Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Синий олень - Грани миров

ModernLib.Net / Галина Тер-Микаэлян / Грани миров - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 2)
Автор: Галина Тер-Микаэлян
Жанр:
Серия: Синий олень

 

 


— Так тебе больше понравится. Ты устал, теперь я сама поработаю, — ее шепот доводил его до безумия.

Закрыв глаза, она начала ритмично двигаться вверх и вниз. Сергей вновь утратил представление о времени, а когда в голове у него прояснилось, то обоим уже было ясно, что никуда он не уйдет.

Лина соскочила с кровати и, как была голышом, побежала в прихожую. Она вернулась с телефоном, за которым тянулся длинный шнур:

— Звони домой, а я пока кофейку сварю, да? А то мы с тобой слегка подустали, — и, рассмеявшись, упорхнула на кухню.

Сергей набирал номер домашнего телефона, а в голове свербела предательская мыслишка: недаром ведь у аппарата такой длинный шнур — не ему первому приносит его в постель хозяйка дома. Ой, не первому! И сколько же еще мужчин звонили отсюда домой, чтобы предупредить о непредвиденной задержке?

Старшая сестра взяла трубку после второго звонка, и тон ее голоса был крайне недовольным.

— Ты имеешь представление о том, сколько времени, Сережа? Первый час! Можно было предупредить!

— Извини, Ада, — кротко ответил он, — я немного увлекся и не рассчитал. Звоню предупредить, чтобы сегодня не ждали.

— Гм, не знаю, что и подумать, — строго проговорила Ада Эрнестовна, и Сергей мысленно представил, как она поправляет очки на носу и при этом тщательно подбирает фразы, чтобы не переборщить, но и не дать слабину, — ты…гм… достаточно взрослый человек, ты понимаешь, что не только мы, но и Валя волнуется. Она боится, что с тобой что-то случилось, звонит каждые полчаса. Тебе следует привыкнуть к мысли, что, связывая свою жизнь с другим человеком, необходимо заботиться также и о его чувствах.

Вот тут она явно допустила промах, ибо упоминание о Вале Синицыной и ее чувствах в данной ситуации было совсем не к месту. Вспылив, Сергей ответил сестре неприлично грубо:

— Да идите вы все знаете, куда! Я никому ничего не обещал и ни с кем свою жизнь не связывал, ясно? Я — взрослый человек! Куда хочу, туда и хожу, когда захочу, тогда и вернусь — хоть завтра, хоть через год! И не надо на меня тут лапшу вешать! Позвонил предупредить, чтобы вы там не беспокоились, и на этом все! До свидания!

— Погоди! — испуганно возопила Ада Эрнестовна, скорей ошарашенная, чем рассерженная его грубостью. — Когда же ты завтра вернешься? Ты не забыл, что вы с Валей вечером идете на «Лебединое озеро»?

Пробормотав нечто невнятное, Сергей повесил трубку. Он сам был потрясен своим хамством и осознавал, что неправ. Лина вернулась из кухни с подносом, на котором стояли две чашечки кофе и тарелка с разогретыми пирожками, и присела на кровать, нимало не стесняясь своей наготы.

— Позвонил? Все у них в порядке, никто не заболел? Не иссохли без тебя? — в ее глазах прыгали искорки смеха.

— Позвонил, — его взгляд тяжело уперся в полную грудь, подрагивавшую в такт движениям.

— Ну, и чего ты такой расстроенный? — тонкий пальчик ласково пробежал по его сдвинутым бровям. — Чего сказали? Отругали?

— Я не ребенок, чтобы меня ругать, — сердито буркнул Сергей, — а то, что мне сказали, это уже, думаю, мои личные проблемы.

Лина, ничуть не обидевшись, фыркнула:

— Конечно, ты очень большой дяденька. И сильный — я это сегодня поняла, — легко и стремительно, как все, что делала, она скользнула под одеяло и, вытянувшись рядом с ним, с неожиданной серьезностью сочувственно сказала: — Мне кажется, что будь у твоей сестры своя личная жизнь или хоть ребенок, это всем вам облегчило бы существование.

