- Объявляю программу... - В руке у Счастливчика опять бокал, что-то он стал увлекаться алкоголем. - Мы имеем столик в "Интуристе"; говорят, там новый оркестр, и есть смысл его послушать, потом можем вернуться сюда или, - он понижает голос, - заехать в одно местечко, где нас хорошо примут. А заодно вы посмотрите на мою дочку. Вы же ее еще не видели? - Действительно, его дочь от певицы никто из нас не видел. - Ну как? Программа принимается?
      Все уже поддались напору его энергии и обаяния и конечно же согласны на любое его предложение.
      - Тогда не будем терять время. Выпьем, и в дорогу. За вас, друзья! У меня такое ощущение, что мы ни на минуту не расставались!
      Все чокаются. Даже я с Другом. Здесь, у Счастливчика, я не так остро ощущаю неприязнь к этому правдолюбцу.
      Проснулся я в той же узкой, как пенал, комнате, на том же сундуке. (При всем нежелании видеть рожу своего братца, деваться некуда, да и бабушку не хотелось обижать - она-то ни при чем.)
      Опять позвякивают ложки в стаканах и идет неторопливый разговор.
      - Совратила ты меня, совратила, - в тяжелом басе братца проскальзывают игривые интонации, - лишила невинности, порушила принципы.
      - И очень хорошо, - бодрится бабушка, - сколько можно одному жить?
      - Эх, бабка, бабка, ну чем я был плох - один?
      - Пить меньше будешь.
      - Ты думаешь? - Всплеск надежды придает его басу баритональный оттенок. А в какую комнату поместишь нас?
      - Живите, где хотите.
      - Нет уж, ты решай.
      - Да хотя бы в эту.
      Видимо, речь идет о комнате, в которой сплю я, потому что братец вспоминает обо мне.
      - А родственничек-то наш скандалист, оказывается. Такое вчера накрутил! Большой бузотер...
      - А эта откуда? Твоя?
      - Отторг по случаю. Ну, двинули, старушка? Как раз к открытию успеем...
      - И наволочек надо купить.
      - Все возьмем, что надо... Новую жизнь - в чистой постели!.. Вот отныне наш девиз...
      - А она с нами пойдет?
      - Незачем.
      - А звать-то хоть как?
      - Виктория... Вика... Тори - как тебе угодно... Королевское имя. - Он шумно отодвигает стул, топает мимо двери. На всякий случай закрываю глаза, чтобы не вступать в разговор, если ему вздумается заглянуть в дверь...
      Ушли... Встаю, собираю вещи. Денег осталось в обрез, на билет. Щупаю лицо, обнаруживаю странное смещение рельефа - выровнялись впадины, утонули возвышенности. И все болит. Даже глаза.
      Беру чемодан. И хотя знаю, что в доме никого нет, выхожу из комнаты на цыпочках. Ловлю себя на этом и начинаю двигаться более уверенно.
      Сажусь за стол, чтобы написать прощальную записку с извинением за столь срочный отъезд. Какую бы придумать причину? Ничего подходящего в голову не приходит, иду умываться. И здесь между туалетом и умывальником натыкаюсь на нее. Волосы заплетены в косы, на босых ногах туфли братца Гены,
      Опешив, здороваюсь так, будто живем в одном доме много лет, и вхожу в туалет, хотя шел умываться. Поторчав в туалете, застаю ее на том же месте. Приступаю к умыванию. И неожиданно для себя прерываю молчание.
      - Ты как здесь очутилась? - Тут же понимаю глупость своего вопроса. - Ты что, давно с ним знакома?
      -Нет.
      - Ну, сколько? Год, два, неделю, день?.. Молчит, вперив взгляд в пространство.
      - Ты что, не слышишь?
      - Слышу.
      - Что же не отвечаешь? Вчера, что ли, познакомилась?
      - Да.
      - И что, так вот сразу поехала с ним?
      Ответа я не жду. Вопрос, так сказать, риторический.
      - А если бы я тебя взял с собой, ты бы и со мной поехала? Ты что, вещь какая-то, что ли? Кто тебя хочет, тот и берет? В глазах слезы.
