- А что же?
      - Гибель человечества, - мрачно сверкнув глазами, проговорил Георгий, и глаза его сделались одухотворенными. - Я собираю библиотеку книг-катастроф, в которых человечеству тем или иным образом приходит конец. В конце концов, я и пишу об этом!
      - Вы так не любите человечество?
      - А разве его можно любить? - вопросил Георгий, нависая над столом. - Может быть вы мне скажете, за что его любить? Молчите?
      - Ну почему же? Я могу ответить. Любить человечество есть за что. За литературу. За живопись. За скульптуру, архитектуру. За технический прогресс...
      - Ах, оставьте! - вскричал Георгий. - Уж за технический прогресс человечество любить никак нельзя. Вам разве не знакомы последствия так называемого технического прогресса? Загрязнение воздуха, воды и почвы, синтетическая пища...
      - Хорошо, хорошо, технический прогресс оставим, - согласился Петр. - Не очень удачный пример, допустим. А как же то, что я перечислил?
      - Литература! - презрительно произнес Георгий и устремил совершенно безумный взгляд мимо Петра, куда-то в угол. - Разве может считаться литературой мусор, лишенный всякой фантазии!
      - Что вы имеете в виду под мусором?
      - Да все, что угодно! - вскричал Георгий, размахивая руками и привлекая к себе внимание немногочисленных посетителей. - Литература, лишенная фантазии считаться литературой не имеет права.
      - Скажите, а Достоевский, например...
      - Достоевский! Этот убогий писателишко, который во главу угла поставил человеческие страсти, так называемую любовь...
      - Вот оно что! - сказал Петр, допивая пиво и делая знак официанту, чтобы принес еще. - Вы не верите в любовь?
      - В любовь? - взревел Георгий, сам испугался своего крика и несколько съежился. - Какая любовь! Вы называете любовью это отвратительное совокупление самцов и самок? Этот наркотик, разъедающий душу?
      - Ну, секс, - это еще не любовь.
      - Вот как? - Георгий насмешливо покосился на Петра. - А что будет делать ваша любовь без секса?
      - Я понимаю вас, - Петр покивал головой, поблагодарил официанта за пиво и отхлебнул из кружки. - У вас, видимо, была жизненная драма, неудачная любовь, так? Она бросила вас?
      - Какой вы провидец! - одновременно насмешливо и презрительно сказал Нерестенко. Вы угадали ровно на ноль процентов! На ноль! Никакой несчастной любви не было и быть не могло. Я - убежденный и принципиальный противник секса.
      "Черт побери! - воскликнул Петр мысленно. - Ну, я, кажется, попал!"
      - Да-да, не смотрите на меня так. Секс - это наркотик, который развращает человека, делает его подобным скоту. Все трахаются, трахаются, трахаются! - закричал он с ненавистью и сжал кулаки. - Только и делают, что трахаются и называют это любовью!
      - Мне кажется, вы смешиваете понятия, - осторожно начал Петр.
      - Я не смешиваю понятий! - безапелляционно заявил Георгий. - Понятия смешиваете вы, когда утверждаете, что, кроме секса, у человека есть еще и любовь. Любовь - это миф, который люди придумали, чтобы скрыть свой разврат!
      - Хорошо, хорошо, - с тоской сказал Петр, думая о том, что он сейчас поссорится с этим недоумком и придется самому платить за пиво. - Пусть так. Действительно, большинство людей и понятия не имеет о любви, о том, что она существует. Но как же литература...
      - Все это вздор! Все то же прикрытие разврата и сладострастия!
      - Простите, но вот вы, когда занимаетесь сексом...
      - Я никогда не занимался сексом! - отрезал Георгий, и его лицо сделалось похожим на лицо Гитлера, когда он надвигал форменную фуражку на глаза. - Вы разве не поняли, что я вам говорил? Я - убежденный, понимаете ли, убежденный противник секса!
      "Черт побери! - мысленно застонал Петр. - Да он же просто импотент!"
