Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Зигмунд Фрейд

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Феррис Пол / Зигмунд Фрейд - Чтение (стр. 2)
Автор: Феррис Пол
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


Были и другие моменты, которые могли вызвать чувство вины. Под именем Ирмы скрывалась Эмма Экштейн, пациентка с нарушениями менструации. Фрейд подверг ее анализу и, возможно, подумал, что ее проблемы вызваны мастурбацией. Ранее в том же году он отослал ее к доктору Флису, который был не менее изобретателен, чем сам Фрейд, и считал, что между носом и половыми органами есть «симпатизирующая» связь (медицина в то время была странной наукой). Флис провел операцию на носе Экштейн, но сделал ее плохо. По возвращении в Вену у нее несколько раз были кровотечения, от которых она чуть не умерла. На людях Фрейд не хотел и слышать ни одного слова осуждения в адрес Флиса, этого коллеги-новатора, в дружбе которого он так нуждался. Но сон — совсем иное дело.

«Инъекция Ирмы» была поворотной точкой для Фрейда. Это был сон, как мы уже говорили, человека средних лет с творческими наклонностями, отчаянно пытавшегося в одиночку разгадать человеческую природу. Этот сон продемонстрировал ему, что может рассказать бессознательное. Возможно, он увидел его как бы «специально». У пациентов часто бывают именно такие сны, которые нужны аналитику. В течение нескольких лет после 1895 года мозг Фрейда услужливо предоставлял ему все новые сны, необходимые для понимания самого важного пациента — себя самого.

В июне 1900 года в письме Флису (снова из «Бельвю») Фрейд размышляет о том, будет ли там «однажды» мраморная табличка с надписью:


В этом доме 24 июля 1895 года

доктору Зигмунду Фрейду

открылась тайна снов


На это потребовалось много времени, но мечта Фрейда почти в точности сбылась в 1977 году, на сто двадцать первую годовщину его рождения. На краю места, которое когда-то было лугом «Бельвю», на склоне со стороны Вены, была установлена табличка на пьедестале. На ней написана именно та фраза из письма Флису. Но она стоит посреди пустоты — имения «Бельвю» больше нет.

Семья Шлагов оставила поместье очень давно. После них там размещался детский санаторий, а в 1945 году были расквартированы русские солдаты. Некоторое время там жили беженцы с востока. Позднее кто-то пытался восстановить развалины и сделать из них ресторан, но безуспешно. В конце концов здание снесли. Теперь «Бельвю» — это лишь название места между двумя долинами. Там, где стоял дом, осталась лишь неровная земля да несколько деревьев.

Глава 2. Дорога с востока

Представьте себе дорогу. По ней едет телега с двумя бедно одетыми мужчинами. Они возят крашеные ткани в самый холодный уголок Европы, а в обмен — шерсть и мед. Эта картина — мир, откуда Фрейд был родом. Сороковые года девятнадцатого века. Лошадь еле идет, погода ужасная. Перед ними пятьсот-шестьсот километров пути. Карпаты стоят на пути теплых южных ветров. Где-то вдали, похоже, воет волк. Достоверных случаев гибели путешественников от зубов волков мало, но, несомненно, в далекой Галиции сто пятьдесят лет назад «Wanderjuden», странствующие евреи, очень рисковали. С волками или без них, это мероприятие представлялось достаточно унылым.

Телега ехала по землям, принадлежавшим Австрийской империи. Ее власть простиралась на восток от Вены по всей Богемии, Моравии, Силезии, Венгрии и даже Галиции, которую империя купила у Польши в восемнадцатом веке. По сравнению с Веной, городом дворцов и скрипок, Галиция была грязным глухим захолустьем. Правительство посылало туда солдат, чтобы поддерживать порядок, и чиновников, чтобы собирать налоги, особенно с евреев, двести тысяч которых перешли к империи вместе с Галицией. Их «приобретение» удвоило общее количество еврейского населения империи. В Вене к людям с востока относились с подозрением, евреи же вызывали неприязнь в любом месте, потому что были не такими, как все. Евреи из Галиции встретились с суровыми законами и налогами, призванными сделать их «приобретение» выгодным, а также по возможности сдерживать их рост. Были введены налоги на свадьбы, свечи и кошерное мясо. Веру объявили подчиненной государственной религии, римскому католицизму. Платить приходилось даже за фамилии: в 1787 году галицийским евреям было приказано сменить фамилии на немецкие, и за хорошую фамилию — Блументаль («долина цветов») или Шенберг («прекрасная гора») — стоило дать чиновнику взятку.

