…Она сидела в раздевалке на низкой скамеечке. Слезы бежали по щекам не переставая. Просто невероятно, сколько слез может скопиться в одном-единственном человеке… В зеркале отражалось ее мокрое лицо, чьи-то куртки, висевшие на крючках, чья-то обувь, выстроенная в ряд вдоль стены. Перед глазами все расплывалось, как в искривленной линзе, и Маша отчетливо различала только собственные ноги в коньках, стоявшие носками внутрь – пятками наружу, будто бы возвратился тот самый день, когда она впервые пришла на каток районной спортивной школы…

Глава 1

Все началось с Гоши

Точнее, со смешного случая в первом классе, после зимних каникул. С Гошей они жили на соседних улицах, дружили с детского сада, потом пошли в одну школу и сели за одну парту. Однажды в утренней толкотне у вешалок, когда Гоша, как обычно, вытряхнул из мешка сменку, вместо сменки на пол грохнулись коньки. Девчонки захихикали, мальчишки загоготали. Мишка посоветовал Гоше вместо уроков дуть на каток, Вадик торопливо разувался, чтобы прокатиться на коньках по скользкому полу вестибюля. Гоша на всю эту кутерьму внимания не обращал и сосредоточенно переводил взгляд с коньков на свои грязные, потемневшие от влаги ботинки, размышляя, в чем лучше заявиться в класс. Прикинул, что в коньках на перемене не побегаешь, а кататься по вестибюлю наверняка не позволят, и решил идти на уроки в ботинках. Оправдываясь перед учительницей, Гоша объяснил, что недавно начал «ходить на коньки» и случайно перепутал мешки.

«Ходить на коньки» звучало так заманчиво, что Маше тут же захотелось на каток. А когда она отвечала наизусть стихотворение Пушкина и слова «коньками звучно режет лед» перекатывались на языке, как разноцветные леденцы, захотелось еще сильней. Она не могла дождаться, пока закончатся уроки, чтобы упросить маму записать ее в Гошину спортивную школу.

– Еще чего, – отмахнулась мама, – дел у меня других нет, по спортивным школам с тобой мотаться. Да и к чему это? Пустая трата времени. И денег, между прочим!

– Не скажи, Риточка, – возразила Гошина мама, тетя Таня. – Знаешь, как для здоровья полезно! Говорят, фигурное катание прекрасно влияет на вестибулярный аппарат. Координация развивается, мышцы, легкие. Даже эстетический вкус! Каток у них только по средам и субботам, а в понедельник хореография под музыку и обычная гимнастика в зале. И подвигаться есть возможность, и на воздухе лишний раз побыть… Одни плюсы, уж поверь!

Мама как-то странно взглянула на тетю Таню, а та продолжала рекламировать спортивную школу:

– И ни к чему не обязывает, вот что мне нравится. Тренировками не перегружают; пропускаешь занятия – твое дело. Да и стоит вполне по-божески – тысячу пятьсот в месяц.

– Мам, ну пожалуйста! – умоляла Маша, ободренная поддержкой тети Тани.

– Если у тебя так туго со временем, – продолжала тетя Таня, – я могу ее вместе с Гошкой после уроков забирать. Завтра нам как раз на каток, пусть Маша с нами сходит, посмотрит, что там и как, а я заодно спрошу тренера, можно ли присоединиться к группе в середине года.

– Ладно, – нехотя сдалась мама. – Спасибо, Тань. В самом деле, хоть на воздухе побудет…

Тренер оказалась энергичной шумной женщиной в вязаной шапочке и свитере с красными оленями. Она неустанно сновала по льду: показывала одному, как держать свободную ногу, командовала другому «выше руки», кричала «По очереди! Не толкаться!» – тем, кто учился прыгать через снежный валик, устремлялась к противоположному бортику и мимоходом хлопала по спинам всех подряд, напоминая о правильной осанке. Казалось, она умудрялась находиться одновременно в нескольких местах, а уж звонкие команды и вовсе заполняли весь каток и наверняка разносились далеко за его пределами. Громогласно разговаривала она даже с теми, кто стоял у нее перед самым носом, как будто ее голос раз и навсегда включили на полную громкость.