      - Выдумали теорию, - раздраженно продолжал Нерестенко, - что человеком движет сексуальная неудовлетворенность. Этот ваш Фрейд, убогий умом старикашка, которого ничего не интересовало в жизни, кроме секса, разработал теорию психической организации человека... Сознательное, бессознательное! Какого человека он всегда видел перед собой? Психически ненормального, отягощенного психозами и неврозами, шизофреника и параноика! Разве можно распространять выводы, сделанные при наблюдении неполноценных людей на все человечество?
      - Простите, простите, - Петр поднял руки, чувствуя, что сейчас не выдержит и сорвется на крик. - Вы - убежденный противник секса? А нельзя спросить - почему? Какого черта нормальный здоровый мужчина может вдруг стать противником секса и отказаться от высшего наслаждения, которое дает любовь? Вы нездоровы? Что с вами? Импотенция? Или у вас вывихнут половой член? Или он у вас двух сантиметров в стоячем положении, и женщины смеются, увидев его? Не заправляйте арапа! - он уже кричал, не замечая, что все посетители пересели поближе и с интересом прислушиваются к их разговору. - Вы лжете, когда говорите, что от секса отказались по убеждениям! На самом деле вы всего лишь тот самый неполноценный, психически или физически, я не знаю, который и интересовал Фрейда. За что вы ненавидите Фрейда? За то, что он раскусил и вас? Ведь чтобы вы там ни говорили, а вами движет та самая сексуальная неудовлетворенность! Вы не можете трахаться, сударь, и за это и ненавидите Фрейда, а вместе с ним и все человечество. Поглядите, он собирает библиотеку, где одни катастрофы и гибель человечества! Вся ваша ненависть в том, что вы не можете трахаться, как все нормальные люди...
      Петр осекся, потому что вдруг увидел, что Георгий закрыл лицо ладонями и плачет.
      - Извините, - растерянно сказал Петр, оглядываясь.
      Один из посетителей, молодой человек лет двадцати пяти, показал ему большой палец и подмигнул, и эта похвала была Петру неприятна.
      - Заплатите за пиво, - сказал Петр, подзывая официанта и готовясь достать портмоне, чтобы расчитаться самому.
      - Да-да, конечно, - пробормотал Георгий, доставая деньги.
      Пока Нерестенко разговаривал с официантом, Петр незаметно встал и улизнул. Ему было нестерпимо стыдно. Стыдно за то, что он все-таки не сдержался и заорал. За то, что он довел до слез этого несчастного, в общем-то, человека. За то, что вел себя опять не по-человечески. По-скотски. Возмутительно. Стыдно, ах, как стыдно! Чернь, чернь!
      Придя домой, Петр, не раздеваясь, бросился на диван лицом вниз, и пролежал так довольно долго. Потом встал, сбросил куртку и принялся бродить по квартире, бормоча что-то уничижительное себе под нос. Так прошло довольно много времени, пока Петр вдруг не почувствовал какой-то укол в душе. Что-то кольнуло и оставило странное чувство. Сначала ему казалось, что за ним кто-то наблюдает. Впечатление было такое, будто он - маленькая букашка в спичечном коробке, а над ним наклоняется кто-то очень большой и безмерно любопытный, разглядывая его сквозь увеличительное стекло. Потом это чувство ушло и пришло другое - ему стало казаться, что в квартире кто-то побывал. Квартира стояла на сигнализации, и, когда Петр пришел, лампочка над дверью исправно горела, возвещая, что ничего не произошло за время его отсутствия, однако же, было в квартире что-то такое, какой-то непорядок, чего-то не хватало. Обеспокоенный, Петр обошел все и тщательно осмотрел. Похоже, все было на месте. Тогда он подумал, что наоборот, было что-то лишнее. И опять обошел квартиру. Беспокойство не проходило, наоборот, становилось все сильнее и сильнее, хотя он ничего лишнего и не обнаружил. Тогда он сел и задумался, прислушиваясь к своим ощущениям. Потом стал, закрыл глаза и стал поворачиваться на месте, выставив перед собой руки. Он не смог бы объяснить, чего хочет этим добиться, но, как ни удивительно, вдруг почувствовал, что беспокойство идет из прихожей. Он встал на пороге прихожей и еще раз осмотрелся. Что-то не давало ему покоя, но что именно? Он опять закрыл глаза и стал медленно поворачиваться. Вот он, источник беспокойства! Тумбочка под зеркалом. Но что в ней не так? Тумбочка как тумбочка. На ней лежала массажная щетка, ключи от квартиры, паспорт, какой-то свиток, перетянутый резинкой от бигуди, пятидесятикопеечная монета. Ну, и что? Внутри? Он полез было внутрь, но понял, что источник находится снаружи. Щетка? Но эта щетка знакома ему уже три года, с тех пор, как он купил ее в универсальном магазине, она с тех пор мало изменилась, разве что в зубьях ее застряло несколько волосков... Ключи он бросил сюда, войдя в квартиру, машинально, он всегда так делал... И паспорт выложил. Монета валялась тут несколько дней, он помнил это. Он поднял ее и положил сюда во время последней уборки... Черт возьми, это было так давно! Нужно убраться, ведь кругом пыль, сор, все выглядит так неряшливо!
