— Эй, воины! Погодите-ка! Или вам так не терпится застрелить человека по имени Киносита Хидэёси? Тогда подождите, пока я не переговорю с князем Нагамасой.

С этими словами он помчался прямо к воротам.

— Да, это Киносита Хидэёси из клана Ода. Все верно. Интересно, что ему тут понадобилось.

Военачальник, произнесший эти слова, питал большие сомнения относительно причины появления Хидэёси, однако подстрелить его уже никто не пытался.

Хидэёси подъехал к самым воротам:

— Мне необходимо передать послание!

Что происходит? Голоса у ворот звучали все громче, а вскоре послышался и непринужденный смех. Военачальник в недоумении выглянул из-за парапета:

— Оставьте свои хлопоты. Полагаю, вы прибыли с очередным посланием от князя Нобунаги. Но вы понапрасну тратите время. Убирайтесь отсюда!

Теперь заорал во всю мочь Хидэёси.

— А ну-ка тихо! Или вы думаете, что простой служака вправе прогнать гостя, даже не испросив княжеского совета? Эта крепость, считайте, взята, и я не так глуп, чтобы терять время на бессмысленные переговоры с теми, кто и так обречен на гибель.

Речь Хидэёси никак нельзя было назвать учтивой.

— Я прибыл сюда по поручению князя Нобунаги, чтобы передать благовония на смертное ложе князя Нагамасы. Как нам стало известно, князь Нагамаса преисполнен решимости умереть и даже отслужил по себе заупокойную службу. Нобунага и Нагамаса были друзьями, так почему же князь Ода не вправе послать благовония на смертное ложе своего друга? Или вы настолько утратили понятие об учтивости, что вас оскорбляет подобное проявление искренней привязанности? Или же все не так — и князь Нагамаса с вассалами решили умереть, повинуясь лишь минутному порыву? А может быть это вообще обман или показное мужество труса?

Военачальник в растерянности отпрянул от края стены. Какое-то время не было никакого ответа, но вот крепостные ворота чуть приотворились.

— Господин Фудзикагэ Микава дал согласие обменяться с вами парою слов. — сказал воин, впустивший Хидэёси. И тут же добавил: — А князь Нагамаса отказывается вас видеть.

Хидэёси кивнул:

— Разумеется. Я и не собираюсь настаивать на встрече с покойником.

С этими словами он быстро шел вперед, не оглядываясь по сторонам. Все недоумевали: как осмеливается этот человек столь бесстрашно и даже беспечно разгуливать по вражеской крепости.

Хидэёси шел длинной наклонной тропой от первых ворот к главным, не обращая никакого внимания на сопровождавшего его человека. У входа в здание приветствовать гостя вышел военачальник Микава.

— Давненько мы не виделись, — бросил Хидэёси, как будто случайно встретился с приятелем.

Они впрямь когда-то встречались, и Микава с улыбкой ответил:

— Да, давненько. Но нынешнее свидание — да еще в таких обстоятельствах — весьма неожиданно. Не правда ли, господин Хидэёси?

Лица защитников крепости выражали замешательство, но старый военачальник сохранял самообладание и говорил спокойно.

— Господин Микава, мы с вами не виделись со дня свадьбы княгини Оити, не так ли? С тех пор и впрямь много воды утекло.

— Что верно, то верно.

— Прекрасный был день! И чрезвычайно удачный для обоих наших кланов.

— Кто мог подумать, что уготовит нам в дальнейшем судьба? Но когда размышляешь над тем, какие беды и смуты случались в истории, то нынешние обстоятельства уже не кажутся столь необычайными. Ну ладно, входите. Особо знатный прием я вам устроить не могу, но от чашки чаю вы, надеюсь, не откажетесь?

Микава провел Хидэёси в чайный домик. Следуя за старым седовласым военачальником, Хидэёси осознал, что тот уже переступил черту, отделяющую жизнь от смерти.

