Она больше не сидела неподвижная, уверенная в себе. Она вскочила. Крепкая, коренастая женщина, способная вытащить человека из горящего госпитального барака.

— Вы думаете… я? Нет!

— В самом деле? — кротко спросил он. — Багровые следы, а шея у нее такая белая. А я бредил в лихорадке, а Арчи спал, так, Мэри? Он не видел, как ты поднялась и пошла за ней.

— Нет! Нет! — она выталкивала слова сквозь стиснутые зубы, — я спала! Я ничего не слышала! Это они, они!

— Ну да, — он отвел глаза, потому что смотреть на нее было невыносимо, — Маленькие люди, да? Или большие люди с белыми глазами? Покойники с болот? Обезьяны? — каждый раз он тихо качал головой, словно опровергая собственные слова. — Я не верю в них, Мэри. Злу вовсе не надо принимать чье-то обличье, чтобы ударить исподтишка.

Теперь она дрожала, всем телом, оленек, подумал он, маленькое, хрупкое создание, разве что из пасти торчат клыки, как у хищного зверя. Интересно, чем питаются эти оленьки? Мышами? Водяными крысами? Кем-то еще более беззащитным, более слабым, кем-то, у кого нет клыков, или есть, но совсем маленькие.

— Я видела их, видела, отец Игнасио, клянусь, они шли за нами, идут за нами, черные, страшные, это они, они!

— Никто не видел их кроме тебя, Мэри. Только ты.

— Богом клянусь!

— Не клянись Богом, Мэри, — он поднялся на ноги. Она была немногим ниже его; он что же, умалился за время странствий по лесу? А теперь слушай. Ты пойдешь со мной. Вернешься в монастырь. Я напишу письмо настоятельнице. И это все, что я могу для тебя сделать.

— Но я…

— А теперь иди. Позови Арчи. И замкни свои уста, слышишь, ты… просто — скажи ему, пора собираться.

Она побежала к деревьям на краю поляны, оглядываясь через плечо. Он покачал головой, и, наклонившись, стал разбирать скудные пожитки.

— Мы скоро выйдем из леса, — сказал молодой человек, — я чувствую.

— Надеюсь, — отец Игнасио покачал головой. Особых изменений он не видел, впрочем… — вон там, да.

— Заросшая вырубка. Какое… какое облегчение, отец Игнасио, этот кошмар позади, и мы… — голос его упал до шепота, — отец, что вы сказали Мэри? Она больше не хочет со мной говорить. И мне не нравится, как она смотрит.

— Я сказал ей, что она вернется со мной в монастырь, — сухо сказал отец Игнасио, — и прошу вас, больше не говорить об этом. Ни с ней. Ни со мной.

— Но я только…

— Я не желаю это обсуждать, Арчи.

— Но я обязан. Она…

Он обернулся к Мэри и на его лице, точно в зеркале отразился чужой ужас.

Мэри открыла рот. Она пыталась крикнуть, но изо рта ее вырывались только бессмысленные кудахчущие звуки; дрожащей рукой она указывала куда-то вперед, туда, где за вырубкой, поросшей желтыми цветами, раскачивались ветви.

— Мэри! — молодой человек повернулся к ней, схватил за плечи. — Мэри!

Она молчала, оседая в его руках, точно фигурка из воска, зрачки ушли под лоб, видны были лишь закатившиеся белые глаза.

— Мэри, что там? Что ты увидела?

Она тоненько взвизгнула и осела. Отец Игнасио с ужасом увидел, как на юбке ее расплывается мокрое пятно.

— Мэри!

Арчи положил ее, ставшую неожиданно тяжелой на землю, и снял с плеча карабин. Отец Игнасио следил за вороненым стволом — право-лево, право-лево.

Систола-диастола, систола-диастола.

— Ты слышал что-нибудь? — спросил он Арчи шепотом.

Тот покачал головой.

— Ничего. Только бабочки.

— Бабочки…

Он всматривался в переплетение ветвей, пятна, пятна… некоторые двигаются, некоторые нет… мессмерическое движение пятен, от которого кружится голова. Теплый хаос, из которого прорастает безумие.

— Нет. Ничего. Что ты видела, Мэри? Мэри! Что с ней, отец Игнасио, что с ней?

— Она мертва, — медленно сказал отец Игнасио, склонившись над девушкой.

— Мертва? Но как же? Почему?

Отец Игнасио поднял голову и поглядел в лицо молодому человеку выцветшими глазами в ободках воспаленных век

— От страха, я полагаю, — сказал он.

