Быт

Комната у нас была одна; в ней главное, козырное место занимала печка. В комнате было тепло, а печка была очень белой, потому что, пока мама не устроилась на работу радиотелеграфисткой, она читала классику из местной библиотеки, пекла пироги и белила печку. Раз в неделю белила. В коридоре было не очень холодно, мороженое, которое Людмила Ивановна делала самостоятельно, замораживалось в камень за два часа.

Туалет был в доме. Чтобы воспользоваться этим изобретением человеческого разума, нужно было обладать некоторыми навыками. Представлял он собой яму, закрытую деревянным настилом с дыркой. Нет, вы правильно поняли, вони не было, потому что все замерзало еще в падении. Но вот когда метель и ветер выковыривали снег из щелей обшивки, случались казусы. Например, освободил ты организм от лишнего, вытер попу бумажкой и бросил бумажку в дырку. А тут порыв ветра, потому что на улице – вьюга. Бумажка в восходящих потоках вырывается наружу из дырки и начинает порхать вокруг тебя. Тут неплохо было увернуться, не подумайте чего плохого. И сказать старшим, чтобы уже привалили снежку к стене сортира.

Или вот, например, двери во всех домах открываются внутрь. Потому что, если тебе не повезло, и дверь твоего дома с наветренной стороны, то после пурги, пока не придут солдатики с лопатами и не проковыряют дырочку для вылезания на свет божий, ощущай себя младенцем в материнской утробе – тепло, сытно, но хрен выйдешь.

А уж когда придут, отгребут снег от жилья, то вдоль дома образуется бруствер, в котором лопатами вырубаются ступеньки.

(Я, конечно, никому не говорила, мне бы повторно надрали задницу, но главным моим развлечением было выйти из дома и кататься с этих горок. А уж думать о том, что своей попой я эти ступеньки полирую до зеркального блеска, и люди потом с них падают с большой помпезностью – не барское это дело!)

Пироги

Первые мамины пироги ел только папа, потому что даже Муха отказалась. Добрые женщины сказали маме: «А муки сыпь столько, чтобы тесто от рук отлипало!» Оно отлипало, а как же. Пирожки были жареные, поэтому в горячем виде папа еще смог осилить две штуки, а потом, по мере остывания, они из хлебобулочного изделия превращались в шлакоблоки.

Но ведь дело мастера боится. Научилась матушка печь пирожки, до сих пор волшебно выходит, я свидетель. И солдаты очень любили, когда в ночное дежурство с папенькой моим попадали. Во-первых, он срочник, а не профессиональный военный, то есть интеллигент. Матом не ругался, для того чтобы солдаты во время дежурства в жарко натопленном помещении не засыпали, выводил их периодически на улицу и рассказывал им про созвездия, украшая рассказ мифами Древней Греции. И маманя моя к середине ночи с пирожками подгребала. На всех. Не, ну я понимаю, чего бы так не дежурить?

А еще солдаты очень любили у нас трудиться по хознадобности – снег там отгрести, уголь разгрузить или воды привезти. Потому что мама, как приличная женщина, их потом чаем поила с разными деликатесами, которые ей присылали в посылках.

И вот один раз напросился солдатик на разгрузку угля с дальним прицелом на чай с пирогами. Ну, поработал, сидит, чай пьет. Мама его светской беседой развлекает, тем более что солдатик – почти родственник, из Гатчины. Показывает ему фотографию Оли, моей тетки. А тетка у меня – мастер спорта по академической гребле. И на фотографии она в лодке, в распашной восьмерке.

– А вот это моя сестра! – тычет мама в фотографию наманикюренным пальчиком.

– А вот это – моя! – в совершенном охренении тычет пальцем солдатик в ту же фотографию. А вы говорите: Питер – город маленький. Шарик наш вообще никакой!

Болезни

Самое распространенное заболевание у солдат – фурункулез. Страшное переохлаждение непривыкших организмов, недостаток солнца, авитаминоз – и вот результат. Практически все ходят, как будто у них свело шею: фурункулы первым делом завоевывают шею и поясницу, поэтому воротничок и ремень выступают как средства средневековых пыток.

