В объятиях Дойля, склонившись головой ему на грудь, я полусидела на мраморном полу. Мне было легче от одного только прикосновения Мрака.
      — Как? — спросила я.
      Он понял с полуслова, как обычно.
      — Я не в первый раз прихожу сюда в этом облике. Волшебные собаки бывают черными, пока не выберут себе хозяина, — и я здесь такой пес. Я пользуюсь популярностью у тех, кому не посчастливилось завести собаку, меня угощают лакомствами и стараются приманить.
      — Он дичится и не позволяет себя трогать, — добавила леди Элишед.
      — Собаку он играет идеально, — заметил Хью.
      Дойль покосился на них:
      — Я не играю. Это моя истинная ипостась.
      После секундной паузы Хью спросил:
      — Мрак действительно отец одного из твоих близнецов?
      — Да, — сказала я, прижимаясь к Дойлю так крепко, как только позволяла головная боль. — Для тебя здесь слишком опасно. Если тебя узнают…
      Он поцеловал меня в лоб так нежно, словно перышком коснулся.
      — Ради тебя, моя принцесса, я бы отважился на куда большее.
      Мои пальцы впились ему в плечо и в спину.
      — Я не смогу потерять и тебя, и Мороза. Не вынесу!
      — До нас дошел слух о Смертельном Морозе, но мы решили, что он ложный, — сказал Хью.
      — Он погиб истинной смертью? — спросила леди Элишед.
      — Он преобразился в белого оленя, — сказал Дойль.
      Хью с улыбкой опустился возле нас на колени.
      — Тогда он не погиб, принцесса. Через три года, или через семь лет, или через сто и семь лет он вернется к прежнему облику.
      — Сто семь лет — что толку тогда для смертной возлюбленной, сэр Хью? Пока я жива, его ребенок не увидит отца.
      Глаза Хью вспыхнули, словно кто-то раздул угли его магии. Мгновение глаза горели пламенем, словно в два жерла печи смотришь, но он моргнул, и цвет глаз стал прежним.
      — Тогда я не знаю, как тебя утешить, но мы пустили к тебе черного пса, и он останется с тобой. Это одно из условий, на которых твоя тетя согласилась не объявлять нам войну немедленно.
      Я схватила Хью за рукав.
      — В этом облике он безоружен. Если его узнают, ты его защитишь?
      — Я капитан твоей гвардии, Мерри. Это я тебя защищаю, — напомнил Дойль.
      Не отпуская рукав Хью, я сильнее прильнула к Мраку:
      — Ты супруг в способной к деторождению королевской паре. Ты король, а я королева. Если ты умрешь, с тобой умрут дети, которые могли бы у нас родиться.
      — Она права, Мрак, — сказал Хью. — Жизнь так давно покинула королевскую династию!
      — Я в династию не вхожу, — возразил Дойль. Его бас как будто отражался эхом от зеркал.
      — Мы знаем, что принцесса помогла Мэви Рид, прежней богине Конхенн, забеременеть от ее мужа-человека. И слышали, что стражница при вашем дворе забеременела от стража принцессы, — сказал Хью.
      — Верно, — подтвердила я.
      — Если ты поможешь завести ребенка паре чистокровных Благих сидхе, король потеряет последнюю поддержку, я уверен.
      Леди Элишед тоже опустилась на колени рядом с нами.
      — Его приверженцы думают, что только полукровки сохранили способность рожать детей. Они уверены, что сидхе лучше умереть, чем испортить кровь. Если ты докажешь, что они ошибаются, они пойдут за тобой.
      — Многие пойдут, — поправил Хью. — Но не все. Не все пересилят многолетнюю ненависть.
      Леди Элишед кивнула:
      — Тебе лучше знать, Хью.
      В ее тоне, в том, как она потупила взгляд, было что-то загадочное.
      — Вы хотите, чтобы я провела эксперимент на вас с Хью, — догадалась я.
      — Эксперимент? — удивленно моргнула она. Хью взял ее за руку.
      — Да, мы очень хотели бы родить ребенка.
      — Как только мы выберемся в безопасное место и я выздоровею, я буду рада помочь вам чарами, — сказала я.
