Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Эдем (№2) - Зима в Эдеме

ModernLib.Net / Эпическая фантастика / Гаррисон Гарри / Зима в Эдеме - Чтение (Ознакомительный отрывок) (Весь текст)
Автор: Гаррисон Гарри
Жанр: Эпическая фантастика
Серия: Эдем

 

 


Гарри Гаррисон

Зима в Эдеме

От Автора

И насадил Господь Бог рай в Эдеме,

на востоке: и поместил там человека,

которого создал.

Бытие, гл. II, ст. 8

И пошел Каин от лица Господня; и

поселился в земле Нод, на восток

от Эдема.

Бытие, гл. IV, ст. 16

Из всех существ, что населяли когдалибо Землю, самый долгий век выпал на долю громадных пресмыкающихся. Целых сто сорок, миллионов лет на Земле господствовали рептилии, затмевали небо, кишели в морях. Тогда млекопитающие, прародители человечества, были крошечными зверьками, вроде землеройки; крупные, быстрые и более смышленые завры пожирали их.

И вдрут шестьдесят миллионов лет назад все переменилось. Метеорит диаметром целых шесть миль поразил Землю и вызвал чудовищные изменения. За короткое время вымерло семьдесят пять процентов существовавших тогда видов. Век динозавров закончился; началась эра млекопитающих, которых ящеры подавляли более ста миллионов лет.

Ну а если бы не метеорит? Каким оказался бы наш мир?

Предисловие Керрика

Жизнь нынче нелегка. Слишком многое изменилось, слишком многие погибли, и зимы длятся теперь так долго. Так было не всегда. Я еще помню ту стоянку, на которой рос, помню три семьи, долгие сытые дни, приятелей. В теплое время года мы жили на берегу озера, так и кишевшего рыбой. И первое, что я помню на этом свете, — белые вершины гор над тихой водой, знак приближения зимы. Когда снег покрывал наши шатры и жухлую траву, наступало время отправляться в горы. Я рос и мечтал стать охотником, чтобы вместе со всеми добывать оленя и большого оленя.

Но сгинул этот простой мир с его бесхитростными радостями. Все изменилось — и не к лучшему. Иногда я просыпаюсь ночью и думаю: если бы всего этого не было. Глупо, конечно, ведь мир есть мир, и он полностью изменился. И то, что я считал целой Вселенной, оказалось лишь кусочком реального мира, а мое озеро и горы — одним из уголков огромного континента, со всех сторон окруженного морем.

Помню я и про тех тварей, которых мы зовем мургу. Я научился их ненавидеть задолго до того, как увидел первого марага. Наше тело теплое, их плоть холодна. У нас на головах растут волосы, и каждый охотник гордится своей бородой. Звери, на которых мы охотимся, тоже теплые и лохматые. Но мургу не такие. Они гладкие и холодные, шкура их покрыта чешуйками, а еще у них есть зубы и когти, — чтобы рвать и терзать. Среди них есть огромные и ужасные, вселяющие страх. И ненависть. Я знаю, что живут они у теплого океана, на юге, в дальних жарких краях. Мургу не переносят холода и потому прежде не беспокоили нас.

Но все так изменилось. Страшно подумать, что прошлого не вернуть. А все потому, что есть среди мургу разумные существа, разумные, как и мы сами. Эти мургу зовут себя иилане. На несчастье свое я знаю, что весь мир тану составляет крошечную часть владений иилане. Мы живем на севере огромного континента. А на необъятных просторах к югу от нас обитают лишь мургу и иилане.

Хуже того, к востоку, за океаном лежат огромные равнины континентов, где не ступала еще нога охотника. Никогда. Там повсюду иилане, только иилане. Весь мир принадлежит им, а нам только горсть земли.

А теперь я поведаю вам самое плохое. Иилане ненавидят нас, как и мы их. И все бы ничего, будь они огромными, неразумными тварями. Тогда мы жили бы спокойно в холодных краях и никогда не встречались с ними.

Но среди них есть и такие, что разумом и свирепостью не уступят охотнику. Даже не счесть, сколько на свете мургу, достаточно сказать, что они занимают все земли огромного мира.

Я знаю об этом, потому что иилане взяли меня в плен ребенком, вырастили и обучили. Ужас я впервые познал, когда они убили моего отца и всех, кто был с ним, но с годами забылся и ужас. И когда я научился разговаривать на языке иилане, то стал одним из них, забыл, что рожден среди охотников, даже привык называть свой народ «устузоу», грязные твари. Власть и порядок у иилане шли вниз от вершины, и я очень гордился собой. Ведь я был близок к Вейнте, эйстаа города — правительнице его. И я сам себе казался правителем.

Живой город Алпеасак недавно начал расти на наших берегах, в нем поселились прибывшие из-за моря иилане, которых выгнали из родного города холода, с каждой зимой становившиеся все свирепее. И те же зимы гнали на юг моего отца со всеми другими тану. Так заложили иилане город на наших берегах и убивали тану, едва заметив. И тану отвечали им тем же.

Много лет ничего не знал я об этом. Я рос среди иилане и думал так, как думали они. И когда они пошли войной на тану, то своих кровных братьев я считал врагами. Так было до тех пор, пока не попал к ним в плен Херилак. Мудрый саммадар и вождь тану, он понимал меня куда лучше, чем я сам. Я говорил с ним словно с врагом, а он видел во мне плоть от плоти своей. И тогда вспомнил я позабытый с детства язык, сама собой вернулась и память о прежней жизни, о матери, семье, друзьях. У иилане нет семьи, яйцекладущие ящерицы не знают молочного запаха младенца, нет и дружбы среди холодных самок, которые всю жизнь держат самцов под замком.

Херилак сумел разбудить во мне тану, я освободил его, и мы бежали. Поначалу я сожалел, но пути назад не было, — ведь я поразил копьем Вейнте, правительницу иилане, и едва не убил ее. Потом я жил в саммадах — семейства тану объединяются в такие небольшие группы — и с ними бежал от тех, кого еще недавно считал своими. Теперь у меня появились другие спутники, да такие, о которых я даже никогда не думал, живя среди иилане. У меня была Армун, она сама пришла ко мне и научила тому, чего я прежде не ведал, пробудила во мне чувства, которых я не мог испытать среди чуждой мне расы. Армун, которая дала мне сына.

Но мы жили все время под угрозой смерти. Вейнте со своими воительницами преследовала нас, гнала без пощады. Мы отбивались, иногда побеждали, иногда захватывали живое оружие иилане — палки смерти, убивающие любого зверя, каким бы огромным он ни был. С таким оружием мы могли уходить далеко на юг, убивать мургу, мясо которых можно было есть, отбиваться от хищных и злобных. И снова бежали, когда Вейнте и неистощимое воинство ее, пополнявшееся из-за моря, выслеживали нас и нападали.

Наконец мы — те, кто уцелел, — отправились туда, куда мургу не было пути. Через снежные хребты в дальние земли. Иилане не живут в снегах, и мы считали себя в безопасности.

И обрели ее, но ненадолго. За горами мы встретили тану, которые не только охотятся, но и выращивают урожай в своей уютной долине, а еще умеют лепить горшки из глины, ткать одежду и делать прочие чудесные вещи. Имя им было «саску», и они наши друзья, потому что поклоняются богу-мастодонту. Мы привели к ним мастодонтов и жили одним народом. Хорошо было в долине саску.

Но Вейнте вновь отыскала нас.

И когда это случилось, я понял, что бежать уже некуда. Словно загнанные в угол звери, мы должны были биться с ними. Сначала меня не хотели слушать. ведь никто не знал врагов так, как я. Но потом они поняли, что иилане неведом огонь. А чтобы они узнали, что это такое, мы подожгли их город.

Да, так мы и сделали. Спалили их город Алпеасак, а немногие уцелевшие бежали обратно в свою заморскую страну, в свои дальние города, И хорошо, что среди уцелевших оказалась Энге, учительница моя и друг. Она не верила в кровопролитие, как другие, и возглавляла малую часть иилане, называвших себя Дочерями Жизни, которые верили, что жизнь священна. Если бы уцелели только они…

Но спаслась и Вейнте. Исполненная ненависти, она пережила гибель города и бежала в море на урукето, огромной живой лодке иилане.

Вот что было. А теперь я стою на берегу, и пепел города под моими ногами, и я стараюсь представить себе, что еще случится, что придется делать в грядущие годы.

Глава первая

Thannan i ermani lasfa

katiskapri ар naudinz modia -

em bleit hepellin er otta,

so faldar elka ensi hammar

Пусть воплотившиеся

в звезды тхармы

глядят на охотника

с благосклонностью -

от прохладного их внимания

не вспыхнет горячий огонь.


Марбакская поговорка

Гроза уходила в море, слабела. Дальние полосы ливня укрыли урукето от глаз. Когда дождь ушел еще дальше, живое судно вдруг вынырнуло из его пелены, чернея среди белых гребней. Низкое заходящее солнце пробивалось сквозь клочковатые облака, окрашивало красным высоко выступавший из воды плавник урукето. Но вскоре он исчез в сумеречной мгле.

Стоя по колено в воде, Херилак взмахнул копьем и гневно крикнул:

— Пусть все они погибнут, чтобы некому было возвращаться!

— Все кончено, — вяло возразил Керрик. — Кончилось… завершилось… Мы победили. Мы убили мургу, сожгли их город. — Он кивнул в сторону обугленных дымившихся стволов. — Ты отомстил за каждого тану из твоего саммада. Ты испепелил не один хольт мургу. Ты сделал это. За каждого охотника, женщину и младенца ты убил столько мургу, сколько может сосчитать охотник. И довольно. Теперь забудем про смерть и подумаем о живущих.

— Ты говорил с этой тварью, ты дал ей бежать! Копье дрогнуло в твоей руке — не нужно было тебе этого делать.

Керрик видел, что Херлак разгневан, и готов был ответить ему тем же, но сдержался. Все устали, все вымотались после такого дня. И не следует забывать, что Херилак повиновался ему и не убил Энге, дал ему возможность поговорить с ней.

— Для тебя все мургу на одно лицо, и всех следует убивать. Но эта — моя учительница — не такая, как другие. Она говорила им о мире. И если бы мургу прислушались к ней, поверили ей, война могла бы закончиться раньше,

— Они же вернутся, вернутся, чтобы отомстить.

Высокий охотник все еще не мог успокоиться и потрясал обагренным кровью копьем вслед исчезнувшему из вида врагу. Воспаленные от дыма глаза его яростно сверкали в лучах заката. Охотники были перемазаны сажей, длинные светлые волосы и бороды покрывал пепел. Керрик, понимал, что сейчас Херилаком движет ненависть, желание убивать и убивать мургу. Но знал Керрик — и страх уже невольно стискивал его сердце, — что Херилак прав. Мургу-ийлане, враги тану, вернутся. Уж Вейнте-то позаботится об этом. Она осталась жива, а раз так — не будет ни покоя, ни мира. И когда Керрик понял это, силы вдруг оставили его, он вдруг пошатнулся, оперся на копьа и принялся мотать головой из стороны в сторону, пытаясь отогнать отчаяние. Надо забыть о Вейнте, забыть мургу, забыть все, что знал о них. Пришлю время жить, смерть отступила.

Чей-то крик прервал его мрачные мысли, и, обернувшись, Керрик увидел, что от почерневших руин Алпеасака его зозет Керидамас, охотник саску.

— Там живые мургу, они у нас в западне!

Херилак стремительно обернулся, но Керрик остановил его, мягко положив руку ему на плечо.

— Не надо, — попросил он. — Опусти копье. Дай, я взгляну. Надо же наконец перестать убивать.

— Нет-нет, ты не прав, добром с ними нельзя. Но я кладу копье, потому что ты все еще маргалус, предводитель в битвах с мургу. Я повинуюсь твоему приказу.

И они оба пошли к сожженному городу, увязая в глубоком песке. Керрик безмерно устал и мечтал только об отдыхе. Но как тут отдохнешь? Неужели кто-то из иилане уцелел? Это едва ли возможно. Когда погиб их город, фарги и иилане умерли — каждая из них сразу стала отверженной. Когда случалось, что иилане изгоняли из города, в ее организме совершались необратимые изменения, и она погибала — он сам видел это. Но встречались и исключения: например, Дочери Жизни не умирали, как остальные… Придется проверить.

— Они показались из полусгоревшей рощи, — сказал Керидамас. — Одного мы убили, а другие снова попрятались, И Симмахо сказал, что тебе, маргалус, может быть, захочется самому сразить последних мургу.

— Да! — воскликнул Херилак.

Керрик устало покачал головой.

— Да подожди ты убивать. Надо посмотреть, кто это. А лучше — пусть живут. Я поговорю с ними.

Они пробирались между обгорелых деревьев: повсюду валялись мертвые тела. Дорога привела их на амбесед, и Керрик в ужасе замер перед горами трупов. Все как будто были целы — ни ожогов, ни ран, — и все мертвы. И все до единой лежали головами к задней стене. Керрик тоже поглядел туда, на трон, на котором некогда восседала Вейнте, теперь обгоревший и пустой. Топча друг друга, фарги и иилане пробивались туда, надеясь на помощь эйстаа. Но не было ее в живых, трон опустел, и город умер. Тогда умерли и они.

Первым шел Керидамас, осторожно ступая между распростертыми телами; Керрик, словно окаменев, шел следом. Столько мертвых… Надо что-то делать, пока не начали разлагаться. Хоронить? Их слишком много. Надо что-нибудь придумать.

— Там, впереди, — указал копьем Керидамас. Симмахо подошел к обгорелой изломанной двери и заглянул внутрь, но ничего не увидел: было очень темно. Заметив Керрика, он показал ему на лежавший здесь труп иилане и перевернул его ногой. Керрик мельком взглянул на него, потом наклонился, чтобы рассмотреть получше. Это место показалось знакомым — это ханане.

— Это самец, — пояснил он. — Там, внутри, должны быть одни самцы.

Симмахо пнул труп ногой. Как и многие тану, он удивлялся, что злобные мургу, с которыми они бились, все до одной самки.

— Он хотел убежать, — объяснил Симмахо.

— Самцы не сражаются… Они вообще ничего не делают. Их запирают здесь.

Симмахо был явно озадачен.

— Почему же тогда он сразу не умер, как остальные?

В самом деле, почему? — размышлял Керрик.

— Самки умерли, когда погиб город. Они не могут жить вне его. Когда их изгоняют из города, случается то же самое. Только в чем причина, я не знаю. Но в том, что для них это смертельно, ты можешь убедиться сам — взгляни по сторонам. Похоже, что самцы, которых всегда держали в изоляции, вдали от прочих, всегда были в какой-то мере отверженными, а потому гибель города не повлияла на них.

— Теперь они умрут от наших копий, — проговорил Херилак. — И сейчас же, а то сбегут ночью.

— Ты же знаешь, они никуда не ходят по ночам. К тому же отсюда нет иного выхода. Прекратим же проливать кровь и отдохнем до утра. Будем есть, пить и спать.

Никто не возражал. Заметив на уцелевшем дереве водяной плод, Керрик сорвал его и показал всем, как из него напиться. Пищи не было, но усталость была сильнее голода, и все вскоре уснули.

Не спал только Керрик. Он устал не меньше других, но пережитое не давало ему уснуть. Ветер разогнал на небе облака, появились первые звезды. Наконец усталость взяла свое, и он крепко заснул и проснулся, когда заря уже осветила небо.

Кто-то шевельнулся в утреннем сумраке, и Керрик разглядел Херилака, с ножом в руке пробиравшегося ко входу в ханане.

— Херилак, — негромко окликнул он, с трудом поднимаясь на ноги.

Охотник обернулся. Увидев Керрика, он немного поколебался, потом сунул нож за пояс и пошел назад. Чем, какими словами можно было уменьшить терзавшую его боль? Все происшедшее не притушило в Херилаке ни гнева, ни ненависти, а только обострило его страдания. Может быть, буря в его душе скоро уляжется. Может быть…

Керрик глотнул из водяного плода. Нужно еще столько сделать. Но прежде всего надо проверить, не уцелел ли кто-нибудь из иилане в ханане. Он посмотрел на свое копье. Брать или не брать? Внутри могут оказаться самки, еще не знающие о гибели города. С копьем наперевес Керрик шагнул за обгорелую дверь.

Повсюду еще дымились угли. Пламя прошло повсюду, по прозрачной крыше и стенам. Пахло дымом. Держа копье наготове, он прошел по залу — единственной части ханане, которую ему довелось видеть, — вышел в коридор и попал в другое помещение. Здесь сильно пахло горелым мясом. Потолок сильно выгорел, и можно было разглядеть ужасную картину.

У ног Керрика лежал обгорелый труп Икеменд, хранительницы ханане, с широко раскрытым в предсмертных муках ртом. За ней громоздились трупы ее подопечных. Комната была полна обгоревших тел. Керрик поежился, отвернулся и направился дальше.

