Передний, самый опасный выступ этого клина занимали дивизии кавалерийской группы генерала Доватора и дивизия генерала Панфилова.
      Первый эскадрон осиповского полка под командованием "нежнейшего тихони", как называл Осипов лейтенанта Рогозина, занимал оборону западнее деревни Сычи. Слева, глубоко зарывшись в землю, расположился эскадрон Биктяшева. Справа оборонялся третий эскадрон; командовал им лейтенант Орлов. Четвертый эскадрон находился в резерве. Здесь командиром был недавно прибывший в полк старший лейтенант Кондрат Шевчук - красивый саженный детина угрюмейшего вида, с серебряной шашкой, полученной им на кавалерийском состязании. Доватор сообщал в записке, адресованной Осипову:
      "Шевчука знаю по Дальнему Востоку. Служил у меня в дивизионе старшиной. Я же рекомендовал его в партию. Дисциплина у парня железная. Отменный строевик и рубака. Получил призовую шашку. Имей в виду: упрям, как истый запорожец, и горяч. Из-за упрямства и вспыльчивости может полезть в пекло. Обламывать надо. Только смотри не перегни. С таким надо осторожно. Полагаю, что обойдется. Эскадрон ему дать можно. Посмотришь, каков будет в деле. Думаю, эскадронный из него выйдет хороший. Не понравится, откомандируй обратно. У меня найдется еще место".
      Приняв командование эскадроном, Шевчук сразу же приобрел себе среди командного состава прозвание "мудреца". Первое, что бросилось в глаза, это его конь белой как снег масти. Приехал он на нем из штаба дивизии. Ничего в этом коне завидного не было, однако, препоручая его коноводу Симакову, эскадронный многозначительно сказал:
      - Береги.
      - Уж очень он блестит, товарищ старший лейтенант, - заявил Симаков.
      - Генерал Скобелев тоже на белом коне воевал...
      В первый же день знакомства с командирами взводов Шевчук рассказал им свою биографию и от них потребовал того же.
      За политрука в эскадроне был младший лейтенант Вася Рябинин. Знакомство с новым командиром произошло при следующих обстоятельствах.
      Подходя к хате, где помещался политрук, Шевчук услышал звуки гармошки. Отчаянно перевирая мелодию, кто-то наигрывал "Синий платочек". Постучав, Шевчук прислушался. Из комнаты не отзывались. Немного подождав, Шевчук открыл дверь. Посреди комнаты на стуле, спиной к двери, сидел черноголовый военный с баяном в руках. По перекрещенным на полушубке ремням и пистолету Шевчук угадал в нем командира. Напротив него, прямо на полу, не спуская с баяна глаз, в сбитой к уху шапке, на корточках сидел мальчишка лет девяти в новых кавалерийских брюках и в такой же гимнастерке, подпоясанной кавказским ремешком.
      Увлеченный своим занятием, гармонист повернул голову, взглянул на незнакомого командира, приподнялся со стула, не выпуская из рук баяна. Широкоскулое, совсем еще молодое лицо его застыло в растерянной улыбке.
      Сняв с плеча ремень, он передал баян пареньку:
      - Смотри не урони. Да не растягивай тут. В баню иди, там тепло. Все гармонисты ходят учиться играть в баню.
      - В бане черти помогают, - вставил Шевчук.
      - Нету там чертей, - обидчиво заметил мальчуган, - сегодня бойцы мылись. И вовсе чертей не бывает. Не пугайте!
      - Ишь ты, герой!
      Шевчук, протянув руку, нахлобучил мальчику шапку на глаза и весело рассмеялся.
      Мальчик, поставив на пол баян, поправил на голове шапку, восторженно поглядел на серебряную шашку и, дотронувшись до ножен, со вздохом проговорил:
      - Эх, какая!
      - Чем могу служить, товарищ старший лейтенант? - спросил черноголовый военный, тоже не без интереса разглядывая ловко сидевшую на крупных плечах прибывшего венгерку и кожаные леи на брюках.
      - Мне нужен политрук Рябинин.