      - Ну что ты плачешь? Я же правду говорю. А пожарника этого ты откуда знаешь? Где познакомилась? На пожаре?
      - Нет.
      - А где?
      - У художника одного...
      - Какого художника?
      - Сергея.
      - А его ты откуда знаешь?
      - Жила у него.
      - Как жила?
      - На антресолях.
      - Рисовал он тебя, что ли?
      - Иногда рисовал.
      - Голую?.. А как ты к нему попала? Родители у тебя есть.
      - Нет.
      - Как нет?
      - Я детдомовская. Родители венгры были.
      - Откуда знаешь?
      - Бабушка сказала.
      - Какая бабушка?.. Родная?
      - Нет... Я жила у нее просто.
      - А она откуда знает?
      - Ей сказал кто-то.
      - Понятно...
      Хотя, конечно, ничего не понятно.
      Вдруг на мгновение лицо ее преображается.
      - Ты уезжаешь?
      - Да. А что?
      Она опять гаснет, умолкает, будто израсходовала на вопрос весь запас слов.
      - Почему ты спросила?.. Ну, как хочешь! Не желаешь говорить - не надо!
      Ухожу в комнату. Сажусь писать записку. Наконец выжимаю из себя несколько строк: "Дорогая бабушка, вынужден срочно уехать. Спасибо за все. Извини за то, что не попрощался с тобой, но так сложились обстоятельства".
      Понимаю, что надо добавить еще что-нибудь теплое, благодарственное, но из-за братца Гены не могу.
      Выхожу с чемоданом в прихожую. Она продолжает стоять между туалетом и умывальником. Не обращаю на нее внимания. Одеваюсь.
      - Возьми меня с собой, - слышу это, уже взявшись за дверь.
      Вот это да, как все просто, - оказывается- взял и повез!
      - А ты знаешь, куда я еду?
      - Нет.
      - Почему же ты хочешь поехать со мной?
      Ну это-то уж можно как-то объяснить! Начинаю злиться. Что-то вызывающее брезгливость есть в этой неразборчивой податливости.
      - Значит, ты можешь поехать куда угодно, лишь бы кто-то тебя взял с собой?
      Стремительно возникают, растут и, сорвавшись, катятся по щеке две большие слезы.
      - Но ты же пошла с этим Геной, хотя совсем не знаешь его!
      - Мне больше нельзя там оставаться. Об этом я не подумал.
      - А если я не возьму тебя с собой, ты здесь останешься? Тебе что, негде жить?
      -Да...
      - А почему ты не работаешь, не учишься?! Можно же жить в общежитии.
      - Работала.
      - Кем?
      - На стройке.
      - Почему же ушла?
      Можно подумать, что она не знает объяснения ни одному своему поступку.
      - Конечно, быть содержанкой художника удобней...
      - Я заболела. - Появляются две очередные слезы.
      - Чем?
      - Не знаю. Голова кружилась. Возьми меня с собой...
      - Ну что ты глупости говоришь? Как я тебя возьму? Я же с матерью живу. Что я ей скажу? Кто ты? У нас одна комната... гОЛОВА У тебя больше не кружится?
      - Нет.
      - Почему же ты не идешь работать? Неужели не противно так жить?! Ты же красивая. А спишь с кем попало. Тебе что, никто не нравится?
      Молчание.
      - Я тебя спрашиваю. Тебе что - все равно с кем? Молчание. И две слезы.
      - Ну, ладно. Я поехал. Привет.
      Слезинки, докатившись до подбородка, капнули на темную шерстяную кофту и исчезли. Но на щеках остались две влажные дорожки.
      Прежде чем навсегда покинуть дом своих родственников, я погладил ее по плечу."
      В ресторане нас встретил метрдотель Яша - идеально расчесанный пробор, осанка и манеры английского лорда. Всех нас знает, перед Счастливчиком преклоняется.
      - Прошу. Всегда рады... Столик давно готов... Прошу... Усаживает нас так, чтобы хорошо просматривались и оркестр, и овальная танцплощадка, но в то же время достаточно далеко, чтобы музыка не мешала разговору.