Он блуждал по лабиринту комнат и переходов, большей частью испепеленных огнем. Но встречались и зеленые ветви — молодая поросль почти не поддалась огню. Сделав очередной поворот, он очутился в каморке с нарядными коврами на стенах и мягкими подушками на полу. С круглыми от страха глазами к стене жались два юных самца. Увидев его, они застонали:

— Смерть пришла! — и закрыли глаза.

— Нет! — громко крикнул Керрик. — Глупым самцам слушать высшую!

Глаза открылись и с изумлением уставились на него.

— Говорите! — приказал он. — Где остальные?

— Он, у говорящей в руках острый зуб, он убивает, — простонал один из самцов.

Бросив копье на циновку, Керрик шагнул в сторону.

— Смерть ушла. Вы одни здесь?

— Одни! — проскулили оба, их ладони окрасились в цвет ужаса.

Керрик заставил себя не сердиться на глупых созданий.

— Слушайте меня и молчите! — приказал он. — Я — Керрик-сильный-и-знатный-что-сидит-рядом-с-эйстаа. Вы слыхали обо мне? — Оба торопливо сделали знак согласия. Быть может, весть о его бегстве не дошла до затхлого мирка ханане. А может, они просто забыли. — А теперь отвечайте на мои вопросы. Сколько вас здесь?

— Мы спрятались, — начал тот, что помоложе. — Мы играли: остальные искали нас. Я был там. Елкиман спрятался вместе со мной, а Надаске за дверью. Но другие так и не пришли. Что-то случилось. Было тепло и приятно. Но скверный запах драл нам горло и ел глаза. Мы позвали Икеменд, но она не пришла. А мы боялись выходить. Я очень испугался — меня потому и зовут Имехеи, — но Елкиман очень смелый. Он пошел вперед, мы за ним. И я не могу сказать, что мы увидели, это было ужасно. Мы решили уйти из ханане, — хотя это и запрещено, — и Елкиман уже вышел, а потом он закричал, и мы убежали обратно. Что с нами теперь будет?

Действительно, что их ждет? Неизбежная смерть, если сюда забредут охотники. Они увидят мургу, зубастых и свирепых врагов. Но Керрик-то знал, что перед ним слабые, глупые создания, не умеющие даже позаботиться о себе. Он не мог допустить, чтобы их убили, он уже устал от крови.

— Оставайтесь здесь! — приказал он.

— Но мы боимся, мы хотим есть, — заныл Имехеи.

«Мягкий-на-ощупь» — так переводилось его имя. Второй же, Надаске — «выглядывающий-в-щелку». Дети, хуже чем дети, ведь им никогда не стать взрослыми.

— Молчать! Здесь есть вода, а накопленный жирок позволит вам поголодать немного. Не выходите из этой комнаты. Еду вам принесут. Понятно?

Они успокоились, выражая жестами повиновение и доверие. Ну и самцы! Подобрав копье, Керрик оставил их. Выйдя из ханане, он столкнулся с Херилаком. За ним теснились его охотники. Саску во главе с Саноне держались в сторонке.

— Мы уходим! — объявил Херилак. Он уже взял себя в руки, и гнев его сменился холодной решимостью, — Мы сделали то, зачем пришли. Мургу и гнездо их уничтожены. Больше нам здесь делать нечего. Мы возвращаемся домой.

— Надо остаться. Еще не все сделано…

— У тану здесь нет больше никаких дел. Керрик, ты был нашим маргалусом и вел нас против мургу; мы тебя почитали за это и повиновались тебе. Но теперь мургу уничтожены, и ты больше не командуешь нами. Мы уходим.

— Значит ты, могучий Херилак, говоришь от лица всех тану? — сердито спросил Керрик. — Я не помню, чтобы охотники тебя выбирали. — Он повернулся к ним. — Херилак говорит от имени всех вас… или у каждого свое мнение?

Разгневанный Керрик переводил взгляд с одного лица на другое, и люди смущенно опускали глаза. Саммадар Сорли шагнул вперед.

— Мы думали, мы говорили. Херилак говорит правду. Нам здесь ничего не нужно. Дело сделано, и нам нужно успеть домой еще до зимы. Мы выступаем, Керрик. Твой саммад на севере, а не здесь.

Армун. Зачем ему этот город мертвых? Она его саммад, она и малыш. И Керрик едва не поддался искушению немедленно выступать на север. Но позади Сорли стоял Саноне, а с ним все саску, и они не двигались с места. Обернувшись к ним, Керрик спросил:

— Что скажут саску?

— Мы уже говорили и еще не закончили разговор. Мы только что пришли сюда, и нас ничто не гонит, подобно таку, на холодный север. Мы понимаем их. Но нам нужно другое.

— Давайте немного повременим, — попросил Керрик, обращаясь к охотникам. — Посидим, покурим, обсудим… Потом решим.

— Нет, — ответил Херилак. — Все уже решено. Мы сделали все, зачем пришли сюда. Мы уходим. Сейчас.

— Но я не могу уйти прямо сейчас, — проговорил Керрик, все еще надеясь, что его поймут. — Я тоже хочу вернуться. Там Армун, там мой саммад, но я не могу уйти сейчас.

— Я позабочусь об Армун, — отвечал Херилак. — Она будет под моей защитой в моем саммаде, пока ты не вернешься.

— Мне еще рано уходить. Я хочу подумать.

Последние слова Керрик произнес уже в спины охотников. Решение было принято, разговоры окончены. Битва завершилась, и каждый охотник вновь сам себе господин. Они молча уходили вслед за Херилаком по тропе, исчезавшей среди деревьев.

И никто даже не оглянулся. Ни один тану. Керрик смотрел им вслед, пока последний охотник не пропал из виду. Ему казалось, что какая-то часть его ушла вместе с ними. Хотелось догнать их, упросить не торопиться или просто отправиться вслед за охотниками по той тропе, что приведет к Армун.

Но он не сделал этого. Что-то удерживало его. Хоть он и чувствовал себя тану и знал, что его место возле Армун, среди людей.

Но он только что разговаривал с этими глупыми самцами, приказывал им, как положено иилане, с удовольствием ощущал свою власть над ними. Что это? Неужели его дом — это жилище ящеров, а не шатры тану?

— Керрик, — донесся до него голос Саноне. — Ты наш маргалус. Приказывай!

Мудрый старик все понимал, мандукто саску умели видеть. Быть может, он понимал чувства Керрика лучше, чем он сам. Довольно. Нужно еще столько сделать. А пока нужно стараться не думать об Армун.

— Нам нужна еда, — проговорил он. — Я покажу вам поля, где пасутся животные. Все они не могли сгореть. И еще — нужно что-то сделать с мертвыми.

— В реку их, пока не засмердели, — буркнул Саноне. — Пусть их унесет в море.

— Пусть будет так. Приказываю. И выбери тех, кто пойдет со мной. Я покажу дорогу. Поедим, а потом нужно будет еще многое сделать.

Глава вторая

Befesekesse ambeiguru desguru kakkusarod. Munibeiek munibelek.

Та, что взлетает на гребне самой высокой волны, может попасть в самую глубокую впадину.

Апофема иилане

Эрефнаис распоряжалась на урукето, командовала экипажем и пассажирами. Урукето уходил все дальше в море, а она оставалась наверху, и только когда волны захлестывали темный бок живого корабля, прикрывала глаза прозрачными мембранами. Между двумя очередными порциями холодного душа она успевала еще раз бросить взгляд на погибший город, на столб дыма над ним, на безжизненные пляжи. Картина эта словно впечаталась в память. Гибнущий город стоял перед глазами. Она пробыла наверху до темноты, когда урукето замедлил ход, отдавшись воле течения до завтрашнего утра. Только тогда она спустилась вниз и уснула на опустевшем месте кормчей.

Когда прозрачное окошко над головой посветлело, Эрефнаис выбралась из-под плаща и устало поднялась на ноги. Потом она медленно вскарабкалась наверх, хоть и ныла старая рана. Утро было прохладным и ясным. Вчерашнюю грозу унесло далеко, и небо очистилось. Плавник дернулся — урукето проснулся и стал набирать скорость. Эрефнаис поглядела вниз — кормчая была на месте, — а потом вновь уставилась в океан. Позади огромного тела урукето вскипели буруны, пара сопровождавших энтиисенатов рванулась вперед. Все было как всегда.

Да ничего не было как всегда. Мрачные думы вновь овладели Эрефнаис. Она крепко вцепилась в толстую шкуру урукето. Инегбан наконец пришел в Алпеасак — в этом был и ее труд, — и Алпеасак обрел мощь. И умер — в один ужасный день. Она видела его гибель и не понимала; ей никогда не приходилось слышать об огне. Он был горяч — горячей, чем само солнце, — он ревел, и трещал, и вонял, и душил тех, кто был рядом, ослеплял, оставляя за собой безжизненную пустыню. Он погубил город. Горстка уцелевших иилане, пропахших дымом, спала внизу. Остальные умерли, как умер весь город, оставшийся на берегу далеко позади. Она поежилась и стала внимательно вглядываться вперед. Если бы это был ее город, она тоже умерла бы, — как умерли те, кого пощадил огонь.

Теперь у нее были другие проблемы. Ученая Акотолп сидела внизу, вцепившись в руку самца, которого притащила с собой. Но с того мгновения, как они оказались на урукето, она ни разу не шевельнулась, а неподвижно сидела и не отвечала ни на какие вопросы. Не реагировала она и на стоны и причитания самца. Что делать с ней? И с теми, бессмертными? Что делать? Пусть решает она… эта… Ее имя не хочется произносить.

Эрефнаис вздрогнула — наверх поднималась Вейнте. Легка на помине, ее единственную она не хотела видеть этим солнечным утром.

Словно не замечая капитана, Вейнте направилась в заднюю часть плавника и стала смотреть на пенистый след урукето. Эрефнаис, поколебавшись, тоже обернулась к далекому горизонту. Там было темно. Может быть, еще не отступила ночь, или опять надвигалась гроза, но земли уже не было видно… города тоже. Слишком далеко. Один глаз Вейнте медленно повернулся в ее сторону.

— Молча ты поднялась сюда, Вейнте, и молчишь до сих пор. Все… умерли?

— Все… И город.

Невзирая на ужас, охвативший ее при этих словах, Эрефнаис заметила, что Вейнте разговаривает как-то странно. Не как высшая с низшей, даже не как равная с равной. Она не выражала никаких эмоций. Словно разговаривала сама с собой.

Эрефнаис не хотелось говорить, но вопрос сорвался с ее губ:

— Огонь… откуда взялся огонь?

Недвижная маска мгновенно слетела с Вейнте, и все ее тело задрожало от эмоций; рот так широко раскрылся, что было трудно разобрать слова: «Устузоу пришли… устузоу огня… их ненавистью… ненависть к нему. Смерть. Смерть. Смерть…»

— Смерть, — выдохнула она, руки ее рефлекторно шевельнулись.

За спиной Эрефнаис наверх поднялась Энге. Вейнте увидела ее и затрепетала, каждое ее слово сочилось ядом.

— Дочь Смерти, место тебе и всем твоим в этом огненном городе. А здесь должны были оказаться лучшие из погибших там иилане.

В гневе она заговорила, как равная с равной, как эфенселе с эфенселе, В детстве, в море, все равны, все оказываются в воде одновременно, в одном эфенбуру — это естественно, как дышать. Ты навсегда будешь эфенселе для всех из твоего эфенбуру. Но Энге не приняла тона.

— Твоя память слаба, нижайшая, — отвечала она самым оскорбительным образом, как говорит высочайшая из высочайших с самой низшей из низших.

Эрефнаис, стоявшая между ними, застонала от ужаса. Ее гребень заалел, потом стал оранжевым, и она в страхе бросилась вниз. Вейнте отшатнулась, словно от удара. Энге безжалостно продолжала:

— Ты отвергнута. Твой позор пал и на меня, и я отвергаю тебя как эфенселе. Твое маниакальное стремление убить Керрика и всех устузоу привело к гибели гордого Алпеасака. Ты приказала низкой твари Сталлан убивать моих подруг. От яйца времен не было подобной тебе. Лучше бы ты никогда не выходила на сушу. Если бы весь наш эфенбуру погиб там, во влажных безмолвных глубинах, вместе со мной, — и то было бы лучше. От слов Энге кожа Вейнте покрылась краской гнева, но сразу же потемнела. Гнев ушел вглубь, не тратить же его попусту на это низменное создание, считавшее себя равной ей, Вейнте.

— Оставь меня, — произнесла она, вновь поворачиваясь к морю.

Энге тоже отвернулась, устыдившись своей внезапной вспышки. Не в это она верила, не этому учила других. Огромным усилием воли она заставила себя застыть на месте и приглушить яркие краски ладоней и гребня. И только после этого она позволила себе заговорить. Внизу кормчая направляла путь урукето по морю. рядом с ней стояла Эрефнаис. Энге нагнулась и крикнула:

— От ведомой к ведущей, не доставит ли мне удовольствия Эрефнаис, поднявшись сюда?

Эрефнаис вскарабкалась наверх и нерешительно взглянула на безмолвную Вейнте.

— Я здесь, Энге, — отозвалась она.

— Я и все, кто вместе со мною, благодарим тебя за то, что ты спасла нас от гибели. Куда мы идем?

— Куда? — переспросила Эрефнаис с виноватым видом. Она еще не думала, куда им плыть. — Мы бежали от огня в море и взяли курс на Энтобан. Но сделано это было из страха, а не по мудрому рассуждению.

— Ты не виновата, ты спасла всех нас. и мы тебе благодарны, Энтобан — край иилане, куда ж еще держать нам путь? Но в какой город мы направляемся? Ответ последовал мгновенно.

— Домой. К моему эфенбуру, туда, где этот урукето впервые оказался в волнах моря. В окруженный водами Икхалменетс.

Глядя одним глазом на волны, Вейнте устремила другой на говоривших. Она попробовала обратить на себя внимание, но к ней повернулась только Эрефнаис.

— Икхалменетс-на-островах — не Энтобан. Покорно прошу взять курс на Месекеи.

Эрефнаис жестом показала, что поняла, но вежливо и твердо заметила, что не изменит курса. Вейнте замолчала. И все-таки она доберется до него. Месекеи, большой город на большой реке, богатый, процветающий, далекий от северных морозов. И главное, его жители больше всех помогали ей в подготовке к войне с устузоу. Сейчас ее будущее было скрыто серой пеленой. Но настанет день, пелена исчезнет, и она вновь обретет силу. Хорошо тогда оказаться среди друзей. В Икхалменетсе не один урукето, можно найти и другой способ добраться до цели.

А здесь… кругом враги. Энге и уцелевшие с нею Дочери Смерти, — а сколько достойных погибли в Алпеасаке. Этого не должно было случиться. Здесь, в море, она бессильна. Она одна против всех; Эрефнаис и экипаж ей не помогут. Но на берегу все будет по-другому. Она стала размышлять и прятала мыслей за неподвижностью тела.

Энге жестом дала знать Эрефнаис, что оставляет ее, и стала спускаться вниз. При взгляде на неподвижную Вейнте на мгновение Энге показалось, что она видит ее мысли. Злые, темные… Что делать с амбициями Вейнте? Мысль эта так овладела Энге. что конечности ее непроизвольно зашевелились, и даже в тусклом фосфоресцирующем свете ее было нетрудно понять. Запретив себе думать, она медленно пошла вперед в полумраке. Мимо неподвижной Акотолп и ее несчастного спутника — к маленькой группе иилане, сбившейся у стены. Заметив Энге, одна из них, Акел, встала, шагнула навстречу — и остановилась.

— Энге, предводительница, что так волнует тебя, что я опасаюсь за свою жизнь, находясь возле тебя?

Энге остановилась.

— Прости, верная Акел, я думаю не о тебе, не о наших. — Она оглядела четырех уцелевших Дочерей и жестом дала понять, что рада их обществу. — Когда-то нас было много. А теперь нас мало, и каждая из вас стала мне дороже во сто крат. И раз мы выжили, когда остальные погибли, то мы в ответе за наше дело… и нам даны силы, чтобы его исполнить. Но я потом расскажу вам об этом. Прежде нужно кое-что сделать. — Проведя пальцами по ребрам, она дала им понять, что уши слышат и глаза видят. — Скорбь моя не о нас. И я хочу обдумать ее причины.

Она выискала за пузырями с консервированным мясом темный уголок и улеглась лицом к живой стене урукето, заставив тело недвижно застыть. Овладев собой, она вернулась к мыслям о Вейнте. К мыслям, что не должны были нарушить внешнего покоя.

Вейнте! Полная ненависти. Теперь, освободившись от привязанности к бывшей эфенселе, Энге поняла, что та из себя представляла. Темная сила, воплощение зла. Было ясно, что первые же действия этой силы будут направлены против Энге и ее спутниц. Они выжили, когда умерли все остальные. В Икхалменетсе они не будут молчать, и слова их будут не в пользу Вейнте. И она попытается заставить их умолкнуть. Это было очевидно.

