Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Трест Д.Е. История гибели Европы

ModernLib.Net / Отечественная проза / Эренбург Илья Григорьевич / Трест Д.Е. История гибели Европы - Чтение (стр. 2)
Автор: Эренбург Илья Григорьевич
Жанр: Отечественная проза

 

 


      — Но у нас есть Мери! (Это вполне соответствовало действительности, — кроме жеребцов, кобыл и супруги, у лорда Чарльза Хэга была дочь, которую звали Мери.) Разумеется, упомянув о дочери, благородная леди отнюдь не думала, что красавица Мери может заменить па ближайших скачках усопшую кобылу Викторию. Нет, она глядела глубже в таинственную книгу судеб. На левой странице значились долги лорда Хэга, на правой — капиталы богатого иностранца, который вчера у сэра Эдуарда Карсейля танцевал с Мери кау-трот, в течение трех минут глядя прекрасными глазами истукана на восковую дочь лорда. Правая страница книги судеб столь взволновала леди, что она решилась произнести свою историческую фразу.
      — Дорогая, вы забываете о чести рода Хэгов, — негодующе ответил лорд и стал преданно глядеть на потолок, где красовался герб с конским хвостом.
      Впрочем, негодование лорда длилось недолго: три дня спустя, глядя, как дочь Мери танцует фавстеп с далеко не знатным женихом, он лишь кротко вздыхал про себя:
      — Чарльз, вы начинаете забывать о хвосте!..
      Нам трудно разобраться в причинах, побудивших Енса Боота сделать предложение дочери лорда Хэга, с которой он лишь раз в течение трех минут танцевал кау-трот, не обмолвившись при этом ни единым словом. Вероятно, коснувшись ее теплой, беззащитной руки, он почувствовал нечто, всегда глубоко волновавшее его. Это было родственным печальной матовости мадемуазель Люси Фламенго, теплоте римских фонтанов и конфузливой нежности шведских шхер, согретых северным солнцем. Европейские поэты склонны были называть подобные состояния «любовью», мы же определим их скорее как «чувство Европы».
      Енс Боот сделал предложение и получил благосклонный ответ. Венчание было назначено на 12 июня и должно было состояться в родовом поместье лордов Хэгов, находившемся в двадцати милях от Эдинбурга.
      В торжественный день старый замок блистал сотнями родо вых хвостов. Они глядели со стен и с потолков, с тяжелых го беленов и с тончайших стекол. В огромном зале леденели хрустальные бокалы, на которых инеем были выведены все те же хвосты. Благородная леди лично руководила приготовле нием брачного ложа для молодых, и услужливо прикрытые по душки ласково мигали геральдическими хвостами. А на конюш не особый конский парикмахер Джим расчесывал хвосты же ребцов и кобыл.
      Все были в сборе, не было только Енса Боота. Его ждали к одиннадцати часам утра. Часы и на башне, и на браслетке прекрасной Мери уже показывали четыре пополудни. Пастор, как нетерпеливый рысак, фыркал и переступал с ноги на ногу.
      Прошло еще шесть часов, наступила ночь. Но, увы, она не стала для Мери первой ночью. Леди прикрыла наспех подушки, чтобы они не издевались над нею. Слуги убрали хрусталь, и он погребально звенел. Умело переделав свои лица из сва дебных на похоронные, гости разъехались, причем сэр Эдуард Карсейль тихо сказал своей супруге:
      — Не только время — деньги, но и деньги — время.
      Супруга, не поняв подобного глубокомыслия, упыло вздохнула.
      Замок опустел. По бледному лицу Мери пробежала длинная слезинка. В огромном зале, глядя на сотни хвостов, лорд Чарльз Хэг сказал:
      — Честь рода Хэгов оскорблена! В общем он был прав.

