"Эпафродиту, пресветлому господину. Поскольку я намерен занять дом, который купил у тебя год назад, пожалуйста, прими меры, чтоб я мог через месяц поселиться в нем. Абиатар".
      - Готово. Твое письмо я спячу вместе с купчей. Когда ты получишь ее, отсчитывай деньги - и на следующее утро дом будет пуст. Но помни, ты поклялся молчать! Иди!
      Абиатар оторопело стоял, ему хотелось еще что-то сказать, но грек махнул рукой, и он распрощался.
      Сев в носилки, Абиатар потирал руки от радости, что отныне будет первым купцом в Константинополе. Но тут же он, правда, задумывался и с опаской бормотал про себя:
      - Тайны, какие-то тайны!
      Эпафродит тоже радовался. Повернувшись в сторону дворца, он поднял сухую руку и произнес:
      - Приходи, августа, приходи за шелком! Возбуди против меня иск, чтоб забрать дом и мое золото! Понравились тебе мои сады, порезвиться в них захотелось. Ха, вероломная! Ты думала, что вы, самодержцы, забрали у нас, греков, и мудрость нашу! Есть еще кое-что в наших седых головах, хватит, чтоб разорвать твои сети, как паутину, проклятая!
      Эпафродит разгорячился, его глаза полыхали огнем, он быстро скользил по гладкой мозаике.
      "Я многим пожертвовал, - думал он, - тысячи золотых монет канули в море, я выбросил их, как гнилые плоды. Но у меня достаточно денег, чтобы прожить спокойно и без забот до самой старости, чтобы возлежать на коврах более прекрасных, чем у августы, чтобы услаждать взгляд более драгоценными произведениями искусства, чем те, что есть в Большом дворце. Да я пожертвовал бы и этим, я спал бы на голых досках, только бы умереть с уверенностью, что злобная змея побеждена. Я спас от нее шелка, сохранил дом, теперь речь идет об Ирине и Истоке, и, конечно, обо мне самом. Для побега нужны хорошие кони, славинам понадобится оружие. За одну ночь мне этого не достать. Восемь дней, лишь восемь дней надо мне от судьбы, а потом я лягу и скажу: "Конец! Пусть приходит великий день, и вечная осень накроет меня. Теперь приходи! Эпафродит с радостью приветствует тебя!"
      Пока он обдумывал детали побега, на море засверкали первые лучи зари. Вдруг он услыхал во дворе какой-то шум.
      - Исток вернулся!
      Грек вышел навстречу юноше в перистиль, думая переговорить с ним о лошадях и оружии, которыми следует снабдить всех, кто вместе с ним пойдет через Гем.
      Ступив на мраморный пол под тонкими коринфскими колоннами, он услыхал посреди двора громкий смех. Толпа рабов сгрудилась вокруг кого-то и весело хохотала. Сквозь смех слышались струны, хриплый голос пел озорную песнь.
      Эпафродит разгневался. В такие минуты, когда решается его участь, рабы орут и веселятся. Быстрыми шагами он подошел к ним.
      - Псы! - раздался его крик.
      Люди склонились в ужасе, колени у всех подогнулись.
      - Прости, господин, прости, смилуйся над нами! - в один голос умоляли они.
      Над коленопреклоненной толпой в сером сумраке утра поднялась расплывчатая фигура в длинной одежде.
      - Эпафродит, светлый господин, Радован приветствует тебя!
      Мрачное лицо купца прояснилось, когда он увидал пошатывающегося Радована. Он ласково поздоровался с ним.
      - Откуда ты, старик? Ни свет ни заря уже во дворе?
      - Не понять тебе певца, ты почиваешь на своей постели и ужинать за своим столом; не понять тебе его. Осколком звезды падает он на землю. То на севере, то на юге. Вот что такое певец, господин!
      - Почему ты не пришел вечером? Ведь сейчас стража не должна была отпирать ворота?
      - Я пришел бы вечером, господин, наверняка бы пришел. Но изнемог от ужасной жажды. И тогда нашлись добрые люди и сказали мне: садись и пей с нами, сыграй и спой. И я сел и пил, играл и пел, так что у меня пальцы заболели, и струны расстроились, и горло мое потрескалось, как подошва на утомленной ноге. И тогда я сказал: хватит с тебя, Радован! Поднялся я от стола, ушел и прислонился к твоим воротам. Не стучал я в них, не барабанил, клянусь богами, я не делал этого. Но пришли твои люди, с носилками пришли, и Нумида узнал меня, окликнул, открыл ворота и привел меня во двор. Хорошие у тебя слуги, господин, прости их!