– Ну, зайка, что ты можешь? – обратилась она к Маше. – Разгонись-ка и покажи, как ты тормозишь.

Маша проехала неполный круг и сильно затормозила, сдвинув коньки носками внутрь – пятками наружу. Едва не потеряла равновесие, отчаянно замахала руками и устояла.

– Как мишка косолапый, – заключила тренер. – Но на льду держишься, ничего. А подсечке тебя кто научил? «Змейку» делать умеешь? «Фонарики»?

Маша недоумевающе похлопала глазами, помотала головой. Она не знала, что такое подсечка, «змейка» и «фонарики». Просто когда-то бабушка по вечерам водила ее на каток за домом. В городе таких дворовых катков уже не осталось, а этот каждый год, как только наступали морозы, кто-то прилежно заливал из гигантского шланга, надетого на кран в собственной квартире. Кроме Маши и нескольких малышей, кое-как ковылявших по льду, на катке иногда появлялся взрослый дяденька, который катался красиво, по-настоящему. Глядя, как он стремительно и вместе с тем плавно скользит по периметру катка, Маша пыталась подражать его движениям.

Потом бабушки не стало, вечерние вылазки на каток прекратились. Но раздвижные коньки, которые бабушка купила с расчетом на несколько зим, все еще были впору.

На эти самые коньки и уставилась тренер, покусывая нижнюю губу и что-то обдумывая.

– Ну хорошо, пусть присоединяется, – кивнула она. – Правда, детки занимаются с начала года, так что даже не знаю, сумеет ли она догнать группу…

Но Маша догнала группу за две недели, а еще через две недели тренер позвонила маме.

– Маргарита Львовна? Добрый день. Тамара Витальевна беспокоит, тренер по фигурному катанию. Я по поводу Маши. Вы не думали о том, чтобы со следующего года отвести ее в спортивную спецшколу? У девочки очень неплохие данные.

– Машу я перевожу в английскую спецшколу, – ответила мама с упором на слове «английскую», – с сильной математикой. Это лучшая школа Москвы, – добавила она многозначительно. – И со следующего года Маша на каток ходить не будет.

– Жа-аль, – обескураженно протянула Тамара Витальевна. – Такие данные… Может быть, все-таки подумаете?

– Нет, – отрывисто сказала мама. – Спасибо.

Маша, однако, была не в курсе, что переходит в «лучшую школу Москвы», и беззаботно «ходила на коньки», жалея только, что нельзя заниматься на катке каждый день.

На первом занятии ей было велено стоять у бортика и «смотреть, что умеют ребятки». Она внимательно следила, как все делают «елочку» – отталкиваются и скользят то на одной, то на другой ноге, чуть согнутой в колене, и на льду остается рисунок в виде веточек. Когда Тамара Витальевна объявила конкурс, кто проедет «елочкой» от бортика до бортика и сделает меньше всего шагов, Маша вызвалась ехать вместе со всеми. С первого же толчка укатилась вперед с неожиданной для самой себя скоростью (лед был гладким, послушным, совсем не таким, как на щербатом дворовом катке), за несколько шагов доехала до противоположного бортика, а веточки получились длинными и ровными.

– Да-а, ребятки, – удивленно прокричала Тамара Витальевна… – посмотрите, что умеет новая девочка!

За полтора часа занятий Маша ни разу не упала, будто бы внутри у нее была спрятана волшебная точка равновесия. С первого раза почувствовала, насколько нужно наклониться, чтобы не кувыркнуться на спину, когда делаешь «саночки»: едешь в полном приседе, вытянув вперед руки. Дольше всех продержалась на льду «цапелькой»: одна нога поджата, руки в стороны. А когда Тамара Витальевна показала, как разогнаться «змейкой» и на полном ходу развернуться в обратную сторону, Маша после разворота несколько раз прокрутилась вокруг своей оси и не сразу поняла, что у нее получилось вращение, похожее на то, которое делают фигуристы по телевизору.