8 тяжелое расставанье

      В тот же день, часов в одиннадцать утра, перед вывеской кабачка «Улыбка кафра» остановился высокий человек в макинтоше. Так как дело было в Глазгове, на зазевавшегося прохо жего падал сверху извечный серый дождик, смешанный с копотью. Человек вошел в кабачок и спросил стакан виски.
      Уронив голову на руки, он долго сидел в крайне неопределенном состоянии. Кабачок «Улыбка кафра» находился в порту, и заходившие матросы, грузчики, девки с любопытством оглядывали молчаливого гостя.
      Наконец чудаковатый клиент зевнул. Сделал он это столь неожиданно и громко, что хозяйка вздрогнула как от слишком пронзительной сирены. Зевок, очевидно, являлся внешним вы явлением какого-то решения, потому что посетитель сразу ожи вился и крикнул служанке:
      — Еще виски! Два листа почтовой бумаги! Одну открытку с цветами! Затем он приступил к работе.
 
      УПРАВЛЯЮЩЕМУ ДЕЛАМИ ЕНСА БООТА
      господину Альфреду Ногейну в Амстердам.
      Глазгов, 12 июня 1926 года.
      Дорогой господин Ногейн!
      Настоящим извещаю Вас, что я решил ликвидировать все свои дела и стать кафром.
      Так как для собирания страусовых яиц и пр. не требуется никаких капиталов, я высылаю Вам одновременно с этим письмом нотариальное завещание, вскрыв которое Вы увидите, что я делаю Вас наследником всего моего состояния, включая незабвенную лиловую пижаму.
      Будьте здоровы.
      Искренне Вам проданный Енс Боот.
 
      Очень рекомендую Вам жениться на мисс Хэг, адрес на обороте.
 
      ЛОРДУ ЧАРЛЬЗУ ХЭГУ Замок Айэи, близ Эдинбурга.
 
      Достопочтенный лорд! Я прошу Вас простить меня, что я опоздал к часу торжественной церемонии. Я прошу Вас такяже передать Вашим высокоуважаемым супруге и дочери мои искренние извинения и соболезнования по поводу причиненных хлопот и пр. В свое оправдание скажу лишь, что с сегодняшнего числа я утратил всякие права на мое имущество как движимое, так и недвижимое, и поэтому не мог осмелиться сделать Вашу дочь подругой жизни злосчастного горемыки.
      Надеюсь, что Вы не откажетесь передать моей исчезающей мечте, то есть Вашей остающейся при Вас дочери, что три минуты, когда я танцевал с нею кау-трот, будут мне памятны до последнего вздоха.
      Примите, дорогой лорд Хэг, мои уверения в совершенном к Вам почтении.
      Е. Боот.
 
      На открытку с анютиными глазками, которую служанка после долгих колебаний купила в соседней лавчонке, Енс Боот прежде всего поставил кляксу от слишком тщательного обдумывания краткого текста.
 
      12. 6. 1926.
      Я покидаю Европу. Это примерно все, что я Вам хочу сказать.
      Прекрасная финикиянка, я не сумел быть ни Юпитером, ни быком.
      Я в мрачном настроении и пью виски.
      Желаю Вам и Вашему уважаемому супругу хорошей погоды и т. п.
      Кабачок «Улыбка кафра».
      Енс Боот.
      Мадам Люси Бланкафар (урожд. Фламенго) 26, рю де Шерш-Миди Париж.
 
      Закончив эти литературные упражнения, Енс Боот отпра вился осматривать пароход. Он легко разыскал «Романик», ко торый отбывал в Восточную Африку, Он готов был сесть на него.
      Но принц Монакский, находясь в доме гостеприимной голландки, думал о крупной игре. Несмотря на тридцать два года действенной жизни и на достаточно выразительный зевок в кабачке «Улыбка кафра», Енс Боот был преисполнен сил и порывов. Причем мы уже говорили, что великие идеи броди ли в нем.
      «Может быть, попробовать стать Юпитером или бы ком?» — подумал он, улыбнулся и отошел от сходней «Романик».
      Это, однако, но означало намерения поехать к мадам Люси Бланкафар на улице Шерш-Миди и произвести в ее квартире некоторый переполох. Нет, для другой игры и для другого переполоха был рожден Енс Боот! Час спустя он уже находился среди палубных пассажиров роскошного парохода «Мавритания», который шел в Нью-Йорк.
      В 10 часов вечера, когда лорд Чарльз Хэг был в огромном зале, «Мавритания» отчалила от берегов'Европы.
      Енс Боот стоял на корме. Среди туманов поздних июльских сумерек еще горели рыжие волосы Европы. Енс вспомнил все — и запах подмосковных лугов, и вековой лак парижской площади Конкорд.
      Ему было невыносимо тяжело, и, расставаясь со своей истинной любовницей, с Европой, великий авантюрист сначала послал ей воздушный поцелуй, а потом сел на куль с перцем, поднял воротник пальто, зарылся в темноту и, но всей вероятности, заплакал.