      Грек махнул рукой, испуганные рабы встали.
      - А сейчас я иду прямо к своему сыну Истоку. Важные у меня вести для него.
      - Истока нет дома. Он в карауле.
      - Его нет дома! Нечего сказать, хороший сын, отец приходит, а его нет дома! - устало проговорил Радован.
      - Ты утомлен, Радован, тебе не грех отдохнуть. Нумида, проводи господина в его комнату. Когда ты проснешься, твой сын будет сидеть возле тебя.
      - Быть по сему. Мудры твои слова. Отдых сейчас мне кстати. Пока я ездил на твоих золотых - хорошо ездилось, лучше быть не может. Да назад идти тяжеленько пришлось!
      Радован оперся на Нумиду и пошатнулся.
      - Крепче держи меня! Глаза у меня слабые! Погоди! Еще кое-что надо. Эпафродит, господин мой, ясный господин! - вопил Радован вслед Эпафродиту, исчезнувшему под аркой.
      - Чего ты хочешь, отец?
      - Прикажи дать мне глоток вина! В кабаке было очень скверное. Твое лучше. Я хвалил его повсюду.
      - Только скажи Нумиде, он твой раб!
      - Спасибо, господин, спасибо!
      Тяжело опираясь на раба, Радован заковылял по двору.
      26
      Ирина проснулась. Светильник давно догорел, с моря наплывал белый день. Она быстро встала, мягкие локоны рассыпались по лицу. Она убрала их со лба. Разочарованно оглядела комнату.
      Нет, нет Истока! А ведь ей казалось, будто он всю ночь сидел возле нее, будто она разговаривала с ним, будто он рассказывал ей забавные истории о жизни славинов. По безбрежным лугам ходили они за стадами овец, отдыхали в темных лесах. На ветках под солнцем свободы пели свободные птицы. Исток был могуч и уважаем, она - любима и почитаема. А теперь его нет! Он обещал вернуться, рано вернуться. Солнце уже играет с волнами, а его все нет.
      Ирина испугалась. Страшные предчувствия сжали сердце. А вдруг Асбад... Феодора... Во дворце Исток был в полночь. Если они собирались ее погубить, если для этой цели наняли разбойников, то почему бы не найти их и для Истока? Он сильный, он герой. Он спас ее, но спасется ли сам? Если он пал в бою, он пал за нее...
      Затрепетало нежное сердце девушки, задрожала она всем телом, по щекам побежали слезы, она зарыдала и в отчаянии упала на подушку.
      Всхлипывая, Ирина шептала молитвы, умоляя Христа спасти, сохранить его, смилостивиться над ней...
      Постепенно она успокоилась. Вытерла глаза.
      "Зря это, я глупая, - раздумывала она. - Чего я плачу? Он ведь уже приходил. Я душой почувствовала это во сне. Тихонько приподнял полог, посмотрел на меня и ушел. Не разбудил меня, пожалел, добрый. И сейчас он придет; скоро дрогнет занавес, огненные глаза устремятся на меня. Я подожду его. Наши взгляды встретятся. И он прочтет в моих глазах, как я ждала его, как тосковала по нему и боялась за него. Я расскажу ему, как я плакала, а он засмеется, погладит меня по голове, поцелует в глаза. И скажет: "Соловушка мой, чего ты боишься?"
      И в самом деле шевельнулись тяжелые портьеры у входа. Ирина задрожала от счастья. Пришел мой Исток!
      Но вместо Истока она увидела маленькие глазки Эпафродита.
      - С добрым утром, светлейшая госпожа!
      Низко, дворцовым поклоном поклонился ей старик.
      - Приветствую тебя, добрый господин! Где Исток?
      - Уехал в казарму; высокий чин принес ему много забот и дел. Он скоро вернется.
      - Но ведь он уже был здесь? Я во сне чувствовала, что был.
      Грек, не задумываясь даже на секунду, солгал, чтоб не испугать девушку.