Маленький уединенный чайный домик находился на лужайке под деревьями. Хидэёси уселся и почувствовал, что перенесся в другой мир. В тишине и покое чайного домика и гость, и хозяин отвлеклись от кровавых раздоров, бушевавших снаружи.

Осень подходила к концу. С трепещущих ветвей облетала листва, но на полу в домике не было ни соринки.

— Я слышал, что вассалы князя Нобунаги теперь тоже увлечены искусством чайной церемонии.

Затеяв светскую беседу, Микава поставил котелок с водой на огонь.

Хидэёси отметил, с каким достоинством держится старик, и поспешил извиниться:

— Князь Нобунага и его вассалы и впрямь увлечены искусством чайной церемонии, но ко мне это не относится. Я по природе самый настоящий невежа, и в чае мне нравится только его вкус.

Микава заварил чай и разлил его по чашкам. Его движения были исполнены едва ли не женской грации. Руки и тело, привыкшие к тяжкому железу брони и оружия, выглядели отнюдь не жилистыми, но и вовсе не старческими. В чайном домике с его бесхитростным убранством доспехи, в которые был облачен старый воин, казались совсем не к месту.

«Хороший человек», — подумал Хидэёси, наслаждаясь обществом военачальника больше, чем вкусом чая. Но как все-таки выманить Оити из крепости? Горе, обуявшее Нобунагу, было и его горем. И поскольку до сих пор события развивались согласно предложениям Хидэёси, он чувствовал себя обязанным решить и эту задачу.

Крепость падет в тот день, когда им вздумается ее взять, но какой в этом смысл, если потом придется бесплодно рыться в остывшем пепле? Ведь Нагамаса заранее объявил и сторонникам, и врагам, что собирается умереть и что жена исполнена решимости разделить его участь.

Нобунага надеялся на невозможное: одержать победу в сражении и заполучить Оити, не причинив ей вреда.

— Пожалуйста, не утруждайте себя церемониями, — сказал Микава, протягивая гостю чашку чаю.

Усевшись на колени по самурайскому обычаю, Хидэёси неуклюже взял чашку и осушил ее в три глотка.

— Ах, как вкусно! Даже не думал, что чай может быть так вкусен. Не сочтите за лесть.

— Так, может быть, еще чашечку?

— Нет, благодарю вас, я уже утолил жажду. Жажду тела, по крайней мере. Но я не знаю, как утолить жажду моей души. Господин Микава, вы, судя по всему, именно тот человек, с которым я могу поговорить начистоту. Вы соблаговолите меня выслушать?

— Я приверженец клана Асаи, а вы представитель клана Ода. С учетом этого различия я готов вас выслушать.

— Я хотел бы, чтобы вы помогли мне увидеться с князем Нагамасой.

— В этом вам было отказано, когда вы подъехали к воротам. Вас впустили только потому, что вы заявили, будто вовсе не добиваетесь свидания с князем Нагамасой. Зайти так далеко, а потом отказаться от своих слов было бы бесчестно. Я не могу обещать вам свою помощь в организации такой встречи.

— Нет-нет. Я говорю не о встрече с живым Нагамасой. От имени князя Нобунаги я хотел бы воздать последние почести душе князя.

— Оставьте эти лицемерные выверты. Да если бы я и передал ему вашу просьбу, нет никаких оснований надеяться на то, что он согласится. Мне хотелось проявить самурайскую учтивость самого высокого свойства, разделив с вами чашку чаю. Вы меня обманули. Поэтому, если у вас есть хоть малейшее чувство чести, немедленно покиньте меня. Не позорьтесь!

«Не вставать. Оставаться здесь во что бы то ни стало». Хидэёси решил добиться своего. Он сидел молча, не двигаясь, но никакие уловки, судя по всему, не могли обмануть старого воина.

— Что ж, пора вам восвояси, — произнес Микава.

Хидэёси, ничего не ответив, сердито отвернулся от него. А в это время хозяин приготовил себе еще чаю. Выпив его подчеркнуто торжественно и отстраненно, он начал убирать чайные принадлежности.