Путешественники в телеге — старик по имени Сискинд Хофман и молодой человек Якоб Фрайт, или Фрейд, — старались не поднимать глаз на всех людей в форме, и не потому, что они нарушали закон (их временные паспорта, готовые к проверке, лежали в непромокаемой тонкой клеенке), а потому, что старались выглядеть как можно более незаметно. У евреев было еще меньше прав, чем у польских крестьян. До нас дошли сведения о путешествиях Сискинда и Якоба лишь потому, что австрийские бюрократы питали сильную привязанность к всевозможным разрешениям и паспортам и не расставались со своими записями даже после исчезновения самой империи.

Фамилия Фрейд (Freud) в переводе с немецкого означает «радость» — возможно, тот, кто ее себе придумал, вложил в нее свою надежду на лучшее будущее. Якоб Фрейд жил в трудное время, хотя этого, возможно, и не понимал. На протяжении целой тысячи лет Восточная Европа была заполнена самыми разными народами, постоянно перемещающимися внутри автократических империй — турецкой, русской, австрийской. Национальные различия порождали массу предрассудков, а евреи, всегда заметные и легко отличимые, страдали больше остальных. С древних времен христиане преследовали их как народ, распявший Христа. Евреям не давали учиться, принуждая их к самодостаточности. Они научились торговле и финансам, но этот мудрый поступок вызывал зависть. Зависть пробуждал и острый еврейский ум, прививавшийся культурой, в которой учение уважалось, а способные мальчики изучали религию, получая деньги от более состоятельных евреев.

Чем «восточнее» был еврей, тем больше подозрений он вызывал. Эта тенденция сохранялась в течение девятнадцатого и даже двадцатого столетия, когда население стало передвигаться с востока на запад, и «ассимилированные» — западные — евреи решили, что от восточных евреев («Ostjuden») нужно держаться подальше. Среди всех евреев империи галицийские вызывали наибольшую неприязнь. Даже в 1840-х годах в Вене были евреи, которые считали своих галицийских собратьев дикарями с жирными волосами, которые говорили на странном диалекте, идише, а не на порядочном немецком языке. Эти мысли влияли и на Зигмунда Фрейда. Его родителям в конце концов удалось немного выбиться в люди, еще до его рождения поселившись в Моравии, далеко к западу от Галиции. Будучи подростком, неравнодушным к политике, он не раз уничижительно отзывался в адрес евреев, не принадлежавших к его группе.

Путеводитель Бедекера 1900 года отмечает, что почти все магазины и таверны в Галиции содержатся евреями: «Они отличаются одеждой и прическами от других жителей, а те презирают их, но в финансовом отношении зависят от них». В том же путеводителе упоминается северная железная дорога по Галиции, проходящая через Тарнополь (на территории современной Украины) в Освенцим (на территории Польши). Сорок лет спустя нацисты оккупировали Польшу и «онемечили» географические названия. Освенцим стал Аушвицем. Зигмунд Фрейд родился неподалеку от границы Моравии и Силезии, в часе-двух езды на современном транспорте от Освенцима и разрушенных крематориев. Четыре его сестры, которым к тому времени было больше восьмидесяти, были убиты в газовой камере в 1942 году — три года спустя после того, как он умер в Лондоне в собственной постели. Некоторые утверждают, что Розу убили в Аушвице, а Паулу, Митци и Дольфи — в концлагерях севернее. История жизни Фрейда сопровождается зловещим стуком костей.

