Я нарочно не говорила с ним про Лешу, ждала, пока он сам заговорит. И потом, на свежую голову мне всегда казалось, что никакого Леши нет и не было.
      Посидев, Тяпкин начал расхаживать по саду, заложив руки за спину. Варвара Георгиевна, поднимавшаяся по тропке с ведрами, спросила, почему он такой мрачный. Тяпкин сначала не отвечал, потом сказал:
      - Потому что у меня плохое настроение. И никого об этом не спрашивают!
      Я сделала вид, что не слышала разговора, не хотелось мне его ругать. Наконец где-то перед самым обедом он пришел ко мне, встал молча возле стола, заложив руки за спину, нагнув голову и выпятив живот,- в своей любимой позе. Потом освободил одну руку и потер ладошкой стол возле моего локтя. Я подняла голову.
      - Мам,- сказал Тяпкин.
      - Да?
      - Я не хотела утопить Лешку.
      - Ты нечаянно его толкнула?
      Тяпкин помолчал, соображая, не лучше ли сказать "нечаянно", потом, однако, произнес:
      - Чаянно... Только Лешка сам мне говорил, что не утонет. Он нарочно в ручей прыгал. Он легкий.
      - Ты забыла, что в ручье водичка теплая, а в колодце ледяная.
      - Я забыла. Забыла, да! - обрадовался Тяпкин, но я не поддержала его.
      - Нет, ты это прекрасно помнила. В колодце можно от одного холода умереть, а уж заболеть-то непременно. Наверное, Леша заболел.
      - А где заболел? - Глаза у Тяпкина налились слезами.
      - Я не знаю. Может, домой пошел, а может быть, лежит где-то под кустом и у него температура.
      - Пойдем его поищем, мама, пойдем! - заревел Тяпкин.- Я больше никогда не буду толкать его в колодец! Мне его жалко-о-о!..
      Рев стоял оглушительный, но я Тяпкина не утешала и не жалела, потому что, конечно, поступок был свинский. Подождав, пока он наревелся вдоволь, я сказала:
      - Ладно, давай пойдем поищем.
      Мы лазили по оврагу часа два до самого обеда, но никого не нашли. После обеда Тяпкин спал, я работала, а потом мы попили молока и отправились в гости к Галине Ивановне. Однако долго мы здесь не засиделись, потому что, пока я разговаривала с Галиной Ивановной и ее мужем, Тяпкин запустил в Володю камнем за то, что тот его дразнил, а Володя довольно сильно ударил Тяпкина ногой. Галина Ивановна Володю отругала, но синяк у Тяпкина на бедре повыше колена все равно был здоровенный.
      Володя вполголоса продолжал дразнить чем-то Тяпкина, тот молча сопел, потом сказал:
      - А зато Петр Яколич говорит, что у твоей мамы голос очень противный. А у тебя еще противней! Вот!
      Мы с Галиной Ивановной сделали вид, что ничего не слышали, но через некоторое время я поднялась, взяла Тяпкина за руку, и мы пошли домой. А что делать?
      У Галины Ивановны было лирическое сопрано, и она который год пыталась поступить в труппу Большого театра. Консерваторию она из-за детей не окончила: дочка родилась, когда Галина Ивановна училась на втором курсе, потом родился сын, потом второй сын. Короче говоря, только сейчас, когда все дети подросли, она снова возобновила занятия пением. На мой тогдашний взгляд, думать об этом было поздно: Галине Ивановне уже исполнилось двадцать девять лет, мне она казалась женщиной пожилой, тем более что и на самом деле у нее в волосах мелькала седина, веки одрябли и фигура сделалась довольно грузной.
      Наш старик хозяин сам до выхода на пенсию играл в оркестре Большого театра и через многочисленных знакомых своих пытался как-то помочь соседке. Но, с другой стороны, я собственными ушами слышала, как он говорил Варваре Георгиевне, что у Галины Ивановны голос сильный, но противный... Что мне было делать с Тяпкиным? Отругать? Но ведь он сказал правду...
      Мы молча и грустно шли с ним по тропке над оврагом, смотрели, как садится солнышко.
      - Не надо тебе было так говорить,- сказала я, вздохнув.- Галине Ивановне ведь обидно. Она старается-старается петь...
