Глава 1

Июнь пришел в обычной своей потной жаре, но сегодня всю ночь наползал какой-то холодный фронт, и радио в машине сыпало низкими температурами. Где-то около пятнадцати по Цельсию, не так чтобы мороз, но после нескольких недель под тридцать и за тридцать от таких цифр пробирала дрожь. Мы с моей лучшей подругой Ронни Симз сидели в моем джипе, опустив стекла, впуская в машину не по сезону прохладный ветерок. Сегодня Ронни исполнилось тридцать. Мы трепались насчет того, как оно — ощущать себя совсем взрослой, и просто чесали языки. Учитывая, что она — частный детектив, а я зарабатываю на жизнь, поднимая мертвых, разговор был более чем ординарный. Секс, мужчины, тридцать лет, вампиры, вервольфы. Обычные такие темы.

Можно было войти в дом, но в машине после темноты создаётся этакая интимная обстановка, располагающая к откровенности. А может, ее создавал свежий запах почти весеннего воздуха, напоминавший ласку полузабытого любовника.

— Ладно, так он вервольф. У каждого свои недостатки, — сказала Ронни. — Встречайся с ним, спи с ним, выходи за него замуж. Я голосую за Ричарда.

— Да знаю я, что Жан-Клода ты недолюбливаешь.

— Недолюбливаю!

Она вцепилась в ручку дверцы, сжала так, что даже плечи напряглись. Наверное, считала до десяти.

— Если бы я убивала так же легко, как ты, я бы этого сукина сына убила бы два года назад, и у тебя сейчас жизнь не была бы такой сложной.

Сложной — это еще слабо сказано. Но...

— Я не хочу, чтобы он умер, Ронни.

— Он же вампир, Анита. Он и так мертвый.

Она повернулась, глядя на меня в темноте салона. Светло-серые глаза и соломенные волосы казались серебряными и почти белыми в холодном свете звезд. Тени и отраженный свет резко разрисовали ее лицо, как картину художника-авангардиста. Но выражение этого лица почти пугало. Была в нем какая-то нехорошая целеустремленность.

Если бы такое лицо было у меня, я бы предостерегла себя, велев не делать глупостей — в частности, не убивать Жан-Клода. Но Ронни не из тех, кто любит стрелять. Ей дважды пришлось убить, и оба раза — спасая мою жизнь. Я у нее в долгу. Но Ронни не способна хладнокровно выслеживать и убивать добычу. Даже вампира. Это я знала точно, значит, предупреждать ее нет смысла.

— Я когда-то думала, что разбираюсь, кто мертв, а кто нет, Ронни, — покачала я головой. — Тут не такая уж четкая грань.

— Он тебя соблазнил, — не отступала она.

Отвернувшись от ее разгневанной физиономии, я уставилась на лебедя в фольге, который лежал у меня на коленях. «Дейрдфорд и Харт», где мы сейчас отмечали юбилей; они придумали этот последний писк моды — игрушки в фольге. С Ронни спорить я не могла, устала даже пытаться.

Наконец я сказала:

— Каждый любовник тебя соблазняет, Ронни. Такая уж это работа.

Она так ударила рукой по щитку, что я даже вздрогнула, а ей, наверное, стало больно.

— Анита, черт побери, это же совсем другое!

Я начинала злиться, а злиться мне не хотелось — на Ронни, во всяком случае. Я ее повезла ужинать, чтобы поднять ей настроение, а не ссориться. Луис Фейн, ее постоянный бойфренд, был где-то на конференции, а она по этому поводу переживала, да еще по поводу тридцатилетия. Но выходило так, что я хочу поднять ей настроение, а она стремится мне его опустить.

— Слушай, я уже ни с Жан-Клодом, ни с Ричардом полгода не вижусь. Не встречаюсь ни с кем из них, так что давай ты не будешь мне читать лекций по вампирской этике.

— Оксюморон.

— Что именно?

— Вампирская этика.

Тут уж я нахмурилась:

— Ронни, это несправедливо.

— Анита, ты потребительница вампиров. Это ты мне объяснила, что они — не просто люди, только с клыками. Они чудовища.

Все, с меня хватит. Распахнув дверцу, я вознамерилась вылезти. Ронни успела поймать меня за плечо.

— Анита, прости. Ради Бога, прости. Не сердись.

Я не обернулась, так и сидела, свесив ноги за дверь. В душную теплоту вечера пробирался холодный ветерок.

— Тогда перестань, Ронни. Я серьезно.

Она подвинулась ко мне, обняла за плечи.

— Прости, Анита. Я знаю, не мое дело, с кем ты спишь.

— Вот это верно.

Я решительно вылезла из машины. Каблуки туфель заскрипели по гравию. Ронни хотела, чтобы мы обе оделись нарядно, ведь сегодня ее день рождения, так что мы так и сделали. И только после ужина я поняла этот дьявольский план. Она заставила меня надеть высокие каблуки и симпатичный черный костюмчик. Верхняя часть напоминала топ-полосочку — или вечернее платье с полностью открытой спиной? При жуткой цене это была очень короткая юбочка и очень узкий топ. Ронни мне помогла выбрать наряд неделю назад — «слушай, давай обе приоденемся!» Тогда бы мне и раскусить эту военную хитрость. Были ведь и другие платья, более закрытые и юбки у них подлиннее, но ни одно из них не закрывало кобуру. Я ее даже в магазин с собой взяла — на всякий случай. Ронни пусть думает, что я параноик, но... Я. ПОСЛЕ. ТЕМНОТЫ. БЕЗ. ОРУЖИЯ. НЕ. ВЫХОЖУ. Это не обсуждается.

Юбка была достаточно просторной и темной, чтобы скрыть пояс и кобуру с девятимиллиметровым «файрстаром». И топ состоял из достаточно плотной материи (как бы мало ее ни было), чтобы рукояти не было под ней видно. Все, что надо было сделать — чуть приподнять край топа, и пожалуйста — можно вытаскивать пистолет. Наиболее удобный парадный наряд, который мне удавалось в жизни купить. И даже захотелось, чтобы его выпускали в разных цветах — тогда я могла бы купить себе еще один.

Ронни планировала на свой день рождения податься в клуб — танцевальный клуб. Нет уж, по клубам я не ходок. Я не танцую. Но пришлось с ней поехать. И она меня вытащила на паркет, главным образом потому, что иначе она слишком много привлекала ненужного мужского внимания. От нас двоих кандидаты в Казановы держались на почтительном расстоянии. Но нельзя сказать, что я именно танцевала. Я просто стояла и как-то качалась. Танцевала Ронни. И танцевала так, будто это ее последний вечер на Земле и надо использовать эту возможность на полную катушку. Потрясающее зрелище, но немного пугающее. Что-то в нем было отчаянное, будто Ронни все сильнее ощущала сжимающуюся ледяную длань Времени. Может, правда, это я на нее свое беспокойство проецирую. Мне в этом году уже стукнуло двадцать шесть, и, если учесть, как все идет, мне не придется волноваться насчет тридцати. Смерть вылечивает все болезни. Или почти все.

Был там, правда, один человек, который клеился ко мне, а не к Ронни — не понимаю почему. Она — длинноногая блондинка, и танцует так, будто отдается музыке, как мужчине. Но он предложил выпить мне. Я не пью. Он пригласил меня на медленный танец — я отказалась. В конце концов пришлось его отшивать грубо. Ронни посоветовала мне с ним потанцевать — он хотя бы человек. Я ей ответила, что лимит деньрожденных подарков на сегодня уже исчерпан.

Только этого мне не хватало — еще один мужчина! Я понятия не имела, что делать с теми двумя, которые уже есть. И то, что один из них — главный из всех вампиров города, а другой — Ульфрик, царь волков-оборотней, — только часть проблемы. Из чего ясно, какую глубокую яму я сама себе копаю... или уже выкопала? Да, пожалуй. Уже прокопала половину пути до Китая и активно зарываюсь дальше.

Полгода я живу целомудренно. Они, насколько мне известно, тоже. Все ждут, пока я что-то решу. Выберу, соображу, составлю мнение — как угодно.

Я эти полгода как камень, потому что держусь от них подальше. Не вижу никого из них, по крайней мере во плоти. Не перезваниваю. Сбегаю в горы при малейшем намеке на запах одеколона. Зачем такие суровые меры? Честно говоря, затем, что стоит мне увидеть любого из них, целомудрие норовит улететь к чертям. Мое либидо принадлежит им обоим, я только хочу понять, кто из них владеет моим сердцем. И пока не знаю. Единственное, что я решила, — пора перестать скрываться. Надо нам увидеться и решить, что мы все будем делать. Две недели тому назад я решила, что пора увидеться с ними. И в этот же день возобновила рецепт на противозачаточные пилюли и стала их снова принимать. Вот уж чего мне не надо — это неожиданной беременности.

Первое, что я сделала, вспомнив Ричарда и Жан-Клода — озаботилась контрацепцией. Это может дать вам представление о том, как они оба на меня действуют.

Чтобы не опасаться, или не опасаться в разумной степени, таблетки надо принимать хотя бы месяц до свидания. Пять недель, для пущей гарантии. И вот тогда я позвоню. Может быть.

Ронни побежала за мной, скрипя каблуками по гравию.

— Анита, Анита, подожди! Не злись на меня. Вся штука в том, что я на нее не злилась. Злилась я на себя. Злилась за то, что после этого полугода я все равно не могла выбрать одного из двоих.

Я остановилась, понуро сутулясь в своем костюмчике, с лебедем в руках. Стало достаточно холодно, чтобы пожалеть об отсутствии жакета. Когда Ронни догнала меня, я снова пошла вперед.

— Ронни, я не злюсь, просто устала. От тебя, от своих родственников, от Дольфа, Зебровски и всех, кто настолько лучше меня все знает. — Каблуки моих туфель резко щелкали по дорожке. Жан-Клод как-то сказал, что может понять, когда я злюсь, просто по стуку моих каблуков по полу. — Шагай аккуратнее. У тебя каблуки выше моих.

Ронни — девушка высокая, пять футов восемь дюймов, а на каблуках все шесть.

У меня каблуки были в два дюйма, и рост получался пять и пять. Когда мы с Ронни вместе бегаем, у меня нагрузка получается побольше.

Пока я возилась с ключами и обрывками фольги, в доме зазвонил телефон. Ронни взяла у меня обрывки, и я толкнула дверь плечом. Уже подбегая на каблуках к телефону, я вспомнила, что я в отпуске. Из чего следовало, что какова бы ни была причина звонка в два ноль пять ночи, это не моя проблема — по крайней мере еще две недели. Но старые привычки никуда не деваются, и я уже была возле телефона, не успев додумать эту мысль. Хотя я и дождалась, чтобы вызов принял автоответчик, но... но стояла рядом, чтобы схватить трубку — на всякий случай.

Грохочущая музыка — и мужской голос. Музыку я не узнала, но голос...

— Анита, это Грегори. Натэниел влип.

Грегори — один из леопардов-оборотней, которые достались мне по наследству, когда я убила их альфу, их вожака. Будучи человеком, я для этой должности не очень подходила, но пока нет замены, даже я лучше, чем ничего. Оборотни, лишенные доминанта, который их защищает, — добыча первого встречного, и если кто-нибудь кого-нибудь из них убьет, это будет моя вина. Поэтому я стала их защитником, но работа эта оказалась куда сложнее, чем мне могло присниться. Натэниел — ходячая проблема. Все остальные как-то устроили свою жизнь после смерти вожака, но не он. Жизнь у него была тяжелая: его обижали, насиловали, продавали и подавляли. Последнее значит, что он был рабом — рабом для секса и боли. Один из немногих истинных подчиненных, которых я знала — хотя, надо признать, в этой области у меня ограниченный круг знакомств.

Тихо ругнувшись, я сняла трубку.

— Это я, Грегори. Что на этот раз?

Даже я сама услышала, какой у меня усталый и раздраженный голос.

— Анита, если бы было, кому еще позвонить, я бы так и сделал, но ты у нас одна.

И у него голос усталый и раздраженный. Лучше не придумаешь.

— А где Элизабет? Сегодня ей полагалось его пасти.

В конце концов я дала согласие на то, чтобы Натэниел снова стал ходить в клубы доминантов и подчиненных, если его будет сопровождать Элизабет и хотя бы еще один леопард-оборотень. Сегодня на подхвате работал Грегори, но без Элизабет он не такой уж доминант, чтобы защитить Натэниела. Обычный подчиненный вполне может ничего не опасаться в таком клубе, если умеет сказать: «нет, спасибо, не надо». Но Натэниел практически не способен сказать «нет», и по некоторым штрихам можно судить, что понятия о сексе и боли у него экстремальные. Это значит, что он может сказать «да» на что-то такое, что для него будет очень, очень плохо. Оборотень может пережить страшные раны и выздороветь, но здесь тоже есть предел. Достаточно здоровый подчиненный может сказать «стоп», если почует что-то плохое, но у Натэниела на это здоровья в голове не хватит. И для того ему назначены стражи, чтобы ничего всерьез плохого с ним не случилось. И это еще не все: хороший доминант доверяет подчиненному, знает, что тот скажет «стоп», пока дело не зашло слишком далеко. У Натэниела нет этого предохранителя, а это значит, что доминант с самыми лучшими намерениями может нанести ему серьезный вред, пока поймет, что Натэниел себя спасать не станет.

Несколько раз сопровождала его я. В должностные обязанности Нимир-Ра вроде как входит интервью с будущими... временными владельцами. Я шла в этот клуб, готовая увидеть нижние круги ада... и была приятно удивлена. В обычном баре в субботний вечер куда больше хлопот с сексуальными предложениями. В этих клубах каждый очень старается не напирать и не быть назойливым. Круг этот достаточно тесен, и если заработаешь репутацию назойливого, то окажешься в черном списке и никто не будет с тобой играть. Постоянные посетители в таком заведении очень вежливы, и если дать им понять, что тебя эти игры не интересуют, к тебе никто не пристает, кроме туристов. Туда ходят такие, которые любят порисоваться, шляясь по таким местам. Они правил не знают и не хотят знать. Наверное, они думают, что если женщина сюда пришла, то она готова на все. Я внушала им обратное.

Но мне пришлось перестать ходить с Натэниелом. Леопарды сказали, что я излучаю такие флюиды доминанта, что ни один другой доминант даже не сунется к Натэниелу, если я рядом. Хотя нам и предлагали menage a troisв любых вариантах. Я мечтала заиметь кнопку, которая отвечала бы: «Нет, связываться с вами веревкой мне не хочется, но спасибо за предложение».

Элизабет считалась доминантом, но не настолько, чтобы подцепить Натэниела.

— Элизабет ушла, — ответил Грегори.

— Без Натэниела?

— Без.

— Ну, это уже другое дело.

— В каком смысле?

— Я на нее сержусь.

— Это уже лучше, — сказал он.

— И насколько лучше это может быть, Грегори? Все вы меня заверяли, что эти клубы безопасны. Немножко связывания, пара шлепков и щекотка. Вы меня уговорили, что я не смогу всю жизнь держать Натэниела подальше от них. Вы мне сказали, что там все под наблюдением, чтобы никому плохо не сделали. Это мне говорили и ты, и Зейн, и Черри. Черт побери, я сама это видела. Там повсюду камеры наблюдения, там безопаснее, чем бывало у меня на некоторых свиданиях. Так что там могло случиться?

— Это можно было предвидеть...

— Начни сразу с конца, Грегори, я уже устала от предыстории.

Молчание длилось дольше, чем следовало. Слышалась только излишне громкая музыка.

— Грегори, куда ты подевался?

— Грегори нездоров, — произнес мужской голос.

— Кто говорит?

— Меня зовут Марко, хотя вряд ли это вам что-нибудь скажет.

Культурный голос — произношение американское, но весьма рафинированное.

— Вы новый в городе? — спросила я.

— Нечто вроде этого.

— Добро пожаловать. Обязательно съездите к Арке, оттуда открывается чудесный вид. Но какое отношение имеет ваше прибытие ко мне и моим подопечным?

— Мы сначала не поняли, что нам попалась ваша зверушка. Он не тот, за кем мы охотились, но раз он к нам попал, мы его у себя оставим.

— Оставить не получится, — сказала я.

— Приезжайте и заберите его, если можете.

Странно-гладкая речь усиливала впечатление угрозы. В голосе не было злости, не было ничего личного. Очень по-деловому, а я понятия не имела, что все это может значить.

— Дайте трубку Грегори.

— Вряд ли это получится. Он прямо сейчас развлекается с одним моим другом.

— Откуда мне знать, что он еще жив?

У меня в голосе было не больше эмоций, чем у него. Пока что я еще ничего не чувствовала, слишком было все неожиданно. Как если включить фильм с середины.

— Пока что никто не умер, — ответил этот человек.

— Откуда мне знать?

Он секунду помолчал, потом ответил:

— Что же это за люди, с которыми вам приходится обычно иметь дело, если первый вопрос у вас — не убили ли мы его?

— Год выдался тяжелый. Теперь дайте трубку Грегори, потому что пока я не буду знать, что он жив, и он мне не скажет, что живы остальные, переговоры приостанавливаются.

— Почему вы решили, что это переговоры? — спросил Марко.

— Интуиция.

— Вы очень прямолинейны.

— Ты еще понятия не имеешь. Марко, насколько я прямолинейна. Дай трубку Грегори.

Снова молчание, заполненное музыкой, но без голосов.

— Грегори, ты здесь? Кто-нибудь есть? Вот блин!

— Боюсь, что ваш котенок не будет для нас мяукать. Полагаю, из гордости.

— Приложи трубку ему к уху, и я с ним поговорю.

— Как прикажете.

Снова громкая музыка. Я заговорила, будто точно знала, что Грегори слушает.

— Грегори, мне нужно знать, что ты жив. Нужно знать, что живы Натэниел и все остальные. Ответь мне, Грегори.

Голос его прозвучал как сквозь сжатые зубы:

— Д-да.

— Да — что? Да — они живы?

— Д-да.

— Что они с тобой делают?

Он завопил в телефон, и у меня волосы на затылке встали дыбом, по рукам побежали мурашки. Звук резко оборвался.

—Грегори! Грегори!

Я орала, перекрикивая грохочущий техно-бит, но никто не отвечал.

Марко снова взял трубку.

— Они все живы, если и не вполне благополучны. Тот, которого зовут Натэниел, великолепный юный красавец, эти каштановые волосы и необыкновенные фиолетовые глаза... Такой красавец, что стыдно было бы портить такую красоту. Да и второй тоже хорош, блондин с синими глазами. Мне говорили, что оба они — стриптизеры? Это правда?

Оцепенение у меня прошло. Мне было страшно, и я злилась, и по-прежнему понятия не имела, что происходит. Но голос у меня был почти ровный, почти спокойный.

— Да, правда. Ты новичок в этом городе, Марко, и потому ты меня не знаешь. Но поверь мне, ты делаешь большую ошибку.

— Вряд ли я. Может быть, мой альфа.

Чертова оборотневая политика. Терпеть ее не могу.

— А почему? Леопарды никому не угрожают.

— Не нам приказы обсуждать, нам выполнять иль погибать.

Начитанный, зараза.

— Чего вы хотите, Марко?

— Мой альфа хочет, чтобы ты приехала и спасла своих котов, если можешь.

— В каком вы клубе?

— "Нарцисс в цепях".

И он повесил трубку.

Глава 2

— Черт побери!

— Что случилось? — спросила Ронни. Я чуть про нее не забыла. Эта сторона моей жизни ее не касается, но она была здесь, стояла, прислонившись к кухонным ящикам, и смотрела на меня с тревогой.

— Это мое дело.

Она схватила меня за руку.

— Ты мне сегодня разливалась, что хочешь вернуть своих друзей, не хочешь нас отталкивать. Ты всерьез говорила или просто так?

Медленно сделав глубокий вдох и выдох, я рассказала ей то, чего она не слышала.

— И ты понятия не имеешь, что это все значит?

— Не имею.

— Странно. Обычно такие вещи готовятся, а не падают как гром с ясного неба.

— Знаю, — кивнула я.

— "Стар-69" определяет номер, с которого звонили.

— А толку?

— Можно узнать, действительно они в этом клубе или это просто западня.

— А ты не просто блондинка без мозгов, — заметила я.

Она улыбнулась:

— Я профессиональный детектив. Мы в таких вещах разбираемся.

Улыбка ее не дошла до глаз, но Ронни пыталась изобразить уверенность.

Я набрала номер, и телефон, казалось, звонил вечно, а потом ответил мужской голос:

— Чего?

— Это «Нарцисс в цепях»?

— Ага, кто говорит?

— Я хочу говорить с Грегори.

— Нет тут никакого Грегори.

— Кто говорит? — спросила я.

— Это автомат в холле, дама. Я просто проходил мимо.

И он повесил трубку. Похоже, не мой сегодня день.

— Они звонили из автомата в клубе, — сказала я.

— Ну, мы хотя бы знаем, где они, — заключила Ронни.

— Ты знаешь, где этот клуб?

Она покачала головой:

— Не входит в круг моих интересов.

— И моих тоже.

Получалось так, что единственные среди моих знакомых игроки в доминантой и подчиненных были сейчас в этом клубе, откуда мне их предстоит выручать.

Кого я знаю, кто может сказать, где этот клуб и какова его репутация? Леопардам верить нельзя, они уже говорили, что там безопасно. И явно ошиблись.

На ум пришло только одно имя. Только он мог знать, где находится клуб и какие гадости меня там, предположительно, ожидают. Жан-Клод. Поскольку тут была замешана оборотневая политика, напрашивался звонок Ричарду, который вообще вервольф. Но оборотни — народ весьма клановый. Животные одного вида редко переходят границы, чтобы помочь другим. Горько, но правда. Исключением является соглашение между вервольфами и крысолюдами, но остальные ругаются, дерутся и пускают кровь исключительно в своем кругу. Ну, если какая-то группка сорвется с резьбы и начнет привлекать излишнее внимание полиции, вервольфы и крысолюды приведут ее в чувство, но помимо этого — никаких вмешательств. Одна из причин, по которым мне приходится нянчиться с леопардами.

К тому же Ричард насчет субкультуры «Д и П» знает не больше моего, если не меньше. Нет, если вас интересуют какие-то сексуальные штучки на грани извращения (или за гранью), спросите Жан-Клода. Он сам не участвует, но знает, кто, что и где. По крайней мере я на это надеялась. Если бы на кону стояла только моя жизнь, я, может, никому из мальчиков звонить бы не стала, но если меня в этой авантюре убьют, то некому будет спасать Натэниела и его компанию. Не годится.

Ронни сбросила туфли на каблуках.

— Пистолета я не захватила, но у тебя наверняка есть запасной.

Я покачала головой:

— Ты не едешь.

От гнева ее серые глаза обрели цвет грозовых туч.

— Черта с два.

— Ронни, это оборотни, а ты человек.

— И ты тоже.

— Я чуть больше, благодаря вампирским меткам Жан-Клода. Я могу пережить раны, от которых ты умрешь.

— Одна ты не поедешь. — Она скрестила руки на груди, лицо ее выражало непреклонную решимость.

— Я не собираюсь ехать одна.

— Это потому, что я не люблю стрелять?

— Ты не умеешь убивать не думая, Ронни. В этом ничего стыдного нет, но я не могу взять тебя к оборотням, если не буду уверена, что ты в случае чего стреляешь на поражение. — Я положила руки ей на плечи. Она вся напряглась и была явно сердита. — А потерять тебя, Ронни, — для меня это... потерять часть своей души. И еще... часть эта будет еще больше, если ты погибнешь, расхлебывая кашу, которая варится вокруг меня. С этим народом надо действовать не раздумывая, Ронни. С ними нельзя как с людьми — иначе тебе крышка.

Она замотала головой:

— Позвони в полицию.

— Нет.

— Черт бы тебя побрал, Анита, не будь дурой!

— Ронни, есть правила. И одно из них то, что в дела стаи прайда полицию не вмешивают.

Главной причиной было то, что полиция косо смотрит на схватки за лидерство, которые кончаются трупами, но Ронни сейчас об этом знать не обязательно.

— Глупое правило.

— Может быть, но так принято у оборотней, какого бы вида они ни были.

Она села у столика для завтрака.

— Так кто же тебе поможет? Ричард убивает не легче, чем я.

Почти правда, но я не стала спорить.

— Нет. Сегодня мне нужен рядом тот, кто делает то, что нужно, не моргнув глазом.

Ее глаза потемнели — от злости.

— Жан-Клод!

Это прозвучало словно ругательство.

Я кивнула.

— А ты уверена, что не он все это спланировал, чтобы вернуть тебя в свою жизнь... то есть, пардон, в смерть?

— Он слишком хорошо меня знает, чтобы так играть с моими подопечными. Знает, что я с ним сделаю, если им будет плохо.

Ронни смягчилась, постаравшись скрыть недоумение.

— Я его терпеть не могу, но я знаю, что ты его любишь. И ты действительно могла бы его убить? Спустить курок, глядя на него через прорезь прицела?

Я просто смотрела на нее и знала без зеркала, что глаза у меня стали далекими и холодными. Карие глаза трудно сделать холодными, но мне как-то удается — в последнее время.

Что-то у нее мелькнуло в глазах, очень похожее на испуг. Не знаю, меня она испугалась или за меня.

— Господи, и ведь действительно могла бы! Анита, ты знаешь Жан-Клода дольше, чем я знаю Луи. Я бы никогда не смогла ему ничего сделать плохого, что бы ни сделал он.

Я пожала плечами:

— Думаю, это бы меня сломало. Я не могла бы жить счастливо, если бы вообще могла. Очень вероятно, что вампирские метки потянули бы меня в могилу вслед за ним.

— Еще одна причина его не убивать.

— Если это из-за него Грегори так кричал в телефон, то для жизни Жан-Клоду понадобится более серьезная причина, чем любовь, или похоть, или моя возможная смерть.

— Не понимаю я этого, Анита. Просто не могу понять.

— Знаю.

Мне подумалось, не по этой ли причине мы с Ронни стали видеться реже, чем раньше. Устала я объяснять ей себя. Нет, не объяснять — оправдывать.

Ты моя подруга, подумала я, лучшая подруга. Но я перестала тебя понимать.

— Ронни, играть с оборотнями и вампирами в армрестлинг я не могу. Честную битву я проиграю. Единственный способ выжить и спасти моих леопардов — это чтобы другие оборотни меня боялись. Боялись моей угрозы. Я стою ровно столько, сколько моя угроза, Ронни.

— Так что ты туда поедешь и их убьешь.

— Я этого не говорила.

— Но сделаешь.

— Я постараюсь этого избежать, — пообещала я.

Она подтянула колени к груди. Где-то она умудрилась порвать колготки, и из дырки сиял отлакированный ноготь. Лак Ронни носила с собой в сумочке на всякий случай. Я носила пистолет, а сумочки у меня вообще не было.

— Если попадешь в полицию, позвони, я внесу залог.

Я покачала головой:

— Если меня поймают, когда я вознамерюсь пускать в расход троих или больше в общественном месте, залога сегодня не будет. Полиция даже допрос вряд ли закончит до утра.

— Как ты можешь быть такой спокойной? — поразилась она.

Я припомнила, почему мы с ней перестали так часто встречаться. Точно такой же разговор был у меня с Ричардом, когда в город прибыл наемный убийца, имеющий на меня контракт. И ответ я дала тот же.

— Истерика ничем не поможет, Ронни.

— Но ты даже не злишься!

— Ну нет, злиться-то я злюсь, — ответила я.

Она покачала головой:

— Нет, я имею в виду, что тебя это не возмущает. Не удивляет, не... — Она пожала плечами: — Нет у тебя естественной реакции.

— Естественной для тебя. — Я протянула руку, не давая ей ответить. — Ронни, у меня нет времени заниматься вопросами морали. — Я сняла трубку. — Сейчас позвоню Жан-Клоду.

— Я все уговариваю тебя бросить вампира и выйти за Ричарда, но, видимо, не одна причина мешает тебе с ним расстаться.

Я набрала номер «Цирка проклятых» по памяти, почти не слушая слов Ронни:

— Может быть, ты не хочешь бросать любовника, который еще хладнокровнее, чем ты.

Телефон звонил.

— Ронни, на кровати для гостей лежат чистые простыни. Извини, что сегодня у нас девичьей болтовни не получится, — сказала я, не поворачиваясь.

Послышался шорох юбки, и я поняла, что Ронни вышла. Ничего хорошего не было бы ни мне, ни ей, если бы она увидела мои слезы.

Глава 3

В «Цирке проклятых» Жан-Клода не было. Голос на том конце телефона меня не узнал и не хотел поверить, что я — Анита Блейк, прежняя возлюбленная босса. Так что мне пришлось звонить в другое заведение Жан-Клода, в стрип-клуб «Запретный плод», но и там его не было. Я позвонила в «Данс макабр», его последнее приобретение, но уже закрадывалась мысль, не велел ли Жан-Клод просто говорить всем, что его нет, если я позвоню.

Мысль эта меня очень беспокоила. Раньше я тревожилась, что Ричард может послать меня к чертям за столь долгую нерешительность. Но что Жан-Клод не станет ждать — об этом я даже и не думала. И если я настолько не уверена в своих чувствах, то почему у меня сейчас сжалось в груди от чувства потери, ведь это никакого отношения не имело к леопардам и их проблемам? Оно касалось только меня и того факта, что вдруг я ощутила себя очень одинокой. Но оказалось, что он именно в «Данс макабр» и сейчас подойдет к телефону. Только миг у меня был, чтобы расслабиться и перевести дыхание, как послышался его голос, и я как раз пыталась поставить на место метафизические щиты.