— Простите за дерзость, но, пожалуйста, позвольте мне побыть здесь еще немного, — сказал Хидэёси, по-прежнему не двигаясь с места, с таким выражением на лице, что рука не поднялась бы прогнать его силой.

— Можете оставаться сколько захотите, только вы все равно ничего не добьетесь.

— Почему же?

— Понимайте как вам угодно. Что вы собираетесь здесь делать?

— Слушать, как закипает вода в чайнике.

— Вода в чайнике? — рассмеялся военачальник. — А вы еще утверждаете, что не владеете искусством чайной церемонии!

— Да, я ничего не знаю о чае, но мне нравится этот звук. Может быть, потому, что за всю войну я не слышал ничего, кроме человеческих криков и конского ржания, шум воды чрезвычайно приятен. Пожалуйста, позвольте мне просто посидеть здесь и еще разок хорошенько подумать.

— Ваши размышления не принесут никакой пользы. Я все равно не позволю вам встретиться с князем Нагамасой. Более того, не подпущу вас к главному зданию ни на шаг.

Хидэёси оставалось только переменить тему разговора:

— Этот чайник и впрямь на диво приятно шумит!

Он подсел поближе к очагу и уставился на железный чайник, замерев в восхищении. Его внимание привлек орнамент, которым был украшен чайник. Нелепое существо, не то человек, не то обезьяна, сидело на дереве, держась руками и ногами за ветки, словно паря между небом и землей.

«Оно похоже на меня!» — подумал Хидэёси, не в силах сдержать улыбку. Внезапно ему вспомнилось время, когда он состоял на службе у Мацуситы Кахэя и когда потом, покинув его, рыскал по горам и лесам в поисках пищи и пристанища.

Хидэёси не знал, вышел ли Микава из домика, чтобы сторожить его снаружи, или просто поспешил удалиться, разочаровавшись в собеседнике, но, так или иначе, его уже не было.

«Ага, это интересно. Это уже по-настоящему интересно», — подумал Хидэёси. Казалось, он разговаривает с чайником, бормоча что-то себе под нос. Хидэёси покачал головой. Он решил ни за что не уходить отсюда и использовать любые обстоятельства для достижения поставленной цели.

Из глубины сада до Хидэёси донеслись голоса двоих детей, изо всех сил старающихся сдержать смех, потому что веселье им было сейчас строго-настрого запрещено. Они уже подошли к чайному домику и уставились на Хидэёси из-за ограды.

— Погляди! Он похож на обезьяну!

— Да. Просто вылитая обезьяна.

— Интересно, откуда он взялся?

— Наверно, посланец от Обезьяньего Бога.

Хидэёси обернулся и увидел прячущихся за оградой детей. Они уже давно наблюдали за ним, пока он сидел перед очагом, погрузившись в размышления.

Он очень обрадовался. Он не сомневался в том, что перед ним двое из четверых детей Нагамасы, — мальчика звали Мандзю, а его старшую сестру — Тятя. Хидэёси улыбнулся детям.

— Гляди-ка! Он улыбается!

— Господин Обезьяна улыбается!

Дети принялись перешептываться. Хидэёси принял обиженный вид. Это произвело еще большее впечатление. Обнаружив, что господин Обезьяна с такой живостью отзывается на их поведение, они показали ему языки и стали строить рожицы.

Теперь они играли в гляделки, уставившись друг на друга и стараясь не мигать.

Хидэёси мигнул и расхохотался, признавая свое поражение.

Мандзю и Тятя весело рассмеялись. Почесав голову, Хидэёси махнул им, приглашая приблизиться, чтобы сыграть еще в какую-нибудь игру.

Дети как зачарованные потянулись к нему. Вот они уже открыли калитку и скользнули на лужайку у чайного домика.

— Откуда вы, господин?

Хидэёси спустился с веранды и принялся завязывать тесемки соломенных сандалий. Играя, Мандзю пощекотал ему затылок длинной травинкой. Хидэёси терпеливо продолжил управляться с сандалиями.

Но когда он выпрямился во весь рост, дети увидели выражение его лица, испугались и бросились наутек.