      - Политрука как такового нет. Есть младший лейтенант Рябинин, исполняющий обязанности политрука. Это я. Будем знакомы.
      Рябинин крепко пожал руку Шевчуку и придвинул стул.
      - Так, значит, вы Рябинин? - переспросил Шевчук, садясь на стул. Добре. А я назначен в ваш эскадрон командиром. Давно политруком?
      - Около месяца, - охотно ответил Рябинин. - Был командиром взвода. Политрука ранили, комиссар меня назначил. Ничего, воюем... - Достав из кармана газету, Рябинин оторвал кусок и предложил Шевчуку.
      Поблагодарив, тот вытащил из кармана трубку с замысловатой резьбой и закурил. Сильно затянувшись душистым табаком, Шевчук со знанием дела начал расспрашивать Рябинина о состоянии эскадрона.
      - Народ боевой. Кони справные. Недавно перековали... - односложно отвечал Рябинин. В душе он думал: "Службу знает, это уже добро". И радовался, что новый командир будет не хуже прежнего.
      Тут же, ничуть не смущаясь, рассказал он о своем пристрастии к музыке, о том, что играет на рояле, на скрипке, а сейчас непременно хочет выучиться на баяне. "Ну и шел бы в музыкантскую команду", - удивляясь легкомысленности Рябинина, подумал Шевчук.
      Выходя из хаты, он услышал, как Рябинин сказал:
      - Петя, где баян?
      На другой день, доложив комиссару Абашкину о приеме эскадрона, Шевчук как бы вскользь заметил:
      - Вот политрука надо бы...
      - Какого политрука? - опросил Абашкин.
      - В эскадрон ко мне.
      - У вас политрук есть, Рябинин.
      Абашкин медленно поднял от стола голову и взглянул на Шевчука.
      Тот, не согнав с лица насмешливой улыбки и не смягчив иронии, проговорил:
      - Из него, товарищ комиссар, политработник вряд ли получится... Сильно музыкой увлекается. Да хоть бы играл как следует, а то скрипит, що бричка неподмазанная.
      - Молодой, поэтому и увлекается. Вы постарше его, больше в армии служите, помогите. С какого года в партии? С тридцать пятого? Вот и отлично. Поправляйте, где надо. Отругайте за дело. Без церемоний. Я всегда поддержу, можете быть уверены. Но только помните: надо все это делать тактично.
      Абашкин старался говорить просто, но с предельной ясностью, чувствуя, что к этому великану нужен особый подход и особая мерка. Смело подбирая слова, он не выбрасывал их, а точно ввинчивал, сопровождая энергичным движением головы и цепким, требовательным взглядом.
      Шевчук сразу это почувствовал и понемногу начал всерьез стыдиться своей чрезмерной поспешности, с которой он завел речь о политруке Рябинине. После того как ушел Шевчук, Абашкин вызвал Рябинина.
      - Получили нового командира - и скорей на баяне пиликать? Ай-ай, как не стыдно, а еще политрук...
      - Честное слово, товарищ комиссар, никогда больше не возьму в руки баян, - выпалил ошеломленный и смущенный Рябинин.
      Абашкин рассмеялся и примиряюще сказал:
      - Вот что, дружок: чтобы жить у меня с эскадронным душа в душу! И, кроме всего прочего, приказываю: выучиться играть на баяне по-настоящему. Тогда любой командир полюбит, а Шевчук непременно. Это я тебе говорю наверняка!..
      Абашкин, улыбаясь, наклонился к Рябинину и вполголоса, с заговорщицким выражением на лице, продолжал:
      - Гармонь, да еще в хороших руках, большая сила! Если решил изучить какое-нибудь дело, то изучи его до конца! Уж растяни мехи так, чтобы у слушателей дух захватило и своя душа пела!
      В дверь постучали. Согнувшись, вошел начальник политотдела Уваров. Едва не доставая верхушкой серого башлыка потолок, прошел на середину комнаты. Поздоровавшись с Абашкиным и Рябининым, он молодым быстрым движением размотал на шее башлык, сбросил с плеч бурку и стал рассказывать историю, случившуюся с приехавшими в соединение артистами.