      Петр достал пылесос, долго и с ожесточением чистил палас в комнате, диван, кресла, добрался до прихожей, вышел с тряпкой, стал протирать пыль. Бумажный свиток слетел с тумбочки, он поднял его и вдруг застыл. Позволь, что это за свиток? Откуда он? Петр быстро сорвал резинку, развернул листы. Это было что-то вроде окончания студенческой курсовой работы, приложение с таблицами. Страницы были пронумерованы от тридцатой до тридцать шестой. Таблицы содержали сведения о валовом национальном продукте России с двухтысячного до две тысячи четвертого года. Петр очень долго стоял, разглядывая таблицы, и не понимая, каким образом они здесь оказались.
      - Чертовщина какая-то, - сказал он наконец.
      У него сложилось впечатление, что это Георгий передал ему листы, но когда именно и при каких обстоятельствах, он вспомнить не мог. Он свернул листы, перетянул резинкой и положил на место. В это время зазвонил телефон. "Светлана", - подумал он и нехотя взял трубку. Это была, действительно, она.
      - Раму мыла мама, - сказала Светлана.
      Петр почувствовал удар в грудь изнутри. Сердце неистово дернулось, выплескивая порцию крови, отчего в голове стало вдруг очень горячо, а в груди - холодно.
      - Что? - пробормотал он.
      Светлана помолчала несколько секунд, но Петру показалось, что прошло чуть ли не десять минут.
      - Раму мыла мама, - произнесла она каким-то суконным голосом.
      - Понял, понял, - сказал Петр и положил трубку.
      Телефон тут же зазвонил.
      - Что ты понял? - дрожащим голосом спросила Светлана.
      - Что надо, то и понял, - холодно ответил Петр. - Сейчас приду к тебе.
      - Эээ, - замялась Светлана. - Ко мне?
      - Ну да. Отнесу этот чертов список, и приду.
      Он положил трубку, надел куртку, прихватил свиток и вышел. Было уже довольно поздно, около одиннадцати часов. Петр шел по улице, широко размахивая рукой с зажатым в ней свитком. Вдруг ему навстречу выехал велосипедист. Петр удивился тому, что тот ездит так поздно. Велосипедист поравнялся с ним и неожиданно выхватил у него свиток. Петр остановился, раскрыл рот, чтобы закричать, броситься вдогонку, но велосипедист был уже далеко. Он крутил педали как сумасшедший, словно в фильме с убыстренным показом. Петр похлопал глазами, постоял минуту, потом махнул рукой и поехал к Светлане. У него шевелилась беспокойная мысль о том, что кто-то будет его ругать за то, что прошляпил, но кто, когда и как сильно, ему было все равно.
      Он добрался до дома Светланы уже за полночь. Светлана открыла сразу, будто ждала под дверью.
      - Что случилось? - набросилась она на Петра. - Какой свиток? Кому ты его отнес?
      - Ты знаешь, - Петр растерянно почесал затылок. - Я вышел, а тут какой-то велосипедист... В общем, он выхватил у меня свиток и уехал. И так быстро... Я хотел за ним, но растерялся, а пока сообразил...
      - Понятно, - сказала Светлана с видимым облегчением. - Ладно, черт с ним, с велосипедистом. Ужинать будешь?
