4

Элу Миллеру казалось совершенно очевидным, что вскоре ему придется распроститься со своей стоянкой. Его участком завладеют с какой-нибудь грандиозной целью: новый хозяин снесет автомастерскую и воздвигнет супермаркет, или мебельный салон, или многоквартирный дом. Уже несколько лет в Окленде и Беркли действовали по такому шаблону. Сносили старые здания, даже церкви. Уж если старые церкви пускали под снос, то, конечно, не миновать этого и мастерской Фергессона. И «Распродаже машин Эла».

В подавленном настроении поехал он на следующий день по Сан-Пабло в риелторскую контору, к женщине, с которой имел дело в прошлом. Миссис Лейн была негритянка: он познакомился с ней через Дулитлов. Это она раздобыла для миссис Дулитл несколько ее доходных домов. Она специализировалась на недвижимости в не предназначенной только для белых – и, добавил он мысленно, захудалой – части Окленда. Он понимал, что не может рассчитывать на нечто лучшее. Чем была стоянка для подержанных автомобилей, как не олицетворением той части Окленда, что не «только для белых»?

С такими мыслями он вошел в «Недвижимость Лейн» и приблизился к лакированному дубовому прилавку. Справа от него, на столе, располагался горшок с каучуконосом, повязанным шафрановым бантом. Рядом с горшком лежала стопка газет «Сатердей ивнинг пост» и стояла пепельница. Все оборудование конторы составляли письменный стол, пишущая машинка и висевшая на стене карта Ист-Бэя. Миссис Лейн сидела за столом и печатала, но, как только заметила его, встала и подошла, улыбаясь, к прилавку.

– Доброе утро, мистер Миллер, – сказала она.

– Доброе, – сказал он.

– Чем могу вам помочь?

У миссис Лейн был низкий бархатистый голос. Она была одета в черное платье, а на пальце у нее красовалось большое золотое кольцо. Волосы у нее были зачесаны кверху, и на лице было много косметики; она, как всегда, выглядела очень впечатляюще. Ей, по его прикидкам, было около сорока пяти или пятидесяти лет. Она могла бы быть успешной администраторшей или клубной активисткой где угодно, подумал он, если бы, конечно, не была цветной. И если бы еще не то обстоятельство, что, улыбаясь, она обнаруживала большие золотые коронки на передних зубах: тоже, как и кольцо, – драгоценности, на левой из которых была выгравирована бубна, а на правой – трефа.

– Я ищу новое место, – сказал Эл.

– Понимаю, – сказала миссис Лейн. – На Сан-Пабло? У меня есть участок на Телеграфной авеню.

Она окинула его изучающим взглядом, желая разобраться, чего он хочет.

– Мне все равно, где это, – сказал Эл. – Лишь бы место было хорошим.

Он не мог придумать, как лучше изъяснить свою мысль; напрягал мозг, но более вразумительного выражения не находил. Женщина сочувственно ему улыбнулась; она, вне всякого сомнения, хотела ему помочь. Ее работа в этом и состояла. И она вкладывала в свою работу всю душу. Он это чувствовал.

– Думаю, вы не хотите заходить слишком уж высоко, – сказала миссис Лейн. – В отношении стоимости аренды.

– Так и есть, – согласился он.

– Я могла бы отвезти вас к тому участку на Телеграфной, – сказала миссис Лейн. – Чтобы вы на него взглянули.

– Он мне не нужен сию же минуту, – сказал он. – У меня около двух месяцев. Спешить не надо. Я хочу быть уверенным, что беру что-то подобающее.

– Да, это важно, – согласилась миссис Лейн.

– Бизнес с подержанными машинами приносит не очень-то большой доход, – сказал он.

– Должно быть, он похож на бизнес с недвижимостью, – сказала миссис Лейн, улыбнувшись.

Может, и так, подумал Эл. Мы с ней в одной лодке. Или, может, я обхожусь с тобой несправедливо, помещая тебя рядом с собой? Такую привлекательную женщину, как ты. Кем бы ты была, если бы родилась белой? Председательницей местного отделения Республиканской партии? Женой какого-нибудь промышленника? А кем был бы я, если бы родился негром? Просто ничтожеством. Еще одним ничтожеством без каких-либо перспектив.