      Им как будто стало легче на душе, они дружно мне улыбнулись, словно я им сказала, что завтра сочельник, и под елкой уже лежит самый долгожданный подарок. Я хотела уже сказать, что пока кольцо и Богиня не подтвердят их плодовитость, я ничего не могу обещать, — но руки Дойля чуть напряглись, и я поняла: он прав, не время подрывать у союзников веру в нас. Нам нужно отсюда выбраться, мне необходимо попасть в больницу или к целителю, способному лечить наложением рук. И уж точно я не хочу попасть обратно в постель к Таранису.
      Я вздрогнула, с трудом удержавшись от того, чтобы не пошевелить головой.
      — Тебе холодно? — встревожился Дойль.
      — От этого холода одеяло не поможет.
      — Я его убью за тебя.
      — Нет! Нет, ты будешь жить дляменя. Месть не согреет зимней ночью. Я хочу, чтобы ты был рядом — живой, теплый, — а мести за свою честь я хочу куда меньше. — Очень осторожно я повернулась и поймала его взгляд. — Как твоя принцесса и будущая королева, я приказываю тебе не мстить на этот раз. Пострадавшая сторона — я, а не ты. И если я говорю, что месть мне не так важна, как тепло твоих рук, ты должен уважать мое решение.
      Он посмотрел на меня черными глазами под буйной массой черных волос, из которой звездочками проглядывали серебряные сережки. Выглядел он как тот Дойль, что приходил ко мне в постель, а не застегнутый на все пуговицы, с туго заплетенной косой Дойль, что меня охранял. Только лицо было как у телохранителя, и еще что-то в нем читалось. Что-то, чего я не ожидала, хотя и надо было ждать. Чувства, которые испытывает мужчина, над чьей возлюбленной надругался другой. Очень, я бы сказала, человеческие эмоции.
      — Дойль, прошу, давай расскажем прессе, что он сотворил. Давай его победим его же оружием — с помощью законов людей.
      — Есть в этом поэтическая справедливость, — заметил Хью.
      Секунду Дойль молча на меня смотрел, потом коротко кивнул.
      — Пусть будет, как пожелает моя королева.
      Мне показалось, весь мир вздохнул — словно ждал этих его слов. Не знаю, почему так важно было, что он ответит, но ощущение меняющейся реальности я узнала. Сказанные здесь и сейчас, эти слова изменили что-то очень крупное: что-то началось или прекратилось с этого мгновения. Я это почувствовала и поняла, но не знала, ни какую перемену они повлекли, ни к чему она приведет.
      — Да будет так, — сказала целительница, и ее поддержал хор голосов по всему коридору:
      — Да будет так, да будет так!
      И вот тут я поняла. Они признали меня королевой. Когда-то, чтобы править в волшебной стране, нужно было признание подданных и благословение богов — а еще раньше, давным давно, хватало одного благословения. Сейчас у меня было и то, и другое.
      — Я бы мог нести тебя хоть до края земли, — сказал Дойль, — но мне придется доверить самую драгоценную мою ношу другим.
      Он поднял руку, словно собираясь дотронуться до расползающегося синяка от удара Тараниса, но вместо этого нагнул голову и поцеловал меня. Черные волосы скользнули и укрыли меня теплым плащом. Дойль прошептал:
      — Больше жизни, больше чести люблю тебя, возлюбленная.
      Что сказать, когда тот, для кого честь была самой жизнью, поступается ею ради тебя? Только одно:
      — Больше всех тронов и титулов в мире люблю тебя, возлюбленный. Больше всего волшебства волшебной страны люблю тебя.
      Вдруг запахло розами и густым лесом — словно мы шагнули на лесную поляну, заросшую шиповником.
      — Опять цветами пахнет, — сказал светловолосый страж.
      — Вокруг нее ходит Богиня, — отозвалась какая-то придворная дама.
      — Отведем ее к людям; может быть, они сумеют сделать больше, чем мы, — сказала леди Элишед. — Унесем ее отсюда как можно дальше.
      Она отвернулась, пряча блестящие от непролитых слез глаза. Сэр Хью помог ей встать.