      Потом они ужинали, потом легли, потом Петр задремал. Сквозь сон он слышал, как Светлана выскользнула из постели, взяла трубку радиотелефона и ушла в кухню. Он встал, и сам не зная зачем, крадучись подошел к двери, прислушался.
      - Аза Антоновна, - тихо говорила Светлана, - говорю вам, он просыпается.
      Потом она долго слушала, два раза сказала "да", потом отключила телефон. Петр Быстро метнулся к посели, лег, закрыл глаза. Светлана села на край, долго сидела, разглядывала его, он это чувствовал кожей лица. Наконец она легла и отвернулась.
      Аза Антоновна. Почему-то Петр знал, что так зовут ту тетку, из его снов. Откуда пришла такая уверенность, Петр не знал, но ему уже не было все равно. Что-то происходило вокруг него, что-то таинственное и неприятное, потому что его не посвящали, от него скрывали даже не главное, а вообще все. Это не могло нравиться. Что там сказала Светлана по телефону? "Он просыпается"? Несомненно, речь шла о нем. Но какое отношение имеет Светлана к Азе Антоновне, и почему это скрывают от него? Спросить напрямую? Вот так, взять, разбудить, и пусть навскидку ответит на все вопросы? Поразмыслив, Петр отказался от этой идеи, хоть она и была заманчива и, казалось, сулила быстрый успех. Наоборот, он решил как можно дольше скрывать тот факт, что он "просыпается", делать удивленный вид на расспросы, и отказываться от того, что он хоть что-нибудь понимает. А то, что расспросы еще будут, Петр не сомневался.
      Так и случилось. Утром, подавая на завтрак яичницу-болтунью, масло, колбасу и чай, Светлана осторожно начала:
      - Ты вчера был какой-то не такой.
      - Ты заметила? Знаешь, встретил вчера престранного типа. Сначала он толкнул меня в театре (я ходил в молодежный театр, представляешь, смотрел какую-то муру про фантастику), отнесся ко мне презрительно. А потом мы встретились с ним в универсаме, и ему вздумалось загладить вину. Он пригласил меня на пиво. Я указал ему дорогущую кафешку, но он и глазом не моргнул. Ну, и разоткровенничался передо мной. Дескать, он противник секса, представляешь. А я дурак, дурак! Ну, знаешь, он с таким гонором, мол, я вас всех ненавижу, а секс - это наркотик, и все такое. А я дурак, вспылил, и говорю ему, что он либо импотент, либо у него член маленький, он не может, ну и психует. Он заплакал, представляешь. Ну, не дурак ли я? Человек несчастный, а я...
      Петр махнул рукой, пригорюнился.
      - Да не бери в голову, - засмеялась Светлана. - Это не Георгий ли его зовут?
      - Ты его знаешь?
      - Ну конечно, мы с ним на одном курсе универа учились. Он уже тогда был странный. Я не знаю, что у него там с членом, но от девчонок он всегда шарахался. Он где-то тут неподалеку живет, я его видела два-три раза. Не узнает, сволочь. Губы жмет, отворачивается. Ну, мне наплевать, он, говорят, со всеми девчонками так.
      - Все равно, - Петр вздохнул. - Неприятно. Не должен был я так с ним.
      - Да ладно. Ты только из-за этого такой был?
      - А что, разве мало?
      - Да нет, просто я хочу знать, может тебя еще что-нибудь тревожит?
      - Вроде больше ничего. А что?
      - Ты вчера про какой-то свиток говорил.
      - Свиток? Что за свиток?
      Петр как мог, разыграл удивление. Светлана испытующе заглянула ему в глаза, он выдержал взгляд, пожал плечами.
      - Хоть убей, никакого свитка не помню. А должен помнить?
      - Откуда я знаю? Ты про него говорил, не я.
      - Извини.
      - Ладно.
      Светлана заметно повеселела и больше разговоров о свитке не заводила. Вскоре Петр сослался на дела и ушел. Бродил по городу, наслаждался редким солнечным днем. Незаметно для себя оказался там, где жил "водитель", улыбнулся про себя, вспомнив, как выслеживал его ранним утром. Заглянул во двор и остановился. Перед подъездом стоял рыжий облупленный автобус. "Тот самый!" - подумал Петр и поразился - какой "тот самый"? Где он его видел и когда?