      Артистов вез связист Савва Голенищев на трофейной автомашине, которую он несколько дней чинил, смазывал и решил, наконец, использовать. Выехал он на железнодорожную станцию за имуществом связи, однако груза там не оказалось, и его уговорили доставить другой "груз" - московских артистов... Поехали... Сначала, пока ехали по Волоколамскому шоссе, все шло отлично. Но от деревни Малые Рамешки надо было свернуть на проселочную дорогу и проехать еще километров двадцать лесом среди множества колесных следов от машин и бричек. Было еще светло, и гости с интересом обозревали зимний подмосковный пейзаж, вдыхали довольно-таки прохладный воздух, не подозревая, что их водитель маршрут знает не очень твердо. Перед этим штаб соединения передислоцировался, о чем Савва не имел ни малейшего представления...
      Вдруг машина застопорилась и остановилась, при этом так неожиданно и резко, что женщины и даже некоторые из мужчин вскрикнули. Оказалось, что Голенищев завез их на какие-то старые артиллерийские позиции. Поняв свою ошибку, Савва дал задний ход, но тут выяснилось, что "Бенц", как называл он свою автомашину, отремонтирован не так уж блестяще и назад не катится. Развернуться же нормально не было возможности: кругом густейший лес, деревья толщиной в два-три обхвата. Пришлось работникам искусства вылезать из машины и толкать ее руками. Начало смеркаться. На небе появились звездочки, что предвещало добрый морозец. Гости были одеты очень легко. Мороз усиливался. С "Бенцем" начались самые удивительные приключения. То он зловеще пыхтел, то давал такие выхлопы, точно из винтовки стрелял, заставляя людей шарахаться в стороны.
      Первый сигнал "бедствия" подала известная актриса Р. Она перестала чувствовать, есть ли у нее ноги. Савва, подумав немного, снял свои чудовищного размера, с загнутыми носками валенки и надел их на миниатюрные ножки актрисы. После трех последующих километров другой гостье он отдал полушубок, комику, несмотря на его протесты, навязал телогрейку, сам же он остался в одной гимнастерке. Баяниста, чтобы окончательно не заморозить, пришлось оставить у саперов соседней пехотной части. Теперь саперы завладели им и увезли куда-то в гости.
      - Концерт срывается, - продолжал Уваров. - Нет ли у вас подходящего гармониста?
      - Только сейчас говорил Рябинину: "Учись играть на баяне, учись" вот и пригодилось бы! - сказал Абашкин.
      - Пробую... Да время такое... - пряча глаза, несмело проговорил Рябинин.
      - Кто захочет, всегда найдет время, - возразил Уваров. - А баян есть?
      - Инструмент отличный! Тульский, стобасовый!
      - А ну-ка, принесите, посмотрим! - приказал начальник политотдела.
      - Товарищ полковой комиссар, да я плохо играю!
      - Тащи, тащи, не скромничай, - сказал Абашкин.
      Принесли баян. Рябинин, играя, смущался, робел, путался и перевирал мелодии.
      - Хороший баян. Разреши-ка, я попробую...
      Уваров, улыбаясь, поставил баян себе на колени и, склонив голову, ловко владея пальцами, взял хроматическую гамму.
      Рябинин, неплохо знавший музыку, почувствовал, что баян находится в умелых руках. Уваров заиграл марш "Перекоп", составленный из мелодий многих известных революционных песен. Они напомнили грозное время гражданской войны. Вот слышатся призывные звуки сигнала к наступлению, тревожные мелодии кавалерийской трубы... Пальцы Уварова легонько пробегают по ладам, кажется, что вокруг начинают перестукивать копыта, звенят колечки трензелей...
      - Вот как надо играть! - многозначительно посматривая на молодого политрука, проговорил Абашкин.
      Но Рябинин как будто не слышит его голоса. Ему кажется, что он не в подмосковной колхозной избе, а где-то на Сиваше форсирует пролив и атакует врангелевцев.