Зная, откуда грозит опасность, — нетрудно ее избежать. Следует все продумать. Первым делом самое легкое. Надо выжить. Энге встала и направилась к подругам. Акел и Эфен еще не спали, а Омал и Сатсат уже погрузились в коматозное оцепенение, в котором им предстояло пробыть все время долгого путешествия в темном нутре урукето,

— Проснитесь, прошу, надо поговорить, — произнесла Энге. Спящие зашевелились. — Здесь не место для долгих разговоров — я прошу помощи и повиновения, Выполните ли вы мою просьбу?

— Говори, Энге, — ответила Омал, остальные согласно зажестикулировали.

— Значит, так. Одна из нас всегда должна бодрствовать, пока остальные спят. Нам грозит опасность. Если очень захочется спать, разбуди подругу. Будем караулить по очереди. Ну как? — Она взглянула на слушающих, те знаками выразили одобрение и согласие. — Тогда все в порядке. А теперь спите, сестры, а я буду сторожить.

Энге сидела все в той же позе, когда Вейнте спустилась вниз. Заметив внимательный взгляд Энге, она задрожала от ненависти. Та не отвечала, но и не отворачивалась. Ее спокойствие так взбесило Вейнте, что она улеглась подальше, спиной к Дочерям.

Путешествие проходило без приключений, подруги были так потрясены гибелью Алпеасака, что скрывались от кошмарных воспоминаний во сне, пробуждаясь, чтобы поесть, и засыпали снова. Но одна из пятерых всегда бодрствовала и была настороже. Когда показалась земля, Энге спала.

— Показались деревья на берегах Энтобана, — сказала Сатсат, легким движением разбудив Энге.

Та жестом выразила удовлетворение и стала дожидаться, когда Эрефнаис останется наверху одна. Уловив такой момент, Энге поднялась, и они обе стали молча смотреть на далекий берег, на котором высились зеленые джунгли.

— Прошу покорно просветить, — начала Энге.

Эрефнаис ответила жестом внимания. — Перед нами берег теплого и вечного Энтобана. Но известно ли, в каком именно месте мы находимся?

— Где-то здесь. — Эрефнаис держала карту между большими пальцами одной руки и показывала пальцами другой. Энге внимательно следила. — Мы пойдем на север вдоль берега, — сказала Эрефнаис, — мимо Йибейска к островам Икхалменетса.

— Не сочти меня назойливой, если я попрошу сообщить, когда мы будем возле Йибейска.

— Будет сделано.


…Через два дня они приблизились к городу. Вейнте тоже интересовал Йибейск. Она стояла в заднем конце плавника, Эрефнаис и Энге были впереди. Вскоре уже можно было разглядеть высокие деревья, золотые пляжи, с обеих сторон подходившие к городу, дальние силуэты лодок, возвращавшихся домой с дневным уловом. Энге словно и не обнаруживала особого интереса. Полюбовавшись на берег, она поблагодарила Эрефнаис и спустилась вниз. Вейнте бросила ей вслед взгляд, полный ненависти, и вновь принялась разглядывать берег.

Утром она услышала разговор Эрефнаис с одной из членов экипажа и всем телом затрепетала от гнева. Она должна была догадаться.

— Они исчезли, Эрефнаис, все пятеро. Проснувшись, я увидела, что ни одной нет на месте. Их нет ни внизу, ни наверху.

— И ты ничего не заметила?

— Ничего. Сегодня я проснулась первой, чтобы заступить на вахту… Просто уму непостижимо.

— Вовсе нет! — громко выкрикнула Вейнте, и говорившие вздрогнули. — Непостижимо то, что я не догадалась об этом. Им прекрасно известно, что в Икхалменетсе их не ждет ничего хорошего. Они хотели укрыться в Йибейске. Поворачивай назад, Эрефнаис!

Вейнте говорила повелительным тоном, властно выпрямившись. Но Эрефнаис и не подумала повиноваться, а лишь неподвижно застыла. Словно окаменели и члены экипажа; каждая одним глазом наблюдала за говорившими. Вейнте знаками выражала срочную необходимость, требовала повиновения, грозила гневом, словно грозовая туча, возвышаясь над низенькой Эрефнаис.

Это сгорбленной-то, приволакивающей ногу Эрефнаис своевольничать? Однако ее мало интересовал конфликт бывшей эйстаа и Дочерей Жизни. Энге была добра к ней, никогда не обижала… Эрефнаис мало что слыхала о Дочерях Жизни, и они не вызывали у нее беспокойства. Хватит крови, она была уверена в этом, а в каждом движении рассвирепевшей Вейнте сквозило желание убивать.

— Следуем прежним курсом. Мы не повернем. Пассажир может быть свободен.

Она повернулась и пошла прочь, и только хромота не давала ей в полной мере выразить чувство удовольствия и торжества.

Вейнте застыла в отчаянии. Она здесь не распоряжалась, — как, впрочем, нигде отныне, мрачно напомнила память, — не могла она прибегнуть и к силе. Экипаж не допустит этого. И она замерла, пытаясь побороть холодный гнев. Логика выше, сейчас не время для чувств. Деваться некуда — теперь она ничего не могла сделать. Энге и ее подруги сумели скрыться… пока. Но это неважно. Они еще встретятся, и возмездие будет мгновенным. Об Эрефнаис тоже пока придется забыть. Не стоит и думать о пустяках. Она должна думать о Месекеи, о тех больших делах, что ей придется совершить. Своих целей она может добиться лишь тщательно спланировав действия, выбросив из головы ненужные эмоции. Всю жизнь ей приходилось сдерживать свои чувства, и она только удивлялась обретенной силе. А все этот устузоу… Он подбил ее покой, обрек ее на вечную ненависть. Это из-за Керрика и его родни она стала такой. Она не забудет. И пока будет сдерживать гнев. И только однажды… Ненависть надо таить в уголке сердца. Чтобы однажды предаться ей.

Так думала она и постепенно успокаивалась; тело вновь становилось ее собственным. Оглядевшись, Вейнте обнаружила, что осталась в одиночестве. Эрефнаис с вахтенными была наверху, остальные дремали. Вейнте посмотрела туда, где еще вчера спали Энге и ее подруги, — и ничего не ощутила при этом. Так и должно быть. Она вновь владела и телом своим, и эмоциями. В темноте кто-то пошевелился. Вейнте вспомнила об Акотолп и самце. Едва разглядев их в темноте, она подошла поближе.

— Помоги беспомощному самцу, великая Вейнте, — захныкал самец, тщетно дергаясь в мертвой хватке Акотолп.

— Да, я помню тебя по ханаке. — Вейнте заинтересовал мяукающий голос самца. — Ты и есть певец Эсетта, не так ли?

— Вейнте, вечно первая, потому что она помнит имена всех, от нижайшего до высочайшего. Но теперь несчастному Эсетте не о чем петь. Эта толстая вытащила меня из ханане, волокла меня через вонючий туман, мешавший дышать, едва не утопила по пути к урукето, а теперь больно стискивает мою руку. Я пытался говорить, просил, чтобы она меня отпустила, пока не умерла.

— А почему ты не умер? — грозно спросила Вейнте.

Эсетта взвизгнул и отшатнулся.

— О великая Вейнте, почему ты хочешь смерти ничтожнейшего?

— Не хочу, но остальные ведь умерли. Храбрые иилане Алпеасака. Умерли, когда умер их город.

И тут Вейнте вдруг почувствовала страх. Они умерли, а она? Почему она осталась жива? Верной Сталлан она сказала тогда, что они осталось живы лишь из ненависти к устузоу. Так ли? Неужели этого довольно, чтобы выжить, когда умерли все? Она мрачно поглядела на Акотолп и только сейчас начала понимать, в каком состоянии та находится. Сомнение в жизни, сопротивление смерти. Акотолп случалось работать во многих городах, и она не была всей душой предана одному из них. Но она была ученой, а потомку знала, что смерть может наступить в любой момент. Сейчас в этом оцепеневшем теле шла борьба. Только силой воли удерживала себя Акотолп среди живых.

И когда Вейнте поняла это, в нее словно влились новые силы. Если эта толстуха может жить, если у нее хватает сил для этого, на что будет способна она сама, обладающая силой воли эйстаа… она может жить, она будет жить… и снова править. Ей это по силам!

И Вейнте в победном жесте подняла обе руки и полоснула когтями неподатливую стенку. Перепуганный стон проник в ее сознание, и она посмотрела вниз, на скрючившегося на полу Эсетту. Желание пришло мгновенно.

Она нагнулась и сильной рукой разжала пальцы ученой. Он начал торопливо благодарить, но она грубо возбудила его и уселась на него верхом.

Акотолп продолжала сидеть в той же позе, но один глаз вдруг медленно повернулся и уставился на соединившуюся пару.

После трудов праведных Вейнте решила поспать. Проснувшись, она сразу увидела жирную Акотолп, которая пыхтя лезла наверх, в плавник. Вейнте огляделась, самца не было видно — спрятался, должно быть. Она с усмешкой шевельнулась при этой мысли и вдруг почувствовала, что от мысли об Эсетте сон оставил ее. Урукето качнулся на высокой волне, и внутрь плавника проник яркий солнечный луч. Вейнте окончательно проснулась и встала, зевая и потягиваясь. Свет манил ее к себе, и она неторопливо поднялась наверх. Там стояла Акотолп, зрачки ее при ярком свете превратились в две узкие щелочки. Она поглядела на Вейнте и быстро зажестикулировала, выражая радость и благодарность.

— Грейся на солнце, добрая Вейнте, наслаждайся теплом, а я буду благодарить.

Вейнте знаком выразила согласие и удовольствие. Акотолп переплела большие пальцы в дружественном жесте и заговорила;

— Благодарю тебя, сильная Вейнте, ты спасла мне жизнь. Научная логика определяет мое существование, но я знаю и про важную роль тела, хоть оно и подчиняется мозгу. Я знаю, что по приказу эйстаа в организме любой иилане могут начаться метаболические изменения, которые заканчиваются смертью. И когда в бедном Алпеасаке все умерли, я поняла, что причиной тому смерть города. Осознав это, я испугалась за себя, ведь, несмотря на мои неограниченные познания, этот удар мог сразить и меня. Помогло то, что остался жив самец. Раз может он, могу и я. И поэтому я так держалась за него, пока боролась за жизнь. А потом пришла ты и отобрала его, и я пришла в себя, возвратилось и зрение. Я увидела, какая ты живая, великолепная и прекрасная. Это придало мне силы, и я поняла, что смерть отступила. Благодарю тебя, сильная Вейнте. Моя жизнь в твоем распоряжении. Я — твоя фарги, и жду повелений.

В этот миг урукето покачнулся на волнах. Акотолп потеряла равновесие и упала бы, если бы Вейнте не схватила ее за руки. Она ответила Акотолп как равная равной.

— А теперь мой черед благодарить великую Акотолп. Мне многое надлежит сделать, и путь мой долог. Потребуется помощь. И я рада видеть в тебе свою первую помощницу на этом долгом пути.

Урукето снова качнуло. Они взглянули на берег, и Акотолп сделала жест удовольствия-от-зрелища.

Живое судно проплывало мимо устья большой реки. Светло-зеленые джунгли тянулись по обоим берегам. Там, где воды реки встречались с океанскими, вздымались и пенились крутые валы. И повсюду на воде кормились естекелы. Опустив в воду длинные клювы, так что из нее торчал лишь костяной выступ на затылке, они качались на волнах, сложив крылья. Другие медленно кружили в небе, их тени быстро скользили по волнам. Птицеящеры хрипло кричали, гомон становился сильнее — урукето нарушил покой стаи.

— Посмотри, посмотри, они поднимаются в воздух! — воскликнула Акотолп. — Если приглядеться, можно заметить, что у них слишком короткие ноги и чересчур длинные крылья — в другом месте они даже не смогли бы летать. Здесь высокие волны, и часто они идут против ветра. А естекелы прямо с гребня волны взмывают в воздух. Чудесно!

Вейнте не разделяла восхищения Акотолп пропахшими рыбой и покрытыми коротким мехом летающими тварями. Они ныряли, гадили и очень громко орали. Поэтому Вейнте оставила Акотолп, спустилась вниз и, не обращая внимания на качку, заснула. Остаток путешествия она провела в оцепенении и еще спала, когда Эрефнаис прислала кого-то из экипажа известить ее о том, что урукето близок к островам и скоро войдет в гавань Икхалменетса.

Вейнте поднялась наверх и увидела пустынный океан. Чтобы добраться до архипелага, им пришлось отойти от берегов Энтобана почти на день пути. Они были возле большого острова, в середине которого высились горы… Их высокие вершины были покрыты снегом. Шел дождь — мрачное напоминание о зиме. Вейнте показалось, что эти скалистые острова слишком уж неприветливы и мрачны, и, поежившись от холода, она уже подумала о том, что в самое ближайшее время отсюда надо будет уехать.

Уехать? Они приближались к Икхалменетсу, к его зеленым джунглям и желтым песчаным пляжам. Пункт назначения был близок. Глядя на заснеженные горные вершины, Вейнте неподвижно застыла: в ее голове рождались новые идеи. Быть может, и хорошо, что она оказалась именно в Икхалменетсе.

Глава третья

Es et naudiz igo kaloi, thwot et fretnazmal.

За двумя кроликами погонишься, ни одного не поймаешь.

Марбакская поговорка

В полдень саску убили и разделали на пастбище оленя. Керрик нашел камни и выложил ими круглое кострище перед входом в ханане, затем натаскал с берега сухого плавника. Остановиться можно было в любом месте, но он хотел быть поближе к оставшимся в живых иилане. Хоть охотники-саску не столь быстры на расправу, как тану, он не мог доверить им самцов. Если он утратит бдительность, их сразу же убьют.

Когда охотники вернулись, Керрик уже развел высокий костер, и раскаленные угли для мяса были готовы. Проголодавшиеся охотники, не дожидаясь, пока мясо прожарится как следует, хватали полусырые куски и усердно жевали. Керрику по праву досталась печень, и он поделился ею с Саноне.

— Здесь много нового для нас, — сказал старик, облизывая пальцы, прежде чем вытереть их о свою юбку. — И многие тайны нам надо понять. Есть ли здесь мастодонты?

— Нет, здесь живут одни только мургу, привезенные из-за океана.

— Но ведь мы едим оленя, а не марага.

— Они ловят оленей и держат здесь. Но в дальнем краю, откуда пришли те, которых мы убили, живут одни лишь мургу.

Саноне задумчиво жевал кусок печени.

— Мне не правятся такие края, где бродят одни мургу. Но ведь Кадайр сотворил и те земли за океаном, когда топнул ногою и разделил скалы. Из скалы он создал все, что мы видим и знаем: и оленя, и мастодонта, и… мургу. Всему есть причина. И неспроста мы явились сюда, н неспроста здесь оказался их город. Все надо запомнить до тех пор, пока не придет время понять.

Когда Саноне говорил как мандукто, все в этом мире, и все по ту сторону мира приобретало особенное значение. Керрика же интересовали куда более практические вопросы. Как покормить самцов в ханане? И что с ними делать потом? Почему он решил взвалить на себя заботу о них? Если он перестанет за ними следить, их убьют — в добровольцах недостатка не будет. Он не хотел смерти простодушных созданий, однако этого было мало, чтобы сохранить им жизнь. Он попытается решить этот вопрос позже. А пока их надо кормить. Жареное мясо самцы есть не станут — их пугал даже запах дыма. Керрик отрезал несколько кусков мяса от передней ноги оленя и открыл дверь в ханане. Трупы уже начали дурно пахнуть. Надо убрать их до темноты. Подойдя к уцелевшей части ханане, он услышал пение, хотя звуки без жестов смысла не имели. Незамеченный, он стоял у входа и слушал хрипловатый голос Имехеи. Грустная песня напомнила Керрику о том дне, когда Эсетта пел после смерти Алипола.

Они свободны, а мы заперты.

Они греются на солнце, а мы видим тусклый свет,

Они посылают нас на пляжи, а сами туда не ходят…

Заметив Керрика, Имехеи умолк. Когда он увидел принесенное Керриком мясо, его ладони окрасились цветом радости. Они ели с жадностью, мощные челюсти и острые зубы легко справлялись с каждым куском.

— Вы знали Эсетту? — спросил Керрик.

— Это наш брат, — быстро ответил Имехеи и поинтересовался: — Еще мясо будет?

Керрик сделал отрицательный жест, добавил: «Не скоро» — и спросил:

— Здесь жил еще самец Алипол — вы знали его? Он… был моим другом.

— Имехеи недавно приехал из Энтобана, — произнес Надаске. — Я здесь давно. Я был здесь, когда Алипол в первый раз ушел на пляж.

— Алипол умел делать красивые вещи. Вы слыхали о них?

— Мы все знаем о них, — вмешался Имехеи. — Мы не так грубы, как самки, и знаем, что такое красота.

