ГЛАВА 33. КАК Я ОТБИРАЛА ХЛЕБ У ОТЦА НЕБЕСНОГО

Билли поджидал меня с правильным ответом и кучей вопросов относительно славного капитана и его товарищей. Мы пошли на наше место, где никто не мог нам помешать, так как, чтобы пробраться туда, надо или знать тайный лаз, или пожертвовать своим платьем, поскольку оно неминуемо раздерется о колючки кустарника, но таких охотников пока не находилось.

Повествование заняло у меня немало времени, потому что, разойдясь не на шутку, я почти разыграла в жестах, прыжках и лицах весь толстенный роман. Такого благодарного зрителя свет еще не знал, я – тем более, он был так очарован, что даже чесаться перестал. Только случайный взгляд на положение теней остановил поток моего красноречия. Если через пять минут я не буду у себя, то меня ждут большие неприятности: я не успеваю на вечернюю церемонию.

Не через пять, а через пятнадцать минут я влетела к себе, но Алиссии не было, как и нового туалета. Бежать к ней у меня сил не осталось, я свалилась в кресло и просто позвонила. Когда она пришла, я уже смогла выговорить:

– Где платье? Опаздываем!

– Платье в гардеробной, но оно вам сегодня не понадобится: хозяин уехал.

– Как уехал?

– Как обычно, на машине.

– Надолго?

– Кто его знает.

– Он ничего не велел мне передать?

– Нет.

– Странно.

Алиссия пожала плечами и ушла.

Я барабанила пальцами по подлокотнику кресла и злилась.

Уехал, значит. А я-то перед ним дрожала и распиналась. Бурбон противный. Опять к этим своим подался, и неизвестно, на сколько времени.

Было как-то очень досадно. Появись он в эту минуту, я бы ему все высказала, ни на что не поглядела. А когда у меня такое зверское настроение, это уж все пропало, ничего не поможет и лучше всего лечь спать.

Я так и сделала, но часа в два ночи проснулась, попыталась снова заснуть. Да куда там! Нет, до утра мне не дотерпеть. Я решительно встала, натянула халат и босиком, чтобы не шуметь, отправилась на кухню.

В доме было тихо и сонно, одни часы бодрствовали. Я никого не разбудила, бежала на цыпочках и свет не включала. Но на кухне пришлось, так как налетела на сковороду и наделала грохоту, но, к счастью, никто не отозвался. Но я не весь зажгла, а только одну свечу – знала, где лежит.

Открыв холодильник, я радостно потерла руки. Ван, голубчик ты мой! Я уже вытащила кое-что и высматривала, чтобы еще прихватить повкуснее, когда голос Корсана мне посоветовал:

– «Воспоминание» тащите.

Вытащить-то я вытащила по инерции, но поставить не сумела, чуть не выронила, хорошо, он подхватил.

– Э, да что с вами? Я не привидение, можете потрогать.

– Но вы же уехали? – Я еще сомневалась.

– И вы что же, полагали, навсегда? Нет, милая леди, как ни прискорбно для вас, но я вернулся, и только что, и страшно голоден, так что вытаскивайте все на стол.

Я все и поставила и свет хотела включить, но Корсан запретил.

– Не включайте, со свечой гораздо уютнее и необычайней. Такой полумрак рождает иллюзии. Садитесь.

Я села и принялась с не меньшим аппетитом, чем он, уничтожать Вановы запасы. Мы уплели все, включая «Воспоминание», и почти не разговаривали, обмениваясь короткими репликами типа:

– Попробуйте это…

– Наложить вам еще…

– Что вы думаете о…

и т. д. и т. п. Обычными репликами двух старых друзей, которые согласны во всем, даже в гастрономических пристрастиях.

Действительно, в этом освещении что-то есть. И мне совсем не страшно и свободно. И когда он откинулся на спинку стула и закурил, я решилась спросить:

– Что вы сегодня писали в кабинете?

– А вы как думаете?

– Не знаю, на письма не похоже, на деловые бумаги тоже, слишком много исправлений. Похоже, как если бы вы что-нибудь сочиняли.

– Вы угадали, я иногда мараю бумагу.

– Правда?! – ахнула я.

– Чему вы так обрадовались? Я не настоящий писатель и не собираюсь им становиться.

– Все равно это здорово. И что вы пишете?

– Рассказы, пробую переложить некоторые жизненные впечатления.