      Уваров отложил в сторону баян и потянулся за папиросой. Прикуривая, он низко наклонил голову. Рябинин только сейчас заметил седину на его виске и синий рубец выше уха.
      - Давно не играл, а вот не разучился, - сказал Уваров задумчиво. - У меня вся семья увлекается музыкой, два сына и дочка. Организовали свой домашний самодеятельный оркестр.
      - Музыка! - взмахнув руками, горячо заговорил Рябинин. - Мне кажется, что только хорошие люди по-настоящему могут понимать музыку!
      - Не всегда так, - возразил Уваров. - Встречаются большие знатоки музыки с самым черствым сердцем. Хорошие люди определяются не по музыкальным способностям, а по их отношению к своему человеческому долгу... Я вчера говорил с пленным немецким полковником. Он считает себя высокообразованным человеком, знает французский и английский языки, обожает, как он говорит, музыку, но, даже будучи в плену, пытается бить своего денщика... Самым порядочным человеком в Германии считает Круппа. Я его спросил: что он считает причиной войны между Германией и Советским Союзом? Он мне ответил: "У гитлеровцев самые благие намерения помочь русским культурно развиваться". Ведь немцы, как он выразился, добрые люди, и при этом упомянул, что они хорошие музыканты... Попадись-ка в лапы такому музыковеду, он тебе привьет культуру...
      Уходя, Уваров посоветовал Абашкину и Рябинину почаще напоминать бойцам, что собой представляет фашистская "культура" и "новый порядок".
      Участок, занимаемый полком Осипова, в полосе обороны дивизии считался самым ответственным. Сосед слева, кавполк соединения Медникова, за последнее время в одной из частных операций отбросил немцев на запад и достиг реки Руза. Подкрепленный свежими силами, полк прочно занял оборону по ее восточному берегу.
      Правый сосед (кавполк Бойкова) имел впереди заболоченную лесистую местность и фланг дивизии генерала Панфилова.
      Участок Осипова, начинавшийся под селом Верхне-Слезнево, глубоко вклинивался в оборону противника. Река здесь резко поворачивала на запад, затем, круто меняя направление, уходила на восток, образовывая подкову. Западный берег в этом месте представлял собой холмистую, поросшую лесом возвышенность и всецело господствовал над восточным, совершенно открытым берегом, от которого сразу же начиналась луговая низина, а за ней чистое, открытое поле.
      Выехав вместе с начальником штаба и командирами эскадронов на рекогносцировку местности, Осипов остановился у опушки леса. Едва всадники показались между кустов, как тотчас же были обстреляны противником из минометов и орудий. Углубившись немного в лес, Осипов приказал спешиться и скрытно вывел командиров на край леса.
      За речкой между нарядных, в золотом осеннем уборе берез вспыхивали блестки выстрелов. В окулярах бинокля Осипов видел мелькавшие фигурки немецких солдат. По косогору проехала, исчезая за деревьями, груженная лесом бричка. Опустив на грудь бинокль, Осипов присел на колено и сделал отметку на карте. Снова поднялся, поставив ногу на сваленное дерево, и, приложившись к биноклю, отрывисто сказал:
      - Обзор что надо!
      - Зато позиция никуда не годится, - вставил майор Почибут, которого повысили в звании одновременно с Осиповым.
      Командиры, вглядываясь в сторону противника, шелестя картами, напряженно молчали. Всем было ясно, что противник, используя лес и холмистую, господствующую над рекой высоту, устанавливает орудия и пристреливается к выступу леса, прикрывая огнем всю котловину. Мало того, расположенное на высотах восточного берега Рузы село Нелидово создало для противника естественное укрытие на случай переправы через реку.
      Посвистывая, пролетел снаряд и разорвался где-то неподалеку. Стоявший рядом с начальником штаба лейтенант Рогозин вытер ладонью краснощекое, обветренное лицо, склонив голову над картой, и, отойдя в сторонку, присел на пень. Командир второго эскадрона Сергей Орлов, дернув за рукав командира батареи лейтенанта Ченцова, подмигнул в сторону Рогозина.
      - Решает судьбу битвы... - шепнул ему на ухо Ченцов.