Он повернулся, отодвинул ковер на стене: за ним оказалось углубление. Поднявшись на цыпочки, он пошарил в нем, достал проволочную статуэтку и подал ее Керрику.

Это был ненитеск, быть может, тот самый, которого показывал ему Алипол. Высокий костяной воротник, грозные острые рога, вместо глаз самоцветы. Керрик взял фигурку и повернулся к солнцу; она засверкала. Он ощущал такое же восхищение, как и в тот день, когда Алипол впервые показал ему статуэтку. Но к радости примешивалась и печаль, — ведь Алипола уже не было на свете. И отправила его на верную смерть Сталлан. Теперь она мертва — и это справедливо.

— Я возьму это, — заявил Керрик.

Самцы испуганно зажестикулировали. У Имехеи хватило смелости сделать жест, означавший самку. Керрик понял. Его считали самцом, об этом знал весь город. Но сейчас он вел себя как самка: дерзко и грубо. Он попытался поправить положение.

— Вы меня не поняли. Я хотел взять этот красивый предмет, но он останется в ханане, для которого и сделал его Алипол. Заботившаяся о вашем ханане эсекасак мертва, и теперь вы в ответе за него. Храните его и берегите.

Они не могли скрыть свои мысли, даже не попытались. Они не были на это способны, они, лишенные обязанностей затворники, с которыми обращались как с бессловесными фарги, только что выбравшимися из океана. И теперь они выслушали новую для себя мысль, сначала перепугались, а затем ощутили какую-то гордость. Заметив это, Керрик начал понимать, зачем он сохранил им жизнь. Не ради них, а ради себя. Он был не только тану, но и иилане тоже. И перед самцами он был готов признать это, не стыдясь. Когда он говорил с ними, в голову ему приходили мысли, которые принадлежали части его существа, считавшей себя иилане. Их двое — Керрик-тану и Керрик-иилане.

— Вода у вас есть, еду я принесу. Не выходите отсюда.

Они сделали жесты понимания и согласия. Он удивился силе разделения общества иилане на полы. Один жест, означавший самку, сразу поставил его на место. И, когда он начал понимать кое-что из того, что крылось за услужливыми и обходительными манерами, самцы начали нравиться ему.


В огне потрескивали обглоданные кости: саску, набив животы, дремали на солнце. Керрик вышел из ханане и уселся у костра. Саноне открыл глаза.

— Мандукто саску, нам есть о чем поговорить! — официальным тоном обратился к старику Керрик.

— Я слушаю.

Прежде чем начать говорить, Керрик постарался привести в порядок свои мысли.

— Мы выполнили все, зачем явились сюда. Мургу погибли, нам ничто не грозит. Теперь ты со своими охотниками можешь возвращаться в свою долину, к своему народу. Но я должен остаться здесь, — хотя причины такого решения еще не совсем ясны и мне самому. Я — тану, но я же и иилане, часть меня принадлежит мургу, вырастившим этот город. Здесь много ценного для тану. И я не могу уйти, не попытавшись все увидеть и понять. Я думаю о стреляющих палках, без которых мы никогда бы не победили мургу. — Он умолк, потому что Саноне остановил его движением руки.

— Я слышу твои слова, Керрик, и начинаю понимать многое из того, что тревожило меня самого. Мой путь не был прям и становится еще более запутанным. Теперь я понимаю: когда Кадайр принял обличье мастодонта, он тяжело топнул о скалу и оставил в ней глубокие следы. Эти следы привели тебя к нам и мастодонта вместе с тобой, чтобы мы не забыли, откуда мы и куда нам идти. Карогнис наслал на нас мургу. Но Кадайр послал мастодонта, переведшего нас через ледяные горы, чтобы в этом месте вкусили мы месть. И мургу погибли, их город сожжен. Ты ищешь здесь мудрость, а значит, как и мы, ты идешь по следам мастодонта. Теперь я знаю, что наша долина лишь часть долгого пути, по которому ведет нас Кадайр. Мы останемся здесь, и все саску присоединятся к нам.

И хотя Керрик не понимал причины, побудившие мандукто принять такое решение — глубина познаний старика была от него сокрыта, — но он приветствовал его с радостью.

— Конечно же… ты сказал именно то, что я думал. Здесь в Алпеасаке сокрыто столько, что человеку не понять и за сотню жизней. Твой народ умеет делать шкуры из зеленых растений, камень из жидкой грязи, вы знаете новое. Алпеасак будет жить.

— Есть ли смысл в звуках, что ты издаешь, и в движениях, что производишь? Было ли имя у этого города?

— Его звали местом тепла, света… Я не знаю, как сказать это на сесеке… пески вдоль побережья.

— Деифобен, «золотые берега». Удачное имя. Хотя даже мне, привыкшему к тайнам и поискам их разгадок, трудно постичь, что мургу одарены речью, а эти звуки и есть их язык.

— Выучиться было так сложно. — Подумав об иилане, Керрик не смог удержаться от воспоминаний…

Саноне с пониманием кивал.

— И это след, оставленный нам Кадайром, трудный, нелегкий путь… Теперь расскажи о пленных мургу. Почему мы не можем убить их?

— Мы воевали вовсе не с ними, они не хотят нам зла. Это самцы, они никогда не выходили из этой рощи. В действительности они сами были пленниками самок. Когда я разговариваю с ними, возникает чувство общности, иное, чем при разговоре с охотниками. Но это касается меня одного. Куда важнее — они могут помочь нам понять этот город, ведь они — часть его в большей степени, чем я.

— Путь Кадайра — все существа идут им, даже мургу. Я поговорю с саску. Твоим мургу не причинят вреда.

— О Саноне, мудрейший из мудрейших, Керрик благодарит тебя.

Саноне невозмутимо выслушал панегирик и кивнул.

— Я скажу это саску прямо сейчас, а потом ты покажешь мне Деифобен.


…Они ходили по городу, пока не стемнело, и уже нельзя было видеть дороги перед собой, а потом возвратились к приветливому костру возле ханане. Сопровождавших Керрика саску удивили поля-пастбища, и люди с радостью обнаружили, что почти все они уцелели. С трепетом взирали на огромных ненитесков и покрытых броней онетсенсастов. А потом все ели плоды и перемазались соком, купались в теплой воде возле золотого берега. Всех восхитила живая модель города — она уцелела, выгорела только часть прозрачного потолка. Керрик с изумлением обнаружил, как вырос город за эти недолгие годы. Голова его была так набита впечатлениями и воспоминаниями, что впервые после расставания с саммадами он не вспомнил об Армун, о шатре, утонувшем в далеких северных снегах.


Саммады тану опять остановились в том же месте — возле речной излучины. Снова снег слишком рано выбелил землю, слишком рано остановилась река. На лугу теперь стояло куда больше шатров. Мастодонты сбились в стадо. Они трубили и пытались разыскать под снегом траву. Но перед зимою звери отъелись и каждый день получали корм — запасенное осенью сено. Тану тоже были сыты. У них хватало и копченого мяса, и вяленых спрутов, они до сих пор хранили и консервированное мясо мургу. Дети играли в снегу, ведерками из коры таскали его в шатры, чтобы растопить воду. Все было хорошо, но и женщины, и дети ощущали отсутствие охотников. Конечно, остались старики и несколько юношей… Но остальные ушли далеко на юг, где с ними могло произойти всякое. Старый Фракен вязал узлы на шнурках и знал, сколько времени миновало с тех пор, как они ушли, — но что значили дни? Выполнили охотники задуманное или нет?

Или погибли все до единого?

Эта мысль сначала изредка посещавшая умы, теперь Прочно овладела всеми оставшимися. И женщины толпились возле старого Фракена, когда он разламывал совиные шарики, открывая мышиные косточки, чтобы по ним прочесть грядущее. Все хорошо, уверял он. Победа. Все хорошо.

Женщины хотели чаще слышать эти слова и носили старику самые нежные кусочки мяса, доступные его зубам. По ночам же, во тьме шатров страхи возвращались. Охотники… где же охотники?

Армун так боялась, что Керрик погиб, что часто вскакивала ночью, задыхаясь от страха, и прижимала к себе младенца. Проснувшийся Арнхвит громко вопил с перепугу, а потом утихал, присосавшись к груди. Но Армун ничто не могло принести утешения, и, окаменев от страха, она лежала, пока рассвет не вползал на небо. Одиночество возвращалось. Недавно какой-то мальчишка показал на ее рот и расхохотался. Смех сразу превратился в плач, когда быстрой рукой она покарала обидчика, но пробудил горькие воспоминания. Сама того не замечая, Армун ходила теперь по стойбищу. прикрывая лицо воротом одежды. Будущее без Керрика было пустым и холодным, она даже не хотела думать о том, что ее ожидает.

А потом много дней подряд валил снег — столько дней, сколько пальцев на двух руках. Он безмолвно ложился в огромные сугробы, и, когда возвратилось солнце, невозможно было понять, где земля, где река в этом убеленном мире. Мастодонты сердито трубили и топтались в снегу; их дыхание белыми клочьями исчезало в бледно-голубом небе.

Прежде чем устроить Арнхвита за спиной, Армун завернула его в оленью шкуру. Снег завалил шатер, и ей пришлось раскапывать его изнутри. Кто-то из женщин уже выбрался наружу. Они окликали друг друга по именам. Но не ее. Гнев заставил ее позабыть отчаяние. и, уложив ребенка в ременную плетенку, она отошла от шатров подальше, чтобы не слышать приветливых голосов. Снегу было по пояс, но она была сильна, и так хорошо было на воле. За спиной, явно наслаждаясь свежим воздухом, гукал Арнхвит.

Армун шла, пока деревья не закрыли шатры, и только потом остановилась, чтобы перевести дух. Вперед белела равнина, где-то под снегом таилась река. Вдали чернели какие-то точки, постепенно приближаясь, и она пожалела, что зашла так далеко. Оружия у нее при себе не было, даже ножа она не прихватила с собой. Но все равно, что смогла бы сделать она одна с целой стаей изголодавшихся хищников.

Точки приближались, Армун уже решила бежать… и замерла.

Точек становилось все больше, они выстроились в цепочку…

Охотники! Неужели?

Застыв, она следила за ними, и наконец стало ясно — это охотники в шкурах и на снегоступах. Могучая фигура впереди могла принадлежать только Херилаку. Он вел охотников, прокладывая путь. Прикрыв глаза ладонью, она попыталась увидеть среди них Керрика, сердце ее бешено колотилось в груди. Она громко засмеялась и замахала руками. Ее заметили, над равниной прокатился громкий приветственный клич. Она не могла шевельнуться и только следила, как они приближаются. Наконец она разглядела заиндевевшую бороду Херилака, и он услышал ее крик:

— Керрик, где ты?

Но молчал Херилак, и никто из идущих не отозвался — она покачнулась и едва не упала.

— Он погиб! Я умру! — зарыдала она, когда Херилак подошел ближе.

— Жив твой Керрик. Жив и здоров. Мы победили!

— Почему же он не ответил мне?. Керрик!

Она метнулась вперед, но охотник задержал ее.

— Его нет здесь. Он не вернулся. Остался в спаленном городе мургу. Он попросил меня позаботиться о тебе. Ты останешься в моем саммаде.

— Керрик! — закричала она, пытаясь вырваться.

Но не смогла.

Глава четвертая

Слова Херилака в один миг прогнали все невысказанные страхи Армун.

«Он не вернулся. Остался в спаленном городе мургу. Он попросил меня позаботиться о тебе, и ты останешься в моем саммаде. Мир и так суров, нечего представлять его более жестоким». Молча она отвернулась от охотников и побрела по глубокому снегу к своему костру.

Мимо, громко крича, спешили охотники. Услышав со стоянки знакомые голоса, они припускали еще быстрее.

Армун слышала это… но не разбирала слов, вслушиваясь только в свой внутренний голос. Жив. Он жив. Если Керрик не вернулся, значит для этого у него были более чем веские причины. Она все выспросит у Херилака, но позже, когда уляжется радость возвращения. Значит, тану одержали победу. Мургу наконец уничтожены. Бесконечный бой закончится. Он вернется — и они заживут, как все. Она что-то забормотала себе под нос, и Арнхвит за плечами радостно засмеялся.

Когда ребенок уснул, Армун вышла послушать разговоры охотников. Как сожгли город мургу, как поубивали их всех и как возвратились с победой. По протоптанным в снегу тропкам она добралась до костра Херилака. Он стоял у шатра и, заметив ее, отвернулся. Она окликнула его, и слегка помедлив, Херилак взглянул на нее.

— Нужно поговорить, Херилак. Расскажи, что с Керриком.

— Я жз сказал, он остался в городе мургу.

— Но ты не объяснил, почему он это сделал, почему он не возвратился со всеми.

— Не захотел. Может, ему лучше там, возле мургу. Может, он больше мараг, чем тану. Там остались живые мургу, а он не стал убивать их и не позволил нам это сделать. Тогда мы ушли — нам незачем было там оставаться.

Она почувствовала недоброе, и все страхи немедленно возвратились.

— А он говорил, когда вернется? — Уходи, я все сказал, — ответил Херилак

и, войдя в шатер, опустил за собой полог.

Гнев разогнал все страхи Армун.

— А я не все сказала! — закричала она так громко, что к ней стали поворачиваться, прислушиваясь. — Выходи, Херилак, и все расскажи мне! Я хочу знать, что случилось. Ты что-то скрываешь.

Ответом было молчание, и Армун сердито ударила в шкуру. Но Херилак уже успел зашнуровать вход изнутри. Ей захотелось высказать все, что она думает о таком поступке… но она овладела собой. Это только развлечет окружающих.

Она повернула назад, и бывшие неподалеку поспешно отходили, чтобы не попасть под горячую руку. Но она уже шагала между шатрами к саммаду Сорли. Тот сидел возле огня со своими охотниками; из рук в руки они передавали каменную трубку. Армун подождала, пока трубку выкурили и положили, потом шагнула вперед, стараясь сдерживаться.

— Сорли, я слыхала о том, каким долгим и трудным был ваш путь. Ты устал и охотники тоже, вы нуждаетесь в отдыхе.

Сорли пренебрежительно махнул рукой.

— Охотник, для которого трудна дорога, не может быть охотником.

— Рада слышать это. Значит, великий охотник Сорли не слишком устал, чтобы поговорить с Армун.

Прищурившись, Сорли глядел на нее, чувствуя, что попался на слове.

— Да, я не устал.

— Это хорошо, потому что шатер мой не так уж близок, а я хочу кое-что показать тебе.

Сорли огляделся в поисках поддержки, но не нашел ее: охотники заново набили трубку и передавали ее друг другу, не глядя в его сторону.

— Хорошо. Идем в твой шатер. Только помни, уже поздно, а у меня еще много дел.

— Ты очень добр к одинокой женщине. — Она молчала, пока они не подошли к ее шатру. Запахнув за собой полог, она показала на спящего младенца. — Вот что я собиралась тебе показать.

— Дитя…

— Сын Керрика. Почему он вместе со всеми не вернулся в свой шатер, к своему сыну? Почему он не вернулся ко мне? Херилак отворачивается и молчит. Теперь говори ты.

Сорли повел по сторонам глазами, но деваться было некуда. Он вздохнул.

— Дай мне попить, женщина, и я скажу. Теперь Керрика и Херилака разъединяет недоброе чувство.

— Вот, пей. Я поняла. Объясни почему.

Сорли вытер губы рукавом.

— Я не понимаю причин. Просто расскажу тебе, что случилось. Мы сожгли город мургу, и тот, кто не погиб в огне, умер сам. Почему — я не знаю. Это же мургу, как понять их? Некоторые спаслись и уплыли на какойто плавучей штуке. А Керрик говорил с марагом и не дал Херилаку убить его. Он отпустил этого марага. А потом нашлись и другие мургу, и Керрик снова не дал их убить. Херилак воспылал великим гневом и сказал, что уйдет без промедления. Нас ждал долгий путь, и мы согласились.

— Но Керрик остался? Почему? Что он говорил?

— Он разговаривал с Херилаком. Я не слушал его и не знаю… — Неловко поежившись, Сорли хлебнул воды.

В глазах Армун отсвечивали угольки костра, она едва сдерживалась.

— Смельчак Сорли, храбрец Сорли, ты говоришь мне не все. Ты крепок, в силах объяснить, что случилось в тот день.

— Язык мой говорит правду, Армун. Керрик говорил, что там нужло многое сделать. Я ничего не понял, Вот саску поняли — они остались, а мы ушли. Мы все ушли с Херилаком. Ведь все, что было нужно, мы сделали. А дорога назад далека…

Армун на миг опустила голову, потом встала и откинула полог.

— Я благодарю Сорли, рассказавшего мне обо всем.

Он помедлил, но Армун молчала. Что мог он добавить? И Сорли с облегчением поспешил назад, радуясь, что освободился.

