Глава 1

Голове было холодно и жестко, это Алиса чувствовала так же отчетливо, как ощущала свои волосы, рассыпавшиеся на бетонной лестнице. Ее шикарная шевелюра, предмет ее гордости и зависти всех бывших одноклассниц и сокурсниц, спутанными прядями рассыпалась на безобразных грязных ступеньках. Стало противно…

И еще она ощущала, как медленно – капля по капле – из нее уходит жизнь. Никогда не думала, что ощущение это может быть настолько острым и осязаемым. Считала, что человек просто умирает, и все. Либо больно ему, либо нет, но просто умирает, не чувствуя и не понимая, как это происходит. Так бабушка ее умерла, к примеру, тихо, во сне, ничего до конца не осознав.

Почему же с ней все иначе?

Сначала онемели пальцы на ногах. Решила, что замерзла. Зима же, а она на холодном бетонном полу лежит навзничь в халате и тапочках. Потом поняла, что это не тот холод, спасение от которого в теплой одежде, горячем чае и в движении.

Нет, это был холод смерти. Он студил пальцы ног, тихо подбирался к коленкам, Алиса уже и их перестала чувствовать. Это холод тормозил ее дыхание, сделавшееся медленным и сиплым. Он останавливал ее сердце. Поначалу сердце так колотилось, что в ушах звон стоял. Теперь и его не слышно.

Зато отчетливо слышно, как шумит город за подъездной дверью! Оглушительно и преступно гомонит. В двух шагах от дома автобусная и троллейбусная остановки, там всегда многолюдно. Метров за пять в другую сторону стоянка такси. Там тоже сходняк будь здоров!

До слез было обидно, что там все движется, живет и суетится, а она тут одна и умирает. И никому, никому нет до нее дела. Посторонним хода в их подъезд нет. Два года назад они своими силами и средствами установили домофон. Ни мальчишки хулиганистые, решившие использовать их лифт под туалет, ни бродяжки, заскочившие погреться и покурить, а то и выпить, ни цыганки, навьюченные пуховыми платками и свитерами, – никто не мог случайно забрести сюда и наткнуться на нее, умирающую. Никто не мог ее обнаружить на площадке между третьим и четвертым этажом. Все, кто жил выше первого, ездили лифтом, работал он уже два года исправно. Выйти из него именно на этой площадке было некому. Здесь как раз жила Алиса в сорок восьмой квартире, а в сорок седьмой никто не жил вообще, она стояла уже полгода под замком.

Никто ее не найдет! И теперь она умрет: глупо и бесславно, так и не успев ничего стоящего совершить в своей жизни. Творила ли она добро? Может быть. Никогда особенно не задумывалась, помогая кому-нибудь, доброе то дело, или злое, или просто ничего собой не представляющее. Зла не желала никому точно. И всячески избегала неприятных историй. И вот…

И вот все равно попала в неприятную, гадкую историю, стоившую ей жизни. Мало того, что попала, кажется, стала главной и единственной ее героиней.

Хотя нет, погодите, погодите! Как это единственной?! А Александра из среднего подъезда? Она ведь тоже не так давно погибла. Может, конечно, это вовсе другая история. И совсем никак с ее не переплетающаяся.

Хотя верилось в это очень слабо. Почему?

Ведь Александра тоже погибла! Пусть под колесами автомобиля! Пусть все считают, что это был случайный наезд какого-то пьяницы или наркомана, нагло севшего за руль! Она-то Алиса, точно знает, что никакой случайностью гибель Александры из среднего подъезда не являлась. Это было самое настоящее убийство. Да, убийство, и нечего хмыкать! Что-то ходила Ершина много лет по одной и той же проторенной дорожке между их домом и магазинной стеной и жива была и здорова. А тут вдруг как стала кое-чем интересоваться и совать нос не туда куда следует, так сразу под колеса и попала.

– Совпадение! – отмахнулся от Алисы участковый, когда она попыталась навести его на след злоумышленников. – Никто не станет из-за глупых бабских сплетен убивать!

Но ведь убили же! Убили!!! Сначала Александру, когда та начала проявлять интерес к одному весьма загадочному обстоятельству. Теперь вот и ее грохнули, когда она, Алиса, не согласилась с результатами следствия по делу Александры и подала жалобу в прокуратуру.

– А вы ей кто? – поинтересовался сотрудник этой самой прокуратуры, принимая от нее заявление. – Родственница?

– Нет, у Александры Ершиной никого не осталось. Она жила одна.

– А кто же вы?

– Просто… Просто соседка. Человек, с которым она была чрезвычайно откровенна накануне гибели.

– А почему она именно с вами разоткровенничалась? Вы дружили?

– Не то чтобы.

– Почему тогда?

Она сейчас, балансируя на грани жизни и смерти, и сама понять не могла – почему. Что за блажь такая взбрела Шуре в голову, что она, поймав ее на улице за рукав пальто, начала шептать сбивчиво и страшно:

– Я знаю, Алиса! Я точно знаю, что права! Поверь мне!!!

Верилось с трудом, если честно.

– Если вдруг со мной что-то случится в скором времени, то из-за этого! Никто, никто мне не верит, даже ты! Но если со мной что-то произойдет, то все поверят!

Поверила, как ни странно, одна Алиса. Ни участковый, ни следователь, ни работники прокуратуры, никто не желал быть замешанным в этом, как они полагали, глупом деле. Никто не хотел выставлять себя на посмешище.