      - А что, вполне приличный оркестр! - удивился Счастливчик.
      Он продолжает увлекаться музыкой, и это еще одно подтверждение его верности старым привязанностям и увлечениям. Ну что ж, порадуем его в таком случае,
      - Тут и певица неплохая.
      Смотрит на меня с любопытством.
      - Ты здесь бываешь?
      - Иногда... С ребятами своими захожу - после работы...
      - Значит, не утратил вкус к жизни?! - Он одобрительно хлопает меня по плечу - А как по женской части? Ты же большим мастером был?
      Все с интересом ждут ответа. Я единственный холостяк среди них:
      - Не жалуюсь...
      - Ну, в этом никто не сомневается... А жениться не собираешься?
      - Пока нет...
      Она приехала через месяц после похорон мамы. Соседский мальчик, проводив ее до двери, не уходит - ему интересно, что будет дальше.
      Не сразу узнаю ее. Распущенные поверх светлого плаща волосы, подведенные глаза, туфли на высоком каблуке. В руках новенький чемоданчик.
      Ребята продолжают сидеть за столом. Идя к двери, слышу:
      - Это еще кто? - голос Друга.
      Соседский мальчик подмигивает мне. Даю ему по шее.
      Она изменилась не только внешне. Этаким царственным движением подает мне руку и, уставившись прямо в глаза, громко, как объявление по радио, произносит:
      - Здравствуй!
      Видимо, долго готовилась к встрече. Беру чемодан. Ставлю у стены, рядом с дверью. За спиной шепот, оживление. (Ребята знают о ней по моим рассказам.) Предлагаю сесть.
      Все тем же радиовещательным голосом несет какую-то ахинею.
      - Я из Красноводска. Проездом. Делегацию сопровождала. Представителей венгерской торговой фирмы. Прерываю ее:
      - Познакомьтесь. Это - ребята. А это - Вика. Усаживаемся за стол. Украдкой, но так, что это видят все, оглядывает мою, увы, теперь уже только мою комнату...
      -'Выражаю тебе глубокое соболезнование, - торжественно провозглашает она.
      Благодарю кивком. Боюсь расплакаться. Ее появление вдруг обостряет чувство потерн: что-то очень несправедливое есть в том, что так скоро после смерти мамы в этой комнате появилась женщина. Появилась именно потому, что она умерла....
      - А что вы делали с этой делегацией? - очень вежливо спрашивает Счастливчик.
      - Сопровождала.
      - Вы что, знаете венгерский?
      - Немного. Все улыбаются. Считаю необходимым вмешаться:
      - У Вики родители венгры.
      - Вот оно что!
      Алик, конечно, принимает все на веру, другого наивного члена нашей компании - Дельца - нет, он в Москве, семестр еще не кончился; но все остальные - Друг, Писатель в Счастливчик - в ее венгерское происхождение не верят,
      - Так о чем мы говорили? - Друг дает понять, что гостье уделено достаточно внимания и пора вернуться к серьезному мужскому разговору.
      Счастливчик продолжает рассказ о наших приключениях в Москве, остальные вносят поправки а дополнения. Единственный слушатель - Алик.
      - ...Тогда он, - это обо мне, - бросается к ней и в самый последний момент, ну буквально одновременно с тем парнем, приглашает... А танец последний... Понимаешь?
      Алик нетерпеливо кивает. Он весь в рассказе. Все, что связано с нашими боевыми похождениями, его очень интересует. Он с детства наш наставник в этих вопросах.
      - ...Девушка не знает, что делать. И на того парня смотрит - они же там все друг друга знают, - и на Марата... А парень уверенно так, нагло улыбается. "Ну что, говорит, Галка, долго тебя ждать?" И за руку ее берет. А она, - тут Счастливчик прыснул, а за ним все остальные, - выдергивает руку и идет с Маратом. Представляешь? Ну, тут началось!
      - От чего она умерла? - Негромко (хорошо хоть догадалась) спрашивает она, продолжая оглядывать комнату.
