Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Витим Золотой (Роман 2)

ModernLib.Net / История / Федоров Павел Ильич / Витим Золотой (Роман 2) - Чтение (стр. 8)
Автор: Федоров Павел Ильич
Жанр: История

 

 


      - За кого же? - тихо спросил Петр.
      - Неужели не догадались?
      Хмуря широкие, ровные брови, Петр Николаевич, помолчав немного, раздельно проговорил:
      - Вашим мужем никто быть не может, окромя Василия Михайловича. Но теперь, Устинья Игнатьевна, я буду на вас в обиде. Как же так без свадьбы? У нас этак не полагается!
      - А мы давайте две свадьбы сразу сделаем, нашу и вашу, - счастливо улыбаясь, шептала Устя.
      - Вам-то, пожалуй, действительно, поспешить нужно, а у меня трудная песня, Устинья Игнатьевна. Жениться я покамест не собираюсь, да и невесты на примете нет, - всерьез проговорил Лигостаев.
      - Есть невеста, миленький Петр Николаевич, да еще какая невеста!
      - Не надо шутить, - строго сказал Петр.
      - Ни капельки не шучу, дорогой мой! Славная, красивая и давно любит вас. Да знаете вы ее!
      - Несуразное что-то вы говорите, Устинья Игнатьевна, никого я не знаю.
      - Как это не знаете, когда только что вместе приехали? - Лигостаев хотел было попятиться назад, но Устя удержала его. "Что не сможет свершить сам бог, сделает одна женщина", - подумала она с веселым лукавством, не отпуская его руки.
      - Что вы, голубушка, Христос с вами! - растерянно шептал Лигостаев.
      - Любит она вас до смерти!
      - Господи, у меня сегодня такой день!.. - прошептал Петр Николаевич.
      Когда Устя и Петр Николаевич вошли в горенку, Василиса стояла, прижавшись спиной к теплой стенке и затаив дыхание.
      - Василиса! Где ты? - ведя упирающегося Петра Николаевича за руку, позвала Устя. Василиса не откликалась. - Выходи, глупенькая. Гляди, кого я тебе привела. Вы поговорите, а я сбегаю за Василием Михайловичем.
      - Это правда, Васса? - после долгого молчания наконец спросил Петр Николаевич негромко.
      - Да, Петр Николаевич, - смело посмотрев ему в глаза, твердо ответила Василиса.
      Ответ застал его врасплох. Отмахнув от себя папиросный дым, снова спросил с нарастающим волнением:
      - Чем же я тебе так пришелся?
      - Если бы я знала, - склонив голову, ответила она. - Этого никто не может знать. Пришелся по душе - и все тут...
      - И все тут... - медленно покачивая головой, повторил Петр Николаевич. - У тебя раньше-то парень какой-нибудь был? - Вопрос как-то сам по себе сорвался с уст Петра Николаевича. Ему даже стало неловко. Ладно, все это пустяки: был али не был!
      - Нет, такое не пустяк. - Ловя ртом воздух, она схватилась за грудь. - Я уж все расскажу, тут нельзя промолчать! - Она говорила протяжно, полушепотом, словно преодолевая боль.
      Слушая ее краткую исповедь, Лигостаев чувствовал, как тело его пронизывает горячий озноб.
      - А после я удавиться задумала. Осень была, дождик лил. Этап наш в сарае остановился. Я рубашку на ленточки порвала и сплела веревочку. Выбрала местечко в уголышке и решила ночью это сделать. Но Устинья Игнатьевна заметила. Я как помешанная тогда была и все руки ей искусала, а потом вот подружились, и на Тагильский завод нас с ней вместе пригнали, а там уже позже освобождение вышло.
      Ее доверчивый, бесхитростный рассказ потряс Петра Николаевича и окончательно сокрушил ту преграду, за которой хоть и слабенько, но еще маячила его казачья спесь.
      В горенке слышался скрип ветхого стула, который грузно давила крупная фигура Лигостаева.
      - Подойди ко мне, - мягко попросил Петр Николаевич.
      Василиса покорно встала и смущенно оправила смявшуюся на юбке оборку.
      - А ты поближе, - приветливо кивнул он и поманил ее пальцем.
      Она вдруг шагнула вперед, закрыла лицо руками и медленно встала перед ним на колени.