Якоб, 1815 года рождения, стал отцом Зигмунда. Иначе едва ли кто-то вспомнил бы о той телеге. Старик Сискинд Хофман был дедушкой Якоба по материнской линии, старше его лет на сорок. Отец Якоба, Соломон, тоже помогал Сискинду. Соломон оставил слабый след в истории, но мы знаем, что у его сына был спокойный, решительный и оптимистичный характер. Скорее всего, торговлей занимались Хофманы, а не Фрейды. В 1844 году Сискинд подал заявление о снижении налогов, утверждая, что ему семьдесят шесть (для большего эффекта накинув пару лет), он «согбен старостью» и едва может работать, У Якоба были свои поводы просить снижения налогов. Он был «всего лишь начинающим», торговля у него была «незначительная». Чиновники слышали подобные вещи не раз, и на прошение был дан отрицательный ответ.

Фрейды были родом из Галиции, и их происхождение прослеживается до восемнадцатого столетия. Галицийский Тизмениц (теперь польская Тисменица) был местом рождения Якоба. Это маленький торговый городок в шестидесяти километрах от русской границы, находившийся на дороге, ведущей с севера на юг (а в этой стране главные имперские дороги шли с востока на запад). Якоб (у которого было два брата и сестра) был грамотным человеком. Тизмениц являлся чем-то вроде центра еврейского образования. Образование Якоба, скорее всего, было религиозным (у евреев это было тщательным изучением Библии и Талмуда). К концу обучения Якоб мог читать на иврите, но в работе использовал немецкий.

В 1832 году, еще до того, как ему исполнилось семнадцать, Якоба женили на некой Салли Каннер. В то время евреи часто устраивали женитьбу детей в раннем возрасте. Ему не было и восемнадцати, когда у него появился сын, Эммануил, а через год еще один, Филипп. Еще два ребенка, похоже, умерли в младенчестве.

Двадцать лет, пока его сыновья росли, Якоб путешествовал и торговал — по крайней мере, так предполагают. Его дед жил на западе в другом торговом местечке, моравийском Фрейбурге (теперь город Пршибор в Чехии), но официальным местом жительства оставался Тизмениц, Во Фрейбурге им нельзя было жить без временного разрешения. В Моравии евреев было меньше, а население в основном говорило на немецком или чешском. Западная культура была ближе — всего в двухстах километрах к юго-западу по имперской дороге находилась Вена. По данным одного документа, написанного в апреле 1844 года, Сискинд в течение нескольких десятилетий постоянно посещал Фрейбург. Для ведения дел он снимал комнату и два подвала, а сам жил в городской гостинице. Без сомнения, так же поступал и Якоб. По галицийским меркам это были вполне процветающие почтенные люди.

Личная жизнь Якоба остается загадкой. Была ли Салли жива, и растила ли она детей в Тизменице? Возвращался ли Якоб каждую осень домой с подарками и рассказами-небылицами о своих путешествиях? Как бы то ни было, в середине века его жизнь коренным образом изменилась, как и жизнь многих других людей. В 1848 году по Европе прошли давно предвиденные революции и повлекли за собой реформы. Австрия уже пережила немало неприятных дней во время крестьянского бунта в Галиции в 1846 году. Теперь революция захлестнула и Вену, а в октябре имперский суд и правительство бежали из столицы. Через три недели они вернулись и казнили бунтовщиков; но все-таки стали немного покладистее.

Австрия начала двигаться к индустриальному обществу, и побочным продуктом этого изменения стало улучшение положения евреев. В 1848 году Якобу все еще нужно было подавать новое заявление на то, чтобы провести некоторое время во Фрейбурге, но четыре года спустя он переехал туда на постоянное жительство. С ним поехали его сыновья Эммануил (уже к тому времени женатый) и Филипп, а также (и это очень странно) жена Ребекка. Это остается загадкой: умерла ли Салли? Существовала ли эта Ребекка, или просто имена перепутали? Что ж, в любом случае к 1855 году и Салли, и Ребекка (если она была) уже были мертвы (или разведены), а Якоб, записанный вдовцом с 1852 года, летом этого года снова женился, на этот раз в Вене.