      - Легкие... А ты откуда узнала?
      - Бабушка сказала.
      - Ты все там живешь? - Нет... Я у бабушки иногда бываю.
      - ...Нас, значит, пятеро, - продолжает Счастливчик, - а их человек десять.
      - Больше.
      - Ну пятнадцать.
      - Человек двадцать было, не меньше.
      - Ну, значит, этот парень говорит ему: "Ты знаешь, что такое этика?" А Марат ему: "Я-то знаю. А вот если бы ты знал, девушку бы за руку не хватал". А тот: "Может, она моя сестра..." - "Ладно, короче, что тебе надо?" А кругом темень, кусты, самая дальняя аллея. А они, значит, окружили со всех сторон. А парень этот усмехнулся и говорит: "Смотри, какой темпераментный! Сразу видно, южный человек!" Тогда Марат,- Счастливчик опять показывает на меня для большей выразительности, - говорит ему: "Слушай, нас мало, но учти, человек пять ваших мы унесем. Жены вдовами останутся". Тот опять усмехнулся, но, чувствуется, поверил. Подумал, подумал и говорит: "Ладно, идите". А Марат ему: "Это вы идите, а у меня тут еще дел много". На девочку намекает. Тот аж побелел весь, а сказать ничего не может. Ну, и пошли они... А у выхода, смотрю, какие-то ребята с тем парнем здороваются. И как-то очень почтительно. Мне интересно стало, спрашиваю: "Ребята, кто такой?" А они: "Чемпион Москвы, говорят, по боксу. В среднем весе. Логинов фамилия". Представляешь?
      - Ну и что? - Алик обижен за нас. - Все равно вы их пропустили. Что, Марат с ним не справился бы?
      Смотрит на меня с надеждой, очень ему хочется, чтобы я подтвердил его точку зрения. Улыбаюсь.
      - Но он же боксер.
      - Да ты бы съел его с потрохами! Не возражаю.
      - Вы надолго в наши края? - Счастливчик хоть и улыбается, по интонации подчеркнуто вежливые. Поэтому ответ звучит особенно грубо.
      - Не ваше дело.
      Счастливчик обводит нас недоумевающим взглядом, за что, мол, обижают?
      - Разве я сказал вам что-нибудь обидное? - вежливо интересуется он.
      - Не имеет значения. - Ока почему-то настроена агрессивно.
      - То есть как не имеет? - Счастливчик спокоен, только чуть-чуть кривит губы в усмешке, но однажды с таким же выражением лица он сбросил с балкона второго этажа жениха своей старшей сестры. Тот тоже позволил себе быть невежливым с ним. - Вы же мне хамите. Или кому-нибудь другому? - Продолжая улыбаться, он оглядывается, как бы проверяя - нет ли за спиной кого-нибудь, к кому можно отнести ее слова... Но за спиной никого нет. Поэтому он ждет объяснений.
      Она не заставляет себя ждать.
      - Да, тебе.
      - За что?
      - Просто так. Захотелось...
      Счастливчик смотрит на меня, как бы приглашая найти выход из вконец осложнившейся ситуации.
      - Перестань, - говорю ей строго.
      Она собиралась еще что-то сказать, но услышав мой голос, послушно умолкает...
      Первым поднимается Алик. За ним встают остальные. Провожаю их во двор. Тут они начинают давиться от смеха, но сдерживают себя из-за соседей...
      - Что это вдруг она приехала? - спрашивает Друг.
      - Черт ее знает....
      - И что ты собираешься делать?
      - Гнать ее надо к черту. - Алик, как всегда, решителен в таких вопросах.
      - Ну как ее прогонишь ночью? - благородно возражает Счастливчик. Неудобно!
      - Да чего неудобно! Чокнутая она. Точно!
      - Да, странная девушка, - соглашается Писатель, но чувствуется, что он не осуждает ее так безоговорочно, как все остальные.
      - Хочешь, я ее выгоню, - предлагает Алик,
      - Неудобно.
      - Ты хочешь, чтобы она осталась у тебя?
      - Нет.
