило то, что она лишилась его из-за страсти к французишке. Что же он такого сделал, чтобы пробудить в ней ответное чувство, страсть, которой так и не удалось вызвать у нее графу? Он испытывал невыносимое унижение при этой мысли, и лишь поразительная новость, сообщенная его шпионом, дала ему надежду отомстить за себя.

Она уезжает из Чартаца. Несмотря на сестру, несмотря на данное своему любовнику обещание, Валентина возвращается в Варшаву. Он улыбнулся про себя и немедленно отправился в дом графа Потоцкого.

– Я же говорил вам, что надо проявить терпение, – сказал Потоцкий. – Со временем мы с ней разберемся. Честно говоря, я и не ожидал, что это время наступит так скоро. Как только она выедет за пределы своего имения, она в наших руках!

– Предлагаю взять небольшой отряд – человек десять – и арестовать ее самому, – сказал Теодор. – А затем я отвезу ее к себе во Львов, где и исполню приговор. Никто ни о чем и не узнает.

Потоцкий сомневался. Он знал, что, если позволить графу увезти свою жену в отдаленный замок во Львове, то наказание будет намного суровее, чем назначит любой суд. Он медлил с ответом, думая о том, что будет лучше – позволить ей бесследно исчезнуть или же подвергнуть себя опасности со стороны французов, когда им станет известно, что ее выдали мужу. В настоящий момент положение Франции было неясным – известия из России приходили противоречивые, да и то с большим опозданием. То и дело возникали слухи о кровопролитных сражениях, затем сообщали, что убили царя или он просит о мире. В последний раз пришло известие о победе французов под Бородино, но невероятной ценой. Нельзя еще было сказать, чем окончится вся эта война и стоила ли она всех тех страшных жертв, которые пришлось заплатить Наполеону. Потоцкий решил в деле с Груновскими занять нейтральную позицию. Возможно, ему еще придется объяснять французским военным властям, что случилось с любовницей и протеже полковника Де Шавеля.

– Я поручаю вам произвести арест, – сказал он. – Я вам это обещал и не нарушу своего слова. Но вы должны будете доставить ее в Варшаву, чтобы она могла предстать перед судом. Ее дело рассмотрит военный трибунал, и ее скорее всего отправят в Любинскую тюрьму. Граф, ваша жена – изменница и должна понести за это наказание, причем в соответствии с законом. Вы не можете казнить ее, а не то будут говорить, что ее единственным преступлением была супружеская неверность. Вы должны это понять.

Граф не ответил. Он встал, глядя на невозмутимую физиономию политикана, понимая, что если он вступит в пререкания, то его вообще отстранят от этого дела.

– Вы боитесь французов, – наконец произнес он.

– Я не могу о них забывать, – сказал Потоцкий. Он не стал говорить о том, что намерен оставить Валентину Груновскую в живых до тех пор, пока не узнает, что произошло с Великой Армией – вернутся ли они победителями или же побегут под натиском неприятеля. Она может несколько месяцев посидеть в Аюбинском остроге, а затем они уберут ее без лишнего шума, когда поймут, что о ней забыли или лишили своего покровительства. – Жаль, что мы не можем заманить в ту же ловушку и ее сестру, – заметил он. Он всю свою жизнь ненавидел русских, и существование богатой княжны Суворовой в Чартаце уже давно вызывало у него и других членов Сейма сильное раздражение.

– Почему же? – улыбнулся Груновский. – Уверяю вас, как только она узнает об аресте сестры, она начнет ее искать. Мы схватим их обеих!

– Отлично, – улыбнулся в ответ своей тонкой злой улыбкой Потоцкий, поднимаясь и показывая, что разговор окончен. – Прощайте, мой дорогой граф. Буду ждать от вас вестей.

– Вы их получите, когда я привезу в Варшаву свою жену, – тихо сказал Теодор.

– Мадам, умоляю вас – не надо ехать! – Яна выполнила все приказания своей хозяйки, упаковав ее вещи и приказав заложить карету, которой не пользовались со дня смерти их отца. Теперь же она упрашивала Валентину со слезами на глазах подождать, пока с охоты не вернется княжна.

– Нет, – твердо сказала Валентина. – Ты прекрасно знаешь, что она меня не пустит. Я отправляюсь в путь через полчаса, а она не вернется до темноты.

Каждый раз, когда она говорила о своем возвращении в Варшаву, начиналась страшная ссора с Александрой, и наконец та заявила, что если сестра не откажется от своей затеи, то она будет вынуждена держать ее в Чартаце силой. Чтобы успокоить ее и выиграть время, Валентина притворилась, что подчиняется ей, она больше не заговаривала о том, чтобы отправиться на поиски Де Шавеля, и не читала по двадцать раз на дню сообщения о ходе военных действий. Она не показывала своих страхов и так хорошо играла роль, что даже Александра решила, что она поумнела и старается забыть полковника. И только Яна, слышавшая каждую ночь доносившиеся из комнаты хозяйки рыдания, знала, что та не отказалась от своего плана найти человека, которого она любит. Теперь же, одетая в простой дорожный плащ и капор, Валентина ждала, когда подадут карету. Она не позволила Яне сопровождать ее, и это еще больше расстроило горничную.

– Ну как вы будете путешествовать одна? – причитала она. – Как может дама отправляться в такой путь совершенно одна, если не считать этого мальчишку и кучера? Так нельзя, мадам, так не положено! Позвольте мне поехать с вами!

– Нет, Яна, – сказала Валентина. – Я хочу путешествовать как можно незаметнее. Если кто-нибудь и охотится за графиней Груновской, то они ожидают увидеть ее с прислугой и горничными, никто не подумает, что она станет разъезжать одна. Ты останешься дома и отдашь моей сестре вот это письмо.

– Она убьет меня, – простонала Яна. – Она запорет меня.

– Нет, – возразила Валентина. – Я объяснила ей, что ты ни в чем не виновата. Она не тронет тебя, Яна. Иди и взгляни, готова ли карета.

Она не боялась; впервые после многих недель пассивного ожидания Валентина чувствовала, что в ней пробуждается жизнь. Напряжение, которое потребовало от нее притворство перед сестрой, совершенно измотало ей нервы, а размеренная жизнь в Чартаце стала невыносимой. Интуиция подсказывала ей, что Де Шавель серьезно ранен или даже убит. Ее поддерживала решимость выяснить, что с ним, и для этого она поставила себе еще более невероятную цель, узнав о которой, Александра пришла в совершеннейшее неистовство.

Она поедет в Россию. Варшава была лишь первым шагом на ее опасном и трудном пути, средством добыть хоть какую-нибудь достоверную информацию о положении французской армии, о погибших, и если среди них она не найдет Де Шавеля, то последует в Россию вслед за наполеоновской армией. Если он жив, то она будет с ним, если ранен – станет ухаживать за ним, если погиб, то убьет себя на его могиле. Это был бы простой и страшный поступок, поступок, на который могла решиться только отчаявшаяся женщина, и никакие уговоры и угрозы Александры не могли заставить ее изменить свое решение.

Она подошла к двери и крикнула – ей не терпелось отправиться в путь. По лестнице поднялась Яна и сообщила, что карета готова. Путешествие займет почти неделю; форейтору Кадору было всего семнадцать, но тем не менее она дала и ему, и старому кучеру по пистолету, чтобы защищаться от грабителей в дороге и на постоялых дворах, она не взяла с собой денег – только драгоценности, которые зашила под подкладку своего дорожного саквояжа. Кадору дали несколько крон, чтобы оплачивать еду и гостиницы.

– Прощай, Яна. Ведь письмо у тебя? Хорошо. Отдай его сестре, как только та вернется. И не бойся, она тебя не тронет.

– Мадам, мадам, – крикнула ей вслед Яна, – а что, если вас схватит граф?

– Не схватит, – сказала Валентина. – Я постараюсь прислать вам записочку из Варшавы.

Спустя несколько минут карета мчалась по той же дороге, по которой более четырех месяцев назад ехал Де Шавель, а она стояла у окна и молила Бога, чтобы он вернулся к ней. С того утра она сильно изменилась, постоянная тревога способствовала ее повзрослению. Она поняла, что значит испытывать физическое влечение, настолько сильное, что она была не в состоянии заснуть, поняла, что значит безграничная, приносящая сладостные муки нежность. Валентина поняла, что такое любовь, и все это сделало ее женщиной. Когда она уверяла Яну, что граф не сможет схватить ее, она не лгала. У нее тоже был пистолет, и она пустит его в дело, если он только попытается сделать это.

Глава 5

Граф находился в пути уже три дня с тех пор, как выехал из Варшавы, его сопровождало двенадцать человек. Он отправился в дорогу, как только получил известие от своего шпиона из Чартаца, и они уже проверили две грязные придорожные гостиницы, правда, пока без результата. Очевидно, она ехала медленно, и они встретятся лишь через день-два. В письме сообщалось, что она поехала одна, лишь в сопровождении двух слуг. Ее сестра не поддалась искушению сопровождать ее, иначе бы ему сообщили об этом. А жаль! Было бы интересно встретиться с Александрой, имея при себе ее арестованную сестру.

Эту ночь Теодор и его люди провели под открытым небом, отказавшись от сомнительного уюта последней из придорожных гостиниц. Он выслал вперед одного из своих людей, чтобы тот посмотрел, не прибыла ли его жена в гостиницу, которая была следующей на их пути, и через час после рассвета он вернулся на взмыленной лошади. Он соскочил с лошади и подбежал к графу. Это был здоровенный парень, некогда служивший в войсках Польских улан и уволенный оттуда за воровство. Граф специально выбрал его и некоторых других, подобных ему, для подобной работы. Он опустился на колено и снял шапку.

– В ближайшей гостинице есть женщина, – сказал он. – Я видел карету, потом зашел купить что-нибудь поесть, пока поили мою лошадь. Хозяин – старый грязный еврей… – он отвернулся и с презрением сплюнул. – Я спросил, кому принадлежит карета, и он ответил, что даме, которая едет в Варшаву. Они только приехали.

– Это, должно быть, она, – прошептал граф. – Далеко отсюда?

– Если ехать быстро, то не больше часа езды, хозяин. Я ехал дольше, потому что было темно, но мы доберемся туда за час. Они еще спят.

– Молодец, – похвалил граф. – Надеюсь только, что ты не задавал слишком много вопросов и не спугнул их. Если они уехали, то я тебя повешу. Прикажи седлать лошадей!

Гостиница представляла собой двухэтажное деревянное здание с примыкающими к нему конюшнями; приблизившись, граф увидел стоявшую перед. домом карету без лошадей. Из трубы шел дымок, говорящий о том, что в гостинице есть люди. Он велел своим людям спешиться, и они подошли к дому пешком. Граф сам открыл дверь и вошел, внутри было темно и душно, воздух был пропитан запахом прокисшего вина, немытого тела и несвежей еды. Он поморщился и выругался себе под нос. У огромной печки на коленях стоял какой-то человек и совал туда поленья, в помещении стояли лавки и колченогий стол с замызганной столешницей, земляной пол был усеян клоками соломы. Граф двигался так тихо, что человек ничего не услышал, он подкидывал дрова в печь и бормотал что-то на своем языке. Граф приставил револьвер к его виску.

– Ни звука, – тихо сказал он, – или я вышибу тебе мозги. Встань и повернись ко мне.

Хозяин гостиницы оказался немолодым человеком, его седые космы свисали из-под круглой шапочки и смешивались с такой же седой бородой. Он с ужасом уставился на незнакомца. Многие годы и столетия преследований научили его и все его несчастное племя опасаться неожиданностей. Для всех них они обычно означали насилие и смерть. Они с женой уже тридцать лет владели этой жалкой гостиницей, их часто грабили, им угрожали и чаще обманывали, чем платили, однако по крайней мере они были живы и не умирали с голоду. По одежде он понял, что перед ним дворянин и возблагодарил Всевышнего, что это не какой-нибудь грабитель с большой дороги. Он упал на колени и поклонился, коснувшись головой пола.

– В чем дело, господин! Что мы такого сделали?

– У тебя здесь остановилась женщина, – сказал граф.

– Да, да, – ответил старик. – Дама. Она приехала вчера.

Глаза его расширились от ужаса, когда он увидел, что в комнату входят еще несколько вооруженных человек. Во главе их был громила с большим кнутом в руке, и хозяин постоялого двора узнал его – этот человек приходил накануне.

– Где она? – спросил граф. Он приготовился ударить старика ногой, чтобы тот не отвлекался.

– Наверху, господин. У нас здесь только одна комната. Ее двое слуг – в заднем помещении.

Теодор повернулся к бывшему улану.

– Убей их, – приказал он. – Закопай их, затем возьми карету и сожги ее.

Старик со стоном согнулся в поклоне.

– Пан, у меня жена, – запричитал он, – слабая немолодая женщина, она спит там же, где и эти люди. Умоляю вас, не сделайте ей ничего плохого – она будет молчать, она ничего плохого вам не сделает – позвольте, я ее сначала разбужу, пан, пан, умоляю вас… – Он обхватил графа за ноги и сделал попытку поцеловать их. Однако получил удар ногой в лицо, от которого отлетел в угол комнаты.

Граф почувствовал раздражение и отвращение.

– Кто-нибудь заткните глотку этому жалкому псу. – Он стал подниматься по узкой лестнице в комнату Валентины.

С того момента, как она покинула Чартац, путешествие было сплошным кошмаром. В первый же день раскололось колесо, и на его ремонт ушло четыре часа, карета, накренясь набок, стоила на обочине, а она взад и вперед ходила по пыльной дороге, ожидая, когда можно будет продолжать путь. В тот день они не смогли доехать до постоялого двора, и ей пришлось спать в карете, наутро она так окоченела от холода и неудобной позы, что еле двигалась. В первой гостинице она побоялась спать, помня, что Де Шавель провел ночь у нее под дверью, поскольку хозяин гостиницы и его сын показались ему подозрительными. В этой же гостинице у нее было одно желание – сбросить одежду, кинуться на кровать и спать, спать, спать. Валентина завернулась в плащ, спрятала под матрас пистолет и легла. Она не слышала, как, открываясь, скрипнула дверь. Она спала, повернувшись головой к крохотному оконцу, и на ее лицо падал бледный свет зарождающегося дня. Граф двигался по комнате, как кошка, в правой руке сжимая пистолет, и желание пристрелить ее, пока она спит, было так сильно, что он чуть не уступил ему. Он даже не представлял, что способен ненавидеть женщину так сильно, как ненавидел сейчас свою жену. В этой жалкой комнатушке ее красота была особенно разительна, лицо ее как бы светилось и казалось ему не похожим на то, что он помнил. Она изменилась, а причиной этого была ее любовь к французу, любовь заставила ее покинуть свое убежище и броситься в руки своего злейшего врага его!

Он мысленно представлял, что скажет ей при встрече, однако теперь от злости не мог произнести ни звука, не мог найти подходящие слова, чтобы разбудить ее. Ему вообще трудно было заставить себя заговорить с ней. Он наклонился и с силой ударил ее по лицу. Валентина потеряла сознание, не просыпаясь, не издав ни звука.

Она пришла в себя от боли, которую чувствовала в руках – открыв глаза, она увидела перед собой пол, голова ее свешивалась с кровати, она хотела пошевелить руками, чтобы избавиться от болезненной судороги, однако они были связаны у нее за спиной. Валентина с усилием села и, оказавшись лицом к лицу с мужем, закричала от ужаса.

– Да, – сказал он охрипшим от злобы голосом; руки его еще дрожали – связывая ее, пока она лежала оглушенная и беспомощная, он с усилием сдержал себя, чтобы не накинуть веревку ей на шею. – Да, – повторил он, – ты не ошибаешься. Это твой супруг, приехавший за тобой.

– Убей меня, – попросила Валентина. – Я поклялась, что скорее убью себя, чем позволю тебе дотронуться до меня.

Он наклонился и ударил ее по лицу.

– Ты шлюха и изменница, – сказал он. – Только открой рот еще раз, и я заткну его кляпом и не выну до тех пор, пока не приедем в Варшаву!

Теодор заставил ее встать и набросил на нее плащ, затем потащил ее вниз по лестнице и выпихнул на улицу. Там его уже ждали слуги, один из них держал за поводья оседланную лошадь. Из гостиницы не раздавалось ни звука: кучера и Кадора убили, пока они спали, а жену хозяина раздели и бросили там же, обернув ее голову нижней юбкой. Ее муж висел неподалеку на дереве, рубаха его вся была покрыта кровью от ударов кнута, , полученных от улана как свидетельство его нелюбви к жидам вообще, а также за то, что тот пытался помешать им насиловать свою жену. Бандит держал под уздцы оседланную лошадь, за пояс у него был заткнут окровавленный кнут.

Когда граф вывел к ним свою пленницу, никто не проронил ни слова. Она была молода и красива, и было похоже на то, что слухи о ее побеге с любовником соответствуют истине. Бывший улан спешился и помог хозяину усадить Валентину на лошадь, слуги привязали ее ноги к стременам, а поводья обвязали вокруг шеи животного, граф не позволил связать ей руки впереди, чтобы она могла править лошадью. Улан сам попросил сделать это, поскольку при такой посадке пленница могла легко потерять равновесие, сама же женщина ничего не говорила, она смотрела перед собой, гордо вскинув голову.

– Возьми ее лошадь, – приказал граф. – Она не должна с тобой разговаривать, ты понял? Если она произнесет хоть одно слово или начнет доставлять неприятности, положи ее поперек седла лицом вниз. А теперь – по коням! Мы должны быть в Варшаве к концу недели!

Путь в Варшаву занял три дня, граф требовал, чтобы ехали как можно быстрее, и Валентина была настолько измучена, что с трудом стояла на ногах. Они спали под открытым небом, устраиваясь лагерем в более менее подходящем месте, потом Валентине развязывали руки и давали поесть и попить под присмотром бывшего улана. Он внимательно наблюдал за ней во время всего этого безумного пути по бездорожью, который выматывал даже крепких мужчин, она же ни разу не пожаловалась и не дрогнула. Пленница ни о чем не просила, когда давали еду, она ела, не сопротивлялась, когда ей опять связывали опухшие и растертые до крови руки перед тем, как отряд укладывался на ночлег, она хранила презрительное молчание. Этот здоровенный детина впервые в жизни видел, чтобы женщина вела себя с таким достоинством. Служба в армии научила его уважать мужественных людей, и, возможно, это осталось его единственным человеческим чувством из многих, утраченных во время службы.

На вторую ночь, когда граф уснул, да и остальные лежали, сморенные усталостью, Валентина проснулась от того, что он наклонился над ней, и безумно испугалась. Он закрыл ее рот своей рукой и прошептал:

– Не кричите, пани. Я не сделаю вам ничего плохого. Но так же нельзя спать.

К ее удивлению, она почувствовала, что он развязывает ее руки, затем он отошел.

– Утром мне придется вас снова связать, – вздохнул он.

– Если твой хозяин узнает, что ты это сделал, ты и сам знаешь, что будет, – прошептала она.

– Я вижу, что он делает с вами, пани, – проговорил он. – Я проснусь раньше него, не волнуйтесь. Если все время руки связаны, то они начинают сохнуть. Я видел, что происходило с нашими людьми в Испании после того, как эти грязные испанцы держали их связанными несколько дней, – они становились калеками. – Вспомнив об этом, он сплюнул в темноту. – А теперь спите, завтра тяжелый день. – В его душе прекрасно уживалось и изнасилование пожилой еврейки, и избиение старика, и этот благородный жест по отношению к мужественной польской пани. Он ненавидел своего хозяина и восхищался этой пани, что бы она там ни сделала.

Все было очень просто. Каждую ночь он подкрадывался к Валентине и освобождал ее от пут, чтобы она могла нормально спать, каждое утро он снова завязывал ей руки, но перед тем, как сесть на лошадь, он опять отпускал веревки, чтобы они не сильно стягивали руки и не причиняли такой боли. В последнюю ночь их путешествия Валентина протянула руку и коснулась его.

– Ты помогал мне, – сказала она. – Но почему? Ты очень рисковал из-за меня. Как мне отблагодарить тебя, а, может быть, ты сделаешь для меня и еще кое-что?

Он слегка приподнялся, затем лег опять.

– Это все, что я могу для вас сделать, – подумав, ответил он. – И мне ничего не надо. – На прошлой неделе он дал мне двадцать плетей ни за что. Я рад, что смог помочь вам, пани, вот и все. Но больше я ничего не могу для вас сделать.

– Если бы ты помог мне сбежать, – сказала Валентина, – мы можем разогнать их лошадей и вернуться в мой дом. Там мы будем в безопасности, там нас никто не посмеет тронуть. Я дам тебе сто золотых.

Дело было безнадежным, но она хотела использовать последний шанс на спасение… Этот человек проявил к ней доброту, и было ясно, что он без особой охоты слушается своего хозяина. Хотя мысль о том, чтобы отдать себя на милость такому зверю, вызывала у нее ужас, все же это было лучше, чем находиться в руках у Теодора.

Улан задумался. Сто золотых. Это целое состояние, он мог бы купить землю, построить дом. И для этого надо лишь разогнать лошадей, чтобы их не смогли догнать, и уехать с этой пани. Это казалось достаточно просто. Если только они не разбудят своим шумом остальных.

– Ты сделаешь это? – еще раз повторила Валентина. – Сто золотых. Моя сестра даст тебе даже больше. Подумай только – это совсем нетрудно!

– Сидите тихо, – прошептал он. – И ни звука. Я пойду оседлаю наших лошадей – нет, я, пожалуй, возьму коня хозяина – он самый резвый! Затем по моему сигналу вы выберетесь отсюда и приблизитесь ко мне, а когда мы уже будем в седле, я выстрелю из пистолета и распугаю остальных лошадей. Но не двигайтесь, пока я не подам сигнала!

Была ясная лунная ночь, и она хорошо видела, как он поднялся и, согнувшись почти пополам, стал красться между спящими. Лошади были стреножены и паслись ярдах в пятидесяти около больших деревьев. Улан уже выбрался из лагеря и подбирался к ним, когда одна из лошадей подняла голову и заржала. Валентина откинулась назад и закрыла глаза, боясь взглянуть на то, что происходит. Но снова стало тихо, и через секунду она подняла голову и увидела, как высокая фигура двигается среди лошадей. Абсолютно бесшумно он скрылся в тени деревьев.

Через несколько минут она помчится обратно в Чартац, и очень многое будет зависеть от того, насколько быстро граф сообразит, что произошло. В течение первых ста – двухсот ярдов они будут представлять из себя прекрасную цель. Она на секунду закрыла глаза и стала молиться.

– О Боже, позволь ему сделать это. Пожалуйста, умоляю Тебя, дай мне убежать от него.

– Кто там? Выходи, а не то всажу в тебя пулю! – раздался громкий голос графа.

