Евгений Орлов
Крылья для демона
Глава 1. Артем.
Свинцовые тучи зацепились меж «крейсеров» и опрокинулись чилимой – морось продрала до души. От остановки предстояло отскакать с полкилометра.
– А что делать, Тёма, что делать? – Рома убеждал, по большей мере, самого себя. – Скоро белые мухи полетят, башмак надо покупать…. – Рома походил на Мефистофеля: огромная башка (волосы, похоже, не росли с младенчества), прижатые уши с острыми кончиками, недовольное лицо: уголки губ приспущены, как казацкие усы. Шарообразные плечи не вяжутся с цыплячьей шейкой и холеными кистями. – Уважаемый, закурить?.. – Рома зацепил очередного прохожего – невзрачный семьянин перепрыгнул по кирпичам на другую сторону. Рома глазами уничтожил жертву. – Что за горы, блин!
Артем показал лестницу.
– Срежем?
– А куда деваться? – Ромка начал взбираться; рассыпавшиеся ступеньки зияли арматурой, леер покосился и грозил обвалиться. Отпыхтев положенные метры, они перевалились через край. Артем прочитал табличку.
– Дробь один, – цифры едва различимы сквозь ржавчину. Первый этаж гостинки стыдливо зашорен фанерой, там, где ее не хватило, чернеют провалы без рам. Грязь под стеной усыпана бычками, шприцами и гандонами. Тощенький кот унижено клюет раскисший хлебный мякиш рядом с мокрыми голубями.
– Гарлем! – хихикнул Рома.
– Третий – последний, – Артем кивнул на зарешеченный ларек (судя по концентрации мусора – сосредоточие распутства). Колдобины, обогнув желтую коробку, вели к остальным центрам зла. – Нам туда! – Они обошли «крейсер», вдоль бордюра досыпали усталые машинки, на стеклах – богатый осадок сажи. Белеет шпаклевкой левый бок Тойоты Корона. Ромка прислонился к тонированному стеклу.
– Засранец?
– Гаденыш, – согласился Артем.
– Спит, сученок.
– Спит….
На третьей дроби таблички не было; половину фундамента заняло телогреечное граффити: «Рима, блядь, я люблю тебя. Кукс». Ромка достал из спортивной сумки банку от болгарских огурцов, взболтал спортивное питание. Проходящая мимо бабулька подозрительно посмотрела, лупоглазый пикинес солидарно залаял, спрятавшись за хозяйку. Время двигалось к восьми, на работу потянулись заспанные жильцы. Артем поколебался.
– Разбудить?
– Да ну его, – воспротивился Ромка. Заметил мохнатого мужичка. – Уважаемый, есть?..
Мужчина спрятался под воротник.
– …закурить! – выдохнул Ромка, через плевок – заключил. – Черти!
– Рожу свою в зеркале видел? – усмехнулся Артем.
– Нет у меня зеркала, – буркнул Ромка, поискал бычок побогаче. Выругался. – До фильтра высасываю!.. Эй, шкет, есть закурить?
– Нате! – парнишка лет одиннадцати протянул мятую пачку «Беломора». Ромка уважительно выудил папиросину, отвесил мальчишке шутейную затрещину.
– Не кури! – козленочком станешь… – Шкет обижено закусил губу, выругался издалека, как заправский грузчик. Ромка помял папиросу меж пальцев.
– Травокур…
– Что? – не понял Артем.
– Гашишем за версту несет, – объяснил Ромка, закинулся куревом. Артем поморщился – едкий дым выгнал слезу. Второй волной из подъезда выбрались студенты, да дремучие маргиналы. Если первые растворялись в тумане, то вторые, потолкавшись у ларька, возвращались с баллонами «быдлопива». Рассаживались здесь же, вдоль бордюра, глотали из горла и делились бухими радостями. Меж серых мужчин затесалась потрепанная сучка неопределенного возраста и количества использований.
– Да, ты че, Фома, тема такая….
– Гы-гы-гы….
– Да говорю, он черт!
– И бабки у него есть….
– Че за тема?
– А он че?
– Ни че, попутал….
Артем брезгливо отвернулся.
– Счастье…
– Да ладно – хорошо пацанам! – Ромка, захихикав, переспросил. – Тема, а ты смог бы с той – за тысячу?
– Идиот.
– А за сто.
– Тысяч?
– Ну.
– Иди в жопу.
– Не пускают…. А я бы смог.
– Пустить? – Артем покосился на шайку; дама цвела застарелым «фонарем».
– Болван, – буркнул Ромка, покосился на «Корону». – Епть, Засранца разбудили…
Женя Рядов лупал глазами через запотевшие окна. Опустилось стекло, опухшее лицо недовольно скривилось.
– Пришли?
– Нет, – хохотнул Ромка.
– Я сейчас… – Рядов выбрался из автомобиля, потянулся. Дешево полез обниматься. – Привет-привет. – Он хлопнул Артема по плечам, как крестный отец сицилийского клана, хотя сам еле доставал до них головой. – Привет-привет… – Маргиналы были поражены, даже «археолог» у мусорного контейнера замежевался. Рядов остался в образе. – Есть тема. – Он деловито извлек барсетку, хлопнул дверью. – Юрич просил помочь…
Подъезд застила тьма, лампочки горят с третьего этажа – по одной на длиннющий коридор: ряды, ряды железных дверей. Ромка поделился впечатлением.
– Как в СИЗО.
– Ага, – подтвердил Рядов, хотя там не бывал. Пятый этаж…
– Здесь? – Артем огляделся – чем ближе к небу, тем чище. Четыре лампочки висят над картофельными ящиками. В конце, у балкончика, пепельница из консервной банки. На корточках курит пожилой мужчина: вполне себе, токарь или моряк – чистая майка и трикушки со штрипками. Тянет подгоревшей яичницей, хныкает ребенок, да брызжет нотациями мамаша. Рядов сверился с бумагой.
– Здесь, – кивнул он.
– Какая квартира?
– Тридцать пятая.
Рядов расправил плечи, уверено потопал вдоль дверей, курильщик безрадостно повернулся к тревожным гостям.
– Тридцать один… тридцать три…
– Тёма, гляди! – обрадовался Ромка. – Баба вместо номера!
– Тридцать пять, – Рядов остановился перед коричневой дверью, взяв барсетку под мышку. – Стучите!
– Товарищ барин, куда нам! – возмутился Ромка. – Ты главный.
– Может, участкового дождемся? – поежился Артем.
– Нахрена?! – Рядов коснулся железа. – Юрьич договорился. – Он с прокурорской уверенностью грохнул в дверь. – Открывай!!!
Артем смотрел на счетчик: кишки проводов в подпаленной изоленте, фарфоровые пробки, усики «жучков». Лениво мотается электричество.
– Открывай! – повторил Рядов, прислонил ухо к двери. – Вроде, никого…
– Засухарились бичи, – Ромка недобро глянул на курильщика. – Не ломать же.
– Нафига? Ключи есть! – звякнула связка; Рядов заелозил ригелем. – Черт, не выходит…
– Дай мне, – Ромка отобрал ключи и присел на корточки. – Сейчас, подломим целку… – Он возился с минуту, прежде чем с той стороны робко поинтересовались:
– Кто… там? – женский голос заметно дрожал.
– Слышь, коза, открывай – хозяева пришли! – Рядов долбанул по двери. Пауза. Курильщик утопил бычок в пепельнице, стряхнул пепел с треников.
– Чего тебе? – Артем агрессивно вперился в него. Мужчина отвел глаза, подобрал пачку сигарет и протиснулся в свою комнату. Лязгнул замок. Из тридцать пятой, наконец, решились:
– Простите, какие хозяева? Виталя до мая разрешил…
– Какой, нахрен, Виталя! – взвился Рядов, пнув дверь.
– Виталя из Кипарисово, он разрешил…
– Какое, в жопу, Кипарисово?!!
– Простите… у меня ребенок…
– Мне на твоего ребенка…. Сейчас менты приедут. Открывай или вынесем дверь!
Молчание.
– Джоник, подожди, – Ромка отодвинул Рядова. – Мамаша, открывай! – разберемся, кто кому и чего разрешил.
– Вы из милиции?
– Из милиции, из милиции, – соврал Ромка.
Женщина засомневалась. Рядов недовольно повел плечами.
– Ломать…. Слышь, коза, открывай по-хорошему – разнесем чушатник.
– Но Виталя…
Артем придержал его.
– Женщина, вы не бойтесь, – начал он вкрадчиво. – Мы поговорим, позовем Виталю и поговорим.
– Виталя мой дом купил, сказал, что можно…
– Вот, бл! – попробовал встрять Рядов.
– Тише! – зашипел на него Ромка. Артем терпеливо пережил перепалку.
– Вы знаете, где найти Виталю?
– Да… телефон…
– Видите – все решаемо! Никто вас пальцем не тронет, живите себе. – Пауза. Заскрипели за дверью половицы.
– Ну? – вкрадчиво поинтересовался Артем. Еле слышно хныкает ребенок.
– Миша, помолчи, пожалуйста – помолчи! – шепчет она.
– Договорились?.. или зовем ментов? – Артем взялся за дверную ручку.
– Подождите, не надо ментов. Я, правда, ничего не знаю. Я открою, Виталя обещал… Он сказал, что можно…
– Мы только поговорим.
Дверь задергалась:
– Подождите, я сейчас… Миша, ну, хоть ты угомонись! – Артем дернул на себя…
Крохотная комнатушка: диван застелен сереньким застиранным бельем, допотопная «стенка» жрет остатки пространства, пыльные книжки. На полу – обглоданный молью ковер. Всюду игрушки и детские вещи. Рядов поморщился.
– Под себя ссыте, что ли? – зажал пальцами нос. Крохотная женщина застыла посреди комнаты, прикрывая платком ночную рубаху. Мальчик лет трех – глаза на пол-лица – взъерошенный, в пятнах зеленки сжался у торшера. Ромка прикрыл дверь, женщина потемнела.
– Виталя…
– Слышали уже, – буркнул Рядов, расстегивая барсетку. Женщина обреченно смотрела, как он разворачивает листок. Мишка подполз к матери, обхватил ее ноги, она присела, виновато глянула снизу вверх.
– Простите, он маленький – боится. Вы поговорить?
– Поговорить, поговорить, – Рядов протянул бумагу. – Читай!
– Что это? – она тупо уставилась на документ.
– Собственник квартиры тридцать пять – Моленко Андрей Юрьевич, – «помог» Рядов. – А что ты здесь делаешь – не понимаю!