— Возможно, но так уж получилось, и ничего теперь не изменишь.

— Всегда говорят: «Ее муж погиб, и она поклялась хранить ему верность», — в голосе Лины прозвучало снисходительное презрение. — Только я во все это ничегошеньки не верю. Конечно, после войны мужиков на всех не хватало, и девушкам было трудно выйти замуж, а уж вдове-то! Но ребенка-то ведь хоть от кого-нибудь можно было завести, если она нормальная баба, а не какая-нибудь калека? Или на нее мужики совсем не глядели?

«Скорей всего, именно так и было, — подумал Сергей, — не глядели. Не оттого, что калека, а потому что всегда всех своих обожателей Ада пыталась задавить своим интеллектом»

Однако ему стало обидно за сестру, и он запальчиво возразил:

— Можешь, конечно, не верить, но ей делали предложения и не раз. Ада всем отказала, потому что действительно очень любила своего Леньку — так любила, что даже не хотела выходить за него замуж. Ведь наш отец был арестован, а Леонид был летчиком-испытателем — из-за брака с дочерью «врага народа» его могли запросто отстранить от полетов. Потом он ее все-таки уговорил, и они поженились — в апреле сорок первого. Мне было уже почти семь, и я помню, какие они оба были красивые, когда пришли из ЗАГСа — Ленька в форме летчика, а Ада держала в руках огромный букет с цветами. Когда пришла «похоронка», она долго ходила в военкомат и просилась на фронт — у нее ведь редкая профессия, она криптоаналитик. Многие ее однокурсницы работали в шифровальных отделах, но Аду не взяли — опять же из-за того, что дочь «врага народа». Со временем она, пришла в себя, занялась наукой, защитила кандидатскую диссертацию, потом докторскую. Так что у нее есть своя жизнь и очень интересная, но она тревожится из-за меня, и это естественно — ведь я ее брат.

Сергей вдруг запнулся, сам смущенный своей тирадой, и замолчал.

«Для чего я ей все это говорю? Мы почти незнакомы, ей нет никакого дела до моей сестры, а я тут распинаюсь, словно хочу оправдать Аду».

Он покосился в сторону Лины, но та лежала на спине, глядя в потолок с серьезным и задумчивым лицом.

— Ладно, не обижайся, если я чего-то там не так сболтнула, у меня бывает, — голос ее звучал устало и немного виновато.

— Да нет, это ты извини за болтовню. Слушай, а может, ты хочешь отдохнуть после субботника, а я тебе мешаю? Ты не стесняйся, скажи, могу в любое время отчалить — я живу на Литовском, за полчаса доберусь.

— Да ладно тебе! Я что, похожа на стеснительную? Усталостью, знаешь, не страдаю, а у нас с тобой еще вся ночь впереди. Или ты сам хочешь поспать? Устал? — ее вкрадчивый смех наполнил комнату.

— Если честно, то есть немного, — смущенно признался он, — но спать тоже не хочется.

— Тогда ешь пирожки и еще что-нибудь рассказывай — мне нравится слушать, как ты рассказываешь. Так необыкновенно!

Сергей невольно улыбнулся.

— И что же еще такого необыкновенного ты хочешь от меня услышать, моя прелесть?

Лина хмыкнула и пожала плечами.

— Не знаю. Про жену Петра Эрнестовича расскажи, например. Я ее видела на юбилее директора — класс женщина! Сейчас, конечно, в возрасте, но прежде от нее мужики, наверное, падали. Правда, что они вместе воевали?

— Да, они познакомились на фронте, — коротко ответил Сергей, хорошо знавший, что вся полученная от него информация о жизни зам. директора Петра Эрнестовича Муромцева немедленно станет темой сплетен институтских кумушек.

— Она ведь врач, да? А почему он не устроил ее работать в нашем институте?

— Не знаю, я этого с ними не обсуждал.