Якобу было сорок лет, и он вот-вот должен был стать дедом первого ребенка Эммануила. Его невесте было девятнадцать. Это была хорошенькая галицийская еврейка по имени Амалия Натансон, которая жила в Вене с родителями. Натансоны, должно быть, считали Якоба состоятельным, иначе они не выдали бы ее за человека его возраста. Видимо, Якоб обладал чрезвычайно представительной внешностью, раз он смог произвести на них благоприятное впечатление. Возможно, впоследствии им пришлось разочароваться.

Их обвенчал раввин-реформист. Муж Амалии, который взял ее с собой во Фрейбург, уже становился, если еще не стал, эмансипированным евреем, стремившимся жить на западе и вести западный образ жизни. Этот стройный светловолосый человек наконец начинает преуспевать. Кафтан — длинный жакет с поясом, традиционная одежда евреев в Галиции, — сменяется европейским костюмом. Идиш уступает место немецкому. Натансоны, которые, несомненно, оказались прекрасной поддержкой для бизнеса Фрейда, жили в самой Вене. Якоб начинает новую жизнь с женщиной моложе своих сыновей, и у него появляется вторая семья.

Якоб и Амалия снимали комнату над кузницей. Этот дом все еще стоит. Амалия сразу же забеременела, и 6 мая 1856 года родился ребенок-мальчик, покрытый темными волосами, в «сорочке», приставшей к голове. По поверью это означало, что ему не суждено утонуть. Неделю спустя ему сделали обрезание и дали два имени: Соломон (в честь отца Якоба) и Сигизмунд (по неизвестной причине). Выбор второго имени нельзя назвать удачным — именно оно фигурировало в большинстве немецких анекдотов про евреев. Мать Фрейда называла его Зиги. Когда ему исполнилось шестнадцать, он сменил имя Сигизмунд на более «приличное» — Зигмунд.

Амалия была женщиной с сильной волей и тяжелым характером. Эту настоящую галичанку один из внуков, сын Фрейда Мартин «Мартин Фрейд, который закончил жизнь в качестве англичанина и владел табачным магазином напротив Британского музея, плохо отзывался о галицийских евреях, „особой расе“, „совершенно отличавшейся от евреев, которые жили на западе на протяжении нескольких поколений“. Этот расизм живет и по сей день. Один из немногих психоаналитиков, все еще работающих в Вене, сказал мне с полной уверенностью, что „торговцы“ звучит слишком сильно для Якоба Фрейда и Сискинда Хофмана. Это были „Ostjuden“, восточные евреи, а значит, оборванцы.», впоследствии назвал «торнадо». В ней было «мало изящества и совсем не было манер». На фотографиях ее муж кажется мягким, а она почти жестокой — у нее мелкие черты лица, глаза глубоко посажены. Она родилась в Броди, дальше к востоку, чем Тизмениц, а молодость частично провела в Одессе на Черном море. На протяжении всей своей долгой жизни она продолжала говорить на идише и ломаном немецком.

Самыми ранними воспоминаниями первенца Амалии, ее «золотого Зиги», были искры, летающие над узкой лестницей в доме Заджика, кузнеца. Восемь месяцев спустя после рождения Зигмунда Амалия снова забеременела, и в октябре 1857 года у нее родился второй сын, Юлиус. Зигмунд ревновал мать к нему, и смерть Юлиуса полгода спустя вызвала в нем раскаяние, которое постоянно проявлялось впоследствии в его снах. В этом отношении детство Фрейда было необычным: он утверждал, что помнит о нем больше, чем большинство людей.