      - Конечно, был. Как может улететь голубь, не попрощавшись с голубкой?
      - Ах, а я думала, что его не было, что с ним случилась беда во дворце!
      - Любовь видит ночь там, где сияет ясный день!
      - Какая я глупая! - Ирина закрыла лицо руками и весело рассмеялась.
      - Прошу тебя, светлейшая, не покидай комнату. Эпафродит - твой самый заботливый слуга. Ты ни в чем не потерпишь нужды, дочь моя. Но наружу, милое дитя, нельзя выходить. В Константинополе все видит, все доносит, глухие стены и те слышат!
      Эпафродит торопливо поклонился, занавеси сомкнулись, и его голова исчезла.
      Пройдя второй и третий зал, он остановился в зале Меркурия, где стояло много прекрасных статуй работы античных мастеров. Старик подошел к статуе Афины, хлопнул себя по лбу и произнес:
      - В тебе, Паллада, воплощена мудрость моего народа, но или разум мой стоит не больше черного муравья в траве, или опасения мои не напрасны и сегодня ночью что-то случилось с Истоком. Да обрушатся проклятия ада на императрицу, если она дерзнула...
      Он быстро повернулся к выходу - ему чудилось, будто мраморные статуи согласно закивали головами:
      - Верно говоришь, случилось...
      Он так подробно и четко продумал и разработал план, что, казалось, ни малейшей детали в нем уже невозможно изменить. И вдруг удар, взмах мечом и все нити оборваны, все уничтожено.
      Это представлялось настолько невероятным, настолько невозможным, что он заново принялся все обдумывать и перебирать в голове.
      "Нет, невозможно, никак невозможно! Она не настолько дерзка. Во дворце был пир, вакханалия и оргия в садах длилась за полночь, ночь была теплой. Исток пришел туда до полуночи. Он хорошо вооружен. Какой бы грохот стоял, если б на него напали. Нет, нет, Эпафродит! Думай трезво и мудро!"
      Он чувствовал, что нервы его утомлены. Бессонная ночь, столько важных решений, умственное напряжение - он просто переутомился и поэтому, подобно влюбленным, видит ночь там, где светит ясный день.
      Надо отдохнуть.
      Утренняя прохлада в саду среди цветов быстро успокоила Эпафродита. Шаг его снова стал легким и плавным, как бывало, когда в этом саду он обдумывал свои дерзкие начинания. Каждый миг возникали новые мысли, каждый жест возвещал: "Вперед! Вперед! Все или ничего! Жизнь или смерть!"
      Раздумывая таким образом, он подошел к жилищу Истока, остановился, взмахнул рукой и твердо решил:
      "Нет, невозможно! Я ошибся, Паллада! Она не настолько дерзка!"
      И, словно освободившись от тяжкого груза, вздохнул облегченно и повернулся к дому, чтоб взглянуть на Радована. Надо было обо всем рассказать старику, предупредить его, чтоб он не проболтался за чашей. Неосторожный певец мог погубить их.
      Радован проснулся и лежал на мягкой перине, заложив руки под голову. Он смотрел в потолок и не шевельнулся даже, услыхав шаги.
      - Нумида! - голос его был хриплым, он закашлялся и повторил: Нумида! Почему ты забываешь о том, что приказал тебе вечером господин? Почему? "Нумида - твой раб", - сказал он. А тебя и близко нет. И я, Радован, отец Истока, которого славят по всем кабакам, я, который спас жизнь Эпафродита, лежу здесь, голодный и алчущий. Эх, Нумида, Нумида!
      Торговец улыбался, стоя у дверей. Ведь Нумида все утро покорно ждал за дверью, пока его призовет Радован.
      - Хлыстом его, Радован!
      Певец встрепенулся и оробел, увидев Эпафродита.
      - Прости, господин, не обессудь! Я думал, это Нумида. Старый человек бестолков и болтает бог весть что.
      Он встал и низко склонился перед греком.
      - Садись, старик! Расскажи, что делается на свете. Нумида сейчас принесет завтрак.
      - Не к спеху, он, господин! Человек рад покуражиться, когда так вот разболтается, как я у тебя. С тех пор как я ушел, ни разу не было случая приказать: Нумида, дай поесть, Нумида, пить хочу. Ни разу! Сам проси, сам ищи, сам заботься, чтоб хоть как-то брюхо набить. Посмотри, как я похудел!