Не замечая — или делая вид, что не замечает его сухого тона, — молодая женщина продолжала болтать:

— И зря — у нас работа намного легче, чем в больнице, и перспективы больше. Сам-то Петр Эрнестович ведь не пошел практикующим врачом корпеть, а занялся микробиологией. И правильно — он во время войны достаточно раненых спас, теперь имеет право посвятить себя науке. А почему у них детей нет — она ранена была, да?

— Она не была ранена, — угрюмо возразил Сергей, — но тяжело болела — провела много времени в ледяной воде, когда вытаскивала раненых. Она была медсестрой, у нее две медали.

Две медали не произвели особого впечатления на Лину, она лишь равнодушно констатировала:

— В принципе, Петр Эрнестович мог бы и на другой жениться, он мужчина видный, за него бы любая пошла и родила бы. Хотя, конечно, жена его классная! — в глазах ее неожиданно мелькнул жадный огонек любопытства: — Слушай, она еврейка, да?

— Что за ерунда, — резко оборвал ее Сергей, — она русская.

— Да ладно, я же ничего плохого. Мне, просто, сначала, как я ее увидела, показалось, что она на цыганку похожа, а Зинаида Викторовна говорит, она еврейка. Но она любит гнать, у нее все евреи — и директор еврей, и Петр Эрнестович еврей. Я-то ей сразу не поверила, евреи ведь вообще не воевали — они во время войны в тылу прятались. Потом, ты и Петр Эрнестович на евреев не похожи.

«Вот дрянь, оказывается, эта профессорша Зинаида Викторовна, и язык у нее как помело чешет, — возмущенно подумал Сергей. — Зря я ей, заразе, сегодня мешки с мусором таскал».

Его невестка Злата Евгеньевна имела происхождение, во все времена доставлявшее ей неудобства. За два года до Октябрьской революции русский дворянин Евгений Волошин наплевал на все условности и женился на любимой девушке — дочери раввина. В тридцатые годы юную Злату из-за отцовского дворянства не сразу приняли в ВУЗ — ей пришлось пять лет оттрубить сиделкой в больнице, чтобы заработать себе трудовой стаж. В мединститут она поступила только за год до войны и доучивалась, уже вернувшись с фронта. Теперь, в середине шестидесятых, дворянство мало кого беспокоило, зато с годами в ее облике все явственней проступала материнская кровь. Прекрасное тонкое лицо, обрамленное черными с проседью волосами, порою вызывало двусмысленные усмешечки питерских юдофобов, полагавших, что у них «нюх» на евреев, а однажды в магазине подвыпивший нахал, пытавшийся пролезть без очереди, обозвал ее «жидовкой».

— Извини, пожалуйста, — холодно сказал он Лине, — но мне неприятно говорить на подобную тему, поговорим о другом.

— Ладно, — легко согласилась она, — тогда как ты насчет того, чтоб нам с тобой и завтра весь день побалдеть в постели, а? Нет, ну я, конечно, голодным тебя не оставлю — буду иногда выбегать на кухню, чтоб завтрак, обед и прочее. Задернем шторки, зажжем ночник, и чтоб даже на часы не смотреть — без времени, да? — молодая женщина легко коснулась пальчиком губ Сергея, и ее упругое тело вновь стало обжигающе горячим. Шаловливая ручка пробежала по его груди, скользнула ниже живота и начала нежно поглаживать.

— Что ж, давай, — расслабленно согласился он, а где-то в глубине сознания неожиданно мелькнуло сказанное приятелем: «… мужиками вертит во все стороны». Мелькнуло и тут же исчезло.

— Тогда подожди, я сейчас, — оторвавшись от него, Лина выскочила из-под одеяла, подбежала к висевшим на стене часам-ходикам и повернула их циферблатом к стене. Потом дернула за веревочку, и тяжелые портьеры сомкнулись, наглухо отсекая любовников от внешнего мира.

Послание 6.

