- Друг, не надо, мы сами.
      Антон прополз под леерами и улегся на палубе. Мальчишки ухватили его за ноги, и он, свесившись с борта, принял из рук парня замолкшего одуревшего Шняку. Спустили трапик, и дальневосточник взобрался на палубу. С его одежды натекла целая лужа.
      - Молодцы, салаги! - крикнул матрос. - Палубу подотрите.
      Антон со Шнякой в руках пошел в кубрик. Он опустил пса на палубу, сел на нары и сказал:
      - Ночь пусть здесь побудет, а утром что-нибудь придумаем.
      - А что Громову доложим? - ехидно спросил Морошка.
      - Что надо, то и доложим, - ответил за Антона Арся.
      - До чего же все благородные... - сказал Морошкин и улегся на нары.
      Парень, вытащивший Шняку, раскладывал по скамейке вдоль стола свою промокшую одежду. Антон подошел к нему и сказал:
      - Ты бы на воздухе повесил, ветерком провеет - к утру сухая будет. А вообще-то, ты, паря, силен!
      Парень широко улыбнулся.
      - Жалко зверя, однако, - сказал он.
      - Как звать-то? - спросил Арся.
      - Толик. Из Находки я.
      - Находка... - проворчал Баланда. Он уже прилепил к этому Толику прозвище.
      Антон опять взял Шняку на руки и пошел к трапу.
      - Ты его куда? - спросил Саня.
      - Опять за борт! - сказал Витька.
      - Самого тебя за борт! - раздался вдруг голос Кольки Карбаса. - Ишь ты, какой нашелси: за борт!..
      - А ты-то чего? - удивился Витька. - Тебя вроде и вовсе не было, когда Шняка этот объявился.
      - Ничего, - буркнул Колька и с головой укрылся одеялом.
      - Эй "вы! Кончай базар, спать надо! - крикнул кто-то.
      Ребята замолчали и улеглись. Антон со Шнякой под мышкой полез по трапу. Вскоре он вернулся один.
      - Ну что? - шепотом спросил Колька.
      - Порядок, - тоже тихо ответил Антон, - слезу пустил капитан. А с тобой еще особый разговор будет.
      - Дан я-то што? - заныл Колька. - Я-то...
      - Дрыхни! - сказал Антон, и Карбас замолчал.
      ...Утром 9 июля суда конвоя снялись с мудьюгского рейда. Строгим боевым порядком они вышли из пролива и направились к горлу Белого моря. В походном ордере* за транспортами шла "Зубатка" со своим маленьким караваном; впереди, по обоим бортам и замыкая конвой, следовали корабли охранения.
      К полудню по правому борту открылись крутые обрывистые берега мыса Зимнегорского, а за ним уже запахло близким Баренцевым морем - конвой входил в пролив между материком и Кольским полуостровом.
      И тут произошло еще одно ЧП. Антон приволок с кормы помятого, заспанного и отчаянно упирающегося Борю-маленького. Многие, вообще, не поняли, что произошло, но ребята из бригады Карбаса сразу сообразили, что к чему, и зашумели:
      - Очумел?
      - Как попал?
      - Что теперь с тобой делать?
      Боря стоял взъерошенный, но готовый к отпору и поглядывал на ребят исподлобья. Потом он решительно подтянул штаны и спросил:
      - Г-где Г-громов?
      - Сам пойдешь? - спросил Антон.
      - Н-нет, с н-нянькой! - зло сказал Боря.
      - Пошли! - сказал Антон Боре.
      - Соколова возьми, - предложил, усмехнувшись, Морошкин, - его Громов шибко уважает. И Карбаса - начальничка.
      Захихикал Шкерт, и громко заржал Баланда. Антон пристально посмотрел на Димку, потом на Арсю. Соколов стоял красный, опустив голову, а Арся независимо посматривал на небо.
      - Морошкин со мной пойдет, - решительно сказал Антон.
      Витька пожал плечами и не спеша направился за Антоном.
      Ребята остались ждать, а в каюте Громова Антон пытался объяснить начальнику, что произошло. Витя молчал.
      - Какой заяц? - ворчал Афанасий Григорьевич. - Морские зайцы сюда отродясь не заплывали.
      - Да вот заяц, - сказал Антон, показав на Борьку.