Маме пришлось научиться удалять фурункулы, потому что фельдшерица одна, а солдат тридцать. Тут, кроме минимального навыка, требовалось еще и отсутствие брезгливости.

Надо отдать должное, когда речь идет о человеческих мучениях, мама моя про свою брезгливость забывает.

Аборигены страдают двумя распространенными заболеваниями – это «брюшничок» и «бытовичок». То есть брюшной тиф и бытовой сифилис. Антисанитария потому что полная. И не моются, да. И посуду не моют. Один раз в чум заглянули, так там рядом с очагом был песец привязан. Бегал и гадил там же, где едят, а над головами участников концессии сидела полярная сова. Она тоже была привязана и тоже гадила, но на головы.

Ненецкая хозяйка предложила маме водицы испить и даже принесла в кружке. Мама на кружку посмотрела, и жажда прошла. Дней на пять.

Для того чтобы заставить аборигенов соблюдать хоть какую-то гигиену, в поселок раз в полгода приезжает вошебойка. Это баня в вагончике, совмещенная с такой хренью, где прожаривают одежду от вшей.

Когда вошебойка въезжает в поселок, закрывается магазин. И пока ты не покажешь талончик, что ты прошел санобработку, в магазине тебе ничего не продадут. Некоторые хитрые и предприимчивые ненцы тут же устроили свой бизнес – ходили мыться по три-четыре раза и торговали помывочными талонами.

Зовут ненцев просто – зачастую, как русских, только в сокращенном варианте. Петя Семенович, Вася Алексеевич. Одного звали Абрам, и он всем говорил, что он еврей. Очень гордился.

_Охота

_{Для того чтобы разнообразить стол, мужчины из части ходили на охоту. На куропаток. Мама даже научилась виртуозно их не ощипывать, а очищать, снимая кожу вместе с перьями, чулком, так что перья остаются внутри.}

_{Винтовки были у каждого. Мамане тоже один раз дали выстрелить. Это при ее-то тогдашнем зрении минус тринадцать. Ну, выстрелила она в белый свет как в копеечку. Перебила куличку ножку. Если учесть, что стреляла крупной дробью, то это мегарезультат.}

_{А к Таутвидасу, когда он за куропатками пошел, в ложок медведь вышел. Белый. И кэ-э-эк побежит за ним. Друг наш даже про винтовку забыл. Зато, говорит, так быстро даже на Олимпиадах не бегают. Метод, кстати. Но супруге своей Регине он про это не рассказал, когда она к нему приехала. Утаил.}

Развлечения

Мне папа придумал развлечение. Тоже помню до сих пор. Он брал деревянную чурку, рисовал на ней узоры и выдавал мне молоток и гвозди. Мне очень нравилось вбивать гвозди по рисунку.

А маменька полярным летом вылезла загорать на крышу. Откуда была снята командиром чуть не выстрелом. Потому что Заполярье, солдаты, офицеры, а тут солнышко пригрело, и она в бикини, Господи прости.

Вот еще развлечение во время службы – папа не только просвещал солдат в смысле астрономии, а еще и бороду отрастил. Вообще-то Александр Васильевич брюнет, а вот борода у него выросла очень нарядная, ярко-рыжая.

В Уставе про бороду ничего не сказано, но наличие бороды очень раздражало кадровое офицерское начальство.

– Старший лейтенант! Немедленно сбрейте бороду! – кричало оно.

– В Уставе запрета на наличие бороды нет, – спокойно возражал папа, уверенный в своих правах.

– Старший лейтенант!!! Да я вас… Да я вас демобилизую! – в запале пугало начальство офицера-двухгодичника за полярным кругом.

Бороду папа не сбрил. Только маменька регулярно красила ее в черный цвет для достижения цветового баланса.

_{Глава шестая}

_Ящук

Так вот, напоминаю, полуостров Ямал. Байдаратская губа, побережье, станция ПВО. Тридцать солдат и десять офицеров. И среди офицеров был один такой орел, киевлянин по фамилии Ящук и по имени Валера.