– Но Виталя договорился!.. – ее губы затряслись.
– С кем? С нами – нет!
Она трепала в руках бумагу, наглаживала Мишку. Вдруг догадалась.
– Вы ему позвоните – есть телефон! Это, наверное, недоразумение!
– Умница, – восхитился Ромка. Между прочим, взял из горы грязной посуды кухонный нож. Повертел его в руках. – Откуда дикость такая?
– Что вы… ребенка напугаете! – она прижала Мишку. – Вы позвоните.
Ромка бросил ножик обратно, пирамида посуды покатилась и рассыпалась со звоном.
– Ма-а! – мальчик сжал кулачками мамкину рубаху.
– Прекратите! – она поднялась, попробовала их вытеснить, малыш разревелся.
– Короче так, мамаша! Выметайтесь! – Рядов ловко подхватил документ, потряс им перед глазами. Обернулся на товарищей. – Выносим! – Артем сорвал с вешалки ворох одежды: драповое пальто, детскую курточку и варежки. Пнув дверь, вывалил в коридор.
– Не смейте! – заголосила она.
Ромка столкнул ее на диван.
– Молчать, придавлю! И гаденыша твоего!
– Мама!!! – Мишка вцепился в его штанину. Ромка закинул мальчика к матери.
– Лежать, бл! Берегите целки!
– Позвоните Витале! – не унималась она. Бросилась к комоду, нервно выдернула ящик, перевернула. В хламе обнаружился огрызок тетрадного листа. Женщина затрясла им. – Вот, позвоните! – Рядов равнодушно рассмотрел корявые цифры – порвал, обрывки полетели ей в лицо.
– Знать не знаю никакого Виталю. Захочет, пусть ищет Моленко – ему пояснят, а надо – спросят.
– Будьте людьми, ведь мальчик маленький… на улицу. Я заплачу, сколько надо, скажите!
Рядов с усмешкой оглядел ее с ног до головы.
– Собой что-ли? Откуда у тебя деньги, чума?
– Я заплачу!
– Уплочено, мамаша! – Ромка и Артем вздернули печку, бросили ее на одежду, коридор загрохотал.
– Не надо! – взмолилась она. – Нам пойти некуда…
– К Витале! – посоветовал Ромка. Отправил в коридор посуду. Мишка, растирая слезы, попробовал ударить самосвалом. Щегла оттолкнули.
– Не лезь! – ее столкнули на пол. – Коза, приподнимись! – Выволокли диван. Рядов опрокинул «стенку», зазвенело стекло.
– Не надо, ради Бога, не надо. Позвоните….
– Вот к Богу и езжай – он добрый, – съязвил Артем. Женщина поймала его глаза, Артем вздрогнул, не в силах отцепиться от черных зрачков. Ваза выскользнула, рассыпалась блестящими кубиками, а воздух липко налился в уши. Однако в голове отозвалось:
– Поеду! За тебя замолвлю – обманул ты меня… – Детский визг вывел из ступора, Рядов отрывал от матери сына:
– Уймись, сученок!
Артем проморгался, подошел, женщина забито отшатнулась, посмотрев насквозь.
– Что ты сказала? – потребовал он.
– А?.. – не поняла она, машинально завернула паспорт вместе с иконкой в носовой платок и спрятала на груди.
– Кому замолвишь? – надавил Артем. – Шугаешь? Передай Витале – глаз на жопу натяну, если сунется. – Женщина сплела пальцы, заломила руки. Артем попытался переорать детский рев. – Не молчи! – Она испугано заморгала. Артем не унимался. – Так и скажи своему петуху – поняла? – Поняла?! Передашь?!!
– Да, – она обреченно кивнула. Боль скрючила ее, и женщина, осев, заплакала. – Я передам…
* * *
Участковый нервно кусал губы. Фуражка сбилась, высокий лоб блестит капельками пота. Слесарь, исполненный пролетарского пофигизма, меняет замок. Понятые затравленно косились то на милиционера, то на женщину с ребенком: Мишка блажить перестал – размазывал сопли и жался к матери. Робко пробирались меж тюков и мебели случайные соседи.
– Распишитесь, – участковый протянул планшетку.
– Здесь? – женщина затравленно посмотрела на служителя закона.
– Ниже! – буркнул тот, ментовский палец ткнул в галочку.
– Простите, у вас не будет ручки? – спросила женщина у понятого, грузного дядьки с красной сеткой капилляров на лице. Он молча отдал дешевую ученическую ручку с обгрызенным концом. В положенном месте появилась крохотная подпись. Женщина будто повисла в воздухе. – Все?
– Все, – подтвердил участковый. Понятой строго посмотрел.
– Ручку верните!
– А?.. Ой, простите! – она спешно отдала ее.
Участковый зашуршал копиркой, выдал блеклую копию.
– Всего доброго, – он приложился к козырьку, толкнул слесаря. – Семеныч, закончил?
– Угу, – пролетарий проверил замок: собачка мягко пробежалась туда-сюда. – Готово, пользуйтесь. – Милиционер дождался кивка Рядова.
– Ну, тогда порядок…
Власть растворилась серым френчем в темноте, сгинули соседи, Рядов шушукался со слесарем – торговался из-за рубля-другого. Артем пытался поддержать Ромкино зубоскальство, но глаза, нет-нет, а возвращались к выселенцам: два плоских силуэта из черной бумаги, дрожит в руках белый прямоугольник липового протокола. Мальчишка захныкал, запросился в туалет. Женщина растерялась.
– Ну, куда же, Мишенька?
– Да, гадь здесь, – заржал Ромка. – Вон – лифтовая вся в говне…
Женщина затряслась, сжала малыша.
– Зачем?.. – она захлебнулась в Мишкином реве. Ни одна дверь не открылась…
* * *
– Тёма, а что делать, что делать?!! – повторял Рома. Рядов подбросил лишь до Покровского парка, обветшавшее здание университета мрачно глядело в спину. На лавочках, невзирая на морось, тосковали шахматисты, старенькие зонтики скрывали седые головы и мысли. – А че! Козу со спиногрызом все равно бы выгнали – почему не мы? Артем молчал, мерил шагом потрескавшийся асфальт. Рома вяло добавил. – Гульденов не хило подняли…
– Не хило, – согласился Артем. На круглой площадке – постамент; там, вместо украденного металлургами Пушкина, грубый крест.
Мэрия обещала воздвигнуть храм… Крепкое дерево успело почернеть, наполниться сокровенным и неисполненным. Рядом, какая-то сумасшедшая с мольбертиком, знай себе, кидает по картону кисть, очерчивая контуры несостоявшейся стройки: луковицы, оконца – будто не видит виноватого креста. Артем приостановился, заглядывая под зонт.
– Бог в помощь! – сказал он. Бледное, почти прозрачное лицо поднялось, светло-серые глаза чиркнули по незнакомцу. Волосы прилипли к щекам, губы посинели, белые пальцы опустили кисть.
– Простите? – не поняла девушка.
– Бог в помощь, – повторил Артем.
– Спасибо, – она смутилась, хлюпнула носом. Серая мышка, ничего примечательного: средний рост, средняя внешность, серые волосы собраны в мышиный хвостик, необъятных размеров водолазный свитер скрывает фигуру. Рома оценил черно-белый стиль.
– Мрачновато. – Предложил небрежно. – Может, развеселимся? – Девушка испуганно зажалась. Лысый не унимался. – Трава есть,… Кто там из ваших ухо резал, Кикасо? Или пивка? – Ромка приобнял художницу. Она забилась.
– Оставь! – Артем подобрал оброненный картон, успел заметить глубокие тени, обволакивающую тьму, редкие белые полосы – правда, мрачновато. Ромка нехотя отстал. Артем подал ей эскиз. – Держи. Не обижайся. – Она молча вернула картон на мольберт. Шмыгнула носом.
– Уйдите… пожалуйста… вы мне мешаете. – Пальцы машинально перебирали кисточки в банке. Ромка попробовал окрыситься, но Артем перебил.
– Уходим-уходим! Прости, черно-белая! – он улыбнулся.
Ромка фыркнул.
– Мышь!..
Глава 2. Даша.
В школе за глаза величали молью, мама бледность обзывала «аристократической», дальше всех пошла тетя Соня: «Смертушка». Она не обижалась, нечего обижаться – что есть, то есть. В череде смуглых родственников Дашка умудрилась выродиться в бледную поганку. Папа шутил о пробегающем соседе, мама дулась и хваталась за сердце.
Сегодня первой пары не было – позволительно понежиться под одеялом, а не метаться сломя голову. Цокает будильник, Мартен вьет круги, выразительно заглядывает в глаза. Паршивец! – косит, что не покормили. Зажмуришься, уколет седыми усищами: «Не спать!». А вот тебе! Дашка отвернулась, Мартен примирительно замурчал, потерся об спину. Впустую. Встал передними лапами на ребра, пятки-карандаши больно надавили. Дашка дернулась:
– Уйди!
– Мр-р.
– Уйди, маму доставай.
– Мр-р.
– Сама знаю, что ушла.
– Мр-р, – кот подтянул лапу, невзначай выпустив коготки, извинился. – Мр-р.
Дашка уселась.
– Дурак! – Кот соскочил с дивана, на середине комнаты обернулся.
– Да, иду я, иду, – пообещала Дашка. Втыкаясь спросонья в углы, прошла на кухню. Так и есть – полная миска. Перемешала указательным пальцем сухой корм. Мартен нетерпеливо оттолкнул руку, захрустел. Дашка вздохнула. – Доволен?
– Ур-р, – ответил Мартен. Трещало даже за мохнатыми ушками.
На печи эмалированное ведро с водой, «хвостик» кипятильника покрылся испариной. Рядышком, пожелтевшая от никотина пепельница с тлеющим бычком. Пепельные вкрапления изрыли некогда прозрачное стекло. Дашка выдернула шнур, дотронулась до ведра – сойдет. Обрызгала кота, серебряные капли повисли на черной шерсти, не думая скатываться. Мартен оторвался от завтрака: «Ну, и зачем?».
– Потому что ты наглый, жирный и невоспитанный! – засмеялась Дашка. Мартен фыркнул, усевшись столбиком начал пролизывать переднюю лапу. Стена негодования. Вообще-то, кота звали Мартын, но пять лет назад папа приволок котенка в веселом состоянии, иначе, как в два приема, имя не произносилось.