Больше всего ей нравились «фонарики». Коньки упруго разъезжались и съезжались, на льду оставался узор, похожий на новогоднюю гирлянду. Может быть, потому-то она и выбрала этого злополучного гнома с фонариком, когда отправилась в магазин покупать Гоше подарок на день рождения, хотя мама уверяла, что такая чепуховина годится только для трехлетки. Гном носил красный колпак и кудрявую бороду; глаза у него были мечтательными, а улыбка, честно говоря, немножко придурковатой. Склонив набок голову, он застенчиво протягивал вперед руку с фонариком, смахивавшим на мороженое-рожок, который загорался золотым светом, если сдвинуть рычажок выключателя.

На последней перемене Маша вытащила подарок из коробки под партой, протянула Гоше и неуверенно чмокнула его в щеку.

– Жених и невеста! – выкрикнул Вадик у нее над ухом.

Маша схватила учебник, чтобы треснуть Вадика по голове, тот отскочил и радостно заблеял:

– Жених и невеста, тили-тили-тесто!

Двое-трое мальчишек, которые торчали в классе, подхватили:

– Жених и невеста!

А Вадик вырвал у Гоши гнома и заверещал:

– Кому свадебный подарок! – и швырнул его мальчикам.

Гнома начали перекидывать по классу, как мяч, Гоша безуспешно пытался его перехватить, Маша надрывалась:

– Отдайте сейчас же!

Тут гном со звоном ударился об пол. Гоша кинулся к нему, поднял… Рука гнома была пуста, разбитый фонарик валялся под чьей-то партой. Маша закричала:

– Что вы наделали! – отвернулась к стенке и заплакала, а Гоша с кулаками набросился на Вадика…

Все чтение Маша просидела насупившись. Когда урок закончился, она первая сорвалась с места, живо оделась и, не дожидаясь Гоши, побежала домой.

На следующий день в школе Гоша виновато говорил:

– Ничего, Маш, он и так хороший, без фонарика…

– Нет, он дурацкий! Выброси его.

– Но…

– Обещай, что выбросишь! – Маша топнула ногой.

– Ладно, – буркнул Гоша. – Обещаю.

Но вспоминать про испорченный подарок и особенно про «жениха и невесту» все равно было неприятно. И дружба пошла на убыль. Маша попросила пересадить ее на первую парту, якобы поближе к доске, на занятия фигурным катанием ходила без прежнего удовольствия; а когда узнала, что с сентября пойдет в другую школу, даже обрадовалась.

К переменам Маша всегда привыкала легко. Сама не заметила, как привыкла каждое утро ездить с мамой на метро в час-пик и возвращаться домой самостоятельно. Уроков задавали раза в два больше, чем в прежней школе, появились новые подружки, Гоша был забыт, да и прошлогодние занятия фигурным катанием почти не вспоминались. К тому же зима не задалась: снег чавкал под ногами бурой кашей, разливался по тротуарам бесформенными лужами. Но в день, когда лужи затвердели и превратились в продолговатые дорожки, по которым с разбега прокатывались все, кому не лень, а с неба полетели частые снежинки, Маша, шагая от метро, заскучала по катку. И ноги сами собой понесли ее к спортивной школе.

Она попала на перерыв в середине занятия. Почти вся группа сидела на лавочке, кто-то перешнуровывал ботинки, кто-то потягивал минералку. Маша поискала глазами Гошу – его не было. Несколько девочек разминались на льду; одна отрабатывала вращение «пистолетиком». В прошлом году Маша только-только начала его осваивать, да и то по частям: отдельно подход, отдельно въезд. Но сейчас мысленно дублировала вслед за девочкой каждое движение, будто бы сама делала поворот-тройку и махом свободной ноги закручивала себя в волчок. Приоткрыв рот от усердия, она непроизвольно пригнула голову и прижала локти к корпусу для правильной группировки. И вздрогнула, когда сзади раздалось:

– Ну как, есть от чего рот открыть?