      - Чего вы мне голову морочите? - недоверчиво спросил Громов и посмотрел на Борю. Потом, что-то сообразив, он рявкнул: - Фамилия?
      - М-ма-ма-лыгин, - пробормотал Боря.
      - Какой Мамалыгин? А-а-а! Малыгин! Та-ак. И куда же я тебя дену?!
      - За борт, - невинно сказал Витюня.
      Афанасий Григорьевич поперхнулся.
      - Слышь ты, умник, - загремел он, - а ну, вон отсюда! И ты, Корабельников, тоже. Без адвокатов разберемся. Навязали вас на мою голову! Марш! И пригласите-ка ко мне комиссара.
      Морошкин пошел за Людмилой Сергеевной, а Антон вышел на палубу. Его окружили ребята.
      - Ну что? - спросил Саня Пустошный.
      - Потом, - отмахнулся Антон. - Кто Кольку видел?
      - На корме сидит, - ответил Славка, - грю-юстный, как осенний платан.
      - Грустный, говоришь? Ладно, - сказал Антон, - Арся, айда-ко со мной.
      - Чего я там не видел? - спросил Арся. - Мне на него и глядеть тошно.
      - Пойдем. Я... прошу, - не глядя на Арсю, сказал Антон.
      Арся чуть улыбнулся и пошел за ним.
      Колька сидел на палубе, привалясь к штабелю накрытых брезентом ящиков.
      - Ну, выкладывай! - резко сказал Антон.
      - Чего? - осторожно спросил Колька.
      - Про Борю и Шняку.
      - Да вы чо?
      - Брось, мезенский, не крути, - сказал Антон, - и так на ряхе все написано.
      - А не продадите?
      - Говори! - приказал Антон.
      И Карбас рассказал, что Шняку он принес в вещевом мешке.
      - Ну и брыкался, рыбья холера, пока я его туда запихивал! - Колька засмеялся.
      - А Борю?
      - А вот это что хошь делай - чего не знаю, того не знаю, - зачастил Колька, - ей-пра, не знаю!
      Антон с сомнением покачал головой.
      - Ведь кто-то его спрятал да брезентом прикрыл, - сказал он, - не мог же Борька сам-то. Ну, Шняка ладно, это пес. А ведь у Малыгина мать с ума сойдет.
      Димка даже дернулся - это их с Арсей была работа. Он уже открыл было рот, но Арся слегка ударил его локтем в бок.
      - А не вы ли тут, братцы, постарались? - подозрительно спросил Антон, поглядывая на Соколова и Гикова.
      Соколов сморщился, но промолчал, а Арся насмешливо пожал плечами, и этого Димка понять не мог: что он, Антона боится?
      - Ладно, - сказал Антон, - мое дело сторона. Только... - Он не договорил, махнул рукой и отошел от ребят.
      ...На капитанском мостике стояли Замятин, Громов и Людмила Сергеевна, между ними понурый Боря. Туда же, еле передвигая ноги, поднимался Карбас.
      - А мезенского чего туда понесло? - удивился Морошкин.
      - Так он же у нас начальство, как-никак, - засмеялся Славка, - с него двойной спрос.
      На мостике происходил крупный разговор. Когда он закончился, Громов оперся руками о планшир и громко крикнул вниз:
      - Слушать всем! Этого Ма-малыгина с первым встречным судном отправим обратно в Архангельск. Если судна не будет, разберемся с ним, с зайцем этим, в Кармакулах. Найдем и тех, кто ему помогал на "Зубатке" спрятаться. - Он помолчал, а потом ткнул пальцем в сторону понурого Кольки. - А этого за то, что собаку приволок, с бригадиров смещаю. Бригадиром будет Корабельников. Всё! А ты, - обернулся он к Боре, - ступай на камбуз, скажи коку, чтоб тебя на довольствие поставил. Вре-мен-но!..
      Борька рванулся, но Людмила Сергеевна остановила его.
      - Подожди, Борис, - сказала она, - ты хоть понимаешь, как перед матерью и сестренками виноват?
      Боря опустил голову.
      - Ну, иди, - вздохнула Людмила Сергеевна.
      Борька кубарем скатился по трапу.
      Афанасий Григорьевич захохотал:
      - Ну, герои, чтоб их всех косатка проглотила! Я молодой такой же был. Чего делать-то будем, Пал Петрович?