      Он стоял перед автобусом и мучительно пытался вспомнить, при каких обстоятельствах он встречался с водителем (вот что водил водитель - автобус!) и с его автобусом, и никак не мог. Что-то крутилось в голове, какие-то обрывки фраз, сказанных неизвестно кем и неизвестно по какому поводу, зачем-то выплыл Георгий, потом померещилась Аза Антоновна... Вдруг в голове появилась шальная мысль о том, чтобы залезть в салон автобуса, спрятаться там и посмотреть, куда он его привезет. Он чувствовал, что в этой машине заключается что-то очень важное, просто ключ к разгадке. Петр подошел к задней двери, с трудом отодвинул пневматическую створку и забрался внутрь. Лег на заднее сиденье и затаился, надеясь, что его никто не заметил. То, что он поступил нехорошо, как-то по-воровски, об этом Петр не думал, ему хотелось узнать правду, и он чувствовал, что к правде можно доехать на рыжем автобусе.
      - Адреналину в крови не хватает, - вдыхая запах старого кожезаменителя, прошептал Петр.
      Он посмотрел на часы. Половина первого. Шофер явно обедает, скоро выйдет и поедет на службу.
      Водитель появился через четверть часа, сел, закурил, и Петр ощутил запах "Примы". Почему шоферы так любят "Приму"? Эти сигареты дешевы и достаточно крепки, но они без фильтра и табак лезет в рот, Петр сам видел, как курильщики выплевывают табачные крошки. Правда, кажется, в последнее время появилась "Прима" с фильтром, но ее не очень-то жалуют, во всяком случае, так казалось Петру. Покурив, водитель швырнул окурок в окно, завел мотор и медленно выехал со двора. Петр вдруг пожалел, что ввязался в столь рискованное предприятие. Та тетка, Аза Антоновна, внушала ему если не ужас, то какой-то безотчетный страх, и эта авантюрная поездка могла не кончиться добром. А что, если сейчас в салон сядут люди и обнаружат "зайца"? Ничего хорошего из этого не выйдет, и заготовленная на такой случай чепуха вроде той, что он залез в машину поспать и ничего плохого не замышлял, конечно же, не могли служить оправданием. Причем Петр чувствовал, что в милицию его сдавать не станут, а обойдутся своими силами.
      Так и случилось. Автобус приостановился, открыл переднюю дверь, кто-то вошел. Петр вдался в сиденье, но его все-таки увидели. Над ним навис знакомый силуэт и еще более знакомый голос произнес:
      - А, Петруша. Ты что здесь делаешь?
      Петр сел, посмотрел на Азу Антоновну, которая была все в том же плаще и платке, и сказал:
      - Да вот.
      Антоновна села рядом, обдав его запахом каких-то необычайно дешевых духов.
      - Ты как автобус-то нашел, болезный? - спросила Антоновна.
      - Случайно.
      - А зачем забрался-то?
      - Так ведь...
      Но Антоновна не стала слушать.
      - Слышь, Денисыч! - крикнула она водителю. - У нас тут длинноухий. Ты видал?
      - А то, - отозвался Денисыч. - Я его еще в окно засек, как он дверцу раздвигал.
      - Ты на что надеялся-то, касатик? - ласково спросила Антоновна, поворачиваясь к Петру.
      - Да ни на что. На авось, на что же еще.
      - Молодца. Рисковый парень. Эх, нравишься ты мне. Вот не знаю почему, но нравишься. Жалко будет тебя убивать.
      Петр вздрогнул и проговорил с натугой:
      - Я не помню ничего.
      - Помнишь, касатик, помнишь.
      - Аза Атоновна, поверьте! - вскричал Петр, приложив руку к груди, и осекся.
      - Ну вот, ну вот, - Антоновна сокрушенно покивала головой, посмотрела с прищуром: - А говоришь - не помню ничего.
      - Отпустите вы меня Христа ради! - взмолился Петр.