Вечерело. Армун вновь закрыла вход, подкинула ветвей в очаг и села рядом. Лицо ее было гневным и мрачным. Как легко эти смельчаки отвернулись от Керрика. Шли за ним в бой… и бросили одного. Если саску остались там, значит, он просил об этом и охотников. В городе мургу, должно быть, случилось что-то, из-за чего рассорились двое предводителей. Она сама выяснит это. Зима закончится, к весне Керрик вернется. Конечно он вернется весной…

Армун старалась не сидеть без дела, чтобы не предаваться горестным думам. Арнхвиту пошел второй год, и внутри шатра ему уже становилось скучно. Армун выскабливала оленьи шкуры и шила сыну мягкую одежду, соединяя куски сухожилиями. Его ровесников матери еще носили за спиной, а он уже с восторгом играл в снегу. По обычаю детей кормили грудью лет до четырех, даже до пяти. Армун уже почти отлучила его от груди, невзирая на укоризненные взгляды и явное неодобрение женщин — она привыкла быть отверженной. Она понимала, что они просто завидуют ей и кормят только затем, чтобы избежать новой беременности. И пока другие младенцы болтались в мешках за спинами матерей и сосали кулаки, Арнхвит набирался сил и уже грыз жесткое мясо крепкими зубками.

Однажды солнечным зимним днем, когда весной еще и не пахло, она отошла от шатров, а кроха Арнхвит старательно трусил за нею, стараясь не отставать. Покидая стойбище, она теперь всегда прихватывала с собой копье… Впереди среди деревьев послышалось странное мяуканье. Выставив вперед копье, она стала ждать. Арнхвит прижался к ее ноге и молча смотрел округлившимися глазами. Армун вглядывалась вперед. Вдруг она заметила уходивший вбок от тропы человеческий след. Опустив копье, она направилась по нему и, разведя заснеженные ветви, обнаружила под ними мальчишку. Он обернулся и перестал всхлипывать; лицо его было перепачкано слезами и кровью.

— Я тебя знаю, — проговорила Армун, вытирая рукавом его лицо. — Ты из саммада Херилака. Тебя зовут Харл? — Мальчик кивнул, в глазах его стояли слезы. — Однажды ты пришел к моему костру с убитой совой. — Когда она сказала это, он вновь зарыдал, закрыв лицо ладонями. Армун помогла ему подняться и отряхнула от снега. — Пойдем ко мне в шатер. Я дам тебе попить чего-нибудь теплого.

Мальчишка нерешительно упирался, наконец Арнхвит доверчиво взял его за руку. Так они и вернулись, ведя Арнхвита за обе ручонки. Армун насыпала сладкой коры в горячую воду и дала Харлу. Арнхвит тоже захотел, но крепкий настой ему не понравился, и по его подбородку побежали две струйки. Вытерев кровь с лица мальчика, Армун уселась и показала на синяки на его лице.

— Расскажи, что случилось?

Она слушала молча — Арнхвит уснул на ее руках — и скоро поняла, почему мальчик разревелся, когда она вспомнила про сову.

— Я не знал, что это сова. Это был мой первый лук, моя первая стрела, и мой дядя помог мне сделать их. Саммадар Керрик похвалил меня, потому что сова оказалась не настоящей, а прислужницей мургу, и ее можно было убить. Это было тогда, но теперь алладжекс сказал, что все не так. Что я напрасно убил ее. Он сказал это моему отцу, и теперь он бьет меня и не позволяет сидеть у костра, когда холодно.

Мальчик всхлипнул. Осторожно, чтобы не разбудить спящего малыша, Армун протянула Харлу горсть эккотаца. Он с жадностью проглотил еду.

— Ты поступил правильно, — сказала она. — Это старый Фракен ошибается. Керрик-маргалус все знает о мургу, их прислужниках, и он правильно похвалил тебя за то, что ты убил эту созу. Теперь возвращайся в свой шатер и передай мои слова отцу. Ты постугил правильно.

Ветер крепчал, и она туго зашнуровала вход, когда мальчик ушел. Старый Фракен чаще все-таки ошибался, чем оказывался прав. С той поры как умерли ее родители и она осталась одна, Армун понемногу теряла доверие к предсказаниям Фракена и его совиным комочкам. Керрик тоже смеялся над Фракеном и погадками сов, — и она освободилась от страха перед стариком. Недалекий и глупый, он только доставлял одни неприятности, как сейчас с мальчиком.

Ночью Армун вдруг проснулась, сердце колотилось от ужаса — кто-то скребся в шкуры снаружи. Она поискала в темноте копье, но услышала голос, назвавший ее по имени. Раздув поярче угольки, она подбросила в костер веток и расшнуровала вход. Просунув в отверстие сначала стрелы и лук, внутрь пролез Харл.

— Он бьет меня, — сказал он с сухими глазами. — Он бьет меня моим луком, когда я говорю ему твои слова. Он даже не хочет слушать меня. Он кричит, что Керрик знает все о мургу, потому что сам наполовину мараг… — Он умолк и опустил голову. — И ты тоже, сказал он и снова побил меня. Я убежал.

Армун кипела гневом: не за себя, ей-то приходилось слышать и худшие оскорбления.

— Пусть Фракен читает будущее по помету мургу. Твой отец не лучше его, раз слушает такие глупости. Керрик спас саммады — и как быстро все забыли об этом… Сколько тебе?

— Это моя одиннадцатая зима.

— Достаточно взрослый, чтобы получать побои, но слишком молод, чтобы стать охотником и дать сдачи. Оставайся до утра, Харл, пусть отец твой придет ко мне за тобой. Я расскажу ему о мургу!

Утром Армун вышла из шатра, послушать, что говорят женщины. Все беспокоились о пропавшем мальчике, и охотники уже искали его. Хорошо, подумала она, а то заплывут жиром, без дела валяясь в шатрах.

Подождав, пока солнце опустится пониже, она остановила первую из встретившихся женщин.

— Пойди в шатер Нивота и передай ему, что мальчик Харл нашелся и сидит в моем шатре. Быстрее.

Как Армун и рассчитывала, женщина не стала торопиться и тут же разболтала новость. Армун вернулась в свой шатер и стала ждать. Наконец кто-то окликнул ее снаружи. Она вышла, аккуратно задернув за собой полог.

Старый шрам на щеке кривил рот Нивота в злобной ухмылке. Характер был под стать выражению лица.

— Я пришел за мальчишкой, — грубо сказал он.

Позади него собралась толпа, люди с интересом прислушивались: зима была длинной и скучной.

— Я — Армун, а это шатер Керрика. Как твое имя?

— Отойди в сторону, женщина, — мне нужен мой парень.

— Чтобы опять избить? Это ты говорил, что Керрик наполовину мараг?

— Он совсем мараг, если тебе хочется знать мое мнение. И сейчас я накажу мальчишку, чтобы не болтал… и тебя тоже, если ты не пропустишь меня.

Она и не шевельнулась, и он грубо толкнул ее. А напрасно. Не стоило ему забывать, что случалось, когда она была моложе и ее дразнили беличьей мордой.

Кулак Армун угодил Нивоту прямо в нос — охотник полетел спиной в снег. Едва он встал на колени — кровь капала у него с подбородка, — она снова ударила его в лицо. Толпа разразилась радостными криками. Доволен был и Харл, подглядывавший в щелочку.

Охотники не бьют женщин… кроме своих собственных, поэтому Нивот не знал, что ему делать. Не было у него и времени подумать. Армун не ниже его ростом и страшна в гневе. И он бесславно бежал. Толпа не торопилась расходиться, сожалея об окончании интереснейшего зрелища.

Но на этом все кончилось. Харл остался в ее шатре, никто за ним не пришел, в присутствии Армун об этом даже не вспоминали. Мать Харла умерла прошлой голодной зимой, и отец явно тяготился мальчишкой. Армун стало повеселее.


…Весна запоздала. Она всегда теперь запаздывала. И, когда лед на реке затрещал и громадные льдины тронулись вниз, Армун начала высматривать на востоке Керрика. Каждый день ей было все труднее справляться со своим нетерпением, и наконец, в самый разгар цветения деревьев она отослала Арнхвита с Харлом поиграть на берег реки, а сама пошла к Херилаку. Он сидел перед шатром, натягивая на лук новую сплетенную из кишок тетиву, — приближалось долгожданное время охоты. Когда она заговорила, он лишь кивнул, не поднимая глаз от работы.

— Лето пришло, а Керрика нет.

Он что-то нечленораздельно буркнул. Взглянув на склоненную голову, она подавила в себе гнев.

— Настала пора путешествий. Если он не вернется, я сама уйду к нему. Я прошу, чтобы кто-нибудь из охотников проводил меня.

Ответом ей было молчание, и, когда Армун хотела повторить, Херилак поднял к ней лицо.

— Нет, — ответил он. — Не будет тебе охотников. Ты не уйдешь. Ты из моего саммада, и я запрещаю тебе. Оставь меня.

— Я хочу уйти! — закричала она. — Оставить тебя, оставить твой саммад. Уйти туда, где должна быть. И ты скажешь им…

— Еще раз говорю — уходи, — проговорил он, вставая перед ней во весь рост.

Это был не Нивот. Она бы никогда не решилась ударить Херилака, а он не хотел даже слушать ее. Говорить было не о чем.

Она пришла на берег реки и долго сидела там, следя за мальчишками, катавшимися в молодой траве. От Херилака ждать помощи не приходилось, скорее наоборот. К кому бы еще обратиться? Оставался только один охотник, и она направилась к нему. Тот сидел в шатре один.

— Ортнар, ты один уцелел из первого саммада Херилака, не попал в лапы мургу…

— Да, Армун. Зачем ты напоминаешь мне об этом?

— Значит, ты не можешь не знать, что Керрик остался на юге и мое место рядом с ним. Отведи меня к нему. Ты ведь друг его.

— Я — Друг его, — тяжело вздохнув, согласился Ортнар. — Но я не могу тебе помочь. Херилак говорил со всеми и сказал, что не отпустит тебя.

Армун недоумевающе взглянула на него.

— Кто ты, маленький мальчик, который писает в Шкуры от громкого голоса Херилака? Или же охотник-тану, который поступает по собственному разумению?

Не обратив внимания на оскорбление, Ортнар отмахнулся.

— Охотник я, охотник… Но нас с Херилаком связывает память о мертвых, о погибшем саммаде… а это не шутка. Но я и не против Керрика, который был нашим маргалусом, когда мы убивали мургу…

— И что же?..

— Я помогу тебе, если у тебя хватит для этого сил.

— Ортнар, я сильна. Скажи мне, какая твоя помощь потребует от меня всех сил.

— Ты умеешь убивать мургу стреляющей палкой. Я видел, как ты ловко справлялась с нею, когда на нас нападали. Ты возьмешь мою палку. И я расскажу тебе, как добраться до города мургу. Когда выйдешь к океану, подумай, что будешь делать дальше. Можешь подождать Керрика там. Или иди прямо к нему.

Армун улыбнулась — потом расхохоталась:

— И ты отсылаешь меня одну в город мургу? Чудесное предложение, но выбора у меня нет. У меня хватит сил, храбрый Ортнар. Я понимаю, что ты рискуешь навлечь на себя гнев Херилака, когда он узнает обо всем.

— Я сам расскажу ему, — с угрюмой решимостью буркнул Ортнар.

И он отдал Армун стреляющую палку и все шипы, которые заготовил за зиму.

Шатер Армун находился чуть поодаль от прочих, она редко ходила по стойбищу, поэтому ее исчезновение обнаружили дня через два.

А через несколько дней разосланные Херилаком охотники вернулись с пустыми руками. Армун знала лес — следов не осталось… никаких.

Глава пятая

У меня есть для вас кое-что интересное, — сказал Керрик. Молча жуя сырое мясо, оба иилане знаками выразили любопытство и признательность. — Но, чтобы это увидеть, придется оставить ханане.

— Здесь тепло, безопасность, там — холод и смерть, — ответил Имехеи, поеживаясь.

Поглядев на опустевший лист, он робко выразил желание получить добавку. Керрик игнорировал его жесты. Оба самца были склонны переедать и набирать лишний вес.

— Снаружи бояться нечего, уверяю вас. Следуйте за мной и держитесь рядом.

Они шли, едва не наступая ему на пятки, и озирались вокруг перепуганными глазами. При виде пожарища они сделали знаки страха и горя, еще больший страх они выразили, когда навстречу попались охотники, а при виде опустевшего города изобразили одиночество. И лишь оказавшись возле модели, они ощутили себя в относительной безопасности.

Модель города Алпеасака — про себя Керрик всегда называл его этим именем, хотя при разговоре с охотниками именовал его Деифобеном, — была своеобразной «слепой» картой города. Были видны все поля и рощи, но какие животные паслись там, обозначено не было. Многие из них Керрик хорошо помнил, по крайней мере все ближние поля. И пока саску обследовали их и дивились всяческим чудесам. Керрик старался осмотреть те части города, что выросли за время его отсутствия.

Керрик показал самцам на ряды каналов, перемежающихся с прудами.

— Идем туда. Здесь недалеко. Прогулка пойдет вам на пользу.

По дороге, наслаждаясь непривычной свободой, самцы порастеряли весь страх: перед ними открывались такие места, о существовании которых они и не подозревали. На многочисленных городских полях паслись животные, местные и заморские, привезенные из-за океана. Было еще утро, когда они подошли к огражденному дамбой озеру, так заинтересовавшему Керрика. Вдоль насыпи шла хорошо утоптанная дорога, поднимавшаяся по откосу на плоскую вершину. Внизу лежало заросшее травой озеро, в дальнем конце его растительность расступалась, открывая воду. Водные заросли колыхали какие-то существа, их трудно было разглядеть.

— Пустота-интереса, скука-ожидания, — вздыхал Имехеи.

— Теплота-солнца, радость-общения, — отвечал более смышленый Надаске.

Керрик не обратил внимания на их высказывания — самцы постоянно обменивались ими, в отличие от самок-иилане, открывавших рот лишь для того, чтобы сказать что-нибудь стоящее. Но Имехеи был прав, смотреть было не на что. Керрик уже хотел уйти, когда Надаске указал на воду.

— Интересное движение: какое-то существо.

Из воды выбралась какая-то рептилия. Длинная и узкая, похожая на змею, она глядела на них крошечными глазками. За ней вылезла другая, потом еще… еще. Должно быть, их внимание привлекли обрисовавшиеся на фоне неба силуэты. Повнимательнее приглядевшись, Керрик заметил возле воды белевшие кости. Должно быть, их кормили возле воды. Он все еще не понимал, что это за твари. Он выковырнул ногой камень и зашвырнул в грязь у края воды. Зазмеившиеся тела устремились к месту падения камня. У мургу были зеленые гибкие тела — совершенно змеиные, если не считать крошечных ног, и небольшие приплюснутые головки. Керрик был уверен, что прежде не встречал подобных, но они были странным образом знакомы ему.

— Вы не встречали таких? — спросил он.

— Скользкие, ползучие…

— Невкусные.

Словом, толку от самцов не было. Керрик уже пошел прочь, но все-таки оглянулся еще разок. И тут его осенило… сомнений не оставалось, он знал, что за существа перед ним.

Проводив самцов до ханане, Керрик разыскал охотников. Саноне был среди них, и Керрик заторопился ему навстречу, не слушая церемонных приветствий мандукто.

— Срочно необходимо мясо, пока они не передохли. Ведь они уже несколько дней без еды.

— Я помогу тебе, Керрик, только скажи, в чем дело.

— Торопливость затуманила мой разум. Я нашел там что-то вроде озерца с небольшими мургу. За ними надо приглядывать, их надо кормить, я знаю, кто это. Все совпадает — форма, размер. Это детеныши хесотсанов. Стреляющих палок.

Саноне в изумлении покачал головой,

— Многое, что я вижу и слышу в Деифобене, превосходит мое понимание.

— Это можно понять. Мургу не делают вещей так, как мы делаем луки и ткани. Они их выращивают. Стреляющие палки живые — ты ведь знаешь это, сам не раз кормил их. Но маленькие они другие — это небольшие змейки с ногами, живущие в озере; старея, они становятся такими, к которым мы привыкли.

Теперь Саноне понял и с удовольствием ударил кулаком о кулак.

— О мудрый не по годам Керрик, в тебе наше спасение. Эти создания, о которых ты говоришь, будут накормлены, чтобы у нас всегда было оружие в мире, полном мургу. Немедленно несем им еду и заодно приглядимся.

Когда рептилии кинулись из воды к мясу, стало совершенно ясно, что это маленькие хесотсаны. И Керрик подумал, что город, служивший врагам, начинает служить людям. Саноне соглашался с ним, и каждое новое открытие еще более укрепляло его уверенность в грядущем.

Охотники укрывались от дождя в одной из уцелевших рощ. Прошел хольт дней, и дожди прекратились, хотя ночи оставались прохладными. Саноне тратил много времени на раздумья, часто уходил к модели города, простиравшегося от океана в глубь суши. Он явно сделал какие-то выводы и долго обсуждал их с прочими мандукто. Когда они пришли к согласию, послали за Керриком.

