— Ща взорвётся, взорвётся, там чеки нет. Я выдрал нечаянно. Идите отсюда, взорвётся.

— Не боись, разберёмся! — попытался приободрить его Сосед. — Ты только не бросай, держи, придумаем чего-нибудь.

Совсем юное, мальчишеское лицо, когда нос картошкой и большие карие глаза нараспашку, излучало такой неуёмный страх и безысходность, что мне самому захотелось сесть с ним рядом и расплакаться. Мне — двадцать, а он, кажется, такой молодой, что младше меня на целую жизнь. Страх сковал его движения и отключил мозг. Сейчас его руки устанут, и он выронит гранату. И убьёт нас всех четверых. Мне стало так жаль его, что я почувствовал себя виноватым, будто это я оторвал его от мамкиной груди, и послал умирать в вонючем подвале Грозного. И я буду виноват не только в своей смерти, но и в его тоже. Чертовщина какая-то!

— Ты кто? — приблизился к нему я.

— М-м-о-орская п-п-пех-о-ота, — раскис парнишка. Из его широко раскрытых глаз крупными каплями посыпались слёзы. — М-мы вто-о-орой день всего-о, — он задрожал и застучал зубами, руки его тряслись всё сильнее.

— Мы тебя спасём, не бойся. Сейчас, дай только с мыслями собраться, — бодрый Ча-Ча почесал затылок. — И чего ты сюда влез?

— Я духов увидел. М-му-ужиков. И спрятался, — морпех глубоко шмыгнул сопливым носом и едва не выронил гранату. Мы сразу отпрянули от него, и даже успели пригнуться.

— Ты чё, морячок! Аккуратнее надо, аккуратнее! — я был готов сам отделать морячка за проявленную халатность.

— Всё-всё. Только помогите мне, не уходите, — жалобно проскулил морпех. — Я же н-н-никого не убивал! — немного помолчав, неуверенно добавил он.

— Ха-ха-ха! — громко расхохотался Ча-Ча. — Ну ты даёшь, блин, «я никого не убивал»! Наубиваешься ещё, не торопи кобылу!

— Короче, тут ничего страшного в твой ситуации нет. Встанешь, спокойно подойдёшь к выходу, остановишься на лестнице и кинешь свою гранату сюда, а сам — изо всех сил при наверх. У тебя будет секунды четыре, не меньше. Бросаешь и бежишь. Вот и всё!

— Я так не смогу! Не с-с-смогу я-а!

— Что значит «не смогу»? А кто сможет? Если жить хочешь, — сможешь. А если не хочешь, так это твои проблемы, мы нянчиться не будем. А то нашёл на задницу проблему, дружок. Хорош дурачиться, давай, действуем. На счёт «раз, два, три», ты понял? — чуть срываясь на крик, напутствовал я.

— Я думаю, ты понял. И смотри, осторожнее, нас не убей, чудило, — погрозил морпеху пальцем Сосед и пошёл к выходу. Я и Ча-Ча, за плечи подняли морпеха на ноги, и побрели вслед за Соседом.

Столпившись на лестнице между подвалом и первым этажом, мы смотрели в сторону морпеха, но, естественно, видеть его не могли, на свету глубина подвала казалась местом совершенно тёмным.

— Эй, морячок! Иди сюда, не бойся, мы ждём! — крикнул в темноту Ча-Ча.

Держа гранату по прежнему перед собой, в проёме появился наш боязливый морпех. Шёл он медленно, прихрамывая на затёкших ногах и щурясь от яркого света.

— Так, ты помнишь, да, на счёт «раз, два, три» надо катнуть гранату в подвал. И ты уж, пожалуйста, постарайся закатить её туда подальше, лады?

Морпех неуверенно кивнул головой и неловко выронил гранату себе под ноги. Граната, противно шурша, покатилась по бетону.

— Твою мать, недоделок рубленный! — чуть не сбив меня с ног, Ча-Ча бросился вверх по лестнице. Сосед схватил морпеха за воротник и дёрнул на себя. Морпех, ударившись голенью о ступеньку, повалился мне на спину. Не поворачиваясь, я рукой нащупал рукав его бушлата, а Сосед, поравнявшись со мной ступеньками, рывком помог морпеху подняться. Буквально выпрыгнув из подвала, мы рухнули на землю одновременно со взрывом.