      - Тогда нужно где-нибудь ее устроить до завтра. А так пусть уматывает.
      - А где устроить?
      - У твоей тетки нельзя?
      У Друга есть одинокая тетка, живущая в двухкомнатной квартире. Отрицать это бесполезно, но вести к ней ночевать какую то странную (а если бы даже не странную?) девушку ему совсем не хочется.
      - Другого выхода нет, - опережает его Счастливчик. И Друг не может возразить. Он же всегда за справедливость и правду, а тут сослаться на них нет никакой возможности.
      - Можно попытаться в гостиницу устроить, - предлагает Писатель.
      - Без командировки не возьмут.
      - Иди, иди, - подталкивает меня Счастливчик, - он согласен.
      Друг молчит, значит, действительно не возражает.
      Иду...
      Когда открывается дверь, она тревожно вскидывает голову. Подхожу поближе.
      - Уже поздно, - говорю очень мягко, с заботливыми интонациями, - тебе надо поспать. А утром поговорим.
      Молча ждет продолжения. А сказать, собственно, нечего. Я повторяю:
      - Уже двенадцатый час... Потом будет неудобно будить тетю. Она рано ложится.
      - Какую тетю?
      -. Ну, ту женщину, у которой ты переночуешь.
      - Не пойду я ни к какой женщине.
      - Это еще почему?
      -- Не хочу.
      - А что ты предлагаешь?.. Пойми, здесь я тебя оставить не могу.
      - Почему?
      - Во-первых, неудобно перед соседями. Ну, а во-вторых, это вообще ни к чему...
      Она встает, идет к чемодану.
      - Ты куда? - останавливаю ее у самого порога. - Подожди... Что с тобой?
      Злость, пульсирующая в ее потемневших, сузившихся зрачках, бьет как ток.
      - Никуда я ни с кем не пойду! Не будет этого! Понял? Вот как она поняла предложение переночевать в другом месте.
      - Да ты что, с ума сошла?! Что ты болтаешь?! Там будешь только ты и эта женщина, больше никого... Ты что, не веришь мне?
      Вглядывается в мое лицо. Чуть успокаивается, голос звучит мягче:
      - Варю...
      - Действительно, неудобно перед соседями...
      - Я уйду рано, никто не увидит. Я просто посижу здесь.
      В только что бешеных глазах столько мольбы, что сразу уступаю.
      Выхожу во двор.
      Объясняю ребятам, что вынужден оставить ее у себя. По лицам вижу, как каждый это воспринимает: все по-разному, но удивленно.
      - Да гони ты её - Алик, стиснув зубы, таращит глаза - демонстрирует, как надо разговаривать с такими особами. Рожа у него в этот момент действительно страшная. Кого хочешь убедит...
      Они уходят, решив, что у меня появились какие-то новые соображения. Все, кроме Писателя. Он мне поверил, чувствую по рукопожатию...
      К моему возвращению она уже переоделась в домашний халатик.
      - Чай у тебя есть?
      Ведет себя очень деловито, будто всю жизнь только тем и занималась, что готовила мне чай.
      Заварки почти нет, на самом дне пачки, но ее это не смущает. Почему-то ей очень весело. Что-то напевает под нос.
      - Я теперь совсем другая стала, - заверяет она меня за чаем.
      - Вижу.
      - Нет, правда. А знаешь почему?
      - Нет.
      - Из-за тебя. Да, да... Я совсем изменилась. Не веришь? Пожимаю плечами.
      - Раньше я всех слушалась.
      - А теперь?
      - А теперь только тебя...
      - Меня?
      -Да...
      - Почему это?
      - Потому, что я тебя люблю.
      Покраснела, но глаза не отвела. В облике вызов - делай, мол, со мной что хочешь, но все равно скажу, что думаю.
      - И с чего ты это решила?
      - Я все время о тебе думаю.
      - А почему ты моему товарищу нагрубила?
      - А что это за девушка?
      - Какая девушка?
      - Ну, которую ты танцевать приглашал. У тебя с ней что-нибудь было?
      - Ну, предположим.
      - Поэтому и нагрубила...