9 превосходная бритва за двадцать центов!

      Плакал или не плакал Енс Боот, сидя в темноте на куле с перцем, установить невозможно. Во всяком случае, если он и пролил на навощенную палубу несколько горьких слез, то этим ограничилось его сентиментальное отчаяние, — изо всех человеческих занятий оплакивание было наименее свойственным Енсу Бооту.
      Хорошо выспавшись, утром он восстановил в памяти события вчерашнего дня и освидетельствовал себя. Выяснилось, что он едет в Америку с билетом третьего класса, со ста со рока долларами, без багажа и без воспоминаний. Это развесе лило Енса Боота, и он не стал раздумывать, зачем он променял жизнь миллиардера на мытарства безработного эмигранта в трущобах Нью-Йорка или Чикаго и что он будет делать в Новом Свете. Енс Боот крепко верил, что философствовать могут лишь монахи, изготовляющие ликер бенедиктин, или российские интеллигенты, на привилегии которых профаны не должны посягать.
      Енс Боот ел бутерброд с ростбифом и ни о чем не думал.
      По заезженному древнему пути неслась огромная рыба, густо нафаршированная людьми. Кругом была, разумеется, вода. Все располагало к поэзии. Но здоровая любознательность проснулась в Енсе Бооте, и он, с отменной ловкостью умеющего складываться в шестнадцать раз, обследовал «Мавританию», Три четверти парохода занимали почтенные американцы с семьями, ездившие в дряхлую Европу для полезной желудку меланхолии, как ездили, по преданию, европейцы XIX столе тия в мертвые города, в Венецию или в Брюгге. Богатых было немного, но они любили простор, и поэтому сто сорок восемь пассажиров, обладавших капиталом в 12 000 000 000 долларов, занимали три четверти парохода. На четырех палубах они танцевали кау-трот, катались, сидя в корзиночках с пару сами, аплодировали дамскому боксу и стреляли в прирученных колибри. Нижняя палуба была обращена в каток, и, несмотря на зной июльского солнца, дочери и сыновья миллионеров, в пурпуровых и изумрудных штанах, лихо носились по звон кому льду. На верхней палубе цвели сицилийские апельсины и бразильские орхидеи. В каютах играли оркестры малайцев, яванцев, либерийских негров и нижегородских балалаечников.
      Дипломатические лакеи разносили утренние коктейли.
      Глотая ледяные смеси, миллионеры поглядывали на восток и ухмылялись. Они вспоминали некоторые аттракционы умирающей Европы: расторопность француженок, чувствительность семейных немок и мистический темперамент русских аристократок, всех равно готовых к услугам за несколько дол ларов, завалявшихся в жилетном кармане.
      Туда же, то есть на восток, взирали с благодарностью супруги миллионеров: они везли в поместительных кофрах смиренную дань Европы — платья, обдуманные консилиумами лучших парижских художников, фарфоровые сервизы различ ных низложенных династий, тяжелые ожерелья и кольца князей, графинь и баронесс, кротко проводящих дни в очередях всех европейских ломбардов.
      И, наконец, мечтательные дочери миллионеров, с шеями жирафов и со ступнями слонов, обращали студни своих глаз к исчезнувшим берегам, где имеются Венеры Милосские, римские ладзарони и прочие достопримечательности, тщательно зарисованные па страницах великолепных замшевых альбомов.
      Сто сорок восемь пассажиров первого класса, нежась на утреннем солнце, невольно поворачивались к умирающей Европе.
      На другом конце парохода находились пять тысяч шестьсот семьдесят пассажиров третьего класса. Им было, конечно, тесно, но ведь у пяти тысяч шестисот семидесяти человек, взятых вместе, не было и ста тысяч долларов, а один пассажир первого класса, стальной король, мистер Джебс, заплатил за проезд в каюте, отделанной в мавританском стиле, сто пятьдесят тысяч долларов. Пять тысяч шестьсот семьдесят чело век могли легко потесниться. Ото были далее не граждане США, а презренные эмигранты: ирландцы, польские евреи, итальянцы, немцы, убегавшие куда глаза глядят от десяти лет голода и войны. Они давно разучились роптать или надеяться.
      Пароходная компания «Синяя звезда» заботилась обо всех пассажирах, даже об этом сброде. Пять тысяч шестьсот семьдесят человек сидели чинно на чисто выкрашенных скамьях и ели питательный суп из алюминиевых чашек, цепочками при крепленных к столам. Время от времени специальные сани тары обрызгивали их из гигантских пульверизаторов карболкой и йодоформом. Пять тысяч шестьсот семьдесят человек тупо глядели на запад, где должна была родиться в зеленом мареве моря новая земля, трудная и злая, как все земли Земли.
      Только грудные младенцы, не понимая 116 параграфа правил, изредка начинали кричать, но им быстро зажимали рты механическими ротодержателями.
      Между первым и третьим классами находилась граница — столб с надписью:
      ВХОД ПАССАЖИРАМ ТРЕТЬЕГО КЛАССА ВОСПРЕЩАЕТСЯ
 