— Ушлёпок! Твою мать, сопляк недоношенный! — орал Ча-Ча, склонившись над не подающем признаков жизни морпехом. — Не лежи, ты ж не сдох ни хера, вставай! Я тебя щас сам уделаю, ушлёпок!

Я привстал на локтях и огляделся. Сосед, по обыкновению вытянув ноги, сидел и молчал. Ча-Ча, рывком за грудки посадив морпеха на задницу, упрямо твердил тому в самое ухо:

— … не веришь, что убью? А я — убью!

— Да оставь ты его, — очнулся Сосед, — он же сам сейчас скончается от твоей ругани. Шок у него. Ты себя вспомни, в свой первый день тут. А то герой, машешь яйцами после драки. Ну посекло бы нас осколками ну и что? Зато домой бы поехали, с медалями, да на белые постели.

Оставив очухавшегося морпеха одного, мы зашли в подъезд. Не останавливаясь, поднялись на третий этаж, легко высадили дверь, вошли в двухкомнатную квартиру. Интерьер обычный, немного выжженный взрывом гранаты из подствольника, залетевшей через отсутствующее окно зала.

Выйдя на незастеклённый балкон, Ча-ча замер:

— Выстрел. Прямо под нами был выстрел! Там кто-то есть.

— Тут везде — кто-то есть, — устало пошутил Сосед и с разбега плюхнулся на старую софу в зале. — Опа, в тепле моя жопа!

— Ай, я жить хочу! Не надо! Не нааа-а-ааааадооо! — кто-то заревел на улице и тут же замолк, короткая автоматная очередь оборвала эти стенания.

— Бля, это ж наш морячок! — вздрогнул я.

— Я, что, зря его спасал что-ли? — взъерошился Сосед. — Я не понял: зря?

— Тихо! — прошептал Ча-Ча и лёг на пол балкона, — Тсс!

— Эй, ты, сука! — выскакивая в подъезд, закричал Сосед, — сука чёрная, ты у меня сдохнешь сейчас, тварь поганая!

— Нахера он туда вылез? — посмотрел на меня Ча-Ча. Я, на всякий, лёг на пол в коридоре, выставив ствол калаша по направлению к отсутствующей входной двери. Ча-Ча достал из кармана гранату:

— Так, Усман, ты за Соседом давай, в подъезд шуруй. Дух тут, прямо под нами. Постреляйте вниз по пролету, пошумите. Главное чтоб он не вылез оттуда. Выдавливайте его на улицу, но через окно. Он же не знает, сколько нас тут. А я здесь сам с ним разберусь.

Словно услышав слова Ча-Чи, Сосед открыл огонь с лестничной площадки вниз по пролётам. Я подбежал к нему:

— Вниз! Давай, спускаемся!

Мы спустились на полэтажа вниз, когда дух заговорил с нами из квартиры:

— Эй! Свинья русский! Урусы! Зачем там стоите, заходите ко мне, гостем будите!

— Если я зайду к тебе, тушёнка недоваренная, ты с жизнью попрощаешься! И я тебя ещё окрещу напоследок! Во имя отца и …

Дух не дал Соседу договорить, обстрелял дверь изнутри. Простая деревянная дверь мигом стала решетом.

— Что замолчал, свинья? Слова кончились?

— Да пошёл ты, козёл вонючий! — Сосед, для острастки, сам всадил в дверь целый рожок. — Я тебя щас отсюда из граника ошпарю, посмотрим как потом запоёшь! Пацаны, тащите игрушку! — нарочито с надрывом проорал Сосед. — Сейчас я тебя, сука, обжарю в масле!

Я, для общего фона, выпустил очередь по остаткам двери сверху. Сосед, поменяв магазин, добавил, и тут же, изловчившись, запустил в дыру двери гранату.

От взрыва дверь сорвало с петель, а подъезд наполнило туманом оседающей штукатурки.

— Ну как, Абдулла, — усмехнулся Сосед, — понравиться тебе?

— А ты зайди, проверь! — кашляя, ответил дух. — Что, боишься? Инша Аллах, я тебя, собака, обезглавлю сейчас!