      - Сама знаю...- пробурчал Тяпкин и добавил: - Пускай не бьется своей ногой паршивой.
      - Так ведь это Володя тебя ударил, а не Галина Ивановна...
      Тяпкин замолчал и долго шел молча. Когда мы дошли до нашей калитки, то оба посмотрели с надеждой вокруг, но никого не было. Войдя на участок, мы поглядели на то место, где стояла миска. Возле нее тоже никого не было. Тогда мы пошли домой.
      Честно говоря, мне тоже не хватало Леши. Как-то я за последнее время привыкла к нему.
      - Мам!..- сказал вдруг Тяпкин.- Погляди, кто там есть.
      Я остановилась. Снизу от оврага к нашей миске неторопливо направлялись два ежа. Шли они с разных сторон и независимо друг от друга; один был совсем еще малыш, его почти не видно в сумерках в траве, второй побольше, но тоже небольшой. Они шли, торопливо переваливаясь, под худенькой шкуркой у обоих так и ходили лопатки. То один, то другой останавливался, высовывал из травы мордочку с черным, загнутым на конце носом, глядел направо, потом налево, потом, покивав головой, опять скрывался в траве.
      - Там нет молочка! - прошептал сокрушенно Тяпкин.- Давай дадим ежикам молока!
      - Надо бы...- согласилась я,- Только пока мы за ним сходим, ежики уйдут.
      Я шагнула с тропы-оба ежика замерли и полусвернулись. Тогда я подняла маленького; он свернулся совсем тугим комочком, но меня иголки даже больших ежей не кололи, не то что такого крохи. Какой тут был секрет - не знаю, все дело, наверное, в том, как относиться к тому, что ты держишь в руках - моток колючей проволоки или такую вот чудаш-ную зверюгу.
      - Ты его взяла? - восхищенно сказал Тяпкин.- А тебе не больно? Он колючий? Дай, я его потрогаю.
      - Подожди.- Я знала еще один фокус и решила порадовать им своего ребенка.- Смотри.
      Я положила ежонка на ладонь и стала поглаживать его по встопорщенным колючкам. Через мгновение иголки обмякли, ежонок шевельнулся, я почувствовала ладонью его мягкий горячий живот. Высунулся черный нос ичерная, с длинными крепкими когтями лапка.
      - Ой, ма-а-мочка...- Не часто мое чадо называло меня мамочкой.
      Мы пришли домой, положили пока ежонка в хозяйственную сумку на молнии, чтобы он никуда не делся, сходили за молоком, налили мисочку в овраге, а потом дома налили молока в блюдце и вынули ежонка. Я макнула его носом в молоко, однако пить он не стал, чихнул два раза и замер, полусвернувшись возле блюдца.
      - Пей, дурачок! Тебя никто не трогает! - сказал Тяпкин покровительственно-заискивающим басом и подтолкнул ежонка к блюдцу. Тот, смешно свесившись всеми иголками набок, фукнул, поддал руку Тяпкина и снова замер.
      - Он еще не привык, Тяпик,- сказала я.- И есть при нас не станет. Давай спать, а завтра поиграем с ним. Молочко он ночью съест.
      В комнате было душно, так что спали мы с Тяпкиным на терраске, прямо на матрасе. Я вообще люблю спать на полу, так мне удобнее. Тяпкин тоже любит спать на полу. И потом, еще я люблю спать с Тяпкиным: он маленький, мягкий, пахнет парным молоком и спинка у него горячая.
      Тяпкин долго не мог заснуть, хотя лежал смирно и не вертелся. Я чувствовала, что он не спит, потому что он был весь напряжен. Вдруг в комнате раздалось какое-то громыхание, затем громыхание повторилось, потом послышался невнятный писк.
      - В мои игрушки играет! - сказал Тяпкин восторженно-испуганным голосом.- Тузика нажимает. Мамочка, пусть! Не отнимай! - прошипел он, видя, что я встаю.
      - Ночью надо спать,- сказала я, пошла в комнату и зажгла свет. Наш маленький гость сидел у стены и. поддавал иголками Тузика - резиновую собачку с пищалкой. Не думаю, чтобы он принял ее за лягушонка: ведь лягушонок не пахнет резиной. Он в самом деле играл. Так я и сказала Тяпкину, который пришлепал следом за мной поглядеть, что тут происходит.