На планете есть жизнь. Мы покинули корабль и немедленно были атакованы частью коренных обитателей планеты, хотя с самого начала подали им сигнал: «Мы здесь только гости и не собираемся покушаться на что-либо, что принадлежит вам». Поведение аборигенов, не соответствующее никаким законам Разума и гостеприимства, потрясло нас до основания — какая полная бессмысленность и необъяснимая агрессивность действий! Состав их выделений ясно показывал, что они стремились не только остановить обмен веществ в наших организмах, но и полностью разрушить их, растворив внешние оболочки и проникнув внутрь. А ведь мы прибыли на их планету лишь в поисках спасения, не тая никакого зла!

Защитное облако легко обезвредило нападавших, но к несчастью среди них много погибших — их организмы оказались крайне чувствительны к воздействию нейтрализатора. Какое неудачное начало! Наше сожаление по поводу случившегося инцидента с хозяевами планеты безгранично, но всему виной их собственное, ни чем не оправданное поведение.

Индикаторами безопасности были также обнаружены неизвестные живые существа крайне малого размера, имеющие белковую оболочку. Внутри нее содержатся хранители наследственной информации (подробное описание приведено ниже в техническом приложении). Эти существа стремились проникнуть в организмы Носителей Разума, но тоже были уничтожены системой жизнеобеспечения.

Послание 7.

После всестороннего изучения и анализа событий мы пришли к выводу, что на планете можно жить. Для Носителей Разума, которые сумели уцелеть после того, как взрыв уничтожил нашу родную галактику, и ищут себе пристанище в Космосе, мы сообщаем координаты планеты и полученную нами полезную информацию.


Возможность получения полноценного питания

У нас возникли проблемы с питанием, поскольку Белковые Материки корабля погибли во время посадки, не выдержав перегрузок. Белка на планете достаточно — обнаружено множество организмов, которые питаются, преобразуя световую энергию, получаемую от излучения центральной звезды. Вещество, делающее возможным подобное преобразование, содержит комплекс, включающий двенадцатый элемент. Однако состав этих белков не вполне удовлетворяет потребности организмов Носителей Разума.

Мы могли бы усваивать белки из организмов местных жителей, но нам противна сама мысль о том, чтобы использовать для этой цели себе подобных. Ничего не поделаешь, для Носителей Разума даже вопрос выживания не может стоять выше морали! Поэтому, пока мы не освоимся на планете и не создадим новые Белковые Материки, проблема полноценного питания будет оставаться на первом месте.


Возможность сосуществования Носителей Разума с хозяевами планеты.

Если не учитывать тех, кто с самого начала повел себя столь агрессивно, то можно сказать, что большинство обитателей планеты не проявили никакого интереса к нашему появлению, и все наши попытки установить контакт результатов не принесли.


Краткое описание тех, с кем в будущем придется делить планету Носителям Разума.

Многочисленные аборигены отличаются друг от друга по форме и внутреннему строению. Большинство из них, как и Носители Разума, имеют удлиненную форму, но есть такие, что внешним видом I напоминают шар или длинную извилистую траекторию астероида. Внутреннее строение их достаточно примитивно (мы описываем его ниже в техническом приложении).


Характер их перемещения различен (подробнее смотреть приложение), отношения между собой тоже весьма разнообразны — порой они мирно сосуществуют, а порой стремятся истребить друг друга. Они заселяют рыхлые слои твердой поверхности, а также жидкое соединение восьмого элемента с двумя первыми, которым покрыта большая часть поверхности планеты.


Интимная жизнь и размножение.

Вопрос об интимной жизни местных жителей поднят нами чисто из соображений научного интереса и не имеет намерения оскорбить или унизить их достоинство. Размножение аборигенов большей частью происходит также как и у Носителей Разума — делением.


