Снобистское отношение к гуманитарному как к чему-то второстепенному (второсортному), насколько легкому и настолько же практически бесполезному, нередко встречается даже среди крупных естествоиспытателей. Оно имеет под собой определенную философию: во-первых, максимальное сосредоточение на узкой предметной области – необходимое условие достижения в ней существенных результатов, а во-вторых, естественное знание, используемое для увеличения материального богатства, рассматривается как бесспорно приоритетное по отношению к духовному началу, связанному с гуманитарными науками и искусством. Привлекают на помощь даже цитаты классиков марксизма: прежде чем быть в состоянии заниматься, например, политикой, искусством, религией, люди в первую очередь должны есть, пить, иметь жилье и одеваться… Что же касается истории, политэкономии, философии, социологии и «прочей гуманитарии», то, утверждается, что сегодня всем стала очевидна их бесполезность, ибо в рамках этих дисциплин с помощью словесной эквилибристики можно доказывать все, что угодно. Следовательно, и знание с такой точки зрения можно разделить на полезное, серьезное знание и на бесполезное, несерьезное (т.е. гуманитарное).

Кризис современного гуманитарного знания, особенно в России, во многом обусловлен тем, что специалисты, работающие в данной области, поспешно отказываясь от исторического материализма, оказались не в состоянии предложить никакой другой научной теории, сравнимой по универсальности и мощности эвристического потенциала. Одно из его проявлений – путаница в трактовке ключевых понятий. Модное заимствование терминологии из иностранных языков (главным образом, из английского) без критического осмысливания лишь усугубляет кризисную ситуацию.

Понятие «гуманитарный» стало в последнее время предметом не только академических дискуссий, но также выбора стратегий развития науки и образования, поисков оптимальных пропорций различных учебных дисциплин в школьных и вузовских программах. Большинство авторов едины в том, что гуманитарные науки – это общественные науки (история, политэкономия, филология и др.) в отличие от естественных и технических наук. Некоторые из них пытаются так или иначе уточнить или сузить такое понимание. Так, Г.А. Антипов утверждает, что «в гуманитарных науках понимание является компонентой познавательных процедур, а в естествознании – нет. В естественных науках понимание не характеризует отношения субъекта к исследуемой реальности, оно выражает лишь отношение исследователя к продуцируемым в этих науках текстам» [16, с. 30]. Такая трактовка соответствует принципам классической науки. Между тем познание сущности социальных процессов возможно только в рамках неклассической науки, учитывающей существование объективной неопределенности, взаимодействие субъекта и объекта познавательной деятельности, принцип дополнительности, аксиологические аспекты. Строго говоря, без «понимания» не может быть вообще никакого научного исследования, никаких «познавательных процедур».

Г.А. Антипов, считая понятие «гуманитарное» вполне приложимым к анализу процессов физического исследования, например, в эпистемологии (т.е. гносеологическом анализе), полагает, что в применении к самому физическому исследованию оно теряет свой конструктивный смысл. «В первом случае интерпретируемой реальностью выступают тексты, во втором же – физическая реальность, существующая независимо от любых текстов». Не совсем ясно, что именно автор понимает в данном случае под «физической реальностью» [16, с. 34]. Но, по-видимому, в данном случае автор разделяет точку зрения М.М. Бахтина, усматривающего специфику гуманитарных наук именно в том, что они имеют дело не с самой действительностью, а только с текстами (как любыми связными знаковыми комплексами) [27, с. 297–298].

Подобное определение правомерно, когда речь идет о таких дисциплинах как историография, искусствоведение, филология. Однако историка, политэконома, социолога, демографа, этнографа интересуют прежде всего реальные процессы в обществе. Бесспорно, изучение текстов здесь играет более важную роль, чем в физике, но это обстоятельство не следует преувеличивать: в противном случае сама социальная реальность как объект исследования исчезает, остаются лишь суждения о ней. Кроме того, тексты имеют не меньшее значение и в некоторых явно негуманитарных науках, например, в математике.

Другие авторы видят специфику гуманитарных наук в том, что они в качестве своей основной ценности имеют сопереживание, диалог как особый способ отношения к объекту. При этом утверждается: «Во-первых, невозможно отделить исследования от исследователя как субъекта познания, от его сознания. Во-вторых, диалог предполагает отношение к предмету исследования как к оппоненту, коллеге, партнеру, то есть, как к субъекту» [219, с. 135]. Сопереживание с объектом исследования, пожалуй, не меньшее, а даже большее, чем для гуманитариев, имеет значение для медиков. Способность «вживаться» в объект исследования, безусловно, весьма ценное для гуманитария качество, но нельзя преувеличивать его значение. Мысленный диалог, например, с египетским фараоном или каким-нибудь неандертальцем, может быть весьма полезным приемом, но «обратная связь» историка с субъектами такого рода не только условна, но и всегда чревата опасностью произвольного навязывания им своего образа мышления и видения проблем. Однако это относится не только к гуманитариям.