      Замятил задумчиво потер щеку и медленно сказал:
      - Я не учитель, не воспитатель. Я моряк и, что с ними делать, не могу сказать. Это уж больше ваша забота.
      - Это все так, Павел Петрович, - сказала Людмила Сергеевна. - Дело-то в том, что надо как-то обязательно сообщить в Архангельск, что Малыгин у нас.
      Замятин досадливо поморщился.
      - Сам понимаю, что надо, - он подумал немного, потом решительно сказал: - А, семь бед... Дам радио, благо пока еще в Белом море, а сюда фрицы еще не больно разлетались.
      Он ушел к радисту, а через некоторое время вышел оттуда, поматывая крупной своей головой.
      - Попадет мне, - сказал он, - всем фитилям фитиль будет. Но ладно, главное - сообщил.
      - Спасибо, Павел Петрович, - сказала Людмила Сергеевна.
      - Семафор с флагмана! - закричал вахтенный.
      Замятин поднес к глазам бинокль.
      - Так, - сказал он через некоторое время. - Вот и фитиль.
      - Что пишут-то? - спросил Громов.
      - Что? А вот что: категорически запрещаю пользоваться судовой рацией. В случае повторения ваша... хм-м... извиняйте, такая-то коробка будет направлена обратно в Архангельск. Демаскируете конвой, значит. Вот так.
      - Скажите: больше не будем, - растерянно пробормотала Людмила Сергеевна.
      - Это у вас в школе ребятишки так говорят, - сказал Замятин, улыбнувшись, и повернулся к вахтенному. - Отвечай: "Вас понял, приказание выполню".
      Людмила Сергеевна спустилась на палубу, а оба капитана долго еще стояли на мостике. Стояли в одинаковых позах, держась руками за планшир, и молчали. Замятин смотрел на правый берег, Громов поглядывал на шедший впереди и немного левее конвой. Справа по борту на недалеком берегу виднелись избы села Верхняя Золотица. Начиналось горло Белого моря.
      - Опять семафор с флагмана! - крикнул вахтенный матрос.
      - Что там еще? - сердито спросил Замятин.
      - "Зубатке"... и... приданным ей судам... следовать само... самостоятельно... само... - Матрос вдруг замолчал.
      - Ослеп, что ли? - неожиданно грубо крикнул Замятин.
      - К осту... от острова... Моржовец... Конец.
      - Так, - жестко сказал Замятин. - Ну вот, Афанасий Григорьевич, теперь мы... самостоятельная эскадра.
      Громов положил руку Замятину на плечо.
      - Ништо, капитан, выдюжим. Не такое бывало.
      - Не такое бывало, - кивнул Замятин, - а такого... - Он показал рукой на палубу, где группками стояли возле бортовых лееров или сидели на трапах или прямо на настиле его подопечные - кому семнадцать, кому пятнадцать, а кому и четырнадцать.
      Он отвернулся и уже спокойно сказал матросу:
      - Пиши: "Ясно вижу. Исполняю". Всё.
      И когда на фок-мачте флагмана увидел знак "Добро", тихо скомандовал рулевому:
      - Три румба вправо. Так держать, - и потянул ручку гудка.
      В прозрачном и тихом воздухе три раза прозвучал хрипловатый басок "Зубатки", и через некоторое время ему ответил чистый и сильный голос головного сторожевика, а затем сперва вразнобой, а потом слитно, как один, загудели все суда отворачивающего к западу конвоя.
      На мостик поднялась Людмила Сергеевна. Она вопросительно посмотрела сперва на одного, потом на другого капитана.
      - Что, уже? - спросила она.
      Замятин молча кивнул.
      Справа по борту, но достаточно четко был виден Зимний берег и свободно разбросанные по нему избы села Инцы; слева к Терскому берегу, к выходу из горла Белого моря уходили суда конвоя. Транспорты шли строгой кильватерной колонной, а по бокам их, будто и не торопясь, следовали корабли охранения с расчехленными орудиями и задранными в небо стволами зенитных установок. Было тепло - дул легкий полудник*, море отливало голубизной, и небо тоже было ясным и голубым.
      - Ну что ж, пойдемте к ребятишкам, - сказал Замятин, - надо растолковать им, что к чему.
      Внизу у трапа стоял боцман, он внимательно, слегка прищурившись, посмотрел на Павла Петровича и спросил:
      - Всех наверх?