      За исполнением приказа следили четыре негра в оранжевых мундирах. Но Енс Боот, гордость цирка Медрано, легко прополз ужом мимо четырех негров. Очутившись в просторных помещениях первого класса, он не испытал никакого желания вернуться на скамью, где и без него обретались пять тысяч шестьсот шестьдесят девять человек. Дружески поговорив с заведующим ваннами и парикмахерскими, он вспомнил одно из своих былых ремесел и час спустя стал главным массажи стом «Мавритании».
      В 10 часов утра в нижних помещениях началась необыкновенная суматоха: стальной король, мистер Джебс, принимал ванну. Мистер Джебс ценил свое время, и поэтому в большую ванную комнату, примыкавшую к мавританской каюте, собра лось пять мастеров. Мистер Джебс гордо лег на циновку.
      Одновременно парикмахер начал брить его, маникюрщик обрезать ногти на руках, педикюрщик — на ногах, второй парикмахер обливать голову хинной настойкой, а Енс Боот растирать круглый, тугой живот. Мистер Джебс, предоставив свое тело людям, в эти четверть часа душой, свободной от всяких житейских дел, беседовал с богом.
      Позади стояли подмастерья с духами, притираньями, щипчиками, мазями, лаком и прочими материалами. Сверкали серебром десятки кранов. Нежно булькала розовая вода в мраморе ванны, и не менее розовая, не менее благоуханная душа мистера Джебса парила высоко в небесах.
      Это было как бы четырехэтажным зданием. Внизу голый, густо фиолетовый мистер Джебс. Над ним лакеи, готовящие ему плотный завтрак, и скрипачи, репетирующие для него любимое попурри из «Травиаты». Еще выше радиостанция «Мавритании», отправляющая телеграмму в Питтсбург супруге мистера Джебса:
      «Спал хорошо. Аппетит прекрасный. Европа вздор. Приеду в среду 12 часов 47 минут».
      А надо всем розовая бабочка — освобожденная от плоти душа.
      Мастера и подмастерья, понимая величие этого здания, богомольно молчали. Вдруг раздался скрипучий голос самого мистера Джебса:
      — Милейший, а это ведь превосходная бритва? — Все, что есть лучшего, сэр! — А сколько она стоит? — Куплена в Гамбурге. Если перевести на наши деньги — двадцать центов, включая пошлину и пересылку.
      Здесь произошло нечто невероятное. Живот, находившийся под пальцами Енса Боота, сразу неслыханно раздулся. Весь мистер Джебс окончательно побагровел, — Содовой! — прохрипел он.
      Выпив стакан воды, мистер Джебс несколько оправился и приказал перенести его в ванну. Енс Боот взял бедного короля стали и ласково окунул его в розовую водицу.
      — Двадцать центов! — шептал мистер Джебс. — А у нас четыре доллара. Ну да, попятно…
      В 1920 году девяносто центов.
      В 1923 году пятьдесят центов.
      Теперь двадцать центов. А покупать они ничего не покупают. Сифилитики из «Травиаты»! Нет, единственный выход — уничтожить Европу!..
      Да, разворачивая свиток истории человечества, мы можем воскликнуть: сколько случайностей!
      1. Енс Боот легко мог бы остаться с пятью тысячами шестьюстами шестьюдесятью девятью пассажирами третьего класса и не массировать 19 июля 1926 года живота мистера Джебса.
      2. Парикмахер мог бы брить мистера Джебса американской бритвой.
      3. Мистер Джебс, беседуя с богом, мог бы не удостоить беседой парикмахера.
      И т. д.
      По непоправимое случилось. Енс Боот теперь твердо знал, зачем он едет в Америку.