      Дойль поднялся осторожно, крепко прижимая меня к себе и стараясь не потревожить мою голову — что ему удалось. Я за него цеплялась; хоть я и знала, что нам придется разделиться, мне этого так не хотелось!
      Дойль и Хью посмотрели друг другу в глаза.
      — Помни, что ты понесешь на руках все будущее страны фейри, сэр Хью.
      — Если бы я так не думал, я бы здесь не стоял, Мрак.
      Дойль приподнял меня и протянул вперед, Хью подхватил меня на руки. Мои пальцы скользнули по голой груди Дойля — такой теплой, такой настоящей, такой… моей.
      Хью со всей осторожностью принял меня в колыбель своих рук, в силу мышц. Я не сомневалась в его силе и способности меня защитить. Нет, просто это были не те руки, в которых я хотела остаться.
      — Я буду рядом, моя Мерри, — сказал Дойль.
      — Знаю, — сказала я.
      И он снова превратился в черного пса. Он потерся головой о мою ногу, я его погладила: глаза у него по-прежнему были глазами Дойля.
      — Идем, — сказал Хью.
      Придворные сгрудились вокруг нас, особенно плотно впереди — чтобы, когда откроется дверь, принять возможный удар на себя. Они рисковали собой, своей честью, своим будущим. У бессмертных будущее долгое — им было чем рисковать.
      Я взмолилась:
      — Помоги им, Мать, сохрани! Пусть цена того, что нам предстоит сделать, не окажется слишком высокой.
      Аромат роз стал таким свежим и настоящим, что мне показалось, будто по щеке у меня скользнул лепесток. И еще один. Я открыла глаза: на нас лился дождь из цветочных лепестков.
      Придворные ахали от удивления и восторга, собаки прыгали и танцевали под цветочным дождем. Яркие лепестки ложились на черную шкуру Дойля.
      Тихим от восторга голосом леди Элишед сказала:
      — Когда-то цветочный дождь сопровождал королеву нашего двора, куда бы она ни шла…
      — Благодарю тебя, о Богиня, — сказал Хью. На щеках у него блестели слезы, искрясь, как капли воды в сполохах огня. Он посмотрел на меня и прошептал: — Благодарю тебя, моя королева.
      С блестящим от слез лицом он пошел вперед, неся меня на руках. Под падающим из ниоткуда цветочным дождем мы вошли в следующий зал.

      Мы переходили из одного мраморно-золотого зала в другой. Залы со стенами из бледно-розового с серебряными прожилками мрамора и золотыми колоннами, залы с колоннами из серебра и стенами из белого мрамора в розовых и лиловых жилках, залы из серебряно-золотого мрамора с колоннами из слоновой кости. Мы все время шли в круге дождя падающих лепестков — едва розовых, как занимающаяся заря, оранжево-розовых, как свет угасающего дня, насыщенно-алых, почти пурпурных. Лепестки ложились на пол, и я вдруг поняла, что только они и были живыми во всех этих мраморных покоях. Больше ничего не было от живой природы в этом царстве мрамора и металла. Это дворец был, но никак не дом для тех, кто начал жизнь духом природы. Мы должны быть жизнерадостным, веселым, любвеобильным народом — а здесь не найти ни капли тепла, жизни и любви.
      Не знаю, как отнеслись бы к нам другие придворные, если бы нас не сопровождал этот благословенный дождь. Встречные вполне соответствовали своему жилищу — затянутые в негнущиеся одежды из золота, серебра и неярких шелков. Они смотрели на нас, открыв рты, а многие шли за нами вслед — так, затянутые восторгом, вливаются люди в карнавальное шествие.
      Только услышав смех, я догадалась, что придворных не одно лишь зрелище цветочного дождя завораживает, что радость доставляет прикосновениелепестков. Они подходили к нам с улыбками и удивленными возгласами: «А где король? Что вы здесь делаете?», а потом возгласы умолкали, и все новые и новые сидхе с улыбкой шли за нами.
      Хью прошептал:
      — Я помню, как любил королеву Рошиин — и до сих пор не понимал, что часть той любви шла от гламора.