Валера, как и мой папенька, попал на эту станцию после института, то есть в качестве лейтенанта срочной службы. И все бы ничего, служил он справно, если бы не мелкие мелочи. Ростом Ящук был маловат. Может, 169 сантиметров, может, 170. А невеста, которая у него в славном граде Киеве осталась, вымахала на сале аж до 177. И эта ситуация очень Ящука расстраивала. Некузяво как-то – он офицер, при погонах и сапогах, а невеста на полголовы выше.

Невеста в Киеве, а Валера за полярным кругом. Ночь, сами понимаете, полярная, времени много, поэтому начитался Валера журналов «Здоровье» и «Наука и жизнь» и понял, что его счастье в его руках. А писали там, в этих журналах, добрые люди, что при желании и определенных приложенных усилиях каждый индивидуум может увеличить свой рост сантиметров аж на десять.

Ну как живет в полевых условиях боевой офицер? К примеру, если его невеста в Киеве, а в гости никто и не заходит по причине малочисленности личного состава? А субъект наш еще и не особенно брезглив? Ну, очень просто – пол можно не подметать, правда? А стакан, один который, мыть нужно, но раз в месяц, зачем чаще-то? Печку топить, правда, надо, но вот белить ее, как моя маменька, раз в неделю – это баловство. Ну, и тапочки тоже фигня. В валенках нормально. Как пришел с дежурства в валенках – так в них по дому и ходишь, все равно не метено.

А самой главной придумкой у Валеры была простыня. Не, это ж уму нерастяжимо, белье менять, ведь про стирку вы должны помнить – мероприятие непростое, раз в неделю, когда баня. Какой же идиот будет такой глупостью заниматься? Вот Валера и придумал изобретение – купил в лавке штуку белой бязи, отмотал от рулона, чтобы постель накрыть, и спал так, пока не посереет. Потом серое смотал с другого конца, а белое опять на кровать выехало. Так и спал – в ногах один валик, в головах другой, сам посередине. Когда рулон кончался, он его переворачивал и повторял процедуру.

Так вот, в журналах был комплекс упражнений нарисован, которые для росту нужны. Ну, вы же понимаете, что у Валеры в комнате на пол лечь было нельзя – потом командир части на дежурство не пустит. Поэтому он приходил в нашу комнату упражнения делать.

Придет, вежливо поздоровается, журнал свой разложит и давай на коврик перед печкой пристраиваться, чтобы упражнения на растяжку поделать. В углубленном сосредоточении.

Но не тут-то было! Только он устраивался на коврике и принимался левую руку вверх тянуть, а правую ногу вниз, внимательно скосив глаза на журнальчик, как тут же из-под стола выползала Муха, пристраивалась на коврике рядом с Ящуком, ложилась на спину и тоже начинала тянуться изо всех сил. С подвываниями и позевываниями. Валера очень на маменьку мою обижались, считали, что это она, подлая женская тварь, собаку подбивает на нехорошее.

А однажды родители Валере жизнь спасли. Комната его была через стенку. И вот как-то раз ночью из его комнаты стали доноситься какие-то глухие стуки. Необычные. Ну, хорошо им в голову пришло к Ящуку ворваться и посмотреть, что же это у него там стучит.

Это сам Валера и стучал. Ногами в стенку, потому что кричать уже не мог.

Отягощенный мыслью прибавить в росте, он установил кровать свою под углом 45 градусов и изготовил себе сбруйку из портупейки, в которую каждую ночь и засовывал голову.

Ну, чтобы во время сна, когда организм расслаблен, позвоночник под воздействием силы тяжести растягивался, а Валера рос.

Но, мучимый буйными снами, он стал ворочаться, сбруйка затянулась, и Валера начал задыхаться. Попытался сучить ногами, но удавка из портупейной кожи оказалась сваяна на совесть, поэтому очень быстро Валера не то что кричать не мог, но и дышал через два раза на третий. А такое состояние не содействует спокойному расстегиванию приспособления. Хорошо еще, что кислородное голодание не совсем убило его мозг, и он смог постучать правой ногой в стенку.

Ну что, прибежали, парня наверх приподняли, сбрую взрезали.