      - Так, - ответил Замятин и пошел на полубак.
      - Что говорить будем? - спросил он у поднявшихся вслед за ним Громова и Людмилы Сергеевны.
      - Правду, Павел Петрович, - просто сказала учительница.
      Они подождали, пока собралась вся свободная от вахты команда и все участники экспедиции. На палубе было тесновато - не рассчитана была "Зубатка" на такую ораву. Ребята толкались, суетились, шум то затихал, то разрастался.
      - А ну, тихо! - рявкнул боцман. - Становись побригадно!
      Когда наконец все выстроились, Громов выступил вперед и протянул руку вслед уже далекому каравану.
      - Видите? - спросил он.
      - Видим, - нестройно ответили ребята.
      - Объяснять вам не надо, - сказал Громов, - не маленькие. Время такое, что каждая коробка на счету, и на наши особы охраны не хватает. А они - на запад идут, дела у них поважнее наших. Понятно? - Он оглядел неровный строй, всмотрелся в лица своих "промысловиков" - разные, голубоглазые и кареглазые, совсем еще детские или уже с пушком на верхней губе, спокойные и растерянные, безразличные и напряженные, испуганные и залихватские. И подумал: "Эх, салажата... вам бы сейчас в футбол..."
      Отмахнувшись от непрошенных мыслей, он продолжал:
      - Тем более что задача наша простая, проще, так сказать, пареной репы. Добраться до Новой Земли, до становища Малые Кармакулы. А тут ходу всего ничего.
      - Теперь я скажу. - Замятин оперся на поручни. - Добежим! Это я вам говорю, капитан "Зубатки". Но... - Он обвел взглядом присмиревших ребят. Но должен сказать прямо: обстановка сложная, и ждать можно всякой пакости. В Баренцевом - фашистские подлодки, а над морем... над морем тоже нечисти хватает. Значит, так: смотреть в оба! Полное военное положение. И что отсюда следует? - Он помолчал, а потом очень серьезно, вроде бы самому себе, ответил: - Дисциплина. Стальная флотская дисциплина. И в случае чего - никакой паники. Никакой. Слушать и выполнять. И баловства там разного, озорства - чтоб ни-ни! - Замятин погрозил пальцем и, словно нечаянно, улыбнулся. Улыбка на загорелом обветренном и крупном лице его была добродушной и немного смущенной, будто про себя он думал: "Нашел еще время улыбки строить, веселый что-то больно".
      Он согнал улыбку и повернулся к Громову и комиссару. Они посовещались, и Замятин уже строго, по-капитански добавил:
      - И вот еще что. Штатной команды у меня по судовой роли* не хватает. Значит, вы должны моим матросам помогать. Потому кое-кого из вас я буду назначать нести подвахту, главным образом наблюдателями, а по-моряцки впередсмотрящими. Нужно ребят внимательных и чтоб зрение отличное было. Человек десять для начала. Ну, и другим дело найдем. Добавлять что будете, товарищ Громов? Или вы, товарищ комиссар?
      - Чего добавлять-то? Не маленькие, ответственность понимают. Так, братва?! - бодро сказал Громов.
      - Так! Понятно! Чего уж!.. - откликнулся нестройный хор.
      - Тогда - разойдись! - скомандовал Замятин и недовольно покачал головой, увидев, как ринулись с места ребята, сбиваясь в кучки, толкаясь и переговариваясь.
      Людмила Сергеевна спустилась с полубака на палубу и долго стояла у трапа, глядя на ребят. Нет, пожалуй, страха у них не было. Многие даже лихо орали, что так куда интереснее - самим продвигаться, и тыкали пальцами в сторону двух "дегтярей" на ходовом мостике. И все же нет-нет, а кто-то задумается, нет-нет, а поглядит в ту сторону, куда ушел конвой, нет-нет, а оборвет кто-то смех, и все сразу примолкнут. А потом опять один затевает песню, другие ожесточенно режутся в "морского козла", третьи с любопытством смотрят на близкий берег, а вон там, у ящиков, возятся с веселым Шнякой...
      "Ах, мальчишки, храбрые вы мои мальчишки, - думала Людмила Сергеевна, - каково-то вам еще придется..."