      Ченцов был веселый и бесшабашный парень, но артиллерийское дело знал отлично. За это ему и прощалось многое.
      Шевчук, согнувшись, заглядывал в карту через плечо командира полка, ежеминутно посасывая зажатую в огромном кулаке трубку.
      Осипов, обернувшись, посмотрел на него снизу вверх и, улыбнувшись прищуренными глазами, насмешливо проговорил:
      - Ты, брат, около меня не маячь: снаряд пригласишь...
      - Рукой поймаю и назад кину... - отшутился Шевчук.
      - Что ты скажешь насчет позиции, старший лейтенант Шевчук? Только короче.
      Осипов присел на сваленное дерево и развернул на коленях карту.
      - Немирово оборонять трудно. Стоит посередь поля, як парус на озере. Здесь, - Шевчук топнул по мерзлой земле ногой, - тоже нельзя строить оборону. Опушка леса... Обстреливать будет крепко.
      - Что предлагаешь? - настойчиво посматривая на него, спросил подполковник.
      - Що я предлагаю... - Шевчук помял в руках карту, пыхнул трубкой и тяжело передохнул: - Атаковать Верхне-Слезнево вместе с пехотой и выровнять левый фланг.
      Сидевший на пне Рогозин фыркнул. Обернувшись к нему, командиры сдержанно засмеялись. Оглянулся и Осипов.
      - Ты чего там, Рогозин?
      После волоколамских боев командир полка относился к нему с уважением. Но сейчас поведение молодого командира эскадрона ему не понравилось.
      - Иди сюда ближе. Мы обсуждаем позицию, а ты отошел в сторону и не слушаешь.
      Рогозин, вытянувшись, бойко ответил:
      - Я слушал, товарищ подполковник, и сам думал...
      - Что ж надумал?
      - Я надумал строить оборону вдоль лесного дефиле, немного отступив от края, начинать от центра...
      - Почему? - косясь на Осипова, спросил Почибут.
      - Меньшая поражаемость будет, и танки противника все на виду!
      Рогозин говорил убедительно, словно видел эти танки и готовился бить их.
      - В конце просеки пушки укрыть в капониры. Все дефиле будем простреливать кинжальным огнем!
      - Как ты думаешь, начальник штаба?
      Осипов хитро улыбнулся, достал портсигар и протянул Рогозину.
      - Закуривай...
      - Спасибо, товарищ подполковник, не выучился.
      - Ах да, ты ведь мещерский старовер. Я и забыл... А ты что думаешь, майор Почибут?
      - Мысль, достойная уважения, - ответил Почибут, с ухмылкой потирая руки, стывшие на холоде после ранения.
      - Правильная мысль, - подтвердил Осипов.
      - Предложение старшего лейтенанта тоже верное! - неожиданно вставил Рогозин, взглянув на Шевчука, и нерешительно добавил: - Только я думаю: сил у нас пока маловато.
      - Накопим, - глубоко вздохнув, проговорил Осипов. - Ну, а раз ты предлагаешь строить оборону в этом проходе, сегодня же начинай. Пушки Ченцова все отдаю тебе. Приедем в Сычи, приходи за приказом. Там еще кое-что уточним.
      - Вы всерьез думаете строить оборону вдоль просеки? - спросил у Осипова майор Почибут, когда они приехали в штаб.
      - Немножечко иначе... - усмехаясь, ответил Антон Петрович. Он развернул карту и, водя по ней согнутым пальцем, стал показывать во всех деталях намеченную оборону. - Смотри: по этой просеке идет дорога на Данилково. Немцы, надо полагать, не оставят ее без внимания, так или нет?
      - Не исключено, - подтвердил Почибут.
      - Ясно! И в нашу прореху полезут непременно. Больше им нет выхода. Дефиле широкое и удобопроходимое для танков. Если они им овладеют, нам будет очень худо. Придется его крепко минировать и в самом конце устанавливать пушки. На дорогу Немирово - Данилково - заставу от эскадрона Орлова. Рогозин - в центре, слева - Биктяшев. Шевчук - в резерве. Вот и все.