– Может, она сама прыгнула под машину, понимаете? – горячился прокурорский, настоятельно рекомендовавший ей забрать у них заявление. – Сначала нагнала на всех страху, а потом, когда не получилось никого убедить, взяла и свела счеты с жизнью таким вот образом.

– Но зачем?! – непонимающе моргала Алиса. – Зачем ей это?!

– От одиночества. Она была по-своему несчастным человеком. Одиноким!

Алиса тоже была одиноким человеком, но прыгать под машину с целью погибнуть под ее колесами совершенно не собиралась. И еще с десяток одиноких знакомых у нее был с такими же жизнеутверждающими, как у нее, принципами. Многие находили в одиночестве массу преимуществ. Она, к слову, тоже.

Не хватало ей только бабушки! Старенькой, ворчливой, любящей ее всем сердцем. Ее Алисе очень не хватало. А в остальном…

Она прекрасно обходилась без сестер и братьев. Их у нее никогда не было, и знать, как ей жилось бы с ними, она не могла, потому и не тосковала по ним.

Отца она тоже не знала никогда. Мать так и не удосужилась объяснить, что это был за аист. Сама навещала их с бабушкой крайне редко, и то пока жила одиноко и беспутно. Алиса не помнила ее визитов, была тогда слишком маленькой. Потом мать обзавелась семьей где-то в Челябинске и забыла об их существовании вовсе. Алиса слышала краем уха разговор бабушки с соседками, что у матери будто родилась двойня, что жизнь у нее идет обеспеченным и налаженным курсом, но настырно не интересовалась и не переспрашивала. Ей вполне хватало бабули.

Потом бабушки не стало, и в жизни Алисы образовалась гигантских размеров брешь. Залатать ее кое-как Алисе стоило двух лет жизни. Попривыкла, смирилась, но нет-нет да и кольнет в сердце…

Алиса попыталась шевельнуться, и тут же все тело свело мучительно болезненной судорогой. Особенно сильно болело чуть ниже левой лопатки. Туда ее ткнули острым предметом – может, ножом, может, шилом, – когда она вышла за порог квартиры, откликнувшись на звонок в дверь.

Она попалась? Попалась.

– Дурочка ты моя, дуреха, – качнула бы головой бабуля, предугадай она злой умысел во вполне безобидном, на Алисин взгляд, звонке. – Чего ты поплелась к двери-то? Кто мог позвонить? На двери-то домофон! Зачем кто-то знакомый да добрый стал бы звонить? Он бы от подъезда тебе звякнул.

Да! А кстати! Позвонили в дверь, не в домофон, стало быть, тот, кто звонил, либо хитростью пробрался в подъезд, либо жил в нем. Так ведь получается?

Получается так, только вот не могла Алиса представить себе ни одного своего соседа подстерегающим ее у квартиры с острым ножом в руке. Все добропорядочные, безобидные, солидные люди. А тут действовал убийца. Вон как мастерски ткнул ее под левую лопатку. Наверняка в сердце метил, да промахнулся.

Алиса в деталях вспомнила, как слышала чужое дыхание. Она точно его слышала, у нее от этого аж мурашки под халатом побежали. И все равно вышла на лестничную клетку. Зачем, спрашивается?! Затем, чтобы злоумышленнику создать идеальные условия для покушения на саму себя? Получается, так…

– Господи, как же больно, – прошептала она и снова попыталась шевельнуться.

Боль, как по приговору, тут же вернулась, заставив ее замереть. Алиса зажмурилась, полежала немного, привыкая к страшной судороге, и снова пошевелилась.

Нет, невозможно ни тронуться с места, ни перевернуться, ни кричать, она уже пробовала – не вышло ничего, кроме сипа. Ноги одеревенели, сердца не слышно. В висках только постукивает. Методично так, шелестяще.

Тук-шик-тук-шик-тук-шик… Потом тихо и снова-здорово: тук-шик, тук-шик…

Глухой стук становился все болезненнее и громче, и она вдруг поняла, что это конец. Еще минута-другая – и мозг ее взорвется. Алиса выгнула спину в промокшем насквозь от крови халате, застонала и раскрыла глаза.

Прямо рядом с ее щекой стояли мужские грубые ботинки черного цвета. Стояли, не двигаясь. Она снова застонала, ботинки шевельнулись, носы их разошлись в разные стороны. Алиса подняла глаза вверх, увидев теперь вполне отчетливо обтрепанную кромку сатиновых брючин. Дальше взгляд не полз, веки не хотели подниматься, будто придерживал их кто медными пятаками, какие на глаза покойникам раньше клали, бабушка рассказывала.

– Господи… – шепнула Алиса, прежде чем отключиться. – Помоги мне…

Глава 2

Такой суеты вокруг себя она не помнила с тех самых времен, как стала осознавать себя. Ее здоровьем интересовались все подряд: от главного врача горбольницы, куда ее доставила карета «Скорой помощи», до уборщицы с ее фирмы. О старшем руководящем звене и коллегах и говорить нечего, те по очереди навещали ее каждый день, присылали горы цветов, коробки конфет, пичкали ее фруктами, таскали в отдельную палату, которую ей выделили, запрещенную копченую колбаску, рыбку и тортики.

– Алиска, ну и перепугала же ты нас! – часто звучало в первые дни после операции, стоило лишь ей очнуться.

– Давай, давай, молодцом, поправляйся… – подбадривали ее через неделю.

– Ну, ты совсем уже молоток! Скоро снова прыгать начнешь! – восклицая уже ближе к выписке.

Она давила из себя улыбки, хотя тело болело нещадно, и причем все – от пяток до макушки. Кратенько отвечала, что ничего не помнит, и вздыхала с облегчением, стоило посетителям закрыть за собой дверь.