      Я едва не сказала ему, что гламор не от меня идет, но запах роз вдруг усилился: как я помнила, означало это либо согласие, либо запрет. Я предположила, что Хью не надо говорить о том, что цветочный дождь — не моих рук дело. При этой мысли аромат ослабел, и я решила, что правильно поняла Ее желание. На том я и успокоилась.
      Дойлю пришлось отступить в сторону, он теперь не шел рядом со мной. А я, хоть и понимала, что это для того, чтобы никто не заметил и не сделал выводов, все равно боролась с эмоциями и с головной болью, чтобы не оглядываться в поисках большого черного пса. В чем-то мне помогали громадные лохматые псы Хью: они терлись об меня мордами, трогали голые ноги и руки, и к тому же частично блокировали обзор. Одна собака была почти совсем белая, другая почти совсем рыжая, с несколькими белыми пятнышками. Каждый раз, как они ко мне прикасались, мне становилось чуть-чуть легче.
      Лепестки падали им на головы, а потом на пол — когда собаки двигались, когда обнюхивали меня. Собаки казались куда более настоящими, чем лорды и леди в изумительных нарядах. Эти собаки возникли из магии, сотворенной мною вместе с Шолто — из той самой магии, что наконец подарила мне детей. Они пришли из той самой ночи и того самого волшебства. Магии сотворения и воссоздания.
      Дверь, у которой мы остановились, охраняла стража. Зал был выложен красно-оранжевым мрамором, прожилки в камне светились белизной и золотом. На серебряных колоннах — позолоченная резьба в виде плетистых роз, цветущих золотыми цветами. В детстве я считала, что красивей этих колонн нет ничего в мире, а сейчас я видела их такими, какие они есть — имитация, выдаваемая за настоящее. Даже до появления нового волшебства Неблагой двор сохранял настоящие розы — или хоть их останки. А во внутреннем дворе были пруды с водяными лилиями. Ну да, еще там скала была с цепями — чтобы пытки происходили в живописной обстановке, — но все равно в Неблагом дворе сохранялась жизнь. Угасала, но еще теплилась к моменту, когда Богиня проявилась сквозь меня, сквозь стражей.
      А в Благом дворе жизни не было нигде. Даже главное дерево в тронном зале — и то было выковано из металла. Это была мастерски сделанная вещь, впечатляющее достижение искусства, но впечатление она производила только на смертных. Не должны бессмертные быть известны только своим искусством, они должны отличаться жизнью — той реальностью, из которой берет основу искусство. А здесь от реальности ничего не осталось.
      Охранники у дверей были одеты в деловые костюмы и походили скорей на агентов спецслужб, чем на аристократов Благого двора. От людей их отличали только неземная красота и трехцветные глаза.
      Хью чуть крепче прижал меня к себе. Его собаки шагнули вперед — оказалось, что при их росте они почти закрывают меня от глаз стражи.
      В первые ряды вышла леди Элишед, объявила звонким голосом:
      — Пропустите нас!
      — Миледи, король отдал ясный приказ. На пресс-конференцию никого нельзя допускать без его прямого разрешения.
      — Неужели вы не видите собственными глазами благословения Богини?
      — Его Величество лично с помощью чар сделал нас неуязвимыми для иллюзий.
      — Вы видите дождь из лепестков? — спросила она.
      — Мы видим эту иллюзию, миледи.
      Я не понимала, к чему она клонит. Но тут она сказала:
      — Прикоснитесь к цветам.
      — Его Величество тоже умеет делать иллюзии осязаемыми, леди Элишед.
      Они так долго смотрели на ложь, что разучились узнавать правду. У них все вызывало сомнение.
      Светловосый страж шагнул вперед, заслоняя нас от взглядов, повернулся к Хью и прошептал:
      — Я сообщу им?
      Хью едва заметно кивнул.
      Я ожидала, что страж достанет карманное зеркальце или воспользуется блестящей поверхностью меча, но он полез в кожаную сумку на боку и извлек оттутда вполне современного вида сотовый телефон.
      Мне явно не удалось скрыть удивления. Он объяснил:
      — В этом участке холма ловится сеть, потому мы именно сюда журналистов и привели.
      Логично.
      Он отступил в толпу, прочие придворные грациозно сдвинулись, закрывая его от охраны у двери. Страж тихо проговорил в трубку:
      — Мы у дверей, с нами раненая принцесса. Охрана нас не впустит.