      После ухода конвоя "Зубатка" еще теснее прижалась к обрывистому берегу, и Замятин с Громовым не сходили с мостика, внимательно наблюдая за какими-то им одним ведомыми признаками, помогающими правильно вести судно.
      За мысом Воронова началась Мезенская губа - широкой дугой глубоко вдающийся в берег залив. "Зубатка" взяла еще восточнее, и вскоре слева по носу всплыл небольшой, но живописный уютный остров.
      Низкие с моря песчаные берега с разбросанными там и сям валунами и обломками скал некруто поднимались вверх, а немного подальше виднелась изумрудная, еще совсем весенняя, листва кустарников и деревьев.
      - Слева по носу остров! - крикнул во все горло Саня Пустошный - его первого поставил капитан впередсмотрящим.
      - Поздно докладываешь, - откликнулся Замятин и добавил: - Моржовец это.
      Мальчишки толпились вдоль всего борта от носа до кормы, с интересом рассматривая островок. Коля Карбас рассказывал:
      - Тут места богатейшие и промысел - ух какой! И на зверя, и рыба разная. Мы с папаней сюда хаживали - тюленей здесь тышши. А в мезенских реках рыбы - страсть! Сиг, семга, нельма, голец, а в море - треска, пикша, камбала. - Колька даже зажмурился от восхищения. - Ты мне скажи: чего тут нету? - Он ткнул пальцем в Славку-одессита.
      - Бычков тут нету, - усмешливо ответил Славка, - и скумбрии нету.
      - Скумрии... такой не знаю, - заносчиво сказал Карбас, - пустяшная, должно быть, рыбка. А бычки - почему нет? На берегу в деревнях и бычки, и коровы имеются.
      Славка захохотал, засмеялись и другие ребята.
      - Сам ты корова, - сказал одессит. - Шо ты понимаешь. Бычок - это та еще рыбка, вкуснее ее ничего в целом мире нет. И заметь, только у нас, в Черном море. А дельфины у вас есть?
      - Про дельфинов не слыхивал, - растерялся Карбас. - А вот...
      - Необразованный ты, Карбасище, - перебил его Витя Морошкин, - а белуха - это кто, по-твоему? Дельфин. Только раза в два, а то и в три побольше, чем эти черноморские.
      - Ага! - торжествующе закричал Колька. - И дельфины есть!
      - Подумаешь, дельфины, - сказал Славка, - а акулы?
      - Есть! - заорал Карбас. - И еще какие!
      Славка протянул ему загнутый указательный палец.
      - Ты чего? - удивился Карбас.
      - Разогни, - сказал Славка, - а то загибаешь такое, ушам слышать невозможно.
      - Я те разогну!
      - А ну, тихо! - раздался за спинами ребят хрипловатый басок Громова. - Верно он говорит: есть тут акулы. Сам ловил. Они сюда из Атлантики за рыбкой приходят.
      - А большие они, акулы? - спросил Димка.
      - Разные, - ответил Афанасий Григорьевич, - чаще килограммов по триста - четыреста. И поболе попадаются. Хотите верьте, хотите - нет, но, когда я еще на траулере шкиперил, мы однова такую чудишшу вытянули, что сами рты поразевали. Метров семь длиной, а взвесили - тысячу с гаком килограмм потянула. Вот она, Одесса. - Он потрепал Славку по черным вихрам. - Север наш, батюшко, порато* богат есть. Как же мы его врагу отдадим?! - Капитан вдруг рассердился. - Ни шиша, извиняйте, мы ему не отдадим.
      И, сунув куда-то на запад поверх ребячьих голов здоровенный кукиш, он быстро ушел.
      Моржовец уже остался далеко за кормой, и "Зубатка" со своим маленьким караваном шла поперек широкого устья Мезенской губы. Вскоре остров совсем скрылся в синем мареве, все берега исчезли, и казалось, что судно уже совсем в открытом море. Вода приняла зеленоватый оттенок, солнце светило по-прежнему ярко, только чуть посвежел ветерок и пошли волны. Они были некрупными, но какими-то беспорядочными: толкались и в оба борта, и в корму, заходили и с носа. "Зубатку" качало тоже бессистемно: то она неуклюже переваливалась с боку на бок, то клевала носом, а затем вдруг задирала его, забираясь на крутую с белыми гребешками волну.