Тамара Витальевна со смехом потрепала ее по плечу. Она ничуть не изменилась: все тот же голос повышенной громкости, вязаная шапочка, свитер с оленями; и Маше показалось, что полугодового перерыва в занятиях вовсе не было. Тамара Витальевна спросила про новую школу, Маша разболталась. Выложила, что на математике решает задачи повышенной сложности, что к завтрашнему дню нужно написать сочинение по английскому на две, а лучше на три страницы и что до школы ехать больше часа. Тамара Витальевна кивала в такт Машиным словам, лицо ее выражало боязливое сочувствие: в ее представление о мире не укладывалось, что на дорогу в школу можно тратить столько времени.

– Это во сколько ж ты возвращаешься? – спросила она и, узнав, что Маша еще не заходила домой, констатировала: – Да уж, в дневную группу ты бы никак не успевала…

«А есть другая группа?» – хотела спросить Маша, но Тамара Витальевна ее опередила:

– …а в вечерней уже разрядники занимаются, там требования выше, тренировки дольше, но им-то ничего, они и живут по соседству, и вообще…

Она неопределенно повела рукой, очевидно имея в виду, что разрядники из вечерней группы – обычные земные люди, которым не приходится писать трехстраничные сочинения по английскому и решать задачи повышенной сложности. На Машин вопрос, можно ли ей ходить в вечернюю группу, недоверчиво подняла брови, но сказала:

– Конечно, можно.

Когда в замке повернулся ключ, Маша вприпрыжку выскочила в прихожую.

– Мама, я снова буду ходить на коньки! – выпалила она с воодушевлением.

Мама на миг остолбенела, словно вместо родной дочери увидела привидение.

– Никаких коньков, – проговорила она железобетонным голосом.

– Ну, мам! Там вечерняя группа есть!

– У тебя и так по английскому четверка в четверти, – тем же голосом отозвалась мама, отряхивая от снега пальто и вешая его на плечики. – Притом что преподаватель у вас – кандидат наук.

– А если в следующей четверти будет пятерка? Если у меня все-все пятерки будут? – Маша пообещала бы и сама стать кандидатом наук со следующей четверти, лишь бы выторговать себе право ходить на каток.

– Речи быть не может. Ты уроки уже начала делать?

Маша яростно засопела. Не глядя на нее, мама скинула сапоги и направилась в ванную комнату мыть руки. Маша ринулась наперерез, как камикадзе в лобовую атаку.

– Знаешь что, мама! Если ты не разрешишь мне ходить на коньки, я вообще никогда не буду делать уроки! И стану учиться на одни двойки!

– Ты меня не шантажируй! – прикрикнула мама. – Мала еще, чтобы другими командовать!

С непроницаемым, как танковая броня, лицом, которое ясней всяких слов показывало, что вопрос исчерпан, она прошла на кухню. И совсем другим тоном заговорила:

– Я тебе шоколадное молоко купила, твое любимое. Пельмени будешь со сметаной или как?

– Никак! – Маша отвернулась. – Не нужно мне шоколадного молока!

– Да пожалуйста, – фыркнула мама. – Хочешь голодать – твое дело.

Изо всех сил топая ногами и тем выражая крайнюю степень протеста, Маша ушла в свою комнату. Захлопнула дверь и уселась на кровати.

Воздух за окном посинел. Во дворе зажглись фонари. Мама гремела посудой на кухне, клацала компьютерными клавишами в своей комнате, долго разговаривала по телефону. Наконец заглянула к Маше.

– Почему в потемках сидишь?

Ответом послужила гробовая тишина.

– Ты что, и уроки не сделала?!

Молчание.

– Даже не обедала, хотя бы йогурт съешь!

Молчание.

Мама щелкнула выключателем, посмотрела на Машино отчаянное лицо. И устало опустилась на стул возле двери.

– Сумасшедшая. Сил моих больше нет. Ходи на свой каток. С условием: если начнешь хуже учиться, коньки сразу отменяются. Договорились?..