10 «час изобретений»

      Скинув пиджак, с засученными рукавами, с огромной манильской сигарой в желтых конских зубах, мистер Джебс ходил по кабинету. Время от времени он поворачивался к двери с маленьким оконцем, в которое просовывались различные более или менее гениальные головы… Это был так называемый «час изобретений», Раз в поделю, по четвергам, с четырех до пяти мистер Джебс выслушивал предложения всех изобретателей. Каждому желающему предоставлялась одна минута, чтобы изложить главные черты своего изобретения. Если предложение каза лось королю стали полезным для его многочисленных пред приятий, он отсылал изобретателя в ту или иную из своих лабораторий. Один час в неделю, уходивший на прием шести десяти посетителей, окупался с лихвой, в среднем не менее пяти процентов предложений покупались и патентовались ми стером Джебсом.
      — Я номер шестнадцатый, — раздался голос сквозь оконце. — Я предлагаю магнитно-фугальные орудия. Тяжелые снаряды на расстоянии до тысячи километров. Построены на принципе электромагнитных волн. Сталь, выдерживающая молекулярное напряжение.
      — С тысяча девятьсот двадцать пятого года приготовляется на заводе номер шесть. Опоздали. Следующий! — Семнадцатый. Предлагаю рекламировать изделия треста с помощью дуговых ламп. Звуковые волны передаются микрофоном. В Нью-Йорке по моему плану двадцать тысяч дуговых ламп ежевечерне одновременно восхваляют вашу фирму.
      — Хорошо. Обратитесь к мистеру Тайгену, заведующему отделом рекламы. Следующий.
      — Номер восемнадцатый. Предлагаю использовать магнит ные бури на Аляске. Я изобрел прибор, улавливающий раз ные потенциалы.
      — Хорошо. В лабораторию сорок седьмую с трех до четы рех по понедельникам. Следующий.
      — Смерть паровой машине! Смерть паровой турбине! Я изобрел электрический элемент с отрицательным электродом из угля. Полная революция в индустрии! — Вздор! Принимайте холодные души.
      Мистер Джебс так был возмущен диким цинизмом сума сброда, что даже забыл произнести «следующий» и потерял две минуты исключительно на негодование и на обгладывание окурка манильской сигары. Заметив эту потерю, он позвонил, и в оконце тотчас же показалась голова двадцатого изобретателя.
      — Предлагаю уничтожить Европу.
      Мистер Джебс от неожиданности присел на вращающийся табурет и закружился на нем. Но номер двадцатый с отмен ным спокойствием продолжал:
      — Организация треста. Капитал двадцать миллиардов долларов. Вы вносите треть. Я нахожу еще двух компань онов. Я — директор. Полная гарантия тайны.
      — Вы сумасшедший или анархист? — спросил его наконец мистер Джебс, остановив свой табурет.
      — Отнюдь нет. Моя минута кончилась. Но если вы дадите мне еще три минуты, я посвящу вас в суть моего плана.
      Он вполне осуществим.
      Чуть поколебавшись, мистер Джебс подошел к внутреннему телефону и сказал секретарю:
      — Вызвать изобретателя номер двадцать в мой кабинет.
      Прием остальных, от двадцать первого до шестидесятого, перенести на следующий четверг. Ко мне не звонить.