      Молоко было выпито досуха, игрушки, которые Тяпкин перед сном аккуратно складывал в углу, разбросаны, железный грузовичок валялся посреди комнаты.
      - Ну знаешь! - Я все-таки возмутилась.- Нашел время поиграться! Поймала ежонка, улепетывавшего под стол, и снова засунула его в хозяйственную сумку, бросив туда старенькое полотенце и газеты, чтобы он мог сделать себе постель.
      После этого мы легли спать и сразу заснули: было уже поздно. Утром, когда мы встали, ежонок, видно, еще спал: в сумке было тихо. Я раскрыла сумку. Малыш спал на боку, полусвернувшись, сопел черным носом, нежным колечком белел подшерсток. Совсем он был еще кроха и ребенок, не напугался, когда Тяпкин сунул палец в середину этого теплого живого комка и почесал ему живот. Он только свернулся чуть крепче и продолжал спать.
      - Ничего, разбуди его, пусть позавтракает с нами,- сказала я.- А то он опять нам ночью спать не даст.
      После завтрака Тяпкин, вспомнив, наверное, свое давнее житье с котенком, привязал бумажку на веревку и, покрутив ею перед носом ежа, тихонько поволок. Я думала, что тот не станет реагировать на ничем не пахнущий движущийся комок, но ежонок напрягся, следя за шевелящейся бумажкой, и вдруг стремительно побежал, за ней. Тяпкин дернул ее сильнее вбок - ежонок не успел сменить направление, проехался по доскам пола мимо, развернулся, побежал снова. Тут Тяпкин зазевался, и ежонок цапнул бумажку мертвой хваткой. Тяпкин потянул веревку - ежонок, не выпуская добычи, повис, поджав к животу худые мохнатые лапки с длинными когтями.
      Какая уж тут была работа! Мы провозились с ежонком целое утро, потом я стала готовить обед, а Тяпкин пошел к Варваре Георгиевне попросить спичек, чтобы разжечь керосинку: все время забываешь их купить. Я топталась у стола, чистила и резала овощи, а наш малыш, видимо войдя во вкус игры, вдруг набросился и довольно больно цапнул меня за большой палец босой ноги. Наверное, он принял шевелящиеся пальцы за что-то живое и съедобное, а может, просто соскучился и решил продолжать игру. Я тряхнула от неожиданности ногой - нападавший шмякнулся о стенку.
      Когда Тяпкин пришел со спичками, я, конечно, рассказала ему, как малыш принял мой палец за лягушонка. Тяпкин повосхищался, похохотал, потом, посчитав, что я не смотрю, снял сандалии и, подступая к обиженному ежонку, стал тихонько шевелить перед его носом босыми пальцами:
      - Ну что ты? На, ешь, на, ешь!..
      Не выдержав искуса, ежонок хватанул-таки палец. Тяп-кин заревел, тряхнул ногой, ежонок снова отлетел к стенке. Впрочем, реветь человек сразу перестал, а я сделала вид, что ничего не заметила.
      После обеда Тяпкин и ежонок легли спать, а я села работать.
      Так мы прожили неделю. Тяпкин вроде бы не поминал Лешу, забавляясь с новым жильцом, а Леша не появлялся. Однако пора было отпустить маленького в овраг, чтобы он снова привык к жизни на воле и, когда придет время, начал бы готовиться к зимовке. К тому же Тяпкин все-таки его мучил. Хоть и не велено было ему брать зверюшку в руки, но, едва я отворачивалась, Тяпкин в избытке нежности хватал ежонка поперек живота, таскал по комнате, приговаривая: "Малы-ыш, малы-ыш, кто тебя обижает!.." И самое удивительное, что ежонок покорно сносил такое обращение, пожалуй, оно ему даже нравилось. За неделю он сделался совсем ручным, и я боялась, что излишнее доверие к людям не пойдет ему на пользу в будущем.