– Мистер Миллер, – сказала миссис Лейн своим глубоким бархатистым голосом, – вы сегодня выглядите таким печальным…

– Так и есть, – подтвердил он.

– Не печальтесь, – сказала она. – Взгляните на яркую сторону. – Она отступила к своему письменному столу и достала из выдвижного ящика связку автомобильных ключей. – Почему бы мне не отвезти вас к участку, о котором я говорила? Я буду рада вам его показать.

– Может быть, позже, – сказал он.

– Почему не сейчас?

– Не знаю, – сказал он со смирением, слышным ему самому. – Мне надо вернуться на свою стоянку.

– Вы можете упустить хорошую возможность, – сказала она.

– Может, и так, – сказал он, чувствуя себя усталым и подавленным.

– Послушайте, мистер Миллер, – мягко сказала она, опуская на прилавок свои оголенные округлые коричневые руки. – Вам надо действовать, иначе вы проиграете. За годы работы с недвижимостью я научилась одной вещи: если хочешь чего-то добиться, то нужно использовать предоставляющиеся возможности и пошевеливаться. Знаете об этом? – Она ждала ответа, но он ничего не говорил; он смотрел в пол, испытывая опустошенность и неспособность что-либо сказать. – Делай – или тебя сделают. Я имею в виду, вас обставят. Быть энергичным совсем не дурно. – В ее голосе была теплая, нежная терпеливость, он звучал едва ли не наставительно, по-матерински наставительно. – Вы никому не причиняете вреда. Я думаю, вас именно это смущает: вы боитесь кого-либо в чем-нибудь ущемить. Потому что вы в таком бизнесе, где каждый так или иначе это утверждает.

Он кивнул.

– Я разговаривала с вами раньше, – сказала миссис Лейн, – и отметила и для себя, и для мистера Джонса, который мне здесь помогает. Вы очень подходите для того, чтобы работать с мистером – как, бишь, его? – мистером Фергессоном. Он тоже абсолютно честен. Я отвожу к нему свою машину… – Она осеклась. – Ну, вообще-то у меня имеется свой механик.

Механик-негр, подумал Эл. Она не посмела бы пригнать свою машину к Джиму Фергессону, каким бы честным он ни был. Потому что он, вероятно, не стал бы с ее машиной работать. Может, стал бы, а может, и нет. Но она не может рисковать. Дело того не стоит.

– Могу я показать вам этот участок? – спросила миссис Лейн, поднимая связку ключей.

– Нет, – сказал он. – Как-нибудь в другой раз.

Выйдя из риелторской конторы, он увидел, что она смотрит, как он уходит; она следила за ним, пока торец здания не скрыл их друг от друга.

Вернувшись, он сказал через порог:

– Может быть, через пару дней. Когда мои планы более определятся.

Миссис Лейн улыбнулась ему. Сочувственно, подумал он. Сочувственно и понимающе. Тогда он снова пошел прочь. Обратно к своей машине.

Она просто хочет что-то мне продать, думал он. Но он знал, что дело здесь в чем-то большем; собственно, совсем и не в этом. В чем же в таком случае? В любви, подумал он. В любви к нему. Крупная и привлекательная деловая негритянка, средних лет и со светлой кожей. Может, хочет меня усыновить. Он чувствовал уныние, но в то же время ему казалось, что от части своего бремени он избавлен. Ему уже не было так плохо, как раньше. Да, подумал он, элегантная женщина, толковая продавщица; уж она-то знает свое дело. Настоящая профессионалка. Я вернусь. Ей это прекрасно известно.

Эта деревенщина, пьяный кретин, старая задница Фергессон, это он довел меня до такого состояния, подумал Эл. До состояния, в котором мне не на кого надеяться, кроме как на какую-нибудь женщину, испытывающую ко мне жалость. Из которого у меня нет иной возможности выбраться; у меня нет другого способа выжить, нет своей собственной системы безопасности. Мне приходится взывать к мягким чертам характера какой-то торговки недвижимостью.

Надо было бы, подумал он, изгадить его дело, испохабить его дело бесповоротно; мне следовало бы открыть на том участке публичный дом и опозорить все владение. Мне следовало бы превратить его в… а что, разве он еще не устроил там стоянку для подержанных автомобилей?