      - У Эпафродита отъешься!
      - Неплохо бы, да только не выйдет. Не успею, Господин!
      - Почему не успеешь?
      - А, да ты же не знаешь, зачем я вернулся! Я думал прийти летом, а пришлось сразу назад поспешить.
      - Лучше б ты здесь остался. Зачем ты ушел?
      - Спроси богов, зачем бродит по свету певец, спроси, может, они тебе скажут. Да ведь не скажут, даже боги твои не скажут! Певец должен ходить, он не знает покоя; боги гонят его, а зачем - не говорят. Только присядешь и наешься, а в сердце стучит: "Иди!" И идешь.
      - Зачем же ты тогда вернулся?
      - Я наперед знал, что вернусь. И сказал об этом Истоку еще до ухода. Но где он, почему его нет возле отца? Хорош сынок. Отец страдает, а ему хоть бы что.
      - Служба, почетная служба, старик! Управда так его возвысил, что весь Константинополь диву дается. У него сейчас хлопот полон рот.
      - Знаю, уже слышал в кабаке. Так ведь и полагается. Сын да не осрами отца своего! А теперь я скажу тебе, зачем я пришел: сын должен немедленно этой же ночью бежать отсюда и вернуться домой.
      - Это невозможно!
      - Необходимо! За Дунаем воцарился ужас. Этот песий сын Тунюш, на каждом волоске которого сидит по три дьявола, этот коровий хвост посеял войну между славинами и антами. Представь себе, между славинами и антами, между братьями! Кровь льется, голосят женщины, грады пылают, овцы бродят без пастухов, их дерут волки. Вот я и пришел за сыном, потому что струна родила меч, и раз уж он научился воевать, пусть поможет славинам погасить войну, задушить гунна, который науськивает и подстрекает, пусть подвесит его за пятки на дуб и установит мир между братьями. Видишь, для чего я пришел, и он должен пойти со мной!
      - Горе и позор братьям, поднявшим друг на друга оружие!
      - Не было бы горя, не было бы и позора, если б этот пес не мутил воду. И почему, черт возьми, Исток тогда не зарезал его? Я рожден не для битв, а для струн. Но с сыном и я на старости лет пойду в бой!
      - Хорошо, старик, пойдешь, только немного погодя. Я открою тебе великую тайну. Но если ты промолвишь словечко об этом, все боги на тебя ополчатся и принесут погибель и сыну и тебе самому.
      Радован приложил руку к сердцу и торжественно произнес:
      - Рта не раскрою, Святовитом клянусь, не раскрою, господин!
      - Твой сын любит Ирину...
      - Все еще? Неужели сын певца так верен в любви!
      - Она достойна любви. Старый Эпафродит любит ее, как дочь, и пожертвовал ради нее огромным богатством, ради нее и ради Истока. Да и моя судьба положена на чашу весов, и я погибну, если чаша эта не перевесит!
      Разинув от удивления рот, Радован бормотал что-то невразумительное.
      - Удивляйся, старик, удивляйся и слушай! В Истока влюбилась другая женщина. Небезопасно называть ее имя в Константинополе. Грек осторожно оглянулся на дверь и шепотом произнес:
      - Феодора!
      - О боги, сама царица?
      - Да, она!
      - Ведь у нее, курвы, муж есть!
      - Тише, не так громко!
      Радован зажал ладонью рот.
      - Но Исток отверг ее любовь и тем самым обрек себя на погибель.
      Радован вцепился в свою взлохмаченную бороду, выругался и прошептал:
      - Вот это так: кто с собаками спит, встает с блохами. Перуном клянусь, справедливо сказано!
      - Поэтому Истоку надо бежать, чтоб спасти свою жизнь. Вместе с Ириной, которая сейчас находится у меня. Но сегодня и завтра этого сделать нельзя. У Эпафродита нет коней для побега. Отныне твоя первая забота, Радован, молчать обо всем...
      Радован обеими руками зажал себе рот.