Два возникших после деления организма начинают расти, пока не достигнут размеров родителя. Некоторые аборигены обладают способностью образовывать зачатки — образования шарообразной формы, имеющие прочные оболочки. Настолько прочные, что порою эти оболочки могут служить защитой от смертоносных космических лучей. Мы всерьез заинтересованы подобным явлением и собираемся его досконально изучить — именно это является причиной нашего нескромного вторжения в столь деликатную область. Ведь Носители Разума способны долгое время переносить отсутствие пищи, космический холод и даже какое-то время существовать в вакууме, но повышенная радиация вызывает деградацию и гибель наших организмов.


Степень развития Разума.

После длительного наблюдения за поведением местных обитателей мы сделали вывод, что они не являются членами какой-либо крупной разумной системы — возможно, этим объясняется та агрессивность, с какой к нам относятся некоторые из них. К сожалению, нам пока не удалось установить, каким образом они общаются между собой и общаются ли они вообще. Невольно закрадывается мысль, что обитатели планеты еще не перешагнули черту, отличающую бессмысленное существование от истинного Разума. Будь они разумны, то разве пытались бы сделать другие организмы источником получения белка для своего выживания? Нет, нет и еще раз нет! Пожирать себе подобных могут только формы жизни, лишенные коллективного Разума.

Глава вторая

В которой окончательно решился вопрос о том, кто пойдет в театр

В воскресенье с самого утра дома у Муромцевых все шло вкривь и вкось. Началось с того, что Ада Эрнестовна, поднявшись раньше брата с невесткой, поставила на плиту чайник, но забыла зажечь под ним огонь. Вместо этого она достала из кармана халата сигарету и со скорбным выражением лица закурила, уставившись в окно. Спустя десять минут на кухне, зевая и прикрыв ладонью рот, появился ее брат, профессор Петр Эрнестович Муромцев. Взглянув на сестру, он покачал головой и с укором сказал:

— Адонька, ну что ты все нервничаешь? С утра пораньше дымишь, под чайником опять забыла зажечь. Можно ли так?

— Больше он не звонил, — нервно взмахнув сигаретой, воскликнула Ада Эрнестовна, и скорбное выражение на лице ее сменилось трагическим, — дома не ночевал, уже утро, а я даже представления не имею, когда он появится, что за ребенок! И ведь они сегодня с Валей идут в театр!

— Ну, так это вечером, а до вечера еще далеко. Не волнуйся, главное — позвонил, что жив и здоров. Дай, я зажгу. Сережку бы отодрать, конечно, за его фокусы, да рука не поднимается. Озорник — что хочет, то и творит! Безобразие полнейшее! — притворно строго проворчал профессор и, протянув руку, чтобы взять лежавшие на столе спички, рукавом халата неловко задел фарфоровую сахарницу. Сахарница упала на пол и, естественно, разбилась.

Вошедшая следом за мужем Злата Евгеньевна примиряющим тоном произнесла:

— Петя, отойди, пожалуйста, и сядь в сторонке, я сама все соберу, а то ты сейчас тут натопчешь и осколками порежешься. Сядь. Ада, а ты стой, где стоишь, пока я не вымету, и смотри — у тебя с сигареты пепел на пол сыпется.

Она аккуратно смела осколки, зажгла огонь под чайником и достала из кухонного шкафчика мешочек, в котором хранила крупу. Петр Эрнестович сидел верхом на табурете и с нежностью смотрел на изящную фигурку возившейся жены.

— Ладно, девочки, виноват, молодой, исправлюсь. Я сейчас закончу доклад, а потом съезжу и куплю новую сахарницу.

— Петя, что за ерунду ты говоришь, тебе обязательно подсунут какую-нибудь дрянь в магазине, — поправив очки, снисходительно возразила ему сестра, — ты сахарницу от ночного горшка отличить не сможешь! Я допишу статью и сама схожу — нам, наверное, нужно что-нибудь помассивнее. Я недавно видела…

— Ребятки, — поспешно сказала Злата Евгеньевна, — давайте-ка вы сидите дома и занимайтесь своими докладами и конференциями, а с сахарницей я сама разберусь. Да, кстати, в ящике со старой посудой стоит какая-то безобразная посудина, сейчас, — она закрыла крышкой кастрюлю, в которой уже аппетитно попыхивала каша, и, порывшись в буфете, вытащила громоздкую, безвкусно расписанную сахарницу. — Это, наверное, ты, Ада, покупала? Не Фаберже, конечно, но для нашей кухни сойдет — вы с Петей оба постоянно все бьете. А для гостей я буду хрусталь доставать.