А потом пришел он – тот самый участковый, который не поверил в ее историю про Александру. Пришел сердитый, неулыбчивый и неучтивый.

– Здравствуйте, Алиса. – Он сел на красивый стул возле ее кровати, застеленной очень нарядным постельным бельем в белых лилиях. – Как вы себя чувствуете?

– Привет, Саня, – удивленно воскликнула она. – Чего это ты так официально со мной?

– Я на работе, – отрезал участковый, с которым она все детство лазила по деревьям, ловила бабочек, хоронила мертвых птичек и никогда не называла его Александром, только Санькой, Сашкой, Шуриком. – У меня к вам, Алиса, вопросы.

– Валяй, – позволила она с улыбкой, все еще не доверяя его деловитости.

Вот сейчас он рассмеется, зашвырнет свою рабочую папку на подоконник, взъерошит светлые волосы и…

Никакого «и» не случилось. Саня задавал ей официальные вопросы сухим казенным голосом, заносил ее – не слова, нет – показания в протокол. Потом попросил Алису подписать все разборчиво и тут же засобирался уходить.

– Ты чего это, Саш? – окликнула она его у двери. – С ума, что ли, сошел, да?

– Это не я, Алиса, это вы с ума сошли, – ответил он, стоя к ней спиной.

– То есть?..

– Со следователем говорить отказываетесь, чините препятствия дознанию.

– Да не чиню я ничего! Я просто не помню! – возразила Алиса с жаром и тут же почувствовала, как заныла перебинтованная рана под левой лопаткой. – Чего ты, а?

– Вообще ничего не помните?

Его голова чуть склонилась набок, Алиса увидела круглую щеку, кончик носа и бровь.

– Что-то помню, что-то нет, – ответила она уклончиво.

– А что помните? – Шурик обернулся и гневно взглянул на нее.

Так смотрел он в детстве, если она, не дождавшись, удирала без него на стадион или на речку. Требовал объяснений, дожидался их, внимательно выслушивал, потом принимал решение. Раньше все его решения были в пользу их дружбы. А что теперь?

– Саш, если будешь говорить со мной в таком тоне, то… То идите к черту, уважаемый! – выпалила она и всхлипнула. – Я едва не погибла, а ты!.. Если бы… Если бы не тот человек… Кстати, его наградили?

Участковый Александр Васильевич Назаров развернулся, качнувшись на каблуках, поднял вверх свою рабочую папку, будто собирался с ней на Алису нападать. Потом махнул ею в воздухе и швырнул на подоконник.

– Алиска, ты такая… Такая дурочка! – выпалил он, возвращаясь снова на стул возле ее нарядной коечки. Глянул на нее знакомыми несчастными глазищами, вздохнул. – Меня из-за тебя чуть с работы не погнали! А Светка вообще…

– Чего это? – Алиса виновато улыбнулась. – Подумала, что ты меня ножом пырнул на почве ревности?

Пошутила неудачно. Его лицо тут же судорожно сморщилось. Пальцы сжались в кулаки. И задышал Назаров часто-часто.

– Прости, Саш, – Алиса выпростала из-под одеяла руку, дотронулась до его коленки. – Ну, прости меня! Чего Светка? Снова, да?

– Она… Светка ушла от меня, Алиска, – выдохнул он то ли с облегчением, то ли с болью, она точно не поняла.

– Чего вдруг? Чего сейчас-то именно?

Жена от Саши уходила каждый вторник. То есть собирала вещи обычно по вторникам. Ближе к пятнице чемоданы разбирала, выкладывала трусы с майками и колготками на полки шкафа. На выходные, когда Сашка бывал дома, при ней, она затихала. А с понедельника снова-здорово.

Причину для скандалов Светлана находила легко, будто песню складывала. Начинался первый куплет обычно с нехватки денег, припевом шла Сашкина, так и не утихшая с годами любовь к школьной подружке – то есть к ней, к Алиске. Вторым куплетом была его вечная занятость и отсутствие дома, снова припев. В третьем куплете, завершающем, Светлана всегда угрожала уйти от Саши к матери. Ну а если не выдыхалась, то снова повторяла припев.

Поначалу Сашка жутко психовал, валялся в ногах у жены, пытался что-то исправить, где-то подработать, даже занимал деньги. Потом понял, что причина кроется в самой Светлане, и смирился. Как-то уверовал в то, что она никогда от него не уйдет, и успокоился.

А оно вон как вышло!

– Когда я узнал о том, что с тобой случилось… – начал Саша нехотя рассказывать, но руки Алиски с коленки своей не стряхнул, хотя настойчиво не смотрел в ее сторону, сердился он так, значит. – Со мной такое началось, Алиска… Я орал не помню что! Носился по двору, по дому, звонил во все квартиры, чуть до обыска повального дело не дошло. Спасибо, опера наши меня угомонили.

– Как это?

Алиса чуть не расплакалась от жалости к другу детства. Представила, как он бегает расхристанный по их двору, хватает всех за руки, за одежду, ломится в чужие квартиры, орет, обвиняет, ищет правды, и чуть не расплакалась. Она, наверное, тоже так бы с ума сходила, если бы Саша попал в беду.

– Как они тебя угомонили?