      - Что ты, Васса, что ты! - Петр Николаевич вскочил. - Это зачем еще? Ах ты, глупая! - Он подхватил ее на руки и приподнял. - Видно, уж сам бог послал мне тебя. А уж раз так, если ты согласна, будь женой моей перед богом и людьми!
      Задрожав, она прижалась к нему и совсем сникла. Он усадил ее на низенький сундучок, накрытый какой-то дерюжкой, ласково гладил упругий жгут шелковистой косы и не смог уже справиться с подступившей к горлу спазмой.
      В сенях кто-то сильно хлопнул дверью. Отшвырнув задрожавший полог, в горенку ввалился Микешка, высоко маяча своей нелепо-пестрой папахой. Увидев полуобнявшуюся пару, он ошалело замер меж косяками. При его внезапном появлении они даже не шелохнулись. Микешка понял, что Кунта сказал ему правду. Стащив с головы папаху, покачиваясь на нетвердых ногах, заговорил сбивчиво:
      - Извиняйте, дядя Петр, услыхал я и ушам своим не поверил. А теперь вижу, что и на самом деле... - Микешка запнулся, но тут же, качнув нетрезвой головой, спросил: - Поздравить разрешите, дядя Петр?
      - Ну что ж, валяй, раз пришел, - глухо проговорил Петр Николаевич.
      - Ну, значит, с нареченной, как говорится! Вот ведь какая оказия! Микешка повернулся к Василисе, низко поклонившись, продолжал: - И тебя, Василиса, от всей души поздравляю, и даже очень рад!
      - Спасибо, Микеша, - поднимая на него влажные глаза, ответил Петр Николаевич, удивляясь вольности и чрезмерному многословию гостя.
      Он не знал, что у Микешки день сегодня был тоже особенный.
      Все последние дни Олимпиада сидела у себя в спальне и никуда не выходила. А сегодня вдруг позвала Микешку и объявила, что Доменов исхлопотал для него отсрочку по семейным обстоятельствам. Выйдя от Олимпиады, Микешка забежал к экономке на кухню и выпил косушку водки. Сейчас стоял перед Петром веселый и излишне разговорчивый.
      - Ведь он для меня все равно что отец родной, - говорил он смущенной Василисе. - За ним будешь как за каменной стеной, в обиду ни-ни! Конечно, всякое может быть в семье, там и сноха и прочее...
      Под "прочим" Микешка имел в виду, как встретит это сногсшибательное событие находившийся в полку Гаврюшка, как взглянет на Василису закостенелая каста станичников и коварные и острые на язык станичницы.
      - А тут на днях о вас, дядя Петр, Лимпиада Захаровна спрашивала, даже повидать вас намеревалась, - оживленно и весело продолжал Микешка.
      - Ладно, не распространяйся шибко, а садись, - сухо сказал Петр. Ему не по душе были Микешкины излияния, да и волновали слишком. Сейчас у него не было желания вообще видеть кого-либо, тем более Олимпиаду.
      ...А гости, к великому удивлению Петра, прибывали один за другим. Василиса с беспокойством поглядывала на бедно заставленный стол, где пока сиротливо прижались друг к дружке три граненых стакана и одна колченогая рюмка.
      Принаряженная, располневшая от беременности, пришла Даша и нежно облобызала млеющую от стыда Василису. Явился знаменитый Мурат в своей вишневого цвета рубахе и, щеря белозубый рот, бесцеремонно сел за стол. Почти всей семьей пожаловали Фарсковы, степенно поздоровались и чинно расселись на скамье. Жена старика и сноха держали в руках по свертку, а муж Александры извлек из кармана три бутылки вина.
      Петр Николаевич с недоумением поглядывал на Василису. Она растерянно пожимала плечами и ничего ответить не могла. Решено было позвать одного Василия Михайловича, а тут, по виду незваных гостей, затевалась настоящая свадьба...
      Наконец показались в дверях счастливые и улыбающиеся Устя и Кондрашов. Увидев его, Петр Николаевич вскочил и быстро пошел к нему навстречу. Поздоровавшись, он сразу же вывел Василия Михайловича на двор.
      В темном, безбрежном небе радужно плескались мигающие звезды. За углом землянки похрустывал сеном Ястреб.