Два дня спустя Маша целеустремленно семенила по утопавшей в сугробах тропинке к крытому катку спортивной школы, а в рюкзачке за спиной подпрыгивали новые раздвижные коньки, которых должно было хватить минимум на три года.

Глава 2

Дело и забава

Маргарита, героиня романа Булгакова, как известно, оказалась прапраправнучкой французской королевы, жившей в шестнадцатом веке. А ее тезка, Машина мама, вполне могла бы сойти за близкую родственницу знаменитого мыслителя Иммануила Канта. Правда, Кант был малорослым, хилым и всю жизнь философствовал, а Маргарита Львовна отличалась прекрасным здоровьем, крепким телосложением, да и к философии не питала ни малейшей склонности. Но Кант прославился не только своими философскими сочинениями: его страсть к распорядку вошла в поговорку у современников. Свою жизнь он уподобил безупречному хронометру – все в ней было расписано по минутам. Когда он выходил на ежедневную послеобеденную прогулку, жители Кенигсберга проверяли по нему часы. Силой мысли он останавливал у себя насморк и простуду, полагал, что холостяки дольше живут и лучше сохраняются, что человек должен спать семь часов в сутки и всегда быть при деле. Точно так же Маргарита Львовна не выносила праздности, не считала возможным болеть и предпочитала холостяцкую жизнь с тех пор, как развелась с Машиным отцом, а в том, что касается сна, давала Канту приличную фору: чтобы выспаться, ей хватало и шести часов. Если Кант стремился сделать из себя безотказную машину для думанья, то Маргарита Львовна с не меньшим фанатизмом силилась превратиться в автомат для так называемого «продвижения по карьерной лестнице». План этого продвижения был расписан надолго вперед; и хотя карьерный рост, понятное дело, не застрахован от случайностей, Маргарита Львовна двигалась строго по расписанию, будто для перехода на следующую ступеньку использовала силу мысли – точь-в-точь как Кант. Она никогда не меняла стиля одежды (ее пальто смахивали на шинели, головные уборы – на военно-морские фуражки, а походка – на строевой шаг) и все на свете старалась делать по системе.

Ровно в шесть утра, в будни, в выходные и в любое время года, звонил будильник. Маргарита Львовна вскакивала с кровати мгновенно, как бывалый пожарный по сигналу тревоги, и сразу приступала к гимнастике собственного изобретения: гремучей смеси из шейпинга, аэробики, калланетики с элементами йоги, стрейчинга и даже атлетизма. Все это удовольствие занимало час пятнадцать минут. Еще пятнадцать минут, ни секундой больше или меньше, отводилось на контрастный душ и одевание. Следующим номером программы шел завтрак, оригинальный на вид и почти несъедобный на вкус – Маргарита Львовна питалась по правилам вегетарианского сыроедения. Ровно без пятнадцати восемь она уходила на работу. Ровно в полдень делала пятнадцатиминутный перерыв на гимнастику для глаз. Ровно в два извлекала из кейса пластиковый контейнер с обедом, таким же оригинально-несъедобным, как и завтрак.

Не менее безупречно и рационально распределялось время после работы. Час отводился на домашние дела, телефонные разговоры и ответы на электронные письма; час – на аутотренинг, еще час – на ванну и всякие косметические процедуры. Ровно в десять вечера Маргарита Львовна удалялась в свою комнату. Оставшиеся до полуночи два часа предназначались для чтения. Ни дамских романов, ни детективов-однодневок Маргарита Львовна не признавала и читала исключительно ради поддержания эрудиции: на полке выстроились книги последних нобелевских лауреатов, труды по психологии и элитарные журналы о новинках авторского кино, науки и техники.