– В лобешник треснули, я и осел, – Сашка вздохнул, поймал ее ладошку, сжал крепко. – Хорошо, народ весь понимающий знает нас с тобой прекрасно, никто жалоб катать не стал, а то бы… А Светка ушла. Вещи у нее со вторника собраны были, как всегда. Она их просто распаковывать не стала. Подхватилась и слиняла к теще. Так вот…

– И что теперь? – Алиса выпростала из-под одеяла руку, оперлась о край кровати, намереваясь присесть, боль под лопаткой тут же вернулась, на лбу выступил пот. – Что теперь-то? Ушла и не звонит даже?

– Нет, не звонит, – Саша вскинул голову, глянул вызывающе. – И я не звоню! Сколько можно?! Задолбала уже!

– Что да, то да, – покивала Алиса и снова рухнула на подушки, сил сидеть не было. – Без понятий совершенно дамочка. И зачем ты на ней женился, Саш?

– Затем, что ты за меня не пошла! – воскликнул он с застарелой обидой и покосился на нее. – Вышла бы сразу за меня, все было б отлично и у нас, и у Светки тоже. Не мучилась бы она со мной.

– А она мучилась? – Алиса удивленно заморгала. – По-моему, это она тебя мучила.

– Да ладно тебе, подружка, сочинять, – Сашка вздохнул с печалью. – Знаешь ведь прекрасно, что я никогда любить тебя не переставал. Знаешь? Ну? Чего молчишь?

– Саш, не начинай снова, а, – попросила она, закусив губу.

История их любовных отношений насчитывала не одно десятилетие. Началось все еще с детского садика. Алиса в любви ему призналась в подготовительной группе. Сашка фыркнул и обозвал ее дурой.

В средней школе она повторила попытку, когда он взял все подряд призы в летнем оздоровительном лагере, побросал жестяные кубки и грамоты к ее ногам и умчался с вожатой наперегонки купаться. Ох, Алиса и ревела тогда. Еле-еле дождалась их возвращения, а вернулись они почти под утро – мокрые, взъерошенные, с припухшими губами.

– Что у тебя со ртом?! – ахнула Алиса, сидевшая допоздна на перилах их корпуса. – Вы что?.. Целовались?!

– Дура глупая, – ворчливо отозвался тогда Сашка и попытался обойти ее стороной. – Спать иди!

– Вы целовались, Саш? Я же вижу! Где вы были так долго?! Как же ты… Я же люблю тебя, скотина!

Было ей тогда то ли четырнадцать, то ли тринадцать лет, точно она не помнит. Но в груди болело совсем по-взрослому, и комок в горле вырос такой, что Алиса дышать не могла.

– Я же люблю тебя, Саш, а ты с ней…

– Я сказал, спать иди! – вдруг заорал он не своим голосом, тряхнул головой, с мокрых волос ей в лицо полетели брызги. – И забудь про любовь свою, дура!

Но она долго не могла забыть страшно болезненного чувства, называемого любовью. Мучилась почти все оставшиеся летние каникулы. А с наступившим новым учебным годом вдруг все прошло. К тому же к ним в класс пришел новенький. Да такой пригоженький. И о Сашке Алиса почти забыла. Вспоминала, лишь когда в школьном коридоре сталкивалась с ним на переменах, учились они в параллельных классах. Он тоже на нее почти не смотрел, откровенно заигрывая со старшеклассницами. На Алису лишь косился с небрежной снисходительностью. Гулять вместе они перестали.

Через год Алиса успокоилась окончательно, а еще через год Сашка пришел к ней на день рождения пятнадцатого июля с букетом ромашек и васильков, всучил их Алисе, дождался, пока бабушка уйдет ставить цветы в вазу и…

– Я не могу так больше, Алиска, – пробубнил он, глядя в пол.

– Чего не можешь? – отвечала она рассеянно, потому что ждала в гости того самого пригожего одноклассника.

– Без тебя не могу! – свистящим шепотом оповестил Сашка, схватил вдруг одной рукой ее за талию, второй за затылок, прижал к себе и полез к ней сухими горячими губами. – Люблю я тебя! Понимаешь, сильно люблю! Никто мне больше не нужен!

Алиса, как и водится порядочной девушке, получившей хорошее, пускай и старомодное воспитание, оттолкнула его, влепила ему пощечину и выставила вон.

Было им тогда почти по шестнадцать…

– Саш, не начинай снова, – попросила Алиса, не желая вспоминать, что происходило между ними после того, как она ударила его и выставила за дверь. – Все давно переговорено. Сколько можно?! Ты мне лучше скажи: что с тем человеком, который меня нашел и в больницу привез? Его наградили?

– Привезла тебя «Скорая», допустим, – нехотя сказал Сашка.

– Но вызвал-то он ее?

– Вызвал он.

– Ну!

– Что ну?

– И где он сейчас? Что это за человек? Я отчетливо помню, как он шел, слышала шаги. Помню, как он остановился возле меня, видела его ботинки и брюки. И что было дальше?

– Ох-ох-ох, Алиска, – пропыхтел Сашка, встал со стула, добрался до своей казенной папки и раскрыл ее. – Беда с тобой, да и только. Причем не мне одному беда.

– А кому еще? – переполошилась она.

– Спасителю твоему, кому же еще, – Саша тряхнул извлеченной из папки бумажкой. – Аристов Петр Иванович, пятидесятого года рождения.

– Надо же! – перебила его Алиса. – Петр Иванович, а я Алиса Петровна. Бывают же совпадения.

– Упаси тебя господь от таких совпадений, – фыркнул с возмущением Сашка. – Петр Иванович всю свою сознательную жизнь провел по тюрьмам и ссылкам. И в тот день, когда тебя нашел, только три дня как освободился. Думаю, что в подъезд он зашел лишь затем, чтобы вновь совершить нарушение закона. С преступным замыслом он туда зашел, думаю я.