      Тяпкину наш гость скоро поднадоел. Однажды я подсмотрела такую сценку: человек в хмурой задумчивости сидел после завтрака на крылечке, ежонок выбежал на порог, покрутил носом и, спустившись до той ступеньки, где был Тяпкин,- делал он это очень лихо: просто сваливался с одной ступеньки на другую,- стал проситься на руки. Ему очень нравилось, когда его держали на коленях и, сильно нажимая, гладили по спинке: видимо, он воспринимал это как лечебный массаж. Тяпкин сердито отодвинул маленького в сторону и сказал:
      - Ну тебя! Уходи домой, я не буду больше с тобой играть! Ты все равно не разговариваешь!..
      Увы! Тяпкину необходимо было с кем-то разговаривать, а ежонок при всей его общительности этого не умел.
      Короче говоря, как-то вечером мы хорошо покормили нашего малыша, вынесли на полянку перед домом и пустили на траву. Ежонок побежал в одну сторону, потом в другую, потом выбрался на тропинку и потопал вниз к оврагу, неторопливо и деловито, словно служащий, возвращающийся домой с работы.
      Поспела земляника. Как-то после дневного сна, взяв по эмулированной кружке, мы с Тяпкиным пошли в овраг. Сначала мы собирали ягоды на одной полянке, потом Тяпкин перешел на другую, тут же, за кустиками, я все время прислушивалась, как человек пыхтит и бормочет что-то, ползая по траве. Потом вдруг бормотание смолкло; я подождала, послушала, позвала - молчание. Я побежала за кусты - никого не было. Тогда я начала метаться по оврагу, кричать, звать Тяпкина, пока не охрипла. Сбегала домой, вернулась, села на тропе и стала ждать. У меня еще оставалась слабая надежда, что он просто ушел к Леше.
      8
      Так оно и было. Тяпкин давно уже собирался пойти к Леше: пускай старички сильно поругают его, но без Леши он больше не мог жить, потому что было очень скучно. Однако убежать все не удавалось: когда он пытался добраться втихую до калитки, я выходила на крыльцо и звала его обратно. А сейчас все случилось само собой, он даже и не думал убегать, собирал землянику и вдруг увидел ту самую песчаную гору, где жил Леша, и под корнями большой сосны - дыру, через которую прошлый раз они с Лешей входили к ним домой. Долго не раздумывая, Тяпкин встал на четвереньки, взял в зубы веточку земляники - он из хитрости рассчитывал задобрить старичков, угостив их земляникой,- и полез в дыру.
      Лез он долго, было темно, страшно, и песок снова попал в глаза. Тяпкин стал тереть глаза и вдруг напугался, подумав, что, может быть, это не Лешин вход, а чей-нибудь еще, кого-нибудь ужасного; вдруг тут правда живет змея. Он уже хотел было зареветь и полезть назад, как вдруг увидел впереди знакомый синий свет, ход расширился, и Тяпкин оказался в комнате, где жили старички.
      Было не убрано все и плохо, старички сидели на стульчиках и плакали. Они долго не замечали, что Тяпкин пришел, а Тяпкин не решался окликнуть их, потом все-таки сказал:
      - Вы чего все плачете?
      Дед Хи-хи подбежал к Тяпкину, сердито крича какие-то плохие слова, но Тяпкин точно не разобрал какие, потому что напугался.
      - Я вам землянички принес,- сказал Тяпкин и лег на живот, потому что от страха коленки и руки у него стали совсем слабыми.
      - Наш Леша очень болен,- сказал старенький дедушка и вытер широкой ладошкой слезы с бороды.- Он очень болен, он от холодной воды гниет... В том колодце, в который ты его толкнула, была очень холодная вода... Он умрет, и у нас никого не останется родного.
      - Это я виновата,- проревел Тяпкин; ему стало жаль старичков.- Я никогда больше не буду толкаться...
      - Мы тебя накажем! - крикнул дед Хи-хи.
      - Мы с тобой знаешь что сделаем! - тоже очень громко закричал дед Сосун.- Ты сюда зачем пришла?
      - Я очень по Леше соскучилась! - плача и хлюпая носом, говорил Тяпкин, пытаясь все же разглядеть, где лежит Леша, и наконец увидел его.
      Леша лежал на своей самой маленькой кроватке, закрытый тремя одеялами из сухого мха. Одеяла часто-часто поднимались и опускались - это Леша так дышал.
      - У него же температура,- сказал Тяпкин.- Ему надо молочка горячего пить с маслом. И еще горчичники...