Валентина вздрогнула, затем почувствовала, как все ее тело слабеет, как будто ее хватил удар. Бывший улан крикнул в ответ:

– Это я, хозяин. Мне показалось, что кто-то ходит около лошадей!

– Никто там не ходит! – рявкнул граф. – А где твоя пленница… ну если ты только позволил ей уйти… – Он подошел к ней, и она увидела, как блеснул в его руке пистолет. Она лежала, не двигаясь, глаза ее были открыты, но она не смотрела на него. Она вообще не смотрела на него с самого начала их путешествия. – Завтра мы будем в Варшаве, – сказал он. – Если бы Потоцкий не задумал отдать тебя под суд, то я бы оставил тебя здесь, привязав к дереву. Может быть, через месяц кто-нибудь и нашел бы тебя. Шлюха. – Он медленно произнес это ругательство, затем пихнул ее ногой.

Бедная графиня увидела, как тот человек подошел к графу сзади, на мгновение ей показалось, что он держится как-то странно, и она подумала, что он хочет оглушить графа, но поняла, что ошиблась, когда вместо этого он низко поклонился и сказал:

– Все в порядке, хозяин. Простите, что побеспокоил вас.

– Уже светло, можно ехать, – неожиданно заявил Теодор. – Все уже выспались. Ну-ка поднимайтесь, отправляемся прямо сейчас. А она поедет со мной, – добавил он. – Подготовь-ка ее.

Когда граф отъехал, бывший улан наклонился над ней. При свете луны он увидел, что она плачет.

– Не повезло, – прошептал он. – Теперь уже ничего не получится.

Он связал ее и отнес к лошади.

– Не плачьте пани, – прошептал он. – Это его еще больше разозлит. Ему нравится смотреть на чужие мучения. Я ничем уже не могу вам помочь.

– Так, – сказала Александра. – Так что случилось с моей сестрой? – Она сидела в небольшом кабинете, в том самом, где они ужинали с Де Шавелем накануне его отъезда. Она откинулась на спинку кресла, сжав руки и глядя на стоящего перед собой человека сквозь полуприкрытые веки. Последний раз она видела его, когда он более месяца назад привез газету. По обе стороны от него стояли Янош и Ладислав, ее старшие лакеи, и держали его за руки.

Его поймали около дома и стали допрашивать. Однако Ладиславу его объяснения показались не очень убедительными, и он сообщил о нем княжне. Ей удалось добиться от него признания, что он поселился в имении и платит одной семье, чтобы те приютили его, а в тот самый день, когда уехала ее сестра, он отправил одного из них с каким-то письмом.

– Так, значит, ты за нами шпионишь? – мягко спросила Александра.

Человек покачал головой, он посерел от страха.

– Нет, ваша светлость, нет, клянусь вам!

– Да, ваша светлость, – передразнила она. – Кто платит тебе, чтобы ты шпионил за нами? Кто послал тебя шпионить за моей сестрой? Если не ответишь, то прикажу выколоть тебе глаза, – добавила она. – Вот этим. – В горящем камине лежала кочерга, его глаза уставились на нее, затем буквально выкатились из орбит от ужаса.

– Граф Груновский, ваша светлость. Я не хотел, но он заставил меня – он мне угрожал…

– Представляю, как тебе пришлось тяжело, – с издевкой произнесла она. – Чего он хотел от тебя? Отвечай, а не то плохо будет. И видит Бог, я сама прижгу тебя кочергой!

Он с воплями бросился перед ней на колени.

– Граф приказал мне сообщать обо всем, что я увижу или услышу здесь. Я передал ему, что графиня собирается поехать в Варшаву. Он отправил меня обратно и велел смотреть в оба и известить его, как только она тронется в путь. Я это и сделал, ваша светлость. Клянусь вам, больше ничего. Я был слишком напуган, чтобы не повиноваться ему!

– Значит, ты известил его, когда она уехала, – сказала Александра. Она наклонилась вперед, ее раскосые глаза сверкали, как алмазы.

– Да, ваша светлость, – заныл он. – Я послал ему сообщение. Думаю, он собирается захватить ее силой.

– Вот именно, – подтвердила она и вдруг опустила руки. – Должно быть, она сейчас в его руках. И почему ты еще здесь, Иуда? Почему ты не поехал за своей наградой?

– Мне велели шпионить за вами, – признался он. – Они собираются вас схватить тоже, если вы попытаетесь поехать за ней. О Господи, ваша светлость, смилуйтесь надо мной! Я не мог ослушаться его!

– Достаточно, – оборвала его Александра. – Янош, уведи отсюда эту тварь и перережь ему глотку!

Княжна встала и налила себе вина, не обращая внимания на вопли шпиона, которого выволакивали из комнаты. Теодор схватил Валентину, она в этом не сомневалась, и была благодарна судьбе, что инстинкт подсказал ей не бросаться сразу же в погоню за сестрой. Тогда она бы тоже оказалась в их руках.

Теперь же, пока он ждет сообщения от своего соглядатая, она может заняться поисками сестры. Александра снова и снова проклинала себя за то, что отправилась в тот день на охоту и оставила Валентину одну, она также не переставала проклинать и того несчастного француза, из-за которого сестра решилась на столь безрассудный поступок.

Она одним глотком осушила бокал и снова наполнила его. Уже прошло четыре дня с тех пор, как уехала сестра. Если она в руках графа, то он, вероятно, отвезет ее во Львов, если, конечно, не убил по дороге. Это будет зависеть от того, где он ее перехватит. Если он нашел ее в одной из придорожных гостиниц, то хоть кто-то должен был видеть похищение. И таким образом она сможет узнать, куда они поехали. Александра приняла решение. Она дернула за шнур звонка, появился лакей, красивый рослый парень лет двадцати восьми; еще несколько месяцев назад она собиралась сделать его своим любовником, но потом приехала Валентина. Щадя чувства сестры, она отложила свое намерение. Сейчас она даже не могла вспомнить его имени. Она крикнула ему:

– Вели моим горничным уложить для меня кое-какую одежду и оседлать коня. Со мной поедут Янош и Ладислав, скажи им, чтобы куда-нибудь дели труп этого мерзавца и подготовились к отъезду. Мне нужно взять с собой воды и продовольствия на неделю, и пусть они возьмут с собой оружие. Поторопись!

Через два часа она отправилась в путь, ее черный конь скакал впереди резвым галопом, покрывая милю за милей. Александра всего за два дня добралась до гостиницы, где граф настиг Валентину. Там было очень тихо. Увидев обгоревший остов кареты, Александра спрыгнула с коня и вбежала в раскрытую дверь. В доме было тихо, казалось, там никого нет, огонь в печи погас, и когда она дотронулась до нее, то почувствовала, что та совсем остыла. В кухне, позади она увидела засохшие пятна крови на полу, а спустя секунду услышала, как кричит Янош, который пошел посмотреть вокруг дома. Он нашел две совсем свежие, небрежно вырытые могилы. Александра приказала ему раскопать их, она не верила, что Валентина погибла. На Теодора не похоже, чтобы он так быстро с ней разделался и сразу же закопал. С Валентиной было двое слуг, Янош подтвердил, что это их тела лежат в могилах.

– Где хозяин? – спросила она. – Где, черт побери, все? Не может быть, чтобы они убили и их тоже!

– Вполне возможно, ваша светлость, – сказал Янош. – Может быть, они не хотели иметь свидетелей.

– Тогда ищите, пока не найдете их тела, – приказала она. – Я пойду поднимусь наверх.

В маленькой комнатке она нашла перчатки сестры, и впервые за много лет глаза ее наполнились слезами, она быстро их вытерла и громко выругала себя за слабость. Александра сбежала вниз и крикнула Ладиславу.

– Вы там нашли что-нибудь? Где вы там?

– Здесь, ваша светлость. Я нашел хозяина и его жену, они прячутся в конюшне.

Старик лежал на куче соломы, его жена скорчилась рядом с ним. Оба от страха лишились дара речи, женщина обхватила себя руками, а рот ее кривился в беззвучном плаче. Александра склонилась над ними, солома под стариком вся напиталась кровью. Несчастные с ужасом отшатнулись от нее, при этом женщина попыталась прикрыть своего мужа.

– Не бойтесь, – сказала Александра. – Мы не сделаем вам ничего плохого. Скажите мне, что здесь произошло? – Она обратилась к женщине: – Он ранен. Кто это сделал?

– Пришли какие-то люди, – дрожащим голосом проговорила женщина. – Они напали на меня и избили Рубина. Это все, что я знаю, пани. Мы не делали ничего плохого, пожалейте нас! Умоляю вас, мой муж еще очень слаб, он не может идти…

– Здесь была женщина, – продолжала выпытывать Александра. – Я видела ее карету. Я видела тела слуг. Что с ней случилось?

– Не знаю, пани! – женщина покачала головой, она была в полном отчаянии. – Они завязали мне голову, и я ничего не видела. Я не знаю, что потом произошло. Когда я пришла в себя, они уже уехали, и я увидела, что Рубин висит на дереве… – она зарыдала.

Старик поднял голову и посмотрел на Александру. Глаза его от боли глубоко запали, но в них сверкала ненависть. Она давала ему силы жить после того, как жена сняла его с дерева.

– Они увезли ее, – прошептал он. – Я слышал, как один человек что-то сказал, когда они выходили из дома.

Они сильно избили меня – но я кое-что слышал.

– Что? – спросила Александра. – Вспомни хорошенько. Эта женщина – моя сестра. Ее похитили. Что говорил тот человек? – Она еле сдержалась от того, чтобы не схватить его и не потрясти как следует.

– Он велел им сесть на лошадей. А потом что-то говорил про Варшаву. Это все, что я могу вспомнить.

– Этого достаточно. – Александра поднялась.

– А если они вернутся? – закричала женщина. – Если они узнают, что мы вам обо всем рассказали, что с нами станет?

– Они больше не вернутся, – заверила княжна. – Вам теперь нечего бояться. Мои люди положат твоего мужа в кровать в доме. Янош! Отнеси его в дом и сделай, все, что нужно для него. И возьмите это.

Она открыла кошелек и положила женщине в руку золотых и серебряных монет.

– Когда я найду человека, похитившего мою сестру, – тихо произнесла Александра, – я вспомню и о том, что он сделал с вами.

К ночи они проехали уже порядочное расстояние, переночевали под открытым небом и с рассветом двинулись дальше.

Варшава. Всю дорогу Александра благодарила Господа за то, что он оставил в живых хозяина постоялого двора. Он не повез ее во Львов, а это значит, что он действует по санкции Сейма или кого-нибудь из его членов. Валентину везли в Варшаву в качестве пленницы собственного правительства. Это значит, что имеется шанс обратиться к французским властям прежде, чем они успеют что-нибудь сделать с ней.

Все будет зависеть от последних сообщений из России, очевидно, они не очень радостные, иначе польское правительство никогда бы не дало согласие на похищение. Если Франция терпит поражение, тогда враги ее сестры не обратят внимания на защиту Франции. Одно дело говорить о неприкосновенности тех, кто включен в особый список Тайной полиции, когда она пользуется в стране неограниченной властью и поддерживается могущественным Наполеоном, и совсем другое, если армия уже отступает, и единственное, что о ней известно, – это сообщения о поражении и колоссальных потерях. У подопечной полковника Де Шавеля при таких обстоятельствах остается мало надежды избежать мести своих сограждан.

Во время своего долгого путешествия вся пропылившаяся от бесконечной езды по отвратительной дороге, измученная голодом, жаждой и ночлегами под открытым небом Александра уже знала, как ей действовать. И самое главное – как можно скорее добраться до французских властей, прежде, чем ее схватит Груновский или агенты Сейма.

Восемнадцатое сентября выдался теплым и ясным днем. Император Наполеон и его войска уже пять дней стояли в древней русской столице, и радость от захвата Москвы омрачалась лишь тем, что город оказался совершенно пустым. Ни одного выстрела не было сделано по французам после Бородинской битвы. Русский генерал Кутузов отвел свое сильно поредевшее войско с этого ужасного места, открыв тем самым дорогу на Москву, и Наполеон через неделю вошел в город, где царила мертвая тишина. Вслед за армией тянулись раненые, одних медленно везли на телегах, те, кто мог передвигаться самостоятельно, тащились колоннами.

В одной из первых повозок, везли раненых старших военачальников и штабных офицеров. Де Шавель впервые увидел знаменитые московские золотые купола, когда его подняли на носилках и понесли в наскоро оборудованный госпиталь на окраине города. Французы в качестве главного госпиталя заняли один из прекраснейших каменных дворцов, он был намного удобнее, чем огромные бестолковые деревянные здания более ранней постройки. Полковник лежал почти без движения, пока его несли, вцепившись в деревянные края носилок левой рукой. Ампутированная правая рука страшно болела и ныла, чесались несуществующие пальцы. Вначале боль в окончаниях нерва была нестерпимой, на второй и третий день после сражения он лежал без сознания, теперь же сильно страдал из-за правой руки.

Его друг Макдональд сказал ему, что он стал калекой. Большую часть дороги майор ехал рядом с повозкой, пока они тряслись по дороге в Москву, и пытался объяснить, что у врачей не было другого способа спасти ему жизнь, кроме как отрезать руку. Де Шавель не сразу ответил, не поняв, что произошло. Он был очень слаб от потери крови, при малейшем напряжении терял сознание, грудь пульсировала болью при каждом вздохе, хотя сама рана неплохо заживала и не гноилась. Но его правая рука жила своей дьявольской жизнью, та самая рука, которую, как говорил Макдональд, он видел отрезанной. Полковник не мог. в это поверить, когда чувствовал, что шевелит ею, что все пальцы послушны ему. Лишь только когда он попытался взглянуть на нее, чтобы убедиться в этом, он увидел окровавленную повязку на плече и бесполезный, завязанный узлом рукав рубашки. Он отвернулся и очень отчетливо произнес:

– Будьте вы прокляты, майор, почему вы не дали мне умереть? – И опять потерял сознание.

Спустя некоторое время Де Шавель уже привык к своему положению, знал, что став калекой, может покончить с карьерой, и приговорил себя к штатской жизни, если вообще выживет после всего этого. И все же в своем отчаянии он нашел в себе волю к жизни, к тому, чтобы победить боль и начать борьбу, пока не стало слишком поздно. Он жил ради этого, глотал жидкий суп, хотя его организм отказывался принимать пищу, выносил адские боли при перевязках и не поддавался искушению заснуть и не проснуться. Он отказывался умирать, и в то время, как другие офицеры, находящиеся вместе с ним в повозке, сдавались, и их тела вытаскивали и хоронили у дороги, Де Шавель держался, несмотря ни на что. Из тридцати офицеров, ехавших в его повозке после Бородино, осталось лишь восемь, которых и разместили в опустевшем русском дворце.

Еды было мало, и русские отравили большинство источников воды, не осталось ни запасов продовольствия, ни фуража. Толпы солдат бродили по брошенному городу, напиваясь, хватая меха, золото и драгоценности. Казалось, ценные вещи и вино были специально оставлены в городе, чтобы окончательно подорвать дисциплину в армии. Последствия были настолько серьезными, что император издал приказ, запрещающий мародерство и приговаривающий к расстрелу всех, замеченных в грабежах. Однако было бесполезно заставлять солдат вернуть награбленное, и они запихивали свою добычу в вещмешки, выбрасывая оттуда боеприпасы и обмундирование, чтобы поместить женские шелковые платья и соболиные шубы.

Парадный зал дворца превратили в палату для старших офицеров, и все четыре дня туда привозили и увозили людей по мере того, как поступали новые раненые и умирали люди. В дороге из Бородино погибла примерно половина раненых. Врачи делали невозможное в самых невыносимых условиях, тот врач, что оперировал Де Шавеля, сам свалился с дизентерией и теперь тоже лежал в одной из палат. Труднее всего было добыть питьевой воды. Люди умирали сотнями, отравившись водой из рек и колодцев, потери в кавалерии были чудовищными. Из полумиллиона человек, перешедших три месяца назад Неман, остались лишь сто тысяч, и вопреки всеобщим надеждам русские не делали ни малейших попыток вступить в мирные переговоры.

Де Шавель почти ничего не знал о происходившем вокруг, он был слишком слаб, чтобы думать о чем-либо, кроме того, что случалось в госпитале, а это было достаточно печально. После сражения его навестил Ней, оказав большую честь, однако Де Шавель был без сознания и не узнал его. Макдональд проводил с ним столько времени, сколько мог, и шпынял санитаров, чтобы они как следует ухаживали за ним, и в этом проявились черты, унаследованные от упрямых шотландских предков. Мюрат прислал ему бутылку прекрасного бургундского вина, но раненый был слишком слаб, чтобы выпить ее, а потом ее украл кто-то из санитаров, однако сам маршал не появлялся, он терпеть не мог страдания и госпитали. Сам император справлялся о его состоянии, но тут же забыл о том, что ему сказали. Потери были слишком большие, под Бородино он потерял сорок генералов, причем многие составляли опору армии.

Для раненых не хватало кроватей. Де Шавель лежал на своих носилках на полу, и ему приходилось даже лучше, чем тем, кто лежал лишь на тонком одеяле, постеленном на деревянный пол. На примитивной кухне, устроенной в зале, примыкающем к парадному, готовилась еда. Были установлены печи, в которых горел огонь, на растопку рубили драгоценную мебель, и позолоченные стены покрылись копотью. Система канализации в этом роскошном дворце была очень примитивной и никак не справлялась с нуждами ста пятидесяти человек и еще трехсот лежачих больных. Главный военный врач, опасаясь вспышки тифа и дизентерии, велел построить отхожие места. Но ему было сказано, что у армии есть более достойное занятие, чем рыть выгребные ямы из-за того, что ему не нравится плохой запах.

Около полковника медленно умирал молоденький лейтенант-гренадер, у него были повреждены внутренние органы, когда он попал под копыта русской конницы. Поскольку внешне не было ничего, что хирурги могли бы зашить или отрезать, то они и не знали, что конкретно у него повреждено, и его положили на повозку с ранеными. Многих умирающих пришлось оставить на месте сражения.

Около шести часов вечера врачи заканчивали дневной осмотр, оставалось лишь сделать несколько перевязок. Запас постельного белья, обнаруженный в доме, был воспринят как дар Божий для перевязки раненых. Де Шавель закрыл глаза и постарался не думать о боли, когда начали перевязку; он напряг мускулы и стал думать о постороннем, насколько это вообще было возможно, пока длилась мучительная процедура. Силы покинули его, кругом слышались крики и стоны, и когда он открыл глаза, то увидел, как из комнаты выносят трех умерших. Юноша рядом с ним стал кашлять, изо рта его потекла струйка крови, он громко стонал. Де Шавель попытался приподняться и позвал на помощь.

– Санитар! Санитар! Скорее сюда! – Голос его дрожал и был еле слышен, но никто не отозвался. Он откинулся назад и впервые по его осунувшемуся лицу потекли слезы, вызванные бессилием и жалостью к этому мальчику, страдающему от предсмертного кровотечения, он также злился на то, что ничем не мог помочь ему из-за своей слабости. Он опять позвал на помощь, на этот раз его услышали, подбежал измученный санитар.

Де Шавель потерял сознание, а когда пришел в себя, то огромная комната была погружена в полумрак, горели лишь несколько свечей в том конце зала, где сидели дежурные врачи. Он уже забыл, что произошло несколько часов назад, сознание еще не полностью вернулось к нему, болела отрезанная рука. Он с усилием повернулся налево, чтобы взглянуть на юношу, с которым ехал от самого Бородино. Но там никого не было. Лишь солдат устало вытирал грязной тряпкой следы смерти.

Полковник закрыл глаза и незаметно уснул, во сне он кричал, но никто его не слышал, и он проснулся опять лишь глубокой ночью. В комнате было светло, как днем, слышался какой-то треск, прерываемый время от времени глухим грохотом. В высоких окнах виднелся яркий желтый свет. Слышались голоса, раненые пытались приподняться, врачи и санитары сгрудились у окон.

– Что? Что происходит? – спрашивал шепотом Де Шавель. Наконец кто-то из проходивших мимо остановился и ответил:

– Город горит! Это не утренняя заря, месье. Это горит Москва!

Несколько русских патриотов по приказу коменданта города Растопчина остались в Москве и подожгли заранее намеченные объекты в разных концах города. За считанные минуты пожар охватил деревянные дома, а сильнейший ветер разносил искры от крыши к крыше.

Из-за нехватки воды было невозможно погасить пожар, и огонь охватывал все новые и новые кварталы. Французские патрули хватали и расстреливали поджигателей, однако были бессильны прекратить этот ад. Те звуки, что слышал Де Шавель, были спешными попытками взорвать дома, находящиеся в непосредственной близости от пожара, чтобы создать какое-то свободное пространство, которое не мог бы перескочить огонь. Однако сильный ветер переносил искры и огненные вихри от дома к дому, и новые пожары вспыхивали в том месте, где они касались крыш. Через двадцать четыре часа поступил приказ эвакуировать госпиталь.

Самому императору пришлось покинуть Кремль, армия, пытающаяся найти спасение и возможность перегруппироваться, была вынуждена оставить горящий город и расположиться лагерем в его окрестностях, в то время как их единственная надежда на зимнее убежище сгорела за пять дней и ночей. Французский посланник генерал Ларистон отправился в Санкт-Петербург, чтобы попытаться склонить царя Александра к переговорам, поскольку бывший посол Франции Куланкор отказался взять на себя эту миссию. Он знал из собственного опыта, что это безнадежное дело. Царь не осмелился бы подписать с Францией договор о мире, даже если бы и захотел, – его бы убили придворные.

Последние надежды на мир, которые теплились у Наполеона, были развеяны, когда русский генерал Кутузов неожиданно налетел на полки Мюрата во Внукове и крепко их потрепал. Был отдан приказ покинуть дымящиеся руины Москвы и двинуться по направлению к Смоленску, где предполагалось разместить армию на зиму. Никто из окружения императора не осмеливался говорить об этом маневре как об отступлении, хотя все прекрасно знали, что это есть не что иное, как бегство. Его бессильный гнев выразился в том, что он приказал Мортьеру при отступлении взорвать исторические здания Кремля.

Медленное движение назад началось девятнадцатого октября, позади войск и артиллерии тряслись в своих повозках раненые. Де Шавель настоял на том, чтобы его посадили, его первые попытки встать окончились довольно плачевно – он беспомощно рухнул на пол и долго не мог подняться, от этого открылась рана на груди. Теперь же он сидел, прислонясь спиной к борту повозки и придерживаясь рукой за борт. Справа и слева от него были раненые, те, кто не мог сидеть, лежали на полу у них в ногах.

Один из раненых – майор Бюфо, сражавшийся в Бородинской битве под командованием Нея и потерявший глаз от страшной сабельной раны на голове, повернулся к однорукому полковнику, сидевшему рядом с ним, и произнес:

– Отправились назад? Да, это первое отступление за двадцать лет, что я служил у императора. А вы не знаете, куда мы направляемся, полковник?