— Откуда у нас это пузатое безобразие? Нет, я не покупала, — близоруко вглядевшись в «безобразие», Ада Эрнестовна пожала плечами, но вдруг помрачнела: — Ах, да, это же Клавдия купила — еще в тридцать третьем, когда они с папой только поженились. Помню, тетя Надя увидела эту сахарницу и чуть не упала в обморок, — она оживилась, и взгляд ее стал задумчивым и нежным: — Разве ты забыл, Петя? Мы тогда ждали гостей — Льва Борисовича Каменева из Москвы, — и вдруг эта жуткая сахарница!

— Нет, я помню — папе тогда предложили возглавить ленинградский филиал издательства «Академия», а он отказался.

— Конечно, зачем ему это было нужно? Его никогда ничего не интересовало, кроме науки, не понимаю, как сумела Клавдия…

Петр Эрнестович, нахмурившись, прервал сестру:

— Хватит об этом, Ада! — он потрогал сахарницу. — Почему ты не отдала это ей, когда она уезжала? Надо было все отдать, я же тебя просил!

— Ой, Петя, неужели ты думаешь, что ей нужна была эта сахарница? И не надо меня снова упрекать — то я ей не отдала, это я ей не отдала! Я отдала ей все деньги, что были в доме, столовое серебро, мои золотые вещи, но только для того, чтобы она оставила нам Сережу — я не могла себе представить, что эта дрянь будет растить и воспитывать нашего брата! Но мамины золотые вещи я не могла позволить ей взять, как она хотела, — это память! Ведь на маме было это колечко, когда ее убили!

— Не кричи, Ада, не заводись, — устало возразил ей брат, — ты прекрасно знаешь, почему я тебя просил все ей отдать. Клавдия меня лично мало волновала, но ведь она ждала ребенка — ребенка от нашего отца, нашего брата или сестру. Ради этого ребенка… До сих пор не могу себе простить, что не разыскал их после войны, мы ведь даже не знаем, кого она родила и жива ли вообще — была война, был голод. Сереже, вот, всю жизнь лжем, что его мать умерла. Хотя, возможно, это и правда — будь Клавдия жива, она, я думаю, объявилась бы — не могла же она навсегда забыть, что у нее есть сын.

Ада Эрнестовна с демонстративным видом опустилась на табурет и презрительно поджала губы:

— Нашел из-за кого переживать! Не волнуйся, она жива и здорова, а память у нее пробуждается, когда ей нужны деньги.

— Ада! — предостерегающе воскликнула Злата Евгеньевна, но Петр Эрнестович уже вопросительно поднял бровь:

— Что такое, Ада? Что ты имеешь в виду? Ты виделась с Клавдией?

— Я? М-м-м… Я не… — она сконфузилась и беспомощно взглянула на невестку, которая ответила ей укоризненным взглядом.

— Нет уж, пожалуйста, я хочу все знать, — сухо произнес Муромцев. — В чем дело?

Он посмотрел на жену, но та, отвернувшись, усердно — слишком уж усердно! — начала помешивать кашу на плите, потом перевел взгляд на сестру.

— Мы не хотели тебя расстраивать, Петя, — смущенно пробормотала Ада Эрнестовна.

— Что значит «расстраивать», ты с ума сошла, Ада? Что вы обе от меня скрываете?

Сестра тяжело вздохнула и призналась:

— Клавдия писала мне. В первый раз она написала в пятьдесят третьем — через месяц примерно после смерти Сталина. Сообщила, что у нас с тобой есть сестра Людмила, требовала денег, говорила о каких-то своих имущественных правах.

— Надо было немедленно послать деньги, почему ты мне ничего не сказала, сестра?