– Мар… дын, Мар… тен, Мар… тын, – представил он постояльца. «Мартен» понравился – прозвище топорщилось кипящей сталью. Дашка обрела собеседника, а папа получил от мамы.
– Отвернись, – попросила Дашка. – Я не умею языком умываться. – Она задернула ситцевую занавеску и загремела тазиками.
Папка жарил глазунью, синие огоньки обнимали днище сковороды, масло плясало брызгами.
– Не опоздаешь? – он поскреб седую щетину.
– Не-а, – протянула Дашка, на ходу вытирая голову. – Первой пары нет, Сычиха заболела.
– Повезло, – папка уменьшил газ. – Мы, помню, в замок спички вставляли… Есть будешь?
– Угу, – Дашка заглянула через плечо. Желтки растеклись, папка боролся за сохранение последнего. – Ты солил? – Он вскинул брови, что-то поискал на столе, честно признался.
– Не помню. – Увидел кота. – Морда, не помнишь – я солил?
– Мр-р, – Мартен поклевал носом в яичную шелуху у мусорного ведра.
– Значит, не солил, – отец зачерпнул щедрую щепоть, рассеял над сковородой. Дашка мысленно охнула, молча заняла место у окна; на скатерти играли солнечные зайцы – над лысым двором расцветало небо. За покосившимся заборчиком гарцевали соседские гуси, они галдели, совали меж рейками шеи, заглядываясь на чужие крошки. Но из скотины у Гришаевых был только мотоцикл без переднего колеса – папка строил его не один год. В люльке «Урала» гостил пустой газовый баллон, он кочевал по двору, сколько Дашка помнила себя. Папка победил: сковорода ударилась о разделочную доску посреди стола и поделилась завтраком. Оббив лопаточку о чугунный краешек, папка спросил:
– Промокла вчера?
– Угу, – Дашка подула на белок.
– Не обожгись!
– Угу.
– В парке рисовала?
– Угу.
– Мрачно получилось – я видел. Ну да – погода… (Пауза) Саня давно не заходил.
– Да ну его, па!
– Поссорились? – догадался отец. – Не пересолил?
– Поссорились, – Дашка в два глотка ополовинила стакан молока.
Отец удивился:
– Че так?
– Глупый он.
– Цветы таскал…
– Глупый.
Мартен бдел под ногами, иногда трогая хозяйкино бедро: «Дай!». Вскоре у мохнатой морды скопилось крошек. Он их обнюхивал и выпрашивал новые – кошачий спорт. Отец вытер руки кухонным полотенцем, поднялся, выудил в пепельнице бычок посправнее, затрещал огонек – дым спрятался под потолком. Дашка заученно открыла форточку – спорить бесполезно, можно лишь приспособиться. Длинные облака, слой за слоем, потекли на улицу, где перемешались с воплями соседского петуха.
– Давно в суп просится! – сказал отец. Мартен согласился, стрельнув глазами.
* * *
Время сыпалось тонкой струйкой, да и обвалилось. Дашка заметалась по комнате, собирая конспекты.
– Электричка скоро, – отец подлил масла в огонь.
– Где альбом!
– В холодильнике посмотри.
– Ну, па!
– Под телевизором… Будто я до ночи бумагу марал.
– Па!
– Карандаш у получебурека забери, – посоветовал отец. Мартен мял зубами оранжевое дерево.
– Отдай! – Кот негодующе разжал челюсти. Дашка погрозила кулаком. – Скажи еще что-нибудь. – Мартен хмыкнул и перевалился на другой бок. Далеко засвистел маневровый, забубнила станционная трансляция.
– Через завод беги – автобуса не дождешься, – порекомендовал папка.
– Да, знаю, – отмахнулась Дашка, влезла в мешковатый свитер, завязала шнурки на кедах. Джинсы были длинноваты, поэтому на пятках истрепались. Сумка – через плечо.
– У меня в армии в такой противогаз лежал, – поддел отец.
– Па!
– Лицо запачкай – в тамбуре за своего сойдешь, – хохотнул тот.
– Зато денег не возьмут, – парировала Дашка.
– И то дело! Беги, доча.
– Цом…
Хвостик мечется параллельно земле. Заборы, цеха, разбитый асфальт – мелькают перед глазами. Свысока таращится труба котельной. Шик – услышав гудок электрички на Спутнике, запрыгнуть в последнюю дверь на Океанской. Переезд… Матросики улюлюкают из кузова. Сто метров до перрона. За спиной нарастает гул, перестук. Не оборачиваться! Обдав визгом тормозов и плотным воздухом, электричка втекает на станцию. Тридцать метров. Горячие рельсы пахнут нефтью и каленым железом. Блестят фары локомотива, лыбится нарисованная улыбка. Десять, три, один… Дашка взлетела на перрон, еле увернулась от столба. Зашипел воздух. Она ворвалась в тамбур и повиснув на противоположной двери. Успела!
– Успела? – дворняга приподняла голову. Тонкая шерсть едва скрывала ребра. Дашка показала ей язык и зашла в вагон. Место все-таки нашлось, огромная тетка травила соседей запахом застарелого пота. Попутчики морщились, но привыкали. Даша юркнула к окошку, невзначай отодвигая хозяйственную сумку.
– Простите. – Тетка не ответила, однако воздух завибрировал. Напротив – очкастый субчик сосредоточено изучал газету, но стоило опустить глаза – пялится на коленки. Дашка прикрыла их «противогазной» сумкой, достала альбомчик и карандаш. Тетенька любопытно покосилась. Да, пожалуйста! На бумаге сами собой появились тополя, скамейки, шахматисты. Напрашивался дождь, но Даша упрямо остановила карандаш. Стало совестно перед крестом за фантазерское предательство: глядеть на него и рисовать другое – подло. В четыре движения легли контуры постамента, резкие уверенные линии заслонили деревья. Он получился непропорционально большим, видимый почти сбоку. Дура – все испортила! Дашка перевернула страничку и принялась за мультяшных бурундуков…
Тум-дум, дум-дум… Меняются люди, запахи; мешаются характеры. Похрапывание обрывается хохотом, стучат двери. Тум-дум, дум-дум… Электричка выскочила из леса. Низкое солнце пускает «блинчики», лучи отскакивают от морской ряби и запрыгивают в окна. Дашка зажмурилась. Бегут назад камешки, лодочные гаражи посматривают на буруны. Недоразумением топорщится остров Коврижка. Тум-дум, дум-дум…
– Художница? – вкрадчиво поинтересовалась тетка.
– А? – Дашка оторвалась от окна.
– Художница? – повторила женщина, для дурочки, ткнула пальцем в альбом. Даша пожала плечами, постаралась не обидеть.
– Так… Гидролог… Учусь.
– Гидролог? – удивилась тетя. – А что за зверь?
– Я не знаю, – ошарашила Дашка. Тетка поджала губы. Ну и пусть, если, правда, не понимаю. Дашка обернулась на тамбур. Зашел усталый дяденька.
– Газеты, журналы, кроссворды!.. – Дворняга попытался сунуться следом, но получил по носу дверью-гильотиной. Пес сделал стойку, царапая стекло. – Газеты, журналы, кроссворды!.. – Дашка вернулась к альбому, блудливый взгляд очкарика юркнул под газету. Жалко псена! Домой, наверное, едет – из отпуска. Дашка широко улыбнулась, перевернула бурундуков и набросала кабысдоха: пожирнее, с прямоугольником на шее – «проездной». На листе псу было весело и уютно. – Газеты, журналы, кроссворды!..
Вокзал кипел, чайками накинулись таксисты.
– До центра!
– Мы в центре, дяденька! – парировала Дашка, прижав сумку к груди, чтоб не оторвали. Таксист хмыкнул, прожег спину взглядом. Дашку проглотил трамвай, попробовал переварить, но не успел – она выскочила на Покровском парке, уцепилась за горстку прогульщиков на пешеходной зебре. Дамы сонно пахли парфюмом, пацаны курили на ходу – играли в спешку. На другой стороне, под главным корпусом, давилась бутербродом Ленка Фомичева. Увидев Дашку, она помахала рукой. Ну да! – кричать не интеллигентно, а жрать под тошниловкой кошатинку можно. Дашка погладила сумку, псу в альбоме нравилось.
– Дуся, опаздываешь! – Ленка брезгливо потрясла пальцами, стряхивая кетчуп. – Платок есть?
Дашка порылась в сумке, достала салфетку.
– Вот! – Ленка вытерлась, бросила бумажный катыш в урну. Не попала, криволапая. Заметила край альбома:
– Не лень таскать?
Дашка пожала плечами.
– А тебе трусы таскать не надоело?
– Фу, дура! – «Фома» надула губы, небрежно заправила за ухо обесцвеченный локон. Взялась за портфель двумя руками, он повис над голыми бедрами. – Сашка про тебя спрашивал.
– Ну, его…
– Поссорились?
– Вот еще! – вскипела Дашка. – Надоел.
– Он ровненький такой…
– Забирай!
– Нафига? – я баба чейная! – Фома показала серебряное колечко.
– Мне он тоже ни к чему.
– Думаешь? – Ленка притязательно осмотрела ее серый свитер и джинсы. Примирилась. – Тебе виднее. Пойдем?
В огромной аудитории, куда по недоразумению воткнули два потока, дебютировал молоденький аспирант. Он сбивчиво рассказывал о плотности, вставляя меж уравнениями «таким образом, посмотрим». Никто не смотрел, но большинство пользовалось неавторитетностью докладчика: кто-то досыпал, кто-то трепался, кто-то тупо уставился в окно. Даша выручила собаку: из-под потрепанной обложки показался блеклый нос – она намеревалась сделать его теплым и мокрым.
Фома вытянула шею.
– Хорошенький! – она, подложив под щеку руки, легла на стол.
– Угу. – Дашка прорисовала края. Пес растворился на листе – черное пятно на переднем плане. Дашка поспешила подретушировать шерсть – пропажа нашлась.
– Блох бы ему, – посоветовала Фома.
– Жалко, – Дашка, тем не менее, обозначила на лапе три жирные точки. Пес прокусывал меж волосками.
– И колбасы… Ребра одни!
– Фома, не мешай! – вспылила Дашка. Ленка хмыкнула.
– Фома, Фома! – зашипели сзади. Девчонки обернулись.
– Чего тебе?
– У Бяши день рождения – с вас пузырь! – Громыко довольно ощерился.
– Да ну! – удивилась Ленка.
– В шесть на набережной, у фонтана. Вперед передайте. Про пузырь не забудьте.
– Я не пью, – напомнила Дашка.