– А как вы начали?

– Случайно, когда я вышел, я был очень одинок, родители умерли, друзей старых растерял, новых заводить не хотел, а выговориться кому-нибудь надо, многое накопилось, вот и доверился чистому листу, он, как известно, все стерпит. И знаете, помогло. А потом как-то втянулся.

– Вы кому-нибудь показывали ваши рассказы?

– Нет, и не имею такого желания.

– А вчера вы о чем писали?

– О старике Шоне, удивителен был, да… потрепала его жизнь… потрепала.

Он задумался. Я не вытерпела и попросила:

– Расскажите!

– О чем?

– Ну, о Шоне.

– Нет, милая леди, это не для вас, и вообще вам пора спать. Завтра вас ждет трудный день: вы будете отнимать хлеб у нашего отца небесного, а это всегда нелегко.

– Значит, вы привезли, что я вас просила?

– Конечно, зачем же я, по-вашему, ездил?

– Неужели за этим? А я думала…

– Что вы думали?

– Так, ничего.

– Нет уж, извольте ответить.

– Я думала, что вы опять к своим женщинам.

– Одно другому не мешает, я действительно заехал к одной хорошенькой леди.

– Так что же она вас не покормила?

– Я еще не был голоден, вернее, был, но в другом роде, и уж его-то она утолила, как и я ее; в общем, мы получили массу удовольствий.

– Могли бы остаться у нее на всю ночь, и их было бы еще больше.

– Вы правы, но если бы я был таким эгоистом, то вы бы не имели свои заказы утром и лишились бы этого чудесного ужина, вам ведь понравилось, милая леди, не отпирайтесь. (Это в ответ на мое яростное мотание головой). Вы съели гору всякой всячины, выудили из меня разные сведения, в том числе щекотливые, и глаза ваши блестели, и вы не боялись меня, хотя никогда еще так соблазнительно не выглядели. Этот халат, безусловно, вам идет. Ну зачем вы его запахнули? Все было так мило, по-домашнему, мне даже стало казаться, что мы старинные любовники, сидим себе на кухне и болтаем о разных пустяках. Я же говорил, что это освещение рождает иллюзии. Не убегайте, я вас провожу.

Он, конечно, проводил и поцеловал, да так, что когда я заскочила к себе, то долго стояла, прислонившись к двери, вслушиваясь в грохот собственного сердца и тишину за дверью, пока она не была нарушена звуками удаляющихся шагов.

«Это все от освещения!» – повторяла я как заклинание перед тем, как уснуть.

Утром Алиссия принесла целую гору разных вещей и остального исключительного, Корсан вспомнил свои девять лет и расстарался. Теперь остается найти Билли и приступить к делу.

Я обыскала все, но не нашла, осталось озеро. И действительно, он оказался там.

Повязав один глаз тряпкой, другим он зорко вглядывался в даль, время от времени выкрикивая разные команды и ругательства. Его фрегат в гордом одиночестве бороздил необозримые просторы.

Я крикнула:

– Билли!

Он даже не шелохнулся, но я сообразила:

– Капитан!

Он чуть повернул ко мне одноглазую голову.

– У меня важное донесение! – замахала я руками, подпрыгивая от нетерпения.

Это был уже кое-что, и, сделав лево руля, он развернул свой корабль ко мне.

– Чего тебе?

– Билли…

– Я теперь не я, а капитан Кидд.

– Но ты не можешь им быть.

– Почему?

– Потому что ты нисколько не похож.

– А тряпка?

– Этого недостаточно, капитан был джентльменом, его все называли сэр.

– И я заделаюсь джентльменом.

– Это трудно, у тебя не получится.

– Ты что, спятила? Как это не получится? Да я… Говори, что для этого надо?

– Ну, во-первых, подстричься, у капитана была очень короткая стрижка, и он любил расчесываться, он говорил, что на нечесаную голову ему хуже думается, ничего злодейского не приходит; во-вторых, вымыться с пят до головы включительно, и не просто, а с мылом и мочалкой; в-третьих, переодеться, капитан был щеголь и в грязных лохмотьях не ходил, он их презирал из-за того, что они бы уронили его капитанское достоинство. Вот видишь, это все слишком не выполнимо. Нет, не быть тебе Киддом, не быть, никто взаправду не примет.

– Врешь ты все! Еще как буду! У тебя ножницы есть?

– Есть.

– Чего стоишь тогда?