      - Мезенская губа завсегда толкунцы разводит, - сказал Колька, - тут тихая губская вода с быстрой, которая по горлу беломорскому идет, встречаются. Вот и толкутся они, никак столковаться не могут.
      Димка рассмеялся. На него качка не действовала, а на некоторых ребят подействовала, хотя была и не очень сильная. Разошлись кто куда, многие спустились в кубрик. А вот Карбас, так тот, похоже, даже наслаждался. Он сменил Саню и стоял на носу, гордо выпятив грудь. Большинство ребят занимались своими делами, но кто-то все-таки уже слегка позеленел. Васька Баландин и Боря-маленький лежали на нарах и постанывали, а развеселый Славка ушел на корму.
      - Черноморец-то наш рыбку кормит! - пронзительно закричал Шкерт, но внезапно замолчал, поджал губы и, схватившись одной рукой за горло, другой за живот, тоже побежал на корму.
      К утру мезенские толкунцы прекратились, и "Зубатка" снова пошла по тихой воде вдоль Канинского берега. А к вечеру караван поравнялся с Каниным Носом, за которым уже совсем кончилось Белое море и началось Баренцево.
      Вода после Канина Носа стала светло-зеленой, а спокойные ленивые волны чуть отливали лазурью. Только закат в этот вечер был какой-то необычный: не золотисто-розовый, а белесый и желтоватый. Карбас сказал, что такой закат к "туску" - к тусклому небу либо к дождю.
      Вскоре оконечность Канина Носа скрылась за кормой, и "Зубатка" с ее караваном вышла в открытое море.
      10
      Капитан Замятин всю ночь простоял на мостике. С вечера посвежело все же океан давал себя знать - и Павел Петрович на все пуговицы застегнул свой кожаный реглан.
      Он хорошо знал этот район Баренцева моря - ловил рыбу еще на "Смене", да и просто ходил здесь часто и раньше. Довести "Зубатку" до места для него не составляло особого труда. Но это тогда, до войны, когда не шныряли вокруг немецкие подлодки и эсминцы и не крутились в небе вражеские стервятники.
      Он стоял на мостике, большой, голубоглазый, сжав плотно губы, и смотрел, смотрел до рези в глазах на море - такое знакомое и такое сейчас враждебное, на эту обманчиво ласковую в белой, почти без сумерек, северной ночи зеленоватую лазурь, смотрел на небо с расплывчатой линией горизонта, и глухая тревога не отпускала его.
      Канин Нос ушел в далекую дымку, скоро на северо-востоке покажется плоский блин Колгуева острова с его рыжими низкими берегами. И под берега эти не пойдешь: полно здесь кошек - песчаных надводных и подводных мелей. Надо брать мористее, курсом почти на норд. Но там черный утюг "Зубатки" и идущие в кильватере "Азимут" и "Авангард" будут видны как на ладони - что хочешь, то и делай!
      Старушка "Зубатка" шла пока прилично - узлов под десять. Но это для нее хорошо, а если, не дай бог, эсминец или еще что?
      Немного отлегло от сердца, когда вдруг быстро, как это часто здесь бывает, захмарило и небо покрылось ровной темно-серой пеленой. Все-таки хоть для самолетов видимость похуже. Стало сыро и промозгло. Замятин хотел было спуститься с мостика, пойти отдохнуть, как услышал звонкий, прерывающийся от волнения крик вахтенного матроса-наблюдателя:
      - Слева по носу два самолета!
      "Ну вот, - устало подумал капитан, - вот оно". Он посмотрел в направлении вытянутой руки матроса и сразу заметил в небе две черные точки. Они были еще далеко и рисовались как мухи, ползущие по запотевшему стеклу. Шли они стороной и, похоже, параллельным курсом, навстречу.
      - Тревогу давать, капитан? - спросил вахтенный.
      - Погоди пока, - сказал Замятин, - не полоши зря ребят. Штурмана Антуфьева и боцмана ко мне. Быстро! И Громова.
      Прибежал на мостик штурман, за ним быстро подошел боцман. Кряхтя, поднялся по трапу Громов.
      - Чего они здесь рыщут? - проворчал он.
      - Здесь, в Баренцевом, почитай, только наши морские коммуникации и проходят, - сказал Замятин, - от союзников к нам и от нас к союзникам. Вот немец и охотится. Мне в Архангельске сказывали, что сейчас до нас большой конвой из Исландии пробивается. Шибко, говорят, ему досталось...