Думаете, тут он себе прекратил? Ни фига подобного – каждый день упорный парень делал упражнения. А маменька моя, змея подколодная, ему и говорит:

– Валерочка, ты неправильно делаешь. Вот я – лежу целый день, не стаптываюсь, вот и расту!

А они одного роста были, Валера-то с маменькой. Это они в самом начале осознали, когда ради интереса все на косяке дверном отметились.

А Валера ей:

– Не может быть! Давай меряться!

Встали по очереди к стенке – Валера как был 169, так и остался, а маманя на сантиметр подросла. Через неделю – Валера опять 169, а маменька уже на два сантиметра ввысь поперла! Еще через неделю – Валера на месте топчется, а маменька уже на четыре сантиметра похорошела!

Валера бы с ума сошел, если б она ему тайну не открыла. Он-то, упражнениев наделавшись, в одних носках у косяка стоял, а маманя в валенках. Ну, она там, в валенках, на цыпочки привстанет – вот тебе и лишние сантиметры. Поэтому-то Валера маменьку в проделках с Мухой и подозревал – как есть змея ведь подколодная!

Глава седьмая

У меня зазвонил телефон

Кстати, в Питере Людмила Ивановна тоже этим грешила. Ну, шаловливостью. Как и я сама, в общем. Возьмем ситуацию «У меня зазвонил телефон. Кто говорит?..». А вот самое интересное начинается тогда, когда неизвестно, кто говорит.

Оглядывая свое поведение через микроскоп совести, понимаю, что совесть мою не отмыть даже доместосом. Поскольку темные пятна на ней неисправимы.

И не потому, что совсем уж темные, а потому, что неизвестно, как исправить.

Была я девой юною, училась в школе, Интернета тогда не было, поэтому спать ложилась не как сейчас, а в час уже была в койке. Ну в два, если книжка интересная.

И вот – сплю это я себе тихо-мирно, ручка под щечку, крепко-крепко сплю, вижу во сне прекрасного принца на белой лошади. Или лошадиную голову, если за ужином переем. И тут, в глубокой ночи – телефонный звонок.

Кинжальным ударом разрывает он нежную цветную (всем понятно, что я шизофреник?) кисею сна. А если меня разбудить неожиданно, то дальше я все делаю быстро.

И организм так загадочно устроен, что если я, к примеру, проспала и была впоследствии разбужена телефонным звонком, то на душ, почистить зубы, причесаться, убрать постель, одеться, собраться и быть готовой к выходу у меня уходит семь минут.

И вот вскакиваю я это себе, подбегаю к телефону, хватаю трубку и бурно в нее дышу. Потому что адреналин. А в трубке мне так интимно:

– Милая, я так тебя люблю!..

Я от неожиданности громко сглатываю. Не знаю, за что именно собеседник принял эти звуки, но продолжил:

– Я так тебя хочу!

Вообще я мало чего знаю в жизни, а уж тем более не знаю, какие-такие половосозревательные процессы или шлея под мантией заставили меня выдохнуть в трубку: «Приезжай!!!» – и бросить ее на рычаг.

После чего я бодрой серной доскакала до кровати и через тридцать секунд уже спала сном праведницы. А утром вспомнила и, сами понимаете, что… Да. Человек номером ошибся.

Думаю, в кого это я такая сволочь? А вот в кого – в маманю, недаром генетика, продажная девка империализма, намекала, что яблочко от вишенки недалеко падает.

Мама лежала дома на диване, на работу не ходила. А все потому, что когда нога в лангетке, трудно носить туфли на двенадцатисантиметровом каблуке. Приходилось лежать. А скучно. Раньше, когда компьютеры были большими, днем по телевизору ничего интересного не показывали. А книжки читать все время – глаза устают. Так она по телефону разговаривала.

И вот поднимает мамуля трубку, чтобы позвонить очередной подружке, а в трубке уже – голос.

Голос говорит:

– Привет, это я.

Мама ему:

– Ну, привет, коли не шутишь.

Голос:

– Слушай, тут баранину привезли, сколько брать?

Людмила Ивановна:

– А чего мелочиться? Бери целого.