      - Так, значит, и сказал, что седлать пора? - присаживаясь на край кошевки, спросил Василий.
      - Именно, Василий Михайлович. Я так понял, что вам скорее надо покинуть наши края, - ответил Петр. - Если нужна моя помощь, я готов. Вот он, конь-то! Сначала можно в аул к Тулегену, а там хоть на край света. Не догонит ни один стражник. Приказывайте.
      - Спасибо, Петр Николаевич. Но, понимаете, ехать мне сейчас нельзя. Чтобы не подвести товарищей, я должен хорошенько спрятать концы, замену подобрать. Сюда прибывает много нового, свежего народа. С ним работать нужно. Спасибо еще раз Захару и передайте, что обо мне беспокоиться не нужно. А вот за вас с радостью сегодня выпью хорошую рюмку водки! За вас и за Василису. А ведь вам повезло, ей-ей, счастливый билетик вытянули!
      - Может быть, Василий Михайлович, - сказал Петр. - Только больно уж все на скорую руку...
      - А это, брат, хорошо! Когда неожиданно, значит, к большому счастью! - воскликнул Василий Михайлович.
      Ястреб обеспокоенно переступил с ноги на ногу и перестал есть. Выбежала Устя, выбранила их и потащила в избу.
      ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
      - Это что же, дорогой товарищ станичник, - пожимая через стол руку Петра, гремел бас Архипа Буланова, - такую из нашей артели девку умыкнуть задумал втихомолку... Негоже!
      - А я, друг, и сам не знаю, как все завернулось, - глухим, напряженным голосом проговорил Петр Николаевич. Сутуля широкие плечи, он сидел в переднем углу, окончательно подавленный неожиданным количеством гостей, и не знал, куда девать глаза и большие, тяжелые руки. Рядом неумело и робко жалась к нему смущенная и растерянная Василиса.
      - Выходит, без меня женили, я на мельнице был? - балагурил Архип.
      - Выходит, так, - подмигнул Василий Михайлович, присаживаясь рядом с Петром.
      - А ты, Михалыч, за него не отвечай, пусть он сам слово скажет.
      - Да уж что тут говорить! - Петр Николаевич покачал головой. Все, что вокруг него сейчас происходило, похоже было на какой-то беспорядочный сон.
      - Учти, товарищ Лигостаев, в рабочую семью берем, - не унимался Архип.
      - Придется. - Непривычное, малознакомое слово "товарищ" прозвучало для Петра как-то особенно сердечно и доброжелательно. Кинув это слово, Буланов будто мостик перебросил через пропасть.
      - А ты, соколица-молодица, тоже себе на уме, - продолжал Архип. - От мужиков нос воротила и вдруг казака отхватила? Подумать только!
      - Скажете тоже... - Наклонив голову, Василиса беспокойно и торопливо мяла в пальцах голубенькую ленточку, вплетенную в тяжелую, светящуюся золотом косу.
      - Все, что надо, я тебе, Васенка, потом скажу, а сейчас подойду и чмокну в щеку и на жениха твоего не погляжу, - улыбнулся Архип.
      - Ты ее, чмокалка, не конфузь, лучше подарочек приготовь, - вмешалась Лукерья и принялась рассаживать в тесной комнате гостей.
      Продолжая шутить, Архип щедро сыпал прибаутками. Даже чинные, строгие лица Фарсковых от шуток Архипа отмякли и потеплели. В свое время у старика была думка женить непутевого Лариошку на Василисе, но жена, присматриваясь к красивой каторжанке, колебалась долго и побаивалась ее острого языка. Шутка сказать, барина кипятком ошпарила! А теперь, глядя на счастливую Василису, Фарскова раскаивалась и жалела, что упустила работящую сноху.
      Кондрашов сидел рядом с Петром и говорил ему:
      - Вы благодарите судьбу, что так хорошо получается! Вы еще молоды, и у вас впереди большая жизнь, а в жизни, кроме всяких прочих человеческих потребностей, нужен еще хороший друг и товарищ!
      - Само собой, Василий Михайлович, - кивал Петр. - Только больно уж все неожиданно, скоропалительно...
      - Э-э, голубчик мой! Вся жизнь скоропалительная, как счастливый сон. Иногда хочется, чтобы сон не кончался, а глядишь, и проснулся... А Василиса Сергеевна золотой человек!