      - Слышал, - сказал Громов.
      - Чего ж спрашиваешь?
      - Да так, со злости, - сказал Громов.
      И сразу же снова закричал вахтенный:
      - С бакборта* самолеты! На нас идут!
      - Заметили, сволочи! - в сердцах сказал Замятин.
      Он присмотрелся. На "Зубатку" шел на небольшой высоте один самолет, другой удалялся на запад.
      - Антуфьев! Пулеметы - к бою! - резко скомандовал Замятин. - Боцман, команду с винтовками наверх. И изготовить шлюпки. Капитан Громов - в кубрик: ребятам надеть спасательные пояса. От вахтенного заберите мальчишку. И тоже... всех наверх!
      - Зачем ребятишек-то наверх? - спросил Громов.
      - Выполнять! - тихо и яростно сказал Замятин.
      Серая отвратительная птица, не дойдя трех - четыре кабельтовых* до судна, развернулась влево и пошла вперед, оставляя "Зубатку" позади. "С носу зайдет", - подумал Замятин. Оглянувшись, он увидел, как быстро и точно выполняются его команды. У левого пулемета уже стоял Антуфьев с подручным, у правого - второй механик с одним из матросов. Из трюма за Громовым и комиссаром выходили притихшие ребята и рассаживались прямо на палубе. Матросы готовили к спуску шлюпки.
      А фашист уже вышел на боевой курс: прямо по носу. "Хейнкель" - с этими-то Замятин был уже знаком.
      - Антуфьев, ты уж тут сам, - сказал он и пошел в рубку.
      Отстранив матроса, он намертво ухватился за рукоятки штурвала. Ну, капитан, вывози! Странно, но тревоги уже не было. Была холодная и расчетливая ярость: не дам, гад, не дам! И когда самолет был уже в двух кабельтовых от судна, Замятин стремительно крутанул штурвал. "Зубатка", слегка накренившись, пошла вправо. "Молодец механик, - мельком подумал капитан, - руль работает что надо". И тут же полоснула мысль: а как там эти деревяшки "Авангард" и "Азимут"?..
      - На корму! - крикнул он рулевому, стоявшему рядом. - Посмотри, как там.
      Матрос понял с полуслова.
      Первая бомба упала далеко слева. "Теперь с кормы зайдет", - понял Замятин. Он выровнял курс и через несколько секунд быстро переложил руль. И сразу услышал воющий звук, а потом грохот и в правое окно рубки увидел высокий водяной всплеск.
      На мостике без перерыва, словно барабаня по дереву, резко "татакали" "дегтяри". А фашист уже снова заходил с носа. Ну, "Зубатушка", выручай! Капитан перевел ручку машинного телеграфа на "стоп" и сразу же на "малый задний". Судно по инерции прошло еще немного вперед, потом вздрогнуло, остановилось и стало медленно отрабатывать назад.
      Третья бомба упала в десяти метрах по носу. "Зубатку" тряхнуло, волна обрушилась на полубак и скатилась на полубак прямо на сидящих мальчишек. И тут же Замятин услышал дикое и радостное "ура", и задрожали руки. "Неужто сбили?!."
      В рубку влетел Антуфьев. В одной тельняшке, мокрый от пота, он заорал:
      - Ну, Пал Петрович! Ну, капитан!
      - Что там? - спросил Замятин.
      - Ушел! Ушел, подлюга!
      - Почему ушел?
      - Так вы ж ему прицелиться не дали!
      - А вы-то? Прицеливались?
      - А черт его знает! Стреляли, и все. Что-то с него вроде посыпалось, и от левого мотора дымок пошел...
      - Антуфьев, - сказал Замятин, - ах ты, Антуфьев... Вернемся в Архангельск, пойдешь на флот. Военный...
      - Спасибо, товарищ капитан, - тихо сказал штурман.
      - На руль! - бросил Замятин рулевому. - Как там старички?
      - Порядок, товарищ капитан, - ответил матрос. - "Авангард" нашими галсами* вертелся, а "Азимут"... отдал ваер и стал как вкопанный.
      - Так, - сказал устало Замятин. - Жертв нет?
      - Вахтенного на носу, должно быть, осколком убило, - хмуро сказал вошедший в рубку боцман.
      - Так... - сквозь зубы повторил Замятин. - Кто?