Арчи опустился на корточки, и протянул было дрожащие пальцы к бледному лицу, но отец Игнасио оттолкнул его с такой яростью, словно прикосновение этих пальцев несло с собой опасность. Они так и сидели рядом, молча, а солнце все ползло по небу, невидимое сквозь кроны, и лишь свет вокруг менялся с золотистого на розовый, а потом на багряный.

Отец Игнасио поймал себя на том, что гладит высохшей узловатой рукой лежащую у него на коленях растрепанную голову.

— Бедная, — сказал он тихо, — бедная девочка.

Арчи пошевелился. Заходящее солнце било ему в спину и светлые волосы, казалось, были обведены огненным ореолом.

— Кого она увидела, как вы думаете? — жалобно спросил он.

— Себя, — сказал отец Игнасио, — тебя. Нас.

— Вы хотите сказать, за нами никто не шел? Никто нас не преследовал?

— Никто. Только мы. Только мы сами.

Он помолчал.

— Дагор, — сказал он наконец, — демон, которого боятся туземцы. Та тварь, которая росла у вас на груди. Кстати, Арчи, вы опять наглухо застегиваете куртку. Почему?

— Отец Игнасио, не думаете же вы…

— Всего лишь придаток. Почка. Ее можно убрать, и она отрастает вновь.

— Я человек, отец Игнасио, — спокойно сказал юноша. — Такой же, как вы.

— Такой же, как я? Нет. Вы и есть дагор, Арчи. То самое чудовище, которое сопровождало нас всю дорогу. Зачем вы пришли в миссию, Арчи? Не будь вас, мы были бы чисты. Лечили бы туземцев, несли им слово Божье. А вы кинули нас в топку адских страстей, вы играли на струнах похоти, алчности, гордыни… Вы к каждому подбирали свой ключ. Вы истребляли нас по одному.

— Томпсона укусила змея, — напомнил Арчи.

— Ну да. Вы властны даже над малыми тварями лесными. И еще — кто на самом деле убил Элейну, Арчи? Мэри? Или все-таки вы?

— Я любил ее, — тихо сказал юноша.

— И Мэри тоже? — горько спросил священник. — Вам стоило лишь поманить ее пальцем, и она пошла с вами. Что такого вы показали Аттертону, что заставило его бросить все, бросить молодую жену, славу, доброе имя, и уйти навсегда. Откуда у вас такая власть? Дьявольская власть.

— Я дал ему счастье, — сказал Арчи мягко, — я открыл перед ним двери.

— Эти двери ведут в преисподнюю, — сказал священник, — Четыре человека, Арчи, четверо — отданных на растерзание демону, умерших без покаяния. А сколько их было до этого? До того, как вы, умирая от истощения, добрались до миссии? Но я положу этому конец, Арчи.

Он осторожно снял голову девушки со своих колен и встал.

— Не хватайтесь за ваш карабин, Арчи. Он разряжен. Я разрядил его еще там, у костра. А это, — добавил он, извлекая из побуревшей потрепанной рясы блестящий предмет, — это пистолет Аттертона.

— Отец Игнасио, — юноша тоже вскочил, — его детские губы дрогнули, — убийство — тоже грех.

— Значит, это — тот грех, который вы приготовили именно для меня. Я возьму его на душу.

Выстрел, ударивший в грудь Арчи, сотряс и его тело, Арчи пошатнулся и упал на колени, алое пятно спереди на рубахе стало расплываться, расплываться…

— Вы… не понимаете, отец Игнасио, — выталкивал он толчками вместе с кровью, — вы… это чудо, вели…чественное чудо… обладание… покой… золотистый… по… Я не… одинок…никогда… а она… вечный брак… вечный… и нет вины… понимаете?

— Нет. — Сказал отец Игнасио.

Белая, залитая кровью и лучами заходящего солнца фигура сложилась пополам, точно карманный нож и уткнулась головой в траву.

Отец Игнасио постоял над ним, потом взял за руки и, кряхтя, перетащил туда, где лежала Мэри. Положил их бок о бок, точно двух больших кукол и выпрямился.

Лес за его спиной вспыхнул алым и золотым — стайка попугаев, щебеча, уселась на ближайшем дереве и наблюдала, как отец Игнасио, взяв иззубренный топорик, отвалил первый пласт лесной подстилки.

В синих, вымытых добела солнцем, ветром и морем портовых городах есть места, темные, липкие, грубые, места, куда не решаются заглядывать люди, которым есть что терять.