      - За хорошие слова, Василий Михайлович, сердечное тебе спасибо. Верю, да и сам не дите, вижу и чую, какой она человек. Не в этом суть!
      - А в чем? - спросил Кондрашов.
      - Ты знаешь, Василий Михайлович, всего два месяца назад я похоронил жену. Как говорится, в избе еще ладан не выветрился, а в доме уже другая. Неловко как-то.
      - Знаешь что, батенька мои, думаю, что со стороны неба протеста не поступит, а на грешной земле мы уж как-нибудь сами разберемся, - убежденно и веско проговорил Кондрашов.
      - Мы-то, конечно, разберемся, а вот ей, полагаю, трудновато придется.
      - Знай, Петр Николаевич, что счастье тебе не поднесут на серебряном блюде. За него воевать придется.
      - Понимаю и это. Думаю, что в обиду ее не дам. - Петр повернул голову к Василисе и, сжав ей руку, почувствовал, как в ответ задрожали ее пальцы.
      Архип Буланов встал и поднял наполненную рюмку. Все торжественно притихли.
      В настольных лампах тихо дрожали огоньки, мягко освещая раскрасневшееся лицо Василисы и блестящие пуговицы на мундире Петра. Напряженно думая о чем-то своем, он смутно, как в тумане, воспринимал слова Архипа, уловив лишь последнюю фразу.
      - За счастье ваше поднимаю сию радостную чашу, - торжественно говорил Буланов и, дождавшись, когда Василиса и Петр поцеловались, опрокинул рюмку в рот.
      Так началась эта неожиданная свадьба. Перед каждой рюмкой гости кричали "горько", и Петр, заметно хмелея, улыбаясь, все охотнее целовал мягкие, теплые губы Василисы.
      Когда началась пляска, Петр Николаевич, вспомнив о коне, незаметно вылез из-за стола и вышел на улицу. Приисковый поселок давила тихая морозная ночь. Где-то совсем близко за землянкой звонко скрипнул снег, пискливо вздохнул хриплый бас гармошки и тут же испуганно замер. Петр Николаевич подошел к заиндевевшему коню и вдруг как-то сразу отрезвел. Взял из кошевы холодную кошму, накрыл ею зябко дрожавшего Ястреба.
      "Это надо было давно сделать, дурак пьяный!" - выругал он себя и, прочистив заледеневшие ноздри коня, вернулся обратно.
      Василиса встретила его в темных сенцах.
      - Зачем раздетый ходишь? - прошептала она. - Простудишься же!
      - Ничего. Около тебя согреюсь! - засмеялся он и обнял за плечи.
      - Ну не надо, дорогой. Мне сейчас так хорошо, что и не знаю, что теперь будет со мной.
      - Что будет? - Петр судорожно вздохнул. В сознании всплыли разъяренные глаза Стешки, Агафьи Япишкиной и других станичных языкастых бабенок.
      - Сейчас, Васса, уже поздно думать об этом, - проговорил он тихо.
      - Нет, милый, я-то еще долго буду думать.
      - До каких же пор? Покамест к попу не сходим, что ли? - Петр Николаевич умолк. Оставлять здесь Василису ему не хотелось.
      - Нет! Такого у меня даже и на уме нет. Как ты порешишь, так и ладно! - ответила она и покорно прижалась к его плечу.
      - Спасибо, Васса. А я подумал, что ты каешься...
      - Ну что ты!
      - Тогда, Васса, нам пора ехать. А то уже поздно, да и конь совсем застыл, дрожит.
      - Конечно, уже пора. Нельзя такого коня на морозе томить, - торопливо шептала она. - Тебе, наверное, тоже холодно. Пойдем, ты потихоньку одевайся...
      - А ты? Ты разве не собираешься? - глухо спросил он и легонько отстранил ее от себя.
      - Значит, и мне? - все еще не веря всему случившемуся, спрашивала она. - Прямо сейчас же?
      - Ну а как же? - Петр Николаевич взял в ладони горячие щеки и тут же отпустил, добавил кратко: - Скорее собирайся, Васенка, а то еще не сразу выпустят.
      - И то правда, - пробормотала она и неловко прижалась губами к его усам.
      За дверью снова кто-то скрипнул валенками по снегу. Василиса насторожилась.
