Фергюссон торжественно провозгласил:

– Я восхищен твоим мужеством.

Смеясь, Хоппи сказал с запинкой:

– С-спасибо, мистер Фергюссон.

Один из мастеров подал ему ЧМ-тюнер.

– Он дрейфует. Глянь-ка – что можно подрегулировать.

– Ладно, – сказал Хоппи, беря блок металлическими экстензорами. – Я уверен, что у меня получится. Я много раз пробовал дома. У меня есть опыт.

Такую работу он считал самой легкой; ему даже не надо было особо сосредотачиваться на блоке. Как будто ее придумали специально, чтобы показать его возможности.

Взглянув на календарь, висевший на стене в кухне, Бонни Келлер вспомнила, что сегодня ее друг Бруно Блутгельд должен был отправиться к психиатру доктору Стокстиллу в Беркли. Видимо, он уже провел час со Стокстиллом, получил первый сеанс терапии и ушел. Сейчас он, без сомнения, едет назад в Ливермор в свой офис, находящийся в Радиационной лаборатории – той самой, из которой Бонни ушла несколько лет назад из-за своей беременности. Там, в 1975-м, она и познакомилась с Бруно Блутгельдом. Сейчас ей был 31 год, она жила в Вест-Марине, ее муж Джордж стал вице-президентом школьного совета, и она была очень счастлива.

Она продолжала ходить на сеансы психоанализа – раз в неделю вместо трех, как раньше, – и во многих отношениях она понимала себя, свои подсознательные импульсы и паратактические систематические искажения реальности. Психоанализ в течение шести лет сделал для нее большое дело, но полностью она не вылечилась. На самом деле возможности вылечиться не существовало; сама жизнь была болезнью, и постоянное развитие (вернее, явно увеличивающаяся адаптация) должно было либо продолжаться, либо привести к психическому застою.

Она вовсе не собиралась впадать в застой. Прямо сейчас она читала «Закат Европы» на немецком; она уже прочла 50 страниц, и они того стоили. А кто еще из тех, кого она знала, читал эту книгу хотя бы по-английски?

Ее интерес к немецкой культуре, литературе и философии возник несколько лет назад под влиянием знакомства с доктором Блутгельдом. Хотя она три года учила немецкий в колледже, он не пригодился ей в ее взрослой жизни, как и многое другое, что она тогда тщательно изучала. Это откладывалось в подсознании, пока она заканчивала колледж и поступала на работу. Магнетическое присутствие Блутгельда оживило и расширило многие ее академические интересы – любовь к музыке и живописи, например… Она многим была обязана Блутгельду и благодарна ему.

Конечно, сейчас почти каждый в Ливерморе знал, что Блутгельд болен. У него была слишком чувствительная совесть, и он никогда не переставал мучиться со времени ошибки 1972 года, которая, как знали все, кто был тогда в Ливерморе, не являлась только его ошибкой, не была его персональным грехом, но он так считал – и заболел из-за этого, и болезнь усугублялась с каждым годом.

Множество специалистов, качественная аппаратура, лучшие компьютеры были задействованы в ошибочных вычислениях, которые были ошибочными не по отношению к объему знаний 1972 года, но только по отношению к реальной ситуации. Чудовищные массы радиоактивных облаков не выбросило в космос, а притянуло гравитационным полем Земли, и они вернулись в атмосферу. Никто не удивился этому больше, чем персонал Ливермора. Сейчас, конечно, слой Джемисона-Френча изучили подробнее. Даже популярные журналы вроде «Тайм» и «ЮС ньюс» могли доступно объяснить, что и почему было сделано неправильно. Но ведь прошло девять лет…

Подумав о слое Джемисона-Френча, Бонни вспомнила и о главном сегодняшнем событии, которое она чуть не пропустила. Она сразу же пошла к телевизору в гостиной и включила его. Неужели старт уже был, подумала она, поглядев на часы. Нет, еще полчаса. Экран зажегся, показались ракета и стартовая башня, персонал, грузы, оборудование; все это пока находилось на Земле, и, может быть, Уолтер Дейнджерфильд и миссис Дейнджерфильд еще не поднялись на борт.