      - Молчать как камень. А в городе говори, что твой сын счастлив и что ты тоже навсегда останешься здесь. Чем больше ушей это услышат, тем лучше! Болтай по всем кабакам. Я дам тебе денег, чтоб ты мог угощать других. Твои слова должны дойти до ушей императрицы и убедить ее в том, что Исток и не помышляет о побеге, чтоб она не смогла сразу осуществить своих планов мести. Если она опередит нас, все потеряно.
      Радован был настолько поражен, что не произнес больше ни слова. Он размахивал одной рукой, показывая, как он будет распространять эту весть, а другой зажимал себе рот в знак полного сохранения тайны.
      - Теперь ты знаешь достаточно. Сегодня отдыхай и никуда не ходи. Дожидайся здесь Истока. Он обрадуется тебе, ты сможешь рассказать ему о войне. Однако, по всей вероятности, сегодня ночью произойдет нечто любопытное. Поэтому из дому не выходи!
      - Не тронусь, господин, из комнаты не выйду!
      Эпафродит удалился.
      А в городе уже все бурлило. Молнией бежала из уст в уста новость: шелк - императорская монополия! На всех площадях читали указы. Ко всем купцам заходили чиновники и опечатывали склады шелка.
      Когда Эпафродит вышел в атриум, его уже поджидал квестор в сопровождении сильной охраны.
      Он сдержано, с сознанием своей силы и ответственности, возложенной на него, поклонился Эпафродиту, прочел указ и потребовал открыть все склады и мастерские, чтоб иметь возможность опечатать их и оценить количество шелка, которое государство откупит по утвержденным ценам.
      - Мне очень жаль, но я не в состоянии подарить всемогущему властелину земли и моря хотя бы ничтожную долю от своей рабской бедности. У Эпафродита нет ни клочка шелка.
      Квестор смерил его недоверчивым взглядом и резко возразил:
      - Будет разумнее, если ты продашь свой шелк государству, чем таить его и ставить под угрозу свое имущество. Указом предусмотрены весьма строгие наказания для тех, кто попытается обмануть его величество, всесильного деспота.
      - Я никогда не был лгуном, но, владей я и горами шелка, я не продал бы ни одного лоскута всемогущему государю. До сих пор Эпафродит ничего не продавал ему и впредь продавать не будет. Верный слуга автократора, а это подтверждает перстень императрицы, пергамен самодержца и еще кое-что из моей собственности, Эпафродит до сих пор лишь подносил дары императору, и он счастлив, если своим скромным даром ему хоть на мгновенье удавалось вызвать проблеск радости на лице могущественного деспота всех веков. Но чего нет, того нет. Извольте сами осмотреть все до последнего уголка! Все открыто перед вами: склады, мастерские и мое скромное жилище. Нумида проводит вас и все вам покажет.
      Квестор не верил словам торговца. Злобная улыбка искривила его губы.
      - Сожалею, но поверить не могу!
      - Плох тот слуга, который до конца не исполнит повеления своего господина. Ступай, квестор, убедись сам!
      Эпафродит повернулся, решительно покинул атриум и поспешил в комнату, где хранилась одежда рабов. Выбрав самую простую, он пошел к Ирине.
      - Прости, светлейшая, тяжкие наступили времена. Пришел дворцовый квестор, ищет шелк. Сегодня на него объявили монополию, это дело рук Феодоры, она хочет уничтожить меня.
      - Ты потеряешь все! Из-за меня! О, я несчастная!
      - Не тревожься, шелк спрятан. Они ничего не найдут на складах. Поэтому вероятней всего придут сюда. Тебя они не должны видеть. Они выдадут тебя. Надевай тунику рабыни, иди в сад, собирай цветы и гуляй. Избегай людей, на рабыню никто не обратит внимания! Не бойся, дочь моя!
      - Как ты заботлив, господин! Несчастная, я навлекла на тебя столько бед. Прости! Да благословит тебя господь!
      Ирина взяла тунику, убрала волосы, как носили рабыни, и поспешила в сад, где притаилась в гуще пиний и оливковых деревьев.
      Между тем квестор обыскал склады, солдаты обстукали стены в поисках потайных дверей, где Эпафродит мог укрыть ткань. Безуспешно. Они вернулись в дом, перерыли все углы, осмотрели клети и подвалы - ничего.
      Квестор составил протокол, с раздражением отметив, что у Эпафродита не найдено ни одного шелкового волоконца, и удалился.