Голос:

– Хорошо. До вечера. Целую.

И собеседник вешает трубку.

Мы друг на друга посмотрели-посмотрели, но вот что ему сказала вечером жена, так и не придумали. Нет, все-таки бабы – вселенское зло.

…Потом Валера за невестой в Киев поехал, так и не подросши. А маменька с Региной (помните наших литовских друзей?) коварно прокрались к нему в комнату, посуду помыли, подмели и безжалостным образом спалили его спальную бязевую штуку. И кровать ровно поставили.

Так что невеста была напугана только холодом и некоторой неустроенностью. Главных ужасов ей увидеть не удалось.

Людмила Ивановна была в те времена совсем юной девушкой. Но обязательной. В смысле, внимательной. На работу планшетисткой она тогда еще не устроилась, поэтому времени у нее было навалом. И вот однажды, элегически глядя в бескрайнюю даль тундры, маменька поняла, что вскорости праздник – 23 февраля. И решила поздравить оставшихся в Ленинграде коллег с этим, я бы даже сказала, профессиональным праздником.

Села за стол, достала открытку, конверт, ручку. Каллиграфически, с завитушками, нарисовала поздравление коллегам и запечатала в конверт. Ну, чтобы порадовались – она, мол, их помнит, не забыла, с праздником вот поздравляет.

И адрес написала – и номер части, и улицу, и дом. Чтобы уж точно дошло. И товарищи обрадовались.

А когда она, вернувшись с Северов, пришла в часть, самые устойчивые ей рассказали, что спасло ее только то, что дальше того места, где она была, ее было уже не заслать.

Глава восьмая

На Рижском взморье

После северного житья-бытья родители пришли-таки в ум и отправили меня в Питер. На попечение бабушек. И фотографию родного отца в форме со строгим взглядом отправили вместе со мной. Фотография была торжественно водружена на стол, откуда она смотрела на меня испытующе. Периодически она падала от возникающих сквозняков, тогда воспитательное воздействие теряло свою силу.

Правда, ребенком я была почти примерным. Ну, лизала заиндевевший забор на морозе – было. Иногда капризничала – но очень редко. И то потому, что бабушки родителей не заменят. Скучала я по ним очень сильно и страстно хотела их скорейшего возвращения.

Обдумав тот факт, что ребенок жил не пойми как за полярным кругом, бабушки решили отправить меня на Рижское взморье, тем более там, в Риге, нашлись какие-то дальние родственники, готовые дать приют несчастному младенцу и сопровождающим лицам. Причем в июле месяце, когда на взморье запросто можно купаться.

И мы поехали. Я, моя бабушка с папиной стороны – Анна Александровна (царство ей небесное) и… сейчас попытаюсь определить степень родства третьего члена концессии (тоже, конечно, царство небесное).

Это был муж сестры моего деда по маме. Поняли? У отца Людмилы Ивановны, Ивана Васильевича, была сестра – Клавдия Васильевна. А у нее был муж. И звали его очень оригинально – Флор Агафонович. Вот он с нами и поехал, потому что рижские родственники, у которых можно было остановиться, как на грех, оказались именно его родственниками.

Воспоминания пятилетнего ребенка чаще всего расплывчаты и неопределенны, но ко мне это абсолютно не относится. Я стала себя прекрасно помнить лет с трех, поэтому к пяти я уже так натренировалась в самоидентификации, что ясно помню не только события, но и погоду, запахи, вкусы и тому подобное далее.

Рига меня потрясла. После правильного, хоть и живущего в смешении стилей от классицизма до барокко и питерского модерна Петроградского района Рига показалась мне городом сказочным, далеким от бытовой рутины, тем более что жить нам довелось в самом центре – а это что? Правильно, романский стиль и готика. Узкие улочки, башни, сцепляющиеся петухами-флюгерами в небе, богато декорированные дворцы. Ну как есть город из сказок, которых я к тому моменту прочитала уже довольно. В пять-то лет. А с собой у меня была книжка «Малыш и Карлсон», и, читая перед сном, я могла смотреть в окно на островерхие черепичные крыши и даже пыталась искать там домик человека с пропеллером.