– А тут я, – эхом отозвалась Алиса, задумавшись.

– А тут ты! – подхватил он. – Получилось, что он и тебе жизнь спас, и себя от срока уберег… возможно.

– А сейчас-то он где? – Алиса, снова забыв про боль под левой лопаткой, вылезла из-под одеяла.

– Сейчас он сидит.

– Где сидит?! – вытаращилась она, не поняв

– В следственном изоляторе сидит.

– Да за что же?! Он ведь мне жизнь спас! Вы что, с ума сошли совсем, да?! Кто его туда? Ты?!

– Ну… не без моей помощи, Алиска, – честно признался Сашка, он редко врал ей, почти никогда. – Я, когда буйствовал, чуть башку ему не снес. Думал, это он тебя… Потом уже опомнился, понял, что не он. Но он ведь запросто мог быть сообщником?

– Не мог, – Алиса надула губы, глянула на него с укоризной. – Какой ты!.. Не мог он быть сообщником.

– Почему?

– Потому что покушение на меня готовилось, Саш. Думаю, тщательно готовилось. Кто-то вошел в подъезд беспрепятственно.

– Аристов, кстати, тоже не заморачивался этим, – язвительно перебил ее друг детства.

– Отстань, – отмахнулась она от него. – Вот этот кто-то вошел, позвонил в мою дверь, стоял, дождался, пока я пойду к лестнице…

– А зачем ты туда пошла?

– Думала, что замешкалась с замком, и тот, кто пришел, меня не дождался и вернулся к лифту.

– Дальше!

– Так вот, он шел за мной, я помню его дыхание на своей шее.

– Чего же ты не оглянулась? Не позвала на помощь? Чего не заорала?! – взвился Сашка, оперся спиной о стену, наклонился вперед, посмотрел на нее все с той же затаенной болью. – Я же чуть… Я без тебя… Сама знаешь, девочка! Почему так неграмотно? Почему необдуманно? Открыла, вышла из дверей, пошла к лестнице… Господи! Чувствовала, что сзади кто-то есть, и даже не оглянулась. Почему?!

– Страшно было, Саш. Меня вдруг накрыл такой страх, что… Что когда в меня нож воткнули, я даже облегчение мгновенное почувствовала.

– Дура! – рявкнул он, и губы его побелели. – Ох, и дура ты, Алиска! Надо было мне сказать! Ясно же, что тебя пасли! Дома в будний день ты не всегда сидела. Кто мог знать, откуда? В подъезд не так просто войти. Тут либо за кем-то вошли, либо через соседний проникли, там не домофон, а кодовый замок, код известен даже дворовым кошкам… Тебя пасли…

– А я что говорила! Я говорила тебе и следователю, писала заявление в прокуратуру.

– Жалобу?

– Да. О том, что мне отказано в возбуждении уголовного дела по факту гибели Александры Ершиной.

– И чего ты добилась? Возбудили?

– Нет. И там отказали, – Алиса покосилась на возбужденного друга. – Вам только пожалуйся! Так вы… Аристов почему в следственном изоляторе? Он ведь только что освободился, сам говоришь. И человека спас, то есть меня. За что вы его там держите?

– До выяснения обстоятельств, – буркнул Сашка сердито и начал застегивать рабочую куртку. – Вот как все прояснится, может, его и выпустят.

– А кто станет прояснять-то? Кто?

– А хотя бы и ты, – Саша притормозил у двери и снова стал казенным человеком. – Захочешь сотрудничать со следствием, выложишь все, что известно по факту покушения на тебя. Тогда и…

– Отпустите его немедленно!

Алиса сжала кулачки и замахала ими в воздухе, никаким другим образом выразить свою бессильную ярость она сейчас была не способна. Если бы могла вскочить с кровати и добраться до Сашкиной вихрастой макушки, давно бы уже по ней нащелкала или папкой его по горбу огрела.

Разумничался тут, понимаешь!

– Отпустите его, слышишь! Или я… Или я жалобу снова на вас на всех накатаю, включая тебя! – орала Алиса.

– Спасибо, – клоунски поклонился ей друг детства, надвигая форменную фуражку на самые брови. – Чего бы доброго от тебя дождаться!

– Отпусти Аристова, Александр! – зазвеневшим от обиды голосом потребовала Алиса и через силу свесила ноги с кровати, чуть приподнялась. – Отпусти! Ты можешь!

– Нет, не могу. Прав таких не имею. И что я скажу им, девочка?

Этим вот снисходительным «девочка» он называл Алису в старших классах, когда все уже будто бы знал про взрослую жизнь, и сейчас окончательно вывел ее из себя. Держась за спинку кровати, Алиса встала на ноги, взглянула на него, как на врага, и прошипела:

– Ты отпустишь его, потому что он спас мне жизнь! И потому еще… что он мой отец!..

Глава 3

День выписки выдался морозным и солнечным. Алиса не любила такую погоду, у нее всегда слезились глаза. Если приходилось ехать на машине, еще куда ни шло, нацепила солнцезащитные очки, и все. Но идти по улице, заправив дужки темных очков под меховую или вязаную шапку, ей совсем не улыбалось. Она была бы похожа на инопланетное существо. Смешное и нелепое.

Понаблюдав за солнечными бликами, скользившими по замерзшему стеклу, она прикрыла глаза и снова задремала. Очнулась внезапно от то ли шороха, то ли скрипа. Распахнула глаза и тут же увидела его.

Мужчина сидел на стуле возле ее кровати, поставив локоть на коленку, подбородок его лежал на большущем странного серого цвета кулаке. Он внимательно ее рассматривал.