Метафизику я терпеть не могу. Биология противоестественного — все же биология, а метафизика — это магия, и мне с ней до сих пор неуютно. Полгода, что я не работаю, я медитировала, училась под руководством очень мудрой женщины-экстрасенса по имени Марианна, изучала ритуальную магию, так что научилась управлять способностями, данными мне от Бога. И потому я могу блокировать метки, связывающие меня с Ричардом и Жан-Клодом. Аура — это как личная защита, личная энергия. Если она в порядке, она охраняет тебя подобно коже, но если в ней дырка, туда проникает инфекция. У меня в ауре было две дыры — для каждого из моих мужчин. Наверное, у них в ауре тоже есть дыра у каждого, и это подвергало нас риску. Я заблокировала свои дыры. Всего только месяца полтора-два назад я столкнулась с мерзкой тварью, метящей в боги — новый даже для меня вид. У него хватило силы сорвать все мои латки, оставив открытые раны в ауре. И только вмешательство местной ведьмы не дало ему слопать меня вместе с этой аурой. А сейчас у меня нет за плечами еще шести месяцев целомудрия, медитации и терпения. Дыры — вот они, и заполнить их могут только Жан-Клод и Ричард. Это и говорила Марианна, а ей я верила, как верю немногим.

Голос Жан-Клода хлестнул бархатом. У меня перехватило дыхание, я могла только ощущать поток его голоса, его присутствие как что-то живое, омывающее мою кожу. Голос всегда был одним из главных козырей Жан-Клода, но это было смешно. Это же по телефону! Как же я смогу видеть его и удержать на месте щиты, не говоря уже о том, чтобы удержать себя в руках?

— Я знаю, что это ты, ma petite.Ты позвонила просто услышать мой голос?

Это было слишком близко к правде.

— Нет-нет.

Я никак не могла собраться с мыслями. Как штангист, который вдруг забыл все отработанные движения. Просто не поднять привычный вес, а пробиться сквозь силу Жан-Клода — это вес немалый.

Я еще ничего не сказала, как он заговорил снова:

— Ma petite,чем я обязан такой чести? Ты соизволила мне позвонить?

Голос его был спокоен, но что-то такое в нем слышалось. Что-то вроде упрека.

Что ж, вперед. Я развернула свои войска и попыталась говорить как разумный человек — это не всегда у меня получается хорошо.

— Я уже полгода не звонила...

— Я в курсе, ma petite.

Снисходительность. Терпеть ее не могу, и потому слегка разозлилась. Злость чуть-чуть прояснила мысли.

— Если ты перестанешь перебивать, я смогу сказать, зачем звоню.

— Сердце мое трепещет в жажде узнать.

Ей-богу, я чуть не бросила трубку. Он всегда был рад потоптаться на костях, но я отчасти понимала, что заслужила такое отношение, и оттого разозлилась сильнее. От собственной неправоты — она меня всегда выводит из себя. Я полгода боялась, и сейчас еще боюсь. Боюсь быть рядом с ним, боюсь того, что я делаю. Черт тебя побери, Анита, возьми себя в руки!

— Язвить — это моя работа, Жан-Клод.

— А какая же тогда моя?

— Я хочу попросить тебя об услуге.

— В самом деле? — Звучало это так, будто он может и отказать.

— Жан-Клод, перестань, пожалуйста. Я прошу помощи. Это нечасто бывает.

— Вот это правда. И чего же ты хочешь, ma petite?Ты знаешь, что тебе достаточно попросить, и я сделаю. Как бы на тебя ни злился.

Я оставила комментарий без внимания, поскольку не знала, что сказать.

— Ты знаешь клуб «Нарцисс в цепях»?

Он помолчал пару секунд:

— Oui.

—Ты можешь рассказать мне, как туда проехать, и встретить меня там?

— А ты знаешь, какого сорта этот клуб?

— Да.

— Точно знаешь?

— Я знаю, что это клуб, где развлекаются со связанными.

— Если ты не слишком изменилась за последние полгода, ma petite,это не то, что тебе нравилось.

— Не мне.

— Твои леопарды опять отбились от рук?

— Вроде этого. — И я рассказала ему, в чем дело.

— Я этого Марко не знаю.

— Я и не предполагала, что ты его знаешь.

— Но предполагала, что я знаю, где клуб?

— Надеялась.

— Я тебя там встречу кое с кем из моих. Или ты позволишь только мне скакать тебе на помощь?

Сейчас он говорил с некоторой усмешкой. Все лучше, чем злость — я так думаю.

— Приведи тех, кто тебе нужен.

— Ты доверяешь моему суждению?

— В этом — да.

— Но не во всем, — заключил он негромко.

— Во всем я никому не верю, Жан-Клод.

Он вздохнул:

— Такая молодая и такая... циничная.

— Не циничная, а опытная, Жан-Клод.

— А в чем разница?

— Циничный — ты.

Он засмеялся, и смех этот погладил меня как легкая ладонь.

— Да, — сказал он, — это объясняет разницу.

— Ты мне скажи, наконец, пожалуйста, куда ехать.

«Пожалуйста» я добавила, чтобы ускорить процесс.

— Они там не слишком, я думаю, обидят твоих леопардов. Клуб держат оборотни, и если они учуют слишком много крови, то сами наведут порядок. Одна из причин, по которой «Нарцисс в цепях» — ничья земля, нейтральная пограничная территория для всех групп. Твои леопарды были правы, место действительно безопасное.

— Вряд ли Грегори вопил от чувства повышенной безопасности.

— Действительно, вряд ли, но я знаю владельца. Нарцисс очень рассердится, если кто-то у него в клубе перестарается.

— Нарцисс... не знаю такого имени. То есть помню греческий миф, но здесь никого такого не знаю.

— Я и не думал, что ты знаешь. Он редко выходит из клуба. Но я ему позвоню, и он покараулит для тебя твоих котиков. Спасать их он не станет, но присмотрит, чтобы их больше не обижали.

— Ты в этом на него полагаешься?

— Oui.

У Жан-Клода есть недостатки, но если он на кого-то полагается, то ошибается редко.

— О'кей. Да, и спасибо.

— Всегда пожалуйста. — Слышно было, как он набрал воздуху, а потом он спросил: — Ты позвонила бы, если бы тебе не нужна была помощь? Позвонила бы вообще?

Этого вопроса я ждала с ужасом — и от Жан-Клода, и от Ричарда. Но ответ у меня уже был.

— Я отвечу на твой вопрос, как смогу, но — интуиция мне подсказывает — ответ будет долгим. Давай сначала я удостоверюсь, что мои ребята в порядке, а потом начнем выяснять наши отношения.

— Отношения? Так это называется? — Голос его стал очень сух.

— Жан-Клод!

— Нет-нет, ma petite.Я сейчас позвоню Нарциссу и спасу твоих котов, но только если ты обещаешь: когда я перезвоню, мы закончим этот разговор.

— Обещаю.

— Слово?

— Да.

— Отлично, ma petite,до продолжения.

Он повесил трубку.

Я тоже повесила трубку и осталась стоять. Будет ли трусостью позвонить сейчас кому-нибудь, кому угодно, лишь бы телефон был занят и не надо было продолжать разговор? Да, это было бы трусливо, но очень соблазнительно. Я терпеть не могу разговоров о своей личной жизни, особенно с теми, кто в ней интимно завязан.

У меня хватило времени только сменить юбку, когда телефон зазвонил снова. Я вскочила и взяла трубку, ощущая, как в горле бьется пульс. Мне действительно было страшно.

— Да.

— Нарцисс присмотрит, чтобы твоих котов не обидели. Так на чем мы остановились? — Он секунду помолчал. — Ах да. Так позвонила бы ты, если бы тебе не нужна была моя помощь?

— Женщина, у которой я училась...

— Марианна.

— Да, Марианна. В общем, она говорит, что я не могу закрывать дыры в ауре бесконечно. Что единственная моя защита от потусторонней жути — заполнить эти дыры тем, для чего они предназначены.

Молчание в трубке. Такое долгое, что я спросила:

— Жан-Клод, ты слушаешь?

— Я слушаю.

— Что-то у тебя голос не очень радостный.

— Анита, ты вполне понимаешь, что говоришь?

Когда он начинает называть меня настоящим именем, добра не жди.

— Думаю, что да.

— Ma petite, яхочу, чтобы тут у нас была полнейшая ясность. Я не хочу, чтобы ты потом пришла ко мне с плачем насчет того, что не знала, насколько тесно это нас свяжет. Если ты позволишь нам с Ричардом действительно заполнить эти отметки на твоем... теле, мы соединим ауры. Энергию. Магию.

— Мы такое уже делали, Жан-Клод.

— Частично, ma petite,но это побочные эффекты меток. А это будет осознанное, намеренное соединение. И если его установить, я не думаю, что мы смогли бы его разорвать без огромного вреда для каждого из нас.

Пришла моя очередь вздохнуть.

— Много ли вампиров бросало тебе вызов за то время, что я ушла в медитацию?

— Было несколько, — ответил он осторожным голосом.

— Ручаюсь, что больше, потому что они ощущали: твоя защита не полна. И у тебя были трудности их поставить на место, не убивая. Так?

— Скажем, так: я рад, что за этот год не было ни одного серьезного претендента.

— Ты бы проиграл без моей и Ричарда поддержки, а защитить себя без нас, без прикосновения к нам, ты бы тоже не смог. Это получается, когда я с тобой в одном городе. Прикосновение, соединение помогает нам черпать силу друг друга. И это порождает новую проблему.

— Oui.

— Я не знала этого, Жан-Клод. Не уверена, что это повлияло бы на мое решение, но я не знала. Боже мой, Ричард, наверное, в отчаянии — он, в отличие от нас, не любит убивать. Он только притворяется, что готов убить, и это притворство только и не дает вервольфам разорвать друг друга в клочья, а с этими двумя дырами в защите...

Я не договорила, но навсегда запомнила тот холодный ужас, который ощутила, когда поняла, какой опасности подвергла всех нас.

— У Ричарда свои трудности, ma petite.Но у нас только по одной трещинке в броне, которые можешь залечить лишь ты. Ему пришлось слить свою энергию с моей. Как ты сказала, блеф для него — очень важная вещь.

— Я не знала, и мне очень жаль. У меня была одна мысль: как мне страшно, что вы меня раздавите. Марианна сказала мне правду, когда решила, что я готова ее услышать.

— И ты уже перестала страшиться нас, ma petite!

Голос звучал так осторожно, будто он нес чашу, до краев полную очень горячей жидкости, по очень крутой и узкой лестнице.

Я помотала головой, потом поняла, что он не видит, и сказала:

— Я не слишком-то смелая. Мне очень страшно. Страшно, что, если я это сделаю, обратно пути не будет, что я, быть может, морочу себе голову насчет выбора. Может, выбора нет, и давно уже нет. Но как бы мы ни решили постельный вопрос, я не могу допустить, чтобы мы все и дальше ходили с зияющими метафизическими ранами. Слишком многие увидят эту слабость и постараются ее использовать.

— Как эта тварь в Нью-Мексико, — сказал он таким осторожным голосом, какого я еще не слышала.

— Ага.

— Ты хочешь сказать, что сегодня ты согласна, чтобы мы все объединили метки, чтобы закрыть эти, как ты образно выразилась, раны?

— Если это не поставит под удар моих леопардов. И надо это сделать поскорее. Обидно будет, если мы примем великое решение, а кого-то из нас убьют, пока мы будем раскачиваться его выполнять.

Я услышала его вздох — вздох громадного облегчения.

— Ты представить себе не можешь, как долго я ждал, чтобы ты поняла.

— Ты мог мне сказать.

— Ты бы мне не поверила. Ты бы решила, что это хитрый прием подманить тебя поближе.

— Ты прав, я бы не поверила.

— Ричард тоже встретит нас в клубе?

Я секунду помолчала.

— Нет, я не буду ему звонить.

— А почему? Это проблема скорее оборотневая, чем вампирская.

— Ты сам знаешь почему.

— Ты боишься, что он слишком щепетилен и не сделает того, что надо, для спасения твоих леопардов.

— Да.

— Может быть, — согласился Жан-Клод.

— Ты хочешь мне сказать, чтобы я его позвала?

— Зачем я буду тебя просить звать моего главного соперника за твою нежность на этот маленький tete-a-tete? Это было бы глупо. Меня можно назвать по-разному, но вряд ли глупцом.

Что верно, то верно.

— Ладно, скажи мне, как проехать, и я встречаюсь с гобой в этом клубе.

— Прежде всего, ma petite,во что ты одета?

— Прости?

— Какая на тебе одежда, ma petite?

—Сейчас не до смеха. У нас нет времени...

— Вопрос был не праздный, ma petite.Чем быстрее ты ответишь, тем быстрее мы поедем.

Хотелось мне поспорить, но если Жан-Клод говорит, что имеет что-то в виду, то так оно и есть. Я ответила ему, во что одета.

— Ты меня удивляешь, ma petite.Еще чуть-чуть — и все будет хорошо.

— Что за чуть-чуть?

— Я бы предложил добавить к ансамблю сапоги. Те, что я тебе покупал, подойдут.

— Жан-Клод, я никуда не пойду на пятидюймовых каблуках. Я в них ногу сломаю.

— Я хотел, чтобы ты надевала эти сапоги только для меня, ma petite.Сейчас я имел в виду другие, с каблуками полегче, которые я тебе купил, когда ты сильно разозлилась на те.

Ах вот как.

— А зачем мне переобуваться?

— Затем, что ты, хотя и нежный цветок, но у тебя глаза полисмена, а потому лучше, если ты будешь в кожаных сапогах, а не в туфлях на каблуках. И еще лучше будет, если ты припомнишь, что пытаешься пройти по клубу как можно быстрее и незаметнее. Никто тебе не поможет искать твоих леопардов, если тебя примут за постороннего, тем более за полисмена.

— Пока что никто не принимал.

— Нет, но тебя принимают за что-то, что пахнет порохом и смертью. Постарайся сегодня выглядеть безобидно, ma petite,пока не придет время стать опасной.

— Я думала, что этот твой друг Нарцисс проведет нас.

— Он не мой друг, и я тебе уже сказал, что этот клуб — нейтральная территория. Нарцисс проследит, чтобы твоих котов не изувечили, но это все. И он не позволит тебе врываться к нему в заведение, как пресловутый слон в посудную лавку. Не позволит он также приводить с собой армию. Сам он предводитель гиен-оборотней, и другой армии у себя в заведении он не допустит. В этих стенах нет ни Ульфрика, ни Принца Города. Преимущества у тебя могут быть только те, что ты возьмешь с собой.

— У меня будет пистолет.

— Он не проведет тебя в верхние комнаты.

— А что проведет?

— Положись на меня, я найду способ.

Это мне совсем не понравилось:

— Почему, когда я прошу тебя о помощи, никогда не бывает так, чтобы можно было прибежать и сразу стрелять?

— А почему, ma petite,когда ты обходишься без меня, почти всегда получается так, что ты вбегаешь и стреляешь во все, что шевелится?

— Поняла.

— Какие приоритеты в нашей сегодняшней работе, ma petite?

Я поняла вопрос.

— Спасти моих леопардов.

— А если они пострадали?

— Тогда отомстить.

— Любой ценой?

— Нет. Главное — их вытащить. Месть — это дополнительная роскошь.

— Хорошо. А если один из них или оба погибли?

— Я не хочу, чтобы кто-то из нас попал в тюрьму. Но если и не сегодня, то придет день, и виновные умрут.

Я слушала свои слова и понимала, что говорю серьезно.

— В тебе нет милосердия, ma petite.

—Ты говоришь так, будто это плохо.

— Нет, я просто констатирую факт.

Я стояла с трубкой в руке, ожидая, что меня шокирует собственное предложение. Но этого не случилось.

— Я не хочу никого убивать, если без этого можно обойтись.

— Это не так, ma petite.

—Ладно. Если они убьют моих ребят, Я хочу, чтобы они заплатили собственной смертью. Но в Нью-Мексике я решила, что не хочу быть социопатом, и стараюсь действовать так, чтобы им не казаться. Так что давай не будет сегодня раздувать счет трупов.

— Как пожелаешь, — ответил он и добавил: — А ты действительно думаешь, что можешь изменить свою природу, просто пожелав ее изменить?

— Ты спрашиваешь, могу ли я перестать быть социопатом, поскольку я уже социопат?

Молчание, потом:

— Да, кажется, именно это я и спрашиваю.

— Не знаю. Но если я не оттащу себя от этого края, Жан-Клод, и поскорее, то возврата не будет.

— Я слышу в твоем голосе страх, ma petite.

— И не ошибаешься.

— А чего ты боишься?

— Боюсь, что, отдавая себя Ричарду и тебе, я потеряю собственную личность. Боюсь, что не отдавая, потеряю кого-то из вас. Боюсь, что нас убьют, потому что я слишком много раздумываю. Боюсь, что я ужесоциопат, и обратной дороги нет. Ронни говорит, что одна из причин, по которой я не могу бросить тебя и зажить с Ричардом, в том, что я не могу бросить любовника, который еще хладнокровнее меня.

— Прости, ma petite.

Я не знала, за что именно он извиняется, но извинения приняла.

— И ты меня тоже. Расскажи, как проехать в клуб, там встретимся.

Он рассказал, и я прочла вслух, что записала. Мы оба повесили трубку. Прощаться не стал никто. Когда-то мы заканчивали разговор словами je t'aime —я люблю тебя. Когда-то, давным-давно.

Глава 4

Клуб находился за рекой на стороне Иллинойса, где расположились большинство сомнительных клубов. Для заведений, где заправляют вампиры, есть давний договор насчет работы в Сент-Луисе, но тем, где командуют люди — а ликантропы по закону считаются людьми, — приходится смываться в Иллинойс, чтобы не путаться в скучных проблемах зонирования. Некоторых из этих проблем нет в книгах, и вообще даже в законах нет. Но удивительно, сколько проблем могут найти чиновники, если не хотят допустить какой-то клуб в свой прекрасный город. Если бы вампиры так не привлекали туристов, эти бюрократы и вампиров сумели бы выжить.

Парковку мне удалось найти только за два квартала до клуба. То есть к заведению надо было идти по району, где женщины в одиночку после темноты предпочитают не появляться. Конечно, у этих женщин нет оружия. Пистолет — не панацея, но от многого помогает. Еще у меня были ножи на икрах, очень высоко, так что рукоятки оказывались рядом с коленями. Так, конечно, не очень удобно, но я не могла придумать, куда их еще спрятать, чтобы легко выхватывались. А так, скорее всего, на коленках синяки останутся. Ну и ладно. Еще у меня есть черный пояс по дзюдо, и я осваиваю кемпо — это такая разновидность карате, где меньше силовых движений и больше с использованием равновесия. В общем, я была максимально готова войти в джунгли большого города.

Конечно, обычно я в таком виде не расхаживаю. Юбка была такой короткой, что, хотя сапоги доходили до середины бедер, между ними и подолом еще оставался добрый дюйм. В дорогу я надела жакет, но оставила его в машине, чтобы не таскаться с ним всю ночь. Мне приходилось бывать в разных клубах, и я знаю, что там всегда жара. Так что сейчас у меня руки покрылись гусиной кожей не от страха, а от сырого, холодного воздуха. Я заставила себя их не потирать и сделать вид, что не испытываю ни холода, ни неудобства. У сапог были каблуки всего два дюйма, и в них достаточно удобно ходить. Не кроссовки мои любимые, конечно, но уж тут ничего не поделаешь. Для обуви от костюма вполне прилично. А если бы я ножи оставила дома, то еще и шикарно.

И еще одну штуку я добавила для защиты. Метафизические щиты бывают разные. Защититься можно почти чем угодно: металлом, камнем, травой, огнем, водой, ветром, землей и так далее... У всех щиты разные, потому что дело это очень индивидуальное — должно соответствовать вашему умонастроению. Если два экстрасенса воспользуются одним и тем же камнем, щиты все равно не будут одинаковые. Некоторые просто визуализуют камень, мысль о нем, ощущение и суть его, и этого им достаточно. При нападении они могут прикрыться мыслью о камне. Другой может представить себе каменную стену, вроде высокого забора вокруг старого дома, и результат будет тот же. Для меня щит должен быть башней. Любой щит — он как пузырь, обволакивающий со всех сторон — точно как круги силы. Я это всегда понимала, когда поднимала мертвых, но для установки щита я его должна видеть у себя в мозгу. Поэтому я воображала каменную стену, сплошную, без окон и щелей, гладкую и темную изнутри, куда только я могу впускать или выпускать. Ставить щит — это для меня всегда будто психотический срыв, когда я излагаю собственный бред. Но это помогает, а когда я этого не делала, всякие твари пытались мне повредить. Только две недели назад Марианна обнаружила, что я на самом деле не понимаю вообще, что такое щит. Я думала, что это просто вопрос силы ауры и насколько ее еще можно укрепить. Она мне объяснила, что я еще жива только потому, что просто сильна невероятно. Но щиты — это нечто внеауры, как стена вокруг замка, дополнительная зашита. А внутренняя защита — это здоровая аура. Надеюсь, к исходу ночи я что-то из этого обрету.

Я завернула за угол и увидела очередь, растянувшуюся до конца квартала. Вот именно этого мне и не хватало. Останавливаться у конца очереди я не стала — пошла дальше, надеясь, что чего-нибудь придумаю для швейцара, когда дойду до дверей. Ждать у меня времени нет.

Но я прошла только полпути, как из очереди вылез кто-то и окликнул меня по имени.

Я не сразу узнала Джейсона. Во-первых, его по-детски мягкие светлые волосы были острижены коротко, как у молодого бизнесмена. Во-вторых, одет он был в серебряную сеточку-рубашку и штаны, вроде бы тоже из серебряной сеточки. Только пах прикрывала тонкая полоска сплошной серебристой ткани. Наряд настолько привлекал внимание, что я даже не сразу сообразила, насколько материя прозрачна. То, что я видела, это было не серебро, а кожа Джейсона сквозь блестящую вуаль. Наряд, не оставлявший никакого простора воображению, завершался серыми сапогами до половины икры.

Мне пришлось заставить себя взглянуть ему в лицо, потому что я все еще трясла головой, ошеломленная его одеждой. Она не казалась удобной, но Джейсон редко жаловался на свой наряд. Он был дрессированным волчонком у Жан-Клода, а иногда и утренним завтраком. Иногда охранником, иногда мальчиком на побегушках. А кого еще Жан-Клод мог поставить ждать на холоде почти голым?

Глаза Джейсона без отвлекающих внимание волос казались больше и как-то синее. Лицо выглядело старше, кости прорисовывались четче, и я подумала, что Джейсон как раз на грани между смазливым и красивым. Когда мы познакомились, ему было девятнадцать. Двадцать два ему больше шли. Но этот наряд — на него можно было только усмехнуться.

Он тоже мне ухмылялся. Кажется, мы оба были рады друг друга видеть. Я ведь, расставшись с Ричардом и Жан-Клодом, рассталась и с их окружением. А Джейсон был членом стаи Ричарда и ручным волком Жан-Клода.

— У тебя вид, как у космонавта из порнофильма. К тебе тут обниматься не лезли?

Он одарил еще более широкой улыбкой:

— Наверное, меня так одели в наказание. Жан-Клод велел мне дождаться тебя и провести внутрь. У меня штамп на ладони, так что нас пропустят.

— Слушай, а не холодно так на улице?

— А чего бы я еще в такой густой толпе стоял? — Он жестом предложил мне взять его под руку. — Позвольте вас проводить, миледи?

Я взяла его под руку левой рукой. Джейсон положил свободную руку поверх моей. Если это будет самый большой его выпендреж за ночь, значит, он действительно повзрослел. Серебристая ткань была на ощупь грубее, чем можно было подумать, и чуть царапала руку.

Когда Джейсон вел меня по ступенькам, мне предстал на обозрение его изящный зад. Материя, покрывавшая пах, сзади превращалась в тонюсенькую полосочку. Рубашка до штанов не доходила, и мелькал голый живот, когда он чуть поворачивался на ходу.

Музыка ударила меня у дверей, как пощечина великана. Будто сквозь стену пробиться. Я не думала, что «Нарцисс в цепях» — танцевальный клуб. Но если не считать чуть более экзотической одежды завсегдатаев с избытком кожаной черноты, все было как во многих других заведениях. Обширный зал, тускло освещенный, темный по углам, слишком тесно набитый народом, дергающимся под слишком громкую музыку.

Моя рука чуть-чуть сжалась на локте Джейсона, потому что я в таких местах всегда немного не в своей тарелке — по крайней мере первые минуты. Мне бы декомпрессионную камеру между внутренним и внешним пространством, чтобы перевести дыхание и адаптироваться. Но эти клубы не пытаются дать тебе привыкнуть — они тебя тут же ошеломляют сенсорной перегрузкой и надеются, что ты выживешь.

Кстати, о сенсорной перегрузке: Жан-Клод стоял у стены недалеко от входа. Длинные черные локоны рассыпались по плечам, спадая почти до пояса. Я даже не помнила у него таких длинных волос. Он стоял, чуть отвернувшись от меня и глядя на танцующих, так что лица его я толком не видела, но зато у меня было время рассмотреть все остальное. Он был одет в черную виниловую рубашку, будто облит ею. Руки у него оставались голыми до плеча и на фоне сияющего винила казались невозможно белыми, будто подсвеченными изнутри. Конечно, это было не так, хотя и могло быть. Жан-Клод никогда не опускался до такого declasse,чтобы демонстрировать подобные возможности в общественном месте. Штаны на нем были из того же блестящего винила, и длинные линии его тела казались будто облитыми кожей. Виниловые сапоги кончались выше колен и блестели так, будто их начистили, подышали и начистили снова. Все в нем было блестящим — темное сияние одежды, белое сияние кожи. Вдруг он резко обернулся, будто ощутив, что я на него глазею.

Увидев его лицо, пусть даже на расстоянии, я ощутила, что мне трудно дышать. Он был красив. Красив захватывающей дух красотой, мужественной красотой, но как-то на грани мужественности и женственности. Не андрогинной, но близкой к тому.

Зато когда он пошел ко мне, движения его были чисто мужскими, хоть и грациозными, будто он двигался под слышную только ему музыку, но походка, покачивание плеч — женщины так не двигаются.

Джейсон потрепал меня по руке. Я вздрогнула и глянула на него.

— Анита, дыши. Не забывай дышать.

Я вспыхнула, потому что именно так действовал на меня Жан-Клод — будто мне четырнадцать лет, а он — мой кумир. Джейсон сильнее стиснул мне руку, будто боялся, что я побегу. Идея неплохая.

Я снова посмотрела и увидела, что Жан-Клод уже совсем рядом. Впервые увидев сине-зеленую зыбь Карибского моря, я заплакала — так это было красиво. Такое же чувство у меня вызывал Жан-Клод — я готова была заплакать от его красоты. Будто тебе предлагают полотно кисти да Винчи, и не на стену, а просто поваляться на нем. Этого не должно быть. Но я стояла, вцепившись в руку Джейсона, и сердце стучало так, что заглушало музыку. Мне было страшно, но не как от ножа в ночи, а как кролику в свете фар. Меня раздирали, парализуя, два инстинкта, как всегда бывало в присутствии Жан-Клода. Мне хотелось одновременно броситься к нему, обнять, обернуться — и бежать с воплем без оглядки, молясь, чтобы он не догнал.

Он стоял передо мной, но не двинулся, чтобы меня коснуться, преодолеть оставшееся расстояние. Будто так же остерегался коснуться меня, как я его. Он меня испугался? Или ощутил мой страх и боялся меня отпугнуть? Мы просто стояли, уставясь друг на друга. Глаза у него были теми же: темно-темно-синими, окруженными богатством пушистых черных ресниц.

Джейсон поцеловал меня в щеку, легко, как целуют сестру. И все равно я вздрогнула.

— Я здесь третий лишний. Вы двое отлично справитесь.

И он испарился, оставив нас с Жан-Клодом глазеть друг на друга.

Я так и не узнала, что бы мы могли сказать друг другу, потому что к нам подошли другие раньше, чем мы могли бы что-то решить. Самый низкорослый был пяти футов семи дюймов роста, и на треугольном лице было больше косметики, чем у меня. Хорошо наложенной косметики, но он не пытался походить на женщину; Очень короткие черные волосы, хотя было видно, что они вились бы, будь подлиннее. Одет он был в черное кружевное платье, приталенное, из-под которого виднелась худощавая, но мускулистая грудь. Юбка развевалась вокруг почти солнцем, а чулки на нем были черные с тонким паутинным узором. На ногах — босоножки на шпильках, ногти на руках и на ногах выкрашены черным лаком. Он был... прекрасен. Но завершало этот наряд чувство исходящей от него силы. Она окружала его, подобно аромату дорогих духов, и я поняла, что он альфа кто-то.

Первым заговорил Жан-Клод:

— Это Нарцисс, владелец этого заведения.

Нарцисс протянул руку. Я на миг смутилась, не зная, надо мне пожать ее или поцеловать. Если бы он пытался сойти за женщину, то надлежащим был бы поцелуй, но он не пытался. Он был одет настолько... разнополово, будто оделся просто как ему хочется. Я пожала руку — пожатие у него было крепким, но не слишком. Он не пытался испытать мою силу, как сделали бы некоторые ликантропы. Очень такой надежный Нарцисс.

Стоящие за ним мужчины нависали над нами — каждый выше шести футов. Один — с широкой мускулистой грудью, почти обнаженной под сложным переплетением кожаной сбруи. Светлые волосы, очень коротко подстриженные по бокам и слепленные в короткие шипы посередине. Глаза светлые, взгляд недружелюбный. Второй — не такой широкий, скорее профессиональный баскетболист, нежели штангист. Но руки под кожаной сбруей бугрились узлами мускулов. Собственная кожа столь же темна, сколь и надетая на него. Им бы обоим еще татуировки, и готовая картина плохих парней из плохого фильма.

— Улисс и Аякс, — представил их Нарцисс. Аякс был блондин, а Улиссом оказался тот самый жгучий брюнет.

— Греческая мифология, очень удобно из нее брать имена, — заметила я.

Нарцисс моргнул на меня большими темными глазами. Либо ему это не показалось смешным, либо ему было все равно. И тут музыка оборвалась. Мы оказались посреди ревущего молчания, и это было потрясение. Нарцисс заговорил так, чтобы слышала я, но не люди вокруг: он знал, что музыка прервется.

— Мне известна ваша репутация, миз Блейк. Я должен взять у вас пистолет.

Я глянула на Жан-Клода.

— Я ему не говорил.

— Бросьте, миз Блейк, я способен учуять пистолет, даже сквозь... — Он потянул носом, склонил голову чуть набок. — Сквозь ваш «Оскар де ла Рента».