Кто взирает на меня с презрением? – спросил он у себя. Каждый? Все без исключения?

Ему не хотелось возвращаться на свой участок. Он завел машину и просто поехал, никуда конкретно не направляясь; он просто ехал, влившись в транспортный поток центральной части Окленда, наслаждаясь чувством вождения. Это был добрый старый «Крайслер», солидный, с обитыми кожей сиденьями. Однако коробка передач не переключалась на задний ход, так что он купил его за семьдесят пять долларов. Но все же это была хорошая машина. Достаточно хорошая для любого разумного человека. Прекрасная шоссейная машина.

На ходу он воображал, как когда-нибудь продаст именно этот автомобиль; он представлял себе это во всех подробностях, чтобы как-то себя занять.

Когда он вернулся на «Распродажу машин Эла», то увидел, что большая белая дверь мастерской заперта. Старик закрыл заведение, но не ради ленча, потому что «Понтиака» тоже не было. На старомодной картонной вывеске на двери указатели были повернуты так, чтобы можно было прочесть:

Припарковавшись среди машин на стоянке, он увидел еще один автомобиль, почти новый «Кадиллак», который последовал за ним и остановился позади него, рядом с другой его машиной, «Шевроле». Он вышел из машины, и то же самое сделал водитель «Кадиллака».

– Здравствуйте, – сказал тот.

Эл захлопнул дверцу «Крайслера» и направился к незнакомцу. Тому было немного за пятьдесят, и он щеголял прекрасно пошитым деловым костюмом, галстуком – узким, из новомодных – и заостренными, итальянского стиля туфлями, которые Эл видел в рекламах и на витринах магазинов в богатых районах. Незнакомец улыбнулся ему. Манеры его казались довольно дружелюбными. Его волнистые седые волосы были несколько длинноваты, но прекрасно подстрижены. Эл слегка оторопел.

– Здравствуйте, – сказал Эл. – Как дела сегодня? – Это было его стандартным приветствием.

На его стоянке ничто, разумеется, не могло заинтересовать этого хорошо одетого и явно преуспевающего господина, приехавшего на «Кадиллаке» прошлого года. На мгновение Элу стало не по себе; может, думал он, это налоговый агент штата или даже федерального правительства – целый сонм предположений пронесся у него в голове, пока он смотрел на этого человека, сохраняя на лице приветливую улыбку.

А потом он его узнал. Это был один из давних клиентов Фергессона. Очевидно, он пригнал свою машину для починки и обнаружил, что мастерская закрыта.

– Я ищу Джима, – сказал посетитель звучным, внушительным голосом. – Однако вижу, что у него заперта дверь.

Подняв руку, он взглянул на часы, обнаружившиеся рядом с серебряной запонкой. Эл смотрел то на часы, то на запонку и чувствовал все растущее, сильнейшее желание: это было то, что он всегда хотел иметь, – хорошие наручные часы, вроде тех, рекламу которых он видел в «Ньюйоркере».

– Вероятно, ищет какую-нибудь запчасть, – сказал Эл. – Или, может, у кого-то машина сломалась на дороге. Его вызывают вместо AAA.

– И я знаю почему, – сказал посетитель.

Если бы у меня было хотя бы три хорошие машины, подумал Эл, я мог бы привлекать клиентов вроде этого. Если бы я мог показать что-нибудь приличное… Помрачнев, он сунул руки в карманы, раскачиваясь с пятки на носок и уставившись в землю. Он не мог придумать, что сказать.

– Я приезжаю к нему уже четыре с половиной года, – сказал посетитель. – По всякому поводу, даже ради смазки.

– Он продал мастерскую, – сказал Эл.

Глаза его собеседника расширились.

– Не может быть, – сказал он в смятении.

– Так и есть, – сказал Эл.

Он еще больше помрачнел; говорить было почти невозможно. Поэтому он продолжал раскачиваться взад-вперед.

– Стал слишком стар? – спросил посетитель.

– Вроде у него с сердцем неладно, – пробормотал Эл.

– Что ж, мне, конечно, жаль, – сказал посетитель. – По-настоящему жаль. Это конец целой эры. Конец старого мастерства.