— Если честно, то меня возмутила ее наглость. На первое письмо я не ответила, она послала второе. Тогда я написала — в достаточно резкой форме, — что никаких имущественных прав она не имеет, поскольку на следующий же день после ареста папы официально отказалась от всей нашей семьи — семьи врагов народа. И, поскольку она написала в заявлении, что папа обманом принудил ее, малообразованную девушку, выйти за него замуж, то брак этот можно считать недействительным — по ее же собственной воле. И тогда какие же у нее имущественные права?

— Не надо было этого делать, Ада! Ты ведь помнишь, какое время было после ареста папы — даже самые близкие его приятели перестали нам звонить, а на улице делали вид, что с нами незнакомы. Что же ты хочешь от Клавдии — ведь она и вправду была, в сущности, простой деревенской девушкой, она могла действительно поверить…

— Она была подлая! — закричала Ада Эрнестовна, и по лицу ее покатились слезы. — Ты сам знаешь, какая она была подлая! Наш папа… он ведь был самый умный, самый хороший из людей! Когда маму в семнадцатом застрелили на улице, он очень страдал, говорил, что никогда больше не женится, хотя даже тетя Надя ему советовала! Но он не хотел — не хотел, чтобы у нас была мачеха. Самая красивая женщина пошла бы за него замуж, а он привел эту Клавдию — она ведь даже говорить правильно не умела, когда приехала из своей глухой деревни. Надо же было папе читать лекции именно на тех акушерских курсах, где она училась! Нет, ты что, не помнишь, какая она была? Говорила «обумши», «одемши», читала по складам, в театре разговаривала во весь голос. Другие бы ее стеснялись, а мы с тобой были с ней, как с родной, разве нет? А когда родился Сережа, мы все ее чуть ли не на руках носили — даже тетя Надя.

— Папа был с ней счастлив, какая разница, как она говорила, — угрюмо ответил ей брат, — и потом, она ведь была совсем молода — всего на год старше тебя. Она еще имела возможность всему научиться.

— Конечно, неважно, как она говорила, важно, как она себя вела! Я уверена, что ее допрашивали в НКВД, и это именно она назвала всех, кто у нас бывал! Тетя Надя с мужем, Максим Егорович, доктор Мартынов — наверняка всех их арестовали и расстреляли по ее доносу!

— Не преувеличивай, сестра, в НКВД прекрасно знали, кого нужно арестовать — папу и остальных осудили по «Кремлевскому делу», это связано с Львом Борисовичем, и вряд ли Клавдия могла тут что-либо изменить. Давай будем помнить только, что папа ее любил, и что она — мать Сережи и… еще одной нашей сестры. Где письма, что она тебе писала?

— Письма? Одно я куда-то сунула и не могла найти, а остальные разорвала и выкинула, но ты не дослушал, Петя. Когда я отказалась послать деньги, она заявилась самолично.

— Что?! Она приезжала сюда? Ты шутишь?

Молчавшая до этого Злата Евгеньевна негромко подтвердила:

— Это правда, Петя, я была дома одна, когда она приехала, и сначала вообще ничего не могла понять — позвонила Аде на работу.

— Я немедленно примчалась, — сказала Ада Эрнестовна, — потому что в последнем письме она уже начала меня шантажировать — писала, что расскажет Сереже, будто после ареста папы мы выгнали ее беременную из дому и не давали с ним встречаться. Разумеется, Сережа никогда бы в это не поверил, но ты представь, в каком он был бы состоянии! Короче, чтобы не усложнять нашу жизнь, я дала ей все деньги, какие могла собрать и велела больше здесь не появляться. Больше она за эти двенадцать лет и не появлялась.

— Она хотела видеть Сережу?

— Не выразила никакого желания — спокойно поблагодарила, взяла деньги и ушла.