Как заметил однажды нейрофизиолог Р. Бернс, «…было бы полезно…, если бы авторы статей о высших отделах центральной нервной системы, прежде чем писать о методах, сообщали о своих предубеждениях и ожиданиях. В конце концов удручающе легко найти то, что ищешь, и чрезвычайно трудно увидеть то, что заранее не ожидаешь и не стремишься найти» [31, с. 399]. Поэтому при всей неразделимости объекта (предмета) и субъекта как сторон познавательного процесса исследователь обязан всегда стремиться четко отрефлексировать их принципиальное различие, отделять свое субъективное отношение от содержания исследуемого объекта. В этом состоит залог объективности научного знания и выражение субъективной профессиональной честности ученого. Трудно также согласиться с М.А. Розовым, усматривающим существенную особенность гуманитарных наук в рефлексии, способности человека описывать свое поведение [269, с. 78]. Бесспорно, гуманитарные науки в определенной степени выражают самопознание человечества, но то же самое можно сказать и о комплексах негуманитарных, например, медико-биологических или экологических наук, описывающих поведение человека, результаты которых также могут существенно влиять на последующее развитие изучаемых объектов. Специфика гуманитарного знания, очевидно, в том, что оно отражает, «рефлексирует» бытие и сознание на «социетальном» уровне.

Коммуникативность между российскими учеными существенно снизилась. Во-первых, резко сократились тиражи и возросли цены на печатную продукцию, во-вторых, для большинства специалистов значительно сократились финансовые возможности общения, в-третьих, гуманитарии теперь не только мало читают труды друг друга, но мало общаются на конференциях и семинарах. И совершенно был прав А.С. Панарин, когда, призывая философское сообщество к продуктивному общению, утверждал: «…чем выше уровень нашей озабоченности, тем выше уровень проникновения в суть вещей, а значит, тем содержательнее используемые нами знаки», так как язык познания, его метод, не могут быть свободны от человеческой ангажированности [237, с. 55].

«Полипарадигмальность» стала пониматься как «полиистинность» – отрицание необходимости общезначимых, объективных истин, как право каждого гуманитария на «свою истину». В связи с этим практически исчезла научная критика – необходимый элемент плодотворного развития любой дисциплины не только с точки зрения выявления слабых мест и ошибок, но, самое главное, для выявления и показа значимости положительных результатов в трудах коллег. Критика трудов основоположников диалектического и исторического материализма и их последователей – необходимое условие развития этой области знания, как и любой науки. В рамках этого направления давались упрощенные представления об отмирании государства, о роли классовых противоречий и классовой борьбы, о роли духовных факторов истории и т.д. Маркс и Энгельс, отмечая, что национальная односторонность и ограниченность становятся все более и более невозможными, полагали, что «из множества национальных и местных литератур образуется одна всемирная литература» [213, с. 428]. Многие их последователи эти идеи абсолютизировали. Как выразился однажды поэт: «…чтобы в мире без Россий, без Латвий, жить единым человечьим общежитьем». Национализм однозначно рассматривался как реакционное явление, а интернационализм – как очень прогрессивное. Парадоксально, что сегодня подобные идеи активно эксплуатируют глобалисты (в особенности, американские).

Жизнь, однако, показала, что содержание указанных понятий, в полном соответствии с основным законом диалектики, переходит при определенных условиях в свою противоположность. Безбрежный интернационализм в политике КПСС в конечном счете привел к краху Советского Союза и угрожает распадом России. Подъем национального самосознания российского народа становится необходимым условием возрождения нашего отечества. Надо также иметь в виду, что этническое и культурное разнообразие – главное богатство человечества. Мир был бы очень унылым, если бы все люди одинаково думали, говорили и действовали.

Сумма национальных культур, считают В.Н. Филиппов и В.Н. Гончаров, образует культуру всего человечества, но эта сумма интегрирована действительным творчески деятельностным вкладом каждой нации. «Во всей истории человечества, – пишут эти авторы, – трудно найти такое культурное сообщество, которое бы, как русский этнос, так старательно отражало в своих образах свою собственную природу и свое призвание на земле» [331, с. 123]. В его исторической миссии особая роль принадлежит великому и могучему русскому языку, который, не пренебрегая языками других народов, активно адаптируя их, укрепляется в своем богатстве и уникальности. Именно этот методологический принцип необходимо положить в основу исследований проблем гуманизации и гуманитаризации полиязыкового образовательного пространства современной России.