– Хоть не ешь, – отрезал Громыко. – Че, пузыря жалко?
– Не жалко, денег – на электричку.
– В городе переночуешь, а завтра мы для тебя соберем.
– Ага, соберете вы, – засомневалась Даша.
– Бутылки сдадим, – захихикал Громыко. – И вообще, вдруг я тебя победю. У меня предки в деревне.
– У тебя мозг в деревне, – отшила Дашка.
– Дура, какого парня потеряла…
Даша не выдержала: двинула нахала линейкой. Громыко увернулся, подвывая, как Брюс Ли.
– Че, резкий?
– Ловкий – дети будут.
– Их утопить бы, Громыко… – Дашка достала-таки его.
– Лохудра!
– Козел!
– Девушка! – надломанный голос аспиранта заставил остановиться.
– А? – Дашка развернулась, роняя учебники.
– Я вам не помешал? – аспирант надулся мужественностью, но, поймав с десяток нагловатых взглядов, стушевался. – Как ваша фамилия?
– Гришаева, – омрачилась Дашка.
– Курс?
– Двести одиннадцать.
– Вам не интересно? – Дашка недоуменно пожала плечами: странный вопрос – кому тут интересно? Аспирант пролистнул журнал, подрядился, что делать с графой. Наконец, захлопнул талмуд. – И что мне с вами делать?
«Выручил» Сашка:
– Павел Андреевич, она совершеннолетняя… – Окна задрожали от смеха, Дашка поймала лукавый взгляд бывшего хахаля, сверкнула глазами. Саня заплакал в конспект. Аспирант опешил, не нашел ничего умнее, как схватиться за мел. Рука крошила буквы: иксы, игреки, квадратные корни; его уши побагровели – снизу-вверх, сверху-вниз, пена формул накрыла голову преподавателя.
– Таким образом…
– Каким, позвольте уточнить? – Сашка привстал над партой, зал застонал. Дашка глубоко задышала; Фома, показав отставному хахалю кулак, одернула:
– Ну, его, Дуся!
– Ну! – Дашка опала на скамью.
– Дворнягу лучше дорисовывай. – Фома пододвинула рассыпавшийся альбом, скользнула глазами по листам. Воскликнула шепотом. – Ой, могила!
– Сама могила – крест! – Даша спешно собрала листы, затолкала под картон. Фома наклонила голову.
– В парке, что ли? – догадалась она, заметив после паузы. – Великоват…
– Нормально.
– Эх, Дуся, скучно тебе без мужика! – захихикала Ленка.
– Обойдусь.
– Эдак через год крест над деревьями вырастет.
– Совсем со своим Фрейдом с ума сошла.
– Саня вон как бесится…
– Спермотоксикоз у него, кол садовый – пусть мочалок дрючит, – зло кинула Даша, Саня отвернулся. Аудитория потихоньку успокоилась: баюкает аспирант, поскрипывает мел под гундосое бормотание. Между партами бродит листок приготовлений; народ вписывает пожертвования на Бяшин балдеж. С небольшой заминкой он вернулся к Громыко. Парень уткнулся носом в расчеты, вскоре довольно оторвался.
– Нормально!
– Что, Громыко, опять облюешься? – съязвила Фома.
– Еще как, Ленусь. Только ваших фамилий не вижу. Съезжаете что ли? Гоните на фуфырь.
– С меня «Амаретта», – пообещала Фома. Громыко кивнул, вывел, высунув язык:
– «Амаретта» – Фома… Так! Что-то никто гандонов не несет…
– Тебя хватит, гандоновая фабрика! – Фома цыкнула сквозь зубы. Дашка ничего не слышала, два листа не желали прятаться вместе. Собакин лез из-под креста, давился духотой. Дашка пожалела его, перевернула… Набросок парковой площади остался в руках. Грифельные разводы долбили нарисованный асфальт, крест обрекал присутствием – могила на перекрестке. Могила… Ой! Лист попробовал упасть, Дашка подхватила уголок пальцами, уложила рисунок тыльной стороной. Домой: вот так – подальше от бурундуков и зайцев. Заполыхало левое ухо, она подняла глаза. Саня. Чертит ручкой по парте, зло щурится.
– Птенец! – прошипела Даша еле слышно.
– Целка, бл! – нарисовали Сашкины губы.
– Таким образом… – Звонок опрокинул сонное царство.
* * *
– Не бесись, Дуся! – огрызнулась Фома.
– Чего он? – Дашка покосилась на хачиков: вьются вокруг фонтана, раздевая глазами Фомичеву. Ленка красивая, а с пузатой бутылкой «Амаретты» – вдвойне.
– Дала бы Сашке… Ровненький.
– Пошел он, – Даша сорвалась на джигитах. – Чего надо!
Эхом отозвалось.
– Бл. – Фома хохотнула:
– Вот именно, злая, как собака – взорвешься без мужика.
– Лен! – взмолилась Дашка.
– Согласна, на курсе искать бессмысленно – дети. Хотя, у Громыко хата…
– Лен!
– Девчонки, поехали в баню? – предложили брутальные пацаны в спортивных костюмах. Ленка обняла бутылку, оценивая самцов.
– Мы умывались! – отрезала она. Мальчики, отпрянули. Фома поежилась. – Ну, где они? Чувствую себя, как на панели. Хорошо тебе в штанах…
– Угу, – согласилась Даша. Еще хорошо было без раскраски и с лошадкиным хвостиком на затылке. Ленка одернула юбку, будто двадцать сантиметров ткани могут достать колен… Дашка прищурилась на солнце. Люди забавные, бродят вперемешку с чайками. Пары картинно жмутся, наигранно радуются, папашки, нет-нет, огладят взглядом бедра ничейных дам. Вокруг стоят машины, тревожные, по-детски стеснительные мужчины оценивают дамочек покупательским взглядом. Пиво – рекой, мороженное – всмятку, вдоль дефиле – мангальный ряд. Румянится и вонюче режет ноздри кошачья шаурма. Зверьки в альбоме заволновались. Даша погладила сумку, особенно досталось псу, память о Мартене ревниво выпустила когти. – Лен, есть жетон?
– Чего? – затормозила Фома.
– Отцу позвоню, что задержусь.
– Подожди, – Фома покопалась в кармане курточки, выудила мелочь вперемешку с мусором. Протянула Дашке. – Один. Телефон на «Динамо». Только недолго – кобели разорвут: ты их хоть как-то отпугнешь. Хе-хе!
– Дура! – Дашка смахнула жетон.
Отец долго не подходил. Мартен, наверное, раздумывает взять или нет. Не дай то бог раскусят! Даша улыбнулась, представила котяру с пультом от телевизора. Нет, он не подойдет. Себе дороже – люди присядут на шею, прощай корм и кошачий пенсион.
– Гришаев! – ответил отец, закашлял в трубку.
– Па?
– Ты, двоечница?
– Я.
– Как дела?
– Да, нормально, па. Я не про это…
– Ох, ты! – удивился отец. – Я думал, хочешь меня про здоровье спросить.
Даша закусила губу, отец выручил.
– Ладно, не грузись, зайчонок. Что хотела?
Она собралась с духом.
– Я поздно приду…
Отец безмолвно проглотил, Дашка поторопилась объясниться.
– У Бяши… то есть у Славки Бекова день рождения…
– Однокурсник, что ли?
– Угу.
– Саня будет?
– Ну, па! – возмутилась Даша.
– Цыц, мелкота! – осадил отец. Даша послушалась. – Правила знаешь: не бухать, не курить, ночевать домой…
– Я у Ленки Фомичевой переночую! – влезла она.
– Че-о? – папа откровенно опешил. – Домой, в стойло!
– Па, – захныкала Дашка. – Ребята смеются…
– Пускай хоть какают – домой!
– Ну, па, электрички до десяти.
– На троллейбусе доедешь. Саша погрузит – я встречу. – Она представила: ветер рвет жиденькие волосы на отцовском черепе, а он всматривается в пустую дорогу – отбрехиваются от мглы фонари. Сердце защемило. Она сдалась.
– Угу.
– Молодец. Целую. Мамке не говорила?
– Нет.
– Вдвое молодец – сам успокою. Мартен, вон, привет передает…
– Пока, – пробурчала Дашка, ударив трубкой о рычаг. Мартен, наверное, потрогал отцов тапок, глядя с сожалением…
Вокруг Ленки ничего не изменилось: фонтан, как центр водоворота – пары еще не перемешалась, но вечер недалече. Еще видны детишки с сахарной ватой и шариками. Зато у пивного павильона нарисовался стол с караоке, парнишка отчаянно рвет горло:
– Кольщик нака-али мне купола-а!.. – подвывает певец. – Рядом православный крест с иконами-и!.. – Подруга исполнителя гордо оглядывается на солидную очередь. Даша отступила от телефона-автомата…
– Привет, черно-белая!
Даша обернулась. Высокий парень с кулаками-кирпичами, одно плечо чуть выше другого, черная кожаная куртка, джинсы-пирамиды. Сухое дубленое лицо с неожиданно живыми серо-зелеными глазами. В них мелькнуло лукавство:
– Не узнаешь?
– С чего это? – соврала она. Вон и лысый, легок на помине… мышью обзывался.
– Меня Артем зовут, – представился парень. Хорошо – руки не протянул.
– И что? – Дашка встала в позу, поискала глазами Ленку.
– Ничего, – Артем пожал плечами. – Отдыхаешь?
– Работаю!
Лысый скучно пялится по сторонам, хрустит жестяная банка в пятерне. Дашка сделала попытку уйти. Напряглась – вдруг остановят. Ни слова! – даже немного жаль.
– У друга день рождения, – кинула она через плечо. Артем заиграл желваками, отвернулся к морю. Лысый тут как тут:
– Хочешь, мы его убьем? – он участливо заглянул в глаза. – Вдруг надоел…
Дашка не выдержала, ускоряя шаг…
– Кто это, Дашка? – Ленка загляделась на тревожную парочку. Впервые за два года не обозвалась Дусей. – Фу, страшные какие!
– Обычные… – Дашка втуне согласилась.
– Ни фига, не обычные! Откуда их знаешь? – прилипла Фома.
– В парке прицепились. – Даша уточнила. – Вчера.
Фома округлила глаза:
– И что?!!
Дашка оглядела подругу с ног до головы – ладная, ухоженная.
– Отпялили меня вдвоем! – неожиданно вспылила она. Ленка уронила челюсть: таращится на Дашку, на кожаные спины.