      -Упоминание о девушке из парка ЦДСА опять так ее расстраивает, что вот-вот расплачется.
      - Ты что, ревнуешь, что ли? Это же было до того, как мы познакомились... И вообще, у тебя нет никаких оснований. Смешно даже...
      Прерывает меня; такое ощущение, что она и не слышала
      моих слов. Сейчас для нее главное - высказаться. Слова звучат как клятва, голос звенит;
      - До меня больше никто не дотронется. Никогда... До конца жизни.
      Усмехаюсь. Очень уж не верится. Но любопытно - почему вдруг она приняла такое решение?
      - Не веришь?! Я поклялась. Только ты!
      - Что - только я?
      - Только ты можешь сделать со мной все, что захочешь. Даже убить.
      А она действительно с легким сдвигом. Алик прав. А может, и не легким, а вполне основательным...
      - Нет, правда, хочешь меня убить?
      - Ну что ты ерунду мелешь? Почему это я должен хотеть тебя убить?
      И тут начинается нечто, к чему я никак не подготовлен. С рыданиями, рвущимися откуда-то из самого ее нутра, она бросается ко мне:
      - Я не хочу жить. Прибей меня, прибей... тварь залапанную... И все норовит упасть на колени. Пытаясь помешать, чувствую, что всю ее трясет, как в лихорадке.
      - Да успокойся ты. Ну хватит. Хватит, говорю.
      Но она все-таки прорывается к ногам и утыкается в них лицом. Наклонившись, глажу ее по волосам...
      - Я уеду, уеду. Два дня поживу и уеду. Честное слово.
      - Ну хорошо, хорошо, только не плачь...
      Она все сильней прижимается к моим ногам и плачет так горько и обильно, что слезы, пропитав ткань брюк, касаются кожи.
      Ночью она не засыпает ни на минуту. Сквозь сон ощущаю, как она тихонько гладит меня, целует и что-то еле слышно пришептывает, будто молится: "Дорогой, дорогой, хороший, красивый, сильный... Рученьки мои... Шейка... глазки..."
      Только мать меня так ласкала, когда я был совсем маленьким, так же нежно и преданно. Бедная мама...
      Под самое утро, на рассвете, улавливаю что-то странное в ее поведении отпрянув от меня, забивается в угол. На застывшем лице страх, будто кто-то целится в нее из пистолета.
      - Что с тобой?
      - Слышишь?
      - Что?
      - Режут.
      Звук действительно режущий.
      - Это карьер... Что?
      - Карьер. Камень режут для стройки.
      - А далеко он? - Да... не обращай внимания...
      Но она долго не может успокоиться.
      Я тоже первое время мучился - мерзкий все же звук получается, когда металл вгрызается в камень. Надрывно визжащий, без передышки. Как будто глотку за глоткой режут...
      - Как она на тебя смотрит! - улыбается Писатель. Это первая его улыбка за вечер (медленно отходят от дневных неприятностей литературные работники).
      - Кто?
      - Очаровательное создание... вой у дверей... Оглядываюсь, но лица девушки, которая в сопровождении двух парней выходит в дверь, разглядеть не успеваю.
      - И ручкой тебе махала! А ты все так же нравишься женщинам! - откровенно удивляется он.
      - Да, - говорю, - нравлюсь. А что?
      Улавливает в моем голосе легкий вызов и обнимает за плечи. Уверяет, что ничего плохого не имел в виду.
      - Просто удивляешься тому, что человек без высшего образования может нравиться женщинам?
      - Глупости... Я удивляюсь тому, что мы вообще еще можем нравиться женщинам. Да еще таким молоденьким... Прижимает меня к себе.
      - Ты перебрал немного.
      - Самую малость.
      - Чуть больше, чем малость, раз начинаешь придираться. Я же тебя знаю. Как ты это называешь?
      - Повышенное чувство справедливости.
      - Ты в прекрасной форме, Марат. - Он с удовольствием оглядывает меня. Качаешься?
      - Еще как...
      - Молодец... А на меня противно смотреть, когда раздеваюсь, - мешок дерьма.