      В кабинет вошел Енс Боот. Он походил на нищего, опустив шийся, грязный, давно не бритый, с клочками рубашки, вылезавшими из-под мышек, в порванных штиблетах, из которых любознательно выглядывали голые пальцы. Кто бы мог узнать в нем миллиардера, жениха дочери лорда Хэга, три месяца тому назад лучше всех танцевавшего кау-трот на парижских балах? Костюм Еиса Боота был отнюдь не маскарадным. Приехав десять недель тому назад в Нью-Йорк со ста сорока доллара ми, он не пошел ни в цирк, ни в парикмахерскую. Сняв но мер в небольшой гостинице, он купил себе маленькую тетрадь в клеенчатой обложке и стал покрывать ее какими-то запи сями, объявив хозяйке, что он лирический поэт и пишет элегии на мифологические темы, предпочтительно о любовных трансформациях богов. Услыхав это, хозяйка удвоила цену на комнату, так что сто сорок долларов с редкой быстротой пере кочевали в ящик ее комода. Енс Боот перебрался тогда в Ист-Сайд и, предав старьевщику-еврею свою одежду за десять долларов, приобрел у него же за два доллара живописные лохмотья, в которых ему пришлось предстать перед озадаченным мистером Джебсом. Семь недель Енс Боот бедствовал, питаясь кукурузными лепешками и ночуя на полу в бесплат ных ночлежках «Армии спасения». Но он упорно не желал взяться за какую-либо работу, днем и ночью на скамейках скверов или вокзалов предаваясь все тому же таинственному занятию, которое, по его словам, являлось лирической поэзией.
      Когда же прошло два месяца и клеенчатая тетрадь была исписана, Енс Боот, срезав у какого-то зазевавшегося мистера массивные золотые часы (впрочем, оказавшиеся лишь серебряными, то есть позолоченными), купил билет до Питтсбурга и под номером двадцатым явился к мистеру Джебсу в «час изобретений».
      Войдя в кабинет мистера Джебса, Енс Боот прежде всего подошел к письменному столу, взял манильскую сигару, закурил ее и сел в покойное кресло, положив ногу на ногу, ничуть не смущаясь при этом любознательностью своих пальцев, выглядывавших из штиблет.
      Потом он вынул клеенчатую тетрадку и протянул ее мистеру Джебсу.
      На первой странице аккуратным почерком школьника было выведено:
      План организации треста гибели Европы.
      На следующих были отнюдь не элегии, но таблицы, чертежи и сжатое резюме различных планов. Десять недель не прошли даром.
      До 11 часов вечера мистер Джебс просидел в кабинете с Енсом Боотом, изучая двадцать четыре страницы тетради.
      А в 11 часов он кратко спросил:
      — Когда? — Начнем в двадцать седьмом. Кончим к сороковому.
      — Сколько? — Ваша треть. Всего около двадцати миллиардов долларов основного.
      Мистер Джебс вынул чековую книжку. У Енса Боота не было ни одного целого кармана, чтобы спрятать чек.
      На следующее утро он прежде всего поехал в универсальный магазин и приобрел комплект вещей, необходимых для делового человека, начиная от штанов и кончая электрическим аппаратом, убивающим вора, попытавшегося похитить бумажник.
      Услужливый приказчик среди прочего предложил ему лиловую пижаму. Но Енс Боот отказался.
      «Пижама осталась в Европе», — подумал он с известной долей меланхолии. Пижама и мадам Люси Бланкафар, урожденная мадемуазель Фламенго. Впрочем, теперь они обе погибнут. Остановка еще за двумя компаньонами.