– Только слухи и ничего конкретного, – сказал Де Шавель. – Возможно, в планы императора входит где-то перезимовать, а затем весной начать новое наступление.

– Чем? – спросил майор. – Мертвецами? Поверьте мне, полковник, никто из нас эту зиму не переживет. Я на днях разговаривал с одним прусским лейтенантом – это было еще до того, как мы начали путь, – так он сказал, что здесь самые страшные в мире зимы. Поэтому они и сожгли Москву – чтобы заставить нас повернуть назад. У меня в Нанси остались жена и дети, но я не думаю, что мне доведется их опять увидеть. Может быть, это и к лучшему, моей жене не понравилось бы мое лицо теперь. А вы женаты, полковник?

– Нет, – ответил Де Шавель. – Моя жена умерла. А детей у меня нет.

– Так лучше, – сказал майор. – Тогда можно сражаться и ни о чем не думать.

В бреду и беспамятстве Де Шавель не думал ни об одной женщине, ни одно лицо не вспоминалось ему, но сейчас он отчетливо видел перед собой Валентину такой, какой она была в тот последний вечер в Чартаце, когда сказала, что любит его. У него не было ни жены, ни сыновей, ни дочерей, никого, кроме друзей, таких же солдат, как и он сам, и все они были, возможно, обречены, как только что сказал майор. Он не вспоминал об этой девушке и не мог понять, почему вдруг ее образ тронул его. Он вспомнил слова ее сестры, произнесенные ею перед его отъездом: «Для некоторых женщин существует один-единственный мужчина. Если к ним относится и Валентина, то она никогда больше не будет счастлива». Нет, конечно же, это не так. Де Шавель счел такую мысль совершенно нелепой и тут же забыл о ней. Графиня уже наверняка забыла о нем – три с половиной месяца для женщины это целая жизнь, если она не видит мужчину. Лилиан начала изменять ему через две недели после его отъезда в Египет. Странно, что теперь он мог совершенно спокойно думать об этом, память о жене стиралась в его душе, он даже с трудом мог вспомнить ее лицо. Вместо этого перед его глазами вставало другое, невыразимо прекрасное, с глазами, светящимися любовью, которую он отринул, как романтические бредни. Неожиданно его разозлила мысль, что он совершенно один в этом мире и некому будет оплакивать его, если он умрет.

– У меня есть любовница, – продолжал майор. – Славная девочка, она была в Данциге, когда мы там стояли. Ей тоже не понравится мое лицо. Вам нужна женщина, полковник, иногда любовница гораздо преданнее жены. – Майор коснулся повязки, закрывающей его голову и часть лица. Когда раны заживут и кожа стянется; он станет уродом.

– У меня есть кое-кто, – сказал Де Шавель. – В Польше. Но кому нужен однорукий калека? Самое лучшее, что мы можем сделать, друг мой, это перестать себя жалеть и думать о том, как бы снова вернуться в строй. У меня есть два глаза, а у вас – правая рука. Вместе мы можем считаться одним целым человеком! – Он горько засмеялся, но тут же замолк, поскольку еще сильно болела грудь. Майор ничего не сказал, он лишь дотронулся до своей повязки и медленно опустил голову на грудь. Де Шавель так и не понял, был это жест отчаяния или же майор просто заснул.

Глава 6

– Вас хочет видеть мадам, майор.

Поль Антуан Де Ламбаль поднял голову от бумаг, которые изучал, и нахмурился оттого, что младший офицер оторвал его от дел. Он был оставлен за старшего Французской Разведки в Варшаве, официально занимая пост военного советника при парламенте Великого Герцогства, и каждое донесение, которое он получал от своих агентов, было хуже предыдущего.

Боевой дух в Великом Герцогстве быстро падал, потому что газеты печатали новости о поражениях французов и о сожжении Москвы. Целью работы разведки и французских дипломатов было сохранение польской поддержки в тылу Императорской Армии и обеспечение сохранности путей снабжения провиантом. Он начинал думать, что это – невыполнимое задание.

– Кто она? И чего хочет?

– Она не говорит, майор. Она лишь сказала, что это очень срочно.

– Ба, – заметил Де Ламбаль, – всегда все очень срочно. Узнайте ее имя и скажите ей, что я ее не приму, если она не сообщит его.

Он был интересным мужчиной; его волосы за пятнадцать лет службы почти совсем поседели, у него были пронзительные темные глаза, и он носил одну из самых старых и знатных фамилий Франции. Он был кузеном княгини Де Ламбаль, красивой подруги Марии Антуанетты, которую парижская толпа растерзала на куски во время Революции. Его родители бежали вместе с ним в Англию, где он и воспитывался в сравнительной бедности. Он ненавидел свое изгнание и презирал своего аристократического отца за это бегство; но больше всего он ненавидел Англию и невыносимое высокомерие английской аристократии, которая выказывала презрение и недоверие к французским emigres, поскольку волнения Террора были забыты.

В девятнадцать он сделал свой выбор. Его родители и друзья могут оставаться в изгнании вместе с Бурбоном и своими старыми предрассудками; он не симпатизировал роялистам, ничего не значащим титулам и бессмысленным правилам этикета, окружающим преемника убитого Людовика XVI. Новая восхитительная эпоха начиналась во Франции под эгидой самого выдающегося молодого солдата в Европе. Францией уже не правили якобинцы, требующие голубой крови. Революция закончилась, и национальный дух требовал завоеваний, что привлекало Поля Де Ламбаля. Он вернулся, поступил на военную службу и уже через два года проявил себя и получил офицерское звание. Борьба была его жизнью. За выдающуюся храбрость во время испанской кампании молодой офицер и был награжден орденом Почетного легиона; но когда должна была начаться война с Россией, его сразила жестокая лихорадка. В результате он оказался в Варшаве, но это положение считал самым скучным и неблагодарным в Императорской Армии.

Младший офицер вошел в кабинет через несколько минут, в течение которых майор успел забыть о нем.

– Мадам зовут княжна Суворова. Она за дверью, месье, она отказалась ждать внизу.

– Суворова? Мне знакомо это имя.

– Вам оно должно быть знакомо, – отрывисто произнес женский голос. – Оно принадлежало одному из самых выдающихся генералов в мире.

Дама вошла в комнату и отбросила вуаль, которая закрывала ее лицо. Де Ламбаль приподнял брови и внимательно посмотрел на нее без тени удивления.

– Русский генерал. Кто вы, мадам, – эмиссар мира от царя?

– Нет, – резко ответила Александра; она с трудом сдерживалась. Ее нервы были на пределе от волнения и бессонницы; по приезде в Варшаву она скрывалась в гостинице в торговом квартале города, а выезжала лишь в наемном экипаже под густой вуалью, как будто была вдовой.

– Прошу прощения за вторжение, майор, но у меня к вам чрезвычайно срочное дело. Я должна поговорить с вами наедине.

Он встал и поклонился ей; она коротко кивнула с выражением нетерпения, которое не могла скрыть.

– Я не хочу садиться, спасибо, предпочитаю стоять.

Молодой офицер вышел, тихо прикрыв за собой дверь; Де Ламбаль был очень чувствителен к малейшему шуму; однажды он швырнул чернильницей в лейтенанта, который случайно хлопнул дверью.

– Чем могу быть вам полезен? – спросил он. Майор заметил, что дама еле сдерживает себя; у него самого был горячий импульсивный нрав, и он заметил те же признаки характера у гостьи. Она была красива, с необычными глазами.

– Моя сестра похищена, – сказала Александра.

– Вы обратились не туда, куда следует, мадам. Вам нужно поехать в полицию.

– Это политическое похищение, – возразила она. – Вы французский офицер, не так ли? Это ваше дело, майор; вы единственный человек, который может мне помочь.

Де Ламбаль взял листок бумаги и выбрал перо.

– Как имя вашей сестры, кто похитил ее и почему это имеет отношение ко мне? Меня всегда интересовали похищения прекрасных дам, частным образом, конечно. Поскольку она ваша сестра, то она, полагаю, красива? – Он лениво улыбнулся ей, поглаживая щеку кончиком пера. Очень красива и полна огня. И высокомерна, как дьявол, врывается к нему и требует его помощи;

– Имя моей сестры Груновская, графиня Груновская. Она была похищена графом Теодором Груновским…

– Родственник? – спросил Де Ламбаль.

– Ее муж! – резко ответила Александра.

Он бросил перо и на этот раз посмотрел на нее без улыбки.

– В самом деле, мадам, – сказал он. – Я думаю, что выслушал достаточно. Сначала вы приходите и говорите, что это политическое похищение, а потом заявляете, что ваша сестра была похищена ее собственным мужем! Я очень занят; прошу извинить меня.

– Может быть, вы выслушаете меня, ради Бога? – взмолилась Александра; она обошла письменный стол, преграждая ему дорогу. – Груновская – это имя ни о чем не говорит вам? Моя сестра была послана шпионить за вашими офицерами, обольстить Мюрата и доложить обо всем парламенту. Ей угрожали, и поэтому она согласилась. Полковник Де Шавель спас ее и привез ко мне, чтобы укрыть. Теперь она опять во власти мужа, и один Бог знает, чем ей это грозит. Она попала в списки Французской Разведки, которая должна защитить ее. Если вы мне не верите, просмотрите их. У вас должны быть какие-либо официальные документы!

– Мне не нужны документы, – сказал он. – Я слышал об этом деле. А откуда вы знаете, что она в Варшаве?

– Потому что люди слышали, как ее муж говорил, что увозит ее туда – детали не имеют значения. Это означает, что она будет привлечена к суду. Майор Де Ламбаль, моя сестра под вашей защитой! Вы должны освободить ее!

– Думаю, вам лучше сесть, – постарался он успокоить ее и, предложив ей стул рядом со своим, начал ходить по кабинету.

– Когда полковник Де Шавель занес в списки вашу сестру, наше положение сильно отличалось от нынешнего, – заметил он. – Вы должны понимать это. Мы господствовали, война еще не начиналась – наша победа казалась очевидной. Они бы не осмелились ничего предпринять вопреки нашим интересам. Но теперь все переменилось. Мы не покорили Россию. Последние новости очень неутешительны и не в нашу пользу. В отсутствие императора члены парламента стали смелыми. Я мог бы поехать в Любинскую тюрьму – думаю, что она была доставлена туда, – и потребовать, чтобы ее передали мне. Но я не могу сделать этого прямо сейчас. Я не могу сделать ничего, что вызовет раздражение Польского правительства или антифранцузские настроения. Мне очень жаль, мадам, но я сейчас ничем не могу помочь вам.

Александра пристально посмотрела на него, ее руки сжались в кулаки, а по лицу струились слезы.

– Я упаду на колени и буду умолять вас, – сказала она, – если вы этого хотите. Будь все проклято! Меня не волнуют ваши обязанности! Вы должны спасти мою сестру!

– В глазах своего собственного народа она нарушила супружескую, верность и, кроме того, изменница, – возразил он. – Вполне возможно, что ее могут удавить в этой тюрьме, и никто никогда об этом не узнает. Повторяю вам, я ничего не могу сделать.

– Хорошо, тогда я могу и сделаю это! – Она вскочила, яростно утирая слезы; ее глаза сверкали. – Я найду своего зятя и убью его!

Мгновение он изучал ее.

– И это будет очень глупо, – холодно заметил он. – Вы лишь привлечете к себе внимание, а затем последуете за сестрой.

– Неужели я бы возражала против того, чтобы быть вместе с ней, – произнесла она. – Неужели вы думаете, что я смогу пережить, если что-то случится с ней? У вас нет сердца, нет души; вам меня не понять.

– Бред истеричной женщины не производит на меня большого впечатления, должен заметить, – ответил Де Ламбаль. – Если та леди похожа на вас, не думаю, что с ней может случиться неладное.

– Она дура! – выкрикнула Александра. – Сентиментальная идиотка! Которая бросается своей жизнью. Похожа на меня? Ха, если бы это было так, то неужели бы она сейчас оказалась там, где находится? Она кроткая, преданная – и храбрая. Не понимаю, зачем я говорю вам все это – я же бросаю слова на ветер!

– Если вы прекратите оскорблять меня, – предложил он, – то у меня появится возможность дать вам совет.

– К черту ваш совет, – накинулась она на него. – Какой совет мне может дать трус? Спасайте лишь себя – вы ведь больше ни на что не способны?

– Обратитесь к русским, – ответил он. – У вас влиятельное имя. Может быть, они что-нибудь для вас сделают.

– К русским? Но здесь нет русских!

– Здесь князь Адам Чарторицкий со своей свитой – еще одна возможность.

Александра внезапно остановилась на пути к двери.

– Конечно! Сначала мне следовало обратиться туда. Не ожидайте от меня благодарности!

Майор низко поклонился.

– Мадам, я не жду от вас ничего.

– Замечательно, – едко ответила она. – Тогда у вас не будет разочарований, как у меня.

Она опустила вуаль и вышла, хлопнув при этом дверью с такой силой, что зазвенели стекла в окнах.

Он пошел следом за ней и, открыв дверь, крикнул:

– Фаншон!

– Майор? – Тут же появился лейтенант. Он не осмелился спросить, что же случилось; его начальник с трудом сдерживал себя.

– Наблюдайте за этой женщиной – днем и ночью.

– Да, месье, – ответил лейтенант. – Будут еще приказания?

– Нет, – ответил Де Ламбаль. – Пока нет. Это для ее собственной безопасности. И я приказываю, чтобы ей не досаждали. Никто!

Он вернулся в кабинет и спокойно прикрыл за собой дверь, содрогаясь при воспоминании о том ужасном хлопанье. Все оставшееся утро он был занят тем, что изучал документы графини Валентины Груновской.

– Я надеюсь, вы понимаете, графиня, что вам некого винить, кроме себя?

Потоцкий не желал показывать, как его злило поведение узницы; он был холоден и сдержан, упрекая ее в предательстве своей страны и неверности мужу. Неделя, проведенная в тюрьме, не ослабила ее сопротивление. Она наблюдала за графом с величайшим безразличием, даже не потрудившись ответить ни на одно из его обвинений. Ее содержали не в подземной темнице; Потоцкий отказал ее мужу в этом и распорядился, чтобы ее поместили в маленькую комнату на верхнем этаже. Валентину неплохо кормили, разрешили носить собственные вещи и никто не обращался с ней дурно. Потоцкий был осторожным человеком и не желал, чтобы его обвиняли в жестоком обращении с женщиной, в том случае, если что-то станет известно или ей удастся освободиться.

– Должен заметить, – говорил граф пленнице, – что вы совершенно неисправимы.

– Не понимаю, что вы ожидаете от меня, – ответила Валентина. – Вы обвиняете меня в неверности и измене. Я отрицаю и то, и другое. Если я предстану перед судом, то буду отвечать на его вопросы. Но мне непонятно, почему я должна оправдываться перед вами. Вы мой враг.

Она села, полуотвернувшись от него. С тех пор как она находилась в тюрьме, она сильно ослабла. Тюремный врач перевязал ее запястья, на которых останутся шрамы; в основном она спала день и ночь. Потоцкий был ее единственным визитером, и она благодарила Бога, что не появлялся ее муж. Он привез ее в эту тюрьму и швырнул на пол к ногам начальника. Когда он услышал, что ее не собираются бросить в темницу, то пришел в ярость, но власти были непреклонны. Ее увели, но она еще долго слышала его крики, которые неслись ей вслед. Но этим все и кончилось.

Валентина взглянула через плечо на человека, который бывал ее гостем, целовал ей руку и называл в тот вечер в Данциге патриоткой, когда она согласилась стать шпионкой. Сейчас лицо Потоцкого не выражало ничего, кроме враждебности; она не оправдала его надежд, и он не мог простить ей этого. Если бы он мог, он наказал бы ее смертью, поскольку считал, что именно этого она и заслуживает. Не было ни жалости, ни понимания того, что человеческая любовь дала ей смелость восстать против того, что он и Теодор хотели заставить ее делать. Если бы он знал, что сделал ее муж, когда она отказалась спать с Мюратом, то был бы с ним вполне солидарен.

– Пожалуйста, уходите, – холодно сказала она. – Я устала. Я уже говорила вам. Я отвечу перед трибуналом. А вам ничего говорить не буду.

Граф пристально смотрел на нее несколько мгновений, затем повернулся и постучал по двери.

– Стража! Отоприте, позвольте мне выйти! – Он задержался в дверях и сказал: – Не воображайте, что ваши французские друзья помогут вам спастись. Последние новости из России говорят о том, что они отступают. Они потеряли три четверти своего войска: без сомнения, ваш любовник мертв, графиня. Так что скоро вы соединитесь!

– Надеюсь на это, – спокойно ответила Валентина. – Я не боюсь смерти, граф Потоцкий, да и ничего другого, что вы можете сделать со мной.

«Поспешное отступление…» – Она присела на низкую кровать и закрыла лицо руками; они были холодны и дрожали. – «Они потеряли три четверти своих людей. Ваш любовник мертв». – Это сообщение было хуже пыток, она представляла, как Де Шавель лежит мертвый или медленно умирает от ран где-нибудь в ужасной российской глуши, откуда французская армия стремится уйти раньше, чем начнется зима. Стоял поздний октябрь; она знала, что за условия могут быть зимой в этой стране. Снега России были частью европейской легенды, они были так глубоки и так ужасно холодны. Ничто не могло выжить в таких условиях, не будучи защищенным. Русские строили свои дома с расчетом на зиму, тепло одевались, путешествовали лишь на короткие расстояния. И вот сейчас армия Наполеона находилась почти в центре страны без надлежащей защиты. Валентина опустилась на колени и стала молиться. Она никогда не выйдет живой из этой тюрьмы, не осталось никакой надежды на спасение, у французов уже не было прежней власти. Она умрет и никогда больше не увидит человека, которого любит, она умрет, не узнав никогда, что случилось с ним. Ее молитвы были не о ней самой, с ней было все кончено. Она молилась о Де Шавеле, о живом или мертвом, каким бы он ни был.

Князь Адам Чарторицкий был красивым мужчиной; он никогда не терял романтического ореола, благодаря которому имел успех у женщин с юности, и идеализма, который притягивал к нему польских патриотов вопреки обещаниям Наполеона. С юности он был близким другом царя Александра, любил его и питал к нему исключительное чувство дружбы, что возможно между двумя гетеросексуальными мужчинами; он также угодил Александру, уведя его жену от нездоровой привязанности одной из придворных дам, поскольку тот боялся скандала. Правда, Адам преуспел в этом деле слишком хорошо; несчастная царица влюбилась в него, да и он в нее тоже.

Впервые Адам разочаровался в друге, когда тот заставил их прекратить существование общества, группы либералов, которые провозглашали свободу и равенство всех абсолютных самодержцев на земле.

Но Адам нашел извинения; ему пришлось найти их, поскольку привязанность царя была его единственной надеждой сохранить свободу и единство своей угнетенной страны. Польша и ее суверенитет были единственной страстью в его жизни, которая руководила всеми его помыслами и действиями.

Он оставался тверд в своем доверии, отвергая попытки французского императора поддержать русских в Польше. У него было много приверженцев, которые считали, что в европейском конфликте Польша должна принять сторону царя Александра, и отвергали Францию; они придавали особое значение личной дружбе Адама Чарторицкого с царем Александром и верили, что он исправит политическую несправедливость в отношении Польши. В первой половине 1812 года на группировку Чарторицкого не обращали внимания, но теперь, поскольку французское влияние контролировалось Россией, к нему пытались приблизиться многие влиятельные люди, а агенты царя настаивали на политическом альянсе за счет Франции. Краков посещали многие важные люди, поскольку там находился князь.

Александре была дана аудиенция через день после ее приезда из-за ее фамилии. Он выслушал ее со спокойным вниманием; когда она закончила, то была уверена, что он на ее стороне, тронутый любовным безрассудством ее сестры.

– Они убьют ее, ваше высочество, – сказала она. – Возможно, она уже мертва. Я и сама скрываюсь, иначе меня тоже схватят. Как я вам уже говорила, французы не сделают ничего, чтобы выполнить гарантии, данные Де Шавелем. – Она подумала об этом бесчувственном Де Ламбале и нахмурилась. – Вы моя последняя надежда. Я умоляю вас, сделайте что-нибудь, чтобы помочь ей!

Князь помолчал немного перед тем, как ответить, поскольку просительница была наполовину русская и являлась представительницей одной из самых влиятельных и прославленных русских фамилий. История тронула его, хотя и была профранцузской. Она, должно быть, замечательная женщина, эта Валентина Груновская, если рискует своей жизнью ради любви. Он чувствовал отчаяние женщины, которая была перед ним; несмотря на ее резкие манеры, она явно страдала. Она ждала, и ее сильные руки наездницы теребили перчатки, которые, казалось, разорвутся.

– Я думаю, что есть выход, – произнес он в конце концов. – Я могу представить это парламенту как антирусское действие, которое направлено на то, чтобы оскорбить царя. Вы Суворова, княжна, если вам или вашей сестре будет причинен вред, я могу пригрозить им личной местью царя. Думаю, они освободят вашу сестру. Но новости из России плохи – плохи для Франции, по крайней мере. Если мы не вызволим вашу сестру до того, как поступят сведения из России о судьбе Наполена, – они немедленно расправятся с ней без всякого страха перед репрессиями французов.

– А какие новости? – поинтересовалась Александра.

– Наступила зима, – ответил Адам Чарторицкий, – у французов нет убежища – Москва была сожжена без их ведома, им приходится отступать – да вы, возможно, все это знаете? – спросил он.

– Я знакома с этими слухами.

– Это все правда, – продолжал он. – Они погибнут – все. Снег пошел две недели назад. Бог знает, выживет ли хоть кто-нибудь из них.

– Тогда он, возможно, умер, – сказала она, – этот полковник Де Шавель.

– Почти наверняка, – подтвердил князь. – Я скоро буду в Варшаве, чтобы передать эти новости членам парламента. Но я дам вам письмо к графу Потоцкому. Оно обеспечит вам неприкосновенность и уведомит его о том, что следует немедленно освободить вашу сестру. Я уверен, что он подчинится. Через несколько месяцев армия царя войдет в Польшу, преследуя Наполеона. Он не осмелится причинить зло личному агенту царя. Я сделаю так, чтобы ему это было ясно.

– Спасибо, – воскликнула Александра. – Благодарю вас от всего сердца. Я никогда не смогу отплатить вам.

– Я лишь надеюсь, что еще не слишком поздно, – заметил он, – спасать вашу сестру, княжна, так же, как и вас.

Часом позже она уже была на пути в столицу с письмом Чарторицкого.

В маленькой пустой комнате за длинным столом сидели десять человек. На стенах с двух сторон были зажжены свечи; они коптили, и в комнате сильно пахло свечным салом.