      - Где же мы возьмем горячего молочка? - грустно сказал старенький дедушка.- У нас никогда не бывает ничего горячего...
      Тяпкин хотел было сказать, что он принесет молока, но потом подумал, что, пока дойдешь, оно остынет и все прольется, а во-вторых, вряд ли его пустят сюда. Скорее всего, нет.
      . - Можно я возьму Лешу к нам? - спросил тогда Тяпкин.- Моя мать таких больных детей всегда лечит. Она умеет. Я тоже иногда так болею.
      - Нет! - закричал дед Хи-хи.- Мы тебе его не отдадим никогда! Ты его опять станешь бросать в холодную воду!
      - Мы лучше тебя саму толкнем в холодную воду! - сказал дед Сосун.
      - Этим горю не поможешь,- серьезно возразил старенький дедушка.Мальчик очень болен и, наверное, сгниет. Сами мы не можем его спасти.- Он помолчал, подумал и решил: - Хорошо. Я знаю, что ты вообще-то незлая девочка, просто еще глупая. Возьми нашего Лешу, может быть, твоя мама сможет его вылечить. Она добрая.
      - Не всегда, однако...- возразил Тяпкин, представив, как ему влетит дома за то, что он ушел без спросу и мама волнуется.- Иногда добрая...
      Он вздохнул, взял Лешу, завернутого в одеяло, и пополз назад. Вышел на тропку, весь от макушки до пяток перемазанный в песке, подошел ко мне - я уже не чаяла увидеть его живым. И протянул мне Лешу.
      - Мама,- сказал мой ребенок басом.- Леша помирает, у него температура.
      Я даже не стала его ругать: что толку? Пришла домой, вскипятила молока и стала из ложечки поить Лешу, тот был без сознания. На ночь я ему сделала масляный компресс и завернула в свою шерстяную кофту. Раза два за ночь я поднималась посмотреть, жив ли еще Леша: очень он был плох. Дышал по-прежнему тяжело, волосы от пота намокли и прилипли ко лбу, но температура вроде бы стала спадать. Под утро я еще раз согрела ему молока и напоила с ложечки, потому что видела: во рту у него от жара пересохло. Леша молока попил и снова забылся.
      Утром, когда мы проснулись и вошли в комнату, Леша лежал с открытыми глазами, заложив руки под голову, и смотрел на нас.
      - Ну как, ты живой? - спросила я.
      - Живой... Здравствуйте,- сказал он очень слабым голосом.- Я так болел...- Он посмотрел на Тяпкина и добавил:- Я совсем ничего не помню.
      - Ладно, зато мы все помним и потом тебе обязательно расскажем,остановила я готового каяться Тяпкина.- Главное, ты пока выздоравливай. Кушать хочешь?
      - Не очень...- вяло ответил Леша, и я поняла, что опасность еще не миновала.
      Мы снова напоили Лешу теплым молоком, позавтракали сами, потом я спросила его, любит ли он вообще солнце, можно ли ему быть на солнце. Мне очень хотелось вынести его на солнышко: летом при простуде оно лучший лекарь. Но, может быть, лешатам солнце противопоказано? Они, насколько я знаю, жители темных мест и гуляют преимущественно ночью.
      - Я очень люблю солнышко,- сказал Леша.- Я скучал по нему, когда болел.
      Мы с Тяпкиным вымыли посуду, причем на этот раз мой ребенок так старался, что не разбил ни одного стакана. Потом мы все вышли на полянку. Было девять часов, солнышко еще светило низко и ласково. Я постелила на траву махровое полотенце и положила на него Лешу. Леша лежал, закрыв глаза, и улыбался, а мы с Тяпкиным разговаривали.
      Через час мы унесли Лешу в комнату и уложили спать, а когда он проснулся, услышав, что я звякаю посудой, приготовляя обед, то полежал некоторое время молча, глядя в брусчатый, освещенный солнцем потолок нашей комнаты, и, улыбаясь, робко попросил:
      - Вы мне дадите чего-нибудь покушать? Я очень кушать хочу.
      - Дадим, дадим! Мы тебе много покушать дадим! - запрыгал от радости Тяпкин.
      - Конечно, дадим! - подтвердила я. Мы поняли, что теперь Леша будет жить.