      - Зато здесь золото, - стучу его по лбу. - Дал бы почитать что-нибудь свое.
      - Тебе не понравится.
      - Почему?
      - Ты же традиционалист.
      - Если человек любит Дюма, значит, он традиционалист?
      - Если он любит только Дюма, то - да.
      - Ну, что делать? - развожу руками. - Пишите лучше, будем любить и вас...
      Наконец официант приносит какой-то огромный сверток - заказ Счастливчика. Забрав его, спускаемся на первый этаж, к гардеробу. Остальные уже внизу. Греют мотор и дышат воздухом...
      Предусмотрительный Счастливчик поставил машину на другой стороне улицы, чтобы не обращать внимания ГАИ.
      Писатель продолжает обнимать меня. Сверток довольно тяжелый. Интересно, что закупил в таком количестве Счастливчик?.. Доходим до осевой линии. Справа возникает машина и несется прямо на нас.
      - Что он делает? - испуганно шепчет Писатель и, оставаясь на месте, отпихивает меня назад. Стараюсь не уронить сверток и, только когда машина застывает в нескольких сантиметрах от нас, окончательно понимаю, что пьян. Сверток, чуть было не выпавший из рук, занимает меня больше, чем машина, упершаяся в нас своим буфером. И только вид этой блестящей железки, чудом не переломившей нам ноги, доводит до моего сознания смысл происходящего. Именно в этот момент машина - желтые "Жигули" - дает задний ход, взвизгивая тормозами взвывает мотором и проносится дальше.
      Лицо длинноволосого водителя, мелькнувшее в окне, кажется мне знакомым.
      - Это она, - говорит Писатель.
      - Кто?
      - На заднем сиденье. Девушка, которая смотрела на тебя.
      Вот теперь мне понятно, что за девушка смотрела на меня в ресторане!
      Подбегает Алик с монтировкой в руке. Кричит что-то оскорбительное вслед желтому автомобилю.
      -Это шутка, - успокаиваю я его. - Они пошутили...
      -- Знакомые, что ли?
      - Да, знакомые.
      Смотрит на меня недоверчиво.
      - Это подлая машина. - Удивительная все же способность у шоферов относиться к автомобилям, как к живым существам, знать их повадки, запоминать номера и приметы. - Несколько таких... Устраивают гонки без тормозов...
      - Как без тормозов?
      -- Выливают жидкость, чтобы тормоза не действовали, и гоняют на спор... Чьи-то сынки...
      Странные, однако, у нее друзья. Где же я видел эту желтую машину? От напряженного усилия ноют виски, но продолжаю рыться в памяти... Ну, конечно же, в день знакомства...
      Они столпились на дне карьера вокруг какого-то прибора на треноге, издали похожего на фото- или киноаппарат, а "Жигули" желтели у самой кромки, как бы ведя за ними сверху наблюдение.
      Не первая группа студентов проводила в карьере геодезические съемки, и ничего странного не было в том, что она пришла во двор с просьбой дать ей напиться: от жары плавился и капал с крыши кир.
      Опорожнив кружку мелкими неторопливыми глотками, она подтвердила, что у них геодезическая практика, и ушла. Всего было сказано несколько слов, но осталось предощущение продолжения - что-то обещающее было в ее спокойном внимательном взгляде и лениво замедленных движениях. Чувство ожидания не проходило все дни, пока продолжалась практика; не прошло оно и когда, забрав свой прибор, студенты ушли с карьера.
      Второе ее появление, в последний день, уже под предлогом прощания, и предложение прийти в гости в ближайшее воскресенье или во вторник, как получится, сделанное сразу, без всякой подготовки (в какой-то мере такая поспешность объяснялась тем, что ее ждали у ворот товарищи), пробудили странное чувство- вздрогнула, шевельнулась усталая надежда, как в игре, когда после долгого невезения вдруг неожиданно приходит крупная карта, по, радуясь ей, понимаешь, что именно она и может привести к окончательному проигрышу!
      Желтые "Жигули" без тормозной жидкости подтвердили опасения, возникшие при первой стычке с длинноволосой троицей,- кто-то из этих усачей имеет на нее права, причем серьезные. Слишком уж решительно себя ведут...