Валентина вошла в сопровождении двух польских офицеров, один из которых поставил для нее деревянный стул. На мгновение она остановилась, чтобы вглядеться в лица судей; трех из них она узнала как друзей своего мужа, четвертым был сам Потоцкий. Она села, расправив юбки, и устремила взгляд в точку поверх их голов.

Леджинский, отставной генерал с пушистыми белыми усами и яркими голубыми глазами, встал, и процедура началась. Он читал бумагу, которая была перед ним.

– Графиня Валентина Груновская, жена графа Теодора Груновского, пользуясь полномочиями, которыми меня наделил парламент Великого Герцогства Варшавы под властью нашего соверена, его величества короля Саксонии, я провозглашаю созыв суда для рассмотрения дела об измене. Я также провозглашаю то, что этот суд облечен властью вынести вам приговор, который обжалованию не подлежит. – Он взглянул на нее; графиня даже не смотрела на него. Было непонятно, слышала ли она хоть слово.

– Вас судят, мадам, – пролаял он, – думаю, что вам следует обратить внимание! Вы обвиняетесь в предательстве, вы ознакомили французские власти с внутренними польскими секретами, вы приняли их официальную защиту против собственного правительства и против власти вашего мужа. Вам есть что сказать?

Валентина встала. Она была бледна и сдержанна и начала говорить таким решительным ясным голосом, что удивила своих судей.

– Вы сказали, что я обвиняюсь в измене. Разве является изменой отказ заниматься проституцией с маршалом Мюратом? Я согласилась шпионить в интересах моей страны, но не стать проституткой. Меня об этом не предупреждали, иначе я сразу же отказалась бы. Вы, граф Потоцкий, знаете, что мой муж никогда не говорил мне, какова истинная природа услуг, которых от меня требовали. Вы не можете отрицать этого!

– Я не обязан ничего объяснять, – холодно ответил граф. – Здесь суд над вами. Вы, похоже, забыли об этом. Вы говорите, что не знали, что от вас требуется любовная связь с Мюратом. Вы утверждаете, что отказались стать проституткой, хотя дамы более высокого происхождения, чем вы, шли на компромисс со своими чувствами, думая не о себе, а о своей страдающей нации! Вы претендуете на добродетель, я правильно вас понял?

– Я претендую на порядочность, – терпеливо ответила Валентина. – Меня заставляли согласиться с тем, что я считаю постыдным. Я верила в наш альянс с Францией и не знала, что необходимо шпионить за нашими друзьями. Но я согласилась на это по причинам, о которых вы говорили выше. Потом я услышала правду. Когда я отказалась, мой муж избил меня и пригрозил, что убьет мою сестру. Я притворилась, что готова подчиниться. Когда свидание мне было назначено, я пошла туда, господа, со следами убеждения моего мужа на спине. Остальное вы знаете. Ваш план был давно известен; офицер Французской Разведки, полковник Де Шавель, ожидал меня вместо Мюрата. Я призналась ему во всем, и, опасаясь мести моего мужа, приняла его защиту и уехала к сестре в Чартац. Если это предательство, – она обвела всех взглядом, – тогда я виновна.

Потоцкий перекладывал перед собой какие-то бумаги; этим он нарушил тишину. Он заговорил тем же ничего не выражающим голосом, каким обвинял ее впервые.

– Вы отказались стать любовницей Мюрата, чтобы помочь Польше, – сказал он, – вы говорите, что вы слишком добродетельны. Каким же образом вы заменили маршала французским полицейским? Или в этом случае вы оправдываете измену, потому что на нее вы пошли ради себя, а не ради своей страны?

Валентина покраснела от злости.

– Я никогда не была любовницей полковника Де Шавеля, – произнесла она. – Между нами ничего не произошло.

– Почему вы уехали из Чартаца? – спросил Феликс Бодц, юрист, которого она встречала раз или два в Данциге.

Она поняла, куда может привести ее этот вопрос, и секунду колебалась. Потом четко ответила:

– Я уехала, чтобы узнать, что случилось с полковником Де Шавелем.

– Вы знали, что вас могут схватить, если вы вернетесь в Варшаву, вы знали, что ваш муж разыскивает вас? Но вы все равно решили рискнуть. Для человека, который не был вашим любовником?

– Да.

– Почему для вас было так важно узнать об этом французском полковнике?

– Потому что я люблю его, я боялась, что он ранен или убит.

– Вы любите его, – повторил Бодц, – но вы не были его любовницей?

– Нет, – ответила Валентина, – не была. Я сказала, что люблю его. Это правда. И буду любить его до конца моих дней. Я не говорила, что он любит меня. – Впервые ее голос дрогнул.

– Для человека, который вас не любит и не был вашим любовником, он приложил массу усилий, чтобы похитить вас, угрожал вашему мужу и обеспечил вам защиту государства, – заметил адвокат. Он кивнул, чтобы показать, что надо закончить беседу с заключенной. Потоцкий улыбнулся.

– Почему вы сочли необходимым признаться, что мы старались внедрить шпиона во французские круги? – спросил он. – Разве вы не могли убедить этого полковника освободить вас, не компрометируя правительство и не предавая интересов страны?

– Нет, – ответила она, – я уже говорила вам, что он все знал. Весь ваш план был известен; они знали, что именно меня выбрали для того, чтобы соблазнить Мюрата. Мне не пришлось выдавать ни ему, ни кому-либо другому никаких секретов.

– Почему вы позволили ему похитить вас? Разве вы не думали о том, что обязаны вернуться к своему мужу и предупредить его, что план провалился?

– Я боялась за жизнь моей сестры, – сказала Валентина. Она не собиралась бороться с ними, но ей пришлось сделать это, защищая себя от людей, которые ее уже приговорили до того, как она предстала перед судом.

– А не за свою собственную жизнь? – Бодц пронзительно взглянул на нее.

– Нет, – возразила Валентина, – я не боюсь за нее теперь. В данный момент я предпочла бы умереть, но не возвращаться к мужу и страдать от его жестокости.

– Мне кажется, – заметил генерал, – что вы пытаетесь сделать обвиняемым вашего мужа, мадам. Тяжело же нам придется, если все наши жены будут брать с вас пример.

– Тяжело придется Польше, если все наши женщины будут следовать своим интересам и предательству, графиня, – сказал Потоцкий. – Я думаю, мы услышали все, что было необходимо. Вам есть что сказать?

– Нет. – Валентина села. – Мне и так все ясно. Вы можете вынести заранее известный вам приговор и покончить с этим.

– Господа, нам необходимо время для обдумывания? – Потоцкий огляделся. Судьи один за другим качали головами.

– Мы согласны, – произнес адвокат.

– Ваш приговор? – спросил Потоцкий.

– Виновна. – Это слово было сказано девять раз, затем он сам повторил его, не отрывая глаз от лица Валентины.

– Смерть через повешение! Уведите заключенную!

– Можно узнать, зачем меня привезли сюда?

Де Ламбаль и раньше видел разъяренных женщин, и на него все это не производило никакого впечатления. Но он никогда не встречал такого олицетворения ярости, как у княжны Александры Суворовой, когда она предстала перед ним в его кабинете. Офицер, который задержал ее после ее возвращения из Кракова, доложил, что любая битва могла показаться проще этого.

– Я лучше встречусь с австрийцами при Ваграме, чем еще раз возьму под охрану эту женщину! – Побледневший лейтенант сделал это признание лишь несколько минут назад, и майор Де Ламбаль обидел его своим смехом. Но теперь ему самому было не до смеха.

Она стояла перед его письменным столом с бледным от ярости лицом со сверкающими глазами. Княжна начала их встречу с того, что осыпала его непристойной бранью. Он был убежден, что сейчас она начнет крушить мебель, и потому решил ответить на первый же вопрос, который она задаст ему.

– Вы были привезены сюда по моему приказу для вашей же собственной безопасности. Почему бы вам не прекратить ругаться, княжна, и не присесть?


– Вы арестовали меня, – закричала она. – Вы отказались помочь мне, а затем послали своих солдат схватить меня, когда я вернулась! Вы низкий, грязный…

Майор закрыл уши руками и подождал, когда она замолчит.

– Вы были в Кракове и виделись с Чарторицким, не правда ли? – внезапно выкрикнул он.

Она ответила ему в том же тоне: – Да! А вам какое дело? Он не является другом Франции!

– Он предложил вам помощь, не так ли?

– Чарторицкий не просто предложил, он сделал больше! Он написал Потоцкому, требуя освобождения моей сестры. Он угрожал парламенту местью царя, если с нами что-нибудь случится. Это не то что обещания французов! Ха!

– Они не так бесполезны, как вы предполагаете, – возразил Де Ламбаль. – Вашей сестре была оказана наша поддержка. Я пытался объяснить вам, каким образом обстоятельства сложились так, что это оказалось возможным, особенно если учесть тот факт, что она нарушила важное правило: тихо оставаться в вашем имении. Вы должны помнить об этом! Вам не следует забывать, что я посоветовал вам обратиться к Чарторицкому, и это был хороший совет.

– Почему же вы меня задержали? – потребовала ответа Александра. – Разве вы не понимаете, что сейчас дорога каждая секунда – мне нужно как можно скорее добраться до сестры?

– В этом все и дело, – ответил майор. – Когда вы повезете письмо к Потоцкому, вам будет необходим французский эскорт, лишь в этом случае вы благополучно заберете сестру из Любинской тюрьмы. Одна женщина, хоть и очень грозная, – он улыбнулся, – значит все-таки меньше, чем полдюжины мужчин и низкий, грязный, незаконнорожденный майор. Через час мы выедем к графу Потоцкому. До того времени, княжна, вам придется подождать за дверью и постарайтесь не оскорблять моих людей, которые будут ждать вместе с вами. К несчастью, я не могу сказать прощайте, лишь au revoir! Фаншон! Идите!

Лейтенант последовал приказу и вышел. Он очень уважал своего майора. Если бы он его не так боялся, то можно было бы сказать, что он к нему привязан. Не делом лейтенанта было вникать, по каким причинам он должен беспокоиться об этой русской мегере. Она пугала молодого человека, который любил женщин нежных и беспомощных, он воображал, что и майор должен чувствовать то же самое. Тем не менее в отношении майора он заметил нечто большее, чем простое выполнение обязанностей. Это было странно, но майор был вообще необычным человеком. Фаншон быстро прошел мимо княжны в коридоре и покачал головой. Очень странный человек, этот майор. Такой же, как и необычная русская женщина. Он занял свое место в маленьком эскорте, который отправлялся к дому графа Потоцкого, стараясь не смотреть ни на одного из них.

– Это очень интересно. – Потоцкий оторвался от письма, которое ему передала Александра, и перевел взгляд с нее на майора Де Ламбаля с неприятной улыбкой. – Просто удивительно, как много джентльменов принимают участие в судьбе вашей сестры, княжна. Она очень красивая и талантливая женщина, но так быстро переметнуться из французского в русский лагерь – просто невероятно!

– Следует заметить, что ее захват еще более невероятен, граф, – отрывисто проговорил Де Ламбаль. – Она французская protegee; а если она еще и русская protegee, тогда вам следует особенно осторожно обращаться с ней. Мы желаем, чтобы вы немедленно отдали приказ освободить ее!

Граф кивнул; легкая улыбка все еще оставалась на его губах, но внезапно Александра почувствовала себя больной от страха.

– Безусловно, я отдам приказ, – сказал он наконец. – Я сделаю это письменно; копию пошлю князю Чарторицкому. Но должен предупредить вас, что может быть уже слишком поздно. Два дня назад над графиней состоялся суд, и она была приговорена к повешению как предательница. Приговор должен был быть приведен в исполнение этим утром. Как жаль, – он переводил взгляд с майора на Александру, – что вы так задержались. Вам нужен стул, княжна Суворова? Вы так побледнели…

– Она мертва, – произнесла Александра и зарыдала. – Этим утром. Они повесили ее, Господи, возможно ли это, они повесили мою сестру… – Она закрыла лицо руками, судорожно всхлипывая. Де Ламбаль обнял ее, но она оттолкнула его руку. – Оставьте меня одну, оставьте меня одну! Она умерла, и я ничего не смогла сделать!

– Вы сделали все возможное, – заметил он. – Они будут наказаны, в этом вы можете не сомневаться! Вот так, вытрите глаза. – Он достал свой носовой платок, а она стояла в его объятиях, уткнувшись лицом ему в плечо.

– Вы ничего не сможете им сделать, – сказала она в конце концов. – Ваш император побежден, Чарторицкий сказал мне это.

– Знаю, – согласился Де Ламбаль. – Я вчера получил это известие. Но сейчас мы уже в тюрьме; подождите меня здесь. Я пойду с этим документом и потребую выдать нам ее тело. – В его руке был бесполезный приказ об освобождении, выданный ему графом, который не опасался за последствия. Он отдал приказ; если эта женщина уже мертва, его в этом никто не может обвинить, даже Чарторицкий.

– Подождите здесь, – попросил майор.

– Нет, – Александра подскочила к двери. – Я пойду с вами. Я сама хочу привезти сестру домой.

– Фаншон! – приказал он. – Задержите ее в карете!

Тем утром Валентина проснулась рано; ее разбудил стук молотка, но сон не принес ей облегчения, ее мучили кошмары. Она приготовилась к казни, написала письмо сестре, которое обещал отослать в Чартац тюремный священник, исповедалась и получила последнее причастие. Ее сознание было абсолютно ясным, она не думала ни о чем, только о любви к человеку, который не был ей мужем, и она никогда не поверит, что эта любовь была греховной. Утихла даже ее ненависть к Теодору, все казалось ей таким далеким.

К ее двери подошел не надзиратель и не палач, а молодой офицер с сообщением, что она умрет позже. Сначала, по приказу графа Груновского, должна была состояться другая казнь. Должны были повесить одного из слуг, который пытался помочь ей спастись во время путешествия в Варшаву. С ним должны были расправиться раньше, это и вызвало отсрочку. Валентина дрожа отвернулась. Тюремщик принес ей миску супа и маленький кусочек черного хлеба; она ни к чему не притронулась.

– Как долго мне еще ждать?

– Не очень долго, пани, – пробормотал тот. – Тот другой уже повешен. Скоро придут за вами.

Когда Валентина в последний раз преклонила колена для молитвы, майор Де Ламбаль вошел в кабинет начальника тюрьмы. Он встретил Валентину, шедшую между стражниками, в пятидесяти ярдах от эшафота. В его руках был приказ Потоцкого об освобождении. Он подошел к красивой женщине в простом голубом платье, волосы которой были высоко подняты, чтобы шея оставалась свободной, и взял ее за руку.

– Вы свободны, графиня. Следуйте за мной, пожалуйста, ваша сестра ждет вас.

Она позволила ему отвести себя, он шел рядом, держа в руке ее ледяную руку и не говоря ни слова.

Когда они вышли на улицу, Валентина остановилась и огляделась. Она была ошеломлена.

– Кто вы? Куда вы меня ведете?

– Я майор Де Ламбаль Императорской Армии его величества, пятый Гренадерский корпус, мадам. Я веду вас к экипажу, где вас ждет сестра. Умоляю, не теряйте сознание, а то она подумает, что я несу ваше тело. Осталось всего лишь несколько ярдов. Фаншон! – крикнул он. Из-за угла выбежал лейтенант с двумя солдатами. – Приведи сюда княжну – скажи ей, что ее сестра цела и невредима!

Лейтенант был сторонним наблюдателем необычной сцены, которая разыгралась мгновением позже. Русская дама подобрала юбки и побежала; она бросилась в объятия очаровательной женщины, которую вывел из польской тюрьмы французский майор. Затем все трое пошли к экипажу, русская и майор поддерживали женщину с обеих сторон под руки, поскольку силы изменили ей. Он услышал, как княжна крикнула ему:

– Поддержите же ее, чертов дурак! Вы что, не видите, что она теряет сознание?

В экипаже Александра отвернулась от сестры, которая была без сознания и, обвив руками шею майора Де Ламбаля, поцеловала его.

– Ну, как вы себя чувствуете?

Александра наклонялась к сестре, дергала ее за руку и в десятый раз задавала одни и те же вопросы, когда они обедали. Жилище майора было отнюдь не шикарным, но казалось царским по сравнению с тем местом, где обитала последнее время Александра, скрываясь от преследования. А еда и шампанское были превосходными.

Де Ламбаль пригласил их отпраздновать освобождение, и они ели цыпленка Маренго, который стал знаменит благодаря шеф-повару Наполеона после битвы в местечке с таким же названием. Валентина пила шампанское до тех пор, пока голова не закружилась и она не услышала свой смех впервые за последние несколько недель. Французский майор сидел напротив и молча пил, состязаясь с ее сестрой, как будто та была мужчиной. Валентина заметила, что он не отводил глаз от Александры.

– Я чувствую себя чудесно, – сказала она в сотый раз. – Не могу во все это поверить. Если бы не тот несчастный, который старался помочь мне, меня уже не было бы в живых.

– Несчастный! – заметила Александра. – Я видела, что он сделал с той пожилой четой в гостинице. Надеюсь, что они повесили его очень медленно! Я бы дала сегодня тысячу рублей, чтобы увидеть лицо Потоцкого!

Валентина улыбнулась.

– Я бы дала даже больше, чтобы увидеть лицо Теодора, – сказала она, и они рассмеялись.

Александра подняла свой бокал.

– Давайте выпьем! За Теодора Груновского! Будь он навеки проклят!

– За это я выпью, – поддержал майор, – хотя я и атеист. К дьяволу его! К дьяволу графа Потоцкого!

– К черту всех, – внезапно сказала Александра и улыбнулась медленной дразнящей улыбкой, – кроме нас. За тебя, моя дорогая, слабоумная сестра, которая чуть не погибла из-за любви, и за вас, майор, который вернул ее мне! Кажется, – заметила она, – что я это уже говорила. Тебя все время спасают французские офицеры, Валентина. Будем надеяться, что это не войдет в привычку! – Она осушила бокал. Валентина догадалась, что впервые в жизни Александра пьяна. Она была пьяна от шампанского и от бренди майора.

– Надеюсь, графиня, что вы последуете моему совету, отправитесь в свое поместье и будете оставаться там, – сказал Де Ламбаль. – Следующие несколько месяцев будут очень трудными; возможно, Польша окажется втянутой в войну, на той или иной стороне. Вы и княжна будете в безопасности в Чартаце; лучшего места и не придумать.

– Это хороший совет, – улыбнулась ему Валентина. Он бесстрастно думал о том, что она одна из самых красивых женщин, которых ему доводилось видеть. – Но я не могу ему последовать. Я покинула Чартац с определенной целью. И еще не достигла ее. Я должна выяснить, что случилось с полковником Де Шавелем.

– Господи, дай мне терпение! – воскликнула Александра. – Ты помешанная! Тебе еще недостаточно?

– Мне не хотелось бы говорить вам об этом, – вмешался де Ламбаль, – но, по всей вероятности, он уже мертв. Езжайте домой. Не теряйте времени.

– Я собираюсь разыскать его, – спокойно повторила Валентина. – Я так решила и буду следовать по маршруту армии в России; если они возвращаются, то я их встречу.

Александра повернулась к Де Ламбалю.

– Она сумасшедшая, вы видите? Абсолютно сумасшедшая. Будьте добры, передайте мне бренди, майор. Мне это необходимо. Вы не качайте головой, она так и сделает. Я знаю свою сестру. Если она говорит, что поедет в Россию разыскивать своего полковника, она поедет в Россию.

– Вы понимаете, что собираетесь делать? – обратился он к Валентине. – Что вы знаете о тех условиях, которые убивают сотни людей в день. Вы знаете, что вдоль маршрута рыщут банды казаков, не говоря уже о наших собственных дезертирах? Я полагаю, что далеко вы не уедете.

– Другие женщины путешествуют с ними, – возразила Валентина. – Тысячи, почему бы и мне не последовать их примеру? Мой дорогой майор, я знаю, что вы запугиваете меня ради моего же блага, но я не испугаюсь. Меня ничто больше не волнует, только бы найти полковника Де Шавеля, а если он еще жив, то привезти его обратно в Польшу. Так что я собираюсь искать его.

– Вы видите? – спросила Александра. – Я говорила вам – она собирается в Россию. Она замерзнет там до смерти, если ее не съедят волки или не похитят казаки или французы. Но она поедет! Разыскивать тело! И конечно же, мне придется поехать с ней!

– Нет! – быстро сказала Валентина. – Я не позволю тебе рисковать…

– Будь спокойна, – сердито возразила ей сестра. – Ты не сумеешь остановить меня. Ты не знаешь ни слова по-русски, ты не способна присмотреть за собой – тебя чуть не повесили сегодня утром, ты такая неприспособленная! Я еду с тобой. Мы не найдем его и не вернемся оттуда живыми, но по крайней мере мы проделаем часть пути.

Де Ламбаль, прищурясь, наблюдал за ней.

– Ни одна из вас не выживет там более недели, – заметил он.

– О! – воскликнула Александра. – А почему нет? Моя сестра глупа, месье, я этого не отрицаю, но не думайте, что и я такая же. Если я пущусь в это путешествие, то все сделаю как надо. Мы отправимся в путь тогда, когда будем готовы к тем условиям. Подготовка может занять неделю или две, но это того стоит. А если ты будешь спорить со мной, – обратилась она к Валентине, – тогда ты действительно глупа. Мы поедем верхом. Нам будут нужны сани, запасы, слуги для сопровождения, меха и деньги.

– Очень практично, – заметил Де Ламбаль. – Я восхищаюсь вами, княжна. Вы женщина, способная принимать решения. Почему бы нам не поговорить об этом утром? Возможно, к тому времени ваша сестра будет более разумна?

– Ха, – усмехнулась Александра, – она так же упряма, как и глупа. Не так ли, малышка? Пойдем, ты выглядишь уставшей.

– Да, – согласилась Валентина. Она повернулась к Де Ламбалю и подала ему руку. – Благодарю вас за все. Вас и мою сестру. – Она быстро отвернулась, потому что на ее глаза набежали слезы. Она была так утомлена, что дрожала. Де Ламбаль поклонился им.

– Для вас обеих готовы комнаты, – сказал он. – Все готово, если вы желаете быть моими гостями.

– Конечно, – согласилась Александра, – вы очень добры; мы с удовольствием принимаем ваше предложение.

– Я провожу вас, – предложил он и провел их наверх по узкой лестнице в комнаты. Они были чисто убраны, обставлены удобной мебелью, в них жарко пылали камины, которые зимой обогревали польские дома. Он поцеловал руку Валентины.

– Спокойной ночи, графиня. Пусть ваш сон будет спокоен, а сны приятными.

– Спокойной ночи, – ответила она и повернулась к сестре, с минуту они стояли обнявшись. Александра гладила мягкие черные волосы сестры, как будто ласкала ребенка.

– Спокойной ночи, малышка. Я загляну к тебе попозже узнать, уснула ли ты. – Дверь за Валентиной закрылась, она и Де Ламбаль остались одни. Александра подошла к своей комнате и встала у открытой двери.

– Майор, я не люблю терять время, уверена, что вы тоже. Заходите.

Он двинулся к ней, потом остановился.

– Вы очень независимая женщина, – спокойно сказал он, взял ее за плечо и поцеловал. Его поцелуй был таким властным, что все ее тело ожило. Де Ламбаль отступил от нее и улыбнулся.

– Очень независимая. Но и я такой же. Когда придет время, вы станете моей любовницей, а не вы возьмете меня в любовники. Я предпочитаю сохранить инициативу.

– Мы навсегда потеряем этот шанс, – сказала она. – Мы никогда снова не увидимся.

Он взял ее руку, перевернул ее ладонью вверх, поднес к губам и поцеловал.

– Если вы достаточно глупы, чтобы поехать в Россию, тогда я достаточно глуп, чтобы последовать за вами. Поверьте мне, моя дорогая княжна Суворова, две вещи я знаю наверняка. Мы вместе поедем в это путешествие и мы будем любовниками. Ничто не сможет помешать этому. Спокойной ночи.

Глава 7

Снег падал по всей России; снегопад начался пятого ноября, когда температура внезапно упала до нуля. Съежившаяся масса французской армии проснулась и увидела белую плотную занавесь из снега, который сыпал со свинцового неба. И к прежним страданиям от голода, болезней и набегов казаков добавился чрезвычайный холод. Их целью был Смоленск, где находились резервные войска и провиант; название Смоленск было талисманом, поддерживающим в войске надежду на пищу, отдых и пристанище. Условия были невероятными, гордая кавалерия, которая пересекла Неман немногим более четырех месяцев назад, сейчас пробиралась по глубокому снегу пешком, лошади погибали от холода, ран и отсутствия подков.

Только свита императора ехала верхом, поскольку лошади были подкованы для передвижения по льду, и это сделали без доклада Наполеону. Он отказывался признавать, что такие меры предосторожности будут оправданны. Им нечего бояться зимы, они будут в безопасности в Москве, а враг будет просить мира. Сейчас во время отступления его армия погибала. Они возвращались через Бородино еще до того, как выпал снег и покрыл все. Один лишь взгляд на поле битвы с незахороненными трупами вызывал в войсках ужас, и от этого улетучились остатки боевого духа армии. Запах был столь ужасен, что закаленные ветераны падали в обморок, людей рвало. Сотни дезертировали той ночью, обезумев от увиденного.

Тем не менее борьба продолжалась, хотя для Де Шавеля и других раненых, которые шли в арьергарде, она была не более чем звуком артиллерийского огня на расстоянии, пока внезапно русские не атаковали их сзади под Вязьмой. Де Шавель тогда уже шел, его место в фургоне занял несколькими неделями раньше тяжелораненый солдат. Он шел, прихрамывая, теряя силы в длинной растянувшейся колонне, которая каждый день оставляла после себя трупы людей, подобных облетевшим листьям. Полковник нес оружие, так же, как и другие его товарищи. Люди на костылях, такие же, как и он, с одной рукой, такие, как наполовину слепой Бюфо, все несли ружье, пистолет или саблю и не расставались с ними даже во сне. По ночам налетали казаки, стреляя и крича, но хуже всего были партизаны, приближения которых никто никогда не слышал. Результатом их ночных действий были найденные утром трупы с перерезанным горлом. Командовал арьергардом маршал Даву, и, несмотря на то, что он был бесстрашным солдатом, в Вязьме ему пришлось просить помощи, потому что его измотанные, подавленные войска не могли противостоять бешеным атакам русских.

Пасынок императора, Евгений Бюфано, повернул назад с двумя дивизиями и позже докладывал, что видел раненых солдат, которые сражались вместе с войсками маршала.

Бюфо был ранен; он держался поближе к Де Шавелю, к которому был фанатично привязан. Они находились в маленьком лесу у левого фланга русских войск, которые старались окружить силы Даву. Из трехсот пятидесяти человек более сотни были тяжелораненые, остальные были ранены легко; на протяжении часа они выдерживали постоянный огонь, дважды были атакованы, но им удалось отбросить врага назад.

– Слава Богу, что у них нет кавалерии, – сказал Де Шавель.

– Если бы она у них была, то они уже бы выпустили ее, – согласился Бюфо. Он потер свою забинтованную голову. Уцелевший глаз покраснел и распух от какой-то инфекции, постоянно слезился, как будто он плакал.

Бюфо был очень простым человеком, большую часть времени говорил о своей жене или о своей любовнице сентиментальным тоном, что Де Шавель находил жалким. Он повсюду следовал за полковником, и все время повторял, что вместе они составляют одного полноценного человека, как будто это была самая удачная шутка, которую он когда-либо слышал. Он рассказывал это всем, кто не успевал вовремя от него скрыться, хотя все уже слышали эту историю сотни раз.

– У тебя есть правая рука, а у меня – левый глаз, вместе мы можем воевать!

– Скорее бы они вернулись, – заметил Де Шавель. – Становится темно; вскоре нам нужно будет перегруппироваться, иначе многие из нас погибнут. Посмотри, вот и они! Будь осторожен, Бюфо!

Русские быстро атаковали, что было их манерой, они стреляли на бегу и вопили, как демоны. Де Шавель стрелял в их первую линию; со всех сторон в лесу щелкали мушкеты, и некоторые из врагов падали. Пули, предназначенные французам, иногда попадали в деревья, вспарывали мерзлую землю, но крики, раздававшиеся то здесь, то там, свидетельствовали о том, что иногда они находили и живые мишени.

Пуля, которая поразила Бюфо, попала как раз в самый центр его грязных бинтов, разбрызгав его мозг. Он упал, не издав ни звука, поэтому Де Шавель оглянулся и увидел, что он мертв лишь тогда, когда русские протрубили отступление. Он рыдал над юношей, который умер в госпитале в Москве, хотя они никогда не разговаривали. С Бюфо они были друзьями. Но он не плакал над ним; он завидовал ему. Полковник взял его оружие и попытался засунуть его за ремень; использовать левую руку было очень трудно, но ничто не должно было достаться русским. Он шел по лесу, созывая товарищей, а когда дошел до разбитого бивуака, тотчас же уснул – он был слишком слабым и уставшим, чтобы съесть жалкую порцию пищи.

Бюфо умер, сражаясь, это было лучше, чем жить как пародия на человека, изуродованным и бесполезным. Он выжил, но это лишь временно. Будут другие сражения, другие возможности уничтожать врага, пока не наступит благословенный момент и он не разделит судьбу друга. В эту ночь ему снилось, что у него целы обе руки, что он вернулся в лес и похоронил своего друга.

Мороз был непереносимым; он обжигал. Смоленск, к которому они так стремились, занесло снежными бурями, враги день и ночь атаковали его, он оказался почти бесполезным. Резерв съел почти все запасы; люди, которые пришли сюда из Москвы и Бородино, готовы были убить их за это. Драки и убийства превратили гарнизон в дикарей, которых невозможно было призвать к дисциплине. Половину зданий разрушили, там невозможно было найти убежище. Ничего не оставалось делать, как двигаться дальше. А прямо перед ними в Красном находилась большая часть русского войска под предводительством Кутузова.

Наполеон принял решение отослать Нея назад командовать арьергардом. Шесть тысяч человек, вот и все силы, которыми можно было защитить Наполеона от атак казаков Платова. А из этих шести тысяч сотни были ранены, как и Де Шавель. Мороз достиг своей высшей точки, когда они покидали Смоленск; чтобы защитить себя от снега и мороза, люди заворачивались в мешковину, надевали женскую одежду, казачьи сапоги и шапки, снятые с убитых или умирающих. Многие отморозили пальцы на руках и ногах. Люди падали от голода и отчаяния и замерзали до смерти. Происходили ужасающие сцены; когда падала одна из лошадей, люди набрасывались на животное и отрезали от него куски мяса. Они пили растаявший снег и лошадиную кровь, и ходили слухи, что некоторые питаются человеческим мясом, но, несмотря на это, они сражались за каждую милю перехода, и постоянно среди них находился Ней. Он делил все трудности с истощенными людьми, его громкий голос отдавал им приказы, шутил, подбадривал. Однажды он появился среди растянувшихся раненых, высматривая людей, способных держать оружие.

Ней подошел к Де Шавелю и обнял его.

– Мой дорогой полковник! Я думал, что вы давно погибли… Как я рад вас видеть, вы поправились?

Де Швель кивнул; он с трудом узнал маршала в этом изможденном человеке с посеревшим лицом; он выглядел очень старым, а его рыжие волосы поседели. Де Шавель не знал, насколько изменился он сам; его лицо было обморожено, глаза покраснели, подбородок покрывала жесткая щетина, тело было слабым и исхудавшим. На нем была меховая шапка, снятая с мертвого русского, в левой руке он держал саблю.

– Я сейчас в порядке, маршал, – сказал он. – Я чувствую себя слишком хорошо для того, чтобы находиться в этих рядах. Я могу еще драться. На моем счету один или два под Вязьмой!

– Верю! – ответил Ней и положил руку на его плечо. – Заходите ко мне вечером на огонек, полковник. Я не могу предложить вам многого, но всем, что есть выпить и поесть, поделюсь с вами. – Он пошел дальше, останавливаясь, чтобы поговорить с людьми, пошутить с ними, поднять их боевой дух.

– Мы справимся, – внезапно сказал кто-то. – Не позволим свиньям приблизиться к императору.

Ней знал, как поднять людей на ноги, когда они уже потеряли надежду, когда им хочется лечь и умереть. Он мог быть твердым и жестким, когда это требовалось, он требовал дисциплины, невзирая на тяжелые условия, и хотя он часто плакал по ночам от того, что его люди страдают, он никогда не показывал и тени жалости. Благодаря его личности никто не упоминал о капитуляции. Было решено, что они будут сражаться и двигаться вслед за императором, чтобы он и его основные войска могли спастись и укрыться в Польше. Арьергард либо умрет, либо присоединится к другим войскам на подходе к Березине. Но не возникало и мысли о сдаче русским и о своем собственном спасении.

– Каково истинное положение, месье? – Де Шавель поел немного соленого мяса и сушеных бобов, выпил бренди, который Ней предложил ему и еще двум офицерам. Они сидели, скорчившись, у огня в палатке маршала, и впервые за много недель он чувствовал тепло. Снегопад прекратился, все окрестности были покрыты толстым слоем ослепительно белого снега. Полная луна смотрела с небес, усыпанных яркими застывшими звездами. Мерцало несколько костров, окруженных дрожащими людьми. Укрытия из веток и старых одеял согревали людей, теснившихся под ними, как животные, жаждущие немного тепла.

Ни одна ночь не проходила без атаки казаков, поэтому Ней вернулся в свою палатку поздно, проверив все посты. Он посмотрел на Де Шавеля поверх рюмки с вином; в ней оставался бренди лишь на дюйм. Сам он ничего не ел.

– Истинное положение? Все, что я могу сказать вам, это то, что к Березине движется Кутузов, с юга ему навстречу приближается Чичагов. Наш друг Шварценбург не сдвинулся с места со своими австрийцами, чтобы остановить его. Я говорил императору, что австрийские войска будут бесполезны! Они не лояльны по отношению к нам – эта собака Шварценбург пропустил русских! Я никогда не доверял ему!

– Если они встретятся прежде, чем император перейдет Березину, – сказал Де Шавель, – на что он надеется? Он будет уничтожен.

– Это и есть план, – заметил Ней. Он взял кусок черного хлеба, откусил большой кусок и продолжал разговаривать с полным ртом. – Это как три стороны треугольника. С одной стороны Чичагов, с другой – Кутузов, а в основании – казаки Платова. Они рассчитывают настичь императора прежде, чем тот пересечет Березину и уйдет в Польшу. Но они не добьются успеха. Наполеон слишком умен для этого. Он сделает шаг вовремя. Сейчас Даву отразил их атаку у Красного и позволил ему проскользнуть. Император уйдет. А мы последуем прямо за ним. Об этом я не тревожусь. Дюкло, в бутылке еще остался бренди – передай ее сюда. Только бы этот проклятый мороз не усилился, – внезапно заметил он. – Мы теряем сотни людей ежедневно. Как много раненых способны сражаться, полковник? У нас на счету каждый человек.

– Немного, месье, – ответил Де Шавель. – Они слишком быстро умирают. Около пятидесяти способны держать мушкет, но не больше, возможно, что даже и столько не наберется. Я сделаю все, что возможно, завтра.

– Вы сами вряд ли сможете драться, полковник, – сказал Дюкло. Он вспомнил о битве раненых в лесу под Вязьмой и нашел это невероятным. Но вся кампания состояла из таких случаев, где в равных частях смешивались ужас и удивительная храбрость. Полковник перевел на него взгляд и посмотрел, как сумасшедший. Возможно, так оно и было; Дюкло это не удивило бы. Они, должно быть, все сошли с ума, они убивали себя, как некоторые несчастные сделали это после Смоленска.

– Я смогу, – заверил его Де Шавель. – У меня одна рука, но, Бог мой, я могу сделать ею больше, чем какой-нибудь идиот двумя! – Он отвернулся, дрожа от ярости и холода, это усилие было слишком велико для него. – Со мной несколько человек, месье, – сказал он Нею. – Я посмотрю, кто останется в живых завтра утром. – Он неловко встал, поскольку ему трудно было сохранять равновесие без правой руки. Но никто из тех, кто знал его, не осмелился бы предложить ему помощь.

Он попрощался с маршалом и Дюкло и отправился к своему укрытию, которое делил с двумя другими офицерами: с поляком, у которого была гангрена на ноге, и еще с одним гренадером, вся спина которого была в осколках, которые постоянно выходили. Он лег между ними, поляк стянул пальто с лица.

– Что он сказал, полковник? Какие новости?

– Обнадеживающие, – коротко ответил Де Шавель. – Он полон надежды. Спите, Ракович, прежде чем эти проклятые казаки нападут опять.

– Я был бы рад уснуть навеки, – пробормотал Поль, – только мне не дает моя проклятая нога.

Атака состоялась в четыре часа утра. Когда совсем рассвело, Де Шавель сдержал слово и выяснил, кто из раненых в состоянии сражаться. В этот день их было восемьдесят. Через три дня в маленьком лесу под Красным их оставалось с Де Шавелем лишь двадцать, а под командой Нея – три тысячи.

В Борисове стоял французский гарнизон; он охранял мост через Березину, который должен был послужить императору и его войскам. Они двигались из Орши. Офицер, охраняющий мост, привык к незнакомцам – из России шли беженцы со своим имуществом, часто встречались жены офицеров, оставленных в Смоленске, когда основные силы были брошены на Москву. Он перестал быть осторожным, пропуская их. Другое дело – пропустить экипаж в противоположном направлении. Он не поверил солдату, который сообщил ему, что сани с двумя женщинами и французским офицером, с двумя слугами верхом, просят разрешения проследовать через Борисов. Мужчина настаивал на этом.

– Это правда, месье. Офицер сказал, что он майор Де Ламбаль и что у него письмо от министра иностранных дел, которое гарантирует им безопасность. Я не позволил им проехать без вашего разрешения, но он ругается, как дьявол. И одна из женщин тоже. Язык, как у драгуна. Вы подойдете, месье?

– К черту всех. – Офицер ругался всю дорогу до моста. Если у этих людей действительно письмо, тогда ему придется пропустить их. Конечно, это может быть подделкой. Они могут оказаться шпионами.

Сани стояли на другом берегу реки. Небо было свинцовым, шел снег, было очень морозно. Гарнизону в Борисове повезло: здесь имелись продовольствие и надежное убежище, им приходилось мало сражаться, беспокоили лишь набеги партизан. Настанет и их очередь, конечно, отражать атаки русских.

Большие сани с широкими полозьями легко скользили по заснеженной поверхности; лошади были широкогрудыми и сильными, пар от их дыхания клубился в холодном воздухе. Слуги ехали верхом тоже на хороших лошадях. Это был экипаж важного и богатого человека. Поль Де Ламбаль вышел и поджидал охранника. Он постукивал ногой об ногу, чтобы не замерзнуть, и разговаривал через плечо с женщиной, которая высунулась следом за ним, ее темное лицо было обрамлено соболиным мехом.

– Оставьте это мне, княжна. Нам может понадобиться такт в разговоре с этим господином.

Беседа не заняла слишком много времени; Де Ламбаль представил свои бумаги и письмо от Маре.

– Война проиграна, и мы все в ней проиграли. Идите и будьте убиты, если вам того хочется.

Офицеру в Борисове оставалось жить лишь четырнадцать дней, но в тот морозный ноябрьский день он считал себя бессмертным, если такое вообще могло быть. Ему исполнилось лишь двадцать восемь, он был очень самоуверен.

– Вы можете проезжать, майор, – сказал он. – Могу ли я задать вам один вопрос?

– Спрашивайте, – ответил Де Ламбаль, – обещаю вам ответить.

– Какого черта вы и эти две дамы едете в Россию, тогда как все остальные стремятся вырваться оттуда?

– Мы собираемся присоединиться к армии, – ответил майор. – Я так понял, что император где-то между Борисовым и Смоленском. Мы разыскивает друга. Я ответил на ваш вопрос?

– Майор, – сказал молодой человек, – проведя здесь три с половиной месяца, я могу поверить чему угодно. Езжайте в Оршу, если вы сможете найти дорогу в этой глуши. Что мне следует сделать, так это посоветовать вам остаться здесь и ждать, пока подойдет армия. Русские преследуют императора, мы ожидаем сражений. Если вы уедете, то будете убиты.

– Мы свободны ехать или нет? – Он повернулся к женщине, которая выглядывала из саней. Она была красива восточной красотой. Ее тон был таким высокомерным, что охранник покраснел от ярости.

– Вы свободны, – ответил он, – если вы сумасшедшие!

– Тогда, ради Бога, поехали! Садитесь, майор. Янош, трогай лошадей, а то они примерзнут к земле.

Майор откланялся, и в следующий момент большие сани тронулись через мост и растаяли на другом берегу Березины.

– Сумасшедшие, – сказал офицер сам себе, направляясь обратно. – Абсолютно сумасшедшие. Они не успеют проехать и пятидесяти миль, как их разрежут на куски казаки. – Он вернулся в свое удобное жилище и забыл о них.

Они выехали из Варшавы неделю назад, на два дня останавливались в Вильно, где Де Ламбаль получил аудиенцию у министра иностранных дел и правдивое описание положения армии Наполеона. Он сделал последнюю попытку отговорить Валентину от этого путешествия, но она лишь спокойно выслушала, потом сказала, что поймет их, если он и ее сестра повернут обратно. А она уезжает утром. Во время длинного путешествия графиня была очень молчалива. Она, казалось, отдалилась от Александры и от него, хотя они спали бок о бок, ели вместе, вместе исследовали маршрут. Она была нежной, но никогда не жаловалась на неудобства, на плохие условия. Все ее мысли сконцентрировались на чем-то или на ком-то.

– Если он мертв, – сказал однажды майор Александре, когда они остались одни, – я боюсь, она покончит с жизнью.

– Я тоже так думаю, – согласилась сестра. – И это одна из причин, по которой я рада, что вы с нами. Мне понадобится помощь, чтобы привезти ее обратно в Польшу. Мне бы хотелось, чтобы она никогда не встречалась с ним! Она как заколодованная!

– Она очень сильно влюблена, – заметил майор.

Александра с раздражением передернула плечами.

– К черту любовь! Сентиментальная чепуха!

Он посмотрел на нее и засмеялся. С того разговора в его доме он ни разу не дотронулся до нее; он не собирался этого делать, пока не наступит нужный момент.

– Вы не верите в любовь, я знаю, – сказал он. – Но вы поверите, дорогая княжна, поверите! А когда это случится, вы станете не более разумны, чем ваша сестра!

На третий день они попали в снежную бурю; лошади шли медленно, мороз был таким сильным, что металлические части саней обжигали, как будто были раскалены докрасна. Было невозможно ничего разглядеть, даже дышать становилось почти невозможно. Майор заставил Валентину и ее яростно спорящую сестру свернуться на полу и укрыться шкурами. Сани остановились. Через несколько минут снег стал заносить их. Де Ламбаль спрыгнул, растирая лицо рукой, и направился к лошадям. Животные дрожали, они покрылись ледяной коркой. На шее одной из лошадей съежился Ладислав, он умер от холода. Де Ламбаль стащил его, поднял на руки и отнес в сторону; не было времени хоронить его, снег это сделает быстрее. Он закричал на Яноша, который неподвижно сидел на лошади.

– Он мертв! Насколько ты замерз? Ты чувствуешь свои пальцы?

– Не очень хорошо, – прокричал Янош. – Но со мной все в порядке, я могу двигаться дальше.

– Нет, не можешь, – решил майор. Ему не понравились его медленные движения и слабый голос. Скоро он может замерзнуть, как и его товарищ. – Слезай. – скомандовал он. – Иди к саням и полезай внутрь. Объясни княжне, что случилось, скажи ей, что я приказал тебе ехать внутри. Я сам поведу лошадей!

Он взобрался на его место и взял в руки поводья. Они совсем замерзли, и ему понадобилось все его умение, чтобы заставить лошадей сдвинуться с места.

Дороги не было видно; вокруг кружились вихри снега; он стал двигаться в неопределенном направлении, просто чтобы сохранить животных. Через некоторое время он перестал чувствовать холод; от снега и ветра у него перехватывало дыхание, его легкие наполнялись льдом; он закрыл глаза и двигался вслепую. Так он ехал час за часом, пока не почувствовал, что на него наваливается сон, который может стать смертью. У Де Ламбаля в кармане была фляжка с бренди; с огромным усилием он сунул правую руку в карман и достал ее, но это было так тяжело. Карман, казалось, примерз к остальной одежде. Он сдался и забыл о том, что собирался делать. Постепенно пелена снега стала прозрачнее, ветер стал утихать. Последним усилием он сполз с лошади и почти упал в снег. Над ним склонился Янош.

– Вставайте, месье, идите в сани. Я уже отогрелся. Давайте, вы должны заставить себя!

Он с трудом поднялся на ноги, с помощью слуги добрался до саней и почувствовал, как сильные руки втянули его внутрь. Он не знал; что находился на холоде более шести часов. Над ним склонилась Александра; она стянула перчатки с его рук и растирала их. Валентина набросила на него мех. Он открыл глаза и улыбнулся смуглому лицу, которое было так близко от него; она злилась и ругалась. Ее щеки были мокры от слез.

– Дурак, идиот! Почти замерз до смерти! Валентина, дай мне фляжку с бренди. – Она поднесла ее к его губам, и он сделал глоток, ему обожгло горло.

– Достаточно, – сказал он. – Нам это еще понадобится. – Он еще не согрелся, но чувство чрезвычайного холода покинуло его, он начал дрожать.

Александра повернулась к сестре:

– Оставь, я присмотрю за ним. Проклятый идиот, подвергать себя такой опасности!