– А ты? – прошептала она. Дашка прыснула:
– Получила удовольствие!.. Фома, не мели ерунды. Поговорили – расстались! Нахрена мне отморозки – есть Санечка: отличник, гитарист… Хрен озабоченный.
– Дура! – Фома надулась, переложила бутылку в левую руку. – Где их носит?!!
С моря подуло, с бризом нарисовался Громыко.
– Вы чего здесь, снимаетесь что-ли? – он виртуозно отобрал бутылку. – Наши на песке – литр доедают. Фома, обожаю тебя…
– Вроде Дашку собрался побеждать? – огрызнулась Ленка.
– Ее победишь… Идемте! Бяша обижается…
Песок делили с вечерним приливом, вода несмело подбиралась к ногам, цеплялась за пустые бутылки и целлофан. Девчонки визжали. Бяша наотмечался – расхристанное тело разметалось ангелом. Лавка заставлена остатками фуршета: пластиковые стаканчики, салатики и доза ядовитого «Юпи». Суровая бабулька поодаль метала молнии, но заставляла паучка-пикинеса откладывать какашки. Псен греб, но стремился к коллективу. Дашку с Ленкой встретили складным ревом:
– Где вы, блин, ходите? – Отобрали ликер; стаканчики сдвинуты на центр; разлили густую жидкость. Запахло горелой вишней.
– Эх, богато!
– Италия, едрить!
– Фома, ты чудо!
– Может, и Мальбара есть?
– Вздрогнем!
– Бяша, с новым годом! – Светка Тимохина толкнула именинника каблучком. Тот повернулся на бок, собрав покрывало, махнул рукой:
– Гр-р!
– Одобрено! – перевел Громыко. Чокнулись. Выпили. Каждый замер, не упуская послевкусия. Первым оценил Саня:
– Даже запивать не надо.
– Точно! Сироп! – поддержали его. Но «сироп» быстро кончился, начали снаряжать гонца за водкой – Громыко зашелестел подарочными деньгами.
– Скажем Бяше – по пьяни потерял, – предложил он. Дашка незаметно оказалась за кругом, буза шла мимо. Стаканчик опрокинулся. Она вынула альбом, положила на колени. Проверила пса – в порядке. Царапнула ногтем лохматую морду.
– Не грусти! – Море обогнуло закатное солнце, в сиреневой дымке утонули острова, свет сломался в облаках, превратил воду в расплавленную платину – вечер просится на карандаш. Дашка поделила лист, линия провисла, в фокусе вогнутой линзы – солнечный круг. Покопалась в коробочке с мелками – жестяная банка из-под монпансье вмещала уйму обломков. Пальцы перебирают камни: этот треугольный – зеленый, цилиндр с косым срезом – красный, бесформенная галька – желтый… Дашка торопилась, жадно ловила тускнеющие краски.
– Филонишь? – Сашка оставил гитару, усевшись на песок, показал глазами на пятно ликера. Дашка закусила губу – не до тебя! Вечер уплывал, от секунды к секунде готовился заполниться чернилами. Какой?! Даша в панике схватила мелок, набросала трещину света. Закат остановился. Вот так! Солнышко, вода, запредельные контуры берега – потусторонний мир. Воздух густеет, янтарь навсегда фотографирует песок, воду, причальную стенку, ребята застывают с поднятыми бокалами и открытыми ртами. Даже этот похотливый болван…
– Даш!.. – позвал Саня.
– Не дам! – отразила Дашка.
– Чего ты? – Она неохотно покинула горизонт, пронзила холодом:
– Не мешай! – Саня сдулся до размеров мошки, набережная – картонная поделка, а единственно реальный – альбомный лист. Звуковой галлюцинацией толчется: «Моя ви-ишневая девятка». И голос Димки Сомова: «Не трогай ты блаженную. Сыграйте, Шура!». Ленка ладно кроет матом… Дашка сделала над собой усилие. – Не мешай… Пожалуйста… – надавила паузой. – Потом, ладно? – Белые пальцы, сжав щепотью сиреневый мелок, безучастно рассыпали крошки поверх островов…
Саня посмотрел с ненавистью, губы капризно сжались.
– Тварь!
Ребята притихли, Дашка безразлично кинула.
– Хорошо… – И все: Санечки не стало – крикливый карлик за толстым стеклом. Ребята здесь, а он там. Фома пинает гитару, шипит протяжно: «Козлище»! Пацаны тащат его за куртку и опрокидывают рядом с Бяшей. Он плачет…
Дашка собрала мелки; сдув песчинки, отряхнула с альбома воду; грифель не потек. Мокрющий пес скулит из-под бурундуков. Попрощалось солнце, огромный зрачок закатился за край. Ветер легко пронзил плотную вязку свитера. Дашка упаковала сумку, подошла к «столу», нашла стаканчик с водкой и лихо замахнула – впервые в жизни. Легче не стало, тошнотворная сивуха попросилась обратно. Сомов сунул в руки бутылку «Юпи»:
– Запей! – Дашка послушалась.
– Нормально?
– Угу.
– Точно? – Сомов заглянул в лицо.
– Да, нормально, – Дашка шмыгнула носом. – Спасибо, Дим.
– Пожалуйста, – буркнул тот. – Голову запрокинь!
– А?..
– Кровь, – Сомов протянул грязную салфетку. Ее перехватила Фома и намочила в море.
– Ну, Дуся! – она оглянулась на Саню, не глядя, умыла Дашку, попыталась оттереть свитер. Серые волокна впитали кровь – без пятна не обошлось. Остыв, подметила. – На вампира похожа.
– А?..
– Стой так, еще намочу. – Ленка побежала к воде. Дашка покосилась: подруга проваливалась на шпильках, но умудрялась делать это элегантно. Вернулась. – Кому сказала, не шевелись! – Фома стерла капельки с подбородка. Вода холодная, колючая. – На, приложи к переносице.
– Угу.
– Полное «угу», дураки влюбленные.
– Сама ты…
– Да, знаю я – вырвалось. – Ленка приобняла за плечо. – Сумасшедшая ты, Дуся. – Дашка не обиделась… Праздника, как такового, не стало: пробовали раскачаться – натянутое хихиканье радости не принесло. Постепенно курс раскололся на крошки – по темным углам, да по домам. Фома предложила Дашке:
– Ко мне?
– Не-а, я домой, – Даша качнула головой в сторону вокзала.
– Акстись, Дуся! – электрички до десяти, – Ленка продемонстрировала часики.
– На троллейбусе – «шестерка» до двенадцати.
Город расцвел огнями, будто фотография салюта, самородком пылал кинотеатр «Океан». Под фонтаном пунцово светились стопари автомобилей – шел съем. Страсти выползали из дневных приютов.
– Доиграешься, – покачала головой Ленка.
– Кому я нужна? – удивилась Дашка, показала разбитый нос.
– Знаешь, Дуся, даже некрофилы бывают…
– Дура! – засмеялась Дашка; Ленка увернулась от сумки. Ребята бойко собрали мусор – объедки в урну, бутылки оставили бомжам. Наконец, Громыко скомандовал:
– Чиксы – в круг. Самцы – в каре. Идем ко мне! Парням не обязательно. – Засмеялись, Дашка робко вставила:
– Мне домой. – Громыко поглядел с сожалением:
– Не победю?
– Был тут один… победитель, – съязвила Ленка, нашла за спинами угрюмого Сашку. Громыко замахал руками.
– Не очень-то хотелось, – гаркнул, что есть сил. – Выходи строиться! Бяшу не забудьте!
* * *
Дашку провожали всей группой; троллейбус дремал вполнакала на пустой остановке. Никого, только под зашторенными ларьками сладко посапывает бомж.
– Фома, хоть ты пойдешь ко мне? – Громыко сально засветился.
– Женись! – предложила Ленка.
Громыко почесал затылок.
– Давай просто полежим?
– Давай, Дусю отвезу и вернусь – в душ сходи.
– Врешь?
– Вру, – Фома невинно хлопнула глазами.
– За что люблю тебя, Фомка – враль умелая. Я прэлесть?
– Конечно, Громыко. Мечтаю, но, боюсь – недостойная.
– Достойная, достойная… О, свет дали! – Громыко показал на троллейбус. Тот заурчал двигателем, с грохотом растворяя двери. Половина группы шумно впала в салон, прилипла к окнам, прощаясь с остальными. Дашка смотрела в другую сторону. Тронулись. Троллейбус вывалился с Фокина, натужно покатился в гору по Океанскому проспекту. Вязко потекли назад дома, фонари и редкие парочки. За спиной смеялись. Дашка помяла клапан сумки, с трудом удерживаясь, чтобы не достать альбом – и в правду, сумасшедшая. Легла щекой на стекло. Троллейбус притормозил на Прапорщика Комарова – буквально на секунду – отвалил от бордюра, как от причальной стенки. За кафе «Пингвин» он повернул направо, подъем градусов на тридцать преодолел со скоростью пешехода. Вдруг Ленка подскочила, показала на Покровский парк:
– Глядите, больной какой-то! – Ребята кинулись к окнам, чуть не перевернув троллейбус.
– Ужралося… чудо!.. – Дашка повернулась без интереса. Сердце екнуло. Странное имя: жилистая рука тянет огромный лук: «Ар-р…», тетива режет пальцы, трещат жилы, на грани срывается струна «Тем-м-м» – стрела в горле по оперенье. Дашка вытянула шею. Креста почти не видно, тополя едва пускают блики. Артем черен, как падший ангел – обнял крест. Плечи перекладины вот-вот сомкнуться на спине. У подножия – бутылка водки, призрачно блестят стеклянные брызги. Кто-то из пацанов, встав на кресло, заулюлюкал в форточку:
– Урод, не поломай!!! – ребята дружно заржали. Дашка кусала губы, давила пальцами поручень, будто ватный. Троллейбус перевалил подъем, повернул на Партизанский проспект, здесь фонарей полно – оградка парка оттолкнула глубокую стену деревьев. Даша напряглась – не видно, но на сетчатке отчеканился согнутый в три погибели человек. Сам собой в руках оказался альбом, пальцы суетливо перебрасывают листы.
– Дуся? – забеспокоилась Фома. Дашка не услышала. Вот, нашла! Заштрихованы до царапин тополя, крест грозит вырасти до вершин – чушь! Конечно, чушь – он маленький, крохотный: еле до плеча. Показалось, в глубокой карандашной тени проступает фигура, обтекает углы. Ар-р – ноздри тянут лошадиный пот, металлический привкус; вопит под копытами степь – Тем-м!.. Фома заглянула через плечо:
– Сумасшедшая ты, Дуся, сумасшедшая!
Глава 3. Артем.
Детство томило медом, комсомольская юность – грейпфрутовой горечью. Зрелость… Скучная станция с щемотой в груди, будто не успеваешь запрыгнуть на подножку экспресса. Сидя под часами, потешаешься над бегущими, злорадствуешь, если кого затащило под колеса, клюешь себя: «Вот-вот, притормозит – запрыгну». Не тормозит… Ромка вернулся с чебуреками.
– Держи, Азат привет передает.
– Лучше б денег передал, – Артем принял жареный «лопух», обжигаясь, откусил. По подбородку потек мясной сок. – Блин! – Утерся рукавом. – Долго еще ждать? – Ромка бухнулся на лавку, смятый пакет полетел мимо урны.
– А я знаю? – он вытянул ноги. – Покурить бы… – Сосредоточено смаковали подгон татарина.
– Башка трещит, – пожаловался Артем. – Чем бы комок размять?
– Я говорил: бухло от дьявола, трава – от Бога, – вставил Ромка.
– Хиппи, блин. Попроси, чтобы волосы выдали. – Артем стряхнул с пальцев жир, нашелся – вытер об лавку.
– Зачем они мне? – сморщился Ромка.
– Пробором зачесывать, страшилище.
– Пробором… А что за дракон вчера крест пугал? – Мимо: бомжи, менты, торгашки в засаленных фартуках, очкарик приторговывает газетой. Под виадуком ползают электрички. Таксисты спартанской фалангой перегораживают мост, ревниво «пилят» опассажиренных частников. Помойные голуби сражаются под ларьками и мангалами. Ночь для нескольких бухарей еще не закончилась – вымогают свежие «фонари» от попутчиков.
– Ну, его, Засранца, поехали к бабе Нине, – предложил Артем.
– Успеем. Гульденов нема.
– Что тех гульденов?
– Пять сотен.
– Чувствую, обернутся они…
– А че делать, Тёма, че делать? – Ромка привычно развел руками. Товарки покосились. Делать нечего – тут Мефистофель прав. Ромка поправил спортивную сумку. – Может, по пивку, беспризорник?
– Не может! – Артем проводил глазами почтовый поезд. Спекулянты заволновались, оглядываясь, поскакали к платформе. Кивнул. – Наш?
– Наш. – Ромка встал, окинул взглядом парковку. – Где Засранец? Без машины палево.
– Жить так палево! – буркнул Артем, закрыл глаза, с Золотого Рога потянул дизельный смрад – вояки проворачивали механизмы. Еле слышно Артем прошептал. – Что я делаю?..
Рядов приехал минут через десять, когда на платформе вовсю перла разгрузка. Грузчики услужливо подкатывали тележки, из вагонов летели ящики-баулы, крикливые барышни и мордатые интеллигенты делили места: визжало, плакало и материлось.
– Поперло барыжье счастье! – обрадовался Ромка.
– Где он, видишь его? – спросил Артем. Рядов привстал на ограждение, перегнулся.
– Да, вон он, в «варенке». С усами.
– Грач?
– Кто? – изумился Рядов.
– Черный?
– Фиг с ним – лишь бы не голубой, – хихикнул Ромка, пригубил протеина из баночки.
– Азер, кажется, – предположил Рядов; спрыгнув на тротуар, сунул руки в карманы. – Ну что, беретесь?
– Три сотни маловато, – начал Артем.
– Разговор был о пяти, – поддержал Рома. Рядов многозначительно наморщил лоб.
– Андрей Юрьич…
– Ясно – зажал! – закончил Ромка. – Две сотни на покупку дома в Альбукерке не хватило.
Рядов покраснел, ткнул в грудь указательным пальцем.
– Ты…
– Еще раз так сделаешь, Джоник – палец сломаю, – пообещал Артем. Рядов спрятал палец в кулак. Ромка повесил ему на руку сумку.
– Барин, присмотри. Только не уезжай без нас – у меня там каша.
– Какая каша? – опешил Рядов.
– Гречневая, с мясом, – признался Рома. – В банке.
– Нафига?
– Гы, Джоник – а че делать, че делать? – Они собрались уходить, Рядов путаясь в сумке, напомнил:
– Завтра на собрании его быть не должно. – Артему приспичило охолодить его:
– А давай наглушняк? – Рядов взбледнул.
– Как?..
– А че, Джоник, триста доларей – деньги хорошие, – объяснил Ромка. Рядов беззвучно открыл рот. Ромка развил тему:
– Поймают, все не зря – сидеть хорошо будем, тебя комсоргом в лагере сделают. Выйдем – по сотне зеленых на брата. – Рядов сообразил, кто будет третьим, сплюнул в сторону:
– Ну вас!
– Да я ж не с-сука – молчать не буду! – мрачно пообещал Ромка.
– Козе понятно, – Артем потянул товарища к виадуку. Метров через пятьдесят Ромка прошипел.
– Скрысил две сотни, козлина.
– Да понятно, – Артем уже искал в толчее злополучного кавказца. Из норки тоненько пропела совесть. – Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом…
– Чего? – Ромка таращился на горы иностранного добра.
– Ничего.
– Гляди, Тёма, Камел грузят….
– Вот он, – Артем тронул друга за плечо. – Иди за угол. К туалету.
– Как?
– Спугнем – он тревожный, – объяснил Артем. – Там подцепишь.
– Яволь! – Ромка ссутулился – спина колесом, уши под воротником – залавировал между тележками. Проурчал моторами кар: грохочет цепь тележек, счастливые обладатели тюков сидят поверх добра, как беженцы в Гражданскую. Потрепанный вагоновожатый хрипит на тетку с золотым скорпионом на шее. Джинсовая спина гарцует у пирамиды коробок…
– Ваган Эдикович?
Мужчина дернулся – в руках два блока сигарет – развернулся.
– А? – Куртка раздулась, из-под ворота выглядывает свитер плотной вязки, над орлиным носом – бейсболка «Калифорния». Спортивные штаны и солидные туфли: поверх глянца лунная пыль.
– Ваган Эдикович? – повторил Артем.
– Вага, что случилось? – женщина оставила в покое вагоновожатого.
– Что? – мужчина встопорщил усы, заложив руки за спину.
– Мне сказали, что я могу с вами поговорить…
– Вага, кто это? – женщина двинула бюстом.
– Я простите, по поводу КТП, у нас свет…
– Приходите в правление! – мужчина приготовился отвернуться.
– Но, простите… У меня электричка через час, а вы здесь… – Артем унизительно сжался.
– Вага, Артур не может ждать! – женщина заслонила бюстом свет. – Чего вы хотели?
– Лана, не мешай! – мужчина добавил что-то на своем языке, женщина надула губы, гортанно ответила, заламывая руки. Он переключился на русский. – В правление! некогда здесь!
– Электричка… – повторил Артем затравленно. – Может, здесь договоримся? Я же понимаю, не бесплатно… – Мужчина заиграл глазами, сдался:
– Только быстро, ты с какого участка?
– Сто восемнадцать, у нас линия старая, мы бы хотели подсоединиться к вашему товариществу. Ольга Николаевна говорит – вы иногда позволяете. У меня семья…
– Семья, – повторил мужчина. Заиграл под черепушкой арифмометром. Родил. – Три сотни!
– Спасибо, Ваган Эдикович! Конечно! А какие бумаги? – Мужчина снисходительно посмотрел, как Артем суетит по карманам. – С бумагами сам сделаю.
– Вага, ты долго станешь болтать! – не выдержала женщина.
– Ай, женщина, не мешай!
Артем выудил, наконец, деньги, протянул ладонь. Ваган Эдикович опешил, разглядывая мятые бумажки, позволил себе улыбнуться.
– Ты что, дурак?!! Баксы давай! – Баксы, будут тебе баксы – отольются серебром…
– Баксы? – Артем жалобно приподнял брови.
– Баксы, баксы. Нет – проваливай, пожалуйста – некогда мне! Придешь, когда заработаешь. – Артем унижено переступил с ноги на ногу:
– Рублями никак? Откуда у меня доллары?
– Хочешь свет – плати, денег нет – сиди без света.
– Семья у меня…
– Эй, ты дурак? Посмотри, какая у меня семья, – Ваган Эдикович показал горластую жену. Артем покосился на угол – Ромка выглядывал из-за вокзального туалета – обреченно махнул рукой:
– Ладно… – Армян обтер ладонь о штанину – готовится принимать мзду. Артем трясущимися пальцами передал сотку из «гонорара». Волосатая ладошка «слизнула» денежку.
– Другие у жены, – завиноватился Артем, показал на угол. – Там. Пойдемте, заодно заявление… – Не давая возразить, переспросил. – А электрик ваш?
– Сам включай – только денег давай, – отрезал председатель дачного кооператива. Но за Артемом шагнул.
– Вага, ты куда! – увязалась жена. – Артур…
– Скажи, пусть подождет. Я доплачу.
– Чего ты заплатишь, откуда деньги, Вага?
– Цыц, женщина! – он вырвал рукав…
Вонь туалета охраняла безлюдье: Ромка вполоборота, да женщина в годах с сумкой-раскладушкой. Артем зашел за угол первым, отметил, что председатель не отстал.
– Валя, доставай деньги, мы договорились! – сказал он женщине. Та обернулась, глупо хлопая ресницами.
– Простите?.. – За спиной вякнули, Ромка смел армянина, придавив к стене. В ладонь скользнула арматура.
– Долги надо отдавать…
Председатель скрутился ежиком, подвывая от каждого удара.
– Ай, больно, а-а-а! – С его ноги слетел ботинок. – А-а-а!
– Что, урюк, любишь деньги? – под арматурой хрустнуло.
– Ай, мама-а! – Артем вытряхнул из кошелька купюры, пробил карманы, Ромка вскинул брови – небрежная пачка ассигнаций.
Отдельно – авансированный президент Франклин. Ромка уцепился за перстень.
– Брось! – Артем рассовал трофеи, откинул арматуру, в довесок пнул трясущееся тело.
– Брюл! Наташке подарю! – возразил Ромка.
– Брось! – Артем оторвал друга.
– Ах!
Они обернулись – псы над трупом. Жена армянина округлила глаза.
– Вага!.. – истошно заорала. – Вага!!!
– Заткнись, с-сука! – Ромка заозирался – чисто. Хлестко врезал в нос, она запрокинулась, захлебнулась: «Вага-а»!