Я бросилась, но (куй железо, пока горячо) остановилась и спросила:

– А мыло и мочалку?

– Ладно, давай!

Я летела радостная и довольная. Как ловко дельце сварганила! Куда там Пестолоцци!

Нахваливала я себя всю дорогу и, наверно, переусердствовала, потому что спускающийся по лестнице Корсан что-то насмешливо проворчал в ответ на мое «доброе утро». Больше я ничего, не хотела ему говорить, но не выдержала, обернулась на радостях и торжествующе пропела:

– Получилось! И без всякой мзды!

И понеслась дальше.

Билли стоически выдержал все: и получасовую стрижку, и пятикратное намыливание головы с переходом на остальные участки тела до пояса, дальше он не позволил и драился сам не менее тщательно, и сожжение его лохмотьев с заменой их новой одеждой, приличествующей его новому званию и достоинству, которая якобы случайно отыскалась у Алиссии. Одни только сандалии были отвергнуты сразу и навсегда. Но и без них это был совсем настоящий джентльмен приятной наружности. И я с удовольствием под его руководством лазила по реям, брала на абордаж, посыпала палубу песком, чтобы не скользить, когда кровь зальет ее сплошняком, рубилась, падала за борт и тонула, пока не появился Корсан и не крикнул, чтобы я немедленно плыла к нему.

Когда я вышла на берег, он сердито спросил:

– У вас что, нет купальника?

– Есть.

– Так какого дьявола вы прямо в платье ныряете?

– Для натуральности, чтоб пузырилось как у утопленницы, которую скинули за борт. Очередная жертва кровавого деспота.

– Даже так.

– Ага, ну, я поплыла обратно.

– Нет, я запрещаю вам кувыркаться с тех бревен.

– В платье?

– В чем угодно.

– Но почему?

– Просто как деспот не хочу, чтобы вы падали за борт и изображали утопленницу. Очень у вас натурально получается, я уже хотел палить из пушек, чтобы всплыло ваше тело.

– Ладно, я не буду падать.

– Куда вы?

– Туда, – я махнула рукой в сторону нашей посудины.

– Я же вам запретил!

– Но я и не буду, только доплыву, и все.

– Уже поздно, пора идти обедать.

Я крикнула Билли, что скоро вернусь, и пошла за Корсаном, отжимая на ходу волосы и юбку, но воды все равно оставалось достаточно, и она капала и лилась на траву и цветы. Я крутанулась оттого, что настроение было прекрасное. Сорвала цветок и протянула Корсану, который в этот момент остановился и оглянулся.

– Это мне? – удивился он.

– Да, вам.

– За что же? Уж не влюбились ли вы в меня, милая леди?

– Нет, я дарю просто так, из-за того, что у меня сегодня все получилось и вы этому помогли.

– Надо признать, кое-какие таланты у вас имеются помимо хорошенького личика.

– Лучше бы оно было обыкновенным.

– Кокетничать изволите?

– Совсем нет, от этого все сложности, мне жилось гораздо легче и проще, когда я ничем не выделялась.

– Во сне?

– Отнюдь, несколько лет назад.

– Куда же вы дели свою красоту?

– Очень просто, немного камуфляжа, и нет проблем. Снимите ваш пиджак, давайте-давайте, и очки тоже.

Я надела пиджак, он был великоват, и рукава длинны, но это мелочи, волосы приглаживать не пришлось, они были мокрые и зализанные, нацепила очки и торжествующе спросила:

– Ну как?

– Поразительно.

– То-то же! Я так Энтони провела, а Стива не удалось, он все равно меня узнал.

– А я-то никак не мог понять, почему ваш первый муж так легко с вами расстался.

– До развода он меня видел всего четыре раза: в офисе – первый раз, потом во время бракосочетания, потом, когда он обвинял меня в супружеской измене, ну и во время развода – и все в очках и прочем.

– Зачем же он женился на вас?

– Чтобы получить деньги отца по завещанию.

– А вы?

– Тоже, конечно. Мне не следовало это делать, но Нэнси очень наседала, и потом я поставила условие, что жить мы будем раздельно, а когда он обвинил меня, все отдала ему.

– А как же Майк?

– Ну это уже потом, после того вечера у Стива, я там была без очков, и Энтони узнал, что я его бывшая жена.

– Вы согласились компенсировать его ротозейство?

– Нет, он просто сам взбесился.