11 в разумном предвидении свадебного путешествия

      Две недели спустя Енс Боот зашел в нью-йоркскую контору «Кука и сына», чтобы справиться о маршруте мексиканского экспресса. Его внимание сразу привлек высокий меланхолический юноша, которого тщетно пытались оживить трое служащих.
      Получив письменную справку касательно своего поезда, Енс Боот тихонько кинул листок в корзину. Дело в том, что он отнюдь не собирался ехать в Мексику, а просто заходил в самые разнообразные учреждения и места, как-то: банки, бани, кондитерские, правления трестов и пр. — с некоторыми скромными, но не совсем ясными намерениями.
      Итак, выкинув справку, Енс Боот подошел к меланхоличе скому юноше.
      — Небольшое путешествие в живописную пустыню? — как граммофон выкрикивал служащий. — Что ж, это очень легко.
      Вы выезжаете в среду в одиннадцать из Нью-Йорка, в поне дельник в пять пополудни прибываете в Танжер, там ужи наете, в восемь часов двадцать отходит сахарский экспресс.
      На следующее утро, девять часов сорок, Оаз-Бэн, самый лучший курорт в пустыне. Все развлечения: катанье на верблюдах, арабские танцы, носочный спорт и прочее, комнаты по купонам «Кука и сына». Оттуда в среду десять…
      — Нет, не подходит, — вздохнул юноша, и меланхоличность его глаз удвоилась. — Я хочу настоящую пустыню без людей.
      Другой служащий, вытащив толстый том путеводителя, за трещал:
      Превосходно — пустыня Гоби. На самолете. Вы выле таете в пятницу утром. Ночевка в Токио. В субботу в восемь часов вечера прилетаете в Хентшбад — в центре Гоби. Очень мало людей. Никаких частных домов или пансионов. Пять гостиниц, все «Кука и сына». Великолепный вид. Окна на песок. Оттуда…
      — Не то, — еще оглушительней вздохнул юноша и снял при этом пиджак, ибо в комнате было почти так же жарко, как в Сахаре. Его примеру с нескрываемым сладострастием после довали три отчаявшихся служащих, причем третий, самый толстый и потный, сказал:
      — Мало людей еще в горах. Советую вам Гималаи. Прекрасный климат. Прохладно. Все врачи рекомендуют при нервных заболеваниях. В зубчатой железной дороге на Эверест.
      Спальные вагоны. Плацкарты выдаем здесь. На верхушке паша гостиница «Шпиц земли». Шестьсот салонов с ванными. Вы уезжаете…
      — Нет, вы ошибаетесь. Я именно не уезжаю. Я не стал бы беспокоиться для того, чтобы увидеть еще одну гостиницу «Кука и сына». Жизнь становится абсолютно несносной — любознательному американцу некуда ехать! С этими словами меланхолический юноша отошел от при лавка и, надев героически пиджак, направился к двери. Его остановил Енс Боот.
      — Два слова. Совершенно с вами согласен. Могу помочь.
      Придется только несколько отложить поездку. Например, через пять лет…
      — Что ж, это не так плохо. Я решил через пять лет жениться. Свадебное путешествие. А куда? — В среднеевропейскую пустыню.
      — Вы смеетесь надо мной! Осматривать Колизей? Нет, для этого Вильямс Хардайль слишком уважает себя.
      — Вы меня не поняли, дорогой мистер Хардайль. Через пять лет вы сможете поехать с молодой и очаровательной супругой в настоящую пустыню — приблизительно около пятисот тысяч квадратных километров, полное отсутствие гостиниц как «Кука и сына», так и других. А к тысяча девятьсот сороковому году я предложил бы вам приготовиться к большому путешествию по огромной европейской пустыне — около пятнадцати миллионов квадратных километров.
      — Послушайте, — раздраженно ответил Вильямс Хардайль, — если это шутки, то вряд ли уместные. Я абсолютно не интересуюсь политикой, и ваши сатирические аллегории…
      — Отнюдь не аллегории, практическое предложение, достойное стен уважаемых мистеров Кука и сына Кука.
      Кратко, ввиду высокой температуры августовского дня, Енс Боот посвятил юношу в свои планы.
      — Семь миллиардов, зато настоящее путешествие в пу стыню.
      И так как Вильяме Хардайль был сыном короля нефти, то он мог позволить себе небольшую роскошь забавного свадеб ного путешествия.
      У Енса Боота теперь уже были не только одиннадцать карманов, но и электрический хранитель бумажника. Поэтому он без всяких затруднений взял чек нефтяного престолонаследника.
      — Только постарайтесь, чтобы было попустынней, — попросил мистер Хардайль, трогательно сжимая руку остроумнейшего из всех Куков мира.

