Временами Бобби казался мне слишком нерешительным, и умом он не блистал, но на самом деле он был вполне приятным парнем, и я понимал, почему Холли в него влюбилась. К тому же и сам он любил ее достаточно, чтобы забыть о старинной вражде и рассориться со своим могущественным отцом. А на это нужно было немало сил и мужества.

Он закончил ощупывать ногу лошади, выпрямился, увидел, что я смотрю на него, и инстинктивно вытянулся и враждебно уставился на меня.

— Филдинг! — сказал он так, словно это слово само по себе было обвинением и проклятием. Война продолжалась.

— Аллардек! — ответил я тем же тоном и слегка улыбнулся. — На самом деле я сейчас думал, что ты мне нравишься.

— А-а! — Он расслабился так же быстро, как напрягся, и немного смутился. — Я не знал... мне вдруг показалось... Я почувствовал...

— Ненависть, — закончил я. — Я знаю.

— Твоих глаз было не видно. У тебя был такой вид, словно ты в капюшоне...

Это было достаточно убедительное объяснение, и его можно было принять.

Я подумал о том, как же быстро темные иррациональные предрассудки всплывают на поверхность. Ведь и со мной временами бывает такое, хотя я усердно стараюсь это подавлять.

Он молча закончил осматривать лошадей, мы пошли к дому.

— Извини, — сказал он несколько неловко. Там... — он махнул рукой в сторону конюшен. — Я не хотел...

— Скажи, — с любопытством спросил я, — а о Холли ты когда-нибудь так думаешь? Как об одной из Филдингов? Она тоже кажется угрожающей, когда ее глаз не видно?

— Нет, конечно! Она совсем другая.

— В чем?

Он посмотрел мне в лицо и решил, что не будет ничего страшного, если он объяснит.

— Ты сильный, — сказал он. — Не только телом, но и духом тоже. Когда с тобой разговариваешь, это сразу заметно. Ты... я не знаю, как объяснить... Ты заметный. Тебя сразу видно. В весовой, где угодно. Ты не стараешься, чтобы тебя заметили, но люди всегда знают, к примеру, участвовал ли ты в той или иной скачке. Наверно это все чепуха... Это то, благодаря чему ты ста одним из лучших жокеев. И это свойство Филдингов. А Холли не такая.

Она тихая, спокойна и в ней нет ни грамма этой агрессивности и чес толюбия.

Она совершенно не стремится быть на виду и кого-то побеждать. Она не Филдинг душе.

— Гх-мм.

Я ничего не сказал, только откашлялся. Бобби снова покосился на меня.

— Да нет, все в порядке, — сказал я. — Должно быть, дело действительно в моей наследственности, и я готов допустить, что Холли ею не запятнана. Но честолюбие в ней есть.

— Нет! — Бобби решительно покачал головой.

— Она хочет, чтобы ты добился успеха. Чтобы вы оба добились успеха.

Чтобы доказать, что вы были правы, когда поженились.

Он уже взялся за ручку двери, ведущей со двора в кухню, но остановился.

— Ты был против, как и все остальные.

— Да. По многим причинам. Но теперь я думаю иначе.

— Да, — честно признал Бобби. — И ты был единственным, кто пришел на свадьбу.

— Ну не могла же она ехать в церковь одна-одинешенька, верно? Надо же было кому-то ее проводить!

Он улыбнулся так же естественно, как перед тем проявил свою ненависть.

— Филдинг отдает руку своей сестры Аллардеку! — сказал он. — Я думал, уж не настал ли конец света.

Он отворил дверь, и мы вошли в дом. Холли, объединившая нас, растопила камин в гостиной и добросовестно пыталась выглядеть веселой.

Мы уселись в кресла, и я рассказал им о своих утренних поисках и заверил, что дед здесь ни при чем.

— Номера «Знамени» подбросили самое позднее часов в шесть, — сказал я, — и куплены они не в Ньюмаркете. Не знаю, в какое время поступает почта в Кембридж, но, думаю, ненамного раньше пяти утра. Так что вряд ли кто-то мог успеть купить в Кембридже штук двадцать газет, раскрыть их на нужной странице, обвести статью и разнести газеты по всему Ньюмаркету до того, как на улицах появятся почтальоны. Тут все-таки двадцать миль.

— Так ты думаешь, — спросила Холли, — что кто-то мог привезти их прямо из Лондона?

— Думаю, что да, — кивнул я. — Хотя, конечно, не значит, что это устроил кто-то не из здешних. Так что мы ни на шаг не продвинулись.