– Вы Аристов Петр Иванович? – сиплым со сна голосом спросила Алиса.

Он со вздохом кивнул.

– Чего здесь делаете?

– За тобой пришел. Тебя же сегодня выписывают… дочка, – добавил он с усмешкой после паузы.

Голос у него оказался неожиданно тонким, почти писклявым, что совершенно не вязалось с его внешностью. Он был большим, даже громоздким. Покатые широченные плечи, сутулая спина, громадные ступни все в тех же лобастых ботинках, которые она уже имела счастье наблюдать.

Землистого цвета лицо его было похоже на старую фетровую шляпу ее покойного деда, которого она не знала совсем, а вот шляпу его, с коей бабуля ни за что не хотела расставаться, Алиса помнила преотлично. Она до сих пор хранилась в ее доме в большой круглой коробке на антресолях – коричневого фетра, изъеденная молью, давно утратившая форму. Лицо у Петра Ивановича было таким же – темным, бесформенным, истыканным оспинами. Некрасивое, изможденное лицо уставшего от жизни, а может, от самого себя человека.

А вот глаза его Алисе понравились. Темно-карие, почти черные, они смотрели на нее из-под лохматых ресниц с азартным авантюрным интересом. Будто Петр Иванович после ее неосторожного заявления и впрямь родство какое-то пытался в ней найти.

Зря старается, чуть не фыркнула Алиса. Ее отец не мог быть уголовником со стажем. Кем он был, она представления не имела, но что не уголовником – это сто два процента. Ее мать, может, и не очень ответственной была в молодости, но очень разборчивой, бабушка говорила. Очень!

Одет Петр Иванович был в сатиновый спецовочный костюм черного цвета. Наверняка его выдали власти, выпуская Аристова на волю. На голове красовался темный берет, поэтому рассмотреть его шевелюру Алисе не удалось. Вокруг шеи в две петли был обернут женский вязаный шарф лиловой шерсти. И уже через минуту Алиса с удивлением узнала этот шарф – он был ее.

– Позаимствовали, папочка? – кивком указала Алиса на шарф.

– А что было делать? Горло болело очень. Да пока тебя волочил вниз-вверх, вовсе вспотел, потом морозцем на улице прихватило, в камере затемпературил, – объяснил он запросто, не переставая ее рассматривать. – Ты против?

– Против того, что взял мою вещь, ничего не имею. Я категорически против вранья, – она сузила глаза, что делала в моменты чрезвычайной сердитости. – Что ненавижу больше всего, так это когда люди врут!

– И где же я тебе сбрехал? – удивился он.

– Пока меня тащили вниз, наверх-то как бы незачем, вы не могли знать, что вернетесь. И что в камере затемпературите, предвидеть не могли, Петр Иванович, значит, что?

– Что?

– Шарф взяли еще до того, как меня вниз понесли.

– Точно, – обрадовался он вдруг, покачал головой, стянул берет, под ним обнаружилась обширная лысина. – Точно ведь! Шарф я с вешалки стянул, когда «Скорую» вызывал с мусорами. Тебе он не скоро понадобился бы, если вообще мог. А мне пригодился.

– А что еще из моей квартиры вам пригодилось? – как бы невзначай поинтересовалась Алиса, глянула на часы – скоро за ней заедет Сашка, надо уже собираться, а дядька сидит и сидит.

– Ничего! – Он дернул ногтем большого пальца по резцу. – Век воли не видать, ничего больше не взял! Западло как-то…

– Что именно? – Алиса подтянула к себе халат, свесила ноги и, старательно прикрываясь от гостя одеялом, надела халат на себя.

– Ты в крови на лестнице, а я хату твою буду чистить? Это не по понятиям, дочка.

– Ух ты! – Она надела больничные тапки, осторожно встала и пошла к окну. – А вы всю жизнь только по понятиям и жили?

– Старался, – скромно потупился Аристов.

– И чем конкретно занимались по понятиям?

Историю признанного ею же самой папаши она уже знала наизусть. Сашка постарался, просветил, без конца стуча себя кулаком по лбу и призывая ее тем самым к благоразумию. Не призвал. Потому и сидит теперь перед ней Аристов Петр Иванович собственной персоной и, кажется, уходить не собирается.

– Вор я, дочка, – бесхитростно пояснил Аристов. – Всю жизнь, сколько себя помню, воровал.

– Ну вот своровали вы, а дальше? Украл, выпил, и в тюрьму?

– Хе-хе-хе, – то ли засмеялся, то ли закашлялся он. – Почти так, только кое-что ты пропустила.

– И что же?

– Украл сначала, потом сбыл, а потом уже выпил, ну, а там и в тюрьму. Вот как приблизительно дело обстояло.

– И так всю жизнь?! – она обернулась на него от окошка, посмотрела на его сгорбившуюся спину. – И ни детей, ни жены никогда не было? И родственников тоже?

– Ну почему же? – Он вдруг засмущался, встал даже со стула, оказавшись не таким высоким, каким казался сидя, шагнул к ней, скрипнув ботинками. – Мать была, померла. Отца не помню, не знал, наверное, его. Сестра была. Все померли, давно уже. А жены и детей никогда не имел, это ты в точку. Меня когда мусор из камеры тащил и сказал: тебя дочь отмазала, я чуть не упал, честное слово. Думаю, откуда?! Нет, ну с бабами спал, конечно, я же не монах. Но чтобы дочка! Это потом уже я сообразил, что ты меня так за спасение свое благодаришь. Угадал?