«Детская амнезия», явление, до сих пор не получившее удовлетворительного объяснения, — это исчезновение памяти практически обо всем, что происходило с человеком до пяти-шести лет. Очень немногие взрослые могут вспомнить хотя бы столько моментов из раннего детства, сколько хватило бы на полчаса реальной жизни. Фрейда очень интересовала эта «странная загадка», и он пытался преодолеть собственную амнезию, надеясь, что это поможет ему больше узнать о своей природе, а значит, и природе всех остальных людей. Самым многообещающим источником представлялись сны — если их должным образом истолковывать. Любые воспоминания не возвращаются в готовом виде (если это так, то они обманчивы). Их нужно восстанавливать. Фрейд считал, что эту пустоту можно заполнить и что именно он в состоянии это сделать. Специалисты сомневаются в том, что Фрейд действительно мог узнавать о раннем детстве пациентов. Но, без сомнения, он очень стремился завоевать эту таинственную территорию.

Еще до того, как сын умер, Амалия забеременела в третий раз. У Фрейдов была служанка "или сиделка — точно неизвестно), которую, видимо, звали Рези. Фрейд в своих воспоминаниях называл ее «няней». Она «очень много рассказывала мне о всемогущем Господе и аде», так что, вероятно, она была католичкой. Когда Фрейд подрос, мать сказала ему: «Та женщина постоянно стремилась завлечь тебя в какую-то церковь». То, что эта служанка не была еврейкой, им, очевидно, не мешало. Возможно, она работала только для Фрейдов или же помогала и Эммануилу с женой, которые жили неподалеку. У тех уже было двое детей: Джон, который был всего на пару месяцев старше дяди Сигизмунда, и Полина, немного младше его. Возможно, Рези была и кормилицей Зигмунда, и няней детей Эммануила, а женщины семейства помогали мужчинам в подвале, магазине или где-то еще.

Сорок лет спустя, пытаясь восстановить в памяти события тех лет, Фрейд заключил на основании нескольких снов, что эта служанка была «моей наставницей в области секса», но не объяснил, что он имеет в виду.

Детская сексуальность занимала центральное место в его теории, и поэтому исследователи стремятся найти ее следы в биографии самого Фрейда. Возможно, он видел, как его родители занимаются сексом в однокомнатном жилье. Фрейд, впрочем, никогда не упоминал об этом, но как психоаналитик очень интересовался «первичной сценой», фантазией, которую, как утверждают, младенец выстраивает вокруг занятий взрослых в кровати, которые он воспринимает очень нечетко. Знаменитый анализ Сержа Панкеева, Волчьего Человека, включает в себя реальный или вымышленный эпизод, когда пациент видел совокупляющихся родителей в возрасте восемнадцати месяцев. Панкеев этого не помнил, да и маловероятно, что его родители, богатые русские, держали кроватку малыша в своей спальне. Фрейд утверждал, что это было, опираясь на толкование сна о вояках. А может его собственные воспоминания о комнате над кузницей проникли в анализ?

Психология того времени отнюдь не изобиловала сведениями, по которым можно было ориентироваться. Фрейд полагался на собственную интуицию и убедил себя, что полученные результаты универсальны. Иногда это подтверждалось.

Он часто вспоминал жизнь во Фрейбурге. Ему приснилось, что служанка воровала, и мать подтвердила это. Он вспомнил день, когда он играл на лугу одуванчиков с Джоном и Полиной. Мальчишки-хулиганы украли цветы у племянницы, но, как казалось Фрейду, его память скрывает что-то и менее невинное. Он приписал это воспоминание безымянному пациенту в своей работе «Покрывающие воспоминания», написанной в 1899 году. Запретные фантазии об изнасиловании и первой брачной ночи, скрытые в подсознании, «ускользают в детские воспоминания», воспоминания об играх на цветочном лугу, и тем самым становятся приемлемыми. Этим пациентом был сам Фрейд, как выяснил после его смерти догадливый последователь Зигфрид Бернфельд.