— Я сменила масло на другое, которое пахнет меньше, — сказала я.

— Это не масло. Пистолет новый, я чую запах... металла, ну, как пахнет новый автомобиль.

Ах вот как.

— Жан-Клод объяснил вам ситуацию?

Нарцисс кивнул:

— Да, но мы в играх доминантов разных групп не становимся ни на чью сторону. Мы — нейтральная территория, и если хотим ею остаться, то оружия здесь быть не должно. Если вас это успокоит, я скажу, что тем, кто захватил ваших котов, мы тоже не разрешили пронести в клуб оружие.

Тут у меня глаза раскрылись пошире.

— Оборотни почти никогда не носят пистолетов!

— Не носят.

На красивом лице Нарцисса ничего не выражалось. Ни недовольства, ни озабоченности. Для него это был чисто деловой вопрос — как для Марко, судя по голосу в телефоне.

Я обернулась к Жан-Клоду:

— Мне не пройти в клуб с пистолетом?

— Боюсь, что нет, ma petite.

Я вздохнула и обернулась к ждущим — как назвал их Жан-Клод — гиенолакам. Насколько я знаю, раньше я с этим видом не встречалась. Невозможно сказать по человеческому виду, во что они превращаются при полной луне.

— Я отдам, но мне это очень не нравится.

— Это уже не моя проблема, — отозвался Нарцисс.

Я посмотрела ему прямо в глаза и позволила своему лицу принять тот вид, от которого многие вздрагивали: мое чудовище выглянуло наружу. Улисс и Аякс попытались встать перед Нарциссом, но он жестом велел им отойти.

— Миз Блейк будет вести себя прилично. Правда, миз Блейк?

Я кивнула, но заметила:

— Если моим людям придется плохо только потому, что у меня нет пистолета, я могу сделать это и вашей проблемой.

— Ma petite! —поспешно сказал Жан-Клод.

Я тряхнула головой:

— Да знаю я, знаю, они вроде Швейцарии, нейтральные. Лично я думаю, что нейтралитет — это просто способ спасти свою шею за счет чужой.

Нарцисс шагнул ближе; между нами осталось несколько дюймов. Его неотмирная энергия плясала у меня по коже, и, как было в Нью-Мексико с оборотнем другой породы, она вызвала частичку зверя Ричарда, который жил во мне. Сила пробежала ветерком по коже, проглотила разделявшее нас расстояние и смешалась с силой Нарцисса. Это меня поразило. Я не знала, что это может случиться при выставленных щитах. Марианна говорила, что мои способности все связаны с мертвыми и что поэтому я не могу управлять силой Ричарда с той же легкостью, что и силой Жан-Клода. Но мне должно было хватить мощи защитить себя от чужой силы. И меня чуть испугало, что я не смогла.

В Нью-Мексико это были оборотни-ягуары и леопарды. Они меня приняли за ликантропа. Ту же ошибку сделал сейчас и Нарцисс. У него глаза сначала расширились, затем прищурились. Он глянул на Жан-Клода и рассмеялся:

— А все говорят, что ты человек, Анита. — Подняв руку, он погладил воздух над моим лицом, ощупывая клубы энергии. — Я думаю, тебе стоит открыться, пока ничего плохого не случилось.

— Я не говорила, что я человек, Нарцисс. Но я и не оборотень.

Он обтер руку о подол платья, будто пытаясь избавиться от ощущения моей силы.

— Тогда кто же ты?

— Если сегодня дело обернется плохо, ты узнаешь.

Он снова прищурился.

— Если ты не можешь защитить свой народ без пистолетов, то должна оставить должность Нимир-Ра и уступить ее другому.

— На послезавтра у меня интервью с потенциальным Нимир-Раджем.

Вот это его неподдельно удивило.

— Ты знаешь, что у тебя нет силы ими править?

Я кивнула:

— Конечно. Для меня это временно, пока я не найду себе замены. Если бы вы все не держались так каждый за свой вид, я бы давно их сплавила другой группе. Но никто не хочет играть со зверем не своей породы.

— Так у нас заведено, и всегда так было.

Я знала, что «у нас» включает не только гиенолаков, но и оборотней вообще.

— Да, только это противно.

Он снова улыбнулся:

— Не знаю, нравишься ли ты мне, Анита, но ты не такая, как все, а это я ценю. Теперь отдай пистолет, как хорошая девочка, и можешь войти. — Он протянул руку.

Я смотрела на его ладонь. Не хотелось мне отдавать пистолет. Я ведь Ронни правду сказала: силой с ними мне не мериться, и в честной борьбе у меня с ними нет шансов. Пистолет — мой уравнитель. Есть еще два ножа, но это, честно говоря, аварийный вариант.

— Выбирать тебе, ma petite.

—Если это поможет тебе выбрать, — добавил Нарцисс, — то я поставил двух своих личных охранников в комнату к твоим леопардам. И запретил наносить им вред до твоего прибытия. Пока ты не войдешь к ним наверх, ничего не случится с ними такого, чего они сами не хотели бы.

Учитывая склонности Натэниела, это утешало лишь относительно. Если кто-то и поймет проблему, то это тот, кто содержит подобный клуб.

— Натэниел — из тех подстилок, что будет просить больше боли, чем может выдержать. У него нет стопора, нет предохранителя, чтобы себя спасти. Ты понимаешь?

У Нарцисса лишь чуть-чуть расширились глаза.

— Тогда что же он здесь делает без своего господина?

— Я с ним послала одну, которой полагалось его пасти. Но Грегори сказал, что Элизабет сегодня бросила Натэниела.

— Она тоже из твоих леопардов?

Я кивнула.

— Она бросает тебе вызов.

— Знаю. И ее не тревожит, что от этого плохо придется Натэниелу.

Он всмотрелся мне в лицо:

— Я не вижу в тебе гнева.

— Если бы я злилась на все, что делает Элизабет, чтобы меня достать, у меня бы ни на что больше времени не осталось.

На самом деле я просто устала. Устала вытаскивать стаю из неприятностей, устала от Элизабет, которая ради вызова мне плевала на всех остальных, для которых ей полагалось быть доминантом. Наказывать ее я избегала, потому что мне ее не побить, что и надо было бы сделать. Я могла только застрелить ее. И этого я тоже старалась избегать, но она может поставить меня в такое положение, что других вариантов не останется. Пока что я смотрю, какой вред она может нанести. Если кто-то погибнет из-за нее, она отправится следом. И мне очень не нравилось собственное безразличие: убью я ее или нет. Мы знакомы с ней больше года. Не должно быть такого равнодушия, но никуда не денешься — оно есть. Мне она не нравится, и она напрашивается все время, что я ее знаю. Жизнь моя была бы проще, если бы ее не было. Но чтобы кого-то убить, нужна причина посерьезнее. Или нет?

— Позволю себе совет, — произнес Нарцисс. — Все вызовы вожаку, особенно от собственного народа, надо пресекать быстро, иначе трудности будут нарастать.

— Спасибо, впрочем, я это знаю.

— И все же она бросает тебе вызов.

— Я все пытаюсь ее не убивать.

Мы очень спокойно переглянулись, и он чуть кивнул.

— Пистолет, пожалуйста.

Я вздохнула и приподняла блузку, хотя материя была жесткой и пришлось закатить подол, чтобы добраться до рукояти. Вытащив пистолет, я проверила по привычке предохранитель, хотя знала, что он установлен.

Нарцисс взял пистолет. Двое охранников придвинулись, загородив нас от публики. Но вряд ли кто-то сообразил, что происходит.

Нарцисс улыбнулся, когда я опустила блузку, накрыв опустевшую кобуру.

— Честно говоря, если бы я не знал, кто ты и какова твоя репутация, я бы не унюхал пистолет, потому что не искал бы. Твой наряд не наводит на мысль, что под ним может скрываться такого размера оружие.

— Осторожность — мать изобретательности, — ответила я.

Он чуть наклонил голову:

— Теперь добро пожаловать, и насладись прелестями и ужасами моего мира.

С этой несколько загадочной фразой он и его охранники ушли в толпу, унося мой пистолет.

Жан-Клод провел пальцами по моей руке, и от этого легкого движения меня развернуло к нему. Брр, сегодня и без того полно сложностей, чтобы добавлять к ним сексуальное напряжение.

— Твои коты в безопасности, пока мы не войдем к ним наверх. Я предлагаю сначала соединить метки.

— Зачем? — спросила я, и пульс забился у меня в горле.

— Пойдем к нашему столику, и я объясню.

Он пошел через толпу танцующих, больше не прикасаясь ко мне. Я направилась следом, не в силах оторвать глаз от облегающего его сзади винила. Как я любила смотреть на его походку, идет он ко мне или от меня!

Столики были небольшие, и у стен их стояло много. Но танцпол был свободен, чтобы можно было устроить что-то вроде шоу или показа. Сидящие были одеты в кожу с металлической отделкой. Ох, как мне хотелось оказаться где-нибудь в другом месте до начала шоу!

Жан-Клод отвел меня в сторонку перед тем, как подойти к столу, где сидели Джейсон и еще трое совершенно мне незнакомых. Он подошел ко мне так близко, что от дуновения ветерка нас как бы прижало друг к другу. Рот Жан-Клода оказался прямо у моего уха, и он сказал так тихо, что звук был легким дыханием.

— Нам всем будет безопаснее, когда метки соединятся, но есть и другие... выгоды. У меня много малых вампиров, пришедших в последние полгода на мою территорию, ma petite.Без тебя я не решался приводить силы более серьезные, опасаясь, что не удержу их. Как только наши метки объединятся, ты сможешь ощущать всех тех вампиров, что подчинены мне.

Исключение, как всегда — Мастера Вампиров. Они лучше других умеют скрывать, кому принадлежат. И еще: соединение меток позволит моему народу ощутить, кто ты, и понять, что случится, если они перейдут с тобой границы.

Я ответила, еле шевеля губами, тише, чем он, потому что он все равно слышал.

— Тебе пришлось быть очень осторожным?

Он на миг коснулся меня щекой:

— Очень сложная и тонкая хореография.

Я в этот вечер вышла, крепко поставив на место свой метафизический щит. Марианна объяснила мне, что при разорванной ауре остальная защита — невероятно важна. Сегодня я закрылась камнем — полностью гладким камнем без стыков. Ничто не может попасть ни внутрь, ни наружу без моего позволения. Только сила Нарцисса уже танцевала сегодня внутри моих щитов. Я боялась, что прикосновение Жан-Клода разрушит камень, но этого не случилось. Я даже не осознавала щитов, если не сосредоточиться на них. Они оставались на месте, даже когда я спала. Только когда нападают, надо сосредоточиться, если ты умеешь ставить щиты. Я неделю в начале месяца провела в Теннеси с Марианной, отрабатывая только это. Не стала великим мастером, но кое-чему научилась.

Щиты были на месте. Мои эмоции тонули в Жан-Клоде, но душа оставалась при мне, то есть Марианна была права. Мертвых мне было проще удержать за щитом, чем живых. И это придало мне смелости.

Я прижалась лицом к Жан-Клоду, и ничего не произошло. Нет, конечно, ощущение его кожи отдалось во всем теле, но щиты даже не шелохнулись. Меня оставило напряжение, которого я до тех пор даже не осознавала. Мне хотелось, чтобы он обнял меня. Это был не просто секс — иначе я бы уже давно смогла избавиться от Жан-Клода. Он тоже это ощутил, потому что его ладони легли на мои голые руки. Я не возразила, и он погладил меня, от чего я вздохнула счастливо.

И прижалась к нему, обхватив его руками. Я положила голову ему на грудь и слышала, как бьется его сердце. Оно бьется не всегда, но сегодня билось. Мы держали друг друга почти целомудренно, просто потому, что могли снова коснуться друг друга. Работа над метафизикой помогла мне добиться того, чтобы не терять при этом себя. Результат стоил усилий.

Он отодвинулся первым, заглянул мне в лицо.

— Мы можем соединить метки прямо здесь или найти место, более уединенное.

Жан-Клод перестал шептать. Очевидно, ему было безразлично, услышит ли нас кто-нибудь.

— Я еще не поняла, что значит объединение меток.

— Я думал, твоя Марианна тебе объяснила.

— Она сказала, что мы подойдем друг другу как кусочки мозаики, и когда они соединятся, освободится сила. Но еще она сказала, что способ это сделать индивидуален для каждой группы.

— Ты будто цитируешь.

— Так и есть.

Он помрачнел, и даже это легкое движение лица завораживало.

— Я не хочу, чтобы ты была неприятно удивлена, ma petite.Стремлюсь к честности, поскольку ты так высоко ее ценишь. Мне никогда ни с кем не приходилось этого делать, но почти все, что между нами происходит, окрашено сексом, так что, наверное, и здесь тоже он вероятен.

— Я не могу оставить леопардов так надолго, чтобы съездить куда-нибудь в отель, Жан-Клод.

— Им ничего не будет. Пока ты не поднимешься к ним, они вне опасности.

Я покачала головой и отодвинулась.

— Извини, но я отсюда без них не уеду. Если хочешь сделать это потом, я не возражаю, но леопарды — в первую очередь. Они ждут, что я их выручу. Не могу я оставить их на то время, что понадобится на этот метафизический секс, пока они ждут, боятся и истекают где-то кровью.

— Нет, нам медлить нельзя. Я хочу, чтобы мы это проделали до того, как начнется драка. И мне не нравится, что ты без пистолета.

— А соединение меток даст мне больше... способностей?

— Да.

— А тебе? Что ты от него получишь? — Я стояла у стены, более не касаясь Жан-Клода.

— Снова станет сильной моя защита, и я тоже обрету силу. Тебе это известно.

— А какие с этим связаны сюрпризы, о которых мне следует знать?

— Как я уже сказал, я никогда ни с кем этого не делал, и даже не видел, как это делается. Для меня это столь же непредвиденно, как для тебя.

Глядя в эти изумительные глаза, я хотела бы ему верить.

— Я вижу в твоих глазах недоверие, ma petite.Но это не мне ты не веришь, а своей силе. С тобой никогда ничего не бывает, как должно быть, ma petite,потому что твоя сила не похожа ни на какую другую. Ты — магия дикая, неукрощенная. С тобой самые тщательно продуманные планы летят в тартарары.

— Я все это время училась ее контролировать, Жан-Клод.

— Хочется надеяться, что выучилась достаточно.

— Ты меня пугаешь.

Он вздохнул:

— А это мне меньше всего хочется делать.

Я мотнула головой:

— Жан-Клод, послушай, я понимаю: мне все говорят, что с моими ребятами ничего не случилось, но я хочу это видеть лично, а потому давай проделаем, что нужно.

— Это должно быть чем-то особым и мистическим, ma petite.

Яоглядела клуб:

— Тогда нужны другие декорации.

— Согласен, но эти выбирала ты, а не я.

— Зато это ты настаиваешь, чтобы мы это проделали прямо сейчас до начала всех фейерверков.

— Да, верно. — Он вздохнул и протянул мне руку. — Пойдем хотя бы к нашему столу.

Я даже всерьез думала не принять его руку. Забавно, как быстро я перешла от желания броситься ему на шею к желанию от него избавиться. То есть не совсем от него, а от сложностей, которые всегда от него на меня валились. Со всякой мистикой между нами никогда не бывало просто. Он говорил, что тут моя вина, — может, даже был прав. Жан-Клод — вполне стандартный Мастер Вампиров, а Ричард — вполне стандартный Ульфрик. Конечно, они оба на удивление сильны, но ничего такого уж необычного в этой силе нет. Хотя у Жан-Клода одна черточка все же есть: он умеет набирать силу, питаясь сексуальной энергией. В прошлые века его могли бы назвать инкубом. У Мастера Вампиров редко бывает дополнительный источник силы, помимо крови. Так что это производило некоторое впечатление. Те немногие Мастера, которые таким источником обладали, питались страхом и ужасом. В таком варианте я предпочитаю похоть. Здесь хотя бы никому не надо пускать кровь — как правило. А я — я неизвестная сила, о которой говорится лишь в давних легендах про некромантов, которых уже нет на свете. Таких давних легендах, что в их истинность никто уже не верил, пока не появилась я. Горько, но правда.

Пока мы шептались, наш стол опустел, и нас там встретил только Джейсон и еще один мужчина. Он был одет в коричневую кожу, из-под которой виднелись брюки на молнии и безрукавка. Еще у него был капюшон, закрывавший все лицо, кроме глаз, рта и части носа. Вообще-то меня от капюшонов жуть берет, но в чем кто одет — это все же не мое дело. Пока они ко мне не лезут, все в порядке. И только когда обладатель капюшона поглядел на меня, я узнала эти светлые, невозможно светло-синие глаза — ледяные глаза, как у сибирской лайки. У человека я никогда таких глаз не видела.

— Ашер, привет! — сказала я.

Он улыбнулся, и я узнала изгиб его губ. Он носил капюшон не ради сексуальных причуд, а чтобы скрыть шрамы. Где-то лет двести назад некоторые церковные деятели из самых лучших побуждений пытались выжечь из Ашера дьявола. Святой водой. Она действует на плоть вампира как кислота. Когда-то Ашер был красив захватывающей дух красотой, как Жан-Клод, только по-другому. Теперь половина его лица, половина груди и то бедро, которое я когда-то видела, превратились в груду расплавленных шрамов. А все остальное, что я видела, было так же прекрасно, как в день его смерти. Насчет того, что я не видела, мне как-то и не хотелось знать. Через метки Жан-Клода я получала воспоминания о прежнем Ашере. Его тело было гладким совершенством — каждый дюйм. Ашер и его слуга Джулианна вместе с Жан-Клодом составляли menage a troisв течение двадцати лет. Ее сожгли как ведьму, а Жан-Клод смог спасти только Ашера, когда тот уже был изуродован.

Уже двести лет прошло, но оба они все еще оплакивали Джулианну и друг друга. Сейчас Ашер был правой рукой Жан-Клода, но любовниками они не были. Ашер по-прежнему винил Жан-Клода за то, что тот их не спас, а Жан-Клод горячо с ним спорил, хотя глубоко в душе сам себя тоже винил.

Я наклонилась и чмокнула Ашера в кожаную щеку.

— Что с твоими волосами? Только не говори, что ты их отрезал.

Он поднес мою руку к губам и нежно поцеловал:

— Я их заплел в косичку, и они еще длиннее, чем были.

— Не терпится их увидеть, — ответила я. — Спасибо, что пришел.

— Я бы ад перевернул, чтобы тебе помочь.

— Как вы, французы, умеете красиво говорить! — восхитилась я.

Он тихо засмеялся.

— Кажется, скоро начнется представление, — вмешался Джейсон.

Я повернулась посмотреть, как ведут женщину к воздвигнутой на полу конструкции из металла и кожи.

Женщина была одета в халат, и, честное слово, мне не хотелось знать, что под ним.

— Ладно, сделаем, что мы там должны сделать, и пошли выручать леопардов.

— Ты не хочешь посмотреть шоу? — невинно удивился Джейсон. Глаза у него были честные-честные, только улыбка дразнящая.

Я просто скривилась в его сторону, но глаза его глядели мне за спину, и я поняла, что Джейсону не нравится то, что приближается к нам. Обернувшись, я увидела стоящего за нами Аякса. Не замечая меня, он обратился к Жан-Клоду:

— У вас пятнадцать минут, потом начнется представление.

Жан-Клод кивнул:

— Скажи Нарциссу, что я благодарен за извещение.

Аякс чуть наклонил голову, как до того его хозяин, и пошел прочь, лавируя между столами.

— Что это все значит? — спросила я.

— Если мы сотворим что-либо магическое во время чужого выступления, это сочтут за грубость. Я предупредил Нарцисса, что мы вызовем некоторую... силу.

Наверное, по моему виду показалось, что меня охватило подозрение. Так оно и было.

— Ты меня уже достаешь с этими своими магическими штучками плаща и кинжала.

— Ты — некромант, я — Мастер Вампиров этого города. Неужели ты думаешь, что мы можем слить нашу силу так, чтобы это не было заметно всей нежити в этом зале и вокруг? Не знаю, ощутят ли оборотни, но это вполне вероятно, так как мы оба связаны с вервольфом. Все нечеловеческое в этом клубе что-то почувствует — не знаю, что именно и насколько, но почувствует, ma petite.Нарцисс счел бы смертельным оскорблением, если бы мы прервали представление, не предупредив его.

— Не хочу вас торопить, — произнес Ашер, — но вы потратите все время на разговоры, если не займетесь делом.

Жан-Клод посмотрел на него, и взгляд этот был не вполне дружелюбным. Что между ними происходит, раз Жан-Клод так на него смотрит?

Жан-Клод протянул мне руку. Я секунду поколебалась, потом вложила руку в его ладонь, и он отвел меня к стене возле стола.

— Что дальше? — спросила я.

— Теперь ты должна убрать щиты, ma petite,тот сильный барьер, что ты воздвигла между мной и своей аурой.

Я только посмотрела на него пристально:

— Знаешь, не хочется.

— Я бы не просил, если бы это не было необходимо, ma petite.И если бы я даже мог сделать это сам, ни тебе, ни мне такой поступок радости не принес бы. Но нам не слить ауры, если моя не коснется твоей.

Вдруг мне стало страшно — по-настоящему. Не знала я, что будет, если я сниму щиты прямо сейчас. В критические минуты наши ауры сливались, формируя уникальное целое. И мне этого не хотелось. Я помешана на самоконтроле, а все, связанное с Жан-Клодом, отъедало от него куски.

— Не знаю, смогу ли я.

Он вздохнул:

— Тебе решать. Я не буду форсировать, но я боюсь последствий. Действительно боюсь, ma petite.

Марианна меня просветила, и сейчас было действительно поздно праздновать труса. Либо я это сделаю, либо в конце концов кто-то из нас погибнет. Наверное, я. В мою работу входит биться с противоестественными чудовищами — тварями, обладающими достаточной магией, чтобы ощутить дыру в моей защите. До того как я научилась ощущать ауры, или по крайней мере понимать, что я их ощущаю, моя аура была целой. При моих природных способностях этого хватало. Но последнее время мне, кажется, приходится выступать против монстров побольше и позлее. Так что меня в конце ждет поражение. Ладно, с этой мыслью я как-то свыклась бы. Но чтобы заплатили жизнью и Ричард, и Жан-Клод? Нет. Так что я знала все причины, зачем мне это делать, но все же стояла и глазела на Жан-Клода, и сердце у меня билось в самой глотке, и щиты оставались на месте. Сознание понимало, что я должна сделать. Подсознание не было так уверено.

— Когда я опущу щиты, что будет?

— Соприкоснемся, — ответил он.

Я сделала глубокий вдох и полный выдох, как перед забегом. И сбросила щиты. Это было как разбивать каменные стены, как принять их обратно в свою сущность. Башня просто исчезла, и сила Жан-Клода обрушилась на меня со всех сторон. Я не просто ощутила половое влечение к нему в полной силе, я ощутила его сердцебиение в своем сознании. На губах был вкус его кожи. Я знала, что сегодня он сыт, хотя знала это умом и раньше, потому что сердце у него билось. Сейчас я ощутила, что он хорошо напоен чьей-то кровью.

Рука его потянулась ко мне, и я распласталась по стенке. Рука двинулась дальше, и я подалась от нее прочь. Подалась, потому что больше всего в мире мне хотелось, чтобы он до меня дотронулся. Хотелось ощутить его руку на своем голом теле. Сорвать с него винил и смотреть на него, бледного и прекрасного, надо мной. Так ясен был этот образ, что я закрыла глаза, будто это могло помочь.

Я ощущала его перед собой, знала, что он наклоняется ближе. Поднырнув под его руку, я вдруг оказалась возле стола, оставив Жан-Клода у стены. Я продолжала пятиться, а он на меня смотрел. И тут кто-то тронул меня за руку, и я вскрикнула.

Мою руку держал Ашер, глядя на меня своими светлыми глазами. Его я тоже ощущала, ощущала тяжесть его возраста, вторжение его силы в мое сознание. Это было в моих силах, но я поняла сейчас, что отгораживая себя столь тщательно от Жан-Клода, я отгораживалась и от других своих способностей. Щиты — хитрая штука. Наверное, я их и сейчас не до конца понимала.

Жан-Клод отодвинулся от стены, протягивая ко мне изящную руку. Я попятилась, ладонь Ашера соскользнула с моей руки. Голова у меня качалась туда-сюда, туда-сюда.

Жан-Клод медленно шел ко мне. Глаза его манили синевой, зрачки скрывали его собственную силу. Я с внезапной ясностью поняла, что это не его сила вожделения смотрит из его глаз, а моя. Он чувствовал, как напряглось мое тело, увлажнилось, и он шел ко мне. Не ему я не верила — себе.

Шагнув еще назад, я упала, споткнувшись о ступеньку, ведущую к танцполу. Но кто-то подхватил меня, не дав хлопнуться на пол, сильные руки обвили мою талию, прижав меня к голой коже очень мужской груди. Это я могла сказать не глядя. Меня держали без усилий, ноги на весу, и мне были знакомы эти руки, ощущение этой груди, близкий запах этой кожи. Я закинула голову назад и увидела Ричарда.

Глава 5

Я перестала дышать. Оказаться от него в дюйме после всех этих долгих дней — это было слишком. До боли красивое лицо склонилось надо мной, густые волны каштановых волос упали мне на плечи. Губы его нависли над моими, и кажется, я сказала бы «нет», но тут случились одновременно две вещи. Он стиснул меня одной рукой за талию почти до боли. Потом освободившаяся рука взяла меня за подбородок. Сила его рук, их прикосновение сбили меня с толку. Вот только что я на него смотрела, в эти глубокие карие глаза, и вот он уже целует меня.

Не знаю, чего я ждала — невинного поцелуя? Он не был невинным. Ричард целовал меня до синяков, так, что у меня раскрылся рот, и он вполз внутрь, и я ощутила мускулы его рта, челюсти, шеи, как они движутся, когда он меня держит, исследует, овладевает. Я должна была разозлиться, выйти из себя, но нет. Если бы он не зажал меня неподвижно, я бы повернулась у него в руках и прижалась бы к нему передом. Но я могла только ощущать вкус его губ, пытаться выпить его, будто он был лучшим в мире вином, а я умираю от жажды.

Наконец он отодвинулся от меня, и стало видно его лицо. Я смотрела, затаив дыхание, будто глаза мои изголодались по этой безупречной линии скул, по ямочке, смягчавшей это мужественное лицо. Ничего женственного в Ричарде не было. Мужчина во всех смыслах. В электрическом свете медью и золотом, как провода, сверкали локоны его темно-каштановых волос.

Он медленно положил меня на землю с высоты своих почти двух метров. Плечи у него были широкие, грудь колесом, талия тугая и узкая, живот плоский, и тонкая линия черных волос исчезала в черных виниловых штанах. Опять черный винил! Здесь угадывалась тема, но все равно глаза мои пошли ниже. Узкие бедра, а дальше куда не надо бы смотреть и чего не надо замечать, потому что мы среди публики, а сегодня я не собиралась видеть его голым. Кожаные сапоги до колен завершали наряд. А сверху на нем были только кожа, браслеты с металлическими заклепками и такой же ошейник.

Чья-то рука коснулась меня сзади, я дернулась и обернулась, чтобы видеть их обоих, потому что я знала, кто это. Глаза Жан-Клода снова стали обыкновенными.

Я обрела голос:

— Это ты его позвал.

— У нас было соглашение, что тот, кому ты позвонишь первому, свяжется с другим.

— Ты должен был мне сказать.

Жан-Клод положил руки на бедра:

— В этом я своей вины не признаю. Он хотел явиться сюрпризом, вопреки моим желаниям.

Я перевела взгляд на Ричарда:

— Это правда?

— Да.

— Зачем?

— Затем, что при честной игре я бы не получил поцелуя. А видеть тебя сегодня и не дотронуться — эта мысль была мне невыносима.

Не столько от его слов, сколько от выражения глаз и от жара в его лице я вспыхнула.

— Я сегодня играл честно, ma petite,и я же и наказан, а не вознагражден. — Жан-Клод протянул ко мне руку. — Начнем с поцелуя?

Вдруг я сообразила, что мы стоим на танцполе рядом с металлической рамой и ожидающими «актерами». Внимание публики было устремлено на нас, а мне этого не хотелось. Почти все в зале были оборотнями. Я ощущала их энергию как теплый электрический мех, а они ощущали нашу.

Я кивнула. Вдруг мне захотелось уединения, которое предлагал Жан-Клод. Но, переводя взгляд с Жан-Клода на Ричарда и обратно, я не доверяла себе самой остаться наедине с любым из них. Если бы у нас был номер, я не могла бы гарантировать, что секс останется чисто метафизическим. Признать это даже перед собой было неловко. Насколько бы ни было неудобно делать это перед публикой, наедине все-таки хуже. Здесь я знала, что скажу «стоп!», а в другом месте — не уверена. Я сейчас думала не о леопардах, а о том, насколько я голая. Вот черт!

— С поцелуя? Почему бы и нет?

— Можем снять номер, — сказал Ричард, понизив голос.

Я затрясла головой:

— Никаких номеров.

Он протянул руку, но одного взгляда хватило, чтобы он ее убрал.

— Ты нам не доверяешь.

— Или себе, — тихо отозвалась я.

Жан-Клод протянул руку:

— Давай, ma petite,мы задерживаем представление.

Я мгновение смотрела на его руку, потом взяла ее, ожидая, что он притянет меня к себе, но этого не случилось. Он остановился от меня на расстоянии ладони. Я посмотрела на него вопросительно, и он коснулся моего лица, нежными исследующими пальцами, ощупывая все изгибы щеки, будто осторожная бабочка, будто боясь тронуть. Потом он наклонился ко мне, и кончики его пальцев легли мне на кожу, ладони соскользнули, беря мое лицо будто в чашу рук, как хрупкую драгоценность.

Никогда он не был так робок, так сдержан.