Неожиданное бегство застало Хидэёси врасплох. Как только мальчик рванулся с места, он схватил его одной рукой за шиворот, а второй попробовал поймать Тятю, но она завизжала во весь голос, вырвалась и скрылась. Мандзю же был так напуган, что сперва не издал ни звука. Но, упав на землю и поглядев снизу вверх на Хидэёси, лицо которого грозно темнело на фоне синего неба, он разразился плачем.

Фудзикагэ Микава, оставив Хидэёси в чайном домике, прогуливался в одиночестве по тропинкам сада. Он первым услышал вопли Тяти, а сразу же вслед за этим — плач Мандзю. В тревоге он бросился на крик.

— Что такое? Ах ты, негодяй! — воскликнул Микава, и рука его непроизвольно потянулась к рукояти меча.

Стоя рядом с Мандзю, Хидэёси резким голосом приказал ему остановиться. Это был трудный момент. Микава собрался было поразить Хидэёси мечом, но в ужасе отпрянул, увидев, что тот намерен сделать. А Хидэёси, держа меч обеими руками, занес его над головой Мандзю, и на лице у него была написана твердая решимость немедленно расправиться с мальчиком.

У храброго и хладнокровного воина мурашки побежали по коже, его седые волосы встали дыбом.

— Ах ты, негодяй! Что ты собираешься сделать с мальчиком?

В голосе Микавы гнев слился с мольбой. Он чуть приблизился, дрожа всем телом от злости и горечи. Когда люди, прибежавшие на гневный голос военачальника, сообразили, что происходит, они подняли отчаянный крик и побежали оповещать всех вокруг.

Тем временем от ворот и из внутренних покоев сбежалась стража.

Набежавшие к чайному домику самураи плотным кольцом окружили злодея, занесшего меч над головой Мандзю. Но накинуться на Хидэёси они не решались. Возможно, их остановила решимость, сквозящая у него во взоре. Они не знали, что предпринять. Единственное, что оставалось, — это поднять общую тревогу.

— Господин Микава! — Хидэёси обращался только к одному из окруживших его воинов. — Я жду. Мне приходится прибегнуть к насилию, но у меня нет другого выхода. Иначе я огорчу своего господина. Если вы не дадите ответа, я убью господина Мандзю! — Он обвел столпившихся вокруг самураев огненным взглядом и продолжил: — Господин Микава, уберите отсюда этих воинов! А потом поговорим. Или вы не видите, что происходит? Значит, вы просто медленно соображаете. Ведь вам не удастся убить меня, одновременно сохранив жизнь ребенку. Положение точь-в-точь как у моего господина, которому хочется взять эту крепость и вместе с тем сохранить жизнь Оити. Ну, и как вам удастся спасти мальчика? Даже если вы выпалите из мушкета, я успею нанести смертельный удар.

Какое-то время все слушали его как зачарованные, в мертвой тишине. Хидэёси стоял неподвижно, только язык двигался во рту. Но вот пришли в движение глаза: он оглядывал окруживших его врагов, в любое мгновение ожидая удара, всем телом готовый сразу же откликнуться на первый признак опасности.

Никто не был в силах что-нибудь предпринять. Микава, казалось, осознал, какую ужасную ошибку он совершил, пропустив Хидэёси в крепость, и сейчас внимательно прислушивался к его словам. Он уже вышел из оцепенения, к нему вернулось хладнокровие, как в чайном домике. Микава наконец смог пошевелиться: он махнул рукой, отгоняя воинов, окруживших Хидэёси.

— Отойдите от него. Предоставьте это мне. Юного князя надо вызволить из опасности, даже если мне придется встать на его место. А вы все разойдитесь по своим постам. — И, повернувшись к Хидэёси, он продолжил: — Как вам и было угодно, воинов я убрал. Так не соблаговолите ли теперь передать в мои руки господина Мандзю?

— Нет! Ни за что! — Хидэёси яростно тряхнул головой, но затем несколько успокоился. — Я верну княжича, но верну его только в руки самому Нагамасе. Так что соблаговолите устроить мне аудиенцию у князя Нагамасы и княгини Оити!