      - А книжки у тебя еще остались? - спросил Леша Тяпкина, съев тарелку молочной лапши и две котлеты.- У тебя есть книжки с буквами?
      - У меня целый воз есть книжек! - гордо сказал Тяпкин, приволок этот воз на мою постель, и они с Лешей стали вспоминать буквы.
      Так мы и начали снова жить втроем. Сначала все шло мирно и прекрасно, и это меня тревожило: зная характер моего ребенка, я не очень-то верила в эту тишину. Однако так продолжалось целых три дня. Утром, после завтрака, Тяпкин осторожно выносил Лешу на солнышко, на расстеленное одеяло, потом притаскивал ворох растрепанных книжек, и они принимались их листать. Я сшила Леше беленькую шапочку, чтобы не напекло голову, и он очень радовался и гордился этой шапочкой, без конца снимал ее и надевал, так что скоро захватал всю руками. Я поглядывала в окно, отрываясь от работы: здесь ли ребята,- и видела две склоненные над книжками головы в беленьких панамках.
      Тяпкин довольно хорошо помнил содержание каждой книжки, водил по страницам пальцем и рассказывал, делая вид, что читает. Леша сначала ему верил, слушал с широко открытыми глазами, потом стал спрашивать, где какая буква, а Тяпкин начал сердиться. Он терпеть не мог, когда его уличали в том, что он чего-то не знает.
      - Я читаю! - услышала я на четвертый день нашей спокойной жизни сердитый голос Тяпкина.- А ты не слушаешь! Я тебе не буду больше читать!
      - Просто я тоже хочу читать научиться...- робко возражал Леша.- Вдруг ты устанешь и не захочешь больше, тогда я сам... Потому и спрашиваю: это какая буква?
      - Взрослые люди читают без буквов! - опять закричал Тяпкин.- Моя мам а кладет на стол книжку и делает вот так...
      Тяпкин взял книжку и стал усиленно поворачивать голову в одну и в другую сторону, видимо изображая, как я читаю про себя. Хотя, конечно, вряд ли читающий про себя человек сильно крутит головой, глаза действительно бегают - это да.
      - А тогда буквы зачем? - удивился Леша.
      Тяпкин важно помолчал, соображая, потом объяснил:
      - Для красоты. Когда просто одна белая бумага, некрасиво очень. А когда есть буковки, тогда ничего...
      Тут я решила вмешаться, дабы мой ребенок не приучался быть самонадеянным невеждой.
      - Что это ты тут такое интересное рассказываешь, Тяпик?..- подойдя к спорщикам, спросила я ехидно.- По-моему, кто-то тут чего-то не понимает, а делает вид, что понимает. Хорошо ли это?
      Обрадованный Леша растолковал мне, о чем они спорят, и я, стараясь говорить просто, объяснила ребятам, зачем люди придумали буквы, научив бумагу разговаривать. Посрамленный Тяпкин молчал, надувшись, а Леша сразу начал спрашивать, как называется вот эта буква и как та, старательно повторял, потом вдруг вытащил из растрепанного вороха одну книгу, раскрыл и прочел: "Жила-была на свете девочка, звали ее Красная Шапочка..." остановился, изумленно глядя на меня, и крикнул:
      - Мама, ты послушай, как красиво: жила-была на свете девочка...
      Он смотрел на меня своими круглыми синими глазами с удивлением и восторгом и улыбался. Я тоже улыбнулась, пожалев, однако, что это лешонок, а не Тяпкин почувствовал скрытую музыку слов и изумился этому.
      - Очень красиво,- согласилась я и укоризненно сказала дочери: - Вот видишь, Тяпик, какое у Леши чуткое ушко, ты ведь этого не услышала...
      - У Лешки ухи, как у лягухи! - сердито подразнился мой ребенок.- Я и без него все сама слышу... Вон дедушка с поезда идет! - закричал вдруг Тяпкин и побежал навстречу деду, растопырив руки.- Деда, деда! А Лешка нашелся!
      Очень все-таки хорошо, что Тяпкин не был злопамятным.
      - Я в этом не сомневался,- отмахнулся дед.- Куда это чучело денется! И сказал мне: - Тебя в редакцию вызывают срочно. Видишь, даже меня ухитрились разыскать. Поезжай сейчас.