      — Ступайте в свои покои, — сказал один из охранников. — Дело никого из вас не касается.
      Светловолосый страж сказал последовательно: «Да. Да. Нет», захлопнул трубку, сложил телефон обратно в сумку и вернулся к нам — пошептаться с Хью. Говорил он так тихо, что даже я не слышала, о чем.
      Вокруг меня сгрудились придворные и их собаки; если дело дойдет до настоящей схватки, у них не будет пространства для маневра. И тут я поняла, что они делают. Они меня прикрывают! Закрывают своими высокими тонкими телами, своей бессмертной красотой. Меня, кого когда-то презирали! Теперь они рискуют всей своей долгой жизнью, всем возможным будущим — чтобы спасти меня.
      Они мне не друзья, многие меня даже не знают, некоторые еще в моем детстве дали мне понять, что я им не нравлюсь. Я на их взгляд слишком походила на человека, кровь у меня слишком смешанная, чтобы мне называться сидхе. Что же такого натворил Таранис, что довел их до такого края — что они готовы восстать против него ради меня?
      Блистательная толпа передо мной заволновалась — как волнуются под ветром полевые цветы. Я услышала возглас стражника у двери, он говорил не таким мелодичным голосом, как другие:
      — По приказанию его величества вас не велено пускать в другие покои ситхена, сэр.
      — Мы войдем в эту дверь или вам придется нас скрутить.
      Я узнала новый голос: это был майор Уолтерс, глава особого отдела полиции Сент-Луиса, специализирующегося на делах, связанных с фейри. Должность его годами была синекурой — пока я не вернулась домой. Не представляю, как ему удалось получить приглашение на пресс-конференцию. Впрочем, неважно.
      — У нас имеется федеральный ордер на помещение принцессы под стражу для ее защиты.
      Второй голос принадлежал особому агенту Рэймонду Джилету. В свое время он один не прекратил общаться со мной, когда расследование гибели моего отца зашло в тупик. Когда я была моложе, я думала, что ему небезралична моя судьба, но потом я поняла, что скорее он не хотел оставлять нераскрытым столь важное дело. Я на него все еще за это злилась, но сейчас знакомый голос приятно было услышать.
      — Принцессы здесь нет, господа, — сказал другой охранник. — Пожалуйста, вернитесь в зал для прессы.
      — Принцесса здесь, — заявила леди Элишед. — И нуждается в медицинской помощи.
      Чувствовалось, как в группе придворных растет напряжение — как в слишком туго заведенной пружине. Людям-полицейским красивые лица сидхе должны казаться непроницаемыми — но я уловила подъем энергии, похожий на первое дуновение тепла от вспыхнувшей спички. Охрана у дверей тоже его ощутит.
      Большой черный пес переместился к нам с Хью, отчего мне лучше не стало: безоружный против всей мощи охранников-сидхе, он может только умереть за меня. А я не хочу, чтобы он за меня умирал. Я хочу, чтобы он ради меня жил.
      — С нами врачи, — сказал майор Уолтерс. — Позвольте им осмотреть принцессу, и мы уйдем.
      — Король велел не отдавать ее животным, что на нее напали. Мы ее близко к Неблагим не подпустим.
      — А к людям ее допускать он тоже запретил? — спросил агент Джиллет.
      В наступившей паузе в окружавших меня сидхе зарокотала магия — осторожно, почти неощутимо, словно шепотом.
      — О людях король ничего не говорил, — сказал еще один охранник.
      — Нам велели держать принцессу подальше от журналистов.
      — А почему ее нужно держать подальше от журналистов? — поинтересовался агент Джиллет. — Она может рассказать им «из первых рук», как ваш король отважно спас ее от злобных Неблагих.
      — Я не уверен…
      — Разве что вы думаете, будто принцесса расскажет совсем не это, — предположил майор Уолтерс.
      — Король дал клятву, что все было именно так, — заявил словоохотливый охранник.
      — Тогда вы ничего не теряете, позволив нашим врачам на нее взглянуть, — заключил агент Джиллет.