12 НО ЧТО «НО»?

      Семнадцатого октября 1926 года в небольшом, но фешенебель ном клубе чикагских миллионеров-мормонов мистер Твайвт, первый завтрак которого был нами описан в начале нашей исторической работы, читал свой прославленный доклад «Размножайтесь разумно».
      Так как членами клуба являлись лица пе моложе пятиде сяти лет, то каждому понятно, что к докладу они проявляли бескорыстный, чисто теоретический интерес.
      Впрочем, среди слушателей находился один гость, которому на вид было лет тридцать, но и он, зевая, подчеркивал нечто в своем блокноте, будучи явно не склонен к размножению, хотя бы и разумному.
      Доклад имел шумный и, скажем от себя, вполне заслужен ный успех. Кончив читать, мистер Твайвт вытер лоб фуляро вым платком, попросил стакан воды и сел в темный угол, скрываясь от наглых ласк всемирной славы.
      Там его нашел молодой гость, переставший к этому временизевать. Энергично схватив мягкую руку мистера Твайвта, он закричал:
      — Великолепные идеи! История не знала подобного филантропа! При жизни памятник! Семена ваших слов падут на хорошую почву! Во всех штатах через десять — двадцать лет приступят к разумному размножению, но…
      Здесь голос гостя покрылся налетом истинной скорби, в нем как бы слышались затаенные слезы.
      — Но что «но»? — взволнованно спросил мистер Твайвт.
      — Но вы забыли об одном большом континенте.
      — Вы ошибаетесь, я обдумал план использования Африки.
      Строго контролируя зачатья, мы можем в течение ста лет со здать несколько удачных пород ломовых лошадей: человек-грузчик, человек-возчик, человек-лакей и другие, по желанию. У грузчиков развитие грузоподъемности — десять лошадиных сил, крохотная голова, кретинизм, полное послушание, растительная пища. У лакеев особо развитые руки-крючки, атрофия языка, отсутствие половой возбудимости и т. д. Все это гораздо гуманнее роботов, о которых сообщала недавно «Чикагская трибуна», и достигает той же цели. Главное — приучить наших рабочих к христианскому смирению. Импорт ста тысяч ломовых людей окончательно уничтожит социализм.
      — Воистину вы гениальны, мистер Твайвт, — взволнованно воскликнул гость. — Кроме прижизненного памятника, надо требовать от сената ста стипендий, триумфальную арку и переименования целого штата. «Штат Твайвт» — это звучит хорошо. Но… но все же, но…
      — Но? Но что «но»? — Но вы забыли об Европе.
      — Да, пожалуй, вы правы, молодой человек. Молодой, сказал я, молодой, но рассудительный. Это скверная часть света.
      Она не покупает моих всемирно известных мясных консервов, и потом вообще…
      — Вот именно, мистер Твайвт, вообще: Европа противится разумному размножению. Послушайте меня.
      I. Они вообще уклоняются от всякого размножения. Возьмем хотя бы Францию.
      В 1910 году рождаемость ниже смертности — 0,2.
      В 1925 году „„„- 4,6.
      II. Размножаясь хаотично и случайно, главным образом в итоге каких-то нервических состояний, по ту сторону океана именуемых «любовью», они не только не создают нужных пород, но и выводят опасных бездельников. Достаточно сказать, что к тысяча девятьсот двадцать шестому году в Европе было:
      Поэтов, художников, литераторов, артистов и прочих тунеядцев…………. 2 %
      Солдат…………………16 %
      Рантье………………… 4 %
      Нищих………………… 6 %
      Монахов (католических и православных). . 0,5 %
      Монархов, свиты и пр………….0,3 %
      Итого 28,8 % абсолютно ни на что не годных людей.
      III. Самое важное! Единственное, что европейцы разводят с известной последовательностью, это членов различных пре ступных сообществ, как-то: социалисты, анархисты и прочие негодяи.
      В 1890 году в Европе было 3,8 % такого рода злоумышленников.
      В 1922 году в Европе было 9,01 % такого рода злоумышленников.
      В 1925 году в Европе было 18,3 % такого рода злоумышленников.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10