      Я забеспокоилась, потому что, когда срочно вызывают в редакцию, это редко бывает хорошо. Однако прежде чем уехать, я натаскала деду воды во все пустые кастрюли и очень просила, если, несмотря на это, ему все же вздумается пойти за водой, то ребят с собой брать не надо: Леша после болезни не окреп; пусть играют на полянке, никуда не ходят.
      Потом я уехала, но сердце мое было неспокойно.
      9
      Впрочем, к счастью, в этот день ничего плохого не случилось.
      Прежде чем разобрать свои сумки - Тяпкин надеялся, что там есть разные вкусные вещи,- дед зажег керосинку и поставил чайник. Тяпкин и Леша потащились на терраску, где мы жгли обычно керосинку, чтобы не пахло в комнате, понаблюдали, как дедушка вытряхивает в помойное ведро маленький чайничек, как моет стакан, как стирает со стола и ставит посуду. Потом дед принялся переобуваться, чтоб отдохнули ноги; Тяпкин же, не выдержав, спросил:
      - А ты нам ничего не привез?
      - Я не знаю, чего бы ты хотела! - проворчал дед.- Я так торопился с этой паникой, что только возле вокзала успел заскочить в магазин.
      - Чего-нибудь...- Тяпкин пожал плечами и поскреб пальцем по столу. Он стоял у стола, положив одну ладошку и подбородок на край, и ждал, когда дедушка будет наконец доставать все из сумок. Не то чтобы он был голодным, просто ему было интересно.
      - Деда,- подключился к разговору Леша умненьким подхалимским голоском,а мы будем пить чай?
      - Ты имеешь в виду конфеты? - усмехнулся дед.- Я думаю, что будем. Я буду чай, а вы конфеты и еще кое-что. Только дайте мне очухаться.
      - От кого отчухаться? - спросил Леша.
      - От поезда. Народу много, душно, жарко. Устал я.
      - Лешка не знает поезда! - мстительно сказал Тяп-кин.- Он его не видел никогда. Я ему в книжке показывала, а он никогда этого не видел.
      - Ничего страшного,- назидательно возразил дед.- Вот ты, например, не видела подводную лодку.
      - Видела,- соврал Тяпкин.- Я всякую лодку видела. Такая она просто лодка под водой.
      - Это ты видела утонувшую лодку,- не уступил дед.- А есть специальные металлические подводные лодки: в них глубоко под водой плавает много людей для научных и военных целей. Поняла?.. Не стыдно не видеть чего-нибудь, стыдно не стремиться узнать. А Леша вот стремится.
      Неизвестно, к чему бы привел этот разговор, поднимающий со дна души Тяпкина всякую муть, и каким боком это опять обернулось бы для Леши. Но тут, к счастью, закипел и вылился на керосинку чайник, дед заспешил, стал заваривать чай, кутать оба чайника в одеяло и, наконец, к великому удовольствию Тяпкина и Леши, принялся за сумки.
      Сначала он достал пакетик с "Золотым ключиком", потом кулечек со "Школьными", потом пакетик с "Васильком" и "Ромашкой", потом отдельно две "Мишки". Тяпкин и Леша встречали каждый пакет воплями восторга, а когда дед достал кулек с финиками, кулек с первыми в этом году мелкими яблоками "белый налив", мягкий батон с изюмом, два бублика и банку шпрот, то уж тут Тяпкин и Леша просто все время без умолку выли, точно волки в лесу: "У-у-у-у..." Дед довольно улыбался, хотя обычно он Тяпкину шуметь не велел: от шума у деда болела голова.
      Им теперь было хорошо и весело: дед пил свой черный чай, закрывая от удовольствия глаза и постанывая, а ребята быстро съели конфеты и принялись за финики, показывая друг другу и дедушке обглоданные косточки, чтобы не проглотить, а то подавишься. После этого они съели яблоки и по полбублика, выковыряли из батона изюм и подождали, не даст ли им дед чего-нибудь еще. Но шпроты дедушка открывать не стал, сказал, что оставит их к обеду. Тогда ребята взяли куски батона с выковыренным изюмом и отнесли их в мисочку старичкам. Старички любили белый батон и без изюма.
      Когда они вернулись, дедушка уже кончил пить чай и предложил пойти на речку, если Леша достаточно хорошо себя чувствует.