      - Ты чего? - спросил Петр Николаевич.
      - Весь вечер в окна заглядывают... И чего только им надо? Пойдем. Она решительно потянула Петра в избу. - Мы скоренько, - шепнула она ему на ходу и открыла дверь.
      Однако уехать от подгулявших гостей было не так-то просто. Петр Николаевич пытался объяснить, что застоялся и зябнет конь, что уже поздно, но его даже и слушать не захотели. Вступился было за молодых Кондрашов, но к нему подошел Микешка, взяв за локоть, сказал:
      - Не мешайте, Василий Михалыч, так полагается.
      Сыновья Фарсковы схватили скамью, поставили ее поперек двери и загородили проход. Рядом с Фарсковым на скамейку сели Архип, Микешка и Мурат. Это означало, что нужно платить за невесту выкуп. Зная порядки, Петр Николаевич подал на подносе наполненные водкой рюмки и положил на уголок бумажный рубль.
      Поезжане, как их называют на Урале, вино выпили, а проход освобождать и не думали. Порывшись в кармане, Петр бросил на поднос еще два рубля. Опять никто не сдвинулся с места.
      - Звонкими надо платить, - подсказал кто-то сбоку.
      Но у Петра "звонких" не было. Он неловко топтался посреди избы и не знал, что делать. Выручила Василиса. Она быстро куда-то сбегала и незаметно сунула ему в руку какую-то монету. Даже не посмотрев, что это за деньги, Петр кинул на поднос. Зазвеневшая монета прокатилась по цветному полю залитого водкой подноса и свалилась на бочок. Это был золотой полуимпериал.
      Гости ахнули и загалдели разом:
      - Орел! Орел! К счастью!
      - Решка! - вдруг хрипловато прозвучал одинокий голос старухи Фарсковой.
      Василиса вздрогнула и приникла к Петру. "И зачем я его принесла? подумала она. - Ведь последний был, разъединстаенный, и тот решкой упал. Неужели не будет мне счастья?"
      Архип подбросил на ладони золотой, заговорил как-то необычно сурово и трезво:
      - Щедро торгуешь, жених! Пусть и счастье вам будет богатое, чтобы детей полна горенка и коней целый двор. А теперь, гости расхорошие, кончай базар и айда на покой. А им еще ехать да ехать!
      - Самое верное дело, - подтвердил Василий Михайлович и пошел искать свою шубу.
      - Вот именно! - подхватил Архип. - Давай, жених, налаживай рысака, проводим тебя до околицы. Ведь как-никак, а мы с Василием Михайлычем все-таки посаженые...
      Устя и Даша помогли Василисе собрать в узел не ахти какое приданое. Петр унес сверток и положил в кошевку под переднее сиденье. Лукерья отвела уже одетую невесту в угол и что-то начала шептать ей на ухо. Василиса, покачивая головой, пыталась отмахнуться от подвыпившей бабы.
      Устя взяла Василия под руку, и они тихонько вышли. Микешка держал подведенного к сеням Ястреба. Он пофыркивал и сердито жевал трензеля. Петр Николаевич растряс в кошевке сено и накрыл его кошмой. Морозное небо ярко отсвечивало далекими звездами. За углом снова прохрипела гармошка и резко замерла на густой низкой ноте. Двое высоких парней и толстоногая, закутанная в шаль девка вывернулись из-за стены и встали посреди улицы. Мимо них в полушубке пробежал в своей куцей, облезлой шапке Архип. Пока обряжали невесту в дорогу, он успел сбегать домой. Он подошел к Василию Михайловичу и, незаметно кивнув на парней, прошептал:
      - Туда и обратно меня сопровождали. Весь вечер под окнами толклись. Чуешь?
      - Да, прохладная сегодня ночка, - вслух проговорил Кондрашов.
      Лукерья подвела Василису к Петру.
      Петр усадил женщин в задок на кошму. Туда же к ним прыгнула Устя. Василий Михайлович сел рядом с Петром на козлы, а Архип встал за спинкой на полозья. Простившись с остальными гостями, тронулись.
      - Езжай потише, Петр Николаевич, - попросил Василий и оглянулся. Парни и толстоногая девка с гармошкой засвистели, заулюлюкали и побежали следом тупыми, короткими шажками. Ястреб рвался вперед, и Петр едва сдерживал его на ременных вожжах. Позади пронзительно визжала гармонь.