      Счастливчик в ударе, он всегда в ударе когда встречается с
      нами. Остановить его невозможно. Выносит из другой комнаты
      жмурящуюся от света девочку и, подняв над головой, демонстрирует нам. .
      - Видали что-нибудь подобное?! Красавица!
      Нежно целует ее и передает матери, которая наблюдает за всем этим с ласковой усмешкой. Чувствуется, что каждое появление Счастливчика в этом доме - праздник. Его здесь любят и балуют...
      Вернувшись из спальни, хозяйка задает нам тот же вопрос, что и жена Счастливчика тремя часами раньше, - не желают ли гости чего-нибудь еще в дополнение к тому, что уже на столе. Есть, например, чешское пиво и креветки.
      Выражаем бурный восторг. ,
      Счастливчик уже наполнил бокалы. Обняв за плечи хозяйку дома, он провозглашает за нее тост. (Вспоминаю, что несколько раз видел ее по телевизору в связи с успешным участием в каком-то международном конкурсе; несмотря на известность, она производит впечатление милого и скромного человека.)
      - Я рад, что вы здесь, ребята, - говорит Счастливчик, и она с благоговением внимает каждому его слову. - Мы обязательно должны были приехать сюда сегодня. Здесь, в этом доме, я бываю по-настоящему счастлив. Я хочу, чтобы вы об этом знали. И давайте выпьем за человека, который мне это счастье дарит.
      Он поцеловал ее в лоб, прежде чем чокнуться с нами. И могу поклясться, что более счастливого лица, чем у нее в этот момент, я в своей жизни не видел...
      Похоже, что сосед специально поджидает меня у ворот. Для вида он возится со своими голубями, но, заметив меня, сразу же оставляет их. Здоровается. Спрашивает, как дела, как работа? Потом, извинившись, переходит к основному разговору. Просит, чтобы я понял его правильно. Предупреждает, что говорит он имени всех соседей, которые любят меня, как сына.
      Едва он остановил меня, я уже знал, о чем пойдет разговор. Но послать его к черту не могу: он искренне озабочен моим поведением, ребенком я сидел у него на коленях, и он совершенно трезв сейчас, хотя любит поддать.
      Прикидываться дурачком тоже не хочется. Можно, конечно, повести себя так, будто не понимаю, о чем речь. Но надолго меня не хватит.
      - Конечно, на вкус и цвет товарища нет, - продолжает он, - но все же не о такой невесте мечтала покойная мать.
      Успокаиваю его, как могу, объясняю, что Вика не невеста, а просто знакомая, поживет несколько дней и уедет...
      - Смотри - затянет... Привыкнешь, а потом поздно будет. Я уж это знаю сам однажды погорел...
      Как он погорел, знает весь двор. И в этом смысле не ему меня учить - к его жене и привыкнуть нельзя. Двадцать лет живут, и все двадцать лет она убеждает соседей, что он по ночам какими-то газами ее травит. Ну, что ему сказать? Изображаю что-то неопределенное, означающее, что принимаю его предостережение к сведению, и иду домой...
      Подав ужин, она садится напротив и, упершись подбородком в ладони (пальцы короткие, грубые, с обгрызанными ногтями), преданными глазами следят за тем, как я ем.
      Сообщаю о том, что должен после тренировки встретиться с ребятами. Лицо мгновенно преображается - теперь оно полно враждебности. Начинаю оправдываться: нельзя же так обижать ребят, совсем не видимся в последнее время, я из дома не выхожу; в конце концов она сама виновата - испортила с ними отношения... И вообще, все гораздо сложнее, чем она думает.
      Напряженно вслушивается в каждое слово. Вцепившись в меня взглядом, ждет продолжения.
      - Понимаешь, я рад, что ты приехала, но у меня же свои дела, работа, знакомые...
      - Какие знакомые?..
      Все остальное пропущено мимо, опасность уловлена именно в этом слове, и только оно ее интересует.
      - Ну, разные... Реакция мгновенная: