Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Червь

ModernLib.Net / Классическая проза / Фаулз Джон / Червь - Чтение (стр. 8)
Автор: Фаулз Джон
Жанры: Классическая проза,
Историческая проза

 

 


В: Что было дальше?

О: Я, как вы верно догадываетесь, пришел в замешательство и осмелился предположить, что речь идет о даме, о сердечной привязанности. На что он горестно улыбнулся и молвил: «Если бы только привязанность, Лейси! Я влюблен, я сгораю от любви!» И он рассказал о суровом и неумолимом отце, о леди, которую тот прочит ему в жены, потому что она богата и старик имеет виды на ее земли, пограничные с его поместьем. И это при том, что невеста десятью годами старше мистера Бартоломью. Он сказывал, будто уродливейшей вековухи не сыскать на полсотни миль окрест. Но будь она даже первой красавицей, мистер Бартоломью все равно не мог бы исполнить волю отца, ибо еще в прошлом октябре, будучи в Лондоне, он воспылал страстью к юной леди, которая приезжала в город со своим дядей-опекуном.

В: Ее имя?

О: Имени он не назвал. Юной леди грозила беда вот какого свойства.

Оставшись сиротой, она по достижении совершенного возраста должна была войти во владение родительским поместьем. У дядюшки же ее, опекуна, имелся сын, хоть сейчас готовый под венец. Дальнейшее и так понятно.

В: Вполне.

О: Мистер Бартоломью рассказал, что опекун сведал о его чувствах. Но это бы еще полбеды. К несчастью, открылось обстоятельство, которое на иной взгляд можно было бы, напротив, почесть счастливым — что девушка отвечает мистеру Бартоломью взаимностью. Вслед за чем юную леди, не упуская нимало времени, увезли в Корнуолл, где располагается поместье опекуна.

В: И посадили под замок?

О: Именно так. Однако при посредстве горничной, которую юная леди сделала своей наперсницей, влюбленные учинили тайную переписку. Любовь в разлуке только крепнет, и скоро страсть молодых людей разгорелась пуще прежнего. И вот, вконец отчаявшись, мистер Бартоломью сообщил о своих чувствах родителю в надежде вымолить у него согласие и помощь. Но что чувства против отцовского своекорыстия! Отец не терпел, когда ему перечили. Слово за слово, дошло до резкостей... Я рассказываю эту историю, как слышал, мистер Аскью, только без дальних околичностей, кое-что опуская.

В: Продолжайте.

О: Коротко говоря, мистер Бартоломью отверг невесту, предназначенную ему отцом, за что тот прогнал его из дому, наказав не возвращаться, пока не поостынет и не уразумеет свой сыновний долг. К этому он присовокупил угрозу, что если сын не образумится, то все его упования окажутся тщетны.

Мистер Бартоломью полетел в Лондон, снедаемый любовным жаром и досадуя на несправедливость, ибо, хоть избранница его и уступала в богатстве той, что прочил ему отец, она все же получила достаточное состояние и отменное воспитание, а что до красоты, то много превосходила оставленную дома невесту. В Лондоне молодой человек решил добиваться своего, с каковой целью пустился на запад.

В: Когда это происходило?

О: За месяц до моего с ним знакомства. Он признался, что при этом не имел никакого особого умысла и сам не понимал, что понуждает его отправиться в путь — кроме разве неудержимого желания вновь повидаться со своей любезной и уверить ее, что затеянный отцом брак ему ненавистен, что лишь она навеки поселилась в его душе и...

В: Избавьте меня от этих ненужных уверений.

О: Слушаюсь, сэр. Приехавши на место, он обнаружил, что его упредили.

Как — осталось ему неведомо; возможно, какое-то из писем попало в руки опекуна. Мистер Бартоломью признавался, что в Лондоне оплошкой открыл свой замысел друзьям, и, должно быть, отзвуки этого разговора дошли до слуха его недругов. Притом путешествовал он под своим именем и большую часть пути проделал в наемном экипаже, поэтому у него явилось подозрение, что толки о его приезде долетели до опекуна раньше, чем молодой человек прибыл на место. Так или этак, дом оказался пуст, и никто не мог сказать, куда же отправилось семейство. Сказывали только, что отбыли они не далее как вчера, и в превеликой спешке. Молодой человек тщетно прождал целую неделю.

Пытался хоть что-то разведать, но все попусту: как видно, могущество дяди-опекуна простиралось на всю округу. С тем мистер Бартоломью и вернулся в Лондон. Там, сэр, его дожидалось письмо, в коем юная леди черным по белому писала, что ее увезли против воли, что дядя разгневан на нее до последней крайности и всякий день делает все что в его власти, дабы принудить ее к браку со своим сыном, ее кузеном. Что кузен — последняя ее надежда, ибо, любя ее, не станет насиловать ее волю, как бы ни хотел того отец. Однако она опасалась, что и это доброе обстоятельство послужит лишь временной отсрочке, поскольку сердечная склонность кузена сходственна с желанием его отца. К этому она добавляла, что горничная, через которую велась их переписка, получила расчет и она (хозяйка, то бишь) лишилась подруги и наперсницы и пребывает в отчаянии.

В: Его резоны мне понятны. Переходите к делу.

О: Мистер Бартоломью рассказал, что, как выяснилось, вся семья возвратилась в поместье и теперь он намеревается последовать туда же, однако на сей раз сохраняя сугубую тайность. С этой целью он притворно объявил прежним своим лондонским знакомцам, что-де оставил всякую надежду соединиться с юной леди и готов с повинной головой предстать перед отцом.

При этом он страшился, как бы дядя-опекун стороной не прознал о его мнимом отступничестве и не известил племянницу, которая может этому слуху поверить. Поэтому мистер Бартоломью положил отправиться в путь без промедления, под чужим именем, не в одиночестве и... Словом, уже известным вам образом — будто бы едет за совсем иной надобностью. Такова коротко его история.

В: Facile credimus quod volumus <охотно верим тому, во что хотим верить (лат.)>. Вы, как видно, приняли на веру эти вздорные россказни?

О: Сказать по правде, я был польщен его доверием. В его признаниях мне почудилась искренность. Если бы я заподозрил в нем юного лицемера, прожженного вертопраха... Клянусь вам, сэр, ничего похожего!

В: Хорошо. Что дальше?

О: Я изъявил мистеру Бартоломью свое сочувствие, но сказал, что и все сокровища Испании не подвигнут меня на соучастие в беззаконном деянии, прибавив, что и самый успех его предприятия чреват печальными последствиями.

В: Что же он на это?

О: В рассуждении своего отца он полагал за верное, что по прошествии времени его удастся склонить к прощению, поскольку до размолвки они были довольно дружны. Что до дяди, то жестокость его к племяннице и его помышления слишком очевидны — так захочет ли он, чтобы его поступки и своекорыстие были явлены всему свету? Так что если племянница покинет его кров, большой беды не будет: побрюзжит-побрюзжит да и оставит дело без последствий.

В: И ему удалось вас уломать?

О: Меня еще терзали сомнения, мистер Аскью. Тогда он уверил меня, что вся вина за содеянное ляжет на него одного. Он уже все обдумал и предложил, чтобы соучастие мое простиралось не далее как на один день пути, а уж дальше он и слуга поедут сам-друг. Он божился, что не станет домогаться, чтобы я пособничал в увозе девушки. Мне, по его собственному выражению, надлежало всего лишь проторить ему путь к порогу возлюбленной.

Что будет дальше — не моя забота.

В: Он придумал, куда увезти девицу?

О: Он хотел переждать бурю во Франции, а как только жена придет в совершенный возраст, тотчас вернуться на родину и вместе с молодой супругой броситься к ногам отца.

В: Что было потом?

О: Я испросил у него ночь на размышление. У меня такой обычай — обо всех своих жизненных обстоятельствах советоваться с миссис Лейси. Я уж убедился: ее советы дорогого стоят. Если скажет, что такой-то ангажемент невыгоден, я от него отказываюсь. В свое время родители миссис Лейси отзывались о моем ремесле не лучше вашего, мистер Аскью. Вот слушал я, как мистер Бартоломью описывает свои треволнения, а сам все вспоминал молодые годы. В подробности входить не стану — дело щекотливое, но ведь и мы с миссис Лейси не стали дожидаться родительского благословения. И хотя, по общему суждению, это и грех, все пришло к тому, что мы с миссис Лейси соединились браком как добрые христиане и живем душа в душу. Я не в оправдание себе, сэр, но, сказать по правде, вспомнил молодость, расчувствовался — вот и оплошал.

В: Жена присоветовала вам согласиться?

О: Не прежде чем помогла мне составить окончательное суждение о мистере Бартоломью или, лучше сказать, о чистоте его помыслов.

В: Что ж, выслушаем это суждение.

О: Я заключил, что мистер Бартоломью серьезный молодой человек, только что угрюм не по летам. Не скажу, чтобы он обнаружил много пылкости, говоря о своем предмете, и все же мне показалось, что намерения его благородны и идут от чистого сердца. Я повторю это и сейчас, после того как с достоверностью узнал, что меня провели и одурачили. И даже когда пелена упала с моих глаз... вообразите, сэр, я нашел, что передо мной другая пелена, гуще прежней. Но об этом после.

В: Вы виделись с ним наутро?

О: Да, снова в кофейне Тревелиана, в тех же покоях, к каковому времени успел переговорить с мистером Топемом касательно моей роли на театре.

Пришедши в кофейню, я сперва сделал вид, будто еще колеблюсь.

В: Верно, чтобы набить себе цену?

О: Вы по-прежнему судите обо мне превратно, сэр.

В: А вы по-прежнему настаиваете, что вас не сделали наемным орудием уголовного преступления? Да полно вам, Лейси. Не дело мешать Купидона с назначенным по закону опекуном. Не говоря уже о праве отца устраивать женитьбу сына по своему усмотрению. Довольно об этом. Рассказывайте дальше.

О: Я выразил желание побольше узнать о мистере Бартоломью и его подноготной, но он вежливо мне в том отказал, уверяя, что поступает так в видах не только своей, но и моей безопасности. Чем меньше я сведаю, тем меньше случится бед, если дело выйдет наружу. Ибо в таком случае я смогу отговориться незнанием истинной подоплеки et cetera <и так далее (лат.)>.

В: Вы не полюбопытствовали о подлинном его имени?

О: Да, сэр, позабыл упомянуть: к тому времени он уже признался, что по означенной причине назвался вымышленным именем. И много меня к себе расположил тем, что не стал упорствовать в обмане.

В: Вы не нашли, что манеры у него иные, нежели чем у джентльменов из провинции?

О: Должен ли я предположить...

В: Вы должны не предполагать, но отвечать на вопрос.

О: Нет, сэр, в тот раз мне так не показалось. Заметно было, что он в Лондоне еще не пообтерся, как он и сказывал.

В: По прошествии времени вы стали думать иначе?

О: У меня появились сомнения, сэр. От меня не укрылось, что человек этот знает себе цену и с трудом выдерживает свою роль, и я смекнул, что передо мною не просто сын помещика, но кто-то позначительнее. Кто именно — мне было невдомек, осталось принимать его таким, каким он хотел казаться.

В: Хорошо. Продолжайте.

О: Я просил его поручиться, что мои обязательства перед ним сохранятся лишь до того предела, который он сам положил. И что его последующие шаги, в чем бы они ни состояли, не будут сопряжены с насилием.

В: И как же он поручился?

О: Весьма торжественно. Даже вызвался, если я того пожелаю, поклясться на Библии.

В: Расскажите, что же было на деле.

О: Он назначил отъезд через неделю, то бишь на следующий понедельник, апреля двадцать шестого числа. Накануне того дня — помните? — когда Его Высочество принц Уэльский венчался с принцессой Саксен-Готской. Мистер Бартоломью рассудил, что из-за всеобщей ажитации наш отъезд не привлечет внимания. Мне предстояло путешествовать под видом лондонского торговца, а он изображал моего племянника, именующего себя Бартоломью, и путешествие мы предприняли якобы для того, чтобы...

В: Знаю. Навестить тетушку из Бидефорда.

О: Точно так.

В: А не давал он намека, что за ним следят, что к нему приставлены соглядатаи?

О: Прямых улик он не приводил, однако из его слов явствовало, что некоторые лица ни перед чем не остановятся ради того, чтобы разлучить его с любимой, и станут чинить ему многоразличные препятствия.

В: О каких лицах он, по вашему разумению, говорил: о своих ли родных или о семействе девицы, о ее опекуне?

О: Мне сдается, что о первых, сэр. Как-то раз он упомянул своего старшего брата, каковой был в одних мыслях с их отцом, и мистер Бартоломью с ним так раздружился, что едва разговаривал.

В: Раздружился за то, что тот не вышел из отцовской воли?

О: За то, что тот, подобно отцу, ставил стремление нажить богатство и прибрать к рукам отменное поместье выше сердечной склонности влюбленного.

В: Вы покамест ни словом не обмолвились о пресловутом Фартинге и горничной.

О: Мы порешили приискать мне слугу. Мистер Бартоломью спросил, нет ли у меня на примете надежного сметливого человека, который справился бы с этой ролью и в пути оборонял нас от грабителей и тому подобных напастей. Я вспомнил одного такого.

В: Как его зовут?

О: Но он, право же, ни в чем не виноват. Я — и то выхожу грешнее его.

По крайности в этой истории.

В: Отчего такое добавление — «по крайности в этой истории»?

О: Когда я с ним еще давно познакомился, он служил привратником в Дрюри-лейн <один из самых известных лондонских театров; основан в 1663 г.>. Но вскоре его отставили за небрежение. Слабость у него была: любил выпить. Среди моих сотоварищей такой порок, увы, не редкость.

В: Он тоже актер?

О: Прежде, похоже, подвизался в актерах. Нынче при случае играет слуг и шутов: есть у него кой-какой комический дар. По рождению он валлиец.

Однажды я пригласил его сыграть Привратника в «Макбете» вместо занемогшего актера: другой замены не нашлось. Он имел некоторый успех, и мы было хотели и впредь давать ему роли, да вот незадача: даже на трезвую голову ни одной роли путем затвердить не мог, разве что самые короткие.

В: Как его имя?

О: Дэвид Джонс.

В: И вы говорите, что в последний раз видели его первого мая?

О: Да, сэр. Или, если быть точным, в последний день апреля, ибо в ту же ночь он тайком от нас бежал.

В: Дальше он ни с вами, ни с мистером Бартоломью не последовал?

О: Нет.

В: В свое время поговорим и об этом. С тех пор вы с ним не встречались?

Не получали о нем или от него никаких известий?

О: Видит Бог, не получал. Дней десять назад мне на улице повстречался один его приятель, так он тоже вот уже четыре месяца не имеет о нем известий.

В: Вам известно, где он проживал?

О: Знаю только, что прежде он все, бывало, попивал пунш в заведении на Бервик-стрит. По возвращении в Лондон я там несколько раз о нем справлялся. Он туда не захаживал.

В: Мы ведь ведем речь о Фартинге?

О: Именно. Он, нас тайно покидая, на прощание оставил мне записку, в коей сообщал, что отправляется в Уэльс проведать матушку. Она живет в Суонси. Джонс мне как-то сказывал, она содержит захудалый кабачишко. Но так ли это и к ней ли он подался, мне неведомо. Тут мне вам больше помочь нечем.

В: Вы его наняли?

О: Я привел его к мистеру Бартоломью. Тот посмотрел и остался доволен: крепкий малый, из себя удалец, оружие носит лихо, управляется с лошадьми.

Решили взять. Однажды мне случилось играть с ним в «Офицере-вербовщике» мистера Фаркера <Фаркер, Джордж (1678-1707) — английский комедиограф>, Джонс изображал пьяного сержанта, бахвала и забияку. Публика ему рукоплескала, хотя не по заслугам честь: он и сам до начала представления так натянулся, что ему уже не было нужды — да и невмоготу — являть свой талант, если б он его и имел. Но для успеха нашего замысла ему было предложено в путешествии держаться этой роли.

В: За какую плату?

О: За десять гиней. Одну в задаток, остальные при конце путешествия, чтобы не спился с круга. Это не считая прожитка.

В: Вы с ним так и не разочлись?

О: Нет, сэр. Как вы увидите дальше, он получил лишь малую часть. Это еще одна непонятность в этой истории — отчего он ударился в бега, когда ему вот-вот должны были отдать заработанное.

В: Его посвятили в те же тонкости, как вас?

О: Он знал лишь, что нам предстоит путешествие под вымышленными именами. О делах сердечных мы умолчали.

В: Уговаривать его не пришлось?

О: Ничуть. Я дал ему слово, что наша затея не заключает в себе никакого злодеяния, и он поверил. Он ведь многим мне обязан.

В: Чем это вы его разодолжили?

О: Я, как уже сказывал, давал ему роли. А когда он лишился места в Дрюри-лейн, выхлопотал ему должность. Случалось — ссужал помалу деньгами.

Он хоть и повеса, но не мошенник.

В: Что за должность вы ему добыли?

О: Кучера у покойной миссис Олдфилд. Но ей пришлось его рассчитать — за пьянство. С тех пор он перебивался из куля в рогожку. То писцом у нотариуса, то мойщиком окон — да Бог весть кем еще. В последнее время портшезы носил. Одно слово, голь перекатная.

В: А по мне, он все-таки мошенник.

О: Главное, сэр, что отведенная роль, по театральному выражению, была ему как раз по фигуре. Он большой охотник выхваляться в дружеской компании. Да и рассказчик лихой, сто историй в кармане носит! Поскольку же человек мистера Бартоломью глух и нем, мы рассудили, что такой сотоварищ, как Джонс, нам и надобен: будет отвлекать на себя внимание честной публики, когда станем останавливаться на ночлег. При всем том он даже во хмелю умеет держать язык на привязи, малый не дурак, а в рассуждении честности не лучше и не хуже прочих.

В: Хорошо. Что вы имеете сообщить о горничной?

О: Забыл сказать: мистер Бартоломью с самого начала предупредил, что она поедет с нами. Но присоединилась она к нам лишь в Стейнсе. Мистер Бартоломью объяснил, мол, это и есть та самая наперсница юной леди, которую прогнали с места за пособничество влюбленным; после чего он увез ее в Лондон и взял над ней попечение, а теперь вот везет к прежней хозяйке. Я поначалу не очень к ней приглядывался. Вижу — обычная горничная, каких много.

В: Он называл ее Луиза? Вы не слышали, чтобы он звал ее иначе?

О: Луиза, сэр. Других имен я не слыхал.

В: Вы не нашли ее чересчур изнеженной и спесивой для таковой должности?

О: Отнюдь нет, сэр. Напротив, молчунья и скромница.

В: И недурна собой?

О: Глаза хороши, сэр, личико миловидное. Слова лишнего не проронит, но если заговорит, речь ведет гладко. Почти, можно сказать, красавица, вот только на мой вкус слишком худощавая, щуплая. Надобно добавить, что, какая роль была ей предназначена — это еще одна загадка. То же со слугой.

В: Что вы можете сообщить о последнем?

О: Что ж, сэр, даже не касаясь его природных изъянов, должен признаться, что такого странного слуги я сроду не видывал. Когда он впервые заявился ко мне домой, я бы едва ли узнал в нем слугу, не будь на нем синей ливреи. Взгляд бессмысленный, повадки нимало с его должностью несходные — как будто он никогда не бывал в приличном обществе и не научен почтительности к тем, кто выше его по званию. В продолжение всего пути он ливрею не надевал ни разу, наряжался как простой крестьянский парень.

Только хозяин и горничная ведали, кто он такой, а все прочие верно почитали его за бродягу-ирландца, уж никак не за слугу при джентльмене. Но и это еще ничего, главная странность впереди.

В: О ней — в свой черед. Вернемся к путешествию. Кто из вас начальствовал в пути? Мистер Б.?

О: Дорогу выбирал он, сэр. Бристольская дорога смущала его своим многолюдством, он опасался, как бы опекун не послал в Мальборо или в сам Бристоль своего наблюдателя, чтобы заранее уведомиться от него о нашем приближении. Поэтому сперва мы взяли на юг, как будто имея в мыслях добраться до Эксетера, где мне якобы предстояло уладить одно дело, прежде чем отправиться в Бидефорд к мнимой сестре.

В: Что ваш путь лежит в Бидефорд, он известил вас при самом начале путешествия?

О: Да. Что же до прочего, он признался, что еще ни разу не имел нужды прибегать к притворству, а посему просил нас, как людей более искусных в таких делах, помогать ему наставлениями. Вот я ему и советовал.

В: Где вы с ним соединились?

О: Было решено, что мы с Джонсом за день до отъезда прибудем экипажем в Хаунслоу и заночуем в «Быке».

В: За день — то есть апреля двадцать пятого?

О: Да. Там нас должны были дожидаться кони, а на рассвете нам надлежало отправиться по дороге в Стейнс с намерением соединиться там с мистером Бартоломью и его человеком и горничной. Так оно и вышло. Мы повстречали их на подъездах к городу.

В: Каким путем они туда добрались?

О: Ума не приложу, сэр. Я в это не входил. Может быть, они ночевали в Стейнсе и выехали нам навстречу. Едучи уже все вместе, мы миновали Стейнс без остановок.

В: При встрече не произошло ничего достойного замечания?

О: Нет, сэр. Сказать по правде, мы тронулись в путь с легким сердцем, как бы предвкушая удачный исход.

В: Деньги вам заплатили вперед?

О: Я получил задаток — за себя и за Джонса. Мне предстояли дорожные расходы.

В: Сколько?

О: На мою долю — десять гиней, Джонсу — одна. Золотом.

В: А остальное?

О: Остаток был мне выдан при расставании, в последний день, в виде векселя. По нему я и получил причитаемое.

В: У кого?

О: У мистера Бэрроу с Ломбард-стрит.

В: Торговца, ведущего дела в России?

О: У него.

В: Что же, в путь так в путь. Только, избавьте меня от ваших мелочных отступлений. Расскажите в подробностях, как вы уведали, что мистер Бартоломью не тот, за кого выдает себя.

О: Подозрения, сэр, не замедлили явиться. И часа не прошло, как мы тронулись в путь, а я уже почуял, что дело нечисто. Мы с Джонсом, который вел вьючную лошадь, поотстали, и он шепнул, что имеет мне нечто сообщить, но если разговор этот не ко времени, то пусть я его оборву. Я велел ему говорить. Тогда он взглянул на девушку, сидевшую за спиною Дика, и молвил:

«Мне сдается, мистер Лейси, что я уже встречал эту девицу, и вовсе она не горничная. Вовсе даже ничего похожего». А видел он ее два или три месяца назад входившей в публичный дом за Сент-Джеймсским парком, который у черни зовется «заведение мамаши Клейборн». Бывший с Джонсом приятель рассказал, что девица эта, да простится мне это низкое выражение, — самый лакомый кусочек во всем заведении. Вообразите мое изумление, сэр. Я к нему приступаю: не обознался ли? На что он ответствовал, что видел ее мельком, причем при свете факела, а потому ручаться не может, однако же сходство разительное. Сказать по чести, мистер Аскью, я не знал, что и думать. Мне известно, какую уйму денег огребают подобные твари и их хозяйки. Я слыхал, что, если иной распутник попадет к такой, как Клейборниха, в особую милость, ему дозволяется на ночь забирать девку к себе, но чтобы хозяйка отпустила ее в столь дальнее путешествие, уж этому я никак не поверю. И какой ей расчет? Как прикажете это понимать? Что мистер Бартоломью вероломно меня обманул? Не хотелось думать о нем худо. И может ли статься, чтобы такая заведомая шлюха — если это впрямь она — соблазнилась местом горничной? Коротко говоря, я уверил Джонса, что он обознался, и все же просил, буде представится случай, завести с девицей разговор в надежде выведать еще что-нибудь.

В: Джонс не сказывал, как звали девицу из борделя?

О: Имени ее он не знал. Но завсегдатаи величали ее Квакерша.

В: Откуда такое прозвище?

О: Это за ее умение ловко разыгрывать недотрогу, чтобы пуще разохотить сластолюбцев.

В: Она и наряжалась сообразно?

О: Боюсь, что так, сэр.

В: Джонс говорил с ней, как вы ему присоветовали?

О: В тот же день, сэр. Однако добился немногого. Только и узнал, что она родом из Бристоля и ждет не дождется вновь увидеть свою госпожу.

В: Стало быть, ложная подоплека была ей ведома?

О: Да, но когда Джонс попытался развязать ей язык, ничего не вышло. Она отговаривалась тем, что мистер Б. велел ей помалкивать. Джонс сказывал, отвечала она тихим голосом, все больше «да» или «нет», а то и просто кивала головой. Все конфузилась. Тут-то его и взяло сомнение, не ошибся ли он: тем, к которым он ее сперва причислил, робость не сродна. Словом, сэр, наши первые подозрения улеглись.

В: Вы говорили о них мистеру Б.?

О: Вначале — нет, сэр. Только при расставании, как вы узнаете дальше.

В: Не имел ли он с девушкой разговоров с глазу на глаз? Не усмотрели вы никаких примет тайного между ними сговора?

О: В тот день, сэр, я ничего подобного не видел и не слышал, и после тоже. Всю дорогу он устремлял на нее не больше внимания, чем на ящик или иную кладь, и, надобно заметить, вообще в пути держался особняком. Он не раз просил у меня за это прощения, говоря, что, хоть и не слишком учтиво выставлять себя, как он выразился, угрюмцем-отшельником, однако он уповает на мое снисхождение, ибо мысли его заняты не докучным настоящим, но будущим. Я почел, что такое поведение вполне извинительно для несчастного влюбленного, и не придал ему важности.

В: Он держался так, чтобы не утруждать себя притворством?

О: Теперь и я того же мнения.

В: Значит ли это, что пространных разговоров вы с ним не вели?

О: Только коротко переговаривались, когда ему случалось со мной поравняться. В первый день, помнится, и того не было. Заговаривали о всякой всячине: об окрестных предметах, о конях, о дороге — все в этом роде. Но о цели нашего путешествия — ни разу. Он расспрашивал о моей жизни и готов был без конца слушать мои рассказы о себе, о моем деде, о нашем государе — впрочем, как мне показалось, больше из вежливости, чем из любопытства. Но чем дальше на запад, тем реже он нарушал молчание. Я по природе враг всяких недомолвок, однако наш с ним договор понуждал меня удерживаться от вопросов. Хотя порой ему случалось выговаривать свои заветные мысли. Давеча вы, мистер Аскью, точно угадали, что роль, которую я представлял в «Опере нищих», заключает в себе насмешку над сэром Робертом Уолполом, но верьте слову: в каждом из нас актеров уживаются два человека, на подмостках мы одни, в жизни — совсем иные. Так вот, когда в первый день мы проезжали Бэгшотской и Кемберлийской пустошами <в XVIII в. обе пустоши пользовались дурной славой, поскольку путешественники там часто подвергались нападению разбойников>, я мало что сам не походил на игранного мною Робина Хапугу, но еще и дрожал, как бы не наскочил на нас кто-нибудь из Робиновой братии. Слава Богу, пронесло.

В: Полно, полно, Лейси, это до дела не относится.