– Его можно понять: так провести беднягу! Но вы что же, действительно изменили ему?

– Нет.

– Вот почему он так убивался, похоже, что он любил вас.

– Энтони?

– Да.

– О, нет. Он легкомысленный повеса и если любит кого-нибудь, кроме себя, то лишь свою невесту мисс Мак-Грегор.

– Сомневаюсь. А как вы познакомились со Стивом?

– На вечере у него в доме.

– И он предложил вам выйти за него и поцеловал вас.

– Откуда вы знаете?

– Стив не теряет зря времени. И вы согласились.

– Нет, я отказала и сбежала.

– Что-то не верится.

– Тем не менее это так.

– Но он не оставил вас в покое и на следующий день пришел к вам.

– Нет, он не знал моего имени и где я живу. Он нашел меня только через месяц, я пришла смотреть его картины, и он узнал меня.

– Здесь он уже не сплоховал и увез к себе.

– Да.

– Значит, вы виделись с ним один раз, а на второй все же уступили, согласились стать его женой. Почему?

– Я не скажу.

– Вы упрямы, но я догадываюсь, он чем-то вас шантажировал. Чем? На вашем месте я бы сказал. Молчите. Тогда я сам попробую угадать. Ваша семья? Ваше прошлое? Ваш любовник? Ну вот и попались, милая.

– Ничего подобного! Рэй не был моим любовником!

– Но именно на нем он вас подловил. Сейчас соображу как: парень проштрафился, и он грозился сдать его в полицию? Тогда он сказал, что прикончит Рэя, если вы не уедете с ним? – в яблочко! Я же говорил, что узнаю. Ну, ну, милая леди, зачем так расстраиваться? Такие огромные глаза, и, кажется, из них сейчас брызнут слезы.

– Нет! – я отвернулась и успела смахнуть самые предательские, потом повернулась к нему и запальчиво сказала: – Это ничего не значит! Я все равно люблю Стива!

– Любите, любите, успокойтесь.

Веселье мое пропало, и вообще все ни к черту. Многое бы я сейчас отдала, чтобы разговора этого никогда не существовало. Я чувствовала себя, как будто разделась перед ним догола и буду вечно теперь бродить в таком неприглядном виде, и ничего мне не поможет.

Я с трудом высидела обед, молча, глядя в свою тарелку. На озеро уже не пошла, а скрылась в мастерской.

Я загрунтовала один холст, потом второй, на третьем дверь отворилась и появился Корсан. Я хотела его не заметить, но разве можно это сделать, когда он стоит прямо перед тобой за холстом и насмешливо щурится. Я не выдержала и спросила:

– Что вам?

– Жду, пока вы обратите на меня внимание.

– Ну обратила, дальше что?

– Дальше, вы, кажется, хотели, чтобы я рассказал о старике Шоне?

– Теперь не хочу.

– А я все-таки оставлю историю, но не его, а другую. Может быть, вы передумаете.

Онположил свернутые трубочкой листы на стол и ушел, не оглядываясь.

Я не сдвинулась с места и запретила себе смотреть в ту сторону. Догрунтовала холст, тщательно вытерла кисти, руки, все сложила, не спеша подошла, выждала сколько-то и (пропади все пропадом!) взяла.

История была жестокая до какой-то ярости и захватывающая. Я прочитала ее на одном дыхании, после чего долгое время сидела в тяжком оцепенении. В мастерской было тепло, но мне стало зябко и захотелось выглянуть в окно и убедиться, что все на месте: деревья, небо, цветы, и так же беззаботно и благополучно суетится птица на зеленой ветке.

Боже мой! Какой ад он носит в душе! Мне нужно его увидеть!

Я не знала зачем, но выскочила из мастерской и побежала к нему, но его не было. Жорж сказал, что видел, как он седлал вороного. Я сбежала вниз, прошла всю главную аллею, часть дороги, но бесполезно, даже пыль уже осела.

Я свернула к пруду. Вода всегда меня выручала. Надо только сесть поудобней, ноги поджать и затаиться, слиться со старым стволом, и тогда что-то в тебе открывается и начинает казаться, что ты уже здесь тысячу лет и все эти кусты и деревья хорошо знакомы и сродни, и понятна их тайная жизнь, шелест листьев, и гомон птиц, и рябь, пробегающая по поверхности, и медленный танец стрекоз, и все это было и будет и останется неизменным и прекрасным, и ничто не в силах изменить и разрушить этот естественный ход вещей, эту гармонию. И беды мои отступали, душа успокаивалась, и казалось, что я обязательно вернусь домой, увижу Стива и Майка и мы заживем прежней счастливой жизнью. Надо только потерпеть. Я не знала, как все разрешится, но во мне крепла смутная надежда.

Но, увы, надо идти, возвращаться. Вон уже солнце куда закатилось.

На дороге меня нагнал Корсан на вороном и усадил перед собой. Он молчал, и мне не хотелось говорить.

И за ужином, и потом мы не проронили ни слова, потому что они были неуместны и не нужны, только у двери моей комнаты он внезапно потребовал:

– Поцелуй меня!

И я поцеловала. А ужаснулась уже потом – у себя.

Боже мой! Что я наделала?! Зачем?! Все пропало! Я преступница, я предала Стива! Все пропало, проносилось у меня в мозгу.

В изнеможении я присела и повалилась на постель. Недоумение и отвращение, испытываемые к самой себе, доходили до какого-то исступления. Плакала я долго и отчаянно, пока в голове не забрезжила простая, спасительная мысль: «Но почему я так плачу? Почему все пропало? Я же люблю Стива! А поцелуй – это же так, какое-то минутное помрачение из-за его требовательных, неотступных глаз, которым я подчинилась, и из-за впечатления от его рассказа и настроения, и больше ничего, ровным счетом ничего, он мне совсем безразличен и ничего не значит».

Потом я подготовила целую речь, которую завтра скажу ему, и только после этого заснула.

Утром я разом все вспомнила, вспыхнула от стыда и заторопилась. Надо немедленно с ним объясниться! Боже! Что он теперь думает про меня!

Я влетела к нему в убийственном смущении и испуге. Видит бог, я не знала, чего боялась, но тем не менее это так, я едва владела собой и поэтому в отчаянии сразу выпалила:

– Я вас больше не буду целовать! Я люблю Стива!

И все! Дальше я ничего не могла произнести, еще немного, и я попросту грохнулась бы в обморок, если бы не Корсан. Он подошел, взял мои ледяные руки и улыбнулся, но совсем не так, как обычно, а по-доброму, и глаза у него были другие, совсем не колючие, а какие-то незнакомые.

– Отчего вы так всполошились, милая леди? Продолжайте любить его и дальше. Что же касается ваших поцелуев, то я теперь не буду требовать их у вас, это слишком сильно выбивает вас из колеи, вы потом врываетесь ко мне в спальню насмерть перепуганная, еле одетая и ни свет ни заря. Ну? Вы успокоились немного?

Я, судорожно вздохнув, кивнула и высвободила свои руки.

– Вы прочитали мой рассказ?

Я опять кивнула.

– И как он вам?

– Он потрясающий и слишком жестокий.

– Как жизнь.

– Но с таким грузом невозможно жить.

– Я его написал пять лет назад, теперь все это в прошлом, время – самый лучший лекарь.

Какое-то время после этого мы молчали, пока до меня дошло, что это странно и, наверно, неприлично вот так стоять, смотреть друг на друга и ничего не говорить. И я в замешательстве спросила:

– Ну, я пойду?

Он кивнул, и пока я шла, я чувствовала, что он стоит и смотрит мне вслед.

Вернулась я к себе в лучшем состоянии, но еще неспокойная и в разброде. Только к полудню я уговорила себя, что все нормально, да и Корсан это подтвердил: за обедом он был как всегда и ехидно подтрунивал над моим зверским аппетитом: еще бы, одни волнения, и ни крошки со вчерашнего вечера.

ГЛАВА 34. СОКРОВИЩА ЧЕРДАКА

Билли, казалось, не заметил мое суточное отсутствие, он так же был великолепен и грозен и наносил большой урон проходящим мимо караванам судов, невзирая на их флаги, пушки и заячью прыть. Дел было много, еле управились и на чтение с математикой времени не осталось, да я и не заикалась, понимая, что такому блестящему капитану заниматься этим вовсе не пристало, и коли взбрела в голову такая вздорная идея, то надобно прибегнуть к хитрости и тонкой дипломатии, а и возможно, даже на лесть не поскупиться, хотя это противу всех правил педагогики. Кое-какие наметки у меня уже появились: потребуются карта и сундук.