Нагамаса уже успел побывать среди самураев, рассеявшихся по требованию Микавы. Услышав угрозы Хидэёси, он утратил самообладание. Страх за сына переполнил его сердце. С громким криком он бросился к Хидэёси:

— Что за бесчестная затея — захватить невинное дитя только для того, чтобы добиться встречи? Если вы действительно Киносита Хидэёси из клана Ода, вам следует стыдиться своего позорного поведения. Что ж, ладно! Если вы отдадите мне Мандзю, мы можем поговорить.

— А, князь Нагамаса уже здесь?

Хидэёси вежливо поклонился князю, не обращая внимания на обуревавшие того чувства. Нагамаса их и не скрывал. Но Хидэёси по-прежнему удерживал Мандзю и по-прежнему над головой у мальчика был занесен его меч.

Фудзикагэ Микава пробормотал сдавленным голосом:

— Князь Хидэёси! Пожалуйста, отпустите мальчика! Или вам недостаточно слова, которое дал мой господин? Пожалуйста, передайте мальчика в мои руки.

Хидэёси, однако же, не обратил никакого внимания на слова Микавы. Он, не спуская глаз, глядел на Нагамасу. И, только вдосталь налюбовавшись на него, издал горестный вздох:

— Вот оно как… Значит, вы тоже испытываете любовь к своим близким? И понимаете, как горько расставаться с тем, кого любишь? Вот уж не думал, что вам знакомы подобные чувства.

— Так вы передадите мне его или нет? Или вы собираетесь умертвить это невинное создание?

— Этого я как раз делать не собираюсь. Но вы, отец, именно вы проявляете чудовищное бессердечие.

— Не говорите глупостей! Все родители любят своих детей!

— Верно. Это чувство присуще даже зверям и птицам, — согласился Хидэёси. — Но тогда вы не вправе насмехаться над князем Нобунагой за то, что он не может уничтожить эту крепость, потому что не хочет причинить вреда Оити. Ну а что же вы? Вы ведь, в конце концов, ее муж. Разве вы не используете к своей выгоде слабость князя Нобунаги, намертво связывая судьбу собственной жены и детей с судьбой крепости? Это ведь не меньшее бесчестье, чем мой нынешний поступок. Угрозой жизни Мандзю я добился встречи с вами, но вы ведете себя точно так же! И прежде чем называть меня трусом и негодяем, хорошенько задумайтесь над тем, насколько трусливо и жестоко ваше собственное поведение!

С этими словами Хидэёси взял Мандзю на руки. Увидев, что лицо у Нагамасы несколько посветлело, он решительно шагнул к властелину Одани, передал ему ребенка, а сам поспешно простерся перед ним ниц:

— Я прошу милостивого прощения за свою дерзость и буйство, у меня с самого начала не лежала к этому душа. Я поступил так только для того, чтобы унять горе моего господина князя Нобунаги. Но, не скрою, мне было очень жаль и того, что вы, самурай, до самого конца державшийся с такой доблестью, можете в последние мгновения, утратив должную выдержку, принять неверное решение. Мой господин, примите во внимание, что я поступил так отчасти и из-за вас. Пожалуйста, даруйте свободу и жизнь княгине Оити и ее детям.

Казалось, он позабыл о том, что обращается к человеку, возглавляющему вражеское воинство. Хидэёси взывал к глубине души собеседника и говорил от всего сердца. Он явно не лукавил, стоя на коленях перед Нагамасой, словно в молитве.

Нагамаса, закрыв глаза, молча слушал Хидэёси. Он твердо стоял на ногах, спокойно скрестив на груди руки. Облаченный в доспехи, он казался застывшей статуей. Хидэёси словно обращался к сердцу Нагамасы, который, как объявил сам Хидэёси при входе в крепость, уже стал живым покойником.