Она обняла его, завернула в свои меха, крепко прижалась к нему, чтобы поделиться своим теплом, потом она почувствовала, что его руки обхватили ее, дрожь прекратилась. Она поцеловал его; никто из них не сказал ни слова.

Той ночью они наткнулись на разрушенный дом. Сам дом был без крыши, остались лишь две стены; его сожгли еще летом при наступлении французов. Они повернули сани за дом и обнаружили амбар, крыша и стены которого сохранились. Измотанные путники обрадовались этому убежищу. Янош насобирал немного дров и соломы, они развели костер в центре земляного пола, расседлали дрожащих лошадей и покормили их. Потом сели вокруг костра и ели суп, разогретый Валентиной, хлеб и колбасу. Слуга отогрелся, его жизнь была спасена. Он был очень благодарен, но чувствовал себя неловко от столь близкого присутствия господ. Он взял тяжелое одеяло и ушел в угол спать.

– Только подумайте, каково им приходится, – внезапно сказала Валентина. – Подумайте о раненых, которые пытаются идти в таких условиях.

– Этот надутый дурак сказал, что они где-то под Оршей, – заметила Александра. – Это около двухсот миль от Борисова; мы приедем туда через три или четыре дня, если нас не застигнет еще одна буря.

Валентина склонилась над огнем. Ее лицо стало совсем прозрачным, под глазами темнели круги. Она выглядела удивительно красивой, несмотря на то, что ей приходилось переносить. Глядя на нее, Александра поверила, что, если она и Де Ламбаль умрут, ее сестра каким-нибудь образом доберется до Орши, даже если ей придется идти пешком. Валентина и теперь думала лишь о французской армии и о Де Шавеле.

– Вы думаете, я найду его в Орше?

Она задала вопрос майору, тот колебался. Было жестоко разочаровывать ее, но еще более жестоким казалось ему поддерживать в ней надежду. Он влюбился в ее сестру, но восхищался и уважал Валентину, как ни одну женщину раньше. Ее полковнику повезло, если он еще жив.

– В Орше Наполеон, – мягко ответил он. – Это означает, что там стоят основные войска. Если нет – арьергард может быть в пятидесяти или шестидесяти милях сзади. И их все время атакуют.

– Он ранен, – сказала Валентина. – Я знаю это многие месяцы. Но не думаю, что он умер.

– Скажите мне, – спросил ее Де Ламбаль, – на что вы надеетесь, если найдете его?

– Привезти его обратно, – ответила она. – Один человек, если ему кто-нибудь помогает, может пройти там, где не будет шанса у пятидесяти. Я собираюсь отвезти его домой. Вот и все.

– Звучит очень просто, – заметила Александра. – Ты собираешься отвезти его домой в Польшу в том случае, если он не умер и не откажется от этого!

– Если он цел и невредим, я последую за армией и буду ждать его, – сказала Валентина. – Пожалуйста, поверьте мне, майор; он моя жизнь. Мне не важно, что он не любит меня, он никогда и не притворялся. Он может продолжать жить без меня, но я не могу существовать без него. Мне не стыдно, я боюсь. Я последую за ним повсюду, на любых условиях, на каких он пожелает. Я и не ожидаю от вас понимания, просто не могу поступить иначе.

– Теперь я это знаю, – ответила ее сестра. – Сначала я думала, что это глупая фантазия. Теперь я понимаю, что это настоящее сумасшествие. Почему бы нам не перестать разговаривать об этом и не отправиться спать.

– Там еще осталась солома, – сказал майор. – Вы обе сегодня будете спать в санях. А я возьму полог и устрою себе постель.

Валентина поднялась. Она посмотрела на них, и заметила, что они смотрят друг на друга.

– Я пойду первой, – сказала она, – я очень устала и становится ужасно холодно. Спокойной ночи, майор.

Он тоже поднялся и поцеловал ей руку.

– Спокойной ночи, мадам. Княжна?

– Я еще посижу, – резко ответила Александра. – Вы можете идти, если хотите.

– Я подожду вас, – ответил он и опять сел ближе к ней, она отодвинулась.

– Я хочу выпить, – сказала княжна.

– Вы пьете слишком много. – Он достал фляжку, посмотрел на нее, потом опять убрал ее в карман.

– Почему вы сегодня поцеловали меня? – задал он вопрос обычным голосом, ломая при этом ветки и подбрасывая их в огонь.

– Чтобы согреть вас, – ответила Александра. – Вдохнуть жизнь в ваше тело.

– Кажется, потому, что вы любите меня, – сказал он.

Вокруг них было темно и тихо. Она пристально посмотрела на него, затем сделала протестующее движение.

– Любовь, любовь! Вы все время повторяете это слово. Я не знаю, что это значит!

Он встал и протянул ей руку.

– Я думаю, настало время научить вас.

Они лежали на соломе в темноте близко друг к другу, как тогда, когда занимались любовью; они оба уснули, потом вместе проснулись, медленно и молча укрыли свои замерзшие тела, он лег на нее, чтобы согреть ее.

– У меня было много мужчин, – призналась она.

– Я знаю это, – ответил он. – Это не имеет никакого значения. У меня было много женщин.

Она засмеялась и обняла его.

– Я хочу сказать – почему на этот раз все совсем по-другому?

– Совершенно по-другому, – ответил он. – Так происходит всегда, когда занимаешься любовью с тем, кого любишь. Другие мужчины не были влюблены в вас. Держу пари, что многие из них вас боялись. А я люблю. Думаю, вы не станете говорить, что любите меня?

– Почему нет? – внезапно встрепенулась она. – Это правда, я люблю вас. Я люблю вас так сильно, что готова была убить вас сегодня за то, что вы рискуете своей жизнью. Я готова была отколотить вас за это!

– Я знаю. – Он смеялся над ней, но нежно, радостно. – Вы такое яростное существо, моя дорогая, и такое чудесное. Я обожаю вас. Почему мы не можем быть в теплой постели, а не в этом месте…

Он зевнул и поцеловал ее. Ее тело изогнулось от удовольствия, от нового, чудесного чувства, которое овладело ею, когда физический акт был уже завершен. «Любовь», говорит он. Александра горячо поцеловала его в ответ. Она любила его. У нее никогда не было любовника, который мог бы сравниться с ним; они были, как привидения, те другие – соседи, боящиеся скандала, нервные крестьяне, которым приказывали лечь в ее постель и с которыми потом расплачивались.

– Поль, – прошептала она. – Поль, уже светает.

– Я знаю, – пробормотал он. – Нам скоро трогаться.

– Меня тревожит одно чувство, – внезапно призналась Александра. – У меня оно с тех пор, как мы выехали из Варшавы. Поль, я не могу объяснить…

– Вам и не нужно этого делать, – спокойно сказал он. – У меня тоже такое же чувство. Мы не выйдем из всего этого живыми. Не обращайте внимания, моя дорогая, это не важно. Важно лишь то, что мы вместе.

– Надеюсь, мы найдем его, – вздохнула Александра. – Я хочу, чтобы она была счастлива. Я сама сейчас так счастлива!

Не было времени разжигать другой костер; они поели хлеба, сушеных персиков и запили все водой. Сани тронулись в холодное серое утро, путешествие в Оршу началось.

Для Нея было лишь два пути: сдаться или атаковать. На высотах Красного ему противостояли шесть тысяч человек и артиллерия. Он собрал оставшиеся несколько тысяч человек и сказал им, что они должны либо пробиться, либо умереть.

Пораженные русские услышали команду к атаке из французского лагеря, и началась битва, которая продолжалась весь день, прерываясь три раза для того, чтобы маршал получил требование генерала Кутузова сдаться. Он отвергал его. Пробиться было невозможно. Когда наступила ночь, войска перегруппировались, оставив мертвых и раненых в снегу. Те, кто был в состоянии сражаться, дрались камнями, поскольку нечем было заряжать мушкеты. Де Шавель и гренадер сидели вместе под деревом; оба были слишком измотаны, чтобы говорить, целый день они ничего не ели. Они потеряли своего польского товарища, да оба уже и забыли о нем.

– Все кончено, – сказал в конце концов гренадер. – И мне все равно. Будь я проклят, если я сдамся этим свиньям; но будь я проклят, если я смогу еще что-то сделать. Я собираюсь остаться здесь, чтобы заснуть и не проснуться.

– Я не умру, – пробормотал Де Шавель. – Еще рано. Не хочу лежать под деревом, как полузамерзшая собака – вставай, черт тебя побери! Вставай и помоги мне! Я хочу разыскать Нея, если мне это удастся.

Они медленно брели в темноте. На них наткнулся солдат, который бежал по глубокому снегу.

– Идите направо, маршал хочет всех видеть, идите направо!

Ней стоял в центре. Они окружили его. Первые два ряда освещались большим костром, в свете костра все были похожи на привидения.

– Мы не можем пробиться, – заявил он. – Мы можем либо драться до конца, либо воспользоваться темнотой и повернуть назад. За нами Днепр, мы пойдем на север и выйдем на дорогу в Оршу впереди русских.

– Я не пойду назад, – послышался голос из молчаливых рядов, в нем слышалось отчаяние. – Я не пойду назад по тому же пути.

– Если вы этого не сделаете, – обратился к ним маршал, – я пойду один. Мы не собираемся сдаваться и не хотим умирать. Мы присоединимся к императору, и это единственный путь. Мы выступаем через полчаса.

Всю ночь русские видели, что во французском лагере горят костры, и ожидали с уверенностью завершения битвы на следующее утро. Когда наступило утро и их передовые отряды достигли французского лагеря, они с изумлением обнаружили, что лагерь покинут. Ней и его люди ушли под покровом ночи, прихватив с собой повозки. Поскольку русские преследовали их, остатки арьергарда пересекали Днепр, бросив транспорт и оружие на берегу.

Дюкло, младший офицер из свиты Нея, заметил, что Де Шавель сидит на земле, когда все уже тронулись. Гренадер погиб по дороге, и последнюю милю Де Шавель шел один, качаясь, как пьяный, от слабости и голода. На берегу реки он упал, у него больше не осталось сил и воли; молодой офицер потащил его по льду, поскальзываясь и спотыкаясь под тяжестью ноши. Когда они переправились на другой берег, он положил руку полковника себе на шею, а сам подхватил его за талию, и так они шли до привала. Дюкло было чуть больше двадцати, он сражался против русских и пруссаков, был под Аустерлицем, когда казалось, что Наполеон никогда не потерпит поражения. Его ранило под Вязьмой. Он сражался, не думая об опасности, беря пример с Нея, которого боготворил. Теперь он потерял маршала из вида, было слишком трудно найти его среди сотен людей, да и немыслимо было ходить и искать его, нужно было помогать полковнику.

– Я пойду сам, – молил Де Шавель снова и снова, когда оба уже шли с трудом, но Дюкло лишь качал головой.

– Вы не должны умереть, – повторял он. – Вы должны дойти до Орши. Я должен доставить вас в Оршу. – Он ухаживал за полковником, как за ребенком, воровал для него пищу, заворачивал его в собственный плащ и спал с ним рядом.

Ней спросил о полковнике, не был ли он убит ночью, когда же ему доложили, что случилось, он приказал оставить Дюкло одного. Он видел, что многие сходили с ума, это тоже могло быть проявлением сумасшествия. Ухаживать за умирающим товарищем с фанатичной преданностью было одним из обычных проявлений.

Граф Теодор Груновский покинул Варшаву по совету своего друга Потоцкого. Совет был дан так, что его следовало рассматривать как приказ. Тот факт, что, повесив слугу, он отложил казнь Валентины и тем самым позволил ей спастись, лишь укрепил Потоцкого во мнении, что графу следует уехать во Львов, пока не затихнет скандал.

Результатом войны было то, что Наполеон бежал из России. Те, кто поддерживал Францию, попадали под подозрение и вызывали неудовольствие царя Александра. Некоторые члены парламента поспешили выразить свою лояльность по отношению к царю через князя Адама Чарторицкого, тогда как другие сопротивлялись перспективе вторжения России и надеялись, что Наполеон еще не побежден.

Но у Груновского не было альтернативы, он мог лишь удалиться в свои поместья. Граф провел в поместье уже месяц, как вдруг заметил знакомое лицо среди слуг. Он хлопнул женщину по плечу. Перед ним стояла горничная его жёны, Яна.

– Какого черта ты здесь делаешь? – Его глаза сверкнули. Она напомнила ему о Валентине. – Ты была с графиней в Чертаце! Как ты попала сюда?

– Я уехала, когда уехала она, господин, – прошептала Яна. – Я не хотела оставаться с ней. Я простая женщина, но знаю обязанности жены. Я принадлежу вам, господин, а не ей. И пришла обратно, чтобы служить вам.

– В самом деле? – Он посмотрел на нее, нахмурившись, не зная, правда ли все это. Потом он решил, что это правда, у нее не было необходимости покидать Чартац. Вполне возможно, что она не могла принять неверность и бегство своей хозяйки. Поэтому она вернулась к хозяину. Он взял ее за подбородок и мягко потрепал.

– Я умоляю вас, – продолжала Яна, – позвольте мне остаться, хозяин. Это мой дом.

– Оставайся, – разрешил граф, – но сначала ты получишь десять ударов хлыстом в наказание за то время, которое провела не дома.

Яна склонила голову; на ее некрасивом лице не отразилось никаких чувств.

– Как господин пожелает.

После наказания она три дня лежала лицом вниз на половине слуг, пока заживали рубцы. Ее и раньше пороли, но не после того, как она стала горничной Валентины. Она уже забыла, что такое боль, и сейчас была рада этому напоминанию. Оно укрепило ее цель, с которой она пришла во Львов, зная, что граф может убить ее за то, что она была добра к Валентине. Яна видела княжну Александру, которая спасалась от преследования, видела шпиона с перерезанным горлом. Она пришла во Львов, зная, что граф рано или поздно появится здесь. Слуги в доме рассказали ей неправдоподобную историю о том, что ее хозяйка избежала смерти, она улыбалась при этой мысли и благодарила Бога, чья доброта беспредельна. Она вернулась, не только чтобы служить графу. Она думала о том, что может пройти много времени, прежде чем ей представится возможность исполнить задуманное, но когда-то это будет. Господь избавил ее от мужа, который был пьяницей и животным. Она освободит графиню с Божьего благословения и молчаливого согласия. На дне ее сундука лежала маленькая бутылочка.

Глава 8

В пятнадцати милях от Орши первый казачий дозор атаковал сани. Де Ламбаль видел, как по снегу к ним приближалась группа человек в двадцать на маленьких быстрых степных лошадях. Он крикнул Яношу, чтобы тот гнал лошадей к лесу.

Валентина высунулась, тревожно оглянулась на сестру.

– Они заметили нас, Сандра! Они преследуют нас!

– Нам не уйти от них, – сказала Александра. – Поль, прикажите Яношу остановиться.

– Не глупите, – ответил он, – они убьют нас, если догонят. Единственная надежда для нас – это убежать.

– Они нагоняют. – Валентина оглянулась назад, они разделились на две группы, одна поворачивает налево…

– Они хотят преградить нам путь, – сказала Александра. – Поль, послушайтесь меня ради Бога. Остановите сани прежде, чем они начнут стрелять. Тогда их уже ничто не остановит. Спрячьтесь под пологом и позвольте мне поговорить с ними. Это наш единственный шанс. Пожалуйста, пока еще не поздно!

– Она права, – согласилась Валентина. – Сандра русская, они не причинят ей вреда. О Господи!

Казаки начали стрелять, хотя они были еще недосягаемы, но расстояние между ними все время сокращалось.

– Хорошо, – сказал Де Ламбаль. – У нас нет выбора. Возьмите вот это, Александра, если что-то будет не так, оставьте для себя. Я позабочусь о Валентине. Я не хочу наблюдать, как вас обеих изнасилуют, прежде чем затоптать до смерти.

Александра взяла пистолет и спрятала его под одеждой, он не сможет заставить себя убить ее, она понимала это.

– Ложитесь на пол, – приказала Александра. – Они уже близко и могут заметить вас. Я остановлю Яноша.

Они быстро пожали друг другу руки, и внезапно Валентина поняла, что изменилось в ее сестре за последние несколько дней. Она знала, что они с майором любовники; это было очевидно после той ночи в амбаре. Но до этого момента она не понимала, что Александра влюблена в него. И он в нее тоже, причем так сильно, что даже не был уверен, что сможет спустить курок. Они закрыли его меховым пологом, Александра высунула голову из саней и закричала Яношу, чтобы тот остановился.

Когда через несколько минут разъезд догнал их, то обнаружил в санях двух женщин, одна из которых лежала с закрытыми глазами, как будто без сознания.

Лейтенант спешился и подошел к саням; в его правой руке был пистолет, который он направил в голову Александры.

– Что это значит? – спросила она по-русски. – Как вы осмелились остановить меня? Вы не знаете, кто я?

Он посмотрел на нее с изумлением. У него были маленькие голубые глазки и густые светлые локоны, которые падали на лоб из-под меховой шапки. Услышав родную речь, он заколебался.

– Кто вы? – спросил он. – И что вы здесь делаете? Почему вы хотели скрыться от нас?

– Я княжна Суворова, а это моя сестра. Вы стреляли, и она потеряла сознание от испуга! Мы направляемся в Оршу, где нас ожидает кузен, генерал Кутузов. Этот ответ вас удовлетворяет?

– Да, ваше высочество. – Лейтенант был достаточно знаком с аристократками, чтобы распознать истинную. Она смотрела и разговаривала с ним, как с собакой.

– Мои извинения за то, что испугал вас, но здесь не путешествуют, вы могли быть французскими шпионами. Боюсь, что не могу пропустить вас в Оршу без разрешения властей. Наш командир, генерал Платов, находится в десяти милях отсюда с кавалерией. Двое моих людей проводят вас туда.

– Отлично. – Александра внимательно посмотрела на него. – Но я буду протестовать, когда увижу генерала! Вы не имеете права задерживать меня!

– Я не осмеливаюсь позволить вам ехать, ваша светлость, – упрямо повторил он. – У меня есть приказ, и я должен ему подчиняться. – Он вскочил на лошадь, поклонившись ей. Двум своим солдатам он дал указания, они подъехали к лошадям и повернули их направо, в противоположную от Орши сторону. Янош сидел тихо, не говоря ни слова, но его ни о чем и не спрашивали.

По команде сани тронулись, набирая скорость. Валентина быстро выглянула и увидела, что казаки ускакали.

– Они уехали, – произнесла она. – Майор, вы можете вылезать, но будьте осторожны. Двое из них сопровождают нас.

– Что случилось? – спросил Де Ламбаль. – Я не понял ни слова. – Александра быстро передала ему все, и он выругался. – Вы держались отлично, но мы не можем следовать к генералу Платову.

– Что же нам делать? – спросила Валентина. – Мы не можем убежать от этих двух людей; они сбросят Яноша при первом же его движении.

– Выгляните и скажите мне, как далеко впереди они едут, – сказал Де Ламбаль.

– Очень близко, – прошептала Александра. – Они прямо рядом с Яношем. Кто-нибудь из них может заглянуть внутрь.

– Хорошо. – Он опять опустился на пол. – Валентина, вы умеете стрелять?

– Нет, – покачала она головой. – Я даже не знаю, как это делается.

– Я стреляю так же хорошо, как и вы, – твердо сказала Александра. – Может быть, даже лучше.

Он одарил ее любящим взглядом.

– Хорошо, у вас есть шанс доказать это. Поменяйтесь местами с Валентиной, а когда я подам знак, стреляйте ему в голову. Я буду целиться в другого. – Через двадцать Минут он откинул полог и встал на колено у окна, держа в руке пистолет. Он бросил взгляд на Александру.

– Разъезд уже далеко от нас. Готовы? Стреляйте!

Два выстрела прозвучали как один, оба русских упали, их лошади заржали, и, шарахнувшись в сторону, ускакали. Майор спрыгнул на землю и перевернул сначала одно тело, потом другое. Он подошел к Александре и поцеловал ей руку.

– Никогда не осмелился бы вызвать вас на дуэль, – сказал он. – Теперь я буду править лошадьми, а Янош пусть отогревается. Мы вернемся к тому лесу, который видели, и проведем ночь там, не стоит больше рисковать сегодня.

– Когда мы попадем в Оршу? – спросила его Валентина.

Последний час походил на ночной кошмар; когда она увидела, как ее сестра целится, то закрыла глаза. Двое мертвых лежали в нескольких ярдах от них. Они избежали смерти благодаря Александре. Валентина думала о том, что убивать с холодным сердцем – это ужасно. Но майора и ее сестру это, похоже, не беспокоило. Они смотрели друг другу в глаза, держались за руки и смеялись.

– Когда мы приедем туда? – повторила она.

Де Ламбаль состроил гримасу.

– Завтра к вечеру или послезавтра утром. Это зависит от снегопада, кроме того, мы не можем ехать по главной дороге из опасения наткнуться на казаков. По всей видимости, мы приедем послезавтра.

– Мне хотелось бы продолжить путь, – заметила Валентина. – Я хочу поскорее присоединиться к французской армии. Вы не собираетесь похоронить их?

– Этих? – Майор оглянулся через плечо. – Они не думали о любезностях по отношению к нам. Не беспокойтесь, дорогая, снег укроет их быстрее, чем я закопаю. Янош! Слезай и садись в сани!

– Мне бы хотелось поехать прямо в Оршу, – продолжала настаивать Валентина.

Ее сестра накинула полог.

– Один день не играет никакой роли для твоего полковника, – сказала она. – Может быть, его там даже нет. Давай позаботимся о собственных шкурах – Поля и моей, – если уж ты не беспокоишься о своей собственной.

Это были первые Злые слова, которые она адресовала Валентине, но в следующую минуту она склонилась к ней и просто сказала:

– Прости меня. Я была так напугана, что казаки обнаружат Поля и убьют его, мне нужно было разрядиться на ком-то. Но нам все-таки лучше подождать, нам не избежать следующего разъезда казаков так просто.

Они провели ночь в лесу вместе в санях; Янош развел костер рядом с лошадьми, и он медленно горел всю ночь, пока не начался сильный снегопад. Главной их задачей было сохранить лошадей. Они укрыли их одеялами и поставили к огню так близко, как только было возможно. Они слишком устали, чтобы есть, холод притупил все чувства, даже голод.

У них было достаточно запасов на две недели. Александра очень тщательно подготовилась к путешествию. Хватило бы и для них, и для Де Шавеля, если им удастся найти его. Валентина спала очень мало, впервые она чувствовала себя одинокой. Она слышала, как сестра и майор передвигались ночью, знала, что они спали в объятиях друг друга, и плакала, потому что человек, которого она любила, был неизвестно где, если он вообще жив.

Через два дня их остановил пост французской армии у Орши, а через три часа их уже сопровождали к Мюрату. Он так сильно изменился, что сначала Валентина даже не узнала его. Мюрат похудел, и последние пять месяцев состарили его на несколько лет, его кудри и бакенбарды исчезли. Он сидел за деревянным столом, на котором стоял подсвечник чистого золота, и пил коньяк, сочиняя донесение императору.