Если бы не ужин, карта была бы готова, осталось чуть-чуть подрисовать.

За ужином я болтала без умолку, несла всякую околесицу, в которую втянула Корсана, потому что стала опасаться длинных пауз, и договорилась до того, что предложила сыграть в шахматы. Он рассмеялся, но согласился. И все остальное время мы с умными лицами и без лишних эмоций следили за ферзевыми флангами, прорывом королевской пешки и проигрывали в мозгу возможные последствия атаки слоном. Все-таки леди Джейн научила меня кое-чему, и сдаваться сразу я не собиралась, а даже при случае способна наделать неприятностей.

Партию мы не докончили, я успела сделать коварный ход, и, пока Корсан раздумывал над ним, сделать второй, смылась к себе без провожатых. В таком хорошем настроении я давно не ложилась спать.

Его хватило и на утро. Я сбегала к озеру, сделала необходимые замеры, вернулась в мастерскую, и вскоре карта была готова во всех подробностях. Осталось сундук спросить.

Корсан вспомнил, что на чердаке лет двадцать назад стоял подходящий. Я увязалась за ним, несмотря на разные намеки на фамильные привидения, но я заверила, что, кроме грозы, мышей и стеклянных вертолетов, ничего не боюсь, включая нечистую силу.

Да! Вот это чердак так чердак! Огромный, мрачный, в паутине, и чего здесь только нет! Наверно, еще со времен конкистадоров осело. Эта кираса точно их, и шлем. Смотри-ка, как раз. Да здесь и плащ, траченный молью. Ага, а вот и славная кочерга. Чем тебе не рапира? Выпад, еще один, и чтоб мне сдохнуть! Там что-то блеснуло. Оказалось, всего лишь зеркало. А я неплохо выгляжу, очень воинственно. Я не успела нарисовать себе усы и бороду, потому что меня позвал Корсан. Я заторопилась и, конечно, наступила на плащ и грохнулась. Пришлось приостановиться и подуть на содранную коленку. Когда я до него дотащилась, волоча кочергу и прихрамывая, Корсан усмехнулся и сказал:

– Вы, я вижу, зря времени не теряли: ведро на голову надели, проткнули пару животов и растянулись. Недурно для леди, но это, я думаю, подойдет вам больше.

Он вытащил из большого сундука настоящее испанское платье с фижмами, расшитое жемчугом, и гофрированным воротником, освободил меня от шлема, плаща, кочерги и помог справиться с платьем. А это, я скажу вам, не фунт изюму, а скорее фунт крючков. Там еще отыскались перчатки-раструбы и что-то на голову, как корона. И это была уже не я, а молодая царственная особа времен Елизаветы, в голове даже что-то такое заклубилось: держава наша, королевство, подвластные народы и прочее, один Корсан не вписывался в этот хор, хотя он и поклонился, и руку мне поцеловал, и глядит по-вассальски восторженно, смиренно, но нет, его джинсы и рубаха цвета хаки никуда не годятся, надо его во что-нибудь обрядить. О, да здесь же настоящий Клондайк. Во-первых, колет.

– Надевайте, сударь, он как на вас сшит.

Во-вторых, плащ, в-третьих, берет с пером и перчатки.

– Ну вот! Вы теперь вылитый кастильский барон, не помню какой, кажется, третий, только без бороды, и я хочу запечатлеть вас таким.

– Хорошо, но прежде вы напишите собственный портрет в этом платье.

– Идет.

Я не жеманилась, потому что автопортретов не писала, и он наверняка не выйдет, но пусть это будет сюрпризом.

– Нет, ничего не снимайте, по крайней мере до обеда, и никаких возражений, я вам приказываю.

– Да я и не хочу, я не прочь еще покрасоваться, но мне в нем не спуститься.

– Об этом я позабочусь.

Он хотел взять меня на руки.

– А сундук? – напомнила я.

Пока он ходил, я откопала бороду, усы и накладной нос с бровями и спрятала в складках платья, как чувствовала, что понадобятся. Сундук оказался обыкновенным ларцом, но мне сгодится для предприятия.

Корсан снес меня к себе и все не мог найти достойного места для моей особы (его слова), пока не усадил, то есть водрузил, на такую высокую подставку-постамент, на которой ваза пребывала до меня. Он ее небрежно скинул, сам уселся внизу и принялся разглядывать меня и, похоже, устроился надолго, судя по ногам на столе и зажженной сигаре.