«Живучий, гад» — хмыкнул мне Сосед и выложился очередью в пролёт:

— Ты мне не угрожай, Абдулла! Я тебя не боюсь, бородатый. Я тебя ещё побрею, прежде чем поджарить!

— Э, родной, да ты и баранина ещё наверное жарить не умеешь, — засмеялся дудаевец, — а меня жарить собрался! Нехорошо!

— А я баранину не люблю. Предпочитаю сало! Абдулла, сало хочешь?

— Сам свой сало кушай, свинья ру…

В квартире громыхнул взрыв. Это Ча-Ча, свесившись вниз головой с балкона третьего этажа на этаж второй, зашвырнул две гранаты ничего не подозревающему духу прямо в спину. Сам Ча-Ча успел занырнуть обратно на балкон, а духа взрывом покромсало на фарш.

Сосед, закрывая лицо ладонью, встал, швырнул в квартиру свою последнюю гранату и пошёл вниз, на улицу, а я, осмотрев коридор, вошёл в зал. Там — ничего особенного, просто останки духа, размазанные по всей комнате… С облупленного потолка капала покрытая пылью кровь, с пошкрябаных стен струились чёрные ручейки, на полу… каша на полу…

Это тебе за морячка, гад…

Дворец наш! Мы во дворце Дудаева! Я во дворце Дудаева! Над парадным входом, на козырьке подъезда, развивается наш флаг! Государственный флаг Российской Федерации на поверженном символе дудаевской власти! И этот флаг водрузили пацаны из нашего полка! Первыми!

Конечно, глупо думать, что раз мы захватили президентское убежище, то и война закончиться, но приятно, и думается именно так. А вдруг?

Дудаевский дворец — большая, бетонная, советская многоэтажка коридорного типа, а не дворец вовсе, так, административное здание коммунистов-аппаратчиков, наречённое громким именем «дворец» только после переезда в него генерала Дудаева и развала СССР. В общем, для понтов это здание нарекли дворцом, посчитали, что солиднее будет. Где уж. Всё равно мы его взяли. Ещё, я не знаю точного количества этажей дворца, мне их, почему-то, насчиталось десять.

Кроме нас, во дворце лазили рохлинские пацаны из Волгограда и морпех Северного флота. Звери-пацаны. Молодцы. А ведь им больше других досталось, морпеху. Дудаевцы их ненавидят и боятся больше, чем любых спецназовцев, вот и долбят их усердно, с любовью. Но матросики держатся. Пробив дыру с тыла здания, они, кабинет за кабинетом, этаж за этажом, почти сутки вытесняли боевиков на улицу. Своё доброе дело, в выкуривании духов из дворца, сделала и доблестная авиация, закидавшая дворец фугасными авиабомбами. Да и мы — парни не промах. В общем, все — молодцы. Молодцы все, и все вместе мы сделали это. Здесь, как в школьной игре зарнице — бились все, а победили дружба. Так и должно быть.

Побродив по дворцу ещё минут пять, получил приказ на отход. Надо идти. Иду. Офицеры, что радостно шествуют рядом, в награду за дворец, обещают отдыха и водки. Посмотрим, как они своё обещание сдержат. Жду… и отдыха… и водки…

Вечер. Небо без звёзд, пустое и бесцветное, как утренний туман над рекой, и луна вязнет, и едва светится в молочно-меловой дымке. Полная жуть. Как в добрых древних советских сказках — «фильм — детям» — про дремучий лес, змей Горыныча, кощея Бессмертного и Бабу Ягу в избушке на курьих ножках.

Дремучий лес — это, конечно, город Грозный, в роли кощея — ясно-понятно, сам Дудаев, деревянную избушку заменяет бетонный президентский дворец, ну а Иван-царевич, который должен всю эту нечисть побороть, — это я. Всё хорошо, только вот до Елены Прекрасной и титров «и жили они долго и счастливо» ещё ой как далеко! Но помечтать можно. А что не помечтать?

Кто-то из подвальных генералов консервного завода, в благодарность за доблестный ратный труд, презентовал нам настоящий отпуск: дал ночку отдыха на полное восстановление организма от усталости трудного, унёсшего несколько десятков жизней, дня. Ротный объявил отбой.