– Помогите! – Ваган Эдикович шептал без малого акцента. – Помогите!
– Бог поможет, – пообещал Артем, наклонился низко-низко, выдохнул в волосатое ухо. – Долг отдай, в следующий раз – убью!
– Кому-у?! – заплакал армянин.
– Сдохнешь, грач! Лысый, ходу!
* * *
Рядов крутит руль, глаза – в зеркале заднего вида. Машину кидает по провалам; отзывается задняя правая стойка. Артем прислонился к стеклу; клокочет сердце; Ромка стучит ложкой: от стресса – жор; гречка кисло пованивает. Или это пот? Остов памятника Дзержинскому, ДВИСТ, «Пингвин» – «Корона» юзом входит в поворот. Ромка поперхнулся, оплевав переднее сидение.
– Полегче!
– Не трясись ты, проехали, – устало посоветовал Артем. Рядов послушался, машина пошла тише.
– К старухе? – поинтересовался он.
– К ней, – кивнул Артем.
– Когда с ней?.. Полгода возитесь… – Артем с Ромкой переглянулись – Лысый хмыкнул. Рядов не понял:
– Чего?
Ромка подмигнул.
– Крепкая – вчера холодильник на спине снесла, – объяснил Артем.
Ромка поддакнул:
– Блокаду пережила.
Рядов подрулил к обочине, припарковался, над подголовником показалось лицо-сковорода.
– Юрьевич ругается, подрядчики простаивают. Покупатель вроде нарисовался. – Ромка выскоблил остатки гречки, облизал ложку:
– Сочувствую – быстрее только топором.
– Юрьич загрыз.
– Джоник, а че делать, че делать? – Ромка честно уставился на Рядова. Артем открыл дверь.
– Джоник, не с-сы! – аванс потрачен, – сказал он, ставя ногу на тротуар. – Когда-нибудь мы ее победим.
– Гы, – подтвердил Ромка. – Про деньги не забудь. Что там, кстати, про гостинку?
– На продаже. – Рядов суетливо извлек портмоне, отсчитал две сотни. После паузы еще одну. – От меня.
– Брат… – Ромка выхватил бумажки, сделал вид, что целует руку.
– Ты чего? – Рядов по-заячьи подтянул кисть. – Чего!
– Ладно, Лысый, пошли, – Артем вытянул друга из салона.
«Корона» вонзилась в поток, клаксон ударил по ушам, остановка хмуро проводила наглеца…
Единственный дух коммуналки, баба Нина, встретила соседей неприветливо. Прошаркала на кухню, пристукивая клюкой – узловатой, гладкой от времени палкой. Опечатанные комнаты проводили героиню с уважением.
– Как жизнь, баба Нина! – Ромка высыпал на стол гостинцы.
– Не сдохла! – буркнула старуха.
– Мы тебе пенсию принесли.
– Ироды!
– А че, Рядов – не приходил? – как ни в чем не бывало, спросил Ромка. Баба Нина выглянула из-под платка, громко харкнула и сплюнула в раковину.
– Был. Натоптал. – Дрожащая рука подтянула табурет, старушка опустилась, опершись на палку.
– И чего? – не выдержал Артем.
– Натоптал…
– Да, слышали. Спрашивал чего? – Старушка укусила глазами пачку пельменей, дождалась, когда закроется допотопный холодильник.
– Спрашивал.
– ?
– Про здоровье интересовался.
– ?
– Какое там здоровье? – ноги не ходют! – разозлилась баба Нина. – Чего он хочит?
– Чтобы комнату отдала! – прокричал Артем на ухо. Бабка подняла прозрачные глаза – как в первый раз:
– А мне куда? – Бесконечная пластинка забавляла. Артем улыбнулся:
– Квартиру тебе дадут.
– На кой она мне? (Пауза) Григорий, царствие ему небесное, здесь получил – я с ним!
– Живи себе, баба Нина, – не спеши! – успокоил Артем. Ромка наполнил чайник, разжег газовую плиту и нарезал вареной колбасы. Старушка принюхалась, оперлась двумя руками на палку.
– Еще этот с ним был… высокий, лохматый… Андрей Юрьевич.
Артем поправил чайник.
– И что?
– Все про вас справлялся.
– И? – Поймал взгляд Ромки: плакало жилище! Бабка перекрестилась на паутину:
– Прости, мя Господи… Ироды вы и есть: убивцы – со свету мене сжить решили.
Отлегло. Артем накромсал хлеб.
– Спасибо, баба Нина, – поблагодарил он.
– Ох, срамныя дела твои… Зачем столько? Убили кого? – старуха строго прищурилась.
– Зачем? – удивился Ромка.
– Лиходеи вы и есть – руки отмоешь, а душа черна. Было б, где жить траванули бы меня?
– Траванули, – весело признался Ромка.
– Господи, за что такое наказание? – старуха сдула чаинки со стола. Неожиданно заметила. – Блядь ваша толчок засрала – газету туда сунула.
– Гнала б ее, – Ромка заглянул в чайник. Даже не сипело.
– Согнала… Вы им рот подушкой затыкайте – бессонница у меня. Срам!
Артем порылся в карманах, ворох трофейных купюр разделил напополам, и пододвинул кучку к старушке.
– Чего это? – она отстранилась. Засаленные деньги воняли бессчетным количеством карманов. Узловатые пальцы неловко прибрали подарок. Баба Нина пронзила глазами Артема:
– Украл?
– Заработал.
– Заработал он… – старуха раскрыла артритную ладонь, купюры рассыпались по полу.
– Ну, мать! – Ромка бросил бутерброд.
– Знаете, отнесите-ка в церкву свою… получку! – посоветовала бабка и тяжело поднялась. – Мыться будете, не забудьте – слив протекает. Подотрете.
– Я хотел за квартиру заплатить, – бросил Артем вслед. Старческий скрип отразился неожиданно:
– За меня Гриша платит. Отнеси… – Дверь на кухню притворилась, шаги затихли у бабкиной комнаты. Ромка вылез из-под стола, вывалил денежную разносортицу.
– Кукушка потекла, – он повертел пальцем у виска.
– У меня?
– У бабки: Гриша, церкви, боженька – и ссытся под себя. – Он показал на деньги. – Пилим? – Артем кивнул. Ромка заликовал, перемешав кучки. – Сегодня Галку закажу – всегда косяк с собой.
– И, правда, заткни ей рот. Орет – спать невозможно.
– Такая у нее работа.
– Работа… Помойка!
– Курни, – Ромка сложил свою долю пополам. – Трава от Бога…
– Бога нет! – резко обломал Артем. Рома налил крутой кипяток по кружкам. Старушкина чашка дала течь – паутинка по оранжевым горошинкам. Лужица отвоевывала клеенку и катилась на пол – некрашеные доски захожены до блеска. Артем смял купюры, бормоча в нос. – Черт с ней – ее деньги! – спрятал деньги в карман. И громче. – Звони Галке!
* * *
Позднее утро началось с харчка – бабка в туалете промывала горло. Взял голос унитаз, тапки зашаркали к кухне. Дурацкий пьяный сон напомнил о мальчике в обоссаных колготках и мамаше, что как молитву твердит: «Виталя договорился… Виталя договорился…». Нет бы, приснился Вага: «Ай, мама-а! Ай, больна, на-а!». Выработанная донельзя Галка разметалась по дивану, выжав откормленным бюстом немаленького Ромку. Впитался в стены конопляный дым, в бутылке кока-колы плавает «беломорина». Под плотной шторой – полоска света с трудом пронзает духоту. Телевизор нем, видик честно мотает метры пленки. Вспомнить бы, что смотрели до порнухи!.. Артем обмотался полотенцем, неслышно скользнул в ванную.
– Здрасьте, баба Нина! – поздоровался он, едва старуха попыталась открыть рот. Душ заглушил бормотания про «блядь», газету в толчке и описания дороги к покойному деду Григорию. Артем перекричал. – С добрым утром! – Потом он вытер воду, вернулся в комнату, Галка приподняла потекшую ресницу, мутно зыркнула и отвернулась – голый зад рассматривал Артема вызывающе. Одежда пропахла сивухой и дымом. Проверил кошелек – на месте. Старенький будильник пискнул «двенадцать». Артем, походя, нажал стопор. Дверь захлопнулась за спиной.
Их паучий угол не изменился: вечно строится гостиница, хмурые лица на остановке, машины в пробке матерят асфальт. Через дорогу – покосившийся забор Покровского парка. Кладбищенские тополя приоткрывают луковицу часовенки. Артем перешел дорогу, пролез между прутьями и погрузился в шелест. Листочки отталкивали мирскую суету: кладбище оно и есть кладбище – даже бывшее. Потрескавшаяся тропинка потекла под уклон. Затоптанные лавочки, перевернутые урны, стекло – следы вечерней вакханалии. Старушки с собачками, да жмутся редкие студенты. Университет приглядывает снизу монументальным фасадом. Часовенка. Белый кубик с зарешеченными окнами. Рядом, не решается зайти «малиновый пиджак». Приоткрытые двери выпускают монотонное бормотание, шерохи и сладковатый запах.
– Что, братан, держат бесы? – хохотнул Артем.
– Че-о? – «братан» округлил глаза, закрыл волосатой рукой «гимнаста» – золотой слиток в форме креста. Белые глаза пробили навылет. Артем шагнул внутрь… Чувство не понравилось: хотелось благоговения, но вышло разочарование. Сердце приготовилось ликовать – глаза не пустили: увидели священника в затертом золоте и богомольных бабушек, что рассказывали что-то детским картинкам на стенах. Иконы смотрели сквозь, навроде болвана в малиновом. Чтобы никого не обидеть, перекрестился – мгновенно, будто стесняясь. Сухая бабушка окинула глазами неприветливо, сдержанно прошептала:
– Что вы хотели? – Артем схватился за карман.
– Денег… дать. – Старушка перевела:
– Пожертвовать?
– Угу. Кому здесь… – он повертел головой. – Кто принимает?
– Потише! – прошипела она.
– А… – Артем послушно понизил тон. – Давай, мать, тебе отдам? – Она приложила палец к губам, строго показала на жестяной ящик с прорезью. Артем, просунул «пресс». Подмигнул лысому бородачу на картинке:
– От бабы Нины… Ну и от Вагана. – Сквозняк тронул огоньки на свечах. Артем оглянулся на старушку, вернулся к иконе – перекрестился. – Это от меня. Больше не дам! – Прежде чем он ушел, бабушка спросила:
– Может, молитву закажете? – Артем приостановился.