Жизнь Фрейда полна загадок. История с цветами куда более подробна, чем вы думаете, но гораздо запутаннее, чем хотелось бы. В основе мышления Фрейда лежали воспоминания и их следствия. В течение четырех-пяти лет, когда ему было под сорок или чуть больше, Фрейд тщательнейшим образом искал в своих детских воспоминаниях какие-то значительные детали. Некоторые результаты были опубликованы, в частности, в «Толковании сновидений» (эта книга вышла вскоре после «Покрывающих воспоминаний»), но часто эти воспоминания подвергались серьезной переработке, объединялись в целые рассказы со скрытыми мотивами. Некоторые воспоминания можно найти в письмах, которые он не намеревался опубликовать, или же приписывались кому-то другому. Даже там, где Фрейд кажется совершенно откровенным, на самом деле он скрывает или изменяет информацию о себе. Кажущаяся открытость удачно маскирует его сдержанность.

Воспоминание на одуванчиковом лугу содержало сведения, которые Фрейд не хотел делать достоянием общественности. Одни биографы отказываются от анализа этого периода его жизни и занимаются более поздними годами. Есть и такие, которые сочиняют свои собственные истории со скрытыми мотивами, стремясь, например, показать, какая личная жизнь была у создателя психоанализа. Правда такова, какой вы ее хотите видеть.

Фрейд жил во Фрейбурге три года. За это время у него успела родиться сестра Анна — на Новый год 1858 года — и была зачата еще одна. В 1859 году Фрейды решили переехать. Почему — неизвестно. Одно из предположений заключается в том, что мануфактурное дело было в упадке, а чехи, составлявшие большинство населения, были недовольны евреями. Возможно (есть и такая идея), Эммануил и Филипп вложили семейные деньги в разведение южноафриканских страусов и обанкротились. Или же братья опасались, что их заберут в имперскую армию, потому что Австрия в то время участвовала в кратковременной войне с Италией.

Оставив Фрейбург, Фрейды переехали в немецкий город Лейпциг. Избегали ли они призыва или нет, но сводные братья Зигмунда вполне могли быть инициаторами этого переезда. Дружелюбный Якоб тем не менее не достиг большого успеха в жизни, и нет никаких оснований предполагать, что во Фрейбурге его жизнь значительно изменилась. Более того, он уже старел, а детей появлялось все больше. Взрослым сыновьям еще не было тридцати; по крайней мере один из них, Эммануил, впоследствии стал преуспевать. Фрейд любил Эммануила и восхищался им всю свою жизнь. Образ Филиппа более смутен и темен. Фрейд его игнорировал, а возможно, и активно не любил. Существуют предположения, основанные на очень шатких доказательствах, что Филипп (который во Фрейбурге еще не был женат) и Амалия, его молодая мачеха, имели тайную связь. Есть предположение и о том, что именно это стало причиной переезда.

В начале 1859 года Амалии было двадцать три, Филиппу двадцать четыре, а Якобу сорок четыре. Эта связь вполне возможна, хотя, учитывая постоянные беременности, Амалия вполне могла считать, что с нее достаточно и одного способного зачать потомство мужчины. Защитники этой идеи не особо кричат о ней, но и не замолкают. Поскольку у Якоба было две (или три) жены и дети от обеих, разница между которыми составляла больше двадцати лет, Фрейда в детстве могли смущать семейные отношения. Однажды он сказал, что считает, будто его сводный брат имеет отношение к рождению сестры, которая появилась на свет в декабре 1858 года. Это всего лишь предположение, но он описывает и один кошмар, который приснился ему в девять лет. Этот сон анализировали его последователи и пришли к выводу, что он и тридцать лет спустя относился к Филиппу не очень хорошо.

В его сне мать уносили мужчины с птичьими клювами и клали ее на кровать. После этого Фрейд проснулся с криком. Он утверждал, что это был страх перед смертью матери. «Ассоциации» со сном, мысли, которые к нему привели, включали в себя одного товарища по играм. Мальчик научил его разговорному слову «vogeln», означавшему совокупление. Оно происходит от «Vogel» — птица. Мальчика звали Филипп, но Фрейд не упоминает о своем сводном брате. Поскольку связь очевидна, вполне возможно, что Фрейд что-то скрывал: либо от себя самого, либо от своих читателей.