Первая пара, эмигрирующая на Марс, лукаво подумала она, представив, как чувствует себя в эту минуту Лидия Дейнджерфильд, высокая светловолосая женщина, знающая, что их шансы добраться до Марса составляют, по оценке компьютера, 60 процентов. Они везли с собой великолепное оборудование, просторные жилища и мощные конструкции, но что, если все это и они вместе с ним превратятся в пепел по дороге? По крайней мере, попытка произведет впечатление на Советский блок, которому не удалось основать колонию на Луне. Русские то ли задохнулись все разом, то ли умерли с голоду – никто не мог сказать точно. Как бы то ни было, колония исчезла. Она выпала из истории так же таинственно, как и вошла в нее.

Идея НАСА – послать не группу людей, а только пару, мужа и жену, – страшила Бонни. Она инстинктивно чувствовала, что, делая ставку только на эту пару, НАСА рискует проиграть. Надо было бы послать несколько человек из Нью-Йорка, несколько из Калифорнии, думала Бонни, наблюдая на экране техников, проводящих последние предстартовые проверки. Как это называется? Страховаться от возможных потерь? Так или иначе, не все должно быть поставлено на карту… хотя именно так НАСА всегда делало: один астронавт за один запуск и множество шумихи вокруг. Когда в 1967-м Генри Ченселлор сгорел дотла на своей космической платформе, человечество наблюдало за этим по ТВ, охваченное ужасом, конечно, но тем не менее ему позволили наблюдать. И реакция общества была такова, что освоение космоса западным миром отодвинулось на пять лет.

– Итак, вы видите, – негромко, но настойчиво говорил комментатор программы «Новости», – последние приготовления закончены. С минуты на минуту ожидается прибытие мистера и миссис Дейнджерфильд. Давайте мысленно окинем взглядом весь громадный объем проделанной работы, чтобы быть уверенными…

Вздор, сказала про себя Бонни Келлер, задрожав, и выключила телевизор. Я не могу видеть это.

С другой стороны, чем занять себя? Просто сидеть, полируя ногти, все шесть часов, а фактически – и две последующие недели тоже? Единственным выходом было бы не помнить, что сегодня день, когда первая пара должна отправиться в путь. Однако сейчас это было невозможно.

Ей нравилось думать о них как о первой паре… что-то из сентиментального, старомодного научно-фантастического рассказа. Снова Адам и Ева – только Уолт Дейнджерфильд не был Адамом. С его ненавязчивым саркастическим остроумием, с его запинающейся, почти циничной манерой речи, когда он говорил с репортерами, он более походил на последнего (по времени, конечно), чем на первого человека. Бонни обожала его. Дейнджерфильд не был ни простофилей, ни стриженным «под ежик» юным блондином-автоматом, нанятым когда-то для выполнения новейшей задачи воздушных сил. Уолт был реальной личностью. За это-то, без сомнения, НАСА и выбрало его. Гены Дейнджерфильда впитали всю культуру, все наследие человечества за несколько тысяч лет, чтобы расцвести сейчас. Уолт и Лидия должны найти некую terra nova… и там будет жить множество рассудительных маленьких Дейнджерфильдов, расхаживающих по Марсу и говорящих умно, но с тем же оттенком легкой живости, которым обладал Дейнджерфильд.

«Представьте себе длинное, свободное от движения шоссе, – сказал однажды Дейнджерфильд, отвечая на вопрос репортера о степени опасности путешествия, – миллион миль широченного шоссе без всякого транспорта, никаких медленных грузовиков. Представьте себе, что вы отправились в путь в четыре часа утра… только ваш автомобиль – и никого. Как говорится, о чем беспокоиться?» И затем последовала чудесная дейнджерфильдовская улыбка.

Нагнувшись к телевизору, Бонни снова включила его. На экране возникло круглое, в очках лицо Уолта Дейнджерфильда. Он был уже в скафандре, но пока без шлема. Лидия молча стояла за ним, в то время как Уолт отвечал на вопросы.

– Я слышал, – Уолт растягивал слова, как будто прожевывал вопрос перед ответом, – я слышал, что в Буа, штат Айдахо, есть одна ПМС, которая беспокоится о нас. – Он бросил быстрый взгляд на кого-то в комнате, кто, видимо, задал вопрос. – ПМС? Ну, это великий, сейчас давно забытый термин Герба Кайена для Порядочных Маленьких Старушек, которых вы найдете всюду. Может быть, одна из них уже на Марсе, и мы будем жить на одной улице с ней. Как бы то ни было, если я правильно понял, старушка из Буа немного беспокоится о Лидии и обо мне, боясь, что с нами может что-нибудь случиться. Поэтому она послала нам талисман на счастье.