      Грек смотрел ему вслед и, когда он исчез в дверях, торжествующе улыбнулся:
      - Ха, ха, прекрасная Феодора, что будет у тебя на душе, когда ты узнаешь, сколько шелка обнаружили у Эпафродита! Тебе не придется понежиться в моем богатстве! Не хочешь ли поваляться на рваных индийских циновках из лыка? Их у меня достаточно! На них ты наверняка отмолишь часть грехов, ха-ха-ха! Теперь посылай людей, чтоб отнять у меня дом! Я знаю, ты это сделаешь! Да только и от этого у тебя лишь желчь разольется, змея ненасытная!
      Эпафродит позвал привратника. Спросил его, вернулся ли Исток.
      - Пока нет, - отвечал привратник.
      - И ночью не был?
      - Он ушел около полуночи и с тех пор не приходил. Я все время был у ворот.
      - Как вернется, сразу скажи мне!
      Раб поклонился и ушел к воротам.
      Тревога охватила Эпафродита.
      "Утро проходит, солнце высоко, пора бы ему вернуться. Асбад провел ночь во дворце, сегодня упражнений не будет. Значит, у Истока тоже нет дела в казарме. Но все-таки! Может быть, он послал его вместо себя. Замучает его до смерти. О святая София, развей поскорее тьму! Я не знаю, как быть. Надо позаботиться о лошадях, нужно достать оружия, а его нет. Странно, очень странно!"
      Он ходил по перистилю, вокруг журчащего фонтана, хмуро обдумывал свои планы. Вдруг примчалась Кирила и, запыхавшаяся, заплаканная, повалилась к его ногам.
      - Что случилось? - испуганно спросил грек.
      - Спаси Ирину, господин, спаси госпожу!
      Она громко рыдала, умоляюще протягивая к нему руки.
      - Что случилось, говори быстрей!
      Лоб Эпафродита покрыли глубокие морщины от страшных предчувствий, охвативших его душу.
      - Асбад ворвался в комнату Ирины. Он пришел, пьяный, на рассвете. Я на коленях умоляла его не тревожить госпожу. Он ударил меня и распахнул дверь.
      "А, - заревел он, - так вот как она болеет! Убежала наслаждаться с варваром! Где она?" - "Ей полегчало к утру, - врала я, - Христос простит мне, она пошла помолиться в церковь нашей возлюбленной богородицы". "Ага, помолиться! Я знаю, куда она ходит молиться, нечестивая! Я ей помогу помолиться! Позор на весь двор!" И он убежал, злой как сатана. А я что есть духу к тебе. О господи, если он придет сюда, о господи! Погибла госпожа! Спаси ее, именем Христа умоляю, спаси!
      Глаза Эпафродита, сверкнув, исчезли во впадинах под мохнатыми бровями.
      Хитрый, привыкший к интригам, не терявший хладнокровия в самых запутанных ситуациях, сейчас он чувствовал, что перед ним разверзлась пропасть, и не знал как сделать первый ход новой партии.
      - Твоя госпожа в саду, на ней туника рабыни. Побудь с ней там и попробуй осторожно рассказать обо всем, но смотри не напугай. Я подумаю, что нам предпринять.
      - Спаси ее, господин! Ей надо бежать...
      - Ступай!
      Эпафродит снова принялся расхаживать по перистилю, останавливаясь перед фонтаном. Рука его разглаживала нахмуренный лоб, правой ногой он постукивал по полу, - искал решения, искал выход.
      "Ты хорошо играешь, проклятая, и Эпафродит с трудом поспевает за тобой. Стоит мне выбраться из одной ловушки, как я попадаю в другую. И все-таки я должен избежать ее сетей, должен, клянусь Палладой, должен! Дочь варвара, сторожа медведей, не перехитрит сына самого хитроумного народа!"
      И он стал думать, что могло произойти дальше.
      "Асбад почти наверняка вырвет сегодня у Феодоры разрешение занять мой дом. Если это произойдет, мне негде будет спрятать Ирину. А если он обнаружит ее у меня, она погибла, а вместе с ней и я. Опасный тупик! Пусть она отплывет на паруснике. Но как тогда скроюсь я, если придет нужда? А нужда непременно придет. Когда Феодора вдобавок узнает о квесторе, вернувшемся с пустыми руками, она призовет все силы ада, чтоб нас уничтожить. Опасный тупик! Хоть бы Исток возвратился! Тяжелые предчувствия овладевают мной, и чем дальше, тем больше".