      - А план Рогозина?
      - Что план Рогозина? Смелый план, но он не учел данилковскую просеку. Затылок подставляет. Там немцы могут пехоту двинуть. А ее-то и надо в засаду подловить.
      - Почему же вы Рогозина на месте не поправили?
      Почибут, как опытный штабной командир, давно оценил всю обстановку, но не понимал снисходительного отношения Осипова к молодому командиру.
      - Вот он придет сюда, мы его здесь и поправим. А там нельзя было. Зачем лишать человека инициативы? Да и план его мне нравится. А засаду мы там все-таки посадим. Главное, хорошо говорил, с огоньком. Танки пропустить и сбоку кинжальным огнем! Здорово! Из него, честное слово, вот посмотришь, добрый выйдет комэскадрона. Раз человек думает, мыслит творчески - значит, у него есть способности. Надо только вовремя его поправить, указать на ошибку. А ведь каждый думает по-своему: один так, другой эдак. Ко всему надо прислушиваться. Мысль не новая, но мы часто забываем ее. И со мной это бывало, нечего греха таить. Я вот присматриваюсь к командирам и все время думаю, кто на какое дело способен, кому и что можно доверить. Скажем, тот же Рогозин. Он хорош в обороне, будет драться до последнего, но нельзя его пускать на марше в головную походную заставу. Неизвестное действует на него очень сильно и вызывает психологическую напряженность. Он будет обдумывать всевозможные варианты встречи с воображаемым противником, а при столкновении может забыть отдать команду спешиться, как это было под Крюковом. Не умеет еще руководить своей волей. Для ГПЗ*, чтоб ты знал, лучше Орлова нет. Осторожен, хитер и смел, да и опыта больше. Биктяшев, мастер засады, любит внезапность, при наступлении быстрей его никто не продвигается, но слишком бывает суетлив, мечется, горячится. А это не всегда хорошо кончается. - Осипов умолк, заложив руки за спину, прошелся из угла в угол.
      _______________
      * Г П З - головная походная застава.
      - Что вы думаете о старшем лейтенанте Шевчуке?
      - Шевчуке?
      Остановившись посреди комнаты, Антон Петрович плотно сжал губы и задумался.
      - Этот, пожалуй... - И, вспомнив записку Доватора и высказанное Шевчуком решение, подумал: "Эх, людей маловато, пушек бы да десяток танков!" - и, поймав устремленный на него взгляд начальника штаба, веско добавил: - Этот как глыба: ударь - искры брызнут...
      ГЛАВА 9
      В боях под Москвой наступило временное затишье. Рано утром генерал Доватор был неожиданно вызван в штаб армии. В приемной командарма к нему подошел небольшого роста средних лет человек в форме генерал-майора.
      - Здравствуй, соседушка! - сказал он, протянув Доватору руку.
      Лицо его с резко выдающимися скулами, несмотря на утомленный вид, было приветливым и ласковым. Это был прославленный генерал Панфилов, командир дивизии, сосед Доватора на правом фланге.
      Доватор, взяв Панфилова за локоть, повел его к окну, шутливо выговаривая:
      - Браниться сейчас буду, браниться! Что ж это - по-соседски? Обещал, а не появляешься!
      - Не мог, Лев Михайлович! Совсем однажды собрался, белье приготовил, веник березовый... Ну, думаю, попарюсь... - Панфилов весело прищурил глаза и улыбнулся. - А тут немцы, как назло, такой душ устроили!
      - Знаю, знаю. Жарко было.
      - Земля трескалась! Мои разведчики обера притащили, командира штурмовой роты. Хлыщ такой. Говорит: "Москва окружена. Мы скоро будем в Кремле". А пока, видите ли, наш батальон, расположенный на высоте, мешает их наблюдателям, так они решили прогнать его... Я сначала маленько пострелял, а потом велел пропустить их. Ну, а заманив к себе, мы с твоим комдивом отрезали им отход и... Впрочем, остальное тебе известно... Молчат пока. Это перед бурей.