Это вполне правдоподобно, хотя, возможно, и несколько «притянуто за уши». Эрнест Джойс, друг и коллега Фрейда, оговорился в официальной биографии о том, что тоже считает этот факт странным. Часто оказывалось, что Джонс знает больше, чем говорит. Он умалчивал о многих вещах, хотя в то же время старался дать людям понять, что он доверенное лицо Фрейда, его последний истинный последователь. Возможно, он подозревал, что во Фрейбурге произошел семейный скандал.

Что бы ни явилось этому причиной, оба старших брата ушли из семьи. Они переехали из Лейпцига в Манчестер, центр текстильной торговли Англии, и стали, присылать семье деньги, которые помогали держаться на плаву.

Фрейбург стал местом, которое Фрейд часто вспоминал с ностальгией, его «Эдемом». Уже в старости он писал в ответ на почести, оказанные ему этим городом: «В глубине моей души все еще живет счастливый фрейбургский мальчишка». Первая часть пути в Лейпциг была проделана в телеге. Фрейд вспоминает станцию Бреслау, через которую ночью прошел поезд. Газовое пламя напомнило ему души, горящие в аду, о которых ему рассказывала служанка.

Вскоре после того, как Эммануил и Филипп начали свою собственную жизнь, Якоб и Амалия снова оказались в Австрии с двумя младшими детьми, Зигмундом и Анной. Теперь они жили в Вене. Возможно, им помогала семья Амалии, Натансоны. Их первое жилье, где они поселились, скорее всего, в 1860 году, находилось на другом берегу Дунайского канала, напротив Леопольдштадта, еврейского квартала к северо-востоку от центра Вены. Они жили у Фрейда-однофамильца, винокура. Вскоре они переехали на противоположный берег, в сам Леопольдштадт, и стали жить между каналом и рекой, где душные пары мастерских на первых этажах заполняли улицы и тесные жилища. В этом районе, от которого было рукой подать до центра города, были и красивые дома, а на одном его конце, за железнодорожной станцией и сортировочной, находился Пратер, венский парк. Но Леопольдштадт становился все более перенаселенным с каждым поездом, привозившим с востока людей, полных новых надежд.

Самые бедные снимали часть комнаты, отделенную меловой чертой, а иногда и просто право спать в кровати, когда та была свободна. Фрейды находились не в столь плачевном положении, но были все же ближе к низам, чем к верхам.

Они приехали в Вену навсегда. Фрейд прожил в этом городе восемьдесят лет, практически до конца жизни. Часто он проклинал Вену, насмехался над ней, ненавидел ее. Однажды он писал невесте о «гротескных, звериных лицах» жителей города, их «деформированных черепах и носах картошкой». Но в разлуке с Веной он тоже долго прожить не мог. Мы имеем в виду особую Вену, в которой молодые дамы-буржуа, подчиненные своим мужьям, поверяли свои сны и страхи задумчивому врачу-еврею, Вену, где под толстым слоем обмана и лицемерия (впрочем, так ли она отличалась от Нью-Йорка или Лондона?) он нашел почву для своих фантазий и материал для экспериментов на людях.

Глава 3. Одуванчиковый луг

Якоб и Амалия наверняка хотели для детей самого лучшего, но нет доказательств тому, что они как родители обладали воображением или прозорливостью. Предполагают, что в роду Амалии был ученый. Со стороны Якоба в семье были лишь торговцы. Его амбиции были велики, но весьма туманны. Будучи оптимистом, возможно, он видел в розовом свете будущее мальчиков — точнее, мальчика, поскольку его жена после Зигмунда (и вскоре умершего Юлиуса) рожала только девочек. Он думал об удачном ремесле или даже профессии. Едва ли он имел в виду еврейский образ жизни. Будущее было за эмансипацией, за подражанием австрийцам, которые, в свою очередь, стремились быть ближе к Германии.