Ротный у нас вообще мужик клёвый. Интеллигент, по-английски базарит, не сквернословит, о бойцах заботится. Молодец.

А взводного у нас нет. После гибели 31.12.1994г. лейтенанта ***, нам через неделю назначили нового, молодого «пиджака» после гражданского вуза, так он, на следующий день, в первом для себя бою, потерял кисти обеих рук. По глупости, по незнанию, по неумению пользоваться оружием. Жалко его.

Следующего взводного убило через два дня после назначения к нам.

После такой чёрной череды сплошной невезухи, комполка решил взводных нам не назначать, ограничившись наличием командира роты.

— Мужики, отдыхать!

Нормальные люди все спать легли, а мы — нет. На нашей БМП днём побило «половину разных нужных приборов», вот Соседу и взбрендило, в неумную его голову, отыскать поблизости какую-нибудь расколошмаченную бэшку и свинтить всё необходимое оттуда. Чудак. Зачем ему понадобились рисковые приключения посреди ночи, не знаю.

По словам Соседа, ничего особенно сверхъестественного в осуществлении его «классной задумки» не было, «просто нужно перебежать через дорогу, и там уже чего-нибудь да сообразим, там наших подбитых бэшэк — не меряно».

Легко, если забыть о том, что на город опустилась тёмная и омерзительно ветреная ночь, что идёт война, и кругом молотят из всего попадающегося под руку, и что ещё неизвестно, кто там, через эту хренову дорогу, хозяин.

Несколько секунд интенсивно шевеля немногочисленными извилинами коры головного мозга своего лопоухого черепка, и отчаянно борясь со сном, я пытался поднапрячься и серьёзно подумать о предложении.

Трудновато, засыпаю на ходу, но чую — выбор не богат.

И что же делать? Поохать и завалиться спать — слишком просто и неинтересно; разбрасываясь слюнями и нецензурными выражениями, поубеждать Соседа в его неправоте — трудоёмко и заведомо безрезультатно; плюнув на страхи и предрассудки, побежать сломя голову фиг знает куда — чистое безумие и самоубийство; притворясь чертовски усталым, молча отпустить Соседа одного — просто предательство.

Пойти на встречу со смертью, потеряться и кануть в безвестность, мне хотелось меньше всего, определённый опыт уже имелся, как говориться: «это мы уже проходили», но отпускать Соседа «в однюху» не позволила совесть. Совесть пока ещё у меня есть. Приходится идти.

— Ну ты идёшь или как? — Сосед корчит обезьянью гримасу, обозначающую у него крайнее нетерпение.

— Или как! — я двусмысленно улыбаюсь в ответ. — Да ладно уж, ладно. Вместе навсегда! Сосед forever! — закинув автомат на плечо, я выхожу из подъезда первым.

По привычке быстро, но внимательно оглядываю зону предполагаемого боестолкновения: местами — абсолютно непроглядная темень, местами — высоко-высоко, вспыхивают и гаснут яркие угольки трассеров, местами — чудовищно-сюрреалистическая картина пожаров — неровными факелами горит газ, вырываясь из тонких, обрубленных снарядами труб газопроводов. Картина, в общем, привычная, но всё равно, страшно. Страшно, что это навсегда.

Группа бойцов сидит на вырванном с корнем, толстом изогнутом дереве у низенького, грозящего вот-вот потухнуть, костра; позади, сжавшись в зародыши, с опущенными от усталости плечами и головами, на пустых малахитовых цинках, застыв, сидят ещё трое и, видимо, засыпают; двое, торопливо перебирая ногами и спотыкаясь, куда-то несут на носилках молчаливого раненого; другие двое, без оружия, стоят чуть поодаль от выжженной груды металла подбитого танка и курят, по недавно наработанной привычке осторожно пряча дымящиеся сигареты в ладони; ещё двое, сидя на башне одной из трёх БМП, почти в полной темноте, разбирают и чистят автоматы.

У всех свои, отдельные, субъективные, личные проблемы, но у всех одна общая, главная цель — выжить.