Сердца двух воинов — одно, проникнутое мольбой, и другое, открывшееся навстречу смерти, — забились в лад. Преграда, разделявшая двух заклятых врагов, как бы исчезла, и все злобные чувства, которые питал Нагамаса к Нобунаге, смыло, как грязную воду.

— Микава, отведи куда-нибудь господина Хидэёси и позаботься, чтобы он не скучал. Мне нужно время, чтобы попрощаться.

— Попрощаться?

— Я покидаю этот мир и хочу проститься с женой и детьми. Я уже смирился с собственной смертью и справил по себе заупокойную службу, но… разлука при жизни еще горше, чем разлука в минуту смерти. Полагаю, посланец князя Нобунаги согласится с этим.

Не веря своим ушам, Хидэёси поднял голову от земли и посмотрел на князя:

— Означает ли это, что вы отпускаете княгиню Оити и детей?

— Было бы неблагородно погубить жену и детей в своих объятиях и обречь их на смерть вместе с этой крепостью. Похоже, дурные страсти и предубеждения не оставили меня даже мертвого. Ваши слова заставили меня устыдиться. Я самым настоятельным образом прошу вас впредь заботиться об Оити, которая еще так молода, и о моих детях.

— Клянусь жизнью, мой господин.

Хидэёси вновь простерся ниц, представляя себе, в какой восторг придет Нобунага.

— Что ж, увидимся позже, — произнес Нагамаса и, отвернувшись от Хидэёси, широким шагом удалился в сторону главного здания.

Микава ввел Хидэёси в покои для гостей, уже на правах посланца от Нобунаги.

На лице Хидэёси было написано явное облегчение. Не удержавшись, он обратился к Микаве:

— Прошу прощения, но не изволите ли вы обождать минуту, чтобы я мог подать знак своим людям у стен крепости?

— Знак?

Разумеется, Микава насторожился.

Хидэёси, однако же, как обычно, вел себя непринужденно.

— Именно знак. Я обещал это, когда отправился сюда по приказу князя Нобунаги. Если бы мне не удалось добиться своего, в знак отказа Нагамасы я должен был развести костер даже ценой собственной жизни. Вслед за тем князь Нобунага сразу же пошел бы на приступ. С другой стороны, если дело пойдет на лад и мне удастся договориться с князем Нагамасой, я должен поднять флаг. В любом случае мы договорились, что войско дождется моего сигнала.

Микава поневоле удивился предусмотрительности Хидэёси. Но еще больше удивило его то, что тот ухитрился пронести сигнальную раковину и спрятал ее около очага в чайном домике.

Подняв флаг на башне и воротясь в покои для гостей, Хидэёси оглушительно рассмеялся:

— Если бы я увидел, что дела идут плохо, то развел бы костер прямо в чайном домике. Вот это была бы настоящая чайная церемония!

На какое-то время Хидэёси предоставили самому себе. Прошло уже около трех часов с тех пор, как Микава провел его в покои для гостей и попросил немного обождать.

«Да уж, не очень-то он торопится», — заскучав, подумал Хидэёси. Вечерние тени уже поползли по потолку в пустом помещении. Сумрак сгустился настолько, что впору было зажигать лампы, и, выглянув в окно, Хидэёси увидел, что заходящее солнце заливает окрестные горы кроваво-красным светом.

Перед Хидэёси стояло блюдо, но на нем ничего не было. Наконец невдалеке послышались шаги. В комнату вошел мастер чайной церемонии.

— Поскольку крепость осаждена, я, к сожалению, могу предложить вам весьма немногое, но его светлость распорядились подать вам ужин.

Мастер чайной церемонии зажег несколько ламп.

— Да ладно уж. В сложившихся обстоятельствах не стоит беспокоиться об ужине для меня. Честно говоря, мне больше хотелось бы поговорить с военачальником Микавой. Жаль беспокоить вас, но не соблаговолите ли вы позвать его?

Вскоре в комнате для гостей появился Микава. Прошло не больше четырех часов, но бравый военачальник, казалось, постарел за это время на десять лет: боевой задор исчез, а глаза покраснели от слез.