На пляж нужно было ездить на электричке. Путь неприятный, потому что, несмотря на будние дни, народу в электричку набивалось много; люди потели и толкались. Одна радость скрашивала дорогу – я точно знала, что, когда мы выйдем на перрон, бабушка купит мне мороженое – и весь путь до непосредственно пляжа я смогу с наслаждением кусать большое эскимо. У нас такого мороженого не было – питерское-то все равно вкуснее, но то было необычным – надо же, эскимо, и не маленькое, кругленькое в серебряной бумажке с надписью красной краской «Эскимо» (причем бумажка скручена как конфетный фантик), а большое, прямоугольное, в хрусткой калечной обертке с иностранными буквами. Его хватало как раз до пляжа.

На пляже бабушка раскидывала подстилку, ставила сумку с бутербродами и сбрасывала сарафан, потому что купальник был уже на ней, Флор Агафонович сразу отправлялся переодеваться. Купальников на пятилетних девочек тогда было днем с огнем не найти, поэтому снять платье и остаться в трусах – дело минутное.

В этот день все так и было. Флор Агафонович степенно удалился в сторону кабинок для переодевания. Мужчина он был диабетный, габаритный, посему достаточно медлительный. Бабушка уже раскинула покрывальце, а я доела свое мороженое и тоже разделась.

Что такое Рижское взморье на том месте, куда мы ездили? Это длинная-длинная полоса песчаного пляжа, простирающаяся на километры. Через каждые пятнадцать метров на пляже стоят скульптурные композиции из трех круглых мусорных баков (латыши были уже тогда гораздо культурнее нас и не бросали огрызки, окурки и бумажки и даже не зарывали их в песок). С одной стороны пляж омывало Балтийское, так сказать, море – на тот момент теплое и прозрачное. И мелкое, естественно. То есть дойти, чтобы искупаться, – устанешь. Но мне, по сути, младенцу, было хорошо плескаться и так, на теплом мелководье. Строить песчаные фортеции и вообще развлекаться по мере сил.

С другой стороны песчаной полосы росли сосны. Роняли шишки и иголки на песок и создавали сказочную кружевную тень, причудливо меняющуюся под легкими дуновениями балтийского ветерка.

Если хорошенько покопаться в песке, то можно было найти красивый камушек. Или даже крошечный янтарь.

Так вот, вернемся к бабушке. Бабушка дала мне в руку бумажку от мороженого и наказ – выбросить. Я, как послушная девочка, взяла бумажку, пошла к левой группке баков, выбросила бумажку и повернула обратно. Дошла до места – нет бабушки. То есть – вот была бабушка на подстилке – и ее нет. И подстилки тоже нет.

Я пошла вдоль ряда лежащих тел ее искать. Долго шла – нет бабушки. Остановившись и хорошенько подумав, что ушла я, пожалуй, далековато, я повернула обратно. И опять долго шла, вглядываясь в лежащих отдыхающих.

Наконец наступил момент, когда я для себя точно определила – я потерялась. Все стоящие трехштучными группками баки были совершенно одинаковы – синие, круглые, на одинаковом расстоянии. Лежащие тела были тоже одинаковыми – они равномерно поворачивались под теплым июльским солнышком.

«Угу, – подумала я, – что-то жарковато. Пойду-ка я искупаюсь».

И пошла. И искупалась. Далеко не заходила, потому что – как же! – техника безопасности.

Познакомилась с какими-то детьми, с которыми мы минут сорок весело катались с горки в воду. Потом за ними пришла мама и увела. Предварительно она критически осмотрела мои сгорающие плечи и подозрительно спросила:

– А ты с кем?

– Вон, вон там лежит моя бабушка! – со всевозможным энтузиазмом ответила хитрая я, показывая пальцем в сторону ряда подстилок на краю пляжа.

– А-а-а! – протянула женщина и, успокоенная, ушла.

Потом я погуляла еще немножко. Потом немножко поискала бабушку. Потом погуляла еще немножко. Потом добрые дети, с которыми я опять познакомилась, накормили меня еще одним мороженым. И я, в очередной раз расставшись с детьми, как порядочная, выбросила бумажку в бак.