– Невероятно, – сказал он, и Валентина узнала его улыбку. – Поразительно! Что за путешествие для двух хрупких дам. Вы должны рассказать мне обо всем. – Он пил коньяк, а Де Ламбаль рассказывал ему все, начиная с аудиенции у Маре и закончив рассказом об убийстве двух казаков. Мюрат смотрел на Александру, приподняв брови, и даже тихонько свистнул. Он почти не замечал Валентину, хотя она была убеждена, что все его внимание сосредоточено на ней, а не на сестре и майоре.

– Известно ли что-нибудь о полковнике Де Шавеле, месье? – спросил наконец Де Ламбаль.

Валентина задрожала и побледнела. Она чувствовала, как ее обняла Александра.

– Его нет с нами. – Голос Мюрата раздавался как будто издалека. – Он был тяжело ранен при Бородино, последний раз я видел его как раз перед сражением. Я слышал, что он отступал через Москву, но это было много недель назад. Больше мне ничего не известно.

– Как он был ранен? – спросила Валентина. – Как тяжело?

Мюрат заколебался. Это было безумием, конечно. Женщина путешествовала сотни миль в ужасных условиях, подвергая свою жизнь опасности, чтобы разыскать человека, который, может быть, давно уже мертв. Это было бессмысленно, Мюрат считал, что место женщины в будуаре, на балу или в кровати, что женщина лишь игрушка для мужчины. Он посмотрел на побледневшее лицо графини.

– Я не помню точно, – сказал он, – но очень тяжело. Вы должны быть готовы к этому, если он вообще остался жив. Моя дорогая графиня, я думаю, что для одного дня достаточно. Майор, с вами я поговорю позже наедине. Ну, а теперь, я думаю, графиня и ее сестра заслуживают отдых. – Ему не хотелось продолжать разговор, он устал и у него было плохое настроение. Все потерпело крах: война, Империя, сам Наполеон.

Сорок тысяч полуголодных, обмороженных жалких людей – вот все, что осталось от Великой Армии. Люди, которых он знал и с которыми сражался бок о бок по всему свету, были убиты в этой войне. Он винил в этом Наполеона, он никогда не любил его, он винил его в том, что тот пожертвовал Неем, чтобы спастись самому.

Мюрат не хотел ничего объяснять Валентине. С него было достаточно, ему хотелось напиться или остаться с женщиной и забыть о том, что все потеряно. Валентина не двигалась.

– Если его нет с вами, то где же он?

– В арьергарде, мадам, – ответил Мюрат. – Если он жив.

– А где они, маршал? – спросила она. – Я должна это знать. Если его нет с вами, то завтра я продолжу свой путь. Где арьергард?

Мюрат посмотрел на нее. Он видел, что к ней подошел Де Ламбаль и старался взять ее за руку, но она оттолкнула его, не отрывая глаз от лица Мюрата.

– Пока я не узнаю, – сказала она, – я не уйду отсюда.

– Бог знает, где теперь арьергард! – Мюрат почти кричал в ответ. – Где-нибудь между Оршей и Смоленском. Несколько тысяч человек и раненые – вот все, с чем мы оставили Нея. А если вы, мадам, спрашиваете меня, где они, то я вам отвечу. Я думаю, что все они мертвы, все! Мы давно ждем их, мы выступаем через два дня, прежде чем русские настигнут нас. Ваш полковник мертв, мадам. Вам лучше вернуться домой, пока это возможно; Уведите ее отсюда, майор, мне нужно работать!

Он отвернулся и встал к ним спиной.

– Вы свинья, – отчетливо произнесла Александра.

Она потеряла терпение.

Валентина проснулась внезапно; они провели ночь в доме, который Мюрат предоставил в их распоряжение. Она заснула на руках у Александры, всхлипывая от отчаяния. Постель рядом была пуста; сестры в комнате не было. Ее разбудил шум, раздававшийся снаружи. Окна с двойными рамами были разрисованы узорами, увидеть что-либо на улице было невозможно. Шум казался радостным,

– Валентина!

Александра стояла рядом с ней, натягивая на себя платье.

– Что это? Что случилось? – спрашивала Валентина.

– Я не знаю. Поторопись, одевайся. Пойдем узнаем!

Улицы были забиты солдатами, все бежали и что-то радостно кричали. Офицер пытался пробиться через толпу на лошади. Валентина схватила какого-то солдата за руку, побежала рядом с ним.

– Что случилось? Куда все бегут?

– Вы разве не знаете? – По его лицу струились слезы радости. – Это Ней! Он привел арьергард. Это чудо, настоящее чудо!

Действительно, это было чудо – то, что сделал Ней. Никто не мог так поднять боевой дух французской армии, как Ней, который шел впереди своих людей, когда уже все, в том числе и Наполеон, считали его погибшим. Император обнял его и плакал. Он присудил ему звание, которое никогда и никому не присваивалось. Храбрейший среди храбрых. Вся армия вдруг воодушевилась, как будто царь сдался; Ней вернулся, он не был разбит. Вместо шести тысяч он привел в Оршу лишь восемьсот человек. Они расположились лагерем на окраине города, для них не было приготовлено укрытия, но приходили люди с одеялами и продовольствием, а врачи всю ночь провели около раненых, которых было много.

С Александрой и майором Валентина начала разыскивать полковника.

– Нет ли здесь полковника Де Шавеля?

Ответ был один и тот же:

– Нет, здесь нет.

– Кто-нибудь видел его?

– Нет, даже не слышали о таком.

Никто не знает. Нигде нет. Однажды пожилой солдат заколебался, стараясь что-то вспомнить, но потом лишь покачал головой.

– Был один полковник, но я думаю, что он погиб по дороге. Посмотрите среди раненых.

Они продолжали свое ночное кошмарное путешествие среди раненых. Здесь были сумасшедшие, обмороженные, с ампутированными конечностями, с гангреной, но Де Шавеля нигде не было. Начало уже светать, когда они подошли к последней группе палаток. У каждой они слышали один и тот же ответ. И вот у последней повозки на которой был устроен тент из одеял, к ним подошел молодой человек в оборванной форме и внимательно посмотрел на них. Де Ламбаль держал факел, свет упал на него, он зажмурился.

– Что вы хотите? Полковник спит. Вы беспокоите его. – Он яростно прошептал: – Уходите!

– Полковник? Какой полковник? – спрашивал Де Ламбаль. – Де Шавель? Как его зовут?

Валентина ждала, протягивая руку молодому человеку, который озадаченно и хмуро смотрел на них.

– Это полковник Де Шавель? – прошептала она. – Пожалуйста, скажите, как его имя?

– Да, – ответил Дюкло. – Так оно и есть. Я ухаживал за ним. Я обещал доставить его в Оршу и сдержал свое слово. Думаю, что я хорошо следил за ним. Зайдите и посмотрите. – Он отступил в сторону, Валентина на гнулась и вошла; под тентом было темно, но факел майора осветил мужчину, который лежал завернутый в плащ, теперь можно было разглядеть его.

Оставшиеся снаружи услышали крик, затем наступила тишина.

– Я не вынесу этого, – простонала Александра, – если это опять не он…

Через минуту майор вернулся.

– Она нашла его, – сказал он Александре. – Бедняга.

– Я хорошо ухаживал за ним, – внезапно вмешался Дюкло. – Если бы не я, то он бы умер.

– Я верю, – очень мягко сказал майор. – Вы все сделали очень хорошо, лейтенант. Теперь вам не нужно больше беспокоиться о нем. За полковником будет ухаживать мадам. Вам нужно позаботиться о себе.

– Да, – согласился Дюкло. – Я должен узнать, не нужно ли ему чего-нибудь. – Он исчез в палатке.

Александра подошла к Де Ламбалю, он обнял ее.

– Я еще не готова войти. Это действительно он, Поль… Я не могу в это поверить…

– Да, – сказал Де Ламбаль. – Я бы не узнал его, если бы не Валентина.

Вышел Дюкло. На его лице застыло такое выражение, как будто он что-то потерял.

– Все в порядке, – сказал он. – Мадам присмотрит за ним. Мне здесь больше нечего делать. Вы простите меня?

Дюкло поклонился Александре и исчез за палаткой. Он больше не нужен, он достал пистолет из кармана, вставил ствол в рот и нажал на спусковой крючок.

Последние несколько дней ему так часто снилась Валентина, что в первый момент он принял ее за привидение. Он был очень слаб и ничего не помнил, он даже не знал, что последние полмили молодой человек тащил его на своей спине, покачиваясь, как пьяный, под его тяжестью. Де Шавель не понимал, что происходит и где он находится. Он знал, что может отдохнуть, и это единственное, чего ему хотелось. Над ним склонилось лицо, которое возникало в его больном воображении, чьи-то руки гладили его волосы, это были женские руки, все казалось сном. Он спал и старался умереть, но люди выхаживали его, заставляли его есть. Через три дня он открыл глаза, и Валентина поняла, что он узнал ее, что кризис миновал.

– Как долго я нахожусь здесь? Где я?

– Вы в Орше, – ответила она. – Мне и сестре предоставили это жилище, и вы находитесь здесь три дня. Не разговаривайте, любовь моя, вы очень больны. – Она села на край его кровати, внезапно ей стало страшно взглянуть на него. Пока он был беспомощным, он принадлежал ей. Но битва была выиграна, Де Шавель стал опять самим собой, человеком, который увез ее в Чартац и сказал, что не любит ее. Она опустила глаза.

– Вы снились мне, – вдруг признался он. – Последние несколько дней я постоянно видел вас. Дайте мне вашу руку. – Через мгновение пальцы его левой руки переплелись с ее пальцами.

– Я должна была найти вас, – сказала Валентина, – я не могла оставаться в Чартаце, не зная, что с вами.

– Я не могу в это поверить, – прошептал он. – Трудно поверить в то, что женщина способна совершить такой сумасшедший поступок. Вас могли убить – я мог быть мертвым. Посмотрите на меня, Валентина.

Она подняла голову, их глаза встретились; ее глаза были полны слез.

– Вы ничем не обязаны мне, – сказала она, – я приехала потому, что люблю вас. Я говорила вам это накануне вашего отъезда. Я никогда не переставала любить вас. Вы живы, мой дорогой, я увезу вас в Польшу. Но это не означает, что вы должны испытывать ко мне какие-нибудь чувства.

– А благодарность?

– И даже благодарность.

Он ничего не сказал в ответ, а лишь посмотрел на их переплетенные пальцы.

– После Москвы со мной шел один офицер. Я рассказал ему о вас, Валентина; у него были жена и любовница, и лишь пол-лица. Он не хотел возвращаться к ним, потому что уже не был тем мужчиной. Позже его убили рядом со мной. Я потерял правую руку, в груди у меня дыра. Я тоже больше не мужчина.

– Не говори так, – попросила она. – Даже если бы ты был на костылях и слепой, мне было бы все равно.

– Дюкло, – вдруг спросил он, – где Дюкло? Он спас мне жизнь. – Его глаза расширились от нетерпения.

Де Ламбаль предупредил Валентину, что ей не следует лгать.

– Он умер, – мягко ответила она, не было необходимости объяснять ему, как он умер.

– Бедняга. Он был очень добр ко мне, а я не переставая ругал его, я хотел лечь и умереть, а он не позволил мне. Боже, как я устал. – Он откинулся назад и закрыл глаза; казалось, он забыл о ней, но когда она хотела отнять руку, он не отпустил ее. Часом позже в комнату вошла Александра и посмотрела на него.

– Теперь он будет, жить, – сказала она. – Но ты вряд ли выживешь, если не пойдешь спать.

– Если я уберу руку, то разбужу его, – отозвалась Валентина. – Он узнал меня, он разговаривал вполне разумно. Ах, Александра, сколько он перенес.

– Ты уже три дня оплакиваешь его раны, – рассердилась Александра. – Теперь я запрещаю тебе это. Ты нашла его и спасла ему жизнь. Иди спи!

Валентина осторожно высвободила руку, обняла сестру.

– Это все благодаря тебе, Александра. Тебе, и Полю.

– Глупости, – возразила Александра. – Еще только начало, от нас до Вильно триста миль.

– Теперь мы доберемся, я знаю. Теперь с ним ничего не случится. – Она посмотрела на кровать. – Он чувствует себя калекой, Сандра. Он рассказал мне о друге, который не хотел возвращаться к семье. Его убили, мне кажется, он сам хотел этого. Я должна заставить его захотеть жить! Я должна помочь ему!

– Ему поможет время, – заметила сестра. – Давай сначала выберемся из России.

Она уложила сестру и пошла к Де Ламбалю. Его в доме не было, темнело, и Александра уснула в кресле перед камином. Вернувшись, он нагнулся и поцеловал ее. Она тотчас же проснулась, и они обнялись.

– Где ты был? – спросила она его. – Может быть, ты сначала хочешь поесть? – Он опять поцеловал ее.

– Нет, позже. Перестань разговаривать, женщина, и сиди спокойно.

Наверху проснулся Де Шавель, он не увидел Валентину и выругался, что ее там нет. Его реакция была такой ужасной, что он сам испугался за последствия. Он зависел от нее и злился, что она оставила его одного. Он сидел на краю кровати, когда она вошла и подбежала к нему.

– Вам нельзя вставать! Почему вы не позвали меня?

– Вы не служанка, – зло произнес он. Валентина отступила от него на шаг, и он заметил боль на ее лице, ему стало стыдно.

– Простите меня, Валентина, – быстро сказал он. – Я неблагодарное животное. Я не хотел обидеть вас.

– Я не виню вас, – ответила она, – я все понимаю.

– Да? – Он посмотрел на нее, нахмурившись. – Вы знаете, что такое быть должным и не иметь возможности дать ничего взамен?

– Вы можете дать мне все. Лишь позвольте любить вас и заботиться о вас. – Она встала перед ним на колени и закрыла лицо руками. Валентина не хотела плакать, но слезы сами струились, она не могла сдержать их. Она почувствовала, как он нежно дотронулся до ее волос, до ее лица.

– Никогда не верил, что существуют такие женщины, как вы. Никогда не думал, что может быть такая любовь. Не плачьте, я не стою ваших слёз.

Она подняла лицо.

– Вы стоите всей моей жизни; когда я думала, что вы убиты, мне не хотелось жить. Я не прошу вас любить меня, я прошу вас позволить мне любить. Этого достаточно для моего счастья

– Вы так красивы, – сказал он, – и так молоды. Вы не предназначены для калеки, который даже не может вас обнять.

– Попробуйте, – прошептала она, – попробуйте.

Она обняла его за шею и поцеловала в губы, он чувствовал, как она дрожит, и в нем проснулось желание.

Это желание никогда не покидало его, но приходило к нему во сне. Любовь, которая началась в доме Мюрата, потом получила продолжение в Чартаце, расцвела в этом ветхом доме в Орше. Удовлетворение было таким полным, что они так и уснули, не размыкая объятий. Он проснулся первым и разбудил ее поцелуем.

– Я люблю тебя, – прошептала она.

Он наклонился и снова поцеловал ее, но без страсти, поцелуй был теплым и нежным, она ответила ему так же.

– Я однажды сказал, что не люблю тебя, Валентина, ты помнишь?

– Помню.

– Моя дорогая, я тогда лгал.

Глава 9

Двадцать второго ноября Великая Армия покинула Оршу. Император получил известие, что русские захватили его обоз с провиантом у Минска. Отступление было отрезано, мост через Березину на Борисов атакован и почти полностью разрушен. Перед французами простиралась ледяная река, преграждая путь в Польшу, из Борисова угрожал Чичагов, а Кутузов и его силы напирали сзади. Наполеон приказал сжечь бумаги и приготовить оружие, чтобы либо победить, либо погибнуть в битве. Сорок тысяч человек без лошадей и оружия начали последнюю стадию самого страшного отступления в истории войн.

Валентина с Де Шавелем и Александра с майором первые два дня путешествовали в санях, двигаясь очень медленно из-за глубокого снега. Ночью они спали в санях, Де Ламбаль и Янош стерегли лошадей. Лошади отощали, но все равно за ними постоянно следили голодные глаза с тех пор, как они оставили Оршу. На третье утро случилось непредвиденное. Валентина, которая спала в объятиях Де Шавеля, проснулась, услышав выстрелы и ржание лошади. Майор и Александра выпрыгнули из саней с пистолетами в руках.

Когда Валентина выглянула, то увидела сцену, которую страшно даже представить.

Янош лежал на земле мертвый. Одна из лошадей была убита, ее уже раздирали голодные люди. Потом они набросились на живую лошадь.

– Вы, грязные свиньи, – кричала Александра, – проклятые каннибалы, оставьте моих лошадей в покое. Господи, я сейчас перестреляю их. Оставьте меня, я буду стрелять!

Валентина подбежала к ней, и Де Ламбалю удалось наконец вырвать пистолет из ее рук. Он швырнул его Валентине.

– Спрячьте это, ради Бога, – попросил он. – Если она начнет стрелять, они растерзают нас на куски.

– Мои лошади, – кричала Александра. – Они едят их живьем! – Плача и упираясь, она все-таки позволила майору и Валентине увести себя. От запаха крови у Валентины закружилась голова, она упала в сани. Де Шавель с побледневшим лицом стоял рядом с ней.

– Я сейчас потеряю сознание, о Господи, какой ужас!

– Это должно было случиться, – сказал полковник, майор кивнул. – За нами следили с начала пути. Они голодают, они прошли уже тысячи миль в этом аду. Нельзя винить их за это. Удивительно, что они не убили нас.

– Свиньи! – не могла успокоиться Александра. Ее бил озноб, а глаза горели, как угли. – Грязные французские свиньи!

– Пошли. – Майор подошел к ней. – Мы должны двигаться. Нам больше ничего не остается.

Она подняла голову и посмотрела на него, слезы замерзали на ее щеках.

– Идите к черту, я ненавижу вас!

– Я знаю, – терпеливо произнес он, – но лучше не смотреть на все это. Пойдемте.

Де Шавель обнял Валентину и пошел рядом с майором. Александра двинулась следом, немного отстав, отказываясь от помощи и не желая разговаривать. Уже почти стемнело, когда она позволила майору подойти к ней, потом Валентина услышала, что она плачет.

Было слишком холодно, чтобы разговаривать, было трудно идти по глубокому снегу, но, к счастью, небо оставалось чистым и ясным, и луна ярко освещала дорогу. Вокруг них двигались такие же тени, изо рта которых вырывались клубы пара. Некоторые из них останавливались и замерзали до смерти.

Валентина шла, опираясь на левую руку любовника, но она чувствовала, что он слабеет с каждым шагом.

– Майор, – позвала она, – мы должны отдохнуть, он устал.

– Кто-нибудь хочет разбить лагерь? – крикнул он в темноту, откуда появились неясные тени, которые затем превратились в людей.

– У меня есть одеяло, кто может разжечь огонь? – Солдат с женским шарфом на голове достал драгоценное одеяло, кто-то нашел палки, Де Ламбаль двигался среди них, организовывая их и направляя.

Когда разожгли огонь, все стремились протолкаться поближе к нему, оттесняя других и теряя последние силы в этой борьбе. Де Шавель достал пистолет.

– Назад, черт вас возьми! Назад! Все будут греться по очереди. Разожгите еще один костер, здесь достаточно дров.

Насилие прекратилось так же быстро, как и началось. Разожгли еще два костра. В темноте плясал желтый огонь, вокруг которого толпились дрожащие люди.

– Моя маленькая, – нежно сказал Де Шавель своей возлюбленной. – Ты замерзаешь, возьми мое пальто.

– Нет, нет! Мне достаточно тепло, любовь моя. Я просто устала.

Они прислонились друг к другу, съели кусок хлеба и бобы, выпили глоток коньяка. Все свои запасы они несли на себе. Майор прятал от Александры фляжку с бренди, чтобы она опять не впала в ярость, которая заканчивалась обычно слезами.

– Я никогда не видел ее такой, – прошептал Де Шавель, – и представить не мог, что она может заплакать.

– Янош служил ей с детства, – объяснила Валентина. – Поль уже успокоил ее.

– Они любовники? – спросил Де Шавель.

– Да, – ответила она. – Как и мы, любимый.

– Ты уверена, что не жалеешь об этом? – прошептал он.

– Я сожалею о каждой минуте, которую провела без тебя, – ответила она. – Мне неважно, что с нами случится. Даже если нас убьют, мы будем вместе. Когда ты полюбил меня? Он улыбнулся.

– Бог знает. Здесь, когда ты мне снилась, когда я умирал под Бородино. Может быть, в Польше, но не отдавал себе в том отчета. Но сейчас я люблю тебя. – Он поцеловал ее.

– Это и правильно, дорогой полковник, – злобно заметила Александра из своего угла. – Ее очаровательный муж чуть не повесил ее. Ха, она вам даже не сказала этого! Но если этого не сделала она, то сделаю я.

Александра медленно и подробно рассказала ему всю историю, приключившуюся с ее сестрой.

– Любовь моя, – прошептал он дрожащим голосом. – Спасибо, дорогая княжна, что вы открыли мне глаза на то, чем я обязан графине и что должен графу Груновскому. Я найду и убью его, эта цель поднимет меня из могилы.

– Очень благородно, – сказала Александра майору. – Но лучше бы у него была правая рука. Каково будет, если Теодор убьет его после всего этого? Если ты не дашь мне бренди, то я толкну тебя в костер, любимый!

– Один глоток, – сказал Де Ламбаль. – Не больше. Я знаю это твое настроение, когда ты готова со всеми подраться. Достаточно!

Она прильнула к нему и вздохнула.

– Я любила этого несчастного дурака Яноша. Он делал мне игрушки, когда я была ребенком. Я должна была убить их за Яноша! И за моих лошадей… Обними меня, Поль, мне холодно и тяжело на сердце!

Де Ламбаль привлек Александру к себе, и она уснула. Поль посмотрел на Валентину и полковника. Они тоже спали. У Поля сжалось сердце: Де Шавель – калека, а его возлюбленная связана с человеком, который мог прожить еще двадцать лет. Даже если они выдержат весь этот кошмар, они не смогут пожениться, их не примут в обществе, они не смогут иметь детей, потому что общество тоже отвергнет их. Он говорил о том, что убьет Груновского, чтобы освободить свою любовницу и отомстить за ее страдания. Странная ситуация. Де Ламбаль был реалистом, даже циником при решении таких проблем, и он чувствовал себя раздраженным и не мог уснуть.

Основные силы французской армии достигли Березины. Император созвал совещание, чтобы выработать стратегию. Здесь были Мюрат, Ней, генерал Колбер, Бертье. Император объяснял план на большой карте, лежащей на столе.