      И тут на него хлынули воспоминания. Он вспомнил пикет, Оксану Арнольдовну, Семена Михайловича, Родионыча, Ваню, Машу и Егора. Еще он вспомнил подземную библиотеку и книгу судеб Российской Федерации.
      - Да, все помню, - сказал он, поняв, что обмануть Азу Антоновну не удастся. - И книгу, и подземелье. Вы зачем меня туда возили-то? Зачем показывали все, книгу давали читать?
      - А иначе ты бы не стал работать.
      - Как работать?
      - Да это не важно, касатик. Денисыч, ты останови, мы тут покалякаем спокойненько.
      Автобус остановился, шофер закурил свою "Приму".
      - Работал ты хорошо. Да и необременительная у тебя должность ведь была, разве не так? Раза два в неделю бумаги передать кому надо. Мы же не можем электронной почтой пользоваться, сам посуди, когда есть риск, что ФСБ может прочитать. Передавал бумажки-то?
      - Было один раз.
      - Один раз, гы-гы. А два не хочешь?
      - Аза Антоновна, - взмолился Петр. - Ну, еще раз меня запрограммируйте, чтоб я все забыл. Посильнее, а.
      - Нельзя, дружок, - Антоновна с сожалением покачала головой. - Дураком сделаешься. Оно тебе надо?
      - Убьете?
      - Денисыч, а поехали-ка! - крикнула Антоновна.
      - Убьете? - повторил Петр.
      - Видно будет.
      Антоновна насупилась и отвернулась. Петр в отчаянии принялся озираться. Окна автобуса опять покрылись изморозью, и сквозь них ничего не стало видно, хотя на улице сегодня было тепло и этого никак не могло произойти. Сквозь лобовое стекло Петр почему-то тоже ничего не мог разглядеть, только мелькали какие-то размытые пятна. Разве вскочить, выбить окно и вывалиться наружу? Хотя бы сразу не убьют...
      - И не думай даже, - хмуро сказала Антоновна, очевидно угадав его мысли. - Стекла бронированные, башмаком не вышибешь.
      Петр сник, и его охватила апатия.
      - Да не дрейфь! - крикнула Антоновна. - Придумаем что-нибудь. Не все же запрограммированные работают. Я, например. Денисыч вон.
      - И Светлана? - потухшим голосом спросил Петр.
      - И Светлана, гы-гы. А про нее как догадался?
      - Разговор подслушал. По телефону.
      - Вон что. Подслушивать - нехорошо. Али в школе не учили?
      Петр промолчал. Он думал о том, что, как всегда, влез в какую-то кашу, в которую можно было спокойно не влезать. Но что толку корить себя в том, что забрался в этот чертов автобус? От этого легче не станет. С другой стороны, он все вспомнил. Со страху, наверное.
      - Послушайте, - обратился он к Антоновне, которая скинула платок на плечи, и сидела, нахохлившись. - Так выходит, вы во всем виноваты?
      - А тебе бы только виноватого найти! - раздраженно крикнула Антоновна. - Кто виноват? - вечный русский вопрос. Вместо того, чтобы спокойно, без спешки, во всем разобраться, русский человек начинает искать виноватого, а, найдет, так и хорошо ему, он спокойный становится, все у него по полочками лежит и гармония духа наступает. И невдомек русскому человеку, что он-то и есть главный виноватый.
      - Ну, это вы бросьте! - твердо сказал Петр. - Вы еще приведите эту дурацкую фразу о том, что каждый народ достоин того правительства, которое у него есть.
      - Во! - взревела Антоновна. - И приведу! Это именно такая фраза и есть, нужная. И ничего она не дурацкая! Нет, ты погляди, Денисыч, они тут наворочают, налепят горбатого, мы давай исправлять, а нас же в виновные рядят!
      Денисыч только усмехнулся и выпустил дым в форточку.
      - Так как же это вы исправляете? - закричал Петр. - Когда я книгу видал?