А потом мне чего-то взгрустнулось. И я пошла и села в тенек под соснами. Зарылась ногами в песок, поглубже натянула на уши панамку и стала делать животных из сосновых шишек. Мимо шли люди на электричку. Они смеялись, разговаривали, кое-кто, из особо любопытных, спрашивал про взрослых, которые со мной.

– Бабушка писать пошла! – небрежно махала я рукой в сторону спрятавшегося вдалеке в кустах сортира. Люди смущались и отставали.

Солнышко уже светило не так ярко, в тени я уже даже начала подмерзать в своих трусах.

Тут в моей голове сформировалась мысль, что неплохо было бы уже ехать в Ригу. Отсутствие денег меня не смущало. Потому что дети до шести лет могли ездить бесплатно. Смутила меня единственная вещь – не столько отсутствие одежды, сколько обуви, потому что пришлось бы идти до перрона по дорожке, усыпанной сосновыми иголками и шишками.

Поэтому я поймала за руку проходящего мужика и, глядя на него наивными серыми глазами, сказала:

– Мне кажется, я потерялась…

Мужик был молодым, веселым и латышом. Но латыши раньше все по-русски разговаривали.

– Хорошо, – сказал он мне, – пойдем в спасательный центр.

Был там такой – радиорубка, прокат лодок и каморка спасателей.

_{Это я по}тому помню, что, когда мы стали подходить к строению, из него выскочили полубезумные Анна Александровна _{и Флор Агафонович. Ну да, повезли ребеночка отдохнуть на море, а ребеночек исчез на пять часов. Обезумеешь тут.}

А потому что нечего, отправляя девочку выбрасывать бумажку в одинаковые баки, тут же ложиться и прикрывать морду шляпой. Нечего. А когда я обратно шла в своем поиске, бабушка уже вовсю кричала в радиорубке. Поэтому я ее опять не нашла. А так как искала сосредоточенно и вообще была человеком с глубоким внутренним миром, то все вопли из радиорубки совершенно не потревожили мой слух.

Я считаю: привел ребенка на пляж и отправил куда-то – сиди, где приколочено. И следи за дитем. А то дите моей степени самостоятельности многое может. Даже в пять лет.

Наконец-то! Наконец-то мои папа и мама вернулись в Питер! И, даже несмотря на поздравительную открытку, мама вышла на работу на старое место, в тот же самый институт.

Надо заметить – институт был как институт, научно-исследовательский, но личности в нем работали колоритные, а порядки были военные.

_{Глава девятая}

_{Терракотовое Чудо}

Однажды маме моей сильно подвезло. Появился в ее жизни ОН. Прекрасный, дефицитный, терракотовый брючный костюм. Я, хоть и была мала, но его красота меня завораживала – он был несравненен, во всяком случае, с другими шмотками, имеющимися в гардеробе, он не шел ни в какое сравнение. Среди скромных – синих, черных, серых и белых вещей он флиртовал, он заигрывал, он гордился своим необычным цветом. На маме костюм сидел волшебно.

А куплен был этот волшебный импортный наряд в сельпо, в поселке Кара Ненецкого Национального Автономного округа. В этом сельпо ненцам, которые даже в вошебойку ходили за деньги, а так не мылись никогда, был предложен еще широкий ассортимент прекрасных индийских махровых полотенец, а также японских шейных платков натурального шелка. Что и говорить, за полярным кругом – самая необходимая вещь. Вот там маменька и отоварились под бурный хохот местного населения.

Моя дочь Сонька, которая пока не появлялась в этой истории, надо отметить, унаследовала мамочкину фигуру. Короткое туловище, покатые плечи, высокая талия и длинные ровные ноги. А маму, надо заметить, даже в мюзик-холл танцевать приглашали. Если бы не травмированные мениски, которые она побила в юности, неудачно приземлившись с гимнастического бревна, то, может, и задирала бы ноги в кордебалете. Так что брючный костюм, да еще терракотовый – все, мужики падали и укладывались в штабеля.