В этой идеальной системе не было места только одному: воспитанию дочери. Единственное, что Маргарита Львовна пыталась привить ей, так это собственный рационализм. Но к Маше он почему-то не прививался, хоть тресни. Маргарита Львовна с раздражением замечала, как Маша в десятый, двадцатый, сотый раз перечитывает любимую книжку («Почитала бы что-нибудь нужное!»), часами, высунув от усердия кончик языка, лепит из пластилина мелких зверушек, деревца с крошечными листиками и микроскопическими ягодкам («Какое ерундовое занятие!») или перевешивает со стенки на стенку внушительную коллекцию маленьких рисуночков, прикрепляя их к обоям булавками («Бессмысленная трата времени! И обои портятся!»). Хотя Маргариту Львовну так и подмывало положить конец Машиному неразумному времяпрепровождению, она ограничивалась замечаниями. От военных действий ее удерживало чувство вины – за то, что слишком занята собой и своей карьерой; что общение с дочерью сводится к вопросу: «Уроки сделала?», а готовка – к тому, чтобы бросить в кипящую воду сосиски или пельмени; что ей недосуг, да и неохота, проверять эти самые уроки и уж тем более выслушивать Машины рассказы про одноклассников и учителей. Перед собой Маргарита Львовна оправдывалась, что пристроила дочь в элитную школу, где об ее образовании и воспитании авось да позаботятся, и выговорила себе право уходить с работы не позже шести, а по пятницам возвращалась домой даже раньше Маши.

Как раз в пятницу, три года спустя после того, как Маша впервые отправилась на каток в вечернюю группу, Маргарита Львовна размеренно шагала к дому с кейсом в одной руке и пакетиком из мини-маркета в другой. Она намеревалась порадовать Машу жареной картошкой. Вообще-то, она терпеть не могла мыть и чистить неровные клубни и отваживалась на такой подвиг не чаще одного раза в квартал.

В лифт вместе с ней вошла женщина в расстегнутой куртке и свитере под горло, лишенном всякого фасона, с нелепым рисунком – явная самовязка. Маргарита Львовна успела подумать, что одеваться так, будто на дворе середина прошлого века, смешно и что среди ее знакомых таких людей нет, и в тот же миг осознала, что эту женщину она как раз знает.

– Ой, здравствуйте! Вы ведь Машина мама? Я как раз к вам.

– Здравствуйте, э-э-э… – Маргарита Львовна напряженно вспоминала, как зовут громкоголосую тренершу из спортивной школы.

– Тамара Витальевна, – напомнила та, – можно просто Тамара.

– Вы к Маше, наверное? Но ее еще…

– Нет, я именно к вам, – веско произнесла Тамара Витальевна. – Очень хочу с вами побеседовать. Не слишком отвлеку?

Маргарита Львовна едва заметно помрачнела, будто по лицу ее пробежала тень от облака. Однако ответила вполне любезно «да-да, заходите», извинилась, что ей надо «быстренько приготовить обед», и попросила тренера подождать в комнате, чтобы сражаться с картошкой без свидетелей. Неуклюже ворочая ножом – из-за отсутствия сноровки и из-за маникюра, который старалась беречь, – она мысленно костерила глазки, которые не желали выковыриваться, и эту тренершу, по чьей милости вынуждена была торопиться. Но из-за спешки картофелины сделались еще более непослушными, и воевала она с ними дольше обычного – за это время можно было бы действительно соорудить что-нибудь соответствующее гордому наименованию «обед». Наконец, кружки неравномерной толщины были свалены на сковороду, Маргарита Львовна включила конфорку и направилась в комнату, где терпеливо сидела незваная гостья.

– Быстро вы с готовкой справились, – учтиво сказала Тамара Витальевна.

Маргарита Львовна независимо повела бровью (дескать, справляться быстро с чем угодно – для нее обыденное дело) и опустилась на вертящийся стул у компьютерного столика.

– Итак? Я вас слушаю.

Тамара Витальевна смущенно кашлянула в кулак. Перед этой ухоженной дамой с безупречными ногтями и строгой, как у политика, прической ей стало неловко за свои красноватые шершавые руки и видавшие виды тренировочные штаны, усеянные катушками. Тем не менее начала она уверенно:

– Помните, я когда-то вам про Машу говорила, что ей бы надо профессионально кататься? В специализированную школу идти? – По лицу Маргариты Львовны непонятно было, помнит она об этом или нет; тренер продолжала: – Так вот. Я-то с самого начала заметила, какая она способная. И теперь я вам с полным правом могу сказать: она талант. Настоящий талант! Золото, а не девочка! Как будто родилась в коньках, ей-богу. Тренируется любительски, а может чуть не с первого раза освоить такое, на что у других уходят недели, месяцы!