– Угадать-то угадали, только вот есть у меня к вам один вопрос. На засыпку вопрос, – она снова сощурила глаза, такие же темно-карие, как и у Аристова. – Что вы в тот день делали в моем подъезде? Мой друг Сашка утверждает, что вы туда шли на дело. Это так?

Если соврет, она его тут же выставит из палаты и забудет о нем и его благодеянии, спасшем ей жизнь. Вот только пусть попробует сбрехать, как он изволит выражаться. Она его…

– Конечно! А что еще я там забыл?! – удивился он даже с обидой будто, тут же виновато умолк, а потом без всякого апломба продолжил: – Выпустить-то меня выпустили с зоны, только спросить забыли, а есть ли мне куда идти? А идти-то мне некуда, как и сотням других, таких, как я. Справка в кармане, угла нет, на роже все ходки мои прописаны. Кто на работу меня возьмет? Никто. Кто на квартиру пустит? Никто. Есть дружки какие-то, конечно, но сунься к ним, снова угодишь в дерьмо лаптями. Вряд ли жив останешься. Ты уж извини за грубость, но как есть, так и говорю. Шел по улице, дом искал, чтобы не запирался. Все сейчас замков на подъезды наставили. Вот встал прикурить возле твоего, смотрю, а дверка-то неплотно прикрыта. Не может быть, думаю. А потом присмотрелся, а там внизу чопик кто-то вставил, чтобы дверь не захлопнулась. Я и пошел. Даже не задумался поначалу: кто так сделал, зачем. Шел по лестнице, на двери глядел, замки рассматривал. Сильно долго возиться не хотелось. Искал что попроще. Ну и нашел…

– Чего нашли?

– Тебя нашел, дочка, – Аристов развел руки в стороны, мол, не обессудь, что было, то было. – Лежишь синяя уже вся. В луже крови. Халатик задрался, коленки острые. Ребенок еще совсем.

– Мне двадцать пять.

– Старая! – хихикнул он тонко. – Мне-то уже за шестьдесят, дочка. Ты для меня ребенок. Пожалел я тебя. Сначала, правда, не было таких мыслей, честно говорю, раз ты просишь. Огляделся, заметил открытую дверь, сунулся туда. Шмонать не стал, шарфик один взял. А у него запах…

– Какой?

– Сладкий. У сестры моей был пацанчик, мне довелось с ним немного понянчиться. Он так же вот пах сладко. Игривый был, как котенок… Потом я сел, а они в половодку погибли, через реку лодкой перебирались и потонули… Так вот… Пожалел я тебя, дочка.

– Понятно.

Она почему-то ему верила. Хоть Сашка и просил выбросить всю дурь из головы и держаться от этого уголовника подальше, она верила ему, как ни странно. И еще жалела из-за старости его бесприютной и бездомности обреченной. И вообще, он жизнь ей спас, и она ему теперь хоть чем-то да обязана отплатить.

– Вы понимали, что на вас могут повесить всех собак? – вспомнила она Сашкино изречение.

– Не дурак, – кивнул Аристов.

– И все равно поволокли меня вниз по лестнице?

– А что было делать? Больничку вызвал, мусарню тоже. А они ехали двадцать минут. А ты околеваешь на ступеньках-то. Накинул я на тебя твою шубу, тоже с вешалки снял, укутал да потащил. Думаю, совсем время упустят, паскуды. Прости…

– И что теперь?

Этим вопросом Сашка выносил ей мозг предыдущих два дня. Просто нервы все измотал, желая знать, как она поступит. А она типа знала!

– А что теперь? – Аристов пожал плечами, снова надвинул на лысину беретку. – Сейчас сдам тебя твоему мусорку и пойду.

– Куда?

– Куда-нибудь.

– Снова воровать? Больше-то вы ничего не умеете, – зло фыркнула Алиса.

Решения никакого не находилось, хоть лопни, не знала она, как и чем выразить ему свою признательность. Деньги предложить можно, но пошло как-то, да и не было у нее денег. Жила в подборочку, как бабуля говаривала.

– Почему же это не умею? – вдруг вскинулся Аристов с обидой. – Я за столько-то лет ремесел много освоил. И сапожник, и портной, и плотником могу. Только не берут меня нигде. Рожа у меня уголовная. Так вот…

Тут за дверью зашуршало, задвигалось, и через мгновение в палату ворвалась коллега по работе Тая под руку с Сашкой, увешанным Алисиной одеждой.

– Приветик, милая! – взвизгнула Тая и полезла к Алисе с поцелуями. – Отлично выглядишь. Ничего тебя не портит, больничный дух пошел даже на пользу, эдакая аристократичная бледность появилась, везет! Вот бы мне так!

Она трещала, поворачивая Алису то лицом к себе, то спиной, успевая при этом ее причесывать, затягивать волосы резинкой и без конца чмокать в щеки.

Сашка замер у стены, в одной руке он держал Алисины сапоги, через другую была перекинута ее шуба, в кулаке зажата шапка. Он смотрел на подруг с умилением и молчал.

– Ну! Чего вытаращились? – обернулась к мужчинам Тая, похоже, к присутствию в палате Аристова она была готова. – Выметайтесь отсюда, будем одевать больную.

Александр осторожно сложил вещи на стул, толкнул Петра Ивановича в плечо и следом за ним вышел в коридор.

– Ну! – Тая снова повернула Алису к себе лицом. – Рассказывай!

– О чем? – вздохнула та.