      - Достаточно, достаточно! - закричал Леша и спросил: - А на какую речку?
      - На настоящую! - важно объяснил Тяпкин.- Не на твой паршивый ручей. На настоящую, глубокую, там все купаются и плавают, там - с ручками!
      Дедушка снял рубаху - он любил за городом загорать и не боялся солнца,надел белую фуражку, но не от солнечного удара, а просто потому, что стеснялся ходить при незнакомых людях с лысой головой, взял полотенце, велел ребятам надеть панамки, и они все отправились на речку.
      Сначала Леша немножко отставал, потому что после болезни забыл, как надо прыгать, но скоро вспомнил, развеселился и запрыгал высоко и весело, то обгоняя дедушку и Тяпкина, то задерживаясь возле какой-нибудь интересной ему вещи. Им встретился их старый знакомый козленок, он был уже совсем большой, и, когда Тяпкин захотел погладить его по спинке, козленок встал на дыбки и нагнул беленькие, довольно острые рожки.
      - Глупый, не соображает ничего! - снисходительно сказал Леша.- Большой уже, а глупый. Не трогай его, не надо. Он просто боится.
      Леша отыскивал в траве возле тропки перезрелую землянику и честно делил одну себе, одну дедушке, одну Тяпкину. Потом им навстречу попалась собака. Тяпкин сначала обрадовался, а потом испугался, как бы она не загрызла Лешу, и закричал. Но Леша спрятался в траву, собака пробежала мимо, по своим делам, а дедушка сказал:
      - Умная собака никогда не тронет маленького, у меня уж были собаки, я знаю.
      Тяпкин промолчал, потому что хотя он очень любил собак и просил, чтобы ему купили щенка, но во дворе одна собака чуть не загрызла совсем маленького котеночка.
      - Она меня не унюхает никогда! - успокоил его Леша.- Просто я же не пахну. Я ей - как шишка какая-нибудь. Что она дура, что ли, шишки есть?
      Так, разговаривая о разных интересных вещах, они дошли до обрыва над речкой. Леша раньше всех допрыгал до обрыва, остановился и, взявшись ладошками за голову, ахнул:
      - О-ой, сколько воды!.. Ой, Любка, я этого никогда не видел!
      - Это вот речка,- нравоучительно объяснил Тяпкин.- А то просто ручей. Понял ты теперь?
      Собственно, и эту речку почти в любом месте можно было перейти вброд, но кое-где все же было по шейку, и, спустившись вниз, дедушка разделся и стал плавать, потом вылез, взял Тяпкина за руку и разрешил ему войти в воду по грудки, поплескаться. После этого искупали Лешу и легли на песочке загорать.
      Дедушка загорал, а Тяпкин и Леша строили домики и заборы из песка. Леша сказал:
      - Гляди, как я могу! - завертелся на одном месте и пропал в песке.
      Тяпкин подождал минуту, подождал две, потом испугался и громко заревел:
      - Дедуш, Лешка в песок засыпался!
      Дед вскочил, стал расспрашивать, в чем дело, а Леша откуда-то, совсем с другого конца пляжа, закричал:
      - Ты что? Вот он я! Я тебе просто показать хотел!
      Так они поиграли еще часок и пошли вместе с дедом домой.
      После обеда, за которым они опять ели разные вкусные вещи, Тяпкин и Леша легли спать в гамак и заснули сразу, потому что хорошо нагулялись и устали. Спали они довольно долго, потом попили молочка и вышли с дедушкой на тропку встречать со станции маму: Но мама не приехала. Стало уже прохладно, и пришлось возвратиться домой. Оделись потеплей, сходили за молоком, и дедушка разрешил отнести молочка для ежиков. Когда Тяпкин и Леша спустились к оврагу и вылили молоко в мисочку, из кустов неожиданно появились старички. Леша очень обрадовался, а Тяпкин закричал:
      - Ура! Старички пришли!
      Леша бросился всех целовать, потому что после выздоровления никого из своих старичков не видел.
      - Как ты загорел, прямо сосновая шишка! - сказал, улыбнувшись, старенький дедушка и вытер слезы ладошкой.- Как я рад, Лешенька!.. Я думал, уж и в живых тебя не увижу.