Тамара Витальевна ожидала какой-то реакции на свои слова, но Машина мама сидела как замороженная.

– Вы ведь в курсе, что она уже второй спортивный имеет? Разряд, в смысле? И на первый вот-вот сдаст?

Маргарита Львовна разомкнула губы с усилием, точно расщелкнула замочек:

– М-м-м, не в курсе. Я не вникаю в эти детали, – Она закинула ногу на ногу и скрестила руки на груди.

– А, ну я вам расскажу. В школе, где я преподаю, всего шесть человек до первого взрослого разряда дошли, Маша вот седьмая будет. Набор элементов у ней уже такой, с какого можно начинать чемпионский, так сказать, разбег. Самый трудный прыжок, аксель, без труда дается, бедуинский во вращение – чудный, не прыгает, а летает, и волчки, и винт – это вращение стоя – с такой скоростью крутит, что ахаешь, красота! А заклоны какие! Умопомрачительные! – Она поняла, что чересчур увлеклась эпитетами. – Ну и так дальше, как говорится, по алфавиту… Вот-вот уже дойдет до трудных тройных, лутца и флипа. В каскадах – это когда прыжки один за другим – тулуп и сальхов тройные прыгает без сучка без задоринки, вспархивает, как невесомая, ей-богу! И главное, аксель! Прыжок коварный, а она два оборота крутит стабильно, – Тамара Витальевна жестикулировала, как актер пантомимы, чтобы донести до Машиной мамы красоту и коварство элементов и меру Машиных успехов, – хотя он на самом-то деле выполняется с хода вперед, поэтому двойной – это не два, а два с половиной обо…

– Я в этих оборотах ничего не смыслю, – прервала ее Маргарита Львовна и потрогала себя на мочку уха, будто поправляя сережку, которой не было.

– Да-да, извиняюсь, вы же далеки от специфики… Короче, у ней задатки мастера. Не от выучки, а от природы, вы понимаете?

Не похоже было, что Машина мама намерена что-либо понимать. Она сидела безучастная, словно облаченная в невидимый панцирь, о который билась тренер.

– В общем, Маше надо как можно скорее переходить в специальное, так сказать, заведение, лучше всего в школу олимпийского резерва, – Тамара Витальевна уже не надеялась дождаться отклика, потерла ладонями подлокотники, показывая, что заканчивает разговор. – Я за Машу похлопочу, – и встала с кресла.

– Одну минуточку, – проговорила Маргарита Львовна, не меняя позы. – А я против, чтобы вы за нее хлопотали.

– Что так? – отозвалась тренер почти с вызовом.

Маргарита Львовна смерила ее взглядом и решила-таки объясниться с этой особой в растянутых трениках, которая говорит «алфавит», «так дальше» вместо «так далее» и «у ней» вместо «у нее».

– Понимаете, есть забава, – она жестом пригласила Тамару Витальевну вернуться в кресло, – и есть дело. Об этом говорил кто-то из великих, не помню, кто именно. Фигурное катание – забава, не более того. Которая отвлекает от дела, то есть от учебы. Подменять дело забавой – значит бросать на ветер время, в которое закладываются основы образования, культуры, эрудиции, – словом, всего, без чего в жизни…

– Забава? – с недоумением перебила Тамара Витальевна. – Да что вы! Фигурное катание – самый техничный вид спорта! Чтобы элементы освоить, их через мозги надо пропустить, а это ой как непросто! Тут не только ногами-руками махать, тут и головой вовсю работать приходится! А у Маши голова варит, как…

– Вот и отлично, – подхватила Маргарита Львовна, – что голова варит. Пусть варит по делу, а не ради того, чтобы выписывать на льду кренделя.

Оскорбленная «кренделями», Тамара Витальевна снова встала с кресла.