— Принято решение, — провозгласил Саноне. — Мы долго пытались понять путь Кадайра, но наконец все стало ясным. Теперь мы поняли, что, когда Кадайр обрел вид мастодонта и ступил на эту землю, и следы его глубоко впечатались в скалы, он наметил нам путь, который не всем дано понять. Мы — дети его, и мы учимся следовать по пути его. Он привел вас в наши края, а вы привели мастодонтов, чтобы напомнить нам, откуда мы и куда нам идти. Карогнис послал мургу, чтобы погубить нас, но Кадайр послал через обледеневшие горы мастодонта, который привел нас в эти края, чтобы свершить свою месть над мургу. И они погибли, и город их сгорел. Зло сожжено, а все, что осталось, по замыслу его может послужить нам на пользу. И теперь я знаю, что наша долина — лишь привал на пути, намеченном для нас Кадайром. Здесь лежит будущее. Сегодня вечером мы сойдемся пить порро, и Кадайр явится нам. А потом на заре первые охотники вступят на тропу, что ведет отсюда, из Деифобена, на запад, к югу от снежных гор… на тропу, которой шли мургу, чтобы напасть на нас. Теперь этот путь будет дорогой охотников, и мой народ придет сюда и поселится здесь.

Отведав ночью перебродившего порро, Керрик оказался во власти странных сил, вполне убедивших его в правоте мандукто, — в том, что задуманное ими верно. Ему хотелось поделиться со всеми, и в конце концов он сумел это сделать, — едва держась на ногах, он хрипло крикнул:

— Этот город будет рожден заново! И вы будете в нем, и я буду в нем, и я буду тану и иилане, и город станет прежним!

Мандукто одобрили и содержание его речи, и манеру, в которой она была произнесена, хотя не поняли ни слова: он говорил на иилане. Но незнакомый язык только усугубил впечатление.

На следующее утро Керрик заспался, при малейшем движении болела голова. Поэтому он старался не открывать глаз и впервые с того дня, как охотники отправились без него на север, подумал об Армун. Надо бы привести ее сюда, но он опоздал, — теперь путешествие пришлось бы на самую суровую часть зимы. И ему вовсе не хотелось лезть в эти снега — так уютно и тепло было здесь, на юге. Армун тоже не стала бы путешествовать зимой. И ребенок — он ведь забыл о ребенке, — ему лучше вообще не высовываться из шатра до конца зимы. Словом, ничего сделать он не мог. Когда дни начнут удлиняться, он что-нибудь придумает. А пока хорошо бы окатить голову холодной водой.


Армун тщательнейшим образом спланировала свое бегство. Она понимала, что Херилак пошлет за ней самых быстроногих охотников, от которых нечего было даже пытаться ускользнуть. Оставалось только перехитрить их, выбрать такой путь, который им даже не придет в голову. Никто не обращал на нее особого внимания, и поэтому она смогла понемногу, с помощью Харла, вынести из стойбища все необходимое. Вскоре приготовления были закончены. Вечером она плотно прикрыла полог, тщательно затушила огонь и убедилась, что дети в шатре.

Армун проснулась, когда утренняя звезда едва поднялась над горизонтом. Взяв сонного малыша, она велела Харлу прихватить шкуры и первой вышла в ночь. При свете звезд они бесшумно миновали черные шатры, в которых еще все спали, прошли мимо темных силуэтов мастодонтов и отправились к невысокой скале к северу от стойбища. Там под скалистым навесом она укрыла все необходимое.

Здесь они провели три дня и три ночи. У них было сушеное мясо и эккотац, пузыри с консервами мургу. Рядом в ручье была вода.

В укрытии она обстругивала длинные шесты и связывала из них волокушу-травоис, на которую и погрузила все припасы. На четвертый день они опять поднялись до рассвета. Удобно устроенный на травоисе, Арнхвит Радостно ворковал. Харл взял свой лук со стрелами. Армун подняла жерди; долгий путь начался. Сперва они лесом направились к югу, далеко обойдя стойбище стороной. И к полудню добрались до колеи, оставленной саммадами во время перекочевки на север. В бороздах уже выросла трава, но она не могла скрыть следов мастодонтов и колеи травоисов. Харл высматривал оленей впереди. Армун налегла на шесты и повернула на восток. Убаюканный ритмом движения, младенец уснул.

Когда стемнело, они остановились, поужинали холодным мясом — она не рискнула разжечь огонь — и уснули, закутавшись в шкуры.

Было трудно, но ведь она и не рассчитывала на прогулку. Если бы старая колея не пролегала по ровному месту, она бы никогда не одолела пути. Когда дорога шла в гору, за целый день отчаянных трудов ей удавалось осилить только малую часть того пути, который прошел бы саммад. Она не думала об этом и не позволяла усталости овладевать собой. Каждый вечер Харл собирал хворост, они разжигали костер, и Армун готовила еду. Поиграв с ребенком, она рассказывала ему сказки, внимательно слушал и Харл. Дети не боялись темноты, начинавшейся за чертой Круга огня. И она не могла позволить себе страха. Костер горел всю ночь, и она спала с копьем в руке.

Много дней погода была солнечной, потом хлынули проливные дожди. Они долго не прекращались, колею развезло, и она уже не могла тащить по ней травоис. В конце концов она соорудила укрытие из ветвей и листьев, и они стали в нем жить. Отдых был необходим, но она жалела о потерянном времени. Лето оказалось слишком коротким. Харл каждый день отправлялся на охоту и однажды принес кролика. Она моментально ободрала его и зажарила. Свежее мясо показалось всем необыкновенно вкусным.

Дождь прекратился, и земля подсохла, можно было трогаться в путь. Но на следующую ночь перед рассветом ударил мороз, и трава побелела от холода. Вновь начиналась зима. Армун с отчаянием поняла, что не одолеет долгого пути на юг, даже если успеет выйти к побережью до начала зимы. Отправившись собирать волокушу, она обнаружила, что их постигло новое несчастье. Стреляющая палка погибла, крошечный рот не закрывался, нежную тварь убил северный холод… недобрый знак.

Той ночью, когда ребята уже давно уснули, она долго лежала под шкурами, вглядываясь в мерцающие огоньки звезд. Луна зашла, звездное небо огромной чашей накрыло землю, и река тхармов текла от горизонта к горизонту. Звездочки-тхармы мертвых охотников поблескивали холодным светом. И никто не мог ей помочь. Как могла она оказаться такой дурой, как могла рисковать не только собственной жизнью, но и жизнями двоих детей. Она ошиблась, но жалеть было поздно. Сделанного не воротишь. Они здесь. И надо решать, что делать дальше. Есть ли у нее выбор? Ортнар утверждал, что она может дождаться Керрика на берегу, но он говорил глупость, просто подыскивал повод, чтобы не идти с ней. У нее не было припасов, чтобы перезимовать на берегу, не было шатра… ничего необходимого. Оставалось выбирать одно из двух: остаться зимовать и замерзнуть или отправиться на юг и замерзнуть на полдороге. В последнем случае оставался крохотный шанс, — если они не позволят зиме обогнать их. Впервые с того дня, как они оставили лагерь, она почувствовала, что слезы защипали глаза, рассердилась на себя за слабость и, отогнав страхи, завернулась в шкуры и уснула: на следующий день ей потребуются все силы.

Ночью выпал первый снежок, утром она стряхнула его со шкур, упаковала пожитки и навалилась на жерди. Вечером за едой она поймала на себе внимательный взгляд Харла.

— Ешь, — сказала она, — мясо мургу мне нравится не больше, чем тебе, но оно сохраняет в нас силы,

— Я не о мясе, — ответил он, — снег… Когда мы доберемся до того места, о котором ты говорила нам… где будет ждать нас Керрик?

— Хотелось бы и мне знать… — Склонившись вперед, она отвела длинные тонкие волосы с его лба и вдруг заметила легкие морщинки возле глаз. Да, ему одиннадцать, и он сильный мальчик, но они уже идут так долго. — А теперь спать, чтобы легче шлось поутру.

Ночью снега не было. День оказался ясным, солнце Почти не грело. Колея втянулась в речную долину, и она сразу поняла, где находится. Саммады останавливались здесь недалеко от океана. Армун показалось, что ветер стал припахкаать солью, и она заторопилась вперед.

Так и есть… у края песка пенились буруны, под обрывом начинался берег. Опустив голову, она налегла на жерди. И остановилась, только заслышав предупреждающий крик Харла.

Перед нею к подножию обрыва притулилась крытая дерном землянка, возле нее стоял закутанный в шкуры охотник. Он застыл без движения, испуганный ее появлением не менее, чем она. Армун попыталась что-то крикнуть, но слова застыли в горле.

Это был не тану, одежда его была иной. И лицо. Оно было покрыто шерстью. Не бородой… мягкая бурая шерсть покрывала его целиком.

Глава шестая

Uposmelikfarigi ikemespeyilane.

VposmelikyUane ikemespeneyil.

Eleiensi topaa abalesso.

Фарт засыпает однажды и утром пробуждается чилоне. Но от яйца времен иилане всегда просыпается иилане.

Апофегма иилане

Вейнте с интересом наблюдала за обычной в порту суетой. До этого самого мгновения Икхалменетс был для нее просто названием — окруженный морем Икхалменетс. Название выражало все, и теперь она видела почему. Икхалменетс вырос на берегах уютной бухты. Все ближние острова были скалистыми и безлесными. Леса подходили к подножью высоких гор, перехватывавших влажные ветры, которые здесь же проливались дождями или выпадали снегом. Но снег белел на вершинах гор, а дожди по склонам сбегали вниз. И все-таки Икхалменетс принадлежал не столько суше, сколько морю. Вдоль берега сплошной чередой выстроились урукето, иногда между ними попадалась тяжело нагруженная сегодняшним уловом лодка. Эрефнаис выкрикивала команды, направляя огромное живое судно к причалу. Вейнте отступила в сторону, пропуская вниз экипаж.

— Всем оставаться на борту! — приказала Эрефиаис.

Стараясь сдерживаться, Вейнте спросила:

— Этот приказ относится и ко мне?

Эрефнаис задумалась, потом проговорила:

— Я не хочу, чтобы разные дикие слухи о событиях в Алпеасаке распространялись по городу. Сначала я поговорю с эйстаа, а там, как она прикажет. Но ты… я не могу приказывать тебе, Вейнте. Я только прошу…

— Просьба излишняя, граничит с оскорблением, капитан.

— Я не хотела оскорблять!

— Понимаю и не вижу причин обижаться. Вейнте не из тех, что болтают на амбесиде.

Сзади послышалась возня — толстая Акотолп с шумом поднималась наверх, волоча за собой упиравшегося Эсетту. Знаком она попросила внимания Эрефнаис.

— Я хочу избавиться от этой обузы, этого бестолкового самца, Я слышала ваш разговор и обещаю, что никто в городе не услышит от меня о гибели Алпеасака.

— Я помогу тебе, — сказала Вейнте. — Мы отведем его в ханане. И покой фарги не будет нарушен.

— Я в долгу перед Вейнте, — ответила Акотолп, выражая удовольствие и благодарность. — Самца редко можно увидеть в одиночестве. И мне не хотелось бы вызывать неподходящих эмоций.

Эрефнаис отвернулась. Слухи пойдут немедленно, только не от Вейнте или толстой ученой. Ее собственный экипаж с радостью разнесет по городу все, что знает. Нужно немедленно разыскать Ланефенуу, эйстаа Икхалменетса, и сообщить ей обо всем. Пусть она решает, что делать, и Эрефнаис хотелось побыстрее избавиться от ответственности.

Пока Акотолп медленно вылезала из урукето, Вейнте ждала на выщербленных досках причала, жадно вдыхая запахи города, почти забывшиеся во время путешествия по морю. Она вспоминала резкий запах рыбы, теплого дыхания фарги, гниющей палой листвы и над всем — аромат города. Чувство радости переполняло ее — наконец-то на берегу!

— Верно, Вейнте, я разделяю твои чувства, — пропыхтела Акотолп.

Эсетта, которого она крепко держала за руку, с интересом разглядывал город, но, когда Вейкте взяла его за другую, мгновенно съежился от страха. Такая реакция развеселила Вейнте, и она сильнее стиснула пальцы.

Они шли по направлению к главной улице Икхалменетса. Фарги поглядывали на них, выпучив от любопытства глаза, увязывались следом; скоро за ними шла уже целая процессия. Вейнте обратила к сопровождавшим один глаз и жестом потребовала внимания.

— Кто из вас обладает совершенной речью и знанием города?

В последовавшей суете совсем юных фарги, стоявших впереди, оттеснили те, что постарше.

— Нижайшая к высочайшей, которую сопровождает самец. Я обладаю накоторыми поэнаниями и хочу быть полезной.

— Знаешь ли ты, где находятся ханане?

— Местоположение мне известно.

— Веди нас.

Раздувшись от важности, фарги торопливо проковыляла вперед, и процессия двинулась по улице. Идущих покрывала густая тень от крепких сучьев, а солнечных лучей так не хватало под северным ветерком. По освещенной солнцем полоске вдоль края мостовой они добрались до громадного сооружения. По обеим сторонам закрытой двери стояли две фарги с сушеными хесотсачами — знаком их положения.

— Вызови эсекасак ханане, — сказала Вейнте. Часовые смущенно топтались на месте, покуда Вейнте, сжалившись, не уточнила: — Пойдет эта, ты останешься на страже.

Появившаяся эсекасак, увидев прибывших, принялась демонстрировать незнание-о-прибытии и желание повиноваться, Вейнте, жесты которой требовали уважения и повиновения, обратилась к ней:

— Вот новый самец, которого я отдаю под твою опеку. Давай войдем.

Когда за ними захлопнулась дверь, Вейнте заговорила:

— Его зовут Эсетта; он прибыл из дальнего города за океаном. Эсегга устал и нуждается в отдыхе. И в уединении, пока эйстаа не прикажет иначе. Ты будешь приносить ему мясо, и он будет говорить только с тобой. Ты поняла?

— Великая Вейнте пересекла океан, чтобы стать эйстаа в дальнем городе, — со смирением и гордостью добавила Акотолп.

Вейнте оценила ненавязчивую поддержку.

— Как сказала Вейнте, так и будет, — почтительно ответила эсекасак и жестами попросила отпустить ее, чтобы немедленно увести Эсетту.

У того хватило ума сдержать раздражение и страх, — ведь его ждал уют и покой ханане, — и движения его являли только удовольствие-от-окончания-пути, что было в общем-то верно. У входа все еще торчали фарги — ничего более интересного они еще не видели и теперь, притихнув, ждали, что будет дальше. Самая старшая из них, приведшая гостей сюда, стояла в сторонке, демонстрируя уважение и покорность, Вейнте поманила ее к себе.

— Как твое имя?

— Мелихеле. Не будет ли позволено низкой узнать. как зовут высокую, которая говорит?

— Это Вейнте, — ответила Акотолп, стараясь, чтобы славному имени соответствовали жесты высочайшего уважения.

— Хочешь ли ты последовать за мной, Меликеле? — спросила Вейнте.

— Куда бы ни вела дорога, я — твоя фарги.

— Сначала поесть. А потом я хочу узнать побольше об этом городе.

Акотолп уже знала, как естественно для Вейнте повелевать, и сейчас заново оценила этот дар. Даже в этом городе на скале, где еще не ступала нога ее, она требовала немедленного повиновения. Кстати, она говорила о еде! Акотолп громко щелкнула челюстями при этой мысли.

Меликеле повела их обратно на берег. Для еды было не время, и просторное помещение под прозрачной крышей пустовало. Вдоль стен выстроившись баки, откуда прислужницы-фарги выхватывавши рыбину за рыбиной, взрезали их струнными ножами, потрошили, чистили и укладывали тушки в растворы энзимов.

— Расточительность! — заявила Акотолп. — Подобная обработка нужна для мяса столетнего ненитеска, а не для рыбы. Посмотрим, что там у них в баках. Мелкие ракообразные… восхитительны в свежем виде, смотри!

Схватив одного покрупнее, Акотолп мгновенно отодрала ему голову и конечности, ловкими движениями обломала панцирь. Вейнте всегда мало интересовалась тем, что ест, и положила на лист кусок рыбы. Едва Вейте отвернулась, Меликеле последовала ее примеру.

Акотолп радостно бурчала под нос, и кучка объедков возле ног ее росла. Излучая удовольствие-от-еды, она не замечала работавших рядом фарги, не обратила она внимания и на иилане, появившуюся из строения рядом. Та взглянула на нее, присмотрелась повнимательнее и наконец приблизилась.

— Шествие-времени — конец-разлуке, — взволнованно проговорила прибывшая. — Ты Акотолп, ты обязана быть Акотолп, есть только одна Акотолп.