      - И, касатик, да ты не понял ни хрена. Книга, она ведь для чего? Для сценария. Как в кино. Делаем так, делаем эдак. Все вроде хорошо и приятно, так нет же! Вдруг - бац! - вылазит какой-нибудь оглашенный и давай гнуть свое, в сценарии не предусмотренное. Ага! Ну, это только в кино хорошо, когда актеры отсебятину порют, такое даже приветствуется. А в жизни?
      - А кого это вы имеете в виду? Горбачева, что ли?
      Антоновна не ответила, отвернулась.
      - Ты, милый, вот что, - сказала тусклым голосом. - Помолчи, ладно? Не понимаешь ни хрена, так хоть не лезь со своими суждениями, от которых хоть стой, хоть падай, а то и вообще - слезу выгоняет.
      - Да ладно, молчу, - угрюмо отозвался Петр. - Мне ведь жить немного осталось. Солнышко-то хоть покажете напоследок? Или так и кокнете в подземелье своем?
      - Аналитиком будешь, - сказала Антоновна. - Видал - сидят за компутерами?
      - Спасибо. А домой-то хоть отпустите? Или у вас там комнаты... Ах, да, там и живут?
      - Там и живут. На солнышко только проверенные выходят. Вроде меня и Денисыча.
      - А мне нельзя - проверенным?
      Антоновна поглядела на него и вдруг развеселилась.
      - Отчего нельзя? Можно. Лет через пять при хорошем поведении можно и проверить тебя, гы-гы. А пока поработаешь, мы на тебя посмотрим.
      Петр ничего не ответил. Сбегу, решил он. Из любой тюрьмы можно сбежать, и я сбегу.
      - Это только кажется, - словно отвечая на мысли Петра, и мучая его тяжелым взглядом, сказала Антоновна. - А на деле ох как трудно.
      - Это вы про что? - невинно спросил Петр.
      - Не прикидывайся, - улыбнулась Антоновна. - Ты знаешь, про что.
      - А вы что же, мысли читать умеете?
      - И мысли, и прысли, и много чего могу. - Она стукнула себя в грудь, и та заколыхалась.
      Петр уставился на грудь, ничего не сказал. Ничего она не умеет, - подумал он. У меня все на лице было написано. И потом, о чем я еще мог подумать?
      Они вышли из автобуса в том самом гараже, обшитом металлическими листами, спустились по лестнице и пошли по коридору с бесконечными рядами дверей. Вдруг одна из них открылась, и на пороге появился Семен Михайлович, в белоснежной сорочке, отутюженных брюках и лакированных штиблетах по моде пятидесятых годов. Он скрестил руки в черных нарукавниках на груди, смотрел молча и беспристрастно. Петру захотелось выкинуть какой-нибудь фортель, например, схватить его за яйца, но эта затея не показалась ему удачной. Он только смиренно поздоровался:
      - Здравствуйте, Семен Михайлович.
      - Здравствуйте, Петр Валентинович, - вежливо и сухо ответил старик.
      - А, Михалыч! - радостно приветствовала Антоновна и указала на нарукавники. - Все корпишь?
      Старик не удостоил ее ответом, скрылся за дверью.
      - Достойный человек, - нисколько не обидевшись, сказала Антоновна, и подняла палец для убедительности. - Я бы даже сказала - голова. Правда, иногда его заносит. Стар становится, молодежь не любит. Ну, бывает. Не, любит, погоди. Девчонок, гы-гы.
      Антоновна привела Петра, возможно, в ту самую комнату, что и в прошлый раз, во всяком случае, Петр не нашел каких-то отличий. Возможно, у них тут все комнаты одинаковые.
      - Располагайся. Сегодня тебе уж не работать. Ешь, спи, отдыхай. А завтра... Да, из комнаты ни шагу. Да ты и не сможешь, дверь-то я запру, гы-гы.
      И Антоновна вышла, оставив Петра одного.