— Извините, — сказал Микава. — С вами конечно же обращаются чудовищно неучтиво.

— Сейчас не время рассуждать о правилах этикета, — возразил Хидэёси, — но хочу полюбопытствовать: чем занимается князь Нагамаса? Простился ли он с женой и детьми? Час уже поздний…

— Вы целиком и полностью правы. Но то, что князь Нагамаса поначалу сказал с таким мужеством… Теперь, когда ему приходится объяснить жене и детям, что он прощается с ними навеки… Полагаю, вы в состоянии представить, как это трудно. — Старый Микава, потупившись, отер слезы. — Госпожа Оити объявила, что не желает расставаться с мужем и возвращаться к брату. Она спорит с князем, и трудно сказать, чем и когда все это закончится.

— Понятно…

— Она даже со мной начала препираться. Она заявила, что, выходя замуж, поклялась, что эта крепость станет ей могилой. Даже маленькая Тятя, судя по всему, понимает, что происходит между ее отцом и матерью, и плачет поэтому не переставая. Тятя спрашивает, почему ей нужно расстаться с отцом и зачем он собирается умереть. Господин Хидэёси… простите мне еще раз эту неслыханную неучтивость.

Военачальник еще раз вытер слезы, прочистил горло, но тут же, не выдержав, разразился громким плачем.

Хидэёси испытывал сочувствие к старому воину, на долю которого выпали нынче такие испытания, и ему, разумеется, было вполне понятно горе Нагамасы и Оити. В отличие от большинства мужчин, Хидэёси всегда был готов расплакаться и по куда менее значительному поводу — вот и сейчас по его щекам покатились крупные слезы. Он несколько раз сильно втянул носом воздух и уставился на потолок. Но не забывал он и о своем задании — и поэтому немедленно упрекнул себя мысленно за то, что дал волю чувствам. Он отер слезы и заставил себя вернуться к делу:

— Я обещал подождать, но я не могу ждать вечно. Я вынужден потребовать, чтобы этому прощанию был положен какой-нибудь предел. Время можете назначить сами.

— Разумеется. Ну что ж… Я возьму на себя такую ответственность. Я прошу вас ждать до часа Свиньи. И могу поручиться, что мать с детьми покинут крепость к этому часу.

Хидэёси не возразил, хотя столько времени у него не было. В любом случае Нобунага намеревался взять Одани до захода солнца. Все войско с нетерпением ждало сигнала к штурму. Хотя Хидэёси и подал знак об успешном окончании переговоров с Нагамасой, с тех пор прошло уже несколько часов. Не существовало никакой возможности сообщить Нобунаге и его военачальникам о том, что сейчас происходит в крепости. Хидэёси живо представил себе, какое настроение царит сейчас в лагере Нобунаги, какие идут там споры и в каком сомнении пребывает сам Нобунага, прислушиваясь к противоречивым доводам.

— Ну что ж, это разумно, — в конце концов согласился Хидэёси. — Пусть так оно и будет. Пусть без всякой спешки прощаются друг с другом — но только до наступления часа Свиньи.

Несколько ободренный уступчивостью Хидэёси, Микава удалился в глубь здания. К этому времени во дворе стало уже совсем темно. Слуги под предводительством мастера чайной церемонии внесли в комнату изысканные яства и сакэ — устроить такой ужин в условиях осады было, наверное, не так-то просто.

Оставшись в одиночестве, Хидэёси выпил. И ему показалось, что вместе с сакэ в его тело вошло и сразу объяло душу дыхание осени. Таким холодным и горьковатым сакэ нельзя было напиться допьяна. Что ж, возможно, так оно лучше. Какая разница между теми, кто покидает этот мир, и теми, кто остается? «Эта разница существует всего мгновение, — подумалось Хидэёси, — одно мгновение в многотысячелетней истории человечества». Он заставил себя рассмеяться собственным мыслям. Но каждый раз, когда он делал новый глоток, сакэ холодило ему сердце. Хидэёси стало казаться, что окружающая его тишина вот-вот разразится безудержными рыданиями.