О: Позвольте нижайше возразить, сэр. Высказавши такие мысли мистеру Б., я затем с похвалой отозвался о предпринимаемой нынешним правительством политике quieta non movere <не трогать то, что покоится (лат.)>, на что он окинул меня таким взглядом, будто держится иного мнения. Я стал допытываться, что же он думает на этот счет. Он ответствовал, что отдает должное сэру Роберту: он человек распорядительный и подлинно имеет государственный ум — дюжинному политику было бы не под силу снискать одобрение и дворянина-помещика, и горожанина-торговца. Что же до упомянутого мною правила, которое он положил в основу своего управления, то его мистер Бартоломью объявил заблуждением. «Ибо если мир, каким мы его видим, не будет меняться, то откуда в будущем взяться лучшему миру?» — спросил он. И еще спрашивал, не согласен ли я, что по крайности одно из Божиих изволений явлено нам со всей очевидностью: не для того Он дал нам свободу двигаться и выбирать себе путь в безбрежном океане времени, чтобы мы весь свой век простояли на якоре в том порту, где нас соорудили и спустили на воду. А еще как-то заметил, что скоро в мире будут править одни торговцы и их корысть, что политики уже ею прониклись, что, по его словам, «пару недель политик еще может быть честным, но на месяц его честности уже не станет», что в этом и состоит торгашеская философия, которую исповедуют не только мелкие барышники и негоцианты, но и те, кто повыше. При этом он печально улыбнулся и добавил: «В присутствии отца я бы такое высказать не осмелился». На что я ответствовал, что, как ни прискорбно, все отцы желают воспитать детей по своему образу и подобию. На что он сказал: "И так до скончания времен ничего не изменится. Увы, Лейси, мне это хорошо известно. Родительские законы вроде «закона о присяге» <в 1661, 1672 и 1678 гг. парламент принял ряд законов, обязующих всех, кто желает поступить на государственную службу, приносить присягу и причащаться по англиканскому обряду; целью этих законов было не допускать к государственной службе лиц, не исповедующих государственную религию>.

Если же сыну вздумается отцовской воле не подчиниться, жизнь его будет самая незавидная.

В: Что он еще говорил о своем родителе?

О: Больше ничего на память не приходит. Вот разве что при первой нашей встрече сетовал на отцовскую строгость. А в другой раз назвал отца старым дуралеем и прибавил, что старший брат ничуть не лучше. Помянутый же выше разговор он заключил признанием, что, вообще говоря, к политике равнодушен, причем сослался на мнение некого Сондерсона <Сондерсон, Николас (1682-1739) — крупный английский математик; ослеп на первом году жизни>, каковой преподает математику в Кембриджском университете и, должно быть, обучал мистера Бартоломью в бытность его в этом заведении; этот Сондерсон, когда ему сделали вопрос о политике, отвечал, что политика что тучи, скрывающие солнце: больше житейская докука, нежели истина.

В: И мистер Б. пребывал в тех же мыслях?

О: Так мне показалось. И еще он как-то заметил: «Будь свет в три раза меньше, мы бы ничего от этого не потеряли», желая этими словами выразить, что в мире много лишнего — по его, то есть, разумению. Он относил эти слова к вышеназванному ученому джентльмену: тот лишен зрения, однако силою разума почти превозмог свой недуг и, видно, заслужил безмерную любовь и уважение своих учеников.

В: Не высказывался ли мистер Б. о религии, о церкви?

О: Было однажды и такое, сэр, несколько позже. На дороге — или, вернее сказать, при дороге нам повстречался преподобный джентльмен: он был так пьян, что не мог взобраться в седло, и слуга, держа коня под уздцы, дожидался, когда хозяин вновь наберется сил продолжать путь. Каковую сцену мистер Б. оглядел с омерзением и промолвил, что подобные примеры не редкость: мудрено ли, что при таких пастырях и паства сбилась с пути истинного. В воспоследовавшем разговоре он объявил себя ненавистником лицемерия. Господь, по его словам, видел пользу в том, чтобы облечь Свою тайну драгоценными покровами, слуги же Его этими покровами слишком часто застят глаза своим чадам, обрекая их на невежество и вздорные суеверия.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28