      - Всю ночь около нашего дома шаландаются, - оглянувшись назад, проговорила Василиса. - И чего только им надобно?
      - Тебя поди норовили украсть, да опоздали, - усмехнулся Архип.
      За поселком снежно сверкала Шиханская степь. Распаренных в тепле гостей обдало ледяным воздухом звездной ночи. Провожающие вылезли из кошевки и начали прощаться.
      Над ближним шиханом повис круглый месяц, брызгая по снежной, серебристой степи мягким, холодноватым светом. Ястреб звучно цокнул подковами, морозно взвизгнули окованные железом полозья, и кошевка стала удаляться и пропадать в сером, снежном вихре.
      ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
      Оставшись один, вечером Сашок сгонял на Урал скотину, напоил ее, набросал корма, поужинал остатками от обеда и, не зная, что дальше делать, стал бродить по опустевшему дому. В доме Лигостаевых было три комнаты, четвертая - светлая и просторная кухня. Одна комната - горница, в которой жили после свадьбы Гаврюша со Степанидой, - в этом году за ненадобностью, а больше всего из-за экономии дров не отапливалась и служила вместо кладовой. Туда складывались ненужные зимой домашние вещи и хранились продукты. Чтобы лишний раз не бегать по морозу в амбар, Степанида держала там запасы муки, крупу, мороженое мясо, рыбу и отруби. Для того чтобы попасть в эту комнату со двора, нужно было пройти через холодные сени в большой коридор. Налево была обитая кошмой дверь, ведущая в кухню, а направо - дверь в пустующую горницу. Остальные комнаты были смежными. Из кухни дверь вела в большую, пятиоконную столовую, рядом с которой была спальня Петра Николаевича. Сейчас ее занимала Степанида. Петр спал в кухне, на самодельных нарах, Сашок - на широкой русской печке.
      Сначала Саньке было приятно чувствовать себя полновластным хозяином этого обширного дома... Он зажег в кухне настольную керосиновую лампу, поел, поиграл маленько с шустрыми белолобыми ягнятами и, вспомнив, что они не кормлены, надел шубенку, вышел во двор и возвратился с длиннохвостой, с белой на лбу звездочкой овцой. Увидев мать, ягнята дробненько застучали копытцами по некрашеному в кухне полу, скакнули к порогу. Подскочив к овце, они бойко и забавно наподдали головенками и присосались к набухшему вымени. К одному из них, который был ростом поменьше и послабее, Сашок присел на корточки и, поглаживая по мягкой курчавой шерсти, приговаривал:
      - Есть захотел, белобашенький? А чего хвостиком виляешь? Сладкое молочко-то небось!
      Ягнята сосали долго. Под конец несколько раз боднули головенками в ослабевшее вымя и отошли в сторонку. Санька взял маленького на руки, потетешкал его, как он это делал с Танюшкой, и, вздохнув, опустил его на пол. Овцу снова увел и запер в хлев. Там беспокойно мычали недоеные коровы. Степанида так и не пришла. Мальчик подумал, подумал и решил сходить за нею. Но, выйдя из ворот, вспомнил нахмуренное Стешкино лицо, неожиданно повернул к воротам Агафьи Япишкиной.
      Окна Агафьиного дома не светились и густо были запушены инеем. Не дойдя до калитки, притопывая подшитыми валенками твердый снег, Санька в нерешительности остановился. На улице пахло дымом. Резкий скрип чьих-то шагов заставил его оглянуться. К нему подходила высокая, в пуховом платке женщина. Из-под длинной меховой шубы Санька увидел белые, обшитые кожей валенки.
      - Ты чего тут ночью мерзнешь? - спросила Олимпиада. Сегодня после долгого уговора ее увез с прииска Роман Шерстобитов. Кутили у Печенеговой, а потом уселись за карточный стол. Она вышла дохнуть свежего родного воздуха и встретила Саньку.
      - Да шел вот... - ответил Санька.
      - Куда шел?
      - К тете Агане.
      - Зачем?
      - А у нас коровы не доены, бурлят...
      - Чьи коровы? Ты у кого живешь?
      - У Лигостаевых, у дяди Пети.