Плачущая Оити, Нагамаса, невинные лица детей — он ясно представлял себе, что происходит в глубине здания. «А каково мне было бы сейчас оказаться на месте Асаи Нагамасы?» — пришло ему в голову. Подумав об этом, он поневоле отвлекся от происходящего и начал вспоминать о том, какие слова говорил на прощанье Нэнэ.

— Я самурай. На этот раз я и впрямь могу пасть в бою. Если меня убьют, ты должна вновь выйти замуж, пока тебе не исполнилось тридцать. После тридцати твоя красота начнет увядать — и вместе с ней постепенно уйдет возможность нового достойного брака. Ты скромна и готова к любым лишениям. Так и нужно относиться к жизни. Когда тебе исполнится тридцать, придется смириться и с увяданием. Нет, я не приказываю тебе вновь выйти замуж во что бы то ни стало. Если у нас родится ребенок, пусть он станет для тебя опорой в старости. Не предавайся женскому унынию. Веди себя, как подобает матери, и будь готова к любым превратностям на этом пути.

В какой-то миг Хидэёси забылся сном, хотя и не лег, а продолжал сидеть на месте. Со стороны могло показаться, что он предается медитации. Время от времени голова его падала. Спалось ему хорошо. Проведя юные годы в нужде и лишениях, Хидэёси научился засыпать при первой удобной возможности, засыпал, едва закрыв глаза, и спал крепко.

Хидэёси разбудили удары в ручной барабан. Поднос с яствами и сакэ унесли, пока он спал. И только лампа по-прежнему горела ярким и ровным светом. Его несильное опьянение прошло, а тело между тем хорошо отдохнуло. Хидэёси понял, что проспал довольно долго. Он ощущал прилив непонятной радости. Перед тем как Хидэёси заснул, в крепости царило мрачное и гнетущее настроение, теперь же атмосфера резко переменилась: отовсюду слышался бой барабанов, смех, и даже в этой комнате с высокими потолками странным образом разливалось какое-то тепло.

Хидэёси почудилось, будто его околдовали. Но он знал, что уже проснулся, что все происходит на самом деле. Он слышал барабан, кто-то пел. Издалека доносились неразборчивые голоса, но громкий смех нельзя было спутать ни с чем.

Хидэёси внезапно захотелось оказаться в толпе, и он вышел на веранду. Он увидел, что в саду зажгли множество фонарей, а возле главного здания прогуливается изрядное количество народу. Легкий ветер принес запах сакэ, а вскоре послышалась песня, которую, подыгрывая себе на барабане, пел один самурай:

Нет — именно если завтра умрешь, так считал сам Хидэёси. Ненавидевший тьму и любивший свет, он нашел в этом мире нечто благословенное. Почти невольно рванулся он сейчас навстречу всеобщему веселью, словно притянутый звуками песни. Повсюду сновали слуги с тяжелыми подносами, уставленными едой и кувшинчиками сакэ.

В их движениях сквозило такое же неистовство, которое они, должно быть, проявили бы в сражении за крепость. Но нынешний пир менее всего походил на поминки: на лицах была написана радость. Все это привело Хидэёси в недоумение.

— Эй! А вот и князь Хидэёси к нам пожаловал!

— Ах, это вы, господин Микава.

— Я не обнаружил вас в покоях для гостей и с тех пор разыскиваю по всей крепости.

Микава уже не выглядел столь безутешным: на щеках у него играл румянец, свидетельствуя о том, что старик уже выпил порядочно сакэ.

— Что означает все это веселье? — осведомился Хидэёси.

— Не беспокойтесь. Как я и обещал вам, все закончится к часу Свиньи. Объявлено, что, поскольку всем предстоит погибнуть, смерть наша должна быть славной. Князь Нагамаса и все его приверженцы в превосходном настроении, поэтому он приказал опустошить винные погреба и назначил Великое Празднество Самураев. Каждому предстоит поднять прощальную чашу, прежде чем навсегда проститься с этим миром.

— А как происходит его прощание с женой и детьми?