Акотолп с удивлением оглянулась — кусок белого мяса прилип к верхней губе, — и защитные мембраны на глазах ее затрепетали от изумления.

— Голос знаком, лицо знакомо, не ты ли это, Укхереб, тоненькая-как-всегда?

— Толстая-как-обычно, годы прошли…

Вейнте с интересом смотрела, как в порыве приязни сплетают они пальцы в жесте приветствия эфенселе, хотя обе воспользовались модификатором, слегка менявшим смысл слов и жестов.

— Вейнте, вот Укхереб. Мы с ней дружны как эфенселе, хотя и не принадлежим к одному эфенбуру. Мы вместе росли и учились у старой, все ведающей Амбаласи, древней, как яйцо времен.

— Приветствую тебя, Вейнте, в Икхалменетсе. С подругой подруги приходит двойная радость. А теперь удалимся из этого общего места в мое собственное, где можно удобнее насладиться едой.

Рядом была лаборатория. Акотолп шумно восхищалась приборами. За лабораторией оказалась уютная комнатка с мягкими подушками, с красивыми занавесями, на которых отдыхал глаз. Откинувшись на подушки, Вейнте вслушивалась в разговор ученых. Она терпеливо ждала, наконец разговор о новых открытиях и старых знакомых иссяк, и Укхереб спросила:

— Я слыхала, что ты была в Алпеасаке, когда туда явился весь Инегбан. Я читала о проведенных там исследованиях, об изобилии открытых вновь видов. Сколько радости-от-открытий вы получили. И вот вы в Икхалмекетсе. Зачем вам эти крошечные острова, если перед вами континент, полный открытий?

Акотолп не ответила и повернулась к Вейнте, ища поддержки; та успокойся ее жестом понимания и желания помочь, прежде чем Акотолп успела открыть рот.

— Труднопостижимые вещи случились там, Укхереб. Акотолп не решается даже говорить об этом. Я могу ответить на твой вопрос, если ты разрешаешь, поскольку я участвовала во всех событиях. Вот что произошло.

И, не прибегая к усложнениям и отступлениям, Вейнте поведала ученой о гибели далекого Алпеасака. И когда она завершила повествование, Укхереб издала крик и прикрыла глаза рукой в детском жесте стремления позабыть.

— Просто не могу представить себе, а ведь вы все это пережили… Что делать, что делать?

Она медленно покачивалась из стороны в сторону — снова детский жест, — так бездумную фарги уносит течение.

— Ваша эйстаа узнает об этих горестных событиях. И когда это свершится, я буду говорить с нею. Но тебе, Укхереб, не следует горевать о случившемся. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Поговорим об этой горе над нами: черной скале, увенчанной белым снегом. Как красиво. На вершине всегда лежит снег?

— Раньше такого не случалось, но теперь снег на вершине не тает. Зимы стали холодными и ветреными. Лето стало короче. Потому-то я и скорблю вдвойне о несчастье в далекой Гендаси. Там жила надежда и на наше спасение. Города умирают, в Икхалменетсе становится все холоднее. Страх поселился там, где прежде обитала надежда.

— Надежду нельзя убить, будущее прекрасно.

Вейнте произнесла эти слова с таким энтузиазмом, с такой уверенностью в грядущем счастье, что Акотолп и Укхереб воспряли духом.

Еще бы ей не быть энергичной. Смутные идеи превращались в надежные планы. Скоро все определится, и она будет знать, что следует делать.


Энге чувствовала себя иначе. Слишком часто угрожала смерть Дочерям Жизни. Слишком близко подступала.

Они покинули урукето на заре, незаметно соскользнув в воду со спины гиганта. Море волновалось, и валы захлестывали их. Плыть до берега оказалось долго и утомительно. Урукето исчез в утреннем тумане, и они остались одни. Сначала они перекликались, но только сначала. Потом им потребовались все силы, чтобы добраться до берега. Опасаясь за спутниц, Энге первой пробилась через береговой прибой, а потом по очереди помогла им преодолеть валы. Наконец беглянки распростерлись на песке под лучами теплого солнца.

Все, кроме одной. Напрасно Энге бегала вдоль берега по воде в одну сторону, в другую. Та, которую она искала, так и не вышла на берег. Добрую, крепкую Акел поглотил океан.

Подруги Энге тянули ее за руки, гладили, требуя, чтобы и она отдохнула. И принялись искать сами. Безуспешно. В море никого не было. Акел исчезла навсегда.

Наконец Энге нашла в себе силы сесть, потом встать, потом отряхнуть песок с кожи усталой рукой. Прямо перед ней вдруг закипела вода — круглые головенки совсем еще юного эфенбуру вынырнули на поверхность. Едва она шевельнулась, они, испугавшись, исчезли. Даже эта трогательная картина не могла развеять ее отчаяния, и все же она отвлекла Энге, заставила прийти в себя, понять, что остальные зависят от нее, и долг ее перед живыми, а не перед умершими. Она глянула вдоль берега на маячивший над песками пляжа далекий силуэт Йибейска.

— Идите в город, — сказала она, — Смешайтесь с фарги, уподобьтесь им. Но будьте осторожны, не забывайте ужасных уроков, которые мы получили в страшной Гендаси. Многие сестры погибли там, но в смерти их может быть какой-то смысл, если мы правильно усвоим эти уроки. Помните, что Угуненапса отчетливо видела истину, ясно говорила о ней и завещала нам свои знания. И теперь мы знаем, что Угуненапса говорила кстинную правду. Мы знаем истину, но что нам делать с ней?

— Поделиться с другими! — отвечала Эфен, пылко подчеркивая жестом ожидание радости. — Вот наше дело, и мы выполним его.

— И мы никогда не забудем об этом. Но я должна как следует подумать, что нам теперь делать. Я найду уголок, чтобы отдохнуть и подумать. И там подожду вас.

Молча, с чувством единодушия и непреклонности они соприкоснулись пальцами. А потом отправились вслед за Энге в сторону города.

Глава седьмая

Hoatil ham tina grunnan, sassi репа malom skermom mallivo.

Несчастье может пережить всякий, удачу — немногие.

Марбакская поговорка

В городе Деифобен еще нужно было многое сделать. С точки зрения Керрика, дел было куда больше, чем в то время, когда он звался Алпеасаком, а Вейнте была эйстаа его. Керрик вспоминал жаркие, полные досута дни с сожалением: почему он не наблюдал тогда, не стремился узнать, как управляли огромным городом. И хотя он устроился на месте эйстаа возле стенки амбесида — там, куда падали первые лучи солнца, — руководить отсюда он решительно был не в силах. У Вейнте было столько прислужниц, помощниц, ученых, наконец, бесчисленное множество подручных фарги. В его же распоряжении была голько горстка саску, которые горели желанием помочь, но мало что смыслили в этом. Простые дела, рутинные и повседневные, они могли выполнять, если их научить, конечно. Но никто из них даже не мог представить всех сложных хитросплетений жизни в Алпеасаке. Керрик и сам знал не много, но по крайней мере он понимал что к чему. Каждая часть города непонятным образом зависела от прочих. А сейчас город страдал от ран. Местами они затягивались сами… но не всегда. Широкая полоса зелени вдоль побережья просто увяла, побурела и умерла. Деревья, лианы, подлесок, стены, окна, склады, жилые помещения… Умерло все, и Керрик ничего не мог поделать.

Можно было только заботиться о животных, конечно не обо всех. Огромные ненитески и онетсенсасты во внешних полях не требовали внимания: корм они находили в нетронутых болотах и джунглях. Олени и большие олени паслись, — им корма тоже хватало, как и некоторым травоядным мургу. Но некоторые умирали, и Керрик не мог понять отчего. Не то что бы люди допускали какие-то промахи… Злобные ездовые таракасты никого не подпускали к себе. Иилане разъезжали на них, а он не мог даже приблизиться. Они не щипали траву и по виду были хищниками. Но визжа топтали предложенное мясо. И умирали. Как и уцелевшие в своем болоте уруктопы. Эти восьминогие существа были предназначены для перевозки фарги и, похоже, ни для чего более. Когда Керрик приближался, они глядели на него остекленевшими глазами, не убегали и не пытались напасть. Они не принимали никакой пищи, даже воды. И, беспомощные и тупые, падали и околевали один за другим.

Наконец Керрик начал уже считать, что город этот теперь принадлежит тану. Следовало просто делать то, что нужно, и не думать о прочем. Это решение облегчило жизнь, но все равно целые дни от рассвета до сумерек проходили в трудах и заканчивались долгими вечерними разговорами.

Потеряв счет дням в ровном и теплом климате, Керрик забыл, какое время года сейчас на севере. Зима закончилась, и он не заметил этого; заканчивалась и весна, когда он вновь обратился мыслью к саммадам. И к Армун. Только прибытие первых женщин саску напомнило ему о ней, и он устыдился подобной забывчивости. В такой жаре нетрудно спутать все времена года. Керрик знал, что мандукто ведают о многом, и решил обратиться к Саноне.

— Здесь никогда не опадает листва, — сказал он. — И плоды созревают круглый год. Трудно уследить здесь за течением времени.

Саноне, скрестив ноги, грелся на солнце.

— Верно, — ответил он. — Но есть способы заметить времена года. Можно следить за луной, — как она наполняется и исчезает, — и запомнить. Ты слышал об этом?

— Алладжекс что-то говорил — и это все, что я знаю.

Саноне неодобрительно фыркнул, услышав о примитивном шамане, и разгладил перед собою песок. Он-то знал все тайны земли и неба. Указательным пальцем он аккуратно начертил на земле знаки лунного календаря.

— Здесь и здесь две луны, которые меняются. Смерть зимы, Смерть лета. Здесь дни становятся дольше, здесь ночи чернеют. Я вчера видел луну, она была новой, это значит, что мы здесь.

Довольный, он воткнул короткий сучок в землю и сел на пятки.

— Тебе, мандукто саску, эти рисунки говорят о многом. Но я, о мудрый Саноне, вижу, к своему горю, перед собой только сучок и песок, — сознался в невежестве Керрик. — Истолкуй свои знаки, прошу тебя. Скажи мне, успели реки на севере взломать лед, расцвели ли уже цветы?

— Это случилось вот когда, — проговорил Саноне, перемещая сучок по кругу назад. — С того времени луна успела дважды стать полной…

Угрызения совести Керрика усилились. Но, подумав, он решил, что сейчас только начало лета и времени еще много. А нужно еще столько здесь переделать… Но однажды ночью ему приснилась Армун, он словно ощутил языком ее раздвоенную губу… и вскочил дрожа, вознамерившись немедленно отправиться за нею. И за ребенком, конечно.

Но благие намерения остались таковыми: делам, которые следовало завершить, чтобы Деифобен сделался пригодным для жизни тану, не было конца. Долгие летние дни сменяли Друг друга. И снова настала осень. Керрик просто разрывался надвое. Злился на себя, что так и не выбрал времени отправиться за Армун, — и одновременно испытывал облегчение: теперь нечего было и думать успеть туда и обратно до зимних снегов. Но на этот раз он все рассчитает, закончит все к ранней весне, а Саноне будет напоминать ему о прошедших Днях. И тогда отправится на север. Все-таки там они в безопасности: и она, и ребенок — это было утешением, когда он особенно тосковал.


Появление тану не испугало Калалеква. Ему уже приходилось встречаться с ними, но он прекрасно понимая, что оказался в их охотничьих угодьях. Однако он видел, что женщина боится его.

— Эй, не бойся, снежноволосая! — крикнул он и засмеялся, чтобы показать дружелюбие.

Но смех его вызвал противоположный эффект. Женщина в страхе отступила назад и замахнулась копьем. Мальчишка рядом повторил ее жест. Младенец на травоисе жалобно завопил. Калалекв, укоряя себя за поспешность, опустил глаза и-увидел, что его руки и нож обагрены кровью убитого им пушного зверя. Быстро отбросив нож в сторону, он спрятал руки за спину, надеясь, что улыбку его сочтут дружелюбной.

— Что ты сказал? — крикнула Ангаджоркакв, отодвигая шкуры, закрывавшие вход в землянку. Выбравшись из нее, она замерла, разглядывая пришельцев.

— Погляди, какие у них светлые волосы! И кожа белая! Это тану? — спросила она.

— Они.

— А где охотники?

— Не знаю, я вижу только троих.

— Женщина, подросток, младенец. Раз они одни, их охотник, наверное, умер, и они горюют. Поговори с ними, скажи, чтобы не боялись.

Калалекв тяжело вздохнул:

— Я не знаю их языка, только слова «мясо», «вода» и «прощай».

— Смотри не попрощайся. Предложи им воды. Так будет лучше.

Когда охотник с волосатым лицом отбросил нож, страх Армун отступил. Здесь, на берегу, мог оказаться только парамутан, один из тех охотников, что живут у моря на севере. Она слыхала о них, но никогда не встречала. Она медленно опустила копье, но не выпустила оружие из рук — из землянки выскочил еще один. Но это была женщина, не охотник, и Армун почувствовала облегчение. Они принялись неразборчиво переговариваться высокими голосами. Потом охотник широко улыбнулся и выговорил одно слово:

— Ваудаа. — Армун не отреагировала, и улыбка исчезла с его лица. Он повторил: — Ваудаа, ваудаа!

— Он говорит «вода»? — спросил Харл.

— Наверное. Вода, конечно, вода. — Армун кивнула и улыбнулась в ответ.

Темная фигура женщины исчезла в шатре. Когда она вновь появилась, в руках у нее была черная кожаная чашечка. Она протянула ее гостям. Харл шагнул вперед, взял чашку, заглянул в нее и попробовал.

— Вода, — сказал он, — ужасная на вкус.

Слова эти словно разом обезоружили Армун. Страх исчез, и сразу навалилась огромная усталость, она даже пошатнулась — пришлось опереться на копье, чтобы удержаться на ногах. Вид дружелюбных волосатых лиц, сознание того, что теперь она наконец не одна, дали волю усталости, которую она до сих пор превозмогала. Парамутанка заметила это и, быстро подбежав, взяла у Армун копье и помогла ей опуститься на землю. Армун машинально подчинилась — опасности как будто не было, а если и была, то уже поздно было что-либо делать. В этот момент закричал младенец, да так требовательно, что ей пришлось встать, взять его на руки и сунуть ему в рот кусок копченого мяса. Парамутанка понимающе зацокала языком и, протянув руку, погладила светлые волосики Арнхвита.

Издали донесся пронзительный крик. Армун даже не вздрогнула. По берегу трусил невысокий мальчуган, волосы на его лице были светлей, чем у родителей, в руках он держал ловушку с попавшимся в нее кроликом. Заметив пришельцев, он замер с раскрытым ртом. Любопытный, как все мальчишки, Харл отправился поглядеть на кролика. Мальчик-парамутан казался постарше Харла, хотя на полголовы уступал ему в росте. Они сразу признали друг друга. И, несмотря на великую усталость, к Армун вдруг вернулась надежда. Может быть, они и доживут до весны…

Калалекв был хорошим охотником, и один мог прокормить многих. По обычаю парамутанов он должен был всем поделиться с незнакомцем, даже если бы сам при этом остался голодным. У себя на севере они сражались лишь с непогодой. Гостю радовались и отдавали ему все. Тем более женщине… Он угадывал очертания полных грудей под одеждой и уже жаждал к ним прикоснуться. Ребенок — еще лучше. Особенно с такими волосами, светившимися, словно солнечный зайчик на леднике. Он позаботится о них. А она, наверное, знает, где охотники, с которыми он пришел торговать. Охотники-эрквигдлиты всегда приходили к этой стоянке на берегу. Но нынешним летом он ждал их напрасно. Снежноволосая должна знать.

Хотя Армун ничего не поняла из слов парамутанки, она ощутила в них теплоту и гостеприимство. Ее ласково пригласили в землянку и усадили на мягкие шкуры. Она с любопытством огляделась — все здесь было иначе. Она поглядела на женщину. Та стукнула кулаком в грудь и несколько раз повторила слово «Ангаджоркакв». Наверное, это ее имя.

— Ангаджоркакв? Тебя зовут Ангаджоркакв, а я — Армун.

Она тоже постучала себя по груди, и обе рассмеялись. Захлебываясь от смеха, они повторяли имена друг друга…

Весело напевая под нос, Калалекв обдирал еще теплого кролика, мальчики заинтересованно наблюдали. Закончив, Калалекв отхватил пушистую лапку — ее нижняя часть приносила удачу — и высоко подбросил в воздух. Белокурый мальчик, высоко подпрыгнув, схватил ее и бросился бежать, а Кукуджук, вопя, рванулся следом. Отбежав подальше, они стали играть, перебрасываясь окровавленным пушистым комочком. Калалекв с удовольствием смотрел на детей. Здесь Кукуджуку не с кем было играть, и он соскучился без друзей. Очень удачный день, он еще долго будет его вспоминать и заново переживать долгими зимними ночами. Он вернулся к своему кровавому занятию и, вырезав печень, окликнул мальчишек. Кукуджук подбежал, и Калалекв отдал ему кусок мяса — долю охотника, добывшего зверя.