      Греку чуть не изменило мужество. И хотя духом он был молод, как юноша, старое тело его ощутило тяжесть взятого на себя бремени. Он почти пожалел, что вступил в опасную игру, в которой можно лишиться всего. Смерти он не боялся, он опасался бесчестия и самой мысли о том, что блестящая жизнь, полная богатства и уважения, может закончиться позором, что он будет раздавлен этой дьявольской гиеной. Ему необходимо было посоветоваться с Истоком. Как бы ни был он сейчас занят, он должен оставить службу, прийти к нему. Пусть он скажет своим славинам и готам, чтоб они были наготове, если Асбад нападет на дом. И пусть начнется настоящая битва, восстание - безразлично.
      Он черканул на лоскуте папируса несколько строк и решил отправить в казарму за магистром педитум самого быстрого всадника с просьбой к Истоку как можно скорее приехать домой. На коня, известного на ипподроме своей резвостью, вскочил столь же резвый араб, лучший наездник.
      Эпафродит приказал ему не щадить коня, проехать весь лагерь от казармы к казарме, найти Истока и немедленно привести его.
      Привратник схватился за скобу, распахнул тяжелую створку ворот, конь поднялся на дыбы, нетерпеливо грызя удила. Но тут доски задрожали под тяжелыми ударами.
      "Исток", - подумал Эпафродит.
      Ворота раскрылись, сверкнул золотой шлем. Грека охватила радость. Однако за первым шлемом появился второй, третий. Истока не было. Офицер, пришедший во главе палатинцев, спросил Эпафродита.
      - Говори, он стоит перед тобой! - хмуро представился торговец.
      - Светлейший начальник палатинской гвардии, магистр эквитум Асбад спрашивает твою милость, нет ли здесь славина Ориона-Истока?
      - Передай, что я сам ожидаю его и ищу. Вот гонец с письмом к нему, чтоб он поскорее вернулся домой, ибо к нему приехал отец.
      Эпафродит выдернул свой папирус из-за пояса у гонца и протянул его офицеру.
      - Читай!
      Пробежав письмо, офицер вернул его.
      - Значит, он сбежал, неблагодарный варвар! Шестеро славинов исчезло сегодня ночью, покинув караул в Большом дворце. Погоня выступила за ними. Но разве его поймаешь!
      Эпафродиту показалось, будто под ним дрогнул мраморный пол. Он собрал всю свою волю, чтоб скрыть впечатление, которое произвело на него страшное известие.
      С мукой он повторил вслед за офицером:
      - Значит, он сбежал, неблагодарный варвар!..
      - Благодарю тебя за известие. Тем не менее разреши двоим воинам остаться у ворот, а двоим пойти к морю, к пристани. Так приказал Асбад, магистр эквитум, по высочайшему распоряжению святого деспота!
      - Изволь!
      Офицер отдал честь, выбрал четырех солдат и расставил их. Забрав остальных, он ушел докладывать Асбаду.
      В перистиле Эпафродит присел на каменную скамью. Голова его упала на грудь, страшная пустота охватила душу, на миг он совсем растерялся и лишь повторял, прерывисто вздыхая:
      - Исток, Исток, что ты наделал? Бедная Ирина! О неверный Исток...
      Получи он весть о том, что разбился корабль, что разбойники захватили караван, что он проиграл на ипподроме мешки золота, - омрачилось бы его чело, но он бы не пал духом. Он продолжал бы идти на риск и с еще большей энергией принялся бы за дело.
      Но весть о том, что Исток исчез после того, как выманил Ирину, после того, как подвел его самого к краю пропасти, - сломили Эпафродита. Долго сидел он на камне, не в силах взять себя в руки. Он пришел бы в ужас, узнав о том, что Исток пал от рук подлого убийцы. Но он восхищался бы им и любил его, мертвого. А Исток спас себя и сразил самое благородное сердце, погубил Ирину, разрушил ее счастье.