      Тот охранник, который колебался, сказал:
      — Если король верен своим клятвам, то бояться нечего. Вы же ему верите, Барри, Шенли?
      В его голосе впервые открыто прозвучало сомнение — кажется, груз лжи стал невыносим даже для самых лояльных подданных короля.
      — Если принцесса здесь, пусть выйдет вперед, — усталым голосом сказал Шенли.
      Придворные расступились сияющим занавесом. Хью прижал меня к себе: теперь только его собаки да еще светловолосый страж стояли передо мной. Дойль оставался рядом: наверное, он, как и я, опасался, что заранее настроенные против нас охранники догадаются, кто он такой. Может, они еще и пустят нас в зал прессы, но стоит им заподозрить, что в их ситхен проник Мрак — и они с цепи сорвутся.
      Все же Хью сказал:
      — Отойдите в сторону, пусть увидят.
      Страж и большие псы отступили. Дойль попятился немного за спину Хью, смешавшись с другими собаками — разве что цвет его выдавал, других черных здесь не было. На мой взгляд он почти болезненно выделялся — такой черный в царстве светлых красок.
      Наверное, вид у меня был еще тот, потому что у двоих людей глаза стали круглые. Они почти сразу же спохватились, но я успела заметить. И даже поняла. И еще от их взгляда ко мне словно вернулись чувства — не знаю, то ли магия их глушила, то ли страх за Дойля, то ли страх, что нас увидит Таранис. А может, я наконец расслышала тонкий голосок, который давно уже визжал у меня в голове. Тот голосок, что наконец заставил меня додумать, заставил спросить хотя бы себя саму: «Он меня изнасиловал? Он меня вырубил и изнасиловал, пока я была без сознания?» Неужели именно это великий король Благого двора считал любовным ухаживанием? О Богиня, пусть он просто из-за разброда в мозгах решил, что я и правда могу носить его дитя!
      Иногда вот так же порежешься, а больно становится, только когда увидишь кровь. Я «увидела кровь» на лицах полицейских. В том, как они шагнули ко мне. Вся левая сторона лица у меня опухла и болела — я понимала, что она и раньше болела, но прочувствовала только сейчас.
      Головная боль вспыхнула с такой силой, что я зажмурилась и испытала новый приступ тошноты. Чей-то голос спросил:
      — Вы можете говорить, ваше высочество?
      Открыв глаза, я встретилась взглядом с агентом Джиллетом. В глазах у него светилось сочувствие — то знакомое выражение, которое заставило меня ему поверить, когда я была подростком. Сочувствие было неподдельное. В последнее время мне казалось, что он меня использовал — с тех пор, как я поняла, что общение со мной он поддерживал, надеясь раскрыть убийство моего отца — и не ради меня, а ради каких-то собственных целей. Я сказала ему держаться от меня подальше, но сейчас, глядя ему в глаза, я поняла, почему поверила ему, когда мне было семнадцать. Он на самом деле глубоко мне сочувствовал — пусть на какой-то миг.
      Может, и он припоминал, как впервые меня увидел — убитую горем, цепляющуюся за отцовский меч, словно это единственная надежная опора во вселенной.
      — Врача, — прошептала я. — Мне нужен врач.
      Шептала я потому, что когда мне в последний раз было так же худо, говорить вслух я не могла, еще хуже делалось. Но еще я понимала, что с этим шепотом я у них вызываю больше жалости. Если я смогу добраться до журналистов, давя на сочувствие, я вытяну из этой карты все, что она может дать.
      Взгляд агента Джиллета стал жестче, я снова разглядела в нем ту целеустремленность, из-за которой когда-то поверила, что он найдет убийцу моего отца.
      И это хорошо: я теперь ношу внуков отца. Но мне необходимо выбраться в безопасное место. Сидхе так часто полагаются на магию и физическую силу — но они не знают, что такое быть слабым, им невдомек, что у слабых есть свое оружие. А я знаю. Я почти всю жизнь провела в мире слабых и беспомощных.
      Так что я перестала храбриться. Прекратила попытки убедить себя, что мне лучше. Позволила себе чувствовать, как мне больно и как страшно. Разрешила себе мысли, которые изо всех сил отталкивала. И дала волю слезам.