Даже когда губы его придвинулись ко мне, я подумала, не затем ли он так нежен, чтобы подчеркнуть по контрасту силовой метод Ричарда. И тут его губы коснулись моих, и все мысли меня покинули. Касание было едва ощутимым, потом он нежно поцеловал меня. Я ответила на поцелуй, так же бережно, как он, руки мои поднялись и накрыли его ладони, держащие мое лицо. Он откинул удивительно длинные волосы за плечо, и щека его заиграла под светом, а волосы перестали мешать поцелую. Я провела пальцами по его скуле, ощупывая контуры лица. Он содрогнулся от этого легкого прикосновения, и у меня из горла вырвался легкий стон. Жан-Клод прижался к моим губам, и я ощутила давление клыков. Открыв рот, я впустила его, провела языком между тонкими остриями. Когда-то я научилась целоваться взасос с вампиром, но это опасное удовольствие, им надо заниматься осторожно, а я растренировалась.

Проведя языком между клыками, я накололась. Боль была быстрой и острой, а Жан-Клод издал грудной звук, и через мгновение я ощутила вкус крови.

Вдруг его руки оказались сзади, прижимая меня к нему. Поцелуй не прекращался, становился неодолимым, будто он пил из моего рта, пытаясь выпить.

Я могла бы отодвинуться раньше, но когда наши тела соприкоснулись, стало поздно. Не было возврата, не было «нет», было только ощущение. Прохладный, леденящий ветер — это его аура коснулась моей. На миг мы сжались воедино, наша энергия билась о нас как бока огромного зверя. Потом границы, удерживавшие наши ауры на месте, поддались. Представьте себе, что вы занимаетесь любовью, и вдруг кожа у вас исчезает, проливая вас прямо на вашего партнера, в него, создавая такую близость, которую даже вообразить себе нельзя, не то что задумать или пожелать.

Я вскрикнула, он отозвался эхом. Я ощутила, как мы падаем на пол, но Ричард нас подхватил, прижал к себе и бережно положил. Сила не прыгнула к нему, и я не знаю отчего.

Жан-Клода оказался на мне сверху, прижимая меня к полу, пах к паху. Он двигал бедрами, раздвигая мне ноги, оборачивая их вокруг скользкого винила. Я хотела, чтобы он оказался внутри, хотела, чтобы он ехал на мне, как ехала на нас наша сила.

Он приподнялся на руках, оторвавшись от меня, но нижняя часть прижалась ко мне сильнее. Сила росла, покалывая кожу, нарастала, нарастала, как сияющее лезвие оргазма, растущее, нависшее, но пока недостижимое.

Ричард навис надо мной, как темная тень на фоне сияния ламп. Я хотела сказать «нет, не надо», но голос пропал. Он поцеловал меня, и сила полыхнула, но он все еще не включился в нее. Он целовал меня в щеку, в подбородок, в шею, ниже, и вдруг я поняла, что он делает. Поцелуями он приближался к дыре над моей чакрой сердца, моим центром энергии. Жан-Клод уже закрыл ту, что была внизу, в паху. Грудь Ричарда простерлась надо мной, гладкая, твердая, так соблазнительно-близкая, и я подняла губы к его коже, и он, целуя меня все ниже, проползал по моему языку. Я пролизала на его теле мокрую полоску. Он погрузил рот мне под топ и коснулся кожи над сердцем, и тут же мой рот нашел сердце у него.

Сила не возросла — она взорвалась. Будто в эпицентре ядерного взрыва, и ударные волны понеслись вокруг, наружу, в зал, а мы в центре сплавлялись в единое. В какой-то ослепительный миг я ощутила в себе их обоих, в себе, сквозь себя, будто они были ветром, чистой силой, проливающейся через меня, через нас. Гудела над нами электрическая теплота Ричарда, прохладная сила Жан-Клода веяла ледяным ветром, а я стала огромной и еще росла, держа в себе тепло живого и холод мертвого. Я была обоими — и ни одним. Мы были всем — и ничем.

Не знаю, то ли я потеряла сознание, то ли перестала ощущать время по какой-то метафизической причине. Помню только, что вдруг лежу на полу, а рядом свалился Ричард, прижав мою руку, и тело его свернулось вокруг моей груди и головы, ноги вытянулись вдоль меня. Жан-Клод свалился сверху, прижимая меня всей длиной своего тела, а голова его покоилась на ноге у Ричарда. Оба они лежали, закрыв глаза, дыша прерывисто, как и я.

Со второй попытки я только смогла сказать:

— Слезьте с меня.

Жан-Клод перекатился набок, даже не открывая глаз. Под его тяжестью ноги Ричарда отодвинулись чуть дальше, и мы с Жан-Клодом оказались в полукруге его тела.

В зале было так тихо, что мне показалось, будто мы остались одни. Будто все бежали в ужасе от наших действий. Но зал грохнул аплодисментами, разразился воем и звериными звуками, для которых я не знаю названий. Шум оглушал, бился в меня волнами, будто у меня обнаружились нервы там, где их никогда не бывало.

Вдруг над нами появился Ашер. Он присел рядом со мной, потрогал пульс на шее.

— Мигни, если слышишь меня, Анита.

Я мигнула.

— Ты можешь говорить?

— Да.

Он кивнул и тронул Жан-Клода, погладив его по щеке. Жан-Клод открыл глаза и улыбнулся — очевидно, Ашеру эта улыбка была понятнее, чем мне, потому что он засмеялся. Очень по-мужски рассмеялся, будто неприличной шутке, которую я не поняла. Мимо меня он подполз к Ричарду и положил его голову себе на колени. Приподняв густые волосы, он всмотрелся. Ричард моргнул, но вроде бы глаза у него не видели.

Ашер наклонился пониже, и я услышала:

— Вы меня слышите, mon ami?

Ричард закашлялся и ответил:

— Да.

— Воп, bоп.

Только с двух попыток я смогла вставить язвительный комментарий, но сделала это:

— А теперь, кто может стоять, поднимите руки.

Никто из нас не шевельнулся. Я будто плыла, тело отяжелело и не хотело двигаться. Или у перегруженного разума не было сил его заставить.

— Не бойся, ma cherie,мы с тобой, — сказал Ашер, и это будто был сигнал. Из толпы вышло несколько человек, я узнала троих. Косички Джемиля до пояса смотрелись очень подходяще на фоне кожаной черной одежды. Он был главным силовиком у Ричарда, Скёффом. Шанг-Да было неловко в черной коже, но этому шестифутовому китайцу было неловко в чем угодно, кроме приличного делового костюма. Он был вторым силовиком стаи, или Хати. Сильвия опустилась на колени рядом со мной. Она смотрелась в виниле великолепно, и короткие каштановые волосы отливали красным в свете ламп. Хотя это было красиво, я знала, что Сильвия консервативна, и этот цвет у нее только временно. Когда она не была заместителем Ричарда по стае, его Фреки, то занималась продажей страховых полисов, а страховые агенты не красят волосы в цвет французского вина.

Она улыбнулась мне, и на ней было больше косметики, чем мне приходилось видеть. Красиво, но совсем не в стиле Сильвии. Впервые я заметила, как она хороша и почти такого же хрупкого сложения, как я. — Я у тебя в долгу, — сказала она. Как-то раз в наш город явились злые вампиры, чтобы проучить Жан-Клода, меня и Ричарда. Они брали заложников, одной из них оказалась Сильвия. Я ее выручила и сдержала слово: все, кто дотронулся до нее, умрут. На самом деле убивала она, но это я добыла их ей для наказания. Несколько косточек она сохранила как сувениры. Сильвия никогда не укоряла меня за излишнюю склонность к насилию. Может, она станет моей следующей лучшей подругой.

Вервольфы заняли позицию вокруг нас, как обученные телохранители. Таких внушительных, как телохранители Нарцисса, среди них не было, но я видела волков в бою, и мышцы — это еще не все. Решает искусность — и определенная беспощадность.

К Ашеру и волкам подошли еще два вампира — я никого из них не узнала. Женщина была азиаткой с блестящими черными волосами, едва доходящими до плеч. Волосы почти того же цвета и блеска, что виниловый костюм, облегающий почти каждый дюйм ее тела. Костюм гарантировал, что не останутся незамеченными высокие тугие груди, тонкая талия, выпуклость крутых бедер. Она недружелюбно глянула на меня темными глазами, потом отвернулась и встала, опустив руки и ожидая. Чего она ждала — не знаю.

Второй был мужчина, ненамного выше женщины, с густыми каштановыми волосами, постриженными очень коротко всюду, кроме одного участка сверху, откуда они падали до середины лба, оставляя открытыми блестящие и прямо глядящие глаза. Он смотрел на меня сверху вниз с улыбкой, и глаза эти были цвета нового пенни, будто к карему примешали чуть-чуть крови.

Он тоже перенес внимание наружу, сложив руки на покрытой черной кожей груди. Они озирали толпу, как положено телохранителям, давая понять, что мы, хотя и лежим, не беспомощны. Что ж, приятно.

Джейсон пробрался сквозь частокол их ног, опустив голову, будто устал не меньше нас. И когда он поднял на меня синие глаза, они почти так же смотрели в разные стороны, как у меня.

Выдав бледную тень своей обычной ухмылки, он спросил:

— Ну как, понравилось?

Мне уже было лучше настолько, что я попыталась сесть, но не смогла.

— Полежи еще чуть-чуть, ma petite, —посоветовал Жан-Клод.

Поскольку выбора у меня не было, я последовала совету. Лежа, я смотрела в далекий темный потолок с рядами светильников. Почти все они были выключены, и в клубе было полутемно. Как если днем закрыть на окнах тяжелые шторы.

Джейсон устроился от меня с другой стороны, положив голову мне на ногу. Еще недавно я бы его согнала, но мне пришлось долго учиться, как обращаться с леопардами-оборотнями. Я стала терпимее вообще ко всем.

— Ты-то чего устал?

Он повернул голову, не снимая ее с моей ноги, поглядел на меня, ухватившись одной рукой за мою икру, будто для равновесия.

— Вы брызжете сексом и магией по всему клубу, а потом ты меня спрашиваешь, отчего я устал? Ну и шутки у тебя.

Я нахмурилась:

— Еще одно такое замечание — и прогоню.

Он потерся головой:

— А смотри, белье у тебя в цвет.

— Пошел вон, Джейсон.

Он соскользнул на пол, не ожидая второго приказа. Никогда он не умеет вовремя остановиться, наш Джейсон. Всегда за ним должно быть последнее слово, последняя шутка, пусть она и лишняя. Я тревожилась, как бы этот пунктик не подвел его когда-нибудь под хорошую трепку. Или того хуже.

Ричард приподнялся на локте, медленно, будто не уверенный, что тело послушается.

— Не могу понять, то ли это было лучше всего, что мы делали, то ли хуже.

— Ощущение — как сочетание похмелья и простуды, — сказала я.

— И все-таки хорошо, — добавил Жан-Клод.

Я наконец села и тут заметила, что оба они подставили мне руку под спину, будто одновременно.

Я оперлась на эти руки, а не велела их убрать. Во-первых, меня трясло. Во-вторых, я не считала физический контакт неприятным. Все это время я пыталась вылепить из леопардов тесную и дружескую компанию, и пришлось мне учиться самой и тесноте, и дружеству. При этом мне пришлось понять, что не всякая рука помощи есть угроза моей независимости. А также, что не всякая физическая близость — западня или ложь.

Ричард сел первый, медленно, держа руку у меня на спине. Потом сел Жан-Клод, не убирая руки. Я ощутила, что они переглянулись. Обычно в этот момент я бы отодвинулась. Мы только что провели фантастический сеанс секса, метафизического или какого еще, и мне полагалось отодвинуться, закрыться. Тем более что все это на публике.

Я не стала отодвигаться. Рука Ричарда осторожно скользнула у меня по спине, по плечам. Рука Жан-Клода сдвинулась ниже, на пояс. Оба они притянули меня в изгиб своих тел, будто они вместе были огромным, теплым виниловым креслом с живым пульсом.

Некоторые говорят, что в тот момент секса, когда вы оба испытываете оргазм, ауры у вас рушатся и вы сливаете вместе свою энергию и самих себя. Во время секса общим становится многое, а далеко не только тело, и это одна из причин, почему надо осторожно выбирать, с кем это делать. И вот сейчас просто сидеть на полу — было что-то вроде этого. Я ощущала, как струится сквозь меня их энергия, как слабый ток, как дальний гул. Со временем, я не сомневалась, она станет бельм шумом, фоном, на который можно не обращать внимания, как мистический щит, о котором перестаешь думать. Но сейчас это было, будто мы всегда будем ходить, двигаться, жить в этом послесиянии соединения, не совсем в собственной коже. Я не стала их отталкивать, потому что не хотела. Да и бессмысленно. Нам теперь, чтобы сломать барьеры, не нужно было прикосновение. Это должно было напугать меня сильнее всего, но я не боялась.

В середину зала вышел Нарцисс, и на него упал слабый свет, разгораясь все ярче.

— Ну, друзья мои, как нам сегодня показали? — Аплодисменты, выкрики и шум. Нарцисс поднял руки, и публика затихла. — Я думаю, это был на сегодня оргазм наших ожиданий. — Взрыв смеха. — И наше представление мы отложим на завтра, потому что не сделать этого — бесчестно по отношению к тем, кто доставил нам столько удовольствия.

Женщина, стоящая еще в центре зала в халате, согласилась:

— Мне с ними не конкурировать.

Нарцисс послал ей воздушный поцелуй:

— Милая Миранда, это не соревнование — просто у каждого из нас свой дар. У некоторых дар более редкий, чем у других.

С этими словами он повернулся к нам. Глаза у него были светлые и странного цвета, и я не сразу сообразила, что это глаза его зверя. Глаза гиены, хотя, честно говоря, я не знаю, на что похожи у гиены глаза. Знаю только, что эти не были человеческими.

Он присел рядом с нами, оглаживая платье автоматическим непривычным жестом — у мужчин я такого не видела. Впрочем, раньше я не видела мужчин в платьях. Наверное, второе — причина, а первое — следствие.

Нарцисс понизил голос:

— Я бы хотел поговорить об этом с вами наедине.

— Конечно, — ответил Жан-Клод, — но сначала у нас есть другое дело.

Нарцисс наклонился ближе и понизил голос так, что нам тоже пришлось придвинуться к нему.

— Поскольку сейчас с ее леопардами два моих охранника, и ничего им потому не грозит, можем поговорить сейчас. Или надо было сказать «с вашими леопардами», ведь теперь то, что принадлежит одному из вас, принадлежит всем? — Он наклонился так, что почти касался одной щекой лица Жан-Клода, а второй — моего.

— Нет, — сказала я, — леопарды мои.

— И в самом деле, — ответил Нарцисс. Он повернул голову на долю дюйма, проведя губами по моим губам. Могло быть случайностью, но я сомневаюсь. — Ты не делишься всем?

Я чуть отодвинула голову, чтобы прервать прикосновение.

— Нет.

— Приятно знать, — шепнул он, подался вперед и прижался ртом к губам Жан-Клода. Я просто застыла, не зная, что делать.

А Жан-Клод знал. Он приложил палец к его груди и толкнул — не мышцами, а силой. Силой меток, силой, которую мы только что объединили. Жан-Клод зачерпнул ее так, будто делал это много раз уже, без усилий, изящно, уверенно.

Нарцисса отбросило от него приливом невидимой силы, которую я ощутила в своем теле.

И я знала, что ее ощутили почти все присутствующие в зале. Нарцисс остался лежать на полу, глядя на Жан-Клода, на всех нас. Лицо его исказилось злобой, но еще больше было в нем голода — голода, которому отказали в удовлетворении.

— Поговорим наедине, — сказал Нарцисс, не допуская возражений.

— Так будет лучше всего, — кивнул Жан-Клод.

Очень многое осталось несказанным в этом коротком обмене репликами. Я ощутила недоумение Ричарда, такое же, как у меня, и лишь потом повернулась к нему. Наши лица оказались так близко, что можно было поцеловаться. По выражению его глаз я видела, что он тоже не очень понимает, что происходит. И он меня тоже понял, потому что не стал пожимать плечами или как-то это подтверждать. Это не было телепатией, хотя постороннему глазу показалось бы именно так. Это была крайняя степень эмпатии, будто я читала по его лицу тончайшие нюансы, перемены настроения, и знала, что они означают.

Я все еще была прижата к полукружиям рук Ричарда и Жан-Клода, и соприкасалась наша кожа — моя спина, грудь и живот Ричарда, рука Жан-Клода. Что-то было в этом невероятно правильное, в этом прикосновении, в этой близости. Я ощутила переход внимания Жан-Клода, еще не повернувшись к нему.

Взгляд этих бездонных глаз содержал миры несказанного, неспрошенного и до дрожи близкого. Впервые он не видел в моих глазах барьеров, не выпускавших слова наружу. Наверное, соединение меток на меня подействовало, но в эту ночь он мог попросить у меня все, что угодно, — да все на свете, — и я не могла бы сказать «нет».

А сказал он только одно:

— Не пойти ли нам обсудить деловые вопросы с Нарциссом?

Голос его был спокоен, как обычно. Только в глазах его читалась тревога и голод такой силы, что для него почти нет слов. Мы слишком долго все ждали, пока я сдамся. И я знала, что эти слова не мои. Скорее это могла быть мысль Жан-Клода, но когда ко мне прижимался Ричард, я не могла сказать точно. Только знала, что это не я.

Еще до слияния меток у меня были такие моменты, когда их мысль вторгалась в мою, задавливала ее. Хуже всего были образы — кошмарное мелькание картин пожирания теплых трупов животных или питья крови из людей, которых я не знала. И это слияние, эта потеря себя — вот что ужасало меня, заставляло бежать к чему-то, что могло сохранить мою целостность, сохранить мою личность. Сегодня это все было просто не важно. Определенно последействие метафизического соединения меток. Но этот эффект никуда не девался от того, что я знала его причину. Опасная сегодня ночь.

— Ma petite,как ты себя чувствуешь? Я — гораздо лучше, заряжен энергией. А тебе все еще нехорошо?

Я покачала головой:

— Нет, отлично.

«Отлично» — слабое слово. Меня тоже зарядило энергией, но были еще и другие слова. Сколько времени уйдет, чтобы вытащить леопардов из очередной ямы? Ночь кончается, скоро придет рассвет, и до того я хотела побыть с ними наедине. Я с радостью, пронзившей все мое тело, поняла, что сегодня — вот оно. Если мы обретем уединение, где нам не помешают, сегодня возможно все.

Ричард и Жан-Клод оба встали плавным движением, с грациозностью вампира и чистой энергией вервольфа. Я смотрела на них снизу вверх, и вдруг захотелось мне заняться другим делом. Я уже не так тревожилась о леопардах, как должна была бы, и это меня беспокоило. Каков бы ни был эффект, он отвлекает меня от более важного. Я сюда пришла спасать леопардов. И сейчас я впервые о них вспомнила.

Пришлось потрясти головой, чтобы избавиться от мыслей о сексе и магии и тяжести всех возможностей в глазах Ричарда. Глаза Жан-Клода были более осторожны, но я научила его быть осторожным в том, что касается меня.

Я протянула руки им обоим. Никогда я не просила, чтобы мне помогли встать, если не была ранена или контужена. Они переглянулись, потом снова, идеально синхронно протянули мне руки, как балетные танцоры, знающие, что будет делать партнер по сцене.

Они ощущали мое желание, но оно всегда присутствовало, и потому ничего им не говорило. Я приняла протянутые руки и позволила себя поднять. Они смотрели оба неуверенно, чуть ли не подозрительно, будто ждали, что сейчас я рванусь с криком прочь, избегая всей этой близости. Я не могла не улыбнуться.

— Если мы до рассвета распихаем всех их по безопасным местам, все будет возможно.

Они еще раз переглянулись. Жан-Клод слегка шевельнулся, будто поощряя Ричарда, чуть качнул головой, будто подсказывая: давай, спроси.Вообще-то, заметь я, что они сговариваются за моей спиной, я бы вскипела. Но не сегодня.

— Ты в том смысле... — начал Ричард, но не закончил.

Я кивнула, и рука Ричарда напряглась. Рука Жан-Клода осталась странно спокойной.

— Ты, конечно, понимаешь, ma petite, —начал он неуверенно, — эта готовность может быть побочным действием соединения меток. Я бы не хотел, чтобы ты потом обвинила нас в коварстве.

— Я это знаю, и мне все равно.

Вообще-то на меня не похоже, но так было. Как если напиться или обкуриться, и понимать, что разницы никакой.

Взглянув на Жан-Клода, я увидела, что он выдохнул воздух — до того задержав дыхание. И Ричард поступил так же. С них будто сняли огромную тяжесть. И я знала, что этим бременем была я. И больше постараюсь не быть никогда.

— Ладно, кончаем с этим делом, пошли добывать леопардов, — сказала я.

Жан-Клод поднес мою руку к губам.

— И прочь отсюда.

— И прочь отсюда, — кивнула я.

Глава 6

Я годами корила Жан-Клода за слишком большую монохроматичность его убранства, но, взглянув на спальню Нарцисса, я поняла, что должна извиниться. Комната была черной — полностью черной.Стены, паркет, драпировка на стене, кровать. Единственный в комнате цвет принадлежал серебряным цепям и серебристым орудиям, свисавшим со стены. Цвет стали скорее подчеркивал черноту, чем рассеивал ее. Цепи свисали с потолка над огромной кроватью — большей, чем двуспальная. Ей бы подошел термин «оргийная». Она была на четырех ножках, и такого темного, тяжелого, огромного дерева я в жизни не видела. На четырех ее столбах болтались еще цепи, укрепленные на стационарных тяжелых кольцах. Если бы я сюда пришла на свидание, я бы повернулась и удрала. Но это не было свидание, и мы все вошли внутрь.

Я считала, что у всех, кто практикует «Д и П», спальни отдельно от «пыточных камер». Рядом, быть может, но не в одном помещении. Нужно ведь место, где можно просто отоспаться. Может быть, Нарцисс просто никогда не устает от своих игр?

Единственный в комнате стул был снабжен привязными ремнями, и потому Нарцисс предложил сидеть на кровати. Не знаю, села бы я или нет, но сначала сел Жан-Клод и вслед за ним Ричард. Жан-Клод раскинулся на черном покрывале со своей обычной грацией, не испытывая ни малейшего дискомфорта. Но Ричард меня удивил. Я ожидала, что ему в этой комнате будет хоть отчасти неуютно, как мне, но это нисколько не было заметно. Тут-то я впервые заметила, что у тяжелых кожаных ремней на его руках и воротнике на шее были металлические крючья, которые можно прицепить к цепям или ремням. Наверное, он их надел, чтобы смешаться с публикой в клубе, как и сапоги. Но... но я чувствовала, что в этой комнате он абсолютно спокоен, и обстановка его никак не волнует. Чего нельзя было сказать обо мне.

Глядя на Ричарда и Жан-Клода, я знала, что решила сегодня ночью спать с ними обоими, как бы это ни было организовано. Но видеть их на кровати посреди всего этого, смотреть, как они ведут себя как дома, — это заставило меня задуматься о своем решении. Может быть, я все это время не очень понимала, на что подписываюсь.

Ашер бродил по комнате, разглядывая приспособления на стене. Его мне не так легко было прочесть, как остальных, но он тоже был нисколько не взволнован и вряд ли изображал спокойствие. Нарцисс вплыл в комнату, сопровождаемый Аяксом. Всех остальных он согласился оставить в коридоре или внизу, если наши волки тоже не войдут. Мне кажется, что для настоящего уединения нужно все-таки вдвое меньше народу.

Ричард протянул мне руку:

— Анита, все в порядке. В этой комнате ничего не причинит тебе вреда, если ты сама не позволишь, а ты вроде не собираешься.

Не совсем то утешительное замечание, которого я ждала, но, наверное, правда. Я решила поверить, что правда — это хорошо, но начала понимать, что на самом деле это не хорошо и не плохо. Правда — это просто правда. Куда проще была жизнь, когда я верила в черно-белые абсолюты.

Я приняла его руку, и он притянул меня на кровать между собой и Жан-Клодом. Нарцисс уже устроил спектакль для Жан-Клода, так что надо было показать, что мы просим меня руками не трогать. Но меня все еще тревожило, что Ричард посадил меня между ними, а не просто рядом с собой. Теплое и пушистое ощущение от слияния меток улетучивалось слишком быстро. С магией иногда так бывает.

На черной кровати между моими мужчинами мне было почему-то неуютно.

— В чем дело, ma petite?Ты как-то вдруг очень сильно напряглась.

Я приподняла брови в ответ:

— Неужели только мне одной не нравится эта комната?

— Жан-Клоду она когда-то очень понравилась, — отозвался Нарцисс.

Я повернулась к гиенолаку, расхаживающему по комнате в колготках.

— То есть?

Ответил Жан-Клод:

— Когда-то я поддался на нежелательные мне авансы, поскольку мне приказали. Но эти времена прошли.

Я посмотрела на него, но он не встретился со мной взглядом. Он смотрел только на Нарцисса, расхаживающего вокруг кровати.

— Не помню я, чтобы тебе не хотелось, — сказал Нарцисс, прислонясь к дальнему столбу кровати.

— Давным-давно мне пришлось научиться превращать необходимость в радость, — ответил Жан-Клод. — К тому же Николаос, бывший Мастер Вампиров Города, послала меня к тебе. Ты ее помнишь, Нарцисс. Ее приказы не отвергались.

Я помню свой ужас от встречи с Николаос. Ее можно было испугаться, и очень не зря.

— Значит, я был неприятной обязанностью? — В голосе Нарцисса прозвучала злость.

Жан-Клод покачал головой:

— Твое тело приятно, Нарцисс. А то, что ты любишь делать со своими любовниками, если они могут это выдержать, это не...

Жан-Клод глядел вниз, будто подыскивал слово, потом поднял глаза на Нарцисса. Я видела, как это подействовало на оборотня — будто его ударил между глаз молот, красивый, очаровательный молот.

— Не — что? — хрипло спросил он.

— Не в моем вкусе, — ответил Жан-Клод. — К тому же, очевидно, я не слишком много доставил тебе удовольствия, потому что ты не сделал того, чего желала моя покойная хозяйка.

Покойной Николаос оказалась благодаря мне. Она хотела меня убить, а повезло мне. Она погибла, а я нет. Мастером Города стал Жан-Клод, чего я не планировала. Насколько все это спланировал Жан-Клод, вопрос до сих пор спорный. Не просто предубежденность с моей стороны, что я доверяю ему меньше, чем Ричарду.

Нарцисс наступил коленом на кровать, не отпуская столб.

— Ты мне очень понравился.

На лице его было очень интимное выражение. Такие разговоры надо бы вести наедине. Но, судя по выражению, с которым Нарцисс глядел на Жан-Клода, это могло бы оказаться не слишком удачной идеей. В Жан-Клоде я ощущала только одно желание: успокоить оскорбленные чувства. Но ручаюсь: если бы я могла заглянуть в душу Нарцисса, то увидела бы там желание совсем другого рода.

— Николаос решила, что я плохо выполнил ее приказ, и наказала меня.

— Я не мог себе позволить стать ее союзником — даже получив тебя в вечное пользование.

Жан-Клод приподнял бровь:

— Что-то я не помню, чтобы это входило в предложение.

— Когда я в первый раза сказал «нет», она это предложение подсластила.

Нарцисс забрался на кровать, оставшись на четвереньках, будто ожидая, что кто-то подойдет сзади.

— И чем же подсластила?

Нарцисс медленно пополз вперед, путаясь коленями в подоле своего платья.

— Предложила мне тебя навсегда, и делать с тобой, что захочу.

Меня с головы до пят пробрала дрожь ужаса. Секунда ушла, чтобы понять: это не мой ужас. Мы с Ричардом вместе повернулись к Жан-Клоду. Его лицо ничего не выражало. Обычная вежливая, приятная, почти скучающая маска. Но мы оба ощущали холодный вопящий ужас у него в мозгу, возникший при мысли, что он мог бы стать постоянным... гостем у Нарцисса.

Этот ужас был связан не только с оборотнем. Образы, воспоминания вспыхнули у меня в голове. Я лежу на животе, прикованная к шершавому дереву, звук размаха плети, ослепительная боль и осознание, что это только первый удар. Отчаяние, последовавшее за этим образом, заставило меня сморгнуть слезы. Припутался еще один образ: я привязана к стене, и рука, разложившаяся до зеленого гноя, гладит мое тело. Поток образов резко прервался, будто кто-то щелкнул выключателем. Но тело, которое ласкала сгнившая рука, было мужским. Воспоминания принадлежали Жан-Клоду, а не мне. Он их на меня проецировал, а когда заметил это, отключил.

Я посмотрела на него, не в силах скрыть ужас. Волосы скрывали мое лицо от Нарцисса, и я была этому рада, потому что не могла бы изобразить равнодушие. Жан-Клод не смотрел на меня; он не отводил глаз от Нарцисса. Я старалась не заплакать, а лицо Жан-Клода не выдавало ничего.

Жан-Клод вспоминал издевательства не только Нарцисса, но и многие, многие другие. Не страдание сквозило в этих воспоминаниях, а отчаяние, безнадежность. Мысль, что я... нет, он, что он не был хозяином своего тела. Он не был проститутом — точнее, никогда не торговал сексом за деньги. Но ради власти, ради каприза кого бы то ни было, кто был в тот момент его Мастером, и ради безопасности он занимался сексом много веков подряд. Я это знала, но считала его соблазнителем. А то, что я только что увидела, к соблазнению отношения никак не имело.

Ричард издал какой-то звук, и я повернулась к нему. Глаза его блестели от непролитых слез, и на лице его застыл тот же оцепенелый ужас, что я ощущала на своем лице. Долгий неподвижный миг мы смотрели друг на друга, потом по его лицу скатилась слеза за секунду до того, как я ощутила теплую дорожку у себя на щеке.

Он протянул мне руку, и я ее взяла. Оба мы повернулись к Жан-Клоду. Он все еще глядел, даже что-то говорил Нарциссу, хотя я ничего не слышала. Оборотень прополз уже через всю кровать на расстояние прикосновения. Но не всех насхотел он коснуться.

— Милый, милый Жан-Клод, я думал, что забыл тебя, но сейчас, когда я увидел тебя там на полу с этими двумя, я не мог не вспомнить.

Он протянул руку к Жан-Клоду, но Ричард перехватил ее.

— Не трогай его. Никогда больше не трогай.

Нарцисс посмотрел на Ричарда, на Жан-Клода и снова на Ричарда.