Проходим мимо них всех, выходим в соседний, такой же совсем маленький и полностью раздолбанный дворик. Всё то же самое: двухэтажные двухподъездные дома со снесёнными крышами, выломанными дверьми и выбитыми окнами, сломанные надворные постройки и детская игровая площадка, раскиданные в беспорядке бытовая утварь и обломки стройматериала, железный остов сгоревшего бэтра и брошенная прямо посередине двора легковушка — чистая, словно только что помытая, белая «шестёрка». Внешне — сходство стопроцентное. Разница лишь в людях. Там, откуда мы пришли, люди есть, а здесь, куда мы пришли, людей нет. Только трупы. Полный двор, в различных позах и в разном состоянии.

Чуть не наступил на обгрызенный собаками труп женщины. Еле успел заметить и перешагнуть. Посмотрел под ноги — рядом труп поменьше, видать — её ребёнок, тоже изрядно поеденный дикими голодными тварями. Из-под разодранного пальтишка торчат белые блестящие рёбра, череп обглодан полностью, от ног остались одни, изношенные до больших овальных дыр, ботинки.

— Трындец, бля, — комментирует увиденное Сосед.

— И не говори…

Выходим из квартала. Приглушенное эхо взрывов и назойливый треск автоматных очередей становится громче, а значит и ближе. Где-то недалеко идёт мочилово и кому-то там сейчас приходится не сладко. Бог вам в помощь, пацаны!

Из-за домов выбежала группа людей в штатском. Человек десять. Вооружены. Возбуждённо переговариваясь, бегут прямо на нас. Осталось метров двадцать-тридцать. А разговаривают-то по-чеченски! Что делать?

Прячемся в ночь, в темноту — за уродливо-широкое, но невысокое ветвистое дерево и осторожно вертим глазами в поисках путей дальнейшего отступления. Я, прижавшись к грубому стволу ветерана природы спиной, боюсь пошевелиться и камнем застываю, с трудом сдерживая своё горячее дыхание. Пульс отдаётся в ушах и сотрясает всё моё, быстро покрывшееся мелкой испариной и давно не знавшее тёплой воды, тело. Я потею, как конь на скаку. Сердце бьётся так громко, что, кажется, выдаст меня своим грохотом. Указательный палец нежно обволакивает спусковой курок автомата и монументально застывает в ожидании драматического действа. Отступать некуда — будем биться. Но как? Если повезёт, используем фактор внезапности — подпустив духов вплотную, расстреляем их в упор. А если не повезёт? Двое против десятерых, шансов у нас — абсолютный ноль. Нет, лучше будем надеяться, что повезёт. И эта надежда нам поможет. Ведь надежда всегда остаётся последней, хотя бы и на ненадёжный русский авось. Авось духи пройдут мимо и не заметят. Будь, что будет, мы заложники своей судьбы.

Неожиданно, издав громкие радостные вопли, боевики развернулись и побежали обратно туда, откуда прибежали. Может, им по рации чего сообщили? Неважно, главное — пронесло.

— Фууу, пронесло… — сухой, от перенесённых только что переживаний, ладонью вытираю пот с лица. — Спасибо дереву!

А странно ведь — вокруг нас более десятка сваленных и поломанных войной деревьев, а самое широкое дерево стоит, как ни в чём не бывало. Парадокс, панимашь. Ладно, зато, в случае чего, оно нас ещё раз спасёт.

Ну, вроде, больше ничего непредвиденного нет. Можно идти дальше.

Трусцой перекатываем через широкую дорогу. Напротив нас — три одинаковые панельные пятиэтажки, между ними — проходы шириной метров в десять. Раз, два, три! Устремляемся в один из проходов.

Большой и ровный, монотонно-бесцветный квадратный двор, двести на двести метров, открывается нашему взору. Пара глубоченных воронок от авиабомб и остатки детских качелей — единственные местные достопримечательности.

— Лазить сюда опасно, не может быть, чтоб здесь никого не было. Место-то открытое, наверняка снайпер где-то сидит. Давай, лучше вернёмся, — предлагаю я. Но натыкаюсь на жёсткий ответ:

— Раз пошли за товаром, вернёмся с товаром!

Послышалась негромкая речь. Снова нерусская. Снова надо спрятаться. Ближайшее укромное место — подъезд. Бежим туда. Забегаем.

— Стоять! Одно движение — и я стреляю! Кто такие? — грубый мужской голос, абсолютно без какого-либо акцента, останавливает нас на самом пороге.