Он поднял что-то, неуклюже держа его пальцами в перчатке скафандра.

Репортеры оживились.

– Мило, не так ли? – спросил Дейнджерфильд. – Я скажу вам, что это такое. Это средство от ревматизма.

Репортеры расхохотались.

– На всякий случай, если мы схватим ревматизм на Марсе. Или подагру? Кажется, это все-таки от подагры, так она пишет в письме.

Он взглянул на жену:

– Подагра, не правда ли?

Я полагаю, думала Бонни, у них нет талисманов от метеоров или радиации. Ей было грустно, как от нехорошего предчувствия. Или это оттого, что сегодня – день посещения Бруно Блутгельдом психиатра? Этот факт наводил на мысли о смерти и о радиации, о неправильных расчетах и ужасных неизлечимых болезнях.

Я не верю, что Бруно стал параноидальным шизофреником, думала она. Это только временное ухудшение ситуации, и при надлежащей психиатрической помощи – парочка каких-нибудь пилюль – все будет в порядке. Просто эндокринное расстройство проявляет себя таким образом, а эндокринологи сейчас творят чудеса. И это совсем не дефект личности – это психотическая основа раскрывает себя в стрессовой ситуации.

Но откуда мне было знать, мрачно думала Бонни. Бруно пришлось сесть перед нами и рассказать, что «они» отравили ему питьевую воду, прежде чем и Джордж, и я догадались, как он болен. До этого он казался просто подавленным.

Прямо сейчас она могла представить Бруно с рецептом на какие-то таблетки, которые стимулировали бы кору головного мозга или подавили бы промежуточный мозг; как бы то ни было, современный западный эквивалент китайского лекарства на травах подействовал бы, изменяя метаболизм мозга Бруно, избавляя его от мании, как будто сметая паутину. И снова все было бы хорошо; она, Джордж и Бруно снова вместе, составляя гармоничное трио, играя Баха и Генделя по вечерам… Это было бы как в старые времена – две деревянные флейты «Black Forest» (настоящие) и ее пианино. Дом, полный музыки барокко и аромата свежеиспеченного хлеба, и бутылка вина «Буэна Виста» из старейшего винного погреба в Калифорнии…

Уолт Дейнджерфильд на экране выглядел так, как будто он сделал удачное замечание в манере Вольтера и Уилла Роджерса, вместе взятых.

– О да, – отвечал он женщине-репортеру в смешной соломенной шляпе, – мы надеемся открыть много неизвестных форм жизни на Марсе. – И он смотрел на шляпу, как будто хотел сказать: «Видимо, вот одна из них».

И снова репортеры смеялись.

– Мне кажется, это приближается к нам, – сказал Дейнджерфильд своей тихой, спокойной жене, указывая на шляпу. – Милая, да оно нападает на нас!..

Он по-настоящему любит ее, поняла Бонни, наблюдая за Дейнджерфильдами. Интересно, испытывал ли Джордж такие же чувства ко мне, как Уолт к своей жене? Честно говоря, сомневаюсь. Если бы испытывал, то никогда не позволил бы мне сделать два аборта. Она стала еще печальнее и повернулась к телевизору спиной.

Они должны были бы послать Джорджа на Марс, думала она с горечью. Или, еще лучше, послать нас всех: Джорджа, меня и Дейнджерфильдов. Джордж мог бы завести интрижку с Лидией, если бы осмелился, а я могла бы пойти в постель с Уолтом. Я была бы прекрасным товарищем в великом приключении. Почему нет?

Хочу, чтобы случилось хоть что-нибудь, сказала она себе. Пусть позвонит Бруно и скажет, что доктор Стокстилл вылечил его. Или пусть Дейнджерфильды вдруг вернутся, или китайцы начнут Третью мировую, или Джордж разорвет наконец контракт с этой ужасной школой… он давно собирается так поступить. Что угодно, что-нибудь. Может быть, думала она, я должна достать свой гончарный круг и горшок, вернуться снова к так называемому творчеству, анальной форме или чему угодно. Я могла бы сделать неприличный горшок. Сделать, обжечь в печи у Вайолет Клэтт и послать его в Сан-Ансельмо, в Общество народного творчества, в то бабское общество, которое в прошлом году отклонило мою сварную бижутерию. Мне кажется, они бы одобрили неприличный горшок, если бы это был хороший неприличный горшок.

Примечания

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.