      - Синичкин Василий, - ответил боцман, - в моих годах. И... одинокий, как я...
      - Эт-то хорошо, что одинокий, - сказал Замятин и замолчал. "Что говорю-то, что говорю?.." И, покосившись на боцмана, добавил: Похоронить. С почестями.
      - Некого хоронить, - глядя под ноги, сказал Семеныч, - море похоронило.
      Капитан снял фуражку.
      - Моряцкая смерть, - сказал он четко, - и... горевать некогда, да и нельзя! Как там груз наш "генеральный"? Про матроса знают?
      - Видели, - ответил боцман.
      - Да... от таких дел на войне не спрячешься, - сурово сказал Замятин. - Мне из рубки на них глядеть некогда было.
      - Да я тож у пулемета торчал, - пробасил боцман, - на небо глядел. Может, кто и подрейфил, однако себя держали.
      - Ладно, - сказал Замятин. - Заведи буксир на "Азимут", Андрей Семеныч, и я пойду с начальством этой... яичной экспедиции потолкую. А ты хоть оденься, что ли, - сказал он Антуфьеву, улыбнулся и вышел из рубки.
      - Лица на ем нет, а он лыбится, - удивленно сказал рулевой.
      Антуфьев стоял в тельняшке, прислонившись спиной к задней стенке рубки, и тоже улыбался.
      Выйдя на мостик, Замятин удивился: на палубе, кроме вахты, никого не было. Он спустился в трюм-кубрик. На нарах и за столом сидели ребята, кое-кто в спасательных поясах. Громов и Людмила Сергеевна сидели у торца стола. Говорил Громов.
      - Так что замечаний у меня вам, почитай, нет. Молодцы! Вот так... Однако орали уж больно много. Что толку кулаками грозить да ругаться, фриц вас и не слышал. Конечно, вы все, считай, впервой вражий самолет увидели...
      - Не все, - сказал Славка.
      - А-а, ты-то, одесский, огонь и воду прошел, - уважительно сказал Афанасий Григорьевич, - да вот еще Соколов в Ленинграде испытан. И наши...
      - Што наши? - не выдержал Васька Баландин.
      - Тебе бы, Василий, помолчать надо. Тебе и вот... - Он повертел головой, высматривая кого-то, и, найдя, указал пальцем на здорового парня в рваном треухе. - И вот этому.
      Парень опустил голову.
      - Хотел с вами с глазу на глаз потолковать, - продолжал Громов, - да, думаю, лучше, чтоб все знали: дисциплина должна железной быть. Встань, Баландин. Этот вот герой на корме у матроса винтовку из рук рвал, хотел, вишь, "хейнкеля" самолично потопить. А фриц как это дело увидел - так сразу и удрал. Молодца ты, Василий!
      Кто-то засмеялся, но остальные молчали. Баланда, надув губы, сел.
      - А ты, - повернулся Громов к парню в треухе, - ты чего в кубрик поперся? Думал, там спасешься... ежели что?
      Парень встал, покраснел и смущенно широко улыбнулся.
      - А шут его знает, товарищ начальник, - сказал он удивленно. - Как эта стерва завыла, меня вроде шилом кто ткнул, а башка... в брюхо провалилась. Сам не помню, как в кубрик попал.
      Тут уж засмеялись все.
      - Испугался, значит? - тоже смеясь, спросил Громов.
      Замятин стоял у трапа и слушал, и странное чувство наполняло его что-то похожее на нежность и на гордость...
      - Можно, я скажу, Афанасий Григорьевич? - сказал он.
      Только сейчас мальчишки увидели его, и сразу кто-то один, а за ним остальные заорали: "Ур-р-ра капитану!" Кричали долго и самозабвенно, словно освобождаясь от пережитого напряжения.
      - Разве в том дело, кто испугался, а кто нет, - медленно сказал Замятин, когда крик стих, - смерть ведь, смерть кружит. Что может быть страшнее? Дак она повсюду сейчас кружит. Думаете, я не боялся на мостике? До сих пор колени дрожат. И не стыдно. Стыда не оберешься, когда отвернешься, когда в сторону уйдешь... - Он помолчал, а потом тихо и властно сказал: - Всем встать! Снять головные уборы. Почтим память героического матроса Василия Сергеевича Синичкина, погибшего на боевом посту...