      Охранники попытались к нам подойти, но майор Уолтерс применил по назначению командный голос — эхом отдавшийся по мраморному залу и вкатившийся в открытую дверь за спинами стражей:
      — А ну назад!
      Разговорчивый охранник сказал:
      — Шенли, нашим целителям такого не вылечить. Пусть ей помогут люди.
      У него были волосы цвета осенних листьев, когда они пламенеют на ветках, и глаза трех оттенков зелени. Он казался совсем молодым, хотя ему должно было перевалить за семьдесят — столько сейчас Галену, а Гален самый молодой из сидхе, не считая меня.
      Шенли посмотрел на меня глазами из двух идеальных колец синевы. Я лежала на руках у Хью и смотрела на него сквозь слезы, а от виска до подбородка расплывался набухающий синяк.
      — Что ты расскажешь журналистам, принцесса Мередит? — негромко спросил Шенли.
      — Правду, — прошептала я.
      В нечеловечески прекрасных глазах мелькнуло страдание.
      — Я не могу пустить тебя к ним.
      Он признавался этими словами, что знает: моя правда отличается от правды Тараниса. Знает, что его король солгал и что дал клятву в подтверждение лжи. Знает, но сам он клялся охранять Тараниса. Он в ловушке между своими обетами и вероломством Тараниса.
      Мне бы даже жалко его стало, но я помнила, что Таранис не вечно будет наслаждаться ванной, даже при служанках, над которыми можно поиздеваться. В дюймах от нас — журналисты и относительная безопасность. Но как преодолеть эти несколько дюймов?
      Майор Уолтерс достал рацию из кармана плаща и нажал кнопку.
      — Нам нужно подкрепление.
      — Мы никого сюда не пустим. Применим силу, — предупредил Шенли.
      — Она беременна, — сказала целительница. — Она носит двойню.
      Страж с сомнением на нее покосился:
      — Лжешь.
      — У меня немного сил осталось, это верно, но чтобы такое почувствовать — мне магии хватает. Она беременна. Я слышу, как бьются под моей ладонью их сердечки, словно воробышки трепещут крыльями.
      — Сердце так скоро биться не начинает, — возразил страж.
      — Она была беременна, когда попала в наш ситхен. Ее силой бросили в кровать королю на поругание — беременную от другого.
      — Не говори таких слов, Квинни, — сказал он.
      — Я целительница, — сказала она. — Надо же мне когда-то заговорить? Пусть я заплач у всем, что имею, даже жизнью, но я клянусь тебе, что принцесса не меньше месяца носит под сердцем двойню.
      — Ты клянешься? — переспросил он.
      — Любой клятвой, какой пожелаешь.
      Долгий миг они смотрели в глаза друг другу. В дверь за спиной у охранников забарабанили, послышался шум драки: полицейские и фэбээровцы пытались пробиться к нам. Стража Благих не хотела на глазах у журналистов, в прямом эфире слишком круто обходиться с полицейскими — судя по шуму, полицейские такими моральными проблемами не страдали. Дверь содрогалась от ударов.
      Разговорчивый страж шагнул к своему капитану:
      — Ей надо верить, Шенли.
      — Король тоже поклялся, — возразил тот. — И никто не явился покарать его за клятвопреступление.
      — Он верит тому, что говорит, — сказала целительница. — Ты сам это знаешь. Он верит в свои слова, и потому нельзя назвать его лжецом — только правдой они все равно не становятся. За последний месяц всем всё стало ясно.
      Шенли глянул на своего подчиненного, на целительницу, наконец на меня.
      — Правда ли, что король тебя спас от насильников-Неблагих?
      — Нет, — сказала я.
      Глаза у него заблестели, но не от магии.
      — Он унес тебя против твоей воли?
      — Да, — прошептала я.
      Из прекрасных глаз скатилось по слезинке. Он коротко поклонился:
      — Приказывай.
      Я понадеялась, что правильно его поняла. Громко, насколько я осмеливалась при жуткой головной боли, я объявила:
      — Я, принцесса Мередит Ник-Эссус, обладательница рук плоти и крови, внучка Уара Свирепого, приказываю тебе отступить и дать нам пройти.