– За Мишку помолись, – решился он.
– Сын?
– Нет, мать – обидел я его…
– (Пауза) Спаси тебя Бог, сынок…
* * *
Мир не перевернулся, но карман стал неприятно пуст. «Бабкины» – утешался Артем, плетясь по дорожке. Возвращаться не хотелось: не дом – воровская малина. На пятаке под крестом сколотилась барахолка – «ботаники» меняли марки и монеты. Лавки заняли пенсионеры с шахматами. Внутри дернулось – мешковатый свитер и хвостик, этюдник на коленях. В уголке рта – карандаш, глаза смотрят сквозь крест. Он заглянул на картон: давешняя черно-белая церквушка, желтками светятся луковицы – причудливые фары на ночной дороге.
– Сюда б такой! – Артем показал на жестяную крышу часовни.
– А? – девушка оторвала глаза от креста.
– Тебя как зовут, черно-белая?
– Даша, – она отстраненно окинула его взглядом, узнала.
– Артем, – напомнил он.
– Ар-р… тем, – повторила она. Он присел рядом.
– Не помешаю? – Даша пожала плечами, болтая кисточку в грязной воде. Артем попробовал ее расшевелить. – Долго еще будешь?
– Чего «буду»?
– Рисовать.
– А что?
– Просто…
– Закончила уже. – Даша вытерла кисточку тряпкой, руку – о джинсы. – А что?
– Не бойся меня, ладно? – Дашка фыркнула:
– Вот еще! – картинно громко закрыла крышку этюдника.
Насмехаясь, заскакали воробьи. Старикан стукнул по доске, будто доминошной костью:
– Мат, Петрович! – король унизился щелчком пальца и скатился под ноги. Зрители расслабились смехом.
– Еще! – потребовал Петрович. Ему шумно возразили:
– За пивом дуй! – Проигравший выбрался из круга и закосолапил к ларьку. Артем проводил его взглядом, спросил Дашку, не поворачивая головы.
– Давай встретимся?
– Зачем? – удивилась она.
– Ну… не знаю. – Дашка развеселилась:
– Хм, так я фригидная!
– Вижу. – Даша сорвалась: – Чего ты видишь! – изучила Артема, плотно сжав губы. Дернулась.
– Ну, извини, извини! Сама начала. – Артем придержал за рукав.
– Отпусти! – Он улыбнулся:
– Не убежишь? – Даша напряглась, Артем поднял ладони. – Все, отпускаю-отпускаю! – Она встала: этюдник под мышкой, белые щеки еле подернулись краснотой. Артем попросил. – Пожалуйста, не злись…
Осторожно пробрался «гонец» с пивом, занял место в зрителях, победитель громко заглыкал из горлышка. Даша внимательно смотрит на шахматистов; роятся менялы, студенты делят на круг сигарету.
– У меня пара скоро, – бросила девушка.
– Даш! – Артем умоляюще поднял брови. Она зачем-то вытерла рот рукавом, указала на крест:
– Ты чего на нем висел? – Артем вздрогнул, изучил ее – ни тени издевки.
– Так… – буркнул он. Вот они, стеклянные осколки.
– Паршиво было? – двояко поняла она.
– Стремно, – признался он. Даша удивила:
– Красиво! – И прежде, чем уйти, кинула через плечо. – У меня пара в два заканчивается…
Артем проводил нескладную фигуру, «лошадкин хвостик» мерно качается из стороны в сторону, одно плечо выше другого, временами останавливается, чтобы перехватить деревянный ящик. Оглянется? Нет, Дашка сбежала по лестнице. Он поинтересовался у креста:
– Зачем? – давешний товарищ безмолвствовал… Бледная мышка, хрупкая – что прикасаться жалко. Отличница, наверное. Менялы косились на лавку, однако занять не решались. Неприкаянно шлялись старички с книжками.
– Отцы! – позвал Артем. Отозвался тип с бороденкой.
– Что такое?
– Тащите сюда свою библиотеку – я ухожу. – Артем поднялся, отряхнул брюки.
– Спасибо, – дядьки засуетились с клеенкой, один за другим расположились несвежие фолианты. По переплету – кофейные пятна, края засалены бесчисленными прикосновениями.
– «Капитальный ремонт»? – удивился Артем. – Можно?
– Ну… – Артем перелистнул. Тень детства. Кадетские погоны и радужные мечты о достойной смерти на твердом курсе. Флот оказался рабоче-крестьянским…
– Почем? – он сунул книгу под мышку. Букинист замямлил:
– Не думаю, что вам будет интересно. Царский флот…
– Я не спрашиваю, чудо, про интересно – сколько стоит? – огрызнулся Артем.
– Извините, – затараторил дядька. – Я еще не подумал… Мы только пришли…
– Пятьдесят, – нашелся напарник, поправляя очки.
– Пятьдесят, так пятьдесят, – Артем бросил «сотню» на лавку. – Еще «Дюну» возьму. – На этот раз никто не спорил. Видели б они Лысого – Ромка цитировал серию «Дюны» абзацами. Каждому – по Евангелию….
– Спасибо.
– На здоровье! – в руке по книжке. Захотелось посочувствовать. – Тяжело, мужчины? – Бородатый потупил взор:
– Кому легко?
– Пораньше приходите, – подсказал Артем. – Барыг – тьма!
Глава 4. Даша.
Фома щелкала крышкой футляра.
– Дуся, ты дура! – с этим?!!
– Сама дура, – Дашка прилипла к стеклу; коридор жил; студенты растекаться не спешили. Артем вышагивал вдоль остановки, невзначай пихая то одного, то другого лоботряса. Смешно: в них пузырится гнев, подскакивает, но, столкнувшись с холодными глазами, катится в пятки. Ар-р… тем-м.
– Нафига он тебе? – Фома косо посмотрела вниз. Дашка дернула плечом:
– Интересно.
– Чего-о? – вскинулась Ленка. – Смотри, Дуся, разложат тебя на круг – так это у них называется?
– Не разложат, – пробурчала Дашка без уверенности; сердце екнуло, холодок пробрал до затылка.
– Зачем, Дуся?!! – повторила Фома стеклянным голосом. И, правда, зачем? Хочется отомстить Санечке за разбитый нос? Тоже мне месть! Ар-р…тем-м – звуки срываются с губ, вязнут в стекле. Есть ли у демона крылья? Фома уселась на подоконник, оперлась на руки – плечики задрались до ушей. – Дуся, ты меня пугаешь.
– Ленка, есть ли у демонов крылья? – повторила Дашка.
– Этот, что ли, демон? – Фома небрежно показала на Артема. – Бык! – Дашка промолчала, мысленно провела через лопатки карандашную черту: растрепанные перья царапают асфальт, следом – черный пух. Озирается, будто что-то потерял. Совесть, наверное… Фома отобрала карандаш. – Эй, блаженная! Хорош стекло пачкать! В дурдом тебе, Дуся! – Дашка наслюнявив палец, оттерла окно. Уйдет? Хоть бы… ушел? Пусть остается! Прогрохотал трамвай; бабуська перекатилась через пешеходный переход, и остановка опустела. – Ишь, пиджачок одел! – пробормотала Фома. Осеклась, воскликнула. – Дуся, Дуся! А твой-то решил цветочком обзавестись! – Ехидно прищурилась. – Может, крикнуть, чтоб не тратился? – телочка и так мокрая! – Артем сунул в ларек деньги и, взяв розы, мельком изучил университетские окна. Дашка спряталась за стеной.
– Фу-у! – выдохнула она. Фомичева развеселилась:
– Страшно? – увидела кивок. – Так зачем!
– Есть ли у демонов крылья?..
– Заладила! Смотри, Дуся, триппером не отделаешься. Ну да! – его лечат.
– Идиотка!
– Только это не я на свидание иду.
Остановка снова замельтешила молодежью: сумки, портфели, тубусы. Артем меж ними – дурак с цветочным веником. Все в полный рост кричат: «Купи ей пива, лапоть!». Так трогательно расправляет целлофан, розочки перемещаются с локтя на локоть. Фома непонятно кого пожалела:
– Иди уж! – отпустила она. Дашка чуть не уронила этюдник:
– Ле-ен?..
– Чего?
– Пошли со мной.
Фома опешила:
– Еще чего! Свечку держать?
– Ле-ен, мне почему-то надо.
– Я бы сказала почему: дай Санечке – будет «не надо». – Дашка сжала кулак, меловая кожа обтянула костяшки:
– Фома, пожалуйста!.. – Ленка передернулась, выделила Артема глазами из толпы:
– Страшный… Злой… Будет шпарить анекдоты… Про Чапаева – и сам над ними ржать. Он хоть говорить умеет? – Даша пожала плечами. – Ну, про друга не спрашиваю, – Фома спрыгнула с подоконника. – Пошли, самка! В баню позовет – шлем в… баню.
– Угу. – Даша поправила ремень этюдника, свитер удостоился строгой оценки Фомичевой:
– Хорошо, одета в картофельный мешок – обойдется без спермотоксикоза. Что мне, богине делать?.. – она одернула мини. Махнула рукой. – Ладно, не впервой динамить…
Артем сделал шаг к лестнице, но при появлении Фомичевой вздернул брови.
– Привет, – сдержанно поздоровался он.
– Привет, – Дашка неуютно поежилась.
– Здрасьте! – Фома вытянула руку. Артем проигнорировал подругу, лишь цепанул скользким взглядом по ее ляжкам. С-сучка…
– Это тебе, – Артем вручил три розочки в помятом целлофане. Что с ними делать то? Дашка ткнулась носом в бутоны – трава травой – спрятала букет за спину:
– Спасибо! – пискнула она. Артем помялся с ноги на ногу, покосился на Фому. Ленка изо всех сил ловила Дашкины глаза. Как не сморозить глупость? Решилась. – Давно ждешь? – Артем приоткрыл рот – проглотил язык, что ли? – А нас Сычиха задержала, мелет что попало, хоть и доцент… – Знает он хоть кто такой доцент? Даша заглянула в лицо – играет желваками. Злится что ли? Ой, мамочки!..
– Нет… подошел… – соврал Артем, кивнул в сторону центра. – Недавно освободился.
– И кем же вы работаете? – влезла Фома. Дашке стало смешно, как Артем борется с искушением заглядеться на коленки. Смотри уж, дурачок!
– Менеджером… в недвижимости, – ответил Артем.
– Ой! – Фома всплеснула ладошками. – Так вы богатенький, наверное?
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.