– Господа, – сказал он. – Мы здесь… Кутузов здесь… Чичагов здесь! – Он жестами показал направления. – Перед нами река, и нам не на чем переправиться. Если мы не переправимся, то будем окружены. Лично я не собираюсь сдаваться. В этом вся проблема. Теперь я предлагаю решение. Маршал Виктор, вы со своим корпусом всеми силами удерживаете Витгенстейна, вы – перехватываете Борисов. Тем временем генерал Эльб расскажет нам, что он обнаружил. Генерал!

– Генерал Колбер обнаружил брод севернее Борисова. Вода там не выше четырех футов. Утром я обследовал местность и думаю, что мы могли бы построить там два понтонных моста. Но нам нужно время.

– Виктор даст вам время, – сказал Наполеон, – он будет удерживать Витгенстейна, пока мосты не будут построены.

– Я сделаю все возможное, – сказал маршал Виктор. – Сколько времени потребуется?

– Два дня, маршал. Это будут временные мосты, как вы понимаете, но они послужат.

– Хорошо. – Император улыбнулся. – Когда мосты будут построены, мы переправимся через реку и атакуем Чичагова. Только таким образом мы можем сохранить войско. Генерал, стройте мосты.

Двое суток строились понтонные мосты для отступления Наполеона. Они сооружались из деревьев и деревянных стен домов и стали одним из чудес этой войны, поскольку оказались достаточно прочными, способными выдержать повозки и орудия. Наконец задание было выполнено. Люди, которые работали там, умирали от изнеможения.

Двадцать шестого ноября маршал Удино и его войска переправились на другой берег и оттеснили русских. Как и было обещано, Виктор удерживал Витгенстейна, в это время Наполеон подтянул силы к Студянке. В тот же день император переправился, за ним последовали все остальные. Ранним утром двадцать восьмого начали стрелять орудия русских. Медленно, очень медленно шла переправа. Люди, скопившиеся у мостов, были отличными мишенями. Когда упал первый русский снаряд, раздался всеобщий крик. Де Шавель и Валентина упали на землю. Они потеряли Александру. Последние полмили она и майор шли вместе с ними, но потом их разделил людской поток. Де Шавель тащил Валентину за руку.

– Идем, – кричал полковник, – мы должны двигаться, мы здесь под прицелом! – Он тянул ее за собой, обняв за талию. Первые двести ярдов они прошли по мосту в толпе толкающих друг друга людей, многие размахивали мушкетами, пробивая себе дорогу. Сильный удар полусумасшедшего солдата отправил Де Шавеля на колени, Валентина упала вместе с ним. Она пыталась поднять полковника, кто-то помог ей, но в давке она не разглядела, кто это был; она лишь знала, что Де Шавель опять на ногах. Валентина слышала, что он просил кого-то помочь ей дойти.

– Нет, нет! – кричала она. – Я не оставлю тебя, пойдем!

Она тянула его за собой, и он с трудом следовал за ней.

– Я не смогу защитить тебя, любимая, – кричал он ей. – Ради Бога, оставь меня. Мне не пройти через эту толпу.

В следующий момент их швырнули на землю, сверху навалились тела. Она всхлипывала, вокруг слышались крики раненых. Де Шавель собрал последние силы и вытолкнул ее наверх.

– Бесполезно, – сказал Де Шавель, – нам здесь не пройти, нужно попробовать переправиться по другому мосту.

Пробраться обратно было так же трудно, как и двигаться вперед, в конце концов они выбрались из толпы и без сил опустились на снег. По второму мосту шли орудия и транспорт.

– Это наша единственная надежда, – сказал Де Шавель. – Постараемся переправиться там, моя дорогая.

Они побежали к мосту, где кричала и толкалась еще одна толпа, поменьше. Внезапно Валентина остановилась.

– Александра! Александра! Посмотри вон туда! – Ее сестра в тридцати ярдах от них сидела на земле и держала на руках Поля Де Ламбаля. Валентина побежала к ней, окликая ее.

– Сандра! Сандра, пойдем!

Лицо Александры было в крови, кровь была на ее одежде и на снегу, где она сидела. Она держала у груди умирающего любовника, увидев сестру, княжна покачала головой.

– Он прикрыл меня своим телом, – сказала она. – Сейчас он без сознания, слава Богу. Он ничего не чувствует.

Валентина села рядом с ней.

– Ты не можешь оставаться здесь, Сандра. О Господи! Как он?

– Он умирает, – спокойно произнесла Александра. – Моя любовь.

Она наклонилась и поцеловала его, погладила нежно по щеке. Потом посмотрела в глаза Валентине и улыбнулась.

– Идет твой полковник, моя маленькая сестра. Уведите ее, мой друг!

– Господи, – прорычал Де Шавель, – Господи, Александра, его разорвало на куски. Вы ничем не можете помочь ему.

– Оставь его, – просила Валентина, – Сандра, умоляю тебя. Он умрет через несколько минут. Пойдем с нами. – Она схватила сестру за руку и изо всех сил потащила за собой.

Александра вырвалась и обеими руками обняла Де Ламбаля.

– Я не оставлю его, – закричала она, слезы текли по ее лицу. – Ты нашла свою любовь, оставь меня с моей. Ради Бога, полковник, уведите ее отсюда.

Де Шавель схватил Валентину, она истерически всхлипывала. Он с трудом оторвал ее от сестры. Тут раздался голос:

– Переправляйтесь! Свободно!

– Они открыли мост! – закричал Де Шавель. – Валентина, пойдем! Никто не заставит ее расстаться с ним.

– Александра! Александра! – Она бежала за ним, рыдая и оглядываясь на фигуру сестры, которая сидела на земле, обняв тело майора. Ей показалось, что она услышала голос сестры:

– Бог с вами! Будьте счастливы!

Она видела и слышала ее в последний раз. Следующие двадцать минут они пробивались через мост, было мгновение, когда они не могли идти, так их сдавили со всех сторон. Вдруг они ощутили под ногами какое-то движение.

– Разваливается мост! – закричал Де Шавель. – Слишком велик вес! – Он потянул Валентину за руку, они оказались лишь в двадцати ярдах от другого берега. Те, кто остался на середине моста, поняли, что сейчас должно произойти.

Раздался, страшный шум, потом звук ломающегося дерева и рев, все подпоры рухнули, мост развалился, люди и повозки полетели в реку.

Благополучно добравшись до противоположного берега, Валентина потеряла сознание. Де Шавель сам не понимал, как им это удалось. Она плохо помнила, что происходило после переправы. Ее силы были на исходе, она звала сестру, все время плакала. Де Шавель уговорил пустить их на повозку, и два дня они добирались до Вильно, в то время как Ней и Удино все еще вели бои. Валентина ничего не понимала и ничего не чувствовала, кроме присутствия Де Шавеля, который ухаживал за ней и не оставлял ее ни на минуту. Наконец они прибыли в Вильно, город, откуда они с Александрой и майором отправились разыскивать армию Наполеона. Здесь Валентина пришла в себя и поняла, что она и Де Шавель спасены.

До июня 1813 года Франция все еще сражалась. Пруссия подписала договор с царем. Войска Наполеона после войны в России сильно поредели. Тем не менее Наполеону удалось найти людей в Испании. Они были молодые и храбрые, но без кавалерии и с необученными войсками Наполеон не мог нанести поражения.

Новости о том, что происходит в мире, медленно доходили до Чартаца. Зеленела трава и цвели цветы. Весна была здесь лучшим временем года. Валентина и Де Шавель жили уже шесть месяцев в полном согласии. Любовь к Де Шавелю помогла Валентине перенести утрату сестры. Он тоже поправлялся, набирая прежнюю силу. По вечерам они читали, сидя у огня, играли в карты, жили, как муж и жена. Люди Валентины приняли эту ситуацию без осуждения. Ведь эти двое остались живы, тогда как многие умерли, и они воспринимали жизнь, как подарок.

Оба были рады жить в Чартаце вдали от света. Де Шавель не мог вернуться во Францию в свое поместье, потому что там он не мог представить Валентину как свою жену. Польское общество было закрыто для них по той же причине, но они не сожалели об этом. В конце июня Валентина поняла, что ждет ребенка.

– Дорогой, ты рад?

Он посмотрел ей в лицо и улыбнулся.

– Конечно, я рад. Я самый счастливый человек на свете. У меня никогда не было ребенка, я всегда мечтал об этом. Ты мне подаришь его.

– Я очень рада, – просто сказала она. – Я хочу, чтобы у нас родился сын. Мы будем так счастливы все вместе! Теодор говорил мне, что я бесплодна, и я верила ему. Я так счастлива, что забеременела. От тебя, мой дорогой, это самое главное!

Но Де Шавель понимал, что его ребенок, возможно, сын, родится незаконнорожденным, без всяких прав, без права наследования. На следующее утро, еще до того как Валентина проснулась, он встал, поцеловал ее и прошел в свой кабинет. Там он написал письмо графу Теодору Груновскому, в котором вызывал его на дуэль.

Глава 10

Граф Груновский жил в своем доме в Варшаве с апреля; он не видел причин сидеть в изгнании, поскольку французы были еще у власти, а русские пока не вторглись Европу. Во Львове он постоянно скучал и был в плохом настроении, слуги чувствовали это постоянно. Кроме того, ему нужна была женщина, но не деревенская простушка с толстыми ногами и некрасивыми руками, которая боялась его и лишь молча подчинялась.

Он упаковал вещи, закрыл дом и отправился в Варшаву. Город полнился слухами. Жизнь здесь была веселой и интересной. Граф завязал роман с элегантной прусской баронессой Натали фон Рот, которая была некрасивой и небогатой, но очень опытной, Они чудесно проводили вместе время. Баронесса переехала к нему, она не боялась скандала. Ее любовник был очень богат: он подарил ей бриллианты, массу платьев, дал в услужение горничную жены.

Яна приехала в Варшаву с прислугой из Львова. Работала она хорошо. Ей никогда не приходилось сталкиваться с графом, пока он не сделал ее горничной своей любовницы. Она прислуживала баронессе с таким рвением, что та не могла заметить за ней никакой вины. Ее вообще не интересовали слуги, она лишь однажды вышла из себя, когда Яна отказалась говорить с ней о графине Валентине.

– Прошу прощения, госпожа. Я не помню.

Раздраженная баронесса дала ей пощечину, но потом забыла об этом. Она знала историю жены своего любовника от него самого и из других источников, ей это казалось обычным, любопытство было достаточно удовлетворено, так что не стоило особенно допрашивать горничную. Яна и виду не подала, что заметила, как эта блондинка носит бриллианты Валентины, спит в ее комнате, пользуется ее золочеными расческами. Яна делала все, как ей приказывали, и ничего не говорила. Она умела скрывать свои чувства. Время наступит, она еще послужит своей настоящей госпоже. Граф еще ответит за все зло, что причинил ей. Сейчас лучше всего подобраться к нему ближе, пока она служит горничной у этой прусской проститутки. Сам граф настолько привык к присутствию Яны в комнате, что почти не замечал ее. Он разговаривал так, как будто ее не было. Очень часто они ласкали друг друга в ее присутствии, как будто она была домашним животным. Баронесса очень заботилась о своих волосах, и Яна расчесывала ее сотни раз утром и вечером. Они были густыми и спускались до талии, что было немодно, но граф любил играть с ними.

Однажды июльским вечером Яна, как обычно, расчесывала баронессу, в это время в комнату вошел граф, и Яна остановилась.

Баронесса открыла глаза и, увидев любовника, улыбнулась и протянула ему руку. Яна продолжила расчесывать волосы. Они обменялись поцелуем и несколькими фразами по-немецки, которые служанка не поняла.

– Дорогая, я получил вот это час назад и решил, что тебе будет интересно узнать, что здесь.

Граф показал ей письмо, но не стал читать его, а положил обратно в карман. Яна не поднимала глаз, но очень внимательно слушала.

– Моя жена и ее любовник, живы. Невероятно, правда? Сотни тысяч погибли при отступлении, а эти двое сумели выжить! Это письмо от него – они в Чартаце. – Яна продолжала расчесывать волосы как ни в чем не бывало.

– Удивительно, – произнесла баронесса. Она посмотрела на себя в зеркало. Они оба думали, что Валентина умерла, и баронесса даже надеялась, что граф когда-нибудь женится на ней.

– Зачем он пишет тебе? Что говорит?

Граф рассмеялся.

– Он много о чем говорит. Он объявляет о своем решении убить меня, чтобы он мог жениться на моей жене! Это вызов на дуэль!

– Перестань расчесывать, идиотка, – крикнула баронесса Яне. – Драться с этим человеком? Дорогой Теодор, он профессиональный военный – он убьет тебя! Ты не можешь этого допустить!

– Я должен принять вызов, – холодно сказал граф. – Никто из членов моей семьи не был трусом и не отказывался от дуэли. У нас с тобой разные взгляды. Не думаю, чтобы ему удалось убить меня. Он пишет, что потерял правую руку. Я всегда был отличным стрелком. Я убью его.

– Конечно, убьешь! – Она подошла и обняла его. – Ты все можешь. Он, должно быть, глуп, этот француз, если собирается драться с тобой, будучи калекой.

– Очень глуп, – согласился полковник. – Или он в отчаянии. И тому должна быть причина. Он хочет жениться на ней.

Разговаривая с баронессой, граф пришел к. выводу, что Валентина беременна, поэтому ее любовник хочет убить его или ему придется быть отцом незаконнорожденного ребенка. Ему она не рожала детей, он считал, что это была ее вина. Теперь он знал, что она носит ребенка Де Шавеля.

– Я убью его, – сказал он, – можешь быть в этом уверена.

– А как быть с ней? – спросила баронесса.

– Я разведусь с ней, обвинив ее в измене. Есть причина тому, почему они хотят пожениться. Если у нее не будет любовника, который сможет защитить ее, я думаю, она покончит с собой.

Дверь тихо закрылась: это Яна вышла из комнаты.

– Когда ты встретишься с этим французом? – спросила баронесса.

– Как только он приедет в Варшаву – через две или три недели.

– Ты уже написал ему об этом?

– Я уже послал ответ, – ответил граф, – написал, что жду его здесь, что буду иметь огромное удовольствие убить его и обвинить мою жену в измене перед всем светом. Это заставит его быстро приехать сюда.

– Прошу тебя не ехать, – умоляла Валентина Де Шавеля, она спорила с ним все последние дни после того, как он прочитал ей ответ графа. Но его вещи уже были упакованы, на следующее утро он уезжал в Варшаву. Он отказывался брать ее с собой.

– Дорогая, я должен. Я долго думал, это единственная возможность. Я не хочу, чтобы наш ребенок был незаконнорожденным. Я не могу поставить тебя в такое положение, лучше я убью Груновского и женюсь на тебе. Я убью его, обещаю тебе!

Он часами ежедневно тренировался, а она с тревогой наблюдала за ним. Он был хорошим стрелком, но ее муж был мастером дуэли.

– Он один из лучших стрелков в Польше, – убеждала она его, – я видела, как он стреляет. Дорогой, не лучше ли нам подождать, когда мы сможем пожениться, какое это имеет значение для ребенка? Умоляю, не стреляйся с ним. Он убьет тебя, я знаю!

– Я слушал тебя раньше, Валентина, – мягко сказал он ей, – но теперь мне этого не позволяет самоуважение. Я должен сделать это. Если ты любишь меня, то поймешь.

Она медленно поднялась и упала в его объятия.

– Прости меня, я знаю, что ты прав. Иначе ты не будешь счастлив! Но, пожалуйста, позволь мне поехать с тобой!

– Нет, моя любовь, – ответил он, – ты останешься здесь, тебе вредны длинные путешествия. Я вернусь в конце месяца.

– Если с тобой что-нибудь случится, то я умру, – прошептала она.

– Тогда ты отправишься ко мне домой во Францию, – спокойно произнес он. – Я все завещал тебе и ребенку. Если что-нибудь случится и я не вернусь, сделай так, как я прошу тебя, любовь моя, и не глупи. Ты мне обещала.

– Я постараюсь, – ответила она. – Но без тебя у меня не будет сил и желания жить.

Валентина поднялась в свою комнату. Александра умерла, а любимый отправляется в опасное путешествие. Она не поедет без него во Францию. Когда она проснулась на следующий день, его уже не было: он уехал еще до зари. На столике около ее кровати лежало письмо. Он завещал все свои поместья и деньги ей и ребенку, который родится после его смерти. Он объявил о своем намерении жениться на ней и просил, чтобы Валентину принимали как его жену, с почетом, который полагается вдове солдата Франции. Было еще одно письмо, адресованное Наполеону. В нем он просил императора взять Валентину под свою защиту.

Ей он написал лишь несколько слов с выражением своей любви: «Я люблю тебя всем своим сердцем. Ты вся моя жизнь, и поэтому я знаю, что вернусь к тебе. Будь храброй и молись».

– Вы ужинаете сегодня дома, мадам? – спросила Яна.

Баронесса иногда меняла свои решения в последнюю минуту.

– Да, – ответила баронесса. – Граф хочет пораньше лечь спать. У него назначена встреча завтра на рассвете.

– Это дуэль, мадам? – спросила Яна. Ее глаза при этом ничего не выражали.

Баронесса посмотрела на нее с удивлением.

– Да. А откуда ты знаешь?

– В доме говорили, – сказала Яна. – Ходят слухи, что господин собирается драться на дуэли. Сохрани его Бог!

– Не беспокойся, сохранит! – последовал ответ. – Принеси мне изумрудное ожерелье и поторопись.

Яна сложила вещи и подала красивое изумрудное ожерелье Валентины. Граф отдал любовнице все украшения жены. Он собирался драться с полковником завтра утром.

Руки Яны слегка дрожали. Граф, конечно, убьет противника, все слуги говорили об этом, она сама видела, как он стреляет. У полковника хозяйки нет никаких шансов. Она раздела баронессу. Та была в игривом настроении. Вместо того, чтобы лечь спать, Яна спряталась: ей надо был знать, где решил спать этой ночью граф. Он так и не зашел в комнату баронессы. Было уже заполночь, весь дом утонул в темноте. Яна вышла из своего убежища, где она молилась, и направилась к комнатам графа. Она медленно отворила дверь его гардеробной и бесшумно закрыла ее. Зажгла свечу. Вещи графа лежали, приготовленные к свиданию утром: его белая рубашка, брюки, мягкие ботинки. На другом стуле – плащ, перчатки. Но ее интересовали лишь пистолеты графа. Наконец она увидела их в футляре, отделанном темно-голубым бархатом, длинные змеиные дула светились в неровном свете. Она протянула руку, потом заколебалась; ей никогда в жизни не приходилось держать пистолет в руке. Яна не знала, заряжены ли они. Но они были приготовлены к утру. Она осторожно пересекла комнату.

Спальня графа находилась за гардеробной. Дверь была закрыта, не доносилось ни звука. Она взяла один из пистолетов, держа его дулом вниз, как это делал граф, когда тренировался. Затем открыла дверь в комнату графа, остановилась и прислушалась. Раздавалось тяжелое равномерное дыхание спящего человека. Она поставила свечу так, чтобы видеть очертания тела графа, осторожно подошла к нему. На ее некрасивом лице появилась улыбка. Держа пистолет обеими руками, она направила дуло ему в голову и нажала на спусковой крючок.

Граф выбрал для дуэли безлюдный парк на окраине города. Рассвело, под деревьями прогуливалось четверо мужчин, в этот ранний час было прохладно, несмотря на то, что был июль. Де Шавель выбрал секундантами двух членов французского посольства: один был его другом, другого он видел впервые. Оба убеждали его извиниться перед графом и тем самым сохранить себе жизнь.

– С Груновским тяжело стреляться даже правой рукой, а левой – это просто самоубийство, полковник! Мы просто будем свидетелями убийства.

– Вам известны обстоятельства, господа, – сказал Де Шавель, – вы согласились быть моими секундантами. Перестаньте убеждать меня, у меня нет желания разговаривать. Сколько времени?

– Около пяти. Он опаздывает.

Четвертый человек, стоящий в отдалении, был врач. Граф назначил ему встречу здесь, таков был обычай. Он подошел к ним и представился. Все поклонились. Врач подошел к Де Шавелю.

– Дуэль была назначена на четверть пятого, месье. Сейчас больше пяти. Обычно граф никогда не опаздывает.

– Мой противник не джентльмен, – холодно заметил Де Шавель. – Уверяю вас, что ожидание не беспокоит меня.

В пять тридцать было принято решение.

– Полковник, по всей видимости, граф не собирается принимать ваш вызов. Едем домой. Вы можете считать себя удовлетворенным.

– Меня не может удовлетворить ничто, кроме его смерти. – Полковник поклонился. – Он не только негодяй, но еще и трус. Ему придется со мной встретиться, хочет он этого или нет.

– Поскольку вы настаиваете, мы должны подчиниться, хотя лично я считаю это безумием, – сказал один из секундантов.

Они подъехали к дому графа. Секундант подошел к двери, Де Шавель ждал. Им открыли немедленно, в доме были зажжены огни и собралось много людей. Через десять минут он вышел, его лицо было белым:

– Вы можете ехать домой, полковник, – сказал он. – Граф Груновский уже ни с кем и никогда не сможет драться на дуэли. Сегодня утром он был застрелен. Убит!

В доме полно полиции.

Секунду Де Шавель молчал.

– Кто сделал это? – спросил он.

– Сказали, что горничная. Она прислуживала его жене; она исчезла. Полицейский сомневается, что ее поймают. Но она действительно спасла вам жизнь!

– Да, – согласился Де Шавель, – она это сделала.

Летние месяцы в Чартаце выдались очень жаркими. Первую неделю после того, как полковник уехал, Валентина проводила в полях, потому что все в доме напоминало о нем, и это ужасно мучило ее. Она часами сидела в тени маленького летнего домика, читала и шила, стараясь всячески занять себя, чтобы меньше терзаться страхами. Он никогда не вернется к ней, умом она понимала это, и ее отчаяние было безграничным! Тем не менее она помнила о своем обещании ждать его до конца месяца, прежде чем принимать решение, что он умер.

Дни бежали, прошла вторая неделя, потом третья, она носила его последнее письмо на своей груди, перечитывая его снова и снова. Валентина больше не плакала, ее печаль была слишком глубока, чтобы найти облегчение в слезах. Приближался конец месяца, а он все еще не вернулся. Она, как обычно, пошла к летнему домику, неся с собой корзиночку с вышиванием. «Я вернусь в конце месяца». Сегодня был последний день июля. Теперь она может считать его мертвым. Она чувствовала себя такой уставшей, такой опустошенной, ребенок забирал ее физические силы, а без него жизнь казалась пустой и ненужной. Сердце останавливалось. Валентина откинулась назад и закрыла глаза, по щекам скатились две медленные слезы. На нее упала тень, но она не заметила этого; тогда тень превратилась в мужчину, который подошел сзади к ее стулу и молча склонился над ней.

– Валентина, – мягко произнес Де Шавель, – ты выйдешь за меня замуж?


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13