— Русские не сдаются! — наивно просто отвечает Сосед, а я враз потею, как кочегар у топки паровоза. Пот рекой заливает глаза, я приготавливаюсь к худшему, но просто так я не дамся, попробую выстрелить, будь что будет.

— Да свои мы… Ты чё, в своих русских пацанов стрелять будешь? — после гробовой паузы добавляет Сосед

— Откуда знаешь? — уже мягче спросил голос из темноты.

— Да по голосу! Душары так не разговаривают.

— Ладно, проходите, нефиг там стоять, проход загораживать!

— Ну ты и монстр, чуть не убил, а!

— Ладно ещё сразу не выстрелил, а то, нафиг, щас бы вы уже с прадедами своими на небесах водку пили, да над нами посмеивались!

На наше счастье — Сосед и на этот раз не прогадал. Подойдя поближе к обладателю голоса мы приятно удивились — это ж наш хороший знакомый, однополчанин, контрактник Ча-ча!

Ча-ча рассказал, что часа полтора назад пошёл за водкой и заблудился. Да и правда, все знали Ча-чу не только как хорошего воина и болтуна-острослова, но и как хорошего пропойцу, способного обнаружить огненную жидкость в любом месте и в любом количестве. Ну и тяпнуть всё найденное в однёху, Ча-ча тоже мог без лишних обиняков. Пил он без меры — чего скрывать-то уж, все свои, все не без греха, все под одним Богом ходим — почти алкоголик он был. Да, любил Ча-ча крепко выпить и крепко поговорить. Такой вот он человек.

Скрипя битым стеклом под ногами, шаркая повсеместно осыпавшейся штукатуркой, наступая на горы щепок, клочков бумаги и всевозможного тряпья, мы прошли лестничную площадку первого и второго этажей, и вошли в квартиру на третьем.

В однокомнатной квартире мебели не было — пустота, всё возможное давно пожгли на дрова, на полу только мусор, горы стреляных гильз и несколько разбитых пустых магазинов от ПКМ. Окна наспех, неаккуратно заложены кирпичом. Здесь явно кто-то был до нас, причём — совсем недавно. Наследил, натоптал и ушёл. Вот и низенький костёр, вяло освещая сиё убогое убежище, догорал последние свои минуты и подтверждал наше общее предположение.

Ча-ча, установив на перилах лестницы растяжку на уровне пояса, закрыл дверь и объяснил, что проход на четвёртый этаж он тоже ранее заминировал, и врагов теперь можно не опасаться:

— Посидим немного, базарим, переждём смуту.

Мы немного поговорили стоя, и уже хотели возвращаться к своим, как Ча-ча предложил нам выпить «на дорожку» и закусить вкусными солёными огурчиками. Не устояли, выпили. Стало хорошо. Выпили ещё, присели, и понеслась, родимая, до упора. Усосали два пузыря и поболтали понемногу о всяком. По-душам, не торопясь.

— Говорят, что счастье за деньги не купишь. Ошибаются те, кто так говорят. Я бы купил. Путёвочку куда-нибудь в Испанию, бутылочку вина, ужин в открытом ресторанчике у самого берега моря. Креветки там разные, устрицы в соусе, салатики под оливковым майонезом. Девушки между столиками танцуют в одних тонких купальниках. Просто супер, а не жизнь! — Ча-ча протянул ладони к костру и, не отрывая взгляда от заманчиво мерцающих романтикой углей, медленно выдохнул перегаром: — Разве это не счастье? Счастье! А что для этого нужно? Деньги!

— За деньги не купишь свободу, — внезапно выпалил я, — и любовь за деньги не купишь, и дружбу.

— А ты был в Испании? — словно не услышав моих слов, продолжал Ча-ча.

— Не, не был. Я ваще заграницей не был. Я же из деревни.

— И я не был, но хотелось бы, когда-нибудь, — мечтатель, ещё немного покрутив ладони над костром, резко отдёрнул их. — Горячо, блин!

— Я и на море даже не был.