— Какой ревнивый. Это признак настоящей любви.

Я сидела в первом ряду и потому видела, как напряглись мышцы руки Ричарда, сжимающей хрупкое запястье.

Нарцисс засмеялся, и голос его дрожал, но не от боли.

— Какая сила, какая страсть! Ты не сломаешь мне руку, если я попробую коснуться твоих волос?

Добродушная насмешка звучала в его словах, и я наконец поняла, что это возбуждение. Ричард его трогает, угрожает, делает больно... ему это нравилось.

Я ощутила, что Ричард тоже это понял, но не отпустил его. Вместо этого он дернул Нарцисса на себя. Гиенолак издал удивленный тихий возглас. Не отпуская его запястья, Ричард положил вторую руку ему на горло. Не сдавил, просто положил, огромную и темную на бледной коже Нарцисса.

Телохранитель Аякс шагнул от стены, и Ашер сделал шаг ему навстречу. Дело могло обернуться очень плохо и очень быстро. Обычно это я выхожу из себя и обостряю обстановку, но не Ричард.

Нарцисс скорее почувствовал, чем увидел движение, потому что Ричард отвернул его лицо от комнаты.

— Все в порядке, Аякс, все в порядке. Ричард мне ничего плохого не делает.

Тут Ричард сделал что-то, от чего у Нарцисса захватило дыхание, и он хрипло сказал:

— Ты так сломаешь мне руку. Если это прелюдия, то хорошо, но если нет, мои ребята убьют вас, всех вас.

Слова его были разумными, а интонация — нет. В голосе слышалась боль, но и предвкушение, и как бы Ричард ни ответил, это его возбудит еще сильнее.

Заговорил Жан-Клод:

— Не делай так, чтобы наша судьба зависела от его милости, mon ami.Мы сегодня на его территории, у него в гостях. И мы должны соблюдать обязанности гостей, пока он не злоупотребляет этим.

Я не могла бы точно сказать, в чем заключаются в таком месте обязанности гостя, но могла ручаться, что ломание конечностей в список не входит. Поэтому я тронула Ричарда за плечо, и он вздрогнул. Нарцисс издал протестующий звук, будто Ричард невольно сжал тиски.

— Ричард, Жан-Клод прав.

— Анита советует тебе держать себя в руках, Ричард, а из всех, кого я знал, она меньше всех к этому склонна. — Жан-Клод подался вперед, положил руку на другое плечо Ричарда, и теперь мы оба касались его. — К тому же, mon ami,если ты ему что-нибудь сломаешь, это не исправит ничего, что уже случилось. Ни на одну каплю крови не станет пролито меньше, ни на один фунт мяса. Ни одно унижение не кончится раньше, чем это было. Все в прошлом, а воспоминания не ранят.

Впервые я подумала, что мы с Ричардом, быть может, по-разному восприняли одну и ту же вспышку образов. То, что видела я, было ужасно, но на меня это не так подействовало. Может, дело в том, что он мужчина. Белый англосакс из верхнего среднего класса болезненней воспримет издевательства и изнасилование. Я женщина, я знаю, что такое может со мной случиться. А он, быть может, никогда не думал, что такое может быть с ним.

Ричард заговорил медленно, и его голос опустился до рычания, будто из этого красивого горла готов был вырваться его скрытый зверь.

— Никогда больше его не трогай, Нарцисс, или мы это доведем до конца.

И Ричард медленно и осторожно убрал руки от Нарцисса. Я ожидала, что тот отползет, схватившись за раненую руку, но я его недооценила — или переоценила.

Он действительно схватился за руку, но остался лежать, прислонившись к Ричарду.

— Ты мне связки порвал. Они заживают дольше сломанных костей.

— Знаю, — тихо ответил Ричард, и от заряда ненависти в этом коротком слове я вздрогнула.

— Я могу мыслью передать своим людям приказ оставить леопардов на милость тех, кто их захватил.

Ричард переглянулся с Жан-Клодом. Тот кивнул:

— Нарцисс умеет мысленно контактировать со своими... людьми.

Ричард положил руки на плечи Нарцисса, я думала, чтобы оттолкнуть его, но Нарцисс сказал:

— Вы только что аннулировали свои гарантии безопасности, нанеся мне травму против моей воли.

Ричард застыл, и по его напряженной спине я определила приступ неуверенности.

— О чем он говорит? — спросила я, не зная сама, у кого спрашиваю.

— У Нарцисса небольшая армия гиенолаков в этом здании и по соседству, в качестве охраны.

— Если гиенолаки так сильны, почему о них никто не говорит в том же тоне, что о вервольфах или крысолюдах?

— Потому что Нарцисс предпочитает быть властью позади трона, ma petite.Это значит, что другие оборотни постоянно умасливают его подарками.

— Вроде как Николаос подарила ему тебя?

Он кивнул.

Я поглядела на Ричарда:

— А ты что ему дарил?

Ричард отодвинулся от Нарцисса:

— Ничего.

Нарцисс повернулся на кровати, все еще прижимая руку к груди.

— Это теперь переменится.

— Вряд ли, — ответил Ричард.

— У Маркуса и Райны был со мной договор. Они и крысы требовали, чтобы моих гиен никогда не было больше пятидесяти. Ради этого они пускали в ход подарки, а не угрозы.

— Угроза всегда есть, — сказал Ричард. — Если будет война между вами, крысами и нами, вы проиграете.

Нарцисс пожал плечами:

— Быть может. А ты не думал, что делал я с тех пор, как Маркус погиб и ты взял власть? Я думал, что подарки будут идти по-прежнему, но они прекратились, даже те, на которые я начал рассчитывать. — Он тут посмотрел на меня. — Некоторые из них я ждал от тебя, Нимир-Ра.

Наверное, вид у меня был достаточно недоуменный, потому что Жан-Клод объяснил:

— Твои леопарды.

— Да-да, Габриэль, их альфа, был моим добрым другом.

Поскольку Габриэля убила я, мне не понравился такой поворот беседы.

— Ты хочешь сказать, что Габриэль сдавал тебе своих леопардов?

От улыбки Нарцисса у меня мороз побежал по коже.

— Все они перебывали на моем попечении, кроме Натэниела. — Улыбка погасла. — Я считал, что Натэниела Габриэль держит для себя, но сейчас ты мне сказала, кто такой Натэниел, и я понял. — Стоя на коленях, Нарцисс подался всем телом вперед. — Он боялся, что мы с Натэниелом сможем вместе сделать.

Я проглотила слюну пересохшим ртом.

— Ты отлично скрыл свою реакцию, когда я тебе сказала.

— Я умелый лжец, Анита. Тебе лучше это запомнить. — Он посмотрел на Ричарда: — Сколько уже прошло после смерти Маркуса? Кажется, год с лишним? Когда перестали приходить подарки, я решил, что соглашение аннулировано.

— То есть? — спросил Ричард.

— Гиен сейчас больше четырехсот, кое-кого я набирал за границами штата. И теперь мы вполне можем сравниться с крысолюдами и волками. Вам придется говорить с нами как с равными, а не как с крепостными.

— И чего ты... — начал Ричард.

— Давайте договариваться, — перебил Жан-Клод. Я услышала страх, скрытый за этими спокойными словами, и Ричард тоже услышал. Сексуального садиста не надо спрашивать, чего он хочет. Ответ тебе не понравится.

Нарцисс поглядел на Ричарда.

— А что, теперь волки принадлежат Жан-Клоду? — насмешливо спросил Нарцисс. — Ты поделился троном?

— Ульфрик — я, и это я буду ставить условия, и не кто другой.

Но голос Ричарда был сдержан, он взял себя в руки. Я его никогда таким не видела и не знала, нравится ли мне эта перемена. Он стал поступать как я. Тут я подумала, что я взяла у Ричарда часть его зверя, у Жан-Клода — часть его голода... а что взяли они от меня?

— Ты знаешь, чего я хочу, — сказал Нарцисс.

— Я бы тебе не советовал этого просить, — заметил Жан-Клод.

— Раз я не могу получить тебя, Жан-Клод, то, быть может, если бы я видел, как вы втроем соединяетесь на моей кровати, было бы достаточно, чтобы смыть оскорбление.

Мы с Ричардом сказали «нет» одновременно.

Он поглядел на нас, и что-то в его глазах было неприятное.

— Тогда дайте мне Натэниела.

— Нет, — отказалась я.

— На один вечер.

— Нет.

— На час.

Я покачала головой.

— Другого леопарда?

— Я тебе никого из своего народа не дам.

Он поглядел на Ричарда:

— А ты, Ульфрик, дашь ли мне одного из своих волков?

— Ты сам знаешь ответ, Нарцисс.

— Так что же ты предложишь мне, Ульфрик?

— Назови что-нибудь, что я соглашусь дать.

Нарцисс улыбнулся, и я ощутила Аякса и Ашера, стерегущих друг друга — они ощутили, как растет напряжение.

— Я хочу, чтобы меня включили в совет, который управляет общиной оборотней в этом городе.

— Отлично, — кивнул Ричард. — Мы с Рафаэлем думали, что ты не интересуешься политикой, иначе давно бы пригласили.

— Царь крыс не знает сердца моего, неведомо оно и волкам.

Ричард встал:

— Анита должна пойти забрать своих леопардов.

— Ну нет, Ульфрик, не так все просто.

Ричард нахмурился:

— Ты будешь иметь голос в принятии решений. Это то, чего ты хотел.

— Но я хочу и подарков.

— Между волками и крысами подарков нет. Мы союзники. Если хочешь быть союзником, то подарков тебе не будет, кроме одного: мы придем тебе на помощь, когда будем нужны.

Нарцисс снова покачал головой:

— Мне не нужны союзники — не хочу втягиваться в склоки между животными, которые меня не касаются. Нет, Ульфрик, ты меня не так понял. Я хочу войти в совет, который устанавливает правила. Но я не хочу ни к кому привязываться и втягиваться в войны, которые не я начинаю.

— Так чего же ты просишь?

— Даров.

— То есть взяток?

— Называй как хочешь, — пожал плечами Нарцисс.

Я почувствовала, как напрягся Жан-Клод за миг до того, как Ричард заговорил.

— Mon ami...

—Нет, — перебил Ричард, обернувшись к Жан-Клоду. — Даже если он сможет убить нас всех, в чем я сомневаюсь, мои волки и твои вампиры разнесут этот клуб по кирпичику. Он не пойдет на такой риск. Нарцисс — вожак осторожный, я это помню, видел, как он имел дело с Маркусом. Для него превыше всего — собственный комфорт и безопасность.

— Превыше всего — комфорт и безопасность моего народа. — Нарцисс поглядел на меня. — А ты, Нимир-Ра, ты тоже так в себе уверена? Ты тоже думаешь, что если мои люди убьют твоих котят, то вервольфы и вампиры хоть пальцем шевельнут, чтобы за них отомстить?

— Ты забыл, Нарцисс, что она — моя лупа, моя подруга. Волки будут защищать тех, кого она им велит.

— Ах да. Человек-лупа, человек — королева леопардов. Но ведь на самом деле не человек?

Я посмотрела ему прямо в глаза:

— Я хочу получить своих леопардов. И спасибо за гостеприимство.

Встав на ноги, я подошла к Ричарду.

Нарцисс обернулся к Жан-Клоду, который все так же непринужденно валялся на кровати.

— Они действительно такие дети?

Жан-Клод грациозно пожал плечами:

— Нарцисс, они не такие, как мы. Они все еще верят в добро и зло. И в правила.

— Тогда я им покажу новое правило.

Он не шевельнулся, не встал с кровати, на нем было все то же черное кружевное платье, но вдруг сила вырвалась из него плетями жара. Она ударила в меня как огромная ладонь, чуть не сбив с ног. Ричард протянул руку меня поддержать, и как только он меня коснулся, его зверь прыгнул между нами в порыве жара, отозвавшегося у меня мурашками на коже. Тело Ричарда содрогнулась, я ощутила, как у него — у нас — перехватило дыхание. Неотмирная сила клубилась вокруг, и впервые я поняла, что она движется в обе стороны. Внутри меня было не просто эхо от зверя Ричарда — было что-то большее. Может быть, все было бы по-другому, если бы я не отделилась от них так надолго. Но теперь сила, которая когда-то принадлежала ему, стала моей. Тепло разливалось между нами, как два потока, сливающиеся в реку, кипящую у меня на коже. Такую горячую, что у меня кожа могла бы отвалиться и открыть спрятанного зверя.

— Если она перекинется, то мои люди имеют право вмешаться в драку.

Голос Нарцисса был неожиданностью. Я, наверное, забыла, что он здесь, забыла все, кроме жаркой горячен силы, текущей между мной и Ричардом. Лицо Нарцисса стало удлиняться — будто задвигались палочки под слоем глины.

Ричард провел рукой передо мной, успокаивая силу, бушующую вне меня. На его лице было некоторое удивление.

— Она не перекинется. Даю тебе мое слово.

— Что ж, этого достаточно. Свое слово ты всегда держишь. Пусть я садист и мазохист, но я еще и Обей этого клана. — Голос его перешел в высокое рычание. — Ты оскорбил меня и во мне все, что принадлежит мне.

Из-под пальчиков, уже не рук, а кривых лап показались когти.

Жан-Клод подошел ко мне и Ричарду:

— Отойдем, ma petite,дадим им место для маневра.

Он коснулся моей руки, и обжигающая сила потекла к нему на кожу. Он рухнул на колени, не разжав руки, будто жар ее приварил.

Я опустилась рядом с ним, и он поднял глаза, бездонно-синие, утонувшие в силе, но сила была не его. Он открыл рот, хотел что-то сказать, но не произнес ни звука. Он глядел на меня и, судя по выражению лица, был ошеломлен.

— Что случилось? — спросил Ашер с другого конца комнаты, не отрывая глаз от Аякса.

— Не знаю, — ответила я.

— Кажется, ему больно, — произнес Нарцисс, и я посмотрела на него. Если не считать рук и лица, он сохранял облик человека. По-настоящему сильные альфы владеют частичным превращением.

— Его затопила сила, — сказал Ричард, чуть порыкивающим голосом. Горло его было скрыто кожаной полосой, но я могла бы ручаться, что оно осталось гладким. Голос выходил изо рта, как у пса, без перемен внешности.

— Но он же вампир, — удивился Нарцисс. — Сила волков не должна быть ему близка.

— Волк — его зверь, — пояснил Ричард.

Я посмотрела в лицо Жан-Клода, увидела, как он борется с горячей, обжигающей силой, и поняла, почему это у него не получается. Это была первичная энергия, сила и пульс земли под ногами, ветер, шелестящий в деревьях, сплошная жизнь. А Жан-Клод, хоть ходил, говорил и флиртовал, живым не был.

Ричард присел рядом с нами, и Жан-Клод испустил тихий стон, привалившись ко мне.

— Жан-Клод!

Ричард взял его на руки, у Жан-Клода выгнулась спина, дыхание стало прерывистым.

Нарцисс встал на кровати:

— Что с ним?

— Не знаю, — ответил Ричард.

Я положила руку на шею Жан-Клода. Пульс не просто частил — бился, как птица в клетке. Я попыталась использовать свои способности чувствовать вампира, но ощущала только жар зверя. Ничего не было ни холодного, ни мертвого у нас в руках.

— Положи его на пол, Ричард.

Он повернулся ко мне.

— Положи, я сказала!

Он бережно положил Жан-Клода на пол, не снимая руки с его плеча.

— Отойди от него.

Я сама встала и телом оттолкнула Ричарда от Жан-Клода, лежащего возле кровати.

Тело Нарцисса переменилось, и снова возник элегантный мужчина, которого мы видели внизу. Он соскочил с кровати, не дожидаясь, пока ему скажут, но обошел вокруг, чтобы нас видеть.

Жан-Клод медленно перевалился набок и повел головой, чтобы взглянуть на нас. Облизав губы, он попытался заговорить, но получилось это лишь со второго раза.

— Что ты со мной сделала?

Мы с Ричардом все еще стояли в коконе жара. Его ладони скользнули по моим плечам, и я вздрогнула. Он обнял меня за талию, и чем сильнее соприкасались наши тела, тем сильнее становился жар вокруг, пока сам воздух, как казалось, не задрожал как над летним асфальтом.

— Поделилась с тобой силой Ричарда, — ответила я.

— Нет, — произнес Жан-Клод и медленно сел, тяжело опираясь на руки. — Не просто Ричарда, но твоей, ma petite,твоей. Мы с Ричардом часто делились силой, но ничего такого не было. Ты — мост между двумя мирами.

— Между жизнью и смертью, — сказал Ашер.

Жан-Клод резко глянул на него:

— Exactment.

— Язнаю, что Маркус и Райна умели делиться своей силой, своим зверем, — сказал Нарцисс, — но Анита не вервольф. Не должно быть, чтобы один зверь мог делиться с другим, волк — с леопардом.

— Я не леопард, — сказала я.

— Тот случай, когда дама слишком бурно протестует, — заметил Нарцисс.

— Или оборотень с вампиром, — невинно вставил Ашер, продолжая прежнюю тему.

— Слушай, хоть ты не лезь! — вызверилась я на него.

Он улыбнулся:

— Я знаю, что ты не оборотень на самом деле, но твоя... магия изменилась, когда к ней добавился Ричард. Не знай я точно, я бы сказал, что ты из них.

— Ричард сказал, что волк — это зверь, который подвластен Жан-Клоду, — сказал Нарцисс.

— Это не объясняет того, что мы видим, — возразил Ашер. Он присел возле Жан-Клода, протянул к нему руку.

Жан-Клод перехватил ее, не давая коснуться лица, и Ашер отдернулся.

— Ты горячий! Не просто теплый — горячий!

— Это как прилив сил после кормления, только... только живее. — Жан-Клод глядел на нас, и его глаза все еще тонули в синеве. — Пойдем спасать твоих леопардов, ma petite,и уходим до рассвета. Мне 80 интересно посмотреть, насколько горячей... — он глубоко вдохнул, и я поняла, что он впивает наш запах, — может стать эта сила.

— Очень впечатляющее зрелище, — напомнил о себе Нарцисс, — но я должен получить свой фунт мяса.

— Ты мне начинаешь действовать на нервы, — предупредила я.

Он улыбнулся:

— Что бы ни было, а у меня еще есть право требовать мести за оскорбление.

Я поглядела на Ричарда, и он кивнул. Я вздохнула:

— Ты знаешь, обычно мы попадали в такие передряги из-за меня.

— Это еще не передряга, — успокоил меня Ричард. — Нарцисс играет на публику. Как ты думаешь, почему я не перекинулся?

Он уставился на коротышку. Нарцисс улыбнулся:

— А я-то думал, что ты — лишь мускулистая декорация за спиной Маркуса.

— Нарцисс, ты станешь драться, лишь если у тебя не останется иного выхода, так что хватит играть в игры.

В голосе Ричарда был холод, была твердость, против которой не попрешь и с которой не поспоришь. И снова это было похоже больше на меня, чем на него. Насколько круто пришлось ему и его волкам в эти полгода? Очень немногое может закалить тебя так быстро. Смерть тех, кто тебе близок; служба в полиции; или битва, когда вокруг тебя действительно умирают соратники или противники. В гражданской жизни Ричард — преподаватель естественных наук в старших классах, значит, дело не в полицейской работе. Если бы кто-то из близких умер, мне бы, наверное, сказали. Значит, остается битва. Сколько вызовов было ему брошено? Скольких он убил? Кому пришлось умереть?

Я тряхнула головой, отгоняя эти мысли. С этим разберемся потом.

— Ты не получишь никого из нас. Нарцисс, и никого из наших. Войны из-за отказа ты не начнешь, так что нам остается?

— Я заберу своих людей из комнаты, где твои коты, Анита. Я это сделаю. — Он стоял передо мной, прислонившись спиной к стойке кровати, играя привешенной к ней цепью, и металл позвякивал. — Те... люди, которые их захватили, не очень изобретательны, но у них есть природный талант мучителей.

Он снова смотрел на меня человеческими глазами.

— Чего ты хочешь, Нарцисс? — спросил Ричард.

— Чего-нибудь стоящего, Ричард. Кого-нибудьстоящего.

Заговорил Ашер:

— Ты хочешь только кого-то, над кем можно господствовать, или тебе годится, чтобы господствовали над тобой?

— А что? — оглянулся Нарцисс.

— Ответь ему правдиво, Нарцисс, — посоветовал Жан-Клод. — Может оказаться, что ты не прогадал.

Нарцисс перевел взгляд с одного вампира на другого, потом опять на первого, на Ашера, стоящего в своем коричневом кожаном наряде.

— Предпочитаю доминировать сам, но если попадется нужный партнер, готов дать ему доминировать надо мной.

Ашер подошел к нам, покачивая худощавым, изящным корпусом.

— Я берусь тебя придавить.

— Ты не обязан, — поспешно сказал Жан-Клод.

— Ашер, не надо, — поддержала я.

— Найдем другой способ, — добавил Ричард.

Светлые-светлые, светло-голубые глаза Ашера обратились к нам.

— Я думал, ты обрадуешься, Жан-Клод. Наконец-то я согласился завести себе любовного партнера. Разве не этого ты хотел?

Голос его был ровен, но слышалась в нем острая насмешка с оттенком горечи.

— Я тебе предлагал почти всю свою силу, и ты отказался от всего. Почему он и почему сейчас?

Жан-Клод поднялся на колени, и я протянула ему руку, не совсем уверенная, что поступаю правильно.

Он поглядел неуверенно.

— Если только ты думаешь, что это не опасно, — сказала я.

Он взялся за мою руку, и сила хлынула горячим потоком по моей руке, по его, к плечу, и заполнила его сердце как взрыв. Он закрыл глаза, качнулся на секунду, потом посмотрел на меня.

— В первый раз это было неожиданно.

Он начал вставать, и Ричард подошел к нему с другой стороны, так что мы оба держали его под руки.

— Не знаю, хорошо ли это для тебя, — сказала я.

— Ты меня наполняешь жизнью, ma petite.Ты и Ричард. Как это может быть плохо?

Я не сказала очевидного, но подумала весьма отчетливо. Если можешь наполнить жизнью ходячего мертвеца, надо ли это делать? И если наполнишь, что с этим мертвецом случится? Столько магии, сколько мы творили сейчас, никогда раньше между нас не бывало — или было один раз. К сожалению, нам пришлось убить другой триумвират, состоявший из вампира, вервольфа и некроманта. Они пытались убить нас, но все-таки, быть может, они могли бы ответить на вопросы, на которые никто другой ответа не знает. Вот мы и машем кулаками в темноте, надеясь только не покалечить друг друга.

— Посмотри, Жан-Клод, ты между ними как свеча с двумя фитилями. Ты сожжешь себя, — сказал ему Ашер.

— Это моя забота.

— Верно, а что делаю я — моя забота. Ты спрашиваешь: «Почему он? Почему сейчас?» Во-первых, я тебе нужен. Кто из вас троих захочет это делать? — Ашер миновал Нарцисса, будто его тут и не было, глядя на Жан-Клода, на нас. — Да, я знаю, что ты тоже мог бы его подавить. Ты можешь это сделать, когда захочешь, и превратить необходимость в удовольствие, но он имел тебя под собой, и ничто меньшее его теперь не удовлетворит.

Он стоял настолько близко, что энергия переливалась через него, как прибой горячего океана. Дыхание его превратилось в прерывистый вздох.

— Mon Dieu! —Он отступил от нас, наткнулся на кровать и сел на черное покрывало. Коричневая кожа его одежды не так хорошо сливалась с фоном, как наша. — Столько силы, Жан-Клод, и все равно никто из вас не хочет заплатить за вспышку Ричарда. Эту цену заплачу я.

— Ты знаешь мое правило, Ашер, — сказала я. — Я никогда не попрошу других о том, чего не стану делать сама.

Он посмотрел на меня с любопытством, но лицо его было как непроницаемая маска.

— Ты вызываешься добровольцем?

— Нет. Но и ты не обязан этого делать. Мы найдем другой способ.

— А что если мне хочется? — спросил он.

Я поглядела, на него долгим взглядом и пожала плечами:

— На это я не знаю, что сказать.

— Тебе неловко, что мне может хотеться такое? — Он пристально в меня всматривался.

— Да.

Пристальный взгляд обратился на Жан-Клода.

— И ему тоже неловко. Он думает, что я разрушен и осталось во мне одно только страдание.

— Ты мне когда-то говорил, что все действует. Что ты весь в шрамах, но... дееспособен.

Он моргнул, глядя на меня:

— Говорил? Ну, мужчины не любят признаваться в таких вещах хорошенькой женщине. Или красивому мужчине. — Он глядел на нас, но на самом деле — на одного Жан-Клода. — Я заплачу штраф за вспышку нашего красавца мсье Зеемана, за его демонстрацию силы. Но мальчиком для битья я не буду. И в этот раз — тоже.

«И никогда больше», — повисла в воздухе непроизнесенная фраза. Ашер двести лет был предоставлен милости тех, кто оставил у Жан-Клода воспоминания, мелькнувшие сегодня передо мной и Ричардом. Еще два столетия такой заботы и пытки. Когда Ашер попал к нам, он иногда бывал жесток. Я думала, что мы его от этого вылечили, но теперь, глядя на его лицо, знала, что нет.

— А знаешь, что в этом лучше всего? — спросил Ашер.

Жан-Клод только покачал головой.

— То, что тебе будет больно думать, как я с Нарциссом. И даже после того, как я с ним буду, он тебе не ответит на вопрос, на который тебе отчаянно хочется знать ответ.

Голос Жан-Клода прозвучал спокойно, чуть со скукой, но с обычной культурностью:

— Ты настолько уверен, что он не расскажет?

— Какой ответ? — вмешалась я. — О чем вы говорите?

Вампиры переглянулись.

— Спроси Жан-Клода, — сказал Ашер.

Я посмотрела на Жан-Клода, но он глядел на Ашера. Как-то мы оказались лишними — зрители представления, для зрителей не предназначенного.

— Ты становишься мелочным, Ашер, — заговорил молчавший Ричард.

Глаза вампира повернулись к мужчине с другой стороны от меня, и злость в этих глазах брызнула по зрачкам морозным сиянием. Как слепые глаза.

— Разве я не заслужил права быть мелочным, Ричард?

— Ты просто скажи ему, — качнул головой Ричард.

— Есть трое, кто ему подвластны, для которых я готов был бы раздеться, которым разрешил бы коснуться меня, которым ответил на этот столь важный вопрос.

Он встал одним плавным движением, как бескостная марионетка, которую дернули за нити. Подойдя настолько близко, что сила разлилась вокруг него и дыхание стало прерывистым, он остановился. Сила узнала его, полыхнула сильнее, будто он мог быть у нас третьим, если бы мы допустили это по неосторожности. Может, этой силе нужен был просто вампир, а не именно Жан-Клод? Ричард приглушил исходящую от него часть силы, поставив на место щит, который навел меня на мысль о металле, крепком, сплошном, неповрежденном.

Ашер погладил воздух над рукой Ричарда и вынужден был отступить, потирая ладонь о плечо.

— Сила спадает. — Он встряхнулся, как мокрая собака. — Если ты скажешь «да», его мучения закончатся.

Я хмуро глядела на них, не уверенная, что понимаю разговор до конца, и не зная, хочется ли мне его понимать.

Ашер повернул ко мне взгляд светлых бездонных глаз:

— Или наша правильная Анита. — Но он уже сам качал головой. — Нет-нет, я знаю, что даже спрашивать не надо. Мне было приятно шокировать этой увертюрой нашего такого гетеросексуального Ричарда. Но Аниту слишком легко дразнить. — Он встал перед Жан-Клодом. — Конечно, если бы он настолько сильно хотел знать ответ, мог бы сделать это сам.

Лицо Жан-Клода приняло самое надменное из возможных выражений. Самое скрытное.

— Ты знаешь, почему я не стал.

Ашер снова встал передо мной.

— Он отверг мое ложе, потому что боится, как бы ты его не... забыл это американское слово... выбросила... нет, бросила за то, что он спит с мужчиной. Ты бы бросила?

Мне пришлось проглотить слюну, чтобы ответить:

— Да.

Ашер улыбнулся, но не довольной улыбкой, а так, будто предвидел ответ.

— Так что я доставлю себе удовольствие с Нарциссом, а Жан-Клод так и не будет знать, сделал я это потому, что мне теперь такие вещи нравятся, или потому, что он мне только такую любовь и оставил.

— Я еще не согласился, — сказал Нарцисс. — До того, как я сделаю второй — даже четвертый — выбор, я хочу видеть, что покупаю.

Ашер встал, повернувшись к гиенолаку левой стороной. Отстегнув капюшон, он сдвинул его с головы. Мы стояли достаточно сбоку, чтобы я видела его совершенный профиль. Золотые — действительно золотые — волосы он заплел сзади в косу, и ничего не загораживало вид. Я привыкла смотреть на Ашера сквозь завесу волос. А без них его лицо было как скульптура, такое гладкое и прекрасное, что хотелось его потрогать, погладить его изгибы, покрыть поцелуями. Даже закрыв голову после короткого показа, он был красив. Ничего не изменилось.

— Славно, — сказал Нарцисс. — Очень, очень славно, но у меня много красивых мужчин, и мне стоит только щелкнуть пальцами. Может, не таких красивых...

Ашер повернулся к нему лицом. Слова Нарцисса засохли у него на губах. Правая сторона лица Ашера была похожа на расплавленный воск. Шрамы начинались довольно далеко от середины лица, будто мучители много веков назад хотели, чтобы осталось побольше того, что напомнит прежнее совершенство. Глаза его были обрамлены золотыми ресницами, нос идеален, полные губы манили к поцелуям, но остальное... это все были шрамы.

Я помнила ощущение гладкой кожи Ашера, ощущение этого идеального тела, трущегося об меня. Воспоминания не мои. Я никогда не видела Ашера голым. Никогда не касалась его так. Но Жан-Клод где-то двести лет назад — да. Я не могла смотреть на Ашера непредубежденно, потому что помнила, как любила его, и даже до сих пор немножко люблю. То есть это Жан-Клод до сих пор его немножко любит. Уж сильнее усложнить мою личную жизнь было бы трудно.