– Нелишне бы и ее мнения спросить, – сказала она холодно. – Девочка вправе сама решать, кататься ей или не кататься.

Маргарита Львовна нахмурилась.

– Это как сказать, – произнесла она каким-то свистящим голосом и в свою очередь резко поднялась со стула. – Значит, надо спрашивать мнения ребенка, желает ли он ходить в школу или точить лясы? Или, может быть, ребенок вправе решать, питаться ли ему одними шоколадками?

– При чем тут шоколадки, господи боже ты мой, – испугалась Тамара Витальевна. – И потом, Маша не младенец…

– Но и не взрослая! И понятия не имеет, что такое специализированные школы! Что там ставят условие: либо учеба, либо спорт! Вынуждают отказываться от всего ради тренировок! Отбирают у детей не только детство, но и здоровье, и силы, душевные и физические!

«Надо же, какая осведомленная», – подумала тренер. Маргарита Львовна словно прочитала ее мысли и оговорилась:

– Я об этом не раз слышала, уж не помню когда и где… Общеизвестно, что школы олимпийского резерва помешаны на производстве чемпионов!

– А если это ее судьба – стать чемпионкой? Не зря же Бог дал ей талант! Вот и в Библии говорится, что грех зарывать талант в землю…

– Бог, судьба… Бросьте вы эту мистику, – фыркнула Маргарита Львовна. – Где гарантии, что она выбьется в звезды? Без связей, без влиятельных родственников? Это лотерея с мизерными шансами! Про травмы я уж и не говорю, они неизбежны. Но даже если ей удастся пробиться на пьедестал – если ей, как вы выразились, это суждено, – что с того? Ну, выиграет она какой-нибудь чемпионат, пусть десяток чемпионатов, а потом? Спортивный век короток! А время, когда можно получить образование, поступить в престижный вуз и приобрести достойную специальность, будет упущено! Добавьте сюда отсутствие социальной адаптации! – она так и сыпала аргументами, увесистыми, как пушечные ядра. – Они варятся в своем соку и оказываются неприспособленными к миру, где люди ходят по земле, а не катаются по льду! Вот сманите вы ее чемпионской славой, а берете ли на себя ответственность за то, что с ней станется, когда она вынырнет из этого омута?

Тамара Витальевна ощущала себя, как пехотинец, который полез с винтовкой против танка. И уже готова была согласиться, что тянет Машу в омут, а Бог и судьба не выдерживают конкуренции с престижным вузом и достойной специальностью. Маргарита Львовна почувствовала, что противник отступает.

– Тамара Витальевна… нет, просто Тамара, – она доверительно тронула тренера за локоть. – Я несу ответственность за дочь и прошу вас быть моей союзницей. Да, у Маши талант к фигурному катанию, но стоит ли ее об этом оповещать? Напротив, необходимо убедить ее, что никаких перспектив у нее нет! – Тренер хотела что-то сказать, но Маргарита Львовна не слушала: – Что ничего ей не светит! Ради ее блага! Вы умный и зрелый человек, вы все понимаете. Вы же видите, у Маши нет амбиций, ни о каких высотах она не мечтает… – Тренер снова попыталась открыть рот, – …так не будите спящего зверя! Не толкайте ее на путь, который может исковеркать ей жизнь! У нее есть способности к математике, к языкам! По английскому в школе требования просто аховые, зубрить не перезубрить! А одно неосторожное слово может…

– У вас что-то горит, – наконец вставила Тамара Витальевна.

Маргарита Львовна метнулась на кухню. На сковородке потрескивали черные угольки, под потолком плавали дымные волокна, похожие на перистые облака. «Пропади ты пропадом», – обругала горе-хозяйка картошку, которая и так пропала, спихнула сковороду на соседнюю конфорку, захлопнула кухонную дверь, а окно, наоборот, распахнула и принялась махать полотенцем. Дым выветривался неохотно, и когда она, запыхавшаяся, вышла в коридор, Тамара Витальевна стояла у входной двери, уже в куртке.