      Поблескивая из-под густых бровей умными, спокойными глазами, Панфилов начал анализировать обстановку, подчеркивая сложность положения в центре расположения армии.
      - Меня вызвали и говорят: "Приготовься отбивать атаки". А я всегда готов наступать. Немножко, говорю, резервов Подбросьте. Нет, отвечают, насчет резервов пока подождите. Есть сведения, что на нашем участке у врага действуют семь танковых дивизий и авиационный корпус. Как будем бить фашистов, генерал Доватор?
      - Всем народом, - перехватывая цепкий, пристальный взгляд Панфилова, ответил Доватор. - Кто говорит, что у нас резервов нет? А Сибирь, Волга, Средняя Азия? Силища!
      - Да, но и фронт у нас велик! В том-то и секрет, чтобы умно распределить и использовать резервы. А вот некоторые говорят, что, пока союзники не начнут военных действий, мы сможем вести только оборонительную войну, - усмехнувшись, проговорил Панфилов, искоса посматривая на начинавшего горячиться Доватора. Он уже покусывал губы и мял темляк шашки.
      - Это что ж? К весне завести огороды под Москвой, петрушку выращивать, огурчики? Как французы на линии Мажино? - отчеканивая каждое слово, проговорил Доватор.
      Панфилов с улыбкой посмотрел на него. Этот молодой, горячий кавалерийский генерал нравился ему.
      - Вздор! Русские войска никогда не отсиживались, - горячо продолжал Доватор. - И никогда ни на кого не надеялись. Никакой заморский сосед защищать Москву не придет. Союзники сначала дали Гитлеру сломить Австрию, потом Чехословакию, а когда он пошел на Польшу, спрятались за линию Мажино. Может, мол, он с русскими сцепится, а мы пока отсидимся. Не вышло! Французские укрепления Гитлер объехал на танках через Бельгию и пожаловал прямо в Париж. А теперь заморские политики сидят небось на островах и в подзорную трубу посматривают: прихлопнет Гитлер Москву или нет. Только они забыли, что Советский Союз непобедим и у фашистов силенок не хватит, чтоб взять Москву. Нам сейчас тяжело, это верно, но в семнадцатом году было еще тяжелее. Выдержали. Выдержим и сейчас. Только не сидеть надо, не отсиживаться! Я вот прошусь... тылы немецкие тревожить. Попутал бы генералу Гютнеру его козыри. Да не пускают!
      Доватор помолчал и, подмигнув Панфилову, добавил:
      - А если я решу ночной ударчик сделать, поддержишь? План у меня разработан, передан командарму. Может, за тем и вызвали?
      - Об этом вот с кем поговорить нужно. - Панфилов указал глазами на подходящего к ним члена Военного совета Алексея Андреевича Лобачева. - Я слышал, ему эта операция нравится, - и он кивнул головой. В этом движении Доватор уловил прямое обещание поддержки.
      - Вы мне очень нужны, генерал Доватор. Очень! - мягким и звучным голосом проговорил Лобачев.
      - Слушаю вас, товарищ бригадный комиссар!
      Доватор, подтянувшись, слегка пристукнул шпорами.
      - Я ознакомился с оперативным планом предлагаемой вами операции. Одобряю. Хорошо придумано. Дельно и остроумно. Сейчас имеется много благоприятных случаев показать свое полководческое искусство.
      Лобачев внимательно посмотрел на Доватора и одобрительно улыбнулся. По лицу Доватора разлилась радость.
      - Вы, Лев Михайлович, именинник, - продолжал Лобачев. - Вам надо быстро подготовиться...
      - У меня все готово, товарищ бригадный комиссар!
      - Ну, к этому вы не можете быть готовы, - возразил Лобачев и как бы подчеркнул серьезность своего довода решительным взмахом руки.
      Доватор почувствовал, что член Военного совета сейчас скажет что-то значительное и необыкновенно важное.
      - Вы готовы к предстоящей операции, - отчеканивая каждое слово, продолжал Лобачев. - Но не готовы для участия в московском параде. Вы поведете на парад сводный кавалерийский полк. Должны быть в Москве через два дня.