Нарцисс прерывисто вздохнул и произнес вдруг охрипшим голосом:

— Ох ты...

Ашер бросил капюшон на кровать и начал расстегивать кожаную рубашку — очень медленно. Я видала его грудь и раньше и знала, что она куда хуже лица. В правой стороне шли глубокие канавы, кожа была твердой на ощупь. Левая сторона, как и лицо, сияла ангельской красотой, которая когда-то, давным-давно, и привлекла к нему вампиров.

Когда молния раскрылась наполовину, обнажив грудь и верх живота, Нарциссу пришлось сесть на кровать, потому что ноги его не держали.

— Мне кажется. Нарцисс, — сказал Жан-Клод, — что после этой ночи ты будешь у нас в долгу.

Голос его был совершенно пуст, лишен выражения. Таким голосом он говорил в минуты величайшей осторожности — или величайшего страдания.

Ашер спросил, тщательно выговаривая слова, что как-то не гармонировало с исполняемым стриптизом:

— Какой уровень боли любит Нарцисс прямо — как это вы говорите — с ходу?

— Грубый, — ответил Жан-Клод. — Он умеет владеть своим желанием не выходить за границы для своего подчиненного, но если он внизу, то грубо, очень грубо. Период разогрева не нужен.

Голос Жан-Клода, был по-прежнему пуст.

Ашер поглядел на Нарцисса:

— Это правда? Ты хочешь начать сразу с... со взрыва?

Одно слово, но сказано было с таким обещанием, что у Нарцисса вспыхнули глаза. Он медленно кивнул:

— Можешь начать сразу с крови, если у тебя хватит духу.

— Для многих нужен долгий период, чтобы это было приятным, — сказал Ашер.

— Не для меня.

Ашер расстегнул наконец молнию и спустил рубашку с плеч, подержал минуту в руках, потом ударил таким быстрым движением, что только воздух взвихрился. Тяжелая металлическая молния хлестнула Нарцисса по лицу раз, два, три, и кровь показалась из уголка рта, глаза обессмыслились.

Я была так всем этим потрясена, что, кажется, забыла дышать — только таращила глаза. Жан-Клод между мной и Ричардом сидел очень неподвижно. Это не была та окончательная неподвижность, на которую способен он, способны все старые мастера, и я поняла почему. Он не мог окунуться в черную тишину смерти под тем прикосновением «жизни», что мы в него накачивали.

Нарцисс кончиком языка попробовал кровь во рту.

— Я законченный лжец, но сделки я всегда выполняю честно.

Вдруг он стал серьезнее, будто легкомысленное заигрывание было всего лишь маской, а под ней — личность, более серьезная и думающая. Когда он поднял глаза, то я поняла, что эта личность опасная. Заигрывание тоже было взаправду, но частично оно еще было камуфляжем, чтобы каждый недооценивал Нарцисса. Глядя в эти глаза, я поняла, что недооценивать Нарцисса — это плохо, очень плохо.

Посерьезневшие глаза обернулись к Ашеру.

— За это я тебе должен услугу, но только одну, а не три.

Ашер поднял руки и распустил волосы сверкающими волнами вокруг лица. Он глядел на коротышку, и я не видела этого взгляда, но Нарцисс сразу стал похож на утопающего.

— Я стою только одной услуги? — спросил Ашер. — Не думаю.

Нарцисс только с третьей попытки сумел ответить:

— Наверное, больше. — Он повернулся к нам, и глаза его остались все теми же — настоящими. — Идите спасайте своих леопардов, чьи бы они там ни были. Но вот что запомните: те, кто там внутри, — они в нашем обществе новички. Наших правил они не знают, а их правила кажутся куда суровее.

— Спасибо за предупреждение, Нарцисс, — ответил Жан-Клод.

— Я боюсь, что вот этому не понравится, если вас там поубивают или покалечат, как бы он на тебя ни злился, Жан-Клод. А я хочу позволить ему привязать меня к этой кровати или к стене и делать все, что ему захочется.

— Все, что захочу? — переспросил Ашер.

Нарцисс глянул на него:

— Нет, не все. Только до тех пор, пока я не скажу петушиное слово.

Что-то в этих последних словах было почти детское, будто он уже предвкушал события и на нас мало обращал внимания.

— Петушиное слово? — спросила я.

Нарцисс посмотрел на меня:

— Если боль становится слишком сильной или если предлагается что-то, чего раб делать не хочет, произносится заранее обговоренное слово. После этого господин должен остановиться.

— Но если ты связан, то ты не заставишь его остановиться.

Глаза Нарцисса смотрели куда-то вне мира, во что-то такое, чего я не понимала и не хотела понимать.

— Это и возможно только из-за доверия — и элемента неуверенности, Анита.

— Ты веришь, что он остановится, когда ты скажешь, но тебе нравится мысль, что он может и не остановиться, а продолжать, — объяснил Ричард.

Я уставилась на него, но успела увидеть кивок Нарцисса.

— Я только одна в этой комнате, кто не знает правила этой игры?

— Не забывай, Анита, — сказал Ричард, — я был девственником, когда попался в лапы Райны. Она была моей первой любовницей, а вкусы у нее были... экзотические.

Нарцисс засмеялся:

— Девственник в руках Райны — это страшная картина. Даже я не дал бы ей над собой работать, потому что это видно в ее глазах.

— Что видно? — спросила я.

— Что она не знает остановки.

Я чуть не оказалась звездой в одной из ее постельных постановок. Спасло меня только то, что я ее убила, так что я здесь была согласна.

— Райне больше нравилось, если ты этого не хочешь, — сказал Ричард. — Она была сексуальной садисткой, а не доминантом. Я далеко не сразу понял, какая между ними огромная разница.

Я вгляделась ему в лицо, но он был в безопасности за щитом, и прочесть его мысли я не могла. У них с Жан-Клодом было больше моего практики в постановке щитов. Но если откровенно, я не хотела знать, что скрывается за этим потерянным лицом. Вдруг до меня дошло, что я получила воспоминания Жан-Клода, но не Ричарда. Я даже не догадалась спросить, почему, но это потом, потом. Сейчас я только хотела оказаться за дверью этой комнаты.

— Пойдем отсюда.

Жан-Клод отодвинулся от нас и стоял без поддержки.

— Да, ночь кончается, а нам еще многое предстоит.

Я не глядела ни на него, ни на Ричарда. Я достаточно твердо пообещала, что, если до рассвета будет далеко, мы займемся сексом. Но теперь, поглядев на голую спину Ашера, увидев глаза Нарцисса, смотревшего на него со смешанным чувством обожания и ужаса, я не была уверена, что мне так уж этого хочется.

Глава 7

Наверху тянулся пустой белый коридор. Поверху обоев шел серебристый бордюр, по стенам — серебристые полосы — богато, но со вкусом. Как коридор какого-нибудь изысканного отеля. Я не знала, то ли это камуфляж, то ли Нарциссу так нравится. После черного техно-панка зала внизу и спальни Нарцисса в стиле маркиза де Сада это было будто выйти из кошмара в сон мирный и спокойный.

А вот мы здесь смотрелись неуместно. Все в черном, с обнаженными участками кожи — слишком большими. Джемиль взбежал по лестнице на цыпочках, его мускулистый торс мелькал в переплетении кожаной черной шнуровки. Штаны облегали узкие бедра как вторая кожа, а я уже поняла, наблюдая, как раздевается Жан-Клод, что такой гладкой линии не получишь, если под штанами надеты трусы. Джемиль повернулся, его косички до пояса закрутились вокруг. Контраст темного — черная кожаная одежда, темно-коричневое тело под ней. В этом коридоре он двигался темной тенью.

Следующим шел Фауст. Это был новый вампир, которого я видела внизу. При лучшем освещении его волосы отливали темно-красным, как будто неправильный оттенок рыжего, но ему это шло.

Кожаные штаны щеголяли большим количеством молний, чем нужно было, чтобы снять их или надеть, а черная рубашка застегивалась на молнию спереди. Она напоминала рубашку Ашера, если не считать цвета. Я не хотела думать, что там сейчас делает Ашер, продавший себя ради нас, и действительно ли он хотел быть с Нарциссом. Мне больше импонировала идея о самопожертвовании.

Я шла в середине, а за мной — две женщины. Сильвия все еще казалась мне на себя не похожей. Черная юбка такая короткая, что всякий, идущий позади, поневоле заметил бы все, что под ней есть. Ноги облекали черные чулки, от чего они казались длинными и стройными, хотя Сильвия выше меня всего на три дюйма. Еще она надела черные туфли на трехдюймовых шпильках, — может, это и создавало иллюзию длинных ног. Кожаный топ показывал очень четкую полоску тела от шеи до тонкой талии, схваченной широким поясом. Груди каким-то волшебным образом оставались по обе стороны от этой линии, будто их держало что-то, кроме лифчика.

Она улыбалась мне, но глаза ее уже выцвели до бледного волчьего цвета. Они не подходили под тщательный макияж и короткие, курчавые каштановые волосы.

Замыкала шествие Менг Дье. Там, где из-под винила проглядывала бледная кожа, она просто светилась. В приподнятом уголке каждого глаза что-то блестело, дополняя бледные тени век и резко наведенные ресницы. Она была меньше меня, уже в кости, с небольшой грудью, тоньше в талии, как изысканная птичка. Но взгляд, который она на меня бросила, подошел бы больше грифу, чем канарейке. Я ей не нравилась, не знаю почему. Но Жан-Клод меня заверил, что свою работу она сделает. У Жан-Клода много недостатков, но если он доверил мою безопасность Менг Дье, значит, она это может. Он никогда не бывает со мной небрежен — в этом смысле.

Фауста все это, кажется, чертовски развлекало. От всего, что он видел, он довольно улыбался. Многие вампиры для сокрытия своих чувств используют маску надменности; этот, кажется, выбрал веселое добродушие. Впрочем, вполне может быть, что он действительно жизнерадостный тип, а я просто старый циник.

А почему со мной не было Жан-Клода и Ричарда? Да потому, что леопарды — мои. Если я возьму с собой других доминантов, это будет сочтено слабостью. Я собираюсь беседовать с другими альфами, чтобы передать им леопардов, но пока я никого не нашла, мне их защищать. Если пойдет слух, что я слаба, леопарды станут добычей всех и каждого. Не только эти чужаки-оборотни, которые пытаются сейчас у меня их отобрать, но и каждый городской оборотень на них полезет. Забавно, до чего они бывают сволочными, эти оборотни, если нет силы, которая их приструнит.

Так что спасти леопардов должна была я — не Ричард, не Жан-Клод, а именно я. Да, но для этого мне надо было остаться в живых, отсюда и группа поддержки. Я упрямая, но не дура. Хотя некоторые из моих знакомых могли бы с этим не согласиться.

На каждой белой двери был серебристый номер. Опять-таки как в очень приличном отеле. Мы искали номер девятый. Из-за дверей не слышалось абсолютно ничего. Только издалека доносился грохот музыки да слышался тихий шорох винила и кожи — это шли мы. Я никогда не думала, что тихие звуки могут быть такими громкими. Может быть, дело было в жутковатой тишине коридора, или я что-то новое обрела от соединения меток. Улучшенный слух — это неплохо, правда? Но столько «даров» вампирских меток оказывались в лучшем случае обоюдоострыми.

Я тряхнула головой, отгоняя мрачные мысли, и со своей четверкой телохранителей зашагала дальше. Я знала, что они ради меня готовы пожертвовать жизнью — это и есть работа телохранителя. Джемиль прошлым летом за меня получил два выстрела из дробовика в грудь. Дробь не была серебряной, так что он выжил, но он-то этого не знал, становясь между мной и дулом. Сильвия мне была обязана жизнью, а женщина ее комплекции никогда не займет второе место в иерархии стаи, если не будет крутой волчицей. Но я не верила до конца, что вампиры пожертвуют ради меня своей жизнью-нежитью. Опыт подсказывал мне, что чем дольше тянется полубессмертная жизнь, тем сильнее цепляется за нее владелец. Так что я рассчитывала на волков и знала, что в случае чего обойдусь без вампиров. И не важно, что Жан-Клод им доверяет, важно, что не доверяю я. Я бы предпочла прихватить с собой побольше вервольфов, но если бы я показалась в окружении только их, это было бы признание, что я не могу обойтись без стаи Ричарда. Это не так или не совсем так. Увидим, насколько плохо дело, когда откроем дверь.

Номер девятый был почти в конце длинного коридора. Когда-то в здании был склад, и верхний этаж просто поделили на длинные коридоры с большими комнатами. Джемиль встал сбоку от двери, Фауст — прямо перед ней. Не слишком умно. Я заняла позицию с другой стороны двери и сказала:

— Фауст, гиенолаки должны были отобрать у этих парней пистолеты.

Вампир посмотрел на меня, приподняв бровь.

— Они могли найти не все оружие.

Он продолжал смотреть. Я вздохнула. Более ста лет «жизни», сила такая, что мог бы уже быть мастером, и все равно любитель.

— Не очень приятно стоять перед дверью, когда с той стороны пальнут из дробовика.

Он моргнул, веселье его частично испарилось, сменившись надменностью, свойственной большинству вампиров.

— Я думаю, Нарцисс не пропустил бы дробовик.

Прислонившись плечом к стене, я улыбнулась:

— Ты знаешь, что такое «коп-киллер»?

Он приподнял обе брови:

— Это тот, кто убивает полицейских?

— Нет, это патрон, созданный для пробивания бронежилета. У копов против него нет защиты. И такие бронебойные пули можно зарядить в обычный пистолет, Фауст. Дробовик я вспомнила для примера, есть еще много чего. И все это вырвет у тебя сердце, почти весь позвоночник или снесет голову, в зависимости от того, куда придется выстрел.

— Да отвали ты от двери, мудак! — велела Менг Дье.

Он повернулся и посмотрел на нее без всякого дружелюбия:

— Ты мне не Мастер.

— И ты мне тоже.

— Дети, не ссорьтесь! — произнесла я. Они оба посмотрели на меня. Отлично. — Фауст, если ты не хочешь, чтобы от тебя была польза, иди вниз.

— А что я такого сделал?

Я посмотрела на Менг Дье, пожала плечами и сказала:

— Отвали от двери, мудак.

У него напряглись плечи, но он грациозно поклонился своей бордовой шевелюрой.

— Как прикажет леди Жан-Клода, так и будет.

И он отступил, встав рядом со мной. Сильвия придвинулась ближе — не совсем между нами, но близко. Мне это понравилось. Помыкать вампирами — занятие иногда рискованное, никогда не знаешь, в какой момент им вожжа под хвост попадет. Ох, как мне не хватало моего пистолета!

— Что теперь? — спросил Джемиль. Он смотрел на вампиров так, будто ему их общество нравилось не больше, чем мне. Все хорошие телохранители — параноики. Входит в профессиональные качества.

— Постучим, я думаю.

Держась подчеркнуто в стороне, вытянув руку не больше, чем было необходимо, я твердо постучала три раза. Если будут стрелять через дверь, вряд ли попадут. Но стрелять никто не стал. На самом деле вообще ничего не случилось. Мы подождали, но терпение в список моих главных достоинств никогда не входило. Я снова начала стучать, но Джемиль остановил меня:

— Можно мне?

Я кивнула.

Он стукнул так, что дверь затряслась. Хорошая, прочная дверь. Если на этот раз она не откроется, это будет явно намеренно.

Дверь открылась, и за ней стоял шатен, мускулистый, как Аякс, но повыше. Нарцисс что, вербует их в гимнастических залах?

— Чего? — хмуро спросил открывший.

— Я Нимир-Ра леопардов. Думаю, вы меня ждете.

— Вовремя, блин, — сказал он и распахнул дверь так, что она хлопнулась об стену, прислонился к ней спиной и скрестил руки на груди. Значит, они не такие мускулистые, как кажется, если их можно было так сложить. Но он на самом деле показал, что за дверью никто не прячется. Приятно знать.

Комната была белой — белый пол, белый потолок, белые стены, — будто вырезана из твердого снега. На стенах висели клинки — ножи, мечи, кинжалы, узкие стилеты и двуручные мечи ростом с человека.

— Милости просим в зал мечей, — произнес охранник. Судя по всему, это были официальные слова, которые ему полагалось говорить.

От дверей никого не было видно. Глубоко вдохнув и медленно выдохнув, я шагнула внутрь. Джемиль держался на шаг за моим плечом, Фауст с другой стороны. Сильвия и Менг Дье замыкали группу.

Какая-то фигура вышла на середину комнаты. Мне показалось, что это человек, но я слегка ошиблась. Размером с человека, почти шести футов ростом, мускулистый, но то, что мне сперва показалось золотистым загаром, было золотистой шерстью, очень короткой и тонкой. Покрывающей все тело. Лицо почти человеческое, хотя с несколько странной костной структурой. Широкое лицо, безгубый рот, почти круглая пасть. Глаза яркие, оранжево-золотистые, с едва заметной примесью голубизны, будто они, как и тело, изменились лишь частично. Будто тело застыло, чуть-чуть не дойдя до человеческого вида. Такого я еще не видела. Бледная кожа пятнами на голой груди и животе. Трудно было сказать, действительно окружавшая лицо борода была бородой или остатками гривы. Чем больше я на него смотрела, тем больше он был похож на льва, и наконец невозможно стало разглядеть человека под звериной оболочкой.

Он улыбнулся — или оскалился.

— Тебе нравится?

— Я никогда не видела таких, как ты, — сказала я мило, спокойно, почти безразлично.

Это ему не понравилось — отсутствие реакции. Улыбка исчезла, полностью превратившись в оскал очень острых и очень белых зубов.

— Добро пожаловать, Нимир-Ра. Я Марко, и мы ждем тебя.

Он повел когтистой человеческой рукой в обе стороны, и я оглянулась, ища, кто это «мы». Это оказались от мелких до среднего размера несколько человек с короткими черными волосами и темной кожей. Вообще-то большинство групп, прайдов, стай, называйте как хотите, этнически смешаны. Но в этих темнокожих мужчинах было что-то похожее, почти родственное. Двое по обе стороны одеты в плащи с капюшонами, капюшоны откинуты на спину, плащи распахнуты. Слева среди темных волос мелькнули светлые. Натэниела я не видела за чернотой, но знала, что он справа.

На белом полу была кровь, собравшаяся лужами во впадинах на бетоне. Сток находился в середине, так что, закончив, можно было окатить пол из шланга. Еще один охранник в дальнем углу, и ему явно не хотелось здесь быть. Три незнакомые мне женщины висели на цепях по обе стороны двери. Две блондинки справа, брюнетка слева. Не леопарды-оборотни — не мои леопарды, во всяком случае.

— Покажите мне моих людей, — сказала я.

— Ты не собираешься нас приветствовать, как это принято? — спросил Марко.

— Ты никому не альфа. Марко. Приведи сюда своего главного льва, и его я буду приветствовать, а тебя не обязана.

Марко чуть поклонился, не отводя взгляда этих странно бронзовых глаз. Такие поклоны приняты в боевых искусствах, когда опасаешься, что противник нанесет удар, если ты отвернешься.

Джемиль шел позади меня, а не впереди, но настолько близко, что мы задевали друг друга плечами. Я ему не стала говорить отойти: он когда-то спас мне жизнь, и я не стану ему мешать работать.

— Тогда приветствуй меня, Нимир-Ра, — прозвучал другой мужской голос. Его владелец вышел из-за плащей слева. Плащи упали, и я увидела Грегори.

Он был повернут лицом к стене, голый, если не считать штанов, спущенных до середины ляжек, и сапог. Ноги широко растянуты в стороны, руки над головой прикованы к стене за запястья. Светлые локоны спадали чуть ниже плеч. Тело у Грегори было худощавое, но мускулистое, зад подтянут. Профессиональный стриптизер должен следить за своей фигурой. На теле не было видно следов, но перед ним кровь заляпала пол, собираясь в лужицы и высыхая. На спине они ничего не резали. У меня судорогой свело желудок, дыхание с трудом вырывалось из горла.

— Грегори! — тихо позвала я.

— У него кляп, — ответил тот же голос. Я смогла оторвать взгляд от Грегори, и вид этого второго мужчины заставил меня замереть.

Он был не львом, а змеей. Голова его была шире моих плеч, порыта оливково-зеленой чешуей с большими черными пятнами. Одна рука была голой и выглядела очень по-человечески, если не считать чешуи и пальцев, которые кончались когтями, делающими честь любому хищнику. Голову он повернул, чтобы смотреть на меня одним большим медно-золотым глазом. Жирная черная полоса тянулась от угла глаза к виску. Движения этого существа чем-то напоминали птичьи.

Прочие фигуры в плащах отступили от стены и сбросили капюшоны, открыв чешую и такие же полосы у металлических глаз и руки с загнутыми когтями.

Мои ребята сгрудились возле меня, по два с каждой стороны.

— Кто ты такой?

— Я Коронус Клана Черной Воды, хотя вряд ли тебе это что-то говорит.

— Марко сказал, что ты новичок в городе. Я Анита Блейк, Нимир-Ра Клана Кровопийц. По какому праву ты захватил моих людей?

Хотелось мне на самом-то деле заорать, но правила есть правила. Может, я не умею покрываться мехом или чешуей, но я способна выполнять правила.

Коронус подошел к стене и остановился рядом с прикованной брюнеткой. Она Чуть пискнула от страха, когда он протянул к ней руку. Сильвия придвинулась чуть ближе к нему, к девушке, будто только ждала повода. Коронус провел пальцем по щеке брюнетки, едва коснувшись, но она закрыла глаза и задрожала.

— Я пришел сюда в поисках лебединок и нашел троих. Они уже связали этого мужчину. Мы думали, что он — их вожак, царь-лебедь, иначе бы мы его не тронули. Когда мы поняли, что ошиблись, игра зашла слишком далеко.

Я глянула на несброшенные плащи. Бесстрастные лица их владельцев ничего не выражали, будто они уже превратились в змей. У одной из фигур я заметила груди. С потолка свисали цепи до самого пола, и на той стороне крови было куда больше.

— Покажите мне Натэниела.

— Ты не хочешь ли сначала посмотреть поближе и лично на своего леопарда-блондина?

Я стала было спрашивать зачем. Мне не понравилось, что они не хотят показывать мне Натэниела.

— Ты хочешь, чтобы я сперва осмотрела Грегори?

Он вроде как задумался, склонив голову набок. Движение, свойственное животному, но не именно змее.

— Да, да. Поближе и лично.

Мне не понравилось слово «лично», но я не стала выяснять.

— Значит, Коронус, ты обращаешься ко мне с просьбой об услуге. Если я ее выполню, я могу требовать услуги от тебя.

Иногда правила бывают полезны. Редко, но бывают.

— Что ты хочешь от меня?

— Чтобы его расковали.

— Мои люди взяли его с легкостью, и я не вижу причин, чтобы тебе отказывать. Подойди, посмотри на него, потрогай, и мы его освободим.

Джемиль держался рядом со мной, пока я шла к Грегори. У меня живот свело узлом. Что они с ним сделали? Я помнила этот вопль в телефоне. Один взгляд Джемиля заставил змеелюдей расчистить нам путь, и они встали как можно дальше по обе стороны от нас. Мне пришлось перешагнуть через цепи на полу и поднырнуть под те, что держали запястья Грегори. Я заглянула в его синие глаза. Во рту его торчала резиновая груша, а завязка была проведена под волосами, чтобы ее не было видно. Глаза его вылезали из орбит от страха. Лицо было не тронуто, и я почти невольно опустила глаза ниже, будто зная, что мне предстоит увидеть. Пах Грегори был красной раной, заживающей, покрытой засохшей кровью. Они ему все оторвали. Будь он человеком, это было бы необратимо. И я не была на сто процентов уверена, что это и сейчас не так. Я на миг закрыла глаза, в комнате стало жарко.

Джемиль выдохнул с присвистом, увидев, что сделали с Грегори, и его энергия обожгла мне кожу, наполняя гневом и ужасом. От сильных эмоций у оборотней энергия брызжет ключом. Я еле-еле сумела прошептать сквозь судорожно стиснутые зубы:

— Это излечимо?

Джемилю пришлось подойти ближе, чтобы рассмотреть рану. Он неохотно до нее дотронулся, и от этого легчайшего прикосновения Грегори изогнулся в приступе боли.

— Думаю, да, если ему дадут в ближайшее время изменить форму.

Я попыталась вытащить кляп изо рта Грегори — и не смогла. Слишком он был тугой. Тогда я оборвала кожаную полоску и выбросила эту дрянь на пол.

Грегори вдохнул, всхлипывая, и сказал:

— Анита, я уже думал, что ты не придешь. — В глазах его блестели непролитые слезы.

Мы были почти одного роста, и я прильнула к нему лбом, взяв его лицо в обе руки. Выдержать зрелище его слез я не могла, но не могла и сама заплакать в присутствии этих гадов.

— К тебе я всегда приду на выручку, Грегори, всегда.

Видя его таким, я говорила всерьез. Нет, надо найти настоящего леопарда-оборотня, чтобы их защищал. Но разве могу я их отдать, как бродячих щенков, какому-нибудь незнакомцу? Ладно, это проблема не самая срочная.

— Освободи его, — велела я.

Джемиль подошел к наручникам — кажется, он знал, как они действуют. Ключ не был нужен — отлично. Грегори обмяк, когда сняли первую цепь, и я его поддержала под мышки. Но когда открылся второй наручник, Грегори рухнул мне на ногу и вскрикнул. Джемиль снял последнюю цепь с лодыжки, и я как можно бережней положила Грегори на пол. Держа его торс у себя на руках, я поглаживала его по волосам, пока вдруг не ощутила какое-то движение с другой стороны.

Джемиль держать обе стороны одновременно не мог. Ножи у меня в сапогах оказались под телом Грегори. Время было рассчитано идеально.

Я перекатилась через тело Грегори, ощутила пронесшийся плащ, и когти полоснули место, где я только что была. Потянувшись за ножом, я уже знала, что не успею — ко мне приближалась когтистая рука. Все стало медленным-медленным, будто изображение в кристалле, когда можно разглядеть все подробности. Казалось, вагон времени у меня, чтобы выхватить нож или уклониться от когтей, но какой-то клочок моего мозга вопил, что времени нет совсем. Я бросилась спиной на пол, ощутила движение воздуха, когда змеечеловек споткнулся, настолько уверенный в своем успехе, что не ожидал от меня ответных действий. Дальше включился инстинкт. Я сделала змею подсечку, и в следующую секунду он уже лежал на спине. В правой руке у меня был нож, но змеечеловек вскочил, будто у него в спине была пружина.

Скорее я ощутила, чем увидела, как пролетело надо мной в воздухе что-то темное и большое, приземлившись за мной. Отвлеклась я всего на долю секунды, но этого хватило. Тот, что был впереди, метнулся вперед так быстро, что мои глаза не успели уследить. Я выставила левое предплечье, принимая на него удар, а правой с ножом ударила сама. Левая онемела как от удара бейсбольной биты. Я могла пырнуть врага в живот, но уголком глаза уловила движение и бросилась боком на пол в ту же секунду, как надо мной пронеслись когти. Тогда я полоснула лезвием по ногам, распоров их вместе с сапогами. Змей вскрикнул и отскочил, хромая.

Второй змей бросился ко мне, выставив когти. Времени подняться с пола или что-нибудь сделать у меня не было. Нож был наготове, левая рука действовала лишь частично, и я видела, как эта тварь пикирует на меня радужным кошмаром. Но мелькнуло что-то черное, ударив ее в бок, и обе фигуры влетели в стену. Это была Менг Дье, и когти рвали ее бледную плоть у меня на глазах.

Больше увидеть у меня не было времени, потому что надо мной навис Коронус, капая кровью с шеи и плеч, в разорванной рубашке. У него за спиной Сильвия боролась с Марко, пытаясь прорваться мимо него к Коронусу. Ее изящные ручки превратились в когтистые лапы, хотя все остальное было человеческим. Сильные оборотни это умеют — превращаться частично.

Джемиль в дальнем углу дрался с двумя змеелюдьми. Грегори покрывался мехом и, пока он не сменит форму окончательно, был беспомощен. У меня не было времени оглядеть другую половину комнаты. Коронус уже был рядом, и я не успевала, поэтому сделала то единственное, что могла придумать. Схватив нож за острие, я метнула в него и не стала ждать и смотреть, попала ли. Я уже летела к ближайшей стене с коллекцией клинков и успела схватиться за какую-то рукоять, когда Коронус располосовал мне спину. С воплем я упала на колени, но правая рука не выпустила меча, и я его выдернула, падая, из настенных скоб. Тут же я повернулась левой стороной к противнику. Он распорол мне левое плечо, но не было больно так, как на спине. Либо рана глубже, либо рука потеряла чувствительность. Этими секундами — когда он меня полосовал — я воспользовалась и ткнула острием меча назад, не глядя, где там Коронус. Будто я его ощущала спиной, будто знала, где он. И почувствовала, как клинок вошел в тело. Я дернула его вверх, вставая, ткнула вперед, назад, внутрь, насквозь изо всех сил. Никогда я такого не делала, но движения были привычными, заученными, и я знала, что заучены они не мной. Не мое тело помнило, как поворачивать меч, как самой повернуться, чтобы сильнее ранить, выдирая внутренние органы вместе с клинком при движении назад, как поднять меч над упавшей на колени фигурой. Хотя это я умела. Головы от тел мне приходилось отрезать годами. Лезвие уже шло вниз в ударе, когда он крикнул:

— Хватит!

Я не остановилась, даже не заколебалась.

Но Джемиль бросился ко мне поверх склоненной головы противника, прижал меня к стене, ухватив рукой за запястье, хоть я и отбивалась.

— Анита! Анита!

Я подняла на него взгляд, будто только сейчас осознавая, кто он и что делает. Я знала, хотя только в теории, что мое тело только что собиралось отсечь змее-человеку голову. Я обмякла, но Джемиль меня не отпустил.

— Скажи что-нибудь, Анита!

— Все в порядке.

— Он сдается. Мы победили. Ты забираешь своих леопардов. — Он перехватил меня за запястье руки, держащей меч. — Остынь, ты победила.