У нее немного кружилась голова и в горле пересохло. Захотелось вдруг горячего чая с маковыми сушками, потом залечь на диван в собственной гостиной. Уставиться в телевизор и посмотреть какое-нибудь милое кинцо про любовь и нежность. Отвечать на Тайкины вопросы и тем более думать о чем-то опасном, к примеру: а почему это с ней все случилось, не хотелось совершенно. Потом как-нибудь, не теперь.

Но от подруги не так-то просто было отделаться.

– Как о чем?! – заверещала она, усаживая Алису на кровать и натягивая на нее колготки. – Сашка возле тебя неспроста крутится, я правильно поняла? Что у него со Светкой?

– О, боже!!! – простонала Алиса, оттолкнула руки Таи и начала одеваться сама. – Опять ты за старое?!

Тайке жуть как хотелось их с Сашкой поженить. Всякий раз, когда Светлана собирала вещи, подруга науськивала Алису подобраться к другу детства поближе.

– Это же твой мужчина, дурочка! – восклицала она. – Вас боги не зря свели еще в детстве!

– Свели, развели, поженили… Отстань! – отмахивалась от нее Алиса и спешила завести какое-нибудь романтическое знакомство, чтобы Тае было чем заняться. Она ведь моментально переключала все свое внимание на ее нового избранника.

– Ну и что у него со Светкой? – и не подумала успокаиваться Тая. – Он мне сказал, что они расстались. Это правда? Светка ушла наконец от него к своей мамаше? Не соврал? Вижу, что не соврал. Алиска, это судьба! Ну, как ты не понимаешь!

– Что ты несешь, подруга? – возмутилась Алиса, застегивая теплую кофточку до самого подбородка, встала, взяла в руки шубу. – Судьба распорядилась так, что меня ранил какой-то ублюдок и оставил умирать на ступеньках, чтобы потом Сашка носился по двору и дому как сумасшедший…

– Он был в неистовстве!!! – поправила ее с пафосом подруга. – Твоя соседка через стенку, она в соседнем подъезде живет…

– Тетя Маша?

– Она. Так вот, она всерьез опасалась за его рассудок. Говорит, бедная Светочка, она не смогла пережить такого позора и ушла к маме. Прикинь, а? – Тайка заржала, как лошадь, распахнула халат, под которым у нее обнаружилась теплая куртка. – Жара какая. Слышь, Алис, а этот плешивый – тот самый, что тебя спас?

– Он самый. Аристов Петр Иванович.

– Ишь ты… – Подруга помолчала три секунды, потом снова застрекотала: – Как ты его благодарить-то думаешь? Сашка сказал, что у тебя ума хватило его папашей своим назвать? С дуба рухнула?! Нашла себе папочку! У него же три пожизненных на роже прописаны!

– Он не убийца, если ты об этом. – Алиса подошла к зеркалу, заправила волосы под шапочку, вздохнула. Тая безбожно врала, выглядела она на слабую троечку, если не на двойку. – Он просто вор. Вор, которому никогда не везло.

– Почему это не везло?

– А с чего тогда он каждый раз попадался? Он же всю свою жизнь сознательную провел в тюрьме. Если бы везло, разве бы он там был?

– Логично! Алиска, ты такая умница! Сообразительная, жуть! – восхищенно ахнула Тайка, шагнула следом за ней из палаты, тут же снова не выдержала, дернула ее за рукав. – Чего же тогда логика твоя тебя подвела, а? Чего не просчитала ситуацию? Как же ты на нож попала?

– Это был не нож, – поправила Алиса, и рана тут же заныла противно и болезненно. – Скорее всего меня пырнули шилом. Или остро заточенной отверткой.

– Ух ты! – Тайкины зеленые глазищи сделались темнее болотной тины – верный признак забродившего любопытства. – Ты видела, да, видела?!

– Это заключение хирурга, который меня оперировал. Как ты любишь сенсации, дорогая. – Она поцеловала подругу в нос, прошептала: – Поверь мне, в этом нет ничего интересного.

– Да ладно! – не поверила та. – Это очень, очень интересно.

– Нет, это очень, очень опасно. Саш! – позвала Алиса зазевавшегося у стенного плаката друга детства. – А где Аристов?

– Ушел. Все тут стоял, а потом куда-то подевался. Я даже не заметил, – отозвался тот, подскочил к ней, подхватил одной рукой Алису под руку, второй обнял за талию. – Тебе так удобно?

– Мне так неудобно! – воскликнула она.

Неожиданно вдруг захотелось заплакать от какой-то детской обиды – когда непонятно на кого и на всех одновременно обижаешься. Оттого, что сильно болело под левой лопаткой, и еще немножечко от страха хотелось реветь. Вот она сейчас вернется домой, а дальше? Снова сидеть и ждать страшного звонка в дверь? Вдруг он не заставит себя ждать слишком долго? Вдруг все повторится?

– Мне неудобно, что человек, который спас мне жизнь, куда-то подевался. Вот стоял, стоял тут и, нате вам – подевался. Это ты его прогнал, да?! – нашлась она тут же, ну не всеми же страхами с ним делиться.

– Никого я не гнал, – ответил Сашка и настойчиво потащил ее по коридору к выходу. – Я просто не смотрел на него, и все. Может, он обиделся.

– Нашли из-за кого беспокоиться, – фыркнула Тая, опережая их на шаг. – Нужна будешь, объявится. А не нужна… Это его выбор.

Неожиданно слова подруги Алису успокоили. В самом деле, не стоило переживать из-за того, что Петр Иванович решил уйти. Может, ему стало неловко. Может, появились какие-то неожиданные дела. Или кто-то знакомый объявился.