— Мы решили тебе не говорить, Петя, — виновато улыбнулась Злата Евгеньевна, — не хотели тебя расстраивать — у тебя и без того были тогда проблемы на работе. Но что меня поразило в этой женщине, так это ее спокойствие — она так безмятежно говорила ужасные вещи! У меня прямо мороз по коже шел от ее рассуждений! Давайте, мы больше не будем о ней говорить, — она сняла с таганка овсяную кашу, которая сварилась за время их разговора, и начала раскладывать по тарелкам.

Однако Ада Эрнестовна все никак не могла успокоиться. Всхлипнув, она криво усмехнулась, вытерла ладонью слезы и обвиняющим тоном сказала брату.

— Ты меня не переубедишь, это жуткая дрянь! И как ты мог просить, чтобы я отдала ей мамины вещи, когда она начала требовать? Ведь ты ничего не помнишь, тебе было только полтора года, а мне уже было три, я помню, как мама меня поцеловала, сказала: «Не шумите с Петей, пусть папа спит, а я сбегаю в лавку за хлебом и скоро приду». Мы играли, пока не заснули на ковре, а ее все не было и не было. Она никогда уже больше не пришла. Когда папа ее нашел — убитую — и вместе с солдатом принес домой, на ней было это кольцо, а ты хотел, чтобы я его отдала!

— Адонька, ну что ты… — Петр Эрнестович не договорил, потому что его прервал телефонный звонок.

Злата Евгеньевна сказала невидимому собеседнику:

— Здравствуй, Зиночка. Да, Петя дома, — и предала трубку мужу: — Тебя.

— Привет, Петька, как дела? — услышал он бодрый голос профессорши Зинаиды Викторовны. — Сто лет тебя не видела, думала, хоть на субботнике встретимся.

— Я у себя в кабинете проводил субботник, — засмеялся Петр Эрнестович. — Заперся с аспирантами, и мы до одури готовились к докладу — я ведь во вторник улетаю на конференцию в Берлин.

— Здоровье только портишь, — упрекнула его бывшая однокурсница, — государство дало день в году для работы на свежем воздухе, а ты его на доклад тратишь. Лично я с удовольствием поработала — вспомнила молодость, — словно между делом она поинтересовалась: — Кстати, Сережка твой не рассказывал, как он нам вчера с мешками подсобил?

— Я… м-м-м… мы со вчерашнего дня еще, честно говоря, как-то не общались — он там… гм… с приятелями, дело молодое.

— Петя, — неожиданно серьезным голосом и без всякого перехода проговорила Зинаида Викторовна, — ты Линочку Кованову помнишь?

— Кованову? — с недоумением переспросил Петр Эрнестович, напрягая память.

— Ну, лаборантку из нашего отдела. Помнишь, какой шум был в позапрошлом году с Григорьевым?

Разумеется, он немедленно вспомнил — ему, заместителю директора, не могло быть неизвестно о скандальной связи старшего научного сотрудника Григорьева и лаборантки Ковановой.

Артем Михайлович Григорьев был автором полусотни или более того научных статей, прекрасным семьянином и, в сущности, совсем неплохим человеком. Однако на сорок пятом году жизни его, как говорится, бес попутал, и солидный ученый муж напрочь потерял голову из-за Лины Ковановой. Врать супруге он был не мастак, да и трудно что-то скрыть от жены, если она работает в соседнем корпусе. Поэтому мадам Григорьева очень быстро разобралась, что к чему и запаниковала — не для того она двадцать лет назад отбила единственного в группе парня у целого сонма алчущих заиметь мужа студенток-медичек, чтобы теперь отдать его беспутной девчонке.

Для начала неверному супругу были предъявлены неопровержимые улики и проведен допрос с пристрастием. Старший научный сотрудник отпирался вяло, сознался в грехах довольно быстро и тут же попросил развода. Скандал и слезы не помогли — ученый был целиком во власти «беса». И тогда обманутая жена решилась на крайний шаг — написала в партком. Шаг был действительно крайний, потому что всего за год до этого Григорьев, успешно выдержав кандидатский срок, стал действительным членом ВКП(б).


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5