      Стоявший рядом с Доватором Панфилов поймал рукой его пальцы и крепко сжал их. Доватор почувствовал всю теплоту этого дружеского пожатия.
      - Это великая честь вашим дивизиям, честь их командирам! - Лобачев выжидательно посмотрел на Доватора и, протянув руку, улыбнулся: Поздравляю. Искренне рад. Людям дайте отдохнуть. Не требуйте внешнего лоска и никакого щегольства. Форма обыкновенная, фронтовая: каска, шинель.
      До Волоколамского шоссе Доватор и Панфилов ехали молча. Когда подковы коней звонко застучали по асфальту, Доватор натянул поводья, и высокий конь, стригнув острыми концами ушей, резко взял широкую рысь. Панфилов, надвинув поглубже генеральскую папаху на лоб, пустил своего коня коротким галопом. Сзади, рассыпая подковную дробь, скакали сопровождающие.
      На развилке дорог они въехали в заснеженный лес и остановились. Доватору надо было сворачивать на Шапково. Из придорожного кустарника ветерок гнал на шоссе запах дыма. Стучали топоры и позванивали пилы. Оживленные человеческие голоса, треск валившихся деревьев, гул близкой артиллерийской стрельбы настораживали коней. Взмахивая головами, они беспокойно крутились на месте и требовали повода.
      - Покурим на прощанье, - сказал Панфилов.
      - Да, да, - согласился Доватор и ловко выпрыгнул из седла.
      Подъехавшие коноводы увели лошадей.
      - Парад в Москве. Это будет особенный парад, - снимая теплые кожаные перчатки, проговорил Панфилов тихим голосом. - Этот парад - уверенность в победе. Уверенность в правоте нашего дела. Ты поедешь и услышишь, как забьется на Красной площади могучее сердце. А я его здесь почувствую... Это сердце армии, сердце советского народа, сердце Родины! А когда любишь ее больше жизни, тогда пойдешь на любой подвиг.
      Они помолчали.
      - Ну что ж, Лев Михайлович, - после небольшой паузы продолжал Панфилов. - Пора... А все-таки мы эту операций после праздника проведем. Ты приедешь с обновленной душой. Я это знаю. А сейчас разреши-ка...
      Панфилов, скрипя кожей перчаток, неловко умолк.
      - Разреши перчатки тебе подарить? Это мне, понимаешь, прислали... Очень хорошие перчатки...
      Они обнялись и крепко поцеловались - троекратно, по старому русскому обычаю.
      - Перчатки обязательно на парад надень! - ловя ногой стремя, крикнул Панфилов.
      Когда приехали в Шапково, была уже ночь. Передав коня Сергею, Доватор прошел на квартиру комиссара.
      Шубин сидел перед открытой печкой и помешивал тлеющие угли кочережкой. Отблеск огня освещал его ордена, ромбы на петлицах кителя, широкие согнутые плечи и крупную голову. Услышав голос Доватора, Михаил Павлович поставил кочережку в угол, встал и пошел навстречу.
      - Почему, комиссар, сидишь без огня? - весело, здороваясь, проговорил Доватор.
      - Мечтаю... у камина... "Луна на окнах серебрит узоры, в камине тлеют угольки", - шутливо продекламировал Михаил Павлович.
      Он подошел к столу и зажег лампу.
      - А хорошо эдак помечтать зимним вечерком, хорошо!
      Под ламповым стеклом, потрескивая, разгорался фитиль. Комиссар был немного выше Доватора. Круглая, гладко остриженная голова была посажена на широкие плечи. Спокойным движением больших рук Шубин отодвинул лежавшую на столе объемистую полевую сумку. Посмотрев на Доватора внимательными серыми глазами, он пододвинул стул:
      - Ты раздевайся, хочешь - к печке садись. Ужинать будешь? Новости расскажешь?
      - Новости есть необыкновенные. Ужинать не хочу. У командарма угощался, - вешая на гвоздь бурку, проговорил Доватор.
      - Командарм угостил, поэтому так весело и настроен? А меня командир дивизии, генерал Атланов, такой разведсводкой попотчевал!..