И родители, и сестры (если им не повезет найти мужей) были заинтересованы в том, чтобы Зигмунд преуспел. У Якоба не было явных источников дохода, и как ему удавалось создавать впечатление неплохого уровня жизни, до сих пор остается загадкой. В городской документации записано, что у него не было облагаемых налогом доходов. Семье помогали сыновья из Манчестера и, наверное, Натансоны, пока их глава, тоже Якоб, в 1865 году не скончался. Зигмунд-торговец, банкир или врач с накрахмаленным воротничком и цилиндром стал бы ценным подспорьем в системе выживания отца.

Самые ранние фотографии семьи создают впечатление респектабельности. Важно уже одно то, что их делали. На паре снимков 1864 года, когда Зигмунду было восемь, лет, видна обычная обстановка студии. На портрет попали изображения всех европейских столиц. На обоих снимках мы видим Зигмунда — уверенного в себе, с головой, возможно, поддерживаемой специальным зажимом, с блестящими, тщательно причесанными волосами, с послушно размещенными по указанию фотографа немного неуклюжими руками. На одном из снимков изображен Якоб, мелкий торговец с коротко подстриженной бородкой, на втором — Амалия в темной одежде. Рядом с ней две дочери и сын. Вид у нее довольно властный.

Несколько лет спустя родители семейства даже заказали их общий портрет маслом: Зигмунда, пятерых сестер и брата Александра, который наконец родился в 1866 году. Головы непропорциональны туловищу: художник явно был неопытен. И все же сам факт заказа картины говорит о многом.

Наверняка Зигмунд был родительским любимчиком, и его сестрам это казалось естественным. Многие вспоминали о нем как о мальчике, которому легко давалось учение, серьезном не по годам, вызывавшем одобрительные взгляды взрослых. Когда ему было одиннадцать-двенадцать, родители часто брали его по вечерам в кафе в Пратере — еще одна роскошь, которую Якоб по идее не мог себе позволить, но позволял. Однажды в кафе появился странствующий поэт, который на ходу писал для посетителей стихи. Он сочинил стихотворение и для Фрейдов, сказав при том, что их сын станет министром. Перед мальчиком как будто простиралась дорога юриста, и несколько лет Зигмунд собирался пойти именно по ней.

В старости его сестра Анна писала, что, когда ей было восемь лет, брат жаловался, что не может жить с ними в одной квартире из-за ее игры на фортепиано. У него был собственный кабинет, узкий, отделенный от остальных комнат, с окном, выходившим на улицу. Ему в то время было десять лет. Что ж, с уроками игры на фортепиано ей пришлось распрощаться.

Анна часто приукрашивала семейные обстоятельства, но, без сомнения, она права, говоря о том, каким уважением пользовался Зигмунд. Она рассказывала о старшем брате и многое другое. Когда ей было пятнадцать, он запретил ей читать Бальзака и Дюма, потому что считал это неподобающим. Год спустя из России приехал богатый дядя матери, вдовец, и изъявил желание на ней жениться. Он обещал девушке лошадь, новые платья и любовь своих шестерых женатых и замужних детей. Дядюшке было пятьдесят девять лет. По словам Анны, Амалия не сразу отвергла его предложение, а сначала посоветовалась с Зиги. Можно предположить, что Якоб был вполне доволен такой финансовой возможностью. Зигмунд же сказал, что этот добрый дядюшка — старый греховодник — может убираться к себе в Россию. Тогда он учился на первом курсе университета.

Якоб любил гулять с сыном по Вене. Однажды он рассказал ему, как в молодости шапку во Фрейбурге одел в субботу новую меховую. Какой-то христианин сбросил с него шапку в грязь и приказал убираться с тротуара. Зигмунд: «Что же ты сделал?» Отец: «Вышел на дорогу и подобрал шапку». Мальчик был шокирован этой историей, ярким свидетельством того, как католики помыкали евреями, в том числе его любимым отцом.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33