      Стариком овладело безразличие; охотнее всего он написал бы завещание, отдал бы все Ирине, а сам принял яд.
      Эта мысль встряхнула его. Он вскочил на ноги.
      - Нет, никогда, не хочу! Пусть весь мир полонен сатаной, я не отступлю. Все заново! Эпафродит побежден?
      Нет тело мое вы можете победить, дух никогда!
      Быстрыми шагами направился он в сад к Ирине.
      Она сидела под пинией возле журчащего ручейка. Кирила плела венок из цветов.
      - Светлейшая госпожа, ты нежна, как молодая лилия, но твоя душа предназначена для скорби. Не пугайся!
      - Говори, мой благодетель! Страдания разрывают мне душу. Я готова.
      - Офицер принес весть о том, что Исток скрылся.
      - Слава Иисусу, он спасен!
      - Дитя, ты одна в этом мире способна так любить. Он бежал без тебя, неблагодарный! Он покинул тебя, позабыл! О, ты добрый ангел!
      - Погибло мое счастье, но он спасен. Я предчувствовала беду. Но ангелы хранили его и спасли. Да сопутствует ему Христос в пути!
      Окаменев, стоял Эпафродит перед Ириной. Такой любви он не понимал. Он видел, как она побледнела, как бурно вздымалась ее грудь, он слышал стук ее сердца. Но ни одного недоброго слова не сорвалось с ее губ, для Истока она пожертвовала своим счастьем.
      - А если сейчас придет Асбад, чтоб увести тебя, светлый ангел?
      - Он не найдет меня, потому что я ухожу. Мне было страшно до сих пор оттого, что Исток пропал, и я обмирала при мысли о том, что ты придешь и скажешь: он убит, он погиб. Теперь я радуюсь его спасению...
      Ирина встала, дрожа как осиновый лист на ветру. Верная Кирила поддержала ее.
      - Идем, Кирила, моя единственная, прочь от могил, где зарыто мое счастье. Он спасен, он покинул меня, потому что был вынужден, но он никогда не забудет меня.
      Моя вера в него безгранична. Идем, господь не оставит нас.
      Она сделала шаг, колени ее подгибались.
      - Ты не в силах идти, дочь моя! Боль огромна, и тело твое слабо. Куда ты пойдешь?
      - Домой, в Топер, к дяде. Побираясь, дойдем мы с Кирилой до дома, убогие сироты, и господь, пославший ангела проводить Товия, будет сопутствовать и нам, покинутым и несчастным. Моя надежда крепка.
      - Ты не можешь так идти! Я дам тебе экипаж, самый лучший свой экипаж и надежную охрану.
      - Велика твоя доброта!
      - Мала для тебя, мой ангел! Идите пешком к Адрианопольским воротам! За ними вас будет ожидать экипаж. Я пошлю самого скорого возницу и охрану. В Фессалонике у меня есть дела. Вы доберетесь до Топера безопасно и удобно.
      - Сделай так, господин, господь вознаградит тебя сторицей! А то госпожа обессилит и умрет в дороге! - Кирила упала на колени перед Эпафродитом.
      Ирина шла среди распустившихся цветов, сама увядший цветок.
      Эпафродит смотрел ей вслед, горечь наполняла его душу, и он простер руки, шепча:
      - Будь благословенна, святая!
      Вскоре, одетая в тунику рабыни, Ирина вместе с Кирилой направилась в город к Адрианопольским воротам.
      Так велел Эпафродит.
      Воины не обратили внимания на двух рабынь, вышедших из ворот.
      Час спустя после их ухода со двора выехала повозка, нагруженная тканями и кожей для фессалоникского купца. Солдаты осмотрели ее; не вызвав подозрений, она беспрепятственно покатила по Месе. Позади скакало шесть всадников.
      Миновал полдень. Из дворца никто не приходил: ни Асбад, ни квестор. Эпафродит сидел на диване в небольшой комнате и раздумывал о своей суровой судьбе. Поразмыслив, он простил Истока. "Может быть, на него напали, и ему пришлось мечом прокладывать себе путь! Славины, которые якобы убежали, помогли ему спастись. Ирина верит в него, верит в его верность, бедняжка! Как безжалостна судьба, разлучая сердца, так любящие друг друга. Проклятье господне на тех, кто это устроил!"