— Это все так бессмысленно! — сказала Холли.

— Похоже, никто из окна в шесть утра не выглядывал, — продолжал я.

— Хотя в нашем городе вполне мог бы. Но никто из тех, кого я расспрашивал, не видел, чтобы кто-то подходил в это время к его дому с газетой. Хотя, конечно, в шесть утра еще совсем темно. Мне говорили, что зимой и почтальонов-то почти не видно.

Телефон, стоявший на столике рядом с креслом Бобби, зазвонил. Бобби опасливо поднял трубку.

— Да... А, привет, Себ! — голос Бобби повеселел, но не очень.

— Это наш приятель, — пояснила Холли. — У нас его лошадь стоит.

— Видел, да? — Бобби скривился. — Тебе тоже прислали... — Некоторое время он слушал то, что ему говорили, потом сказал:

— Нет, конечно, я не знаю, кто это сделал. Кто-то нас очень сильно не любит... Нет, конечно, это не правда! Я не собираюсь бросать дело. Ты не беспокойся, с кобылой твоей все в порядке. Я как раз сейчас щупал ей связку. Она холодная и крепкая. Так что все нормально. Что? Отец? Он мне и пенни не даст. Он сам сказал. Да, бессердечная свинья, ты совершенно прав... Нетнет, не стоит и надеяться. Наоборот, он пытается выжать из меня деньги, которые одолжил мне на покупку машины лет четырнадцать назад. Ну да... Наверно, именно благодаря этому он и разбогател... Что? Нет, не состояние — это была подержанная развалюха, но у меня эта машина была первая. Наверно, в конце концов я ему заплачу — просто затем, чтобы отвязаться от его адвокатов. Ну да, я же говорю, все нормально.

Не обращай ты внимания на это «Знамя»!

Он положил трубку. Вид у него был далеко не такой уверенный, как тон, которым он разговаривал по телефону.

— Еще один предусмотрительный владелец. У-у, крысы! Половина из них норовит сбежать, не дожидаясь, пока корабль пойдет ко дну. И половина еще не оплатила счета за прошлый месяц.

— А Себ оплатил? — спросила Холли. Бобби покачал головой.

— И хватает же наглости!..

— Он говорит, что получил заметку только вчера. Не всю газету, а только вырезку со статьей. Она пришла по почте. В обычном буром конверте.

Адрес напечатан на машинке. Конверт пришел из Лондона, как и все прочие.

— А что, всем владельцам прислали вырезки? — спросил я.

— Похоже, что да. Большинство из них звонили по телефону. Остальным я звонить не стал, так что не знаю.

Мы некоторое время посидели у камина. Я одолжил телефон, чтобы позвонить домой и получить сообщения с автоответчика, и перезвонил двум тренерам, которые предлагали мне участвовать в скачках на следующей неделе. Потом я позвонил двум жокеям, жившим в Ньюмаркете, и попросил подвезти меня завтра до Пламптона в Суссексе.

Они сказали, что уже договорились ехать вдвоем, и обещали подбросить.

— Ты сюда вернешься? — спросила Холли, когда я обо всем договорился.

Я посмотрел на ее обеспокоенное лицо. Бобби, похоже, тоже не имел ничего против. Я думал, что он вообще не хотел меня видеть с самого начала, но, похоже, ошибался.

— Останься, — коротко сказал он, и в его голосе звучала просьба, а не вражда.

— Да много ли с меня толку?

— Нам спокойнее, когда ты здесь, — ответила Холли.

Мне не особенно хотелось оставаться здесь из практических соображений.

Во вторник мне предстояли скачки в Девоне. Я предпочел поселиться в Ламборне, в частности, потому, что оттуда можно было доехать до любого ипподрома Англии и в тот же день вернуться домой. Ламборн был расположен в самом центре. Я виновато сказал:

— Мне все равно придется попросить кого-нибудь подвезти меня до Ламборна, потому что мне понадобится моя машина, чтобы во вторник доехать до Девона. Вот когда я во вторник вернусь в Ламборн, мы посмотрим, как будут обстоять дела, и тогда...

— Ладно, — сказала Холли упавшим голосом, даже не попытавшись меня уговорить.

Я посмотрел на ее унылое лицо. В печали она казалась красивее, чем в радости. Такое с ней часто бывало. Внезапно мне в голову пришла одна мысль, и я, не раздумывая, напрямик спросил:

— Холли, ты что, беременна?

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.