 

* * *

 
      Работа оказалась не трудной. Даже думать много было не нужно. Петр приходил, садился за свой стол в длинном ряду других столов, здоровался с соседями кивком головы, включал компьютер и просматривал поступившую за ночь информацию. Информация была, по его выражению, проста, как три рубля с дыркой. Это были биржевые котировки на спирт, вино и водку внутри страны. Все, что ему следовало сделать, это просмотреть тенденцию роста или падения цен за неделю и за месяц, сделать "глубокомысленные" выводы о том, что вот, мол, цены растут, и рост, по прогнозным оценкам аналитика Скорохлебова П.В. в ближайшее время сохранится. Он втихомолку заглядывал в соседние компьютеры (да никто и не делал из информации секрета) там было то же самое - цены на пшеницу, мясо, молоко, птицу и тому подобное. Про себя этот закуток Петр окрестил "пищевым отделом". У отдела не было никакого начальника, да и самого отдела, скорее всего, не существовало как структурной единицы. Никто из сотрудников не предпринимал попыток сблизиться, и Петр, глядя на общее поведение, был молчалив и сдержан, ни с кем не заговаривал, на рабочие вопросы отвечал односложно, сродни военному "есть" и "так точно".
      Через неделю у Петра созрела мысль о том, что его работу может выполнять обыкновенная компьютерная программа, написанная простым школьником, даже не семи пядей во лбу. Постепенно он стал выполнять свои обязанности очень быстро, за два-три часа, а потом сидел и скучал, разглядывал соседей. Среди них была весьма заурядная девушка блеклой наружности, не признающая туши, помады и румян, с длинными сальными волосами, которые она мыла чрезвычайно редко, не более одного раза в неделю. У девушки была просто умопомрачительная фигура, даже не столько фигура, сколько попка, на которую Петр всякий раз заглядывался, когда девушка вставала и шла по проходу мимо, чтобы передать кому-нибудь стопку отпечатанных листов. У него просто дух захватывало, когда он видел эту попку, туго обтянутую брюками, и в этот момент о работе не могло быть и речи. Это было единственное развлечение Петра, которое, впрочем, очень скоро ему наскучило. Не такая уж и идеальная попка, если разобраться. Да и сама девчонка, которую звали, к слову Лера, просто уродина. Что ей стоит наложить макияж, вымыть волосы, соорудить какую-нибудь прическу? Нет, она вся поглощена работой, не поднимает глаз, ни с кем не разговаривает, только продолжает призывно вилять бедрами, черт бы ее побрал.
      Сначала было интересно наблюдать за соседями. Через проход сидел Вениамин, тучный молодой человек, вечно потеющий, промакивающий лоб одноразовыми платочками, которые он бросал мимо корзины, и к концу дня становился похожим на промокший матерчатый пузырь, который появляется, когда пытаешься утопить пододеяльник в воде, замусоренной конфетными обертками. Неприятный тип, но смотреть на него было некоторое время интересно. Он включал компьютер, щурил маленькие глазки, разглядывал на экране белые буквы, комментирующие загрузку машины, потом запускал табличный процессор, смотрел динамику изменения цен на рыбу и морепродукты, хлопал себя по толстой ляжке, вытягивал губы в трубочку, цокал языком и качал кудрявой головой. Потом он имитировал бурную деятельность, перекладывал бумаги на столе, искал авторучку, точил карандаш, заготавливал стопку бумаги и начинал анализировать. В итоге у толстяка выходили аккуратно опечатанные, подшитые и пронумерованные отчеты.
      Впереди сидел Герман, широкоплечий парень лет двадцати. Петр видел, в основном, только его спину. Спина все время была крайне напряжена и, как зеркало, отражала усердие, с которым парень подходил к своему занятию. Большей частью он сидел, подперев голову кулаками и уставившись в экран, на котором пролистывались таблицы, графики и трехмерные диаграммы. Поглядев на таблицы минут пять, он нервно переводил взгляд на часы, дожидаясь ежечасного десятиминутного перерыва, когда он стремглав срывался с места и уносился в курилку, на бегу доставая сигарету и зажигалку. С перерыва возвращался повеселевший, и от него разило табачным дымом и запахом общественной уборной. После сдачи отчета он возвращался с гордым видом, который, казалось, говорил, что вот он внес свою весомую лепту в общее, такое важное дело, и теперь может со спокойной совестью вернуться в клетушку, выдвинуть кровать и тут же отключиться, как отключается робот, когда не нужен. Анализировал он конъюнктуру рынка зерна, муки и хлебо-булочных изделий.