Но молодой человек, спустившийся по ступенькам, нагнул голову и шагнул в дверной проем.

— Хозяин сказал, что у вас есть что-то для меня? — спросил он, стараясь не обращать внимания на густой жирный запах, казалось, липнувший к его полотняному платью.

Он был младший сын достойного семейства, и его только что услали в колонию из-за нежелательной любви. Он хотел вернуться назад в блеске богатства и славы, а на этой земле и то и другое еще было доступно — впрочем, как и смерть от лихорадки или укуса ядовитого насекомого. Но он был юн и отважен и великодушен. А потому готов терпеть лишения и опасности.

Но здесь он не обнаружил никакой опасности — просто грязный подвал и человек на грязной подстилке, фитиль лампы дергался и коптил, в одно-единственное грязное узкое окошко под потолком билась огромная бабочка.

— Затерянный город? — молодой человек недоверчиво покачал головой.

Его было не так просто обмануть, он получил хорошее образование и перед тем, как оказаться здесь, читал записки путешественников и листал подшивки старых газет в местном клубе, у окна, выходящего на залив, где качались белые мачты.

— Записки лорда Аттертона, — сказал тот, что сидел на матрасе, — они у меня. Карта, рисунки, наброски…

— Но экспедиция Аттертона погибла, — молодой человек недоверчиво покачал головой. — Никто не вернулся.

— Один вернулся. Он принес вот это:

На узловатой ладони лежала статуэтка женщины с жабьей головой. Вставные глаза из желтых камней смотрели в потолок.

— Никогда такого не видел, — сказал молодой человек после долгого молчания.

— Да…

— Значит, затерянный город все-таки существует?

— Затерянный город существует, — подтвердил собеседник. Только теперь молодой человек разглядел, что он очень стар. — Арки над водой, храмы, в которых содержится нечто, недоступное человеку… Прекрасный, величественный город, а там, внутри, в золоте и блеске еще нечто более прекрасное, более величественное… Но туда не пройти одному.

— Нет? — молодой человек пожал плечами. Он и не собирался идти один, у него был слуга, тихий спокойный выносливый человек, и он собирался нанять туземных носильщиков, и охотника…

— Вам нужен проводник.

— Но если есть записная книжка… и карта… Сколько вы просите за них?

— Они останутся у меня. Я позволю вам их скопировать, но они останутся у меня. Тем более, они вам не помогут. Вам нужен кто-то, кто поведет вас туда.

— Вы? — молодой человек недоверчиво покачал головой, — но вы… извините, но…

Он говорил обиняками, испытывая неловкость, свойственную молодым здоровым людям, для которых старость — просто скверная неизлечимая болезнь вроде проказы.

— Нет, не я. Но я могу вам помочь. Подойдите ко мне. Нет, еще ближе.

Хозяин притона услышал за дверью приглушенный шум, короткий вскрик, звук падения.

Он лишь пожал плечами.

Здесь творилось и не такое — через черный ход притона не раз глубокой ночью двое, сгорбившись, уносили третьего, чтобы кинуть его в воды залива, а этот… поскольку такое повторялось уже не раз, он знал, что юноша вскоре встанет и выйдет, впрочем, он будет необычно бледен и выйдет он пошатываясь, со счастливым, пьяным выражением на лице и застывшими, расширенными глазами, но уйдет он живым и на своих ногах. В соседнем подвале подобном этому располагалась опиумная курильня, оттуда выходили люди именно с такими выражениями лиц, так что ничего необычного здесь, опять же не было.

А потом, со временем, придет другой. Из-за этого нет нужды беспокоиться, тем более, что старый постоялец ему неплохо платит.

Эта страна, думал хозяин притона, не надо пытаться ее понять, не надо проникать в ее тайны, они черные и гнилые, они убивают того, кто подошел слишком близко. Лучше сидеть здесь, в портовом переулке, и подсчитывать липкие монеты за стойкой, и видеть, как молодые люди, жаждущие богатства и приключений приходят и уходят, приходят и уходят…

Как хорошо, думал Отец Игнасио, привалившись к стене, и закрыв глаза, как хорошо, какое счастье, золотистый покой… золотистый… ни вины, ни боли… Долго шел я к этому по темным дорогам, и наконец, вот оно, рядом, сверкающее, неизбывное, вечное, то, чем можно делиться, но что невозможно отнять.

Узловатые, но крепкие пальцы пробежались по жесткому сукну, застегивая его на все пуговицы.