— И я не был, и я тоже деревенский, — Ча-ча на секунду затих, но, неожиданно очнувшись, грубо пробурчал: — А зато, у нас возле деревни озеро есть! Чистое и большое, там рыбы разной много, раков. Вода прозрачная, и облака отражаясь, мерно плывут по водной глади, и не отличишь, где небо, а где вода. Наловишь чуток рыбёшки, зажаришь на костре, съешь. Поваляешься на травке, водички попьёшь из ручья. Поплаваешь вдоволь, поныряешь, побарахтаешься. Полный расслабон! Вот где она — свобода! Разве это не свобода? А?

— Здорово, мне аж самому почудилось, что лето наступило и озеро, вот оно, под рукой, можно выйти и искупаться.

— И всё же — свободу за деньги можно купить. За большие деньги. Я раньше, до армии ещё, в газете читал, что мужик какой-то лимон баксов украл. Через хитрые махинации, в своём же банке. И вот, его как-то менты поймали и закрыли, но быстро отпустили потом.

— Зачем?

— За нехваткой улик. Типа. Ну, поделился он с ментами, что уж, не понятно что-ли. Пол-лимона себе оставил, пол-лимона им отдал. Так и купил себе свободу.

— А у нас один мужик по пьяни спёр колёса от трактора, обменял на литр самогонки и сел потом, за такую хрень, на два года.

— Вишь, сам понимаешь ведь.

— Ну, не знаю.

— А любовь тем более за деньги можно купить. Бабы они ведь, курвы, какие? Пока у мужика деньги есть, они на всё согласные, а как тока деньги кончаются, им мужик и нахер не нужен! Они, деньги, даже и называются так — бабки, то есть для баб! Бабки — бабам, мужикам — проблемы.

— И разве это любовь?

— А ты как думал? Как хочешь, так и называй! Но без бабок баб не бывает.

— А я верю в чистую любовь. Любовь сильнее всего. Даже смерти.

— Да ты просто молодой ещё! Не испытал ещё любви, поэтому так и говоришь, не ведая. Любовь и дружба — это очень здорово, но очень сложно. Все моральные, нравственные и этические ценности остаются для человека важными и значимыми только до момента столкновения с лёгкой наживой, с деньгами. Причём, не обязательно с большими деньгами. Тупость, жадность и тщеславие съедают человека заживо. Поглощают полностью, вместе со всеми так называемыми человеческими, гуманистическими качествами. Добро, дружба и бескорыстие сменяются другими вещами, — вмешался в нашу полемику Сосед.

— Какими, — удивленный Ча-ча громко рыгнул, — а?

— Наглость, алчность и циничность! Они вытесняют из человека любые остатки человечности. Виной всему — деньги. Всё не бесплатно, всё за и ради денег.

— Помнишь, пацаны говорили, что и Чечня заварилась не из-за «сохранения территориальной целостности», а ради денег, — вспомнил я слова Винограда из 81 самарского мсп.

— А как же! Нефть! Все знают, что от этой войны пахнет нефтью. Долларами.

— Я ничё не понимаю.

— Ну ничего, живы будем — не помрём. Лишь бы не калекой.

— Точно! Вот домой вернусь, и плевать я хотел на всё! В жопу всё! Вот, посмотри, вот! Видишь? — вспылил Ча-ча и сунул свои ладони мне прямо под нос. — Вот! Вот им всем!

Я посмотрел на его ладони. Фурункулёз — для солдат дело обычное. Опухшие, гнойные, ужасно чешущиеся болячки донимают каждого, служившего в армии. Антисанитария, недостаток средств личной гигиены, невозможность, а иногда и нежелание помыться и следить за собой, приводят к печальным последствиям. Грязь попадает в кровь и разводит инфекцию. Иногда доходит до ампутации конечностей. Ладонь Ча-чи распухла из-за таких гнойничков, и, значит, нестерпимо зудела. У меня такая фигня тоже была. Еле избавился.

— Вот и вся польза мне от этой Чечни! Эти болячки — по всему телу. И гноятся, и гноятся. Я гнию весь, и сгнию так, заживо!

— Лапы убери, итак жрать охота, а ты суёшь тут!

— Слышь, чё ты ненасытный такой! Только ели, а ему мало! Ты как лошадь, хрен тебя прокормишь! Ладно уж, — быстро остыл Ча-ча и пошарив в карманах, извлёк плитку шоколада, головку лука, сухари и две консервы:

— Жуй вот, из внутренних запасов тебе отдаю. Последнее.