      - У Петра Николаича? - переспросила Олимпиада.
      - Ага.
      - А почему коровы не доены?
      Не желая говорить о ссоре Петра со снохой, Санька сказал, что Стеданида захворала и ушла к матери париться в бане, а Петр Николаевич уехал на прииск и припозднился.
      - Значит, ты один дома?
      - Один.
      Санька повернулся и тихонько пошел к дому. Олимпиада не отставала, продолжая расспрашивать его о житье-бытье лигостаевской семьи. Дойдя до ворот, Санька крутанул металлическое кольцо и вошел в калитку. Она тоже шагнула через деревянный порожек, бойко застучала кожаными каблучками по дощатому крыльцу. Волнуясь, она вошла в избу с ощущением какой-то радости и доброй цели. От привернутого фитиля в кухне стоял полумрак. Вкусно пахло щами и сеном. У порога всполошились ягнята и зацокали копытами. Санька подкрутил фитиль в лампе, и кухня озарилась мягким светом. В хлеву замычали коровы.
      - Бурлят? - стаскивая с руки пуховую перчатку, засмеялась Олимпиада и тут же весело добавила: - Давай, Саня, я их подою!
      - А сумеешь? - глядя на ее темно-рыжую шубу и блестящие на пальцах кольца, недоверчиво спросил он.
      - Еще чего! - Олимпиада сняла с плеч шубу и бросила на кровать. Она накинула Степанидин фартук, опоясалась тесемочкой, подобрала и подоткнула подол длинного платья. Подавляя волнение, взяла на руку ведро, спросила, смирны ли коровы, не лягаются ли.
      - Да нет, тетя Липа, смирнехонькие. А калачика соленого дашь, так все руки оближут.
      - Ты возьми лампу и посвети.
      - Не надо лампу. Там фонарь есть, - бодро отвечал Санька.
      - Значит, Гаврюшка на службе? - когда коровы были подоены и молоко процежено, спросила Олимпиада.
      - С самой осени. Коня ему хорошего купили.
      - Ну, а от Маринки есть какие известия? - Именно о Марине больше всего хотелось знать Олимпиаде. О Петре она старалась не думать, хотя где-то глубоко в душе ее властно тянуло заглянуть в переднюю горницу, где она тогда билась в слезах... - Пишет Марина или нет? - переспросила Олимпиада.
      - Не знаю, - кратко ответил Сашок. Он понимал, что в доме Лигостаевых не любили говорить о Маринке, поэтому решил помалкивать.
      - Тебя не обижают?
      - А за что меня обижать? Я все делаю: назем чищу, скотину пою, за сеном езжу. Я все умею!
      - Ох, какой молодец!
      Не находя места, Олимпиада ходила из угла в угол, стыдясь попросить Саньку, чтобы он взял лампу и показал ей горницу.
      - Ну все же, как ты у них живешь, в работниках, что ли? остановившись посреди кухни, спросила Олимпиада.
      - Да нет же, не нанимался я! - возразил Сашок.
      - Ну а как же? - допытывалась она.
      - А вот так. Прямо после скачек дядя Петр увез и сказал: будешь у нас жить. Вот и живу! Дядя Петр, он вон какой славный!
      - Славный?
      - А то нет? Новые валенки к рождеству скатали, да? Полушубок черный пошили. А к пасхе - сапоги и касторовая фуражка с казачьими брюками.
      - Да нет, конечно! Ах, Санька, Санька! - Олимпиада скрестила руки. Слушай, Сань, давай маленько в горнице посидим, а то здесь ягнятами пахнет...
      - И правда. Мы привыкли. Давно бы сказала.
      Санька взял со стола лампу и понес в горницу. За ним вошла Олимпиада. Она как в тумане увидела старый широколистый фикус, карточки на стене, угол с иконами в блестящих ризах, детскую зыбку и старую деревянную кровать с неприбранной постелью, с целой горой больших подушек в розовых наволочках.
      "Степанидины", - подумала Олимпиада, чувствуя, что ей хочется зарыться лицом в эти подушки и заплакать.
      - Пойдем, Саня, мне уходить пора, - проговорила она.
      - Пойдем так пойдем, - вздохнул Сашок. Ему не хотелось, чтобы она уходила. - Может, молочка хочешь? - предложил он.