Эл кивнул.

– Я не был здесь около месяца, – сказал посетитель. – Когда он решился? Должно быть, совсем недавно.

– Так и есть, – сказал Эл.

Мужчина протянул руку; Эл заметил это, вздрогнул, вытащил свою собственную руку и обменялся с ним рукопожатием.

– Меня зовут Харман, – сказал посетитель. – Крис Харман. Бизнес в сфере звукозаписи. Я руковожу фирмой «Пластинки Тича».

– Понятно, – сказал Эл.

– Значит, вы не думаете, что он вернется, – сказал Харман, снова взглянув на часы. – Что ж, я не могу ждать. Скажите ему, что я заезжал. Я позвоню ему по телефону и скажу, как мне жаль, что так вышло. Всего доброго.

Он кивнул Элу и, дружески махнув рукой, снова забрался в свой «Кадиллак», захлопнул дверцу, дал задний ход и через мгновение уже выехал со стоянки и влился в транспортный поток на Сан-Пабло. Вскоре «Кадиллак» пропал из виду.

Через полчаса появился и припарковался «Понтиак» старика. Когда Фергессон вылез из машины, к нему подошел Эл.

– Приезжал твой старый клиент, – сказал он. – Расстроился, узнав, что ты продал мастерскую.

– Кто именно? – спросил Фергессон, отпирая дверь и обеими руками толкая ее вверх. С озабоченным выражением лица он устремился внутрь гаража. – Черт возьми, – сказал он. – Я теперь просто не управляюсь с этой работой, когда приходится вот так отлучаться.

– Харман, – сказал Эл, следуя за ним.

– А, «Кадиллак» пятьдесят восьмого года выпуска. Симпатичный парень с седыми волосами. Около пятидесяти.

– У него цех по производству пластинок или что-то наподобие, – сказал Эл.

Старик включил переноску и потащил длинный резиновый шнур по замасленному полу мастерской к «Студебеккеру», поднятому домкратом.

– Знаешь это кирпичное здание на Двадцать третьей улице, сразу после Бродвея? Там, где размещаются новые автомобильные агентства? Около поворота на Озеро? В общем, он там размещается. Ему принадлежит все здание; все занимает его звукозаписывающая компания. Он делает пластинки. Прессует.

– Да, так он и говорил, – сказал Эл.

Он подождал какое-то время, глядя, как старик ложится на спину на плоскую тележку на роликах; Фергессон умело закатился под «Студебеккер» и возобновил работу.

– Слышь, – сказал старик из-под машины.

Эл наклонился.

– Он делает непристойные пластинки.

При этих словах у Эла по затылку побежали мурашки.

– Этот парень, так хорошо одетый? С такой-то машиной?

Он с трудом мог в это поверить; в его воображении рисовалась совсем другая картина. Тот, кто делает непристойные пластинки… он должен быть приземистым, грязным, неопрятно одетым, возможно, в зеленых очках, с вороватым взглядом, с плохими зубами, грубым голосом, ковыряющий у себя в зубах зубочисткой.

– Не пудри мне мозги, – сказал Эл.

– Это лишь одна из сторон его деятельности, – сказал старик. – Но только между нами, без разглашения.

– Идет, – сказал Эл, заинтересовавшись.

– На них нет названия его фирмы, «Пластинки Тича». На них такая частная маркировка, то есть, я хочу сказать, вообще никакой маркировки.

– Откуда ты знаешь?

– Он приезжал с год назад. Уже несколько лет он приезжает ко мне чинить свою машину. Привез коробку неприличных пластинок: хотел, чтобы я их продавал.

Эл рассмеялся.

– Не пудри мозги.

– Я… – старик в одно мгновение выкатился из-под машины; лежа на спине, он смотрел на Эла. – Я какое-то время держал у себя эту коробку, но без толку. Там было несколько проспектов. – Он с трудом поднялся на ноги. – Кажется, парочка у меня завалялась. Что-то вроде проспектов с непристойными анекдотами, рекламирующих эти пластинки.

– Хотел бы я взглянуть на них, – сказал Эл. Он последовал за стариком в его офис и стоял, пока Фергессон рылся в переполненных ящиках письменного стола. Наконец он нашел то, что искал, в конверте.