— Ого! А шоколад откуда спёр?

— Женщина может родить ребёнка, а контрактник может родить всё! Места надо знать. Угощайся, — он быстро, но не торопливо открыл консервы и, сняв празднично шуршащую обёртку шоколада, протянул её мне. Я осторожно принял роскошный по сегодняшним меркам подарок и аккуратно, не кроша, разломал плитку на ровные чёрные квадратики.

— Зря хлеба нет.

— Сухари — это тот же хлеб, но шоколад — это круто! — я закинул в рот аппетитный квадратик и, растягивая удовольствие, медленно раздавил его языком о нёбо. — Кофейный вкус. А я уже год кофе не пил, забыл уже, что это такое — кофе. Вот бы щас чашечку кофе!

— Закрой рот — трусы видно!

— Да, размечтался тут, фантазер, — засмеялся Сосед.

— Да-а, кофе — божественный напиток, но и водка сейчас не помешала бы. Сколько её, дуру, не пей, всё мало! Течёт по горлу, течёт, а дотечь не может… И всё же, пацаны, для русского народа — именно водка — национальный напиток. И даже если бы она железной была, всё равно мы бы её грызли и грызли, до последнего зуба! — пожал плечами Ча-ча. — Слышь, братва, кончай сидеть, айда, пошли. Время идёт, его у нас все меньше, а градусов в горле ещё ни-ни. Пошли-пошли, водки надыбаем, а всё прочее — потом. А то я так, порожняком, долго не смогу!

После принятия спиртного, любого тянет на приключения, а тем более разгорячённого вооруженного российского солдата. Без всяких колебаний, мы тотчас согласились с предложением Ча-чи и отправились на поиски недостающих сорока градусов.

Через дорогу начинался частный сектор. Несколько раз мне уже приходилась бывать в частном секторе: аккуратные, ровные, добротно сложенные кирпичные одно и двухэтажные дома, обязательно окружённые высокими двухметровыми каменными или деревянными заборами. Крыши, в основном, ладные, из нержавейки. Во дворах все хозяйственные постройки просторные и из хорошего стройматериала. В каждом втором дворе — машина. Внутри домов — чистота и уют, полно бытовой техники, огромных цветных телевизоров, японских видиков и музыкальных центров. Подвалы, а их подвалами язык не поворачивается назвать, настоящие подземные комнаты — благоустроенные, с мягкой мебелью, большим запасом продуктов питания и разного повседневного шмотья. В таких подвалах можно неделями жить, не вылезая. Что и говорить, в российских городах подобных мировых домов мало, только у ворюг — «новых русских», а в деревнях, так вообще, о таких домах наши крестьяне и мечтать не смеют, бесполезно. Для нас видики и огромные телики с плоскими экранами — несбыточная мечта, роскошь, а для большинства нохчей-грозненцев — обычное дело. Откуда только они деньги на всё это находили?

Получается, хорошо чечены жили до войны. А теперь что? Половина того, что было, уже порушено, пожжено, разграблено и растоптано. А ведь войне ещё конца и края не видать, а значит, всё остальное тоже разломают и растащат, и не «российские агрессоры», а свои братья-боевики, «для бесконечного продолжения» однажды начатого дела — «священного газавата против неверных кафиров».

Два ближних к нам дома разрушены до основания, только фундаменты каменные остались. Были дома — нет домов: здесь, вероятно, авиация наша постаралась; следующие два — с дырами в заборах и со снесёнными воротами, без крыш, без окон и без входных дверей. Там — сто процентов — ничего ценного, тем более — водки, давно нет. Даже несколько молодых деревьев в огородике перед домами снесены и затоптаны бронемашинами. Да, деревья на войне страдают не меньше людей.

Проходим мимо ещё нескольких обстрелянных и поцарапанных домов, сворачиваем влево, в проулок. Врезаемся в спешащую навстречу нам троицу.

Женщина, лет тридцати, в потёртом коричневом пальто до колен и коричневом платке, держит под правую руку сгорбленную старушку в чёрной кожаной куртке и тёмной шали, под левую — маленького, хлюпающего носом мальчишку, лет пяти.