Я старалась удержать меч, но Джемиль не успокоился, пока я его не отдала. Потом он медленно отошел в сторону, а я глядела на Коронуса, стоящего на полу на коленях и зажимающего когтями рану в боку, откуда бежала кровь. Он посмотрел на меня и закашлялся — капля крови показалась на губах.

— Ты мне легкое проколола.

— Это не серебро, заживет.

Он засмеялся, но ему стало больно от смеха.

— У всех у нас заживет.

— Ты лучше молись, чтобы зажило у Грегори.

Черные глаза блеснули, и что-то в этом взгляде мне не понравилось.

— В чем дело, Коронус? Отчего у тебя так глаза бегают?

Я встала перед ним на колени. Левая рука висела плетью, но онемение уже прошло. В ранах плеча и спины разгоралась глубокая боль. Я намеренно не стала на них глядеть, но ощущала, как щекочет спину кровь, стекающая струйками. И не отводила взгляда от глаз Коронуса.

Он посмотрел мне в глаза, когда Джемиль навис над нами, а потом отвел взгляд вправо. Я посмотрела туда же и впервые ясно увидела Натэниела на той стене. Мир поплыл цветными струями, и я бы упала, если бы не успела опереться на правую руку. Частично от болевого шока и потери крови, но не только от этого. Сквозь тошноту и головокружение я слышала, как Коронус говорит:

— Это не мы, это гиены велели нам остановиться. Они велели, чтобы до твоего прибытия больше ничего не делалось. Мы бы никогда не поступили так жестоко с тем, кого не хотим убивать.

В глазах прояснилось, и я не смогла отвести взгляда. Натэниел был гол, висел, подвешенный за руки на цепях, и ноги у него тоже были скованы, как у Грегори. Но он висел лицом к комнате. Трицепсы были рассечены ножами. Клинки поменьше пронзали каждую кисть, и он не мог сомкнуть вокруг них пальцы. Тонкие ножи проткнули толщу мускулов над ключицами. А дальше шли мечи.

Широкий кривой меч торчал из правого бока, сквозь мясо. Были еще, слишком большие для ножей, слишком маленькие для мечей, рассекавшие бедра, икры.

Не помню, как я оказалась на ногах. Я пошла к нему, левая рука болталась, кровь капала с пальцев. Неожиданностью для меня после всего этого ужаса были его глаза. Сиреневые глаза были открыты, глядели на меня, полные такого, чего мне не хотелось бы понимать. Во рту торчал кляп, закрепленный повязкой вокруг длинных рыжеватых волос. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, а я шла к нему.

Остановившись перед ним, я попыталась вытащить кляп, но одной рукой не смогла. Рядом оказался Фауст, разорвал завязку и помог мне аккуратно его вынуть. Я дотронулась до губ Натэниела, показывая, чтобы он не шумел. И посмотрела вниз, вдоль тела. Сколько крови! И она высыхала липкой коркой на теле. На ножи я не могла смотреть, и с расстояния нескольких дюймов я увидела то, что не могло быть правдой. Убрав руку от его рта, я взялась за лезвие, торчащее из груди. Тронула засохшую кровь, потерла пальцами. Натэниел тихо застонал, но я не остановилась, я хотела увериться. Соскоблив достаточно крови, я убедилась, что его кожа закрылась вокруг лезвий. За те два часа, что я сюда добиралась, его тело заросло вокруг воткнутых ножей.

Я рухнула на колени, как от удара по лбу. Попыталась что-то сказать, но не вышло. Джемиль присел рядом со мной. Я ухватила в горсть пучок кожаных ремней у него на груди. На нем тоже была свежая кровь, раны на руках и на груди.

— Как нам это исправить? — наконец выговорила я.

Он посмотрел на Натэниела:

— Вытащить клинки.

Я покачала головой:

— Помоги мне встать. — Меня добила потеря крови и этот ужас. Тошнило, голова кружилась. Джемиль помог мне встать перед Натэниелом. — Ты понимаешь, что мы сейчас сделаем?

Натэниел поглядел своими невозможными глазами.

— Да, — тихо сказал он, почти беззвучно.

Я ухватилась за нож, торчащий в квадрицепсе, охватила рукоять пальцами. Губы у меня дрожали, глаза плыли от жара. Но я глядела в глаза Натэниела, не моргая, не отводя. Набрав в грудь воздуху, я вытащила клинок. Глаза Натэниела закрылись, голова дернулась назад, дыхание с шипением вырвалось из сжатых зубов. Плоть прикипела к стали. Совсем не так, как если вынимаешь нож из жаркого — плоть охватывала лезвие, будто проросла насквозь.

Окровавленный нож выпал у меня из рук, резко звякнув на цементном полу. Натэниел вскрикнул. Джемиль оказался сзади, и еще один клинок исчез из груди Натэниела. Еще один засосало в тело у меня на глазах. Натэниел снова закричал, из раны хлынула кровь, и я отвернулась. Коронус все еще валялся на полу, и двое его людей толпились рядом. Что-то, наверное, в моем лице испугало его, потому что глаза у него полезли на лоб и что-то весьма похожее на человеческий страх отразилось в них.

— Мы бы вытащили лезвия, но гиены велели ничего не трогать до твоего прибытия!

Я посмотрела на ту сторону комнаты, на ближайшего к Натэниелу охранника — того, кому не нравилось здесь быть. Он поежился под моим взглядом:

— Я выполнял приказ.

— Это оправдание или предлог?

— Нам не в чем перед тобой оправдываться, — ответил другой охранник, высокий шатен, который впустил нас в комнату. Он стоял возле закрытой двери с видом надменным и вызывающим, но вкус его страха я ощущала на языке, как тающую конфету. Он боялся того, что я могу сделать.

Грегори подошел поближе в виде получеловека-полулеопарда. Никогда я его таким не видела — пятнистый мех, крупнее, чем в виде человека, и мускулистее. Между задними ногами болтаются вполне залеченные, крупные гениталии.

Один из змеелюдей полз по полу, волоча за собой ноги. Позвоночник сломан, но заживет. Сзади, из горла Натэниела, донесся еще один крик. Другой змеечеловек скорчился у стены рядом с закованной брюнеткой. Рука почти была вырвана из сустава. Платье Сильвии разодралось в клочья, обнажив груди на обозрение миру. Сильвии, похоже, было на это наплевать. Руки ее были все так же снабжены когтями, бледные волчьи глаза смотрели на меня.

— Забирай своих леопардов, — сказал Коронус, — и иди с миром.

Тут же раздался еще один крик.

— С миром, — повторила я в странном оцепенении, будто какая-то часть моей личности сложилась и перестала действовать. Стоять здесь и слушать крики Натэниела, и при этом сохранить чувства, было невозможно. Если сохранять рассудок. Спокойствие пустоты, в которое я обычно погружаюсь, когда убиваю, начало поглощать меня, и так было куда лучше. Есть вещи и похуже пустоты.

— Кто эти женщины?

— Лебединки, — ответил он. — Тебе до них нет дела, Нимир-Ра.

Я поглядела на него, и сама почувствовала, как мои губы кривятся в улыбке. Не слишком приятной.

— Что с ними будет, когда мы уйдем?

— Вылечатся, — ответил он. — Нам они нужны живые.

Я против воли улыбнулась шире. Засмеялась, но мне самой не понравился звук моего смеха.

— И ты думаешь, что я оставлю их на вашу милость?

— Это лебеди, а не леопарды. Что тебе за дело до них?

Голос Натэниела прозвучал хрипло, и, обернувшись, я увидела текущие у него по щекам слезы.

— Не оставляй их! Пожалуйста, не надо!

Джемиль вытащил еще один клинок. Осталось только три. На этот раз Натэниел не вскрикнул, только вздрогнул, закрыв глаза.

— Анита, прошу тебя! Они бы сюда не пришли, если бы я их не позвал!

Я посмотрела на трех нагих женщин в цепях, с кляпами во рту, в окружении десятков чистых, не использованных пока лезвий. Женщины смотрели на меня вытаращенными глазами, часто дыша, и было видно, как панический страх спускается у них вниз по горлу, как вино. И я, глядя на них, знала, что они — просто еда. Они лебеди, не хищники. Они — не мы. Сейчас я каналировала Ричарда. Я была сегодня «шведским столом» для моих парней, сборной солянкой их мыслей и чувств. Но одна вещь была, которая принадлежала мне: ярость. Не ярость волков, когда они убивают. Нет, она была холоднее и как-то увереннее в себе. Ярость, не имеющая никакого отношения к крови, а полностью относящаяся... да, к смерти. Я хотела убить их всех за то, что они сделали с Грегори и Натэниелом. Я хотела их смерти. По правилам, убить их я не могу, но я сделаю, что можно. Я отниму у них остальных жертв. Не оставлю, не могу оставить этих трех женщин в таком виде. Не могу — и все.

— Не бойся, Натэниел, мы их не бросим.

— У тебя нет права на них, — возразил Коронус.

Грегори зарычал, и я взяла его за мохнатую руку.

— Все в порядке. — Я посмотрела на Коронуса, стоящего в окружении змей. — Я бы на твоем месте не стала говорить мне о правах. На твоем месте я бы молчала в тряпочку и выпустила бы нас отсюда со всеми, кого мы возьмем.

— Нет, они наши, пока не явится их выручать их лебединый царь.

— Вот что: его здесь нет, а я есть. И я тебе говорю, Коронус Клана Черной Воды, что этих лебединок я заберу с собой. Не брошу.

— Почему? Что тебе за дело до них?

— Почему? Отчасти потому, что ты мне не нравишься. Еще потому, что я хочу вас всех поубивать, но не могу по законам ликантропов. Поэтому я тебя ограблю, отобрав твою добычу. Придется удовлетвориться этим. Но если ты еще когда-нибудь, хоть раз, встанешь на моей дороге, я тебя просто убью, Коронус. Убью с удовольствием.

Я поняла, что говорю правду. Часто мне приходилось убивать с холодной кровью, но сегодня мне очень хотелось его убить. Может быть, ради мести. Я не стала спрашивать себя, я просто выразила это глазами. Пусть оборотень это видит, потому что он поймет. Он не человек и может узнать смерть, когда она на него смотрит.

Он понял. Я увидела это по его глазам, ощутила свежий вкус страха. Вдруг он показался мне очень усталым.

— Я бы отдал их, если бы мог, но не могу. Я должен что-то показать как результат этой ночи.

Надеялся, что это будут лебеди и леопарды, но если у меня нет одних, то других я должен предъявить.

— А какое тебе дело до лебедей или леопардов? — спросила я. — Они для тебя ничего не значат, тебе не включить их в свое племя.

Глаза его замкнулись в непроницаемости, но струйка страха нарастала, переходя в густой аромат пота и горечи. Он очень боялся. И не меня, то есть не совсем меня, но чего-то, что с ним будет, если он отдаст лебедей. Так что же это?

— Анита Блейк, я не могу их отдать.

— Объясни почему.

— Не могу.

Страх из него уходил. До сих пор я не знала, что смирение имеет запах, но сейчас я слышала этот запах тихой горечи поражения. Он окутал меня густой волной, и я знала, что победила.

Он покачал головой:

— Я не могу отдать лебедей.

— Ты их уже отдал. От тебя воняет поражением.

Он склонил голову:

— Я отдал бы, если бы мог, но прошу тебя, поверь мне, я не могу отдать их тебе. Не могу.

— Не можешь или не желаешь?

Он улыбнулся улыбкой столь же горькой, как запах от его кожи.

— Не могу.

Даже голос его дрожал, будто он хотел сказать «да» — и не мог.

— Поступи как лучше для твоего народа, Коронус, отступи.

Как-то я вдруг поняла, что мы победим. Моя воля к победе была больше, чем у него. Сегодня победа на нашей стороне. Кто-то из змей погибнет, потому что их предводитель сорвался. Без его силы, без его воли, ведущей их, они победить не могут. Они хотели бы сейчас оказаться где-нибудь подальше отсюда. Так почему же они здесь? Потому что здесь их альфа, их вожак, и его воля — их воля. Так почему же они слабы, будто чего-то не хватает в этой группе?

Вдруг меня осенило: именно это каждый ощущал при виде леопардов, пока я к ним не пришла — запах слабости и поражения. Натэниел слаб. Но теперь моя воля — его воля, а я не слаба. Я повернулась, посмотрела ему в глаза и увидела сквозь боль и муку, что в них нет безнадежности. Когда я его впервые увидела, Натэниел был полон безнадежности, но сегодня он знал, что я приду. Он знал, что я его не брошу. Грегори мог сомневаться, потому что думал человеческой частью своего существа. Но Натэниел доверял мне выше всякой логики.

Я повернулась к Коронусу:

— Брось, Коронус, иначе многие из вас не увидят рассвета.

Он тяжело вздохнул:

— Значит, так тому и быть.

И он сделал то, чего не надо было делать. Совершенно нелогичную вещь — с точки зрения не-человека. Он был обречен на поражение и знал это. И поступил он очень по-человечески — напал на нас. Только люди тратят энергию зря, когда есть другой выход.

Две змеи, охранявшие Коронуса, вдруг бросились на меня, а я стояла слишком близко. Слишком я доверилась вновь обретенному ощущению вервольфа, что они на нас не нападут. И оказалась беспечной, я забыла, что они животные только наполовину. А человеческая половина всегда опрокидывает все расчеты.

Слишком быстро они бросились, я могла только нагнуться к ножу, зная, что не успею. Грегори мелькнул желтой полосой, перехватив одну из змей в воздухе, но вторая обрушилась на меня, полосуя когтями, и мы рухнули на пол. Это не было больно, я уже оцепенела. Когти рвали мне живот, докапываясь до сердца. Я подняла руку, чтобы перехватить их, но это было движение как в замедленной съемке. Будто рука весит тысячу пудов, и я осознавала, что ранена, серьезно ранена. Что-то нехорошее вышло при первом взмахе когтей.

Вдруг рядом оказался Грегори, бледный мех мелькнул среди многоцветных змей. Он упал на меня, а сверху на нем сидела какая-то тварь, разрывающая спину. Он даже не пытался защититься, он вцепился в того, кто сидел на мне, оторвал от меня, и все они стали драться втроем на моем теле. В какой-то миг глаза и рычащая пасть Грегори оказались прямо надо мной. Мы были прижаты друг к другу как любовники, и я знала, что когти во мне — его когти. Его притиснули ко мне, вдавили в меня. Потом чьи-то руки растащили нас. Мелькнуло лицо Джемиля, губы его шевелились, но я ничего не слышала. Клубы тьмы заволокли зрение, и осталась только тусклая-тусклая точка света. Потом исчезла и она, и осталась темнота и только темнота.

Глава 8

Мне снилось, что я бегу по ночному лесу, спасаясь от погони. Она приближалась, и я знала, что это не люди за мной гонятся. Тогда я упала наземь и побежала на четвереньках. Теперь я гналась за какой-то бледной тварью, бежавшей впереди. У нее не было когтей и зубов, и она чудесно пахла страхом. Она упала, и визг ее ударил мне в уши до боли и сильно возбудил. Клыки мои вонзились в мясо и стали рвать его, не переставая. Горячая кровь обожгла горло, и сон развеялся.

Я лежала в спальне Нарцисса на черной кровати. Привязанный к столбам Жан-Клод стоял у ее края. Грудь его была обнажена, покрыта следами когтей, и кровь бежала по коже. Я поползла к нему, и я не боялась, потому что чуяла этот дивный медный запах крови. Он смотрел на меня глазами — сплошная бездонная синева.

— Поцелуй меня, ma petite.

Я встала на колени, губы мои приблизились к его губам. Он подался ко мне, но не дотянулся. Я опустила рот ниже, над грудью, над свежими ранами.

— Да, ma petite,да!

Я прижала рот к его груди и стала пить. И проснулась, тараща глаза, и сердце у меня стучало. Надо мной стоял Ричард, все в том же кожаном ошейнике. Я попыталась поднять руки, обнять его, но левая рука была привязана к столу. И в ней торчала игла капельницы. Я оглядела затемненную комнату и поняла, что я не в больнице. Подняв правую руку, я хотела ощупать лицо, но рука была слишком тяжела. Снова перед глазами разлилась темнота, как теплая вода, и пальцы ощутили его кожу.

— Спокойно, Анита, лежи.

Кажется, он меня поцеловал, а потом — ничего.

Я шла по пояс в воде — в ледяной чистой воде. Я знала, что надо из нее выбраться, или я погибну, замерзну насмерть. Был виден берег, голые деревья, снег. И я побежала к этим далеким деревьям, борясь с водой и холодом. Ноги провалились, я попала в глубокую яму. Вода сомкнулась надо мной, и удар холода был как огромный кулак. Я не могла двинуться, не могла дышать. Свет мерк над чистой водой, уходил все дальше. Я погружалась, погружалась, надо было бы испугаться, но я не боялась. Слишком я устала.

Из света, сверху, ко мне протянулись бледные руки. Пышный рукав развевался вокруг плеча, и я потянулась к нему, рука Жан-Клода охватила меня, и он вытащил меня к свету.

Я снова лежала в темной комнате, но кожа у меня намокла, было холодно, очень холодно. Жан-Клод держал меня на коленях. Он все еще был в том же виниловом наряде. Потом я вспомнила бой. Меня ранили. Жан-Клод наклонился надо мной и целовал меня в лоб, и кожа его была холодна как лед, как окружавший меня лед. Хуже всего была дрожь: меня бил озноб.

— Холодно, — сказала я.

— Знаю, ma petite,холодно нам обоим.

Я нахмурилась, потому что не поняла. Он смотрел на кого-то другого.

— Я ее вернул, но я не могу дать ей тепло, без которого она не выживет.

Мне удалось повернуть голову так, чтобы оглядеться. В комнате стоял Ричард в обществе Джемиля, Шанг-Да и Грегори. Он подошел к кровати и положил руку мне на лоб. Она была горяча, слишком, я попыталась отодвинуться.

— Анита, ты меня слышишь?

Зубы так стучали, что я лишь с третьей попытки смогла сказать:

— Да.

— У тебя была высокая температура, очень высокая. Тебя положили в ванну со льдом, чтобы сбить ее, но реакция твоего тела была как у оборотня. Снижение температуры при залечивании таких страшных ран чуть тебя не убило.

Я сморщилась, поглядела на него и смогла выговорить:

— Не понимаю.

Невольные подергивания стали сильнее, настолько, что раны разболелись от них. Я достаточно очнулась, чтобы понять, как серьезно пострадала. Болело там, где я даже не помнила ран. Мускулы ныли.

— Тебе для излечения нужна высокая температура, как нам.

Я не поняла, кому «нам».

— Кто... — И тут мое тело скрутила судорога, изо рта вырвался вопль. Боль билась в каждой клеточке, вырываясь наружу. Если бы я могла дышать, я бы вопила и дальше. Зрение заволакивалось большими серыми пятнами.

— Врача!

Голос Ричарда.

— Ты знаешь, что нужно делать, mon ami.

—Если это поможет, я потеряю ее навеки.

На миг зрение прояснилось. Ричард сдирал с себя штаны. Больше я ничего не видела — что-то серое заволокло глаза и мозг и засосало меня.

Глава 9

Кажется, я спала, но точно я не знаю. В темноте были какие-то лица, кого-то я знала, кого-то нет. Черри с короткими светлыми волосами, без косметики, от чего она казалась на годы моложе, чем мы с ней были. Грегори трогает мое лицо. Джемиль лежит рядом со мной, свернувшись, как темное сновидение. Я впадала в забытье и выходила, лица сменялись, сменялись тела рядом, потому что я чувствовала, как они прижимаются ко мне. Голая кожа к голой коже. Это не было сексуально, по крайней мере явно сексуально. Я просыпалась, если просыпалась, зная, что меня обнимают руки Ричарда, что мое тело точно входит в изгибы его тела, как ложка в ложку, и густые его волосы падают мне на глаза. Я спала, зная, что мне ничего не грозит.

Очнулась я медленно, в коконе телесного тепла и щекочущего потока ликантропической энергии. Я попыталась перевернуться, но чье-то тело держало меня на боку. Тогда я открыла глаза.

В комнате было темно, только лампочка горела на стене, как ночник в детской. Мое ночное зрение позволяло мне при этом освещении различать цвета. Передо мной свернулся незнакомый голый мужчина. Его лицо лежало у меня на плече чуть выше груди, и дыхание его грело мне кожу. Раньше я бы завопила благим матом и рванула с места куда подальше, но сейчас мне почему-то просто не хотелось паниковать. Было тепло, уютно, и еще как-то... правильно, как давно уже не было, будто я надела пару любимых шлепанцев и завернулась в любимый плед. Такой вот уют, такая мирная обстановка. Даже вид руки, обнявшей меня за талию, не волновал. Наверное, доктор Лилиан накачала меня каким-то лекарством, от которого все на свете казалось хорошо. Единственное, что я знала — что шевелиться мне не хочется. Как если просыпаешься утром, и никуда не надо спешить, нигде тебя не ждут, никаких срочных дел, и можно так полудремать в гнездышке из одеяла.

Рука, обнимавшая мою талию, была мускулистой, определенно мужской, но маленькой — не только кисть, но вся рука. Кожа загорелая и казалась еще темнее на бледности моей кожи. Я лежала в приятной расслабленности в изгибах этого тела. Тот факт, что мне совершенно не было неудобно спать в трехслойном голом сандвиче в качестве серединки, сообщил мне без сомнений, что я под каким-то наркотиком. Бывало, что я просыпалась одетая куда больше и смущалась куда сильнее.

Я так предположила, что оба они вервольфы. Стая стала большой, и я всех на вид не знаю. Я купалась в их энергии, будто меня омывала невидимая горячая вода. Я помнила, что была ранена, помнила, как чьи-то когти рвали мне мясо под грудиной. Опустив глаза, я увидела неровные круглые шрамы на месте, где змея рвалась к моему сердцу. Там была тупая боль, но шрам затянулся розовым и блестел, плоско выделяясь на коже. Сколько же я пролежала в отключке?

Я продолжала ждать паники, смущения. Когда они не появились, я посмотрела на первого мужчину — впервые посмотрела внимательно. У него были густые каштановые кудри, коротко остриженные сзади, но длинные сверху, так что они щекотали мне плечо, когда он шевелился во сне. Загорелый он был настолько, что кожа была почти под цвет волос. В той брови, что была мне видна, торчало маленькое колечко пирсинга. Его колено прижимало мою голень, рука вяло лежала у меня на голом бедре. Наверное, приподнятая его нога и поворот бедер не давали мне видеть все целиком, и остатки моей стеснительности были за это благодарны. То, что сохраняло мое спокойствие, что бы это ни было, начало выветриваться. Может, это я просто просыпалась.

Остальное его тело было прижато ко мне спереди, так что подробностей я не видела. Зад и спина у него были гладкие, безупречные, без полос загара. Солнечные ванны нудиста? Тело казалось молодым — лет двадцать — двадцать пять. Он был выше меня (ниже быть трудно), но не намного. Пять футов семь, если не меньше. Мужчина пошевелился, рука у меня на бедре сжалась, будто он видел сон, и тут я вдруг заметила, что он не спит. По его телу пробежало напряжение, которого не было секунду назад. И я вдруг проснулась окончательно, и сердце у меня заколотилось. Примерно две секунды я думала, что, черт побери, можно сказать человеку, которого никогда в жизни не видела и с которым просыпаешься голой в кровати? Он открыл глаз, который был мне виден, поднял голову и заморгал двумя темно-карими глазами.

Лениво улыбнувшись, сильно заспанный, он сказал:

— Впервые вижу тебя не спящей.

Я ответила единственное, что пришло мне в голову:

— Я тебя вообще впервые вижу. Кто ты такой?

— Калеб. Калеб меня зовут.

Я кивнула и стала садиться. Все, вылезаю из этой койки. В ней было тепло и уютно, но стеснительность превозмогла. Не настолько я хладнокровная, чтобы разговаривать с голым незнакомым мужчиной, когда я сама голая. Или не настолько я утонченная.

Рука у меня на талии напряглась, удерживая меня возле второго мужчины и на кровати. Колено Калеба у меня на ноге стало тяжелее, вдвигаясь между моих. Вдруг я ощутила те части его тела, которых не видела. Да, наверное, я предпочла бы увидеть все целиком, чем почувствовать, как оно упирается мне в самый верх ляжки. Ну ладно, пах — не совсем подходящая часть, с которой начать нанесение травм — пока что. Рука, лежавшая на моем бедре, вдруг его схватила. У меня участился пульс. Кажется, я попалась.

— Все спокойно, — сказала я, — но мне надо встать и вылезти из этой кровати.

Тело позади меня шевельнулось. Хотя я не видела, но знала, что он приподнялся на локте, и рука у меня на талии напряглась. Вдруг меня сильно прижало к его телу, и я просекла сразу несколько моментов. Первый: он примерно моего роста, потому что точно следовал изгибам моего тела; второй: он худощавый, мускулистый, и ему очень нравиться ко мне прижиматься. Бррр! Я повернулась к нему, будто оглянувшись на шум в темноте в фильме ужасов — медленно, полуоглушенная страхом. Его лицо приподнялось над моим плечом, длинные волосы спадали на щеку густой массой, перепутанной со сна, и трудно было сказать, волнистые они или кудрявые, только они были темно-каштановые, темнее, чем у первого, почти черные. Лицо у него тоже было треугольное, почти слишком тонкое, на грани между мужским и женским, нос прямой, чуть слишком правильный, рот широкий, нижняя губа полная и чуть бантиком. Чувственное лицо. Но создавали — или разрушали — это лицо глаза. Первая мысль у меня была, что они желтые. Но широкое кольцо серо-зеленого лежало вокруг зрачка, и общее впечатление было такое, что они золотисто-зелено-желтые на загорелом лице. Не человеческие глаза. Не спрашивайте меня, откуда я знаю, но и не волчьи тоже.

Я выбралась из их тисков. Левая рука запротестовала, но боль была не настолько сильной, чтобы превозмочь смущение. Нельзя сказать, что я вышла изящно, но я хотя бы стояла в ногах кровати, глядя на двоих мужчин, а не была зажата между ними, как колбаса в бутерброде. Черт с ним, с изяществом, мне бы одежду.

— Не бойся, Анита. Мы тебе ничего плохого не сделаем, — сказал второй.

Не выпуская их из виду, я продолжала искать глазами одежду в тускло освещенной комнате. И не видела. Единственным матерчатым предметом здесь была простыня, а они на ней лежали. Мне отчаянно надо было чем-то прикрыться, но двух рук для этой работы маловато, а стоять, прикрывая ладошкой пах, — это смутило бы меня еще больше, чем просто тут стоять. Вдруг стало непонятно, куда девать руки. Левая рука болела от плеча почти до кисти, по ней тянулся розовый плоский шрам.

— Кто ты такой? — Голос у меня звучал с излишним придыханием.

— Я Мика Каллахан.

Голос был спокойный, ординарный, будто и не лежал он здесь совершенно голый. Никто так легко не относится к наготе, как оборотни. Плечи у него были узкие, все в нем было изящно, почти женственно. Но мышцы видны было под кожей, даже когда он отдыхал. Жилистые мышцы, не бугры. С одного взгляда было ясно, что он силен, но если бы он был одет, это трудно было бы сказать. И еще кое-что нельзя было бы сказать, будь он одет. Хотя все в нем было худощавым, маленьким, грациозным, как бывают женщины, некоторые его части не были ни маленькими, ни худощавыми. Казались несовместимыми со всем остальным. Как будто мать-природа попыталась возместить женственность облика гиперкомпенсацией в других отношениях. И то, что я заметила эту гиперкомпенсацию, бросило меня в краску, и я отвернулась, пытаясь приглядеть за ними на случай, если они вдруг вылезут из кровати, и не глядеть на них при этом. Трудно смотреть и не смотреть одновременно, но у меня получилось.

— Это Калеб, — сказал он.

Калеб перевернулся на спину и потянулся, как большой кот, обнаруживая при этом, если бы я еще не знала, что он тоже голый. Но я уже знала. В пупке у него был другой пирсинг в виде гантели. Этого я еще не видела.

— Вот и познакомились, — сказал Калеб, и эта невинная фраза прозвучала как угодно, только не невинно. Что-то в его интонации, какой-то намек, когда он переворачивался, показывая себя мне, заставило ее прозвучать похабно. Я бы могла поспорить, что Калеб мне не понравится.

— Отлично, рада нашему знакомству. — Я все еще не могла сообразить, куда девать руки. — А что вы тут делаете?

— Спим с тобой, — ответил Калеб.

Краска в моем лице, почти ушедшая, вспыхнула снова. Калеб рассмеялся, Мика — нет. Очко в его пользу.

Мика сел, согнув колено, чтобы прикрыть себя, и тем заработал еще пару баллов. Калеб остался лежать, хвалясь своим телом.

— В том углу есть халат, — сказал Мика.

Я проследила за его взглядом, и действительно — там был халат. Мой халат — темно-бордовый, с атласной оторочкой, очень мужской, как длинный викторианский смокинг. Когда я его подняла, то ощутила что-то тяжелое в одном кармане. Я подавила желание повернуться спиной, надевая халат. Они уже все видели, так что вряд ли сейчас мне удастся проявить стеснительность. Завязав пояс халата, я сунула руки в карманы, и правая сомкнулась на моем «дерринджере» — то есть я решила, что он мой, раз в моем халате. Единственный, кто подумал бы оставить мне пистолет, это Эдуард, а он, насколько мне известно, сейчас даже не в этом штате. Но кто-то об этом подумал, и я была очень рада. Одежда есть, и оружие есть. Жизнь налаживается.

— Здравствуй, Мика Каллахан, приятно познакомиться. Но имя не говорит мне ничего о том, кто ты.

— Я Нимир-Радж Клана Людоедов, — ответил Мика.

Я заморгала, пытаясь переварить эту пикантную новость. Теперь я уже не была смущена. Удивлена — да, начинала злиться — да, но не смущена.

— Я Нимир-Ра Клана Кровопийц, и я не помню, чтобы приглашала вас на мою территорию, мистер Каллахан.

— Ты не приглашала.

— Так какого черта ты здесь делаешь без моего разрешения? — Первая злость послышалась в моем голосе, и я была этому рада. Когда злишься, проще делать любое дело, даже разговаривать с двумя голыми незнакомыми мужчинами.