– Вот. – Он передал конверт Элу.

Открыв конверт, Эл обнаружил несколько маленьких глянцевых проспектов, такого размера, чтобы их удобно было положить небольшой стопкой на прилавок. Спереди, под изображением голой девицы, значились слова «ПЕРЕЧЕНЬ ВЕСЕЛЫХ ПЛАСТИНОК ДЛЯ ЛЕТНИХ ПИРУШЕК (ТОЛЬКО ДЛЯ МУЖЧИН)», а затем, внутри, шел список названий. В самих названиях ничего непристойного не было.

– Это что, песни? – спросил он. – Вроде Рут Уоллис[7]?

– В основном монологи, – сказал старик. – Один я прослушал. Там говорилось о Еве, переходящей через лед; ну, знаешь, из «Хижины дяди Тома».

– И он был непристойным?

– Совершенно непристойным, – сказал старик. – До последнего слова; никогда не слыхал ничего подобного. Его читал какой-то парень. Харман говорил, что это какой-то выдающийся комик, который много пишет – или писал: кажется, он говорил, что тот парень умер, – для всех главных журналов. Какой-то по-настоящему знаменитый парень. Ты бы узнал его имя. Боб такой-то[8].

– Ты не помнишь?

– Нет, – сказал Фергессон.

– Чтоб мне провалиться, – сказал Эл. – Никогда раньше не видел типа, который делал бы грязные пластинки. Это же незаконно, да? Такие пластинки?

– Конечно, – сказал старик. – Он делает и много чего другого. Но это все, что я видел, только это, и все. По-моему, он выпускает джаз и даже кое-что из классики. Широкий ассортимент. Несколько линий.

Перевернув проспект, Эл увидел, что там нет адреса. Не указан производитель.

– А я-то подумал, что он банкир, – сказал он. – Или адвокат, или какой-нибудь бизнесмен.

– Он и есть бизнесмен.

Так оно и было. Эл кивнул.

– Загребает кучу денег, – сказал старик. – Ты же видел его машину.

– У многих, кто ездит на «Кадиллаках», – сказал Эл, – на самом деле в кармане ни гроша.

– Тебе бы взглянуть на его дом. Я видел: я как-то раз его провожал. Дом у него в Пьемонте[9]. Практически дворец. Повсюду вокруг – деревья и живые изгороди. И кованые железные ворота. С торца дом увит плющом. А жена выглядит по-настоящему классно. У него, по крайней мере, еще одна машина имеется. Спортивный «Мерседес-Бенц».

– Может, дом не оплачен, – предположил Эл. – Может, у него на дом нет почти никаких прав. Но вот одеваться он умеет, это я признаю.

– И все же он бывал здесь, – сказал старик, – стоял и говорил со мной, и ничуть не задавался; не боялся за свой прекрасный костюм и зашел внутрь.

– У некоторых парней это получается, – сказал Эл. – У настоящих джентльменов. Тактичность. Это свойство настоящего аристократа. – Однако, подумал он, такого рода профессию он никогда бы не связал с принадлежностью к аристократии. – Надеюсь, мы говорим об одном и том же парне, – сказал он.

– Спроси у него самого, когда он приедет в следующий раз, – сказал старик. – Он, скорее всего, вернется, если ему надо что-то сделать с машиной. Спроси у него, продает ли он пластинки для вечеринок.

– Может, и спрошу, – сказал Эл.

– Он подтвердит тебе это прямо в лицо, – сказал старик. – Он этого не стыдится. Это бизнес. Не хуже любого другого.

– Ну, это вряд ли, – сказал Эл. – Вряд ли не хуже любого другого, если принять во внимание, что он незаконен. Ты, наверное, мог бы засадить этого парня в тюрьму, зная то, что ты знаешь. Лучше никому об этом не говори; надеюсь, ты не рассказываешь об этом каждому встречному. Он просил об этом молчать?

Фергессон, лицо у которого вспыхнуло, сказал:

– Я никогда никому ничего не говорил, кроме тебя. А теперь жалею, что сказал тебе. Убирайся с глаз долой.

С этими словами он снова закатился под «Студебеккер» и продолжил работу.