      Олимпиада засмеялась, прошла в кухню и потянула за рукав шубу.
      - А у нас толокно есть, - сказал Сашок.
      - И толокна, Санечка, не хочу. - Она медленно натягивала на плечи свою шубу. Идти и сидеть в пьяной компании радости было мало. Ох, с какой охотой осталась бы тут с тихим, бесхитростным Санькой, и толокна бы погрызла, и молочка попила бы!..
      - А ты не боишься один-то? - спросила она.
      - Я не робкий.
      - А вот я, когда была маленькой, так всегда боялась, - надевая перчатки, проговорила она.
      - Боялась? Чего?
      - Боялась, что из-под печки кто-нибудь выскочит и сажей меня вымажет...
      - Смех! - ухмыльнулся Санька.
      - Ну да, смех. Прощай, Сашок. Ты молодецкий парень!
      После ее ухода Сашок взял было книжку - сказки Пушкина и попытался читать, перелистал странички, посмотрел сто раз виденные картинки и отложил книгу в сторону. Поднявшись из-за стола, он вошел зачем-то в темную горницу, потрогал висящую пустую Танюшкину зыбку. Вытянутая пружина тоскливо и грустно заскрипела. Открытая в кухню дверь тускло отсвечивала качающуюся на белой печке тень, похожую на нечто рогатое и жуткое...
      С тревожно заколотившимся сердцем Сашок покинул горницу и плотно закрыл за собой дверь. Спать еще было рано, а делать совсем нечего. Санька взял чурку, построгал ее малость, намереваясь сделать деревянного болванчика, но кухонный нож оказался тупым и резал плохо. Пришлось оставить и эту затею. В это время с печки шумно спрыгнула кошка. Взъерошив шерсть, она пронзительно зашипела и спряталась под нары. Сашок вздрогнул и огляделся. В комнате было неприятно тихо. Слышались ровные вздохи уснувших ягнят и потрескивание фитиля в керосиновой лампе. За окнами кто-то проскрипел на морозе валенками, протяжно, по-волчьи жутко взвыл на цепи рыжий спиридоновский кобель, и снова все стихло. Сашок швырнул болванчика к печке. Деревяшка стукнула и откатилась в сторонку. Санька влез на нары и укрылся старым овчинным тулупом.
      После полуночи во дворе призывно завизжала молодая кобылица, гулко хрустнул за стеной затвердевший снег, и кто-то дробно застучал в мерзлое окно.
      - Открой, Саня! - раздался знакомый голос Петра Николаевича.
      Сашок сбросил с себя давивший его тулуп и, прыгнув с нар на пол, подбежал к окну. Поддерживая сползавшие шаровары, крикнул обрадованно:
      - Я сейчас, дядя Петь!
      Торопливо сунув ноги в стоявшие у порога валенки, быстро надел шубенку, напяливая на ходу шапку, выскочил в сени. С трудом отодвинув тяжеловатый для детской силенки засов, он открыл скрипящие ворота. Петр ввел под уздцы разгоряченного коня во двор и остановил его возле крыльца. Закрывая ворота, Сашок видел, как дядя Петр помог выйти из кошевки какой-то закутанной в платок женщине и, взяв большой узел, вместе с нею вошел в сени.
      Поставив засов на место, Сашок подошел к кошевке и начал разваживать теплого, пропотевшего Ястреба.
      Был уже поздний час. В станице всюду горланили на первом запеве красноперые петухи какой-то особой крупной породы, которую, как знал Санька, все почему-то называли голландской... Встревоженные ночным шумом санных полозьев и цокотом конских копыт, во всех концах поселка залаяли собаки.
      - Дядя Петь, это кто еще с вами приехал? - когда Петр вернулся, спросил Сашок.
      - Тетя одна... жить у нас будет, - снимая с дуги правый гуж, ответил Лигостаев.
      - В работниках али как? - допытывался Сашок. Ему не терпелось узнать, что это за пава такая, которую дядя Петя так услужливо и заботливо вынимал из саней...
      - Нет, Саня, не в работниках...
      Не решаясь сразу огорошить мальчика, он неловко умолк, мучительно думая, как лучше и деликатнее объяснить ему, что эта чужая, незнакомая женщина будет его, Лигостаева, женой и Санькиной матерью...
      - А как же?

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21