— Меня пригласила Элизабет.

Тут уж злость подхватила меня горячим ветром и коснулась края того зверя, которого я считала зверем Ричарда. В клубе, кто его знает, сколько дней и ночей тому назад, я узнала, что он теперь живет во мне всегда. Был то зверь Ричарда или мой, но он пылал в моем теле и поднимался над кожей невидимой испариной. Эти двое отреагировали на силу. Калеб сел, вдруг глядя на меня пристально, уже не дразнясь. Мика понюхал воздух, раздувая ноздри, язык его пробежал по губам, будто он ощущал вкус чего-то.

Бурные эмоции увеличивают проявления силы, а я злилась очень бурно. Я и так уже задолжала Элизабет за то, что она бросила в клубе Натэниела. Но сейчас... наконец-то она сделала нечто такое, чего я не могу ей спустить.

Где-то я испытала даже облегчение, потому что станет легче, когда Элизабет умрет. Каким-то краем души я еще надеялась, что не придется ее убивать, но сейчас я просто не видела, как этого избежать.

Наверное, все это было написано у меня на лице, потому что Каллахан сказал:

— Я не знал, что у клана есть Нимир-Ра, когда сюда приехал. Она была второй после их прежнего альфы. И это ее право — искать новую альфу для своего клана.

— То есть она просто забыла сказать, что у леопардов уже есть Нимир-Ра? — спросила я.

— Именно так.

— Ну да, конечно! — Я постаралась добавить сарказма погуще.

Он встал рядом с кроватью. Я сумела смотреть только ему в глаза, но это было труднее, чем должно было быть.

— Всего три ночи тому назад, когда Черри постучала в дверь Элизабет и попросила ее прийти тебя лечить, я узнал, что ты существуешь.

— Врешь.

— Клянусь.

Рука у меня сомкнулась на рукояти «дерринджера», ощутила его приятный вес. Интересно, чем он заряжен: тридцать восьмым или двадцать вторым? Хотелось думать, что тридцать восьмым — у него больше поражающая сила. Левая рука дергалась, будто мышца хотела отскочить. От напряжения или это теперь навсегда? Об этом потом, не сейчас, когда передо мной два леопарда-оборотня, которые могут быть моими приятелями, а могут и не быть.

— Ты говоришь, что не знал обо мне, пока не попал в город. Хорошо, но почему же ты до сих пор тут?

— Когда я выяснил, что Элизабет мне солгала, я пришел сюда и постарался помочь, возместить моральный ущерб, который я нанес, приехав на твою территорию без приглашения. Все мои леопарды по очереди были с тобой в кровати, помогая лечить.

— Очень мило с твоей стороны.

Он протянул мне пустые руки ладонями вверх. Традиционный жест «я безоружен и безобиден». Ага, так я и поверила.

— Что я могу сделать, чтобы загладить это недоразумение, Анита? Я не хочу войны между нашими кланами, и я узнал, что ты интервьюируешь разных альф, чтобы они приняли у тебя твоих леопардов. Я — Нимир-Радж. Ты знаешь, как это редко бывает среди леопардов-оборотней? Лучшее, что ты можешь найти, это будет леопард lionne,защитник, но не истинный царь.

— Ты подаешь заявление на эту работу?

Он зашагал ко мне, а комната была не такой уж большой.

— Для меня будет честью, если ты рассмотришь мою кандидатуру.

Я попыталась поднять левую руку, но спазм в плече был слишком силен, и я не закончила движение. Но Мика понял: он остановился.

— Начнем с того, что ты останешься стоять там. Я с вами двумя уже имела столько личного и тесного, сколько могу вместить за один раз.

Он остался стоять, разведя руки в том же жесте «смотри, какой я безобидный».

— Я понимаю, мы застали тебя врасплох.

Вряд ли он понимал, но с его стороны было весьма вежливо притвориться, что понимает. Я еще не видела оборотня, который бы постеснялся спать в большой голой куче, как спят щенки. Впрочем, я никогда до сих пор не видала оборотней этого нового сорта. Наверное, должна существовать кривая привыкания к этому виду комфорта.

Левая рука у меня дергалась так, что я на всякий случай вытащила правую из кармана, оторвав от рукоятки, и попыталась успокоить непроизвольные движения.

— У тебя рука болит, — сказал он.

Каждое подергивание мышцы посылало по руке резкие импульсы боли.

— От когтей такое бывает.

— Я могу ее успокоить.

Я закатила глаза:

— Наверняка ты это говоришь всем девушкам.

Он не смутился:

— Я же тебе сказал, я Нимир-Радж. Я умею взывать к плоти.

Наверное, недоумение выразилось у меня на лице отчетливо, потому что он объяснил:

— Излечиваю раны прикосновением.

Я смотрела на него, ничего не говоря.

— Что может тебя убедить, что я говорю правду? — спросил он.

— Как насчет представить поручителя, которого я знаю?

— Легко, — ответил он, и тут же открылась дверь. Еще один незнакомец. Мужчина ростом футов в шесть, широкоплечий, мускулистый, пропорционально сложенный, а поскольку он был голый, не оставалось сомнений, что он во всем пропорционален. У этого хотя бы не было эрекции. Приятное разнообразие. И бледнокожий, первый не загорелый, которого я здесь увидела. Блондинистые волосы, щедро сдобренные сединой, спадали на плечи. У него были седые усы и вандейковская бородка. Волосы подсказывали, что ему за пятьдесят, наверное. Но все остальное не говорило ни о старости, ни о слабости. Скорее он выглядел как наемник, способный вырезать тебе сердце и отнести кому-то в коробочке ради премии. Рваный шрам рассекал пополам грудь и живот, описывая резкий полумесяц возле пупка и уходя к паху. Шрам белый, судя по виду, старый. Либо он получил его до того, как стал оборотнем, либо... либо не знаю. У оборотней бывают шрамы, но редко. Обычно надо как-то очень неправильно лечить рану, чтобы получился такой рубец.

— Я его не знаю, — сказала я.

— Анита Блейк, позволь представить тебе Мерля.

Только после этого глаза Мерля глянули на меня. Они были человеческими с, виду, светло-серыми. Но почти тут же их взгляд вернулся к лицу Нимир-Раджа их владельца — так послушный пес следит за лицом хозяина.

— Здравствуй, Мерль.

Он кивнул в ответ.

— Впусти сюда ее людей.

Мерль переступил с ноги на ногу, и я поняла, что он этого делать не хочет.

— Кого-то, не всех?

Мика глянул на меня.

— А почему не всех? — спросила я.

Мерль повернулся ко мне, и от взгляда его серых глаз мне захотелось съежиться. Они смотрели так, будто видели меня насквозь и читали все, что во мне творилось. Я знала, что это не так, но взгляд хороший. Я смогла заставить себя не моргнуть.

— Скажи ей, — велел Мика.

— Слишком много народу в слишком малом помещении. Я в толпе чужих не могу гарантировать безопасность Мики.

— Значит, ты его Сколль? — спросила я.

Он скривился — в гримасе отвращения, как мне показалось.

— Мы не волки, и мы не пользуемся их словами.

— Прекрасно. Насколько мне известно, у леопардов соответствующего слова нет, но тем не менее ты главный телохранитель Мики?

Он посмотрел пристально и слегка кивнул.

— И ты действительно считаешь, что мои люди представляют для него опасность?

— Моя работа — предвидеть любую опасность.

В его словах был смысл.

— Ладно. Сколько их ты готов впустить, чтобы не тревожиться?

Он моргнул. Этот острый взгляд на миг скользнул в сторону, в глазах мелькнуло недоумение.

— Ты не станешь об этом спорить?

— А зачем?

— Почти всякий альфа стал бы спорить, чтобы не показаться слабым.

Я не могла не улыбнуться:

— Ну, не настолько уж я в себе не уверена.

Тут уж улыбнулся он:

— Да, те, кто старается нахватать побольше власти, часто бывают не уверены в себе.

— Согласуется с моим опытом, — поддержала я.

Он снова кивнул с задумчивым лицом:

— Двоих.

— Отлично.

— Ты хотела бы сама решить, кто это будет?

Я пожала плечами:

— Черри, а второй — кто угодно.

Черри я назвала, потому что она даст мне наилучшее описание событий. Очень ясная голова у девушки, хотя она не тот друг, которому доверишь прикрывать себе спину в драке. Однако сейчас мне нужна была информация, а не боевые искусства.

Мерль слегка мне поклонился, потом глянул на Мику, все еще стоящего возле кровати. Мика махнул ему рукой. Высокий телохранитель открыл дверь и что-то сказал негромко. Первой вошла Черри. Она была высокой, стройной, с грудями прекрасной формы, от которых взгляд переходил к очень длинной талии, изгибу бедер — и свидетельству, что она натуральная блондинка. Здесь что, никто сегодня одежды не носит?

Честно говоря, приятно было увидеть другую женщину. В обычной ситуации я не возражала бы быть единственной, так часто бывает, когда я работаю с полицией, но когда все голые, мне почему-то легче, когда есть еще кто-то без члена.

Она улыбнулась мне, и облегчение так и сквозило в ее глазах, в лице, настолько, что даже как-то неловко стало. Она меня обняла, и я не возразила, но отстранилась первой. Она потрогала мое лицо, будто не веря своим глазам.

— Как ты себя чувствуешь?

Я пожала плечами, и от этого простого движения мышцы левой руки свело так, что пришлось ее придержать, чтобы не прыгала. Сквозь боль, слегка скрипя зубами, я сказала:

— Руки беспокоят, а остальное все о'кей.

Черри тронула больную руку, провела ладонью по рукаву.

— Мышцы сводит от быстрого излечения. Через несколько дней все будет нормально.

— То есть мне еще несколько дней рукой не пользоваться?

— Время от времени тебя будут мучить спазмы. Может помочь массаж, горячие компрессы.

Я говорила, что Черри работает медсестрой, когда не покрывается шерстью?

— Я могу вылечить тебе руку сегодня же, — сказал Мика.

— Как? — спросили мы обе одновременно.

— Я умею взывать к плоти.

Выражение лица Черри сказало мне, что она знает, о чем речь, и это на нее произвело впечатление. Но через секунду у нее на лице выразилось подозрение и сомнение. Моя школа. Хотя, если правду сказать, Черри пришлось хлебнуть в жизни лиха до того, как мы с ней познакомились, и она из своего опыта вынесла повышенную подозрительность. Так что моей заслуги здесь нет.

Я пыталась вспомнить, что значит «взывать к плоти», когда появился Натэниел. Последний раз, когда я его видела, он был весь истыкан ножами и мечами, и плоть заросла вокруг стали. Сейчас он был абсолютно здоров — даже без шрамов.

Наверное, на моем лице отразилось не только удивление, но и радость, потому что он радостно заулыбался при виде меня. Он еще повертелся, чтобы показать, что зажили раны и спереди, и сзади. Я тронула грудь, откуда сама вытащила одно лезвие.

— Я знаю, что у вас, ребята, заживает почти все, но никак не могу к этому привыкнуть.

— В конце концов привыкнешь, — сказал Мерль.

Что-то в его голосе заставило меня обернуться.

Улыбки Черри и Натэниела смыло с лиц. Они вдруг стали серьезными.

— В чем дело?

Они переглянулись, но заговорил Мика:

— Можно мне вылечить твою руку?

Я повернулась послать его к черту — сначала я хочу выяснить, в чем дело. Но тут моя левая рука выбрала момент скрутиться судорогой от пальцев до плеча — сплошной синхронной судорогой, от которой у меня подогнулись колени. Если бы Черри не подхватила меня, я бы не устояла. Пальцы свело как у жертвы стрихнина, в клешню. Казалось, что рука хочет вырваться из тела. Черри держала почти весь мой вес, а я сдерживала крик.

— Позволь ему вылечить тебе руку, Анита, если он может, — сказала она.

Медленно-медленно судорога стала отступать, пока желание завопить не сократилось до малой доли в мозгу. Голос у меня был с придыханием, но ясный, без поскуливания.

— Еще раз: что значит взывать к плоти?

Я так навалилась на Черри, что только вежливость мешала ей взять меня на руки. Она и так держала весь мой вес.

Мика подошел к нам. Мерль — за ним, как чересчур мнительная нянька.

— У себя в парде я могу лечить собственным телом.

Я глянула на Черри и увидела рядом с ней Натэниела. Они оба кивнули одновременно, будто услышали незаданный вопрос.

— Я никогда не видела Нимир-Раджа, который умел бы взывать к плоти, но слышала о таком, — объяснила Черри. — Это вещь возможная.

— Только ты говоришь так, будто ему не веришь.

Она едва заметно улыбнулась, но глаза остались усталыми.

— Я вообще мало кому мало в чем верю. — Она улыбнулась: — Кроме тебя.

Я все еще опиралась на ее руку, но почти уже стояла сама. Сжав ей руку ладонью, я попыталась выразить глазами, что я чувствую.

— Я всегда делаю для тебя все, что могу, Черри.

Она снова улыбнулась, и ее глаза чуть посветлели, хотя цинизм до конца из них не ушел.

— Я знаю.

— Мы все знаем, — поддержал ее Натэниел.

Я улыбнулась ему и произнесла про себя молитву, которую повторяла с тех пор, как унаследовала леопардов: Господи, Боже мой, не дай мне их подвести.

Крепко держа Черри за руку, я повернулась к Мике:

— А почему у меня болит только рука?

— И больше нигде? — спросил он.

Я хотела ответить, но пришлось задуматься.

— Ноет кое-где, но ничего похожего на то, что в руке. Так сильно ничего не болит.

Он кивнул, будто это что-то для него значило.

— Твое тело и наша энергия вылечили прежде всего самые угрожающие раны, и малые тоже, вроде следов у тебя на спине.

— Я не знала, что целительная энергия так избирательна.

— Ее можно направить.

— И кто направлял?

Он посмотрел мне в глаза:

— Я.

Я глянула на Черри, и она кивнула:

— Он — Нимир-Радж. И он для нас всех доминант. Он и Мерль.

Я посмотрела на высокого телохранителя:

— Так я вас должна благодарить?

Мерль покачал головой:

— Ты нам ничего не должна.

— Ничего, — подтвердил Мика. — Это мы вторглись на твою территорию без твоего разрешения. Это мы нарушили закон.

Я посмотрела на них:

— Хорошо, и что дальше?

— Ты можешь стоять без помощи?

Я не была уверена, поэтому отпустила Черри постепенно, и оказалось, что могу.

— Да, кажется.

— Мне надо тронуть раны, чтобы их вылечить.

— Знаю, знаю, лучшее средство лечения у ликантропов — голая кожа.

Он слегка нахмурился.

— Именно так.

Я правой рукой сдвинула с левого плеча халат. Но руку это обнажило недостаточно. Тогда я повела левой рукой, чтобы освободить плечо, и тут меня снова схватила судорога. На этот раз меня подхватил Мика, когда рука попыталась вырваться из сустава, а пальцы схватили что-то, чего я не видела и не ощущала. Дело было даже не в боли — это явление меня пугало, будто я утратила контроль над рукой.

— Кричи, в этом нет ничего стыдного, — шепнул Мика.

Я только тряхнула головой, боясь открыть рот, боясь завопить. Руки Мики спустились к поясу халата. Спазм отпустил опять постепенно, и я осталась лежать на полу, тяжело дыша, пока он обнажал почти всю мою левую сторону. Обнажив, он запахнул на мне халат, закрыв все, что меня беспокоило, кроме левой груди. Я оценила этот жест. Так как я лежала и смотрела на него сейчас снизу вверх, я оценила и то, что у него уже не было эрекции. Как-то это уменьшало угрозу.

Он встал на колени, водя пальцами над самой моей рукой. Кожи он не касался, но касался той неотмирной энергии, что исходила от моей кожи. Его собственная энергия потекла из руки и смешалась с моей в электрическом танце, от которого у меня по коже побежали мурашки. Впервые мне пришла в голову мысль.

— Это будет больно?

— Нет, не должно.

Я услышала мужской смех. Мне были видны все мужчины в комнате, кроме одного. Я повернула голову посмотреть на Калеба, который продолжал сидеть на кровати.

— Это была шутка, которую я не поняла?

— Не обращай на него внимания, — сказал Мерль.

Я глянула в эти очень серьезные глаза, а смех Калеба был как музыкальный фон.

— Вы уверены, что мне ничего не надо рассказать насчет взывания к плоти?

Мика мотнул головой, и кудри качнулись по его щекам. Я заметила, что никто не включил свет. Все происходило в тусклом сиянии ночника.

— Может кто-нибудь включить свет? — Начались переглядывания — один на другого, тот на третьего, будто передавали глазами горячую картошку. — Что не так?

— Почему ты решила, будто что-то не так? — спросил Мика.

— Не морочь мне голову, я вижу, как вы переглядываетесь. Почему нельзя включить свет?

— Ты могла стать светочувствительной из-за быстрого исцеления, — ответила Черри.

Я поглядела на нее, сама чувствуя, какой у меня подозрительный взгляд.

— Так какого черта вы тут переглядываетесь?

— Нас тревожило, как твое тело... реагирует на раны. — Она села рядом со мной с другой стороны от Мики и погладила мне волосы, как гладят собаку, чтобы успокоить. — Мы беспокоились о тебе.

— Это я поняла. — Трудно было сохранять подозрительность при звуках неподдельной искренности этого голоса. — Наверное, можно будет обойтись без света, пока он меня не вылечит.

Она улыбнулась, на этот раз уже и глазами:

— Вот и хорошо.

— Может быть, стоит освободить нам место, — сказал Мика. — Иначе энергия может расползтись.

Черри последний раз меня погладила и отодвинулась, прихватив с собой Натэниела. Мика поглядел на Мерля:

— И ты тоже.

Мерль скривился, но отошел с остальными. Все они оказались у кровати, где лежал Калеб. Странно, но я отодвинулась в самый дальний от кровати угол комнаты. Абсолютно не осознавая этого. Нет, честно.

Мика не встал, но подался вперед, сидя на корточках, положив руки на бедра ладонями вверх, закрыв глаза, и я почувствовала, как он открывает себя. Энергия его закружилась вокруг меня вихрем горячего воздуха, от которого у меня сжалось горло и трудно стало дышать. Он открыл свои странные глаза и посмотрел на меня. Лицо его обмякло, как при медитации или во сне.

Я думала, что он положит на меня руки, но они остались у него на бедрах. Он наклонился ближе к моему плечу.

Я здоровой рукой взяла его выше локтя, и тут же его зверь рванулся сквозь меня. Будто огромный невидимый кот входил и выходил сквозь мое тело, как они умеют тереться об ноги, только этот кот трогал такие места, которых даже любовник касаться не должен. У меня слова застряли в глотке, и, судя по лицу Мики, он тоже это ощутил. Его также потрясло, как и меня. Но он продолжал в меня ластиться. Рука моя держала его за локоть, но это его не останавливало, а я не могла собраться с мыслями, чтобы спросить его. Его губы коснулись моей шеи, и я задышала прерывисто и часто. Он прижался губами к шее и вдвинул в меня эту клубящуюся, живую силу. Я дернулась, но больно не было. На самом деле было так хорошо, что я его оттолкнула.

— Погоди, — то ли прошептала, то ли прохрипела я. — Причем здесь рот? Ты же должен был рукина меня возложить?

— Я говорил, что умею исцелять телом, — ответил он. Сила раскинулась между нами как тянучка между липкими пальцами ребенка. Как будто если мы сейчас коснемся — сплавимся друг с другом.

Я убрала руку, и ощущение было, будто она движется через что-то — реальное и сплошное. Но голос мой прозвучал так ровно, что даже я удивилась.

— Я думала, это значит руки.

— Если бы я имел в виду руки, я бы так и сказал. — Он наклонился ко мне, продвигаясь сквозь силу, и это было как волны по воде, когда к тебе кто-то подплывает. Я зачерпнула в горсть его волосы. — Дай определение тела. — Он улыбнулся одновременно ласково, снисходительно и почему-то грустно. Он все так же нависал надо мной, лицо близко-близко, как в поцелуе, моя рука у него в волосах, вокруг нас пульсирует сила, формируясь во что-то большее. — Рот, язык, немножко руки, но нужно тело, одних рук мало. Мне говорили, что ты тоже умеешь исцелять телом.

Я вытащила руку из его волос и попыталась увеличить дистанцию, но он не отодвинулся, так что ничего не вышло. Да, я умею исцелять с помощью секса или чего-то настолько к нему близкого, что на публике этого делать не хочется.

— Вроде того. — Я обернулась, посмотрела и увидела Черри. — Взывание к плоти — это вроде как я вызываю мунинов?

Это такие воспоминания предков у вервольфов. Хотя они скорее призраки, духи мертвых. Можно обрести их знание, их умение и их дурные привычки, если у тебя есть способность их каналировать. Я — некромант, и все мертвецы ко мне расположены. Мунин, который любит меня больше всех, принадлежал Райне, бывшей лупе стаи. Я ее убила — чтобы не дать ей убить меня, — и она наслаждалась тем, что может мной владеть. Я сумела обрести силу с ней справиться, когда приняла ее такой, как она есть. Я уже не боролась с ней, мы выработали что-то вроде перемирия. Но вызов мунина для исцеления всегда был для меня сексуальным переживанием, потому что так оно было для Райны.

— Это не секс, — сказала Черри. — Чувственность, но не секс.

В этих вопросах я доверяла ее суждению.

— Ладно, тогда давай.

Мика глядел на меня, и эти странные желто-зеленые глаза были до ужаса близко.

— Делай.

Он снова улыбнулся той же снисходительно-задумчиво-грустной улыбкой, будто смеется над нами обеими — и плачет над нами одновременно. Нервирует такая улыбка. Потом он нагнулся, поднося рот к моей шее, к первому шраму. И первый поцелуй нежно лег мне на горло, он выдохнул на меня силу, и вдруг стало трудно дышать. Но сила прилипла к коже как одежда. Кончик языка предводителя леопардов скользнул ниже, пролизывая на шее влажную горячую дорожку. И по ней шла сила, обдавая жаром, исчезая под кожей. Но там, где он прижимался ртом, присасываясь ко мне, всасывая меня в себя, между зубами — там я чувствовала, как всовывается в меня сила, проталкиваемая в шрамы. Я беспомощно дергалась — не могла сдержаться. У всех нас есть свои эрогенные зоны помимо стандартных, такие места, которые, когда их коснешься, реагируют, хотим мы того или нет. У меня это шея и плечи.

Он отодвинулся подальше, достаточно далеко, чтобы спросить:

— Все хорошо?

Очень горячим было его дыхание.

Я кивнула, отвернув от него лицо.

Он поверил мне на слово и снова прижал рот к шее. На этот раз все было без предисловий: он меня укусил, и я ахнула. Живот свело судорогой, узлом, меня повернуло набок, отодвинуло от него.

— Что случилось, Анита?

— Живот, — ответила я.

Он отодвинул полу халата, провел рукой по животу.

— Здесь не было раны.

Снова волна боли рванула внутренности, согнув меня пополам, заставив извиваться на полу. Голод рвал меня на части, будто что-то живое рвалось из тела наружу.

Мика был рядом, отвел мне волосы с лица, положил к себе на колени, прижал к груди.

— Найдите врача!

Грудь его была гладкой и теплой. Я слышала, как бьется сердце, ощущала его щекой. Я чуяла запах крови под его кожей, как аромат экзотической конфеты, которая тает на языке и уходит в горло. Медленно подняв глаза, я добралась до пульсирующей жилы на шее. И смотрела я на этот пульс, как умирающий от жажды человек, горло жег голод, необходимость, губы пересохли и потрескались от этой жажды. И я сразу поняла, что мысли эти не мои.

Я выпустила наружу ту часть своего существа, которую Жан-Клод считал своей, и нашла его. В камере без окон. Он смотрел так, будто видит меня перед собой. «Ma petite», —прошептал он, и я поняла, где он. Не знала, почему он там, но знала где. Городская тюрьма Сент-Луиса, камера для существ, не выдерживающих дневного света. Глядя в его глаза, я видела, как заполняет их синий огонь, пока не осветил тусклую камеру.

Он потянулся ко мне, будто мы могли соприкоснуться, и это сила Мики, его зверь повернулся в моем теле и оторвал от Жан-Клода.

Я открыла глаза и обнаружила, что обнимаю Мику, прижавшись лицом к его плечу, а рот мой в опасной близости от теплой долготы шеи. В комнате было движение, я поняла, что кто-то побежал за доктором, но то, чего мне было нужно, доктор мне не даст.

Кожа Мики пахла чистотой и молодостью. Я будто могла сказать по запаху, сколько ему лет. Я предвкушала нежность его плоти, и та часть меня, которая видела его как мясо, принадлежала не Жан-Клоду, а Ричарду.

Я не умею выразить этот голод в словах. Мика повернул голову, заглянул мне в глаза, и что-то открылось во мне, какая-то дверь, о которой я понятия не имела, распахнулась настежь. Оттуда рванул ветер, ветер, созданный из темноты и тишины могилы. Ветер с легкой примесью электрической теплоты, как мех, трущийся о голую кожу. Ветер, на вкус как оба мои мужчины. Но я была центром, тем, кто может выдержать в себе их обоих и не разорваться. Жизнь и смерть, похоть и любовь.

— Кто ты? — спросил Мика удивленным шепотом.

Я всегда думала, что вампиры берут своих жертв — крадут у них волю взглядом и подминают под свою, вроде изнасилования магией. Но сейчас я знала, что это на самом деле сложнее, — и проще. Я видела глазами Жан-Клода, ощущала его силой. Глядя в лицо Мики вплотную к моему, я ощущала, видела, чуяла его голод. Вожделение, огромное неутоленное вожделение, и давно уже. Но под ним — голод еще сильнее, голод по силе и защите, которую сила дает. Я будто чуяла этот голод ноздрями, катала его вкус на языке. Пока я смотрела в эти желто-зеленые глаза на таком человеческом лице, Жан-Клод дал мне ключи к душе Мики.

— Я — Сила, Нимир-Радж. Такая сила, которая может согреть тебя в самую холодную ночь.

Сила веяла по его коже обжигающим ветром, и этот ветер смешался с силой, бывшей внутри меня, скрутился с ней и воткнулся в мое тело как нож. У меня из горла вырвался стон, и Мика эхом повторил его. Сила превратилась во что-то более нежное, что-то ласкающее изнутри, а не колющее, что-то, о чем мечталось всю жизнь. По выражению лица Мики я поняла, что и он ощутил то же самое.

Какой-то ветер пошевелил концы его волос. Он провеял между нами как острие, где встречаются тепло и холод и создают нечто, чего не могут создать порознь, что-то большое и клубящееся, ветер такой силы, что сметает дома и выворачивает столбы.

Он сжал руки, которыми держал меня:

— Я — Нимир-Радж, меня не возьмешь на иллюзии.

Я встала на колени, не разрывая кольца его рук, и прижалась к нему спереди. Мы были почти одного роста, и встречный взгляд был невероятно близок. Сила вокруг притискивала нас друг к другу как гигантская ладонь. Его тело ответило мне, и он снова стал большим, тесно упираясь мне в пах и в живот. То, что должно было вызвать у меня смущение и растерянность, но не вызвало. Я знала, что Жан-Клод питается похотью так же, как и кровью, но никогда не понимала, что это на самом деле значит до этих пор, когда плоть Мики коснулась моей. Не само его прикосновение, твердого и жесткого, к моему телу, заставило меня затрепетать — а голод в его теле. Он пробивался сквозь плоть, будто мне представали кирпичики его существа, слишком простые, чтобы описать словами, потребности, не имеющие никакого отношения к языку, а принадлежащие только обнаженному телу.

Он закрыл глаза и тихо застонал.

— То, что я предлагаю, — не иллюзия, Нимир-Радж.

Он покачал головой:

— Одного секса мало.

— Я не предлагаю секса — сейчас я предлагаю другое.

С этими словами я прижалась сильнее, и он содрогнулся, издав горлом звук, очень похожий на скулеж.

— Я предлагаю вкус силы, Нимир-Радж, маленький кусочек того, что я могу тебе дать.

Умом я знала, что это ложь, но сердцем знала, что это правда. Я могу предложить ему силу и плоть — две вещи, которых он хотел, желал превыше всего прочего. Это была идеальная наживка, и это было неправильно. Я хотела податься назад, укротить эту силу, но Жан-Клод не дал. Он вбивал в меня свою силу как эхо собственного тела, подчинял меня. Слишком поздно было мне питаться, как питаются люди, и вернуть ему его силу. Он много ночей избегал меня, потому что я была слаба. И вот я стала сильной, а он ослабел, и в городе у нас враги. Мы не можем позволить себе слабости. Все это я поняла в мгновение ока, от его сознания — к моему. И вот это зернышко сомнения — Разве мы можем позволить себе слабость? —и не позволило мне его заглушить.

— Что ты хочешь взамен? — спросил Мика шепотом на грани отчаяния, и мы оба знали: что я ни попрошу, он это сделает.

— Я хочу пить теплый бег твоего тела, наполнить рот той горячей жидкостью, что бежит вот здесь.

И я потерлась губами о его шею. Аромат такой близкой крови завил мне желудок узлом, но мы были близко, очень близко, только не спешить, только не спугнуть. Как рыбаки. Мы забросили сеть, и теперь надо было только, чтобы рыба перестала биться и затихла.

Губы мои витали над его шеей, когда он произнес:

— Покажи, что у тебя достаточно силы, чтобы это того стоило, и я отдам тебе любую жидкость своего тела.

Я отвела его волосы в сторону, они упали обратно. Я тогда намотала их на кулак, чтобы не мешали, и даже это движение заставило его простонать. Обнажилась длинная гладкая линия шеи. Он отвернул голову вбок, будто знал, чего я хочу. Билась крупная артерия на шее, как живое существо с отдельной жизнью, и я будто хотела выпустить его на свободу.

И я лизнула пульсирующую кожу. Я хотела быть нежной, я очень много хотела, но кожа скользила, безупречная, у меня во рту, и запах его опьянил меня как тончайшие духи. Пульс бился у меня во рту, и я охватила зубами эту дрожь, я съедала его, вонзая зубы в кожу, в плоть, в его силу, в его зверя.