— Поделюсь с другом, — сказал сын.

Просияв от радости, Калалекв кремневым ножом быстро разрезал печень пополам. Кукуджук еще мальчик, но поступает, как подобает мужчине, понимает, что всегда лучше отдать, чем взять себе.

Харл взял угощение, не представляя, что с ним делать. Кукуджук немедленно подал пример, жуя свой кусок и с удовольствием поглаживая живот. Харл колебался, но тем временем Калалекв проделал дырочку в задней части черепа кролика и на глазах удивленного мальчика высосал мозг. После этого сырая печенка показалась тану даже вкусной.

Глава восьмая

Армун не стала есть сырое мясо, как Харл. Одно дело свежая дичь — ей случалось есть ее сырой, другое — осклизлый кусок мяса, который Ангаджоркакв извлекла из ниши в земляной стене. От полуразложившейся плоти ужасно воняло. Ангаджоркакв этого словно не замечала и отрезала кусок для себя, а потом и для Армун. Отказаться она не могла, но и не в силах была затолкать его в рот. Она неуверенно мяла кусок мяса в руках. Что будет, если она откажется съесть этот скользкий кусок? Оскорбит ли она этим хозяев? Она поискала взглядом вход, потом положила Арнхвита на шкуры, — тот радостно сосал жесткий кусок копченого мяса, — отвернулась и поднесла руку ко рту, будто отправляя туда угощение. Делая вид, что жует, она раздвинула шкуры у входа и направилась к травоису. Там незаметно спрятала мясо среди шкур и отыскала открытый пузырь с мясом мургу. Студенистая, почти полусырая плоть, от которой тану воротили нос, наверняка придется по вкусу парамутакам.

Тек и случилось. Они были просто в восхищении. Ангеджоркакв нашла вкус потрясающим и позвала Калалеква попробовать новое яство. Он жадно набросился на него, заталкивая в рот огромные куски окровавленными пальцами, и стонал от удовольствия. Угостили и Кукуджука, Харл тоже получил свою долю. Пока все ели, Ангаджоркакв согрела воду в каменной чаше над маленьким очагом и залила ею сушеные листья в кожаных чашечках. Калалекв шумно выхлебал настой, потом съел и листья. Армун попробовала, и ей понравилось. День заканчивался куда лучше, чем начался. В землянке было тепло и не дуло. Она могла поесть и отдохнуть и, ложась спать, не думала со страхом о завтрашнем дне, как в прошедшие ночи.

Утром Калалекв покопался в глубинах землянки и извлек оттуда несколько узлов. Это были черные шкуры такой длины, что Армун даже не могла представить себе, с какого зверя их сняли. Несколько сшитых из шкур мешков были заполнены густым белым жиром. Калалекв зачерпнул немного, попробовал и дал отведать ей. Жир оказался сытным и вкусным. Выразил желание попробовать и Арнхвит.

— Есь, есъ! — проговорил он, и Армун дала ему облизать свои пальцы.

Тем временем Калалекв разыграл целое представление. Он разворачивал и сворачивал шкуры, глядел на Армун, показывал на тропу, держа в одной руке кремневый нож. Тряс другой рукой шкуру, а затем менял местами предметы в руках и говорил «до свидания». Все это было совсем не понятно.

Однако Харл, похоже, лучше понимал этих людей.

— Я думаю, он хочет узнать, где остальные тану. Он хотел бы отдать им часть жира.

Армун показала на себя и детей, потом в сторону тропы и несколько раз сказала «до свидания». Когда Калалекв понял ее наконец, он глубоко вздохнул и свернул шкуры. Потом понес их к морю. Кукуджук поспешил на помощь, следом за ним побежал Харл. Добежав до воды, он вернулся к Армун с восторженным криком:

— Смотри, смотри! Видишь черную скалу?.. Это вовсе не скала. Пойдем, увидишь сама. Это лодка, вот что это!

Следом по дюнам, мимо кочек с засохшей травой на песчаном берегу, заковылял Арнхвит. Харл оказался прав, черная глыба действительно оказалась лодкой, перевернутой днищем вверх. Калалекв внимательно осмотрел поверхность днища, проверяя, нет ли в нем дыр. Лодка оказалась странной — она была не выдолблена, как челноки тану, из целого ствола дерева, а сделана из огромной черной шкуры. Удовлетворившись осмотром, Калалекв нагнулся и, ухватившись за борт, перевернул ее. Харл немедленно перегнулся через высокий борт и заглянул внутрь. Заплакал Арнхвит. Его подняли, чтоб он тоже смог посмотреть.

Это была удивительная конструкция. Длинные палки были связаны вместе, образуя прочный каркас. На него была натянута шкура. Армун увидела, что шкура скроена по форме каркаса, а отогнутый край прошит. Швы были замазаны каким-то темным веществом, что делало лодку непромокаемой. Это было удивительно.

Теперь, когда Калалекв решил сниматься с места, попусту время не теряли. Из землянки вынесли все пожитки, вплоть до плотной шкуры, закрывавшей вход, и свалили на песок. Работали все, даже Арнхвит, спотыкаясь, тащил какую-то шкурку. Когда все оказалось на берегу, Калалекв столкнул лодку в воду и забрался в нее. Она закачалась на невысоких волнах. Похоже, только он знал, как и куда укладывать вещи, а потому все время кричал, чтобы ему несли тот или иной предмет. Когда Ангаджоркакв взяла с травоиса припасы и понесла к лодке, Армун поняла, что время решать, вернее, — что все уже решили за нее. Она оглянулась на дюны, на холмы за ними, прекрасно представляя себе, что там их ждет только голодная смерть. Выбора не было. Придется отправляться с парамутанами, куда бы ни вел их путь.

Харл забрался в лодку вслед за Кукуджуком, Армун передала ему радостно верещавшего Арнхвита, считавшего все это великолепным развлечением. Ангаджоркакв мягкими движениями подтолкнула ее вперед, и Армун забралась в лодку. Усевшись на песок, Ангаджоркакв сняла свои поножи и забросила их в лодку. Так же, как лицо и руки, ее ноги покрывала мягкая коричневая шерсть. Подобрав кожаную юбку, она вошла в воду и, визжа от холода, стала толкать лодку вперед. Калалекв уже приготовил весло. Когда лодка оказалась достаточно далеко от берега, Ангаджоркакв прыгнула в суденышко головой вперед; ее довольный смех заглушала упавшая на лицо одежда. Армун помогла ей освободиться от нее и укутала ее волосатые ноги, улыбаясь и удивляясь, почему парамутанка все время хохочет.

Калалекв греб весь остаток дня, не обращая внимания на начавшийся снег с дождем. Почувствовав голод, он позвал Ангаджоркакв, и та стала кормить его лучшими кусками тухлого мяса. Нечаянно он укусил ее за палец и, залившись смехом, даже забыл про весло. Армун куталась в шкуру, прижимая к себе обоих мальчишек, и всему удивлялась. В сумерках Калалекв подвел лодку к берегу, высматривая место для ночевки. Волна вынесла лодку на гладкий песок, и всем пришлось потрудиться, вытаскивая ее подальше на берег, куда бы не дотянулся прилив.

Так шли дни, им не было числа. Целыми днями Калалекв неутомимо греб, не зная усталости. Вычерпывая воду кожаным черпаком, Ангаджоркакв напевала, как в землянке на берегу. Армун мутило от постоянной качки; она куталась в шкуры, прижимая к себе Арнхвита, который тоже чувствовал себя не лучшим образом. А Харл через несколько дней привык, и мальчишки все время проводили на корме возле рыболовных снастей и разговаривали — каждый на своем языке.

День был похож на день, и трудно было счесть, сколько их миновало. Лодка двигалась на север, и погода все ухудшалась. Волны становились все выше, путешественников носило по водяным горам, как кусок плавника.

Наконец шторм утих, воздух стал сухим и холодным. В полудреме Армун лежала под шкурами, прижимая к себе Арнхвита, когда услыхала, что Харл выкрикивает ее имя.

— Погляди вперед, мы к чему-то приближаемся. Лед, а на нем черные штуки. Я не понимаю, что это.

У берега залив был покрыт толстым слоем льда. Куски льда плавали в воде, и приходилось лавировать между ними. На севере в дымке маячили огромные айсберги. Калалекв показал на предметы, темневшие на поверхности льда. Когда они подплыли поближе, стало ясно, что это перевернутые вверх дном лодки. У оконечности льда Армун разглядела, что эти лодки были в несколько раз больше той, в которой они находились. Это казалось невероятным. Кукуджук стоял на носу лодки и, когда она коснулась твердого льда, выпрыгнул, привязал ее сплетенной из полос кожи веревкой к неровному ледяному выступу и побежал к берегу.

Армун не могла понять, почему так ослабела за время путешествия. Калалекв и Ангаджоркакв вместе помогли ей выбраться на лед. Ей вручили Арнхвита, и она, сотрясаясь в ознобе, сидела, слушала его воркованье и следила за разгрузкой. Не успели ее начать, как возвратился Кукуджук. За ним спешили парамутаны. Их было много, и все — и женщины, и охотники, — дивились волосам и коже пришельцев, гладили Харла по голове, пока ему не надоело и он не стал уворачиваться. Это вызвало восторженный хохот, и тут началась настоящая разгрузка. Скоро все вещи понесли на берег, а лодку вытащили к другим на лед. Армун брела за всеми, за ней ковылял Арнхвит. Какой-то охотник подхватил его и посадил, довольного и повизгивавшего, себе на плечи.

Они прошли мимо группы парамутанов, сооружавших на снегу шатер из черных шкур; прекратив работу, они повернулись к пришельцам. Сзади виднелись и другие шатры, от ветра их защищали сложенные из снега стены. Много шатров, — думала, спотыкаясь от усталости, Армун, — здесь два или три саммада. Над, ними вился дымок, и она представляла себе, как тепло и уютно внутри у очага. А еще спокойно. Ветер срывал снег с сугробов и обжигал ее щеки. Сюда, на север, зима уже пришла.

Миновав уютные шатры, они пошли дальше, где у берега высоко торосился покрытый снегом лед. Перелезть через торосы оказалось нелегко. За ними берег круто и ровно поднимался вверх. У основания холма было вырыто несколько полуземлянок, крытых такими же черными шкурами.

Ангаджоркакв потянула Армун за руку к одной из них. Она была закрыта, и Калалекв стал расшнуровывать вход. Все взятые из лодки свертки лежали рядом на снегу. Калалекв протиснулся внутрь и сразу же развел огонь — должно быть, дрова были заранее приготовлены. Дым так и повалил через дыру в потолке, Когда Армун ощутила под ногами твердую землю, хворь ее быстро прошла, и она вместе со всеми стала перетаскивать внутрь шкуры и узлы. Хорошо. Все будет хорошо. Она в безопасности, Арнхвит и Харл тоже. И все они увидят весну. С этой мыслью она прижала к себе ребенка и тяжело села на кучу шкур.

— Побыстрее с костром! — крикнула Ангаджоркакв. — Солнечноволосая устала. Я вижу. Она голодна, ей холодно. Я принесу еды.

— Надо перенести наш паукарут на лед. — отозвался Калалекв, раздувая костер, — бухта замерзла, настала зима.

— Завтра. Сперва отдохнем.

— Да, сделаем это завтра. На льду теперь теплей, чем на суше, морская вода гонит холод. И я нарежу снега, чтобы укрыться от ветра. Будет тепло, мы будем есть и веселиться.

Мысль эта заставила его улыбнуться: предвкушая, он потянулся к Ангаджоркакв. Она шлепнула его по руке.

— Не время, — проговорила она. — Потом, сперва поедим.

— Да, сперва поедим! Я ослабел от голода, — притворно застонал он, но с лица не сползала улыбка.

Зима обещала быть доброй, очень, очень доброй.

Глава девятая

Esseka"cisak, elinaabele nefalaktus"

tusilebtsan tustoptsan. Alaktustsart

nindedei yilcinene.

Когда волна бьет о берег, маленькие рыбки,

которые плавают, дохнут; их глотают птицы,

которые летают; а тех пожирают звери,

которые бегают.

А иилане едят их всех.

Апофегма ишане

Ланефенуу была эйстаа Икхалменетса так давно, что лишь самые старые из помощниц не забыли еще предыдущую эйстаа, а уж вспомнить ее имя могли и совсем немногие. Ланефенуу была столь же высока духом, как и телом, — она была на голову выше почти любой иилане — и за время своего правления сильно изменила город.

Амбесид, где она восседала на почетном месте, был сооружен при ней, прежний засадили плодовыми деревьями. Здесь, в естественном углублении горного склона над городом и гаванью заложила она свой амбесид, повинуясь своим причудам. И лучи утреннего солнца озаряли инкрустированный разноцветным деревом трон в задней части углубления. Остальное пространство было в тени. Склон за троном был выложен деревянными панелями дивной работы, покрытыми искусной резьбой и живописью. Изображения казались живыми, и днем фарги вечно толкались возле них, раскрыв рты от изумления. На панелях были изображены темно-синие волны, бледно-голубое небо, энтиисенаты, резвящиеся среди волн, и огромный, от края картины до края, почти в натуральную величину силуэт урукето. На верху высокого плавника была вырезана фигурка капитана урукето, вовсе не случайно похожая на сидевшую под ним эйстаа. Прежде чем подняться к вершинам власти, Ланефенуу командовала урукето, и в душе до сих пор не перестала быть капитаном. Руки и верхняя часть ее тела были разрисованы пенящимися волнами.

Каждое утро Элилилеп в компании еще одного самца, которому доверялось нести кисти и краски, прибывал из ханане в занавешенном паланкине обновить росписи на ее теле; Ланефенуу прекрасно знала, что самцы более чувствительны и артистичны; к тому же каждое утро пользоваться самцом полезно для здоровья. Для этих целей и предназначался кистеносец Элилилепа; сам же Элилилеп представлял собой слишком большую ценность, чтобы держать его на пляже. Ланефенуу была твердо убеждена, — хотя и не высказываема это Укхереб, зная, что ученая начнет язвить, — что ежедневное сексуальное удовлетворение и было причиной ее долголетия.

Но сегодня она ощущала свой возраст: зимнее солнце не грело, и лишь тепло живого плаща на плечах позволяло не впасть в оцепенение. И ко всем прочим бедам добавилось еще и отчаяние от известия капитана прибывшего урукето. Умер Алпеасак — драгоценность Запада, надежда ее города. Его погубили безумные устузоу, если верить словам Эрефнаис. Но приходилось верить, ведь говорила она сама, а не йилейбе фарги, получившая сообщение из вторых-третьих уст. Эрефнаис, капитан урукето, облеченная высшей ответственностью, побывала там и видела все своими глазами. Как и Другая из уцелевших, Вейнте, та, что вырастила город и увидела гибель его. Она поведает обо всем подробнее, она знает больше, чем капитан, которая все время провела в урукето и так и не ступила на берег. Ланефенуу шевельнулась на высоком троне и потребовала внимания. Подручная Муруспе, никогда не оставлявшая се, гразу же подвинулась ближе, ожидая приказа.

— Муруспе, я хочу видеть вновь прибывшую по имени Вейнте, что приплыла сегодня на урукето. Доставь ее ко мне.

Сделав знак немедленного повиновения, Муруспе заторопилась к прислуживающим фарги и в точности передала им распоряжение Ланефенуу. Она велела им повторить приказ; некоторые путались — от забывчивости или неумения говорить, неважно. Таких она отослало с глаз долой. Они исчезли со-стыдом-неудачи. Оставшихся она заставляла повторять распоряжение эйстаа до тех пор, пока они не справились с делом в точности.

Наконец фарги разбежались с амбесида во все стороны с радостной поспешностью, — ведь они несли распоряжение эйстаа. И каждая, кого они встречали, передавала сообщение другим встречным, и очень скоро одна из помощниц торопливо вошла к Укхереб, делая жесты информации-большой-важности.

— Эйстаа разослала слово по городу. Требуется присутствие твоей гостьи Вейнте.

— Иду. — поднимаясь, ответила Вейнте. — Веди меня.

Укхереб жестом отослала помощницу.

— Я пойду с тобой, Вейнте. Так будет уместнее. Эйстаа знает мои труды на благо Икхалменетса, и, боюсь, я знаю, о чем пойдет речь. Мое место возле нее.

Амбесид был пуст, словно была ночь, а не пасмурный день. Суетливых фарги прогнали, и во всех дверях расставили помощниц, не пускавших их внутрь. Они стояли спиной к эйстаа, чтобы не нарушить ее уединения. Ланефенуу правила твердой рукой, это был ее город, и если она желала уединиться на амбесиде, а не в собственных небольших покоях, значит, это было необходимо. Мощь, исходящая от строгой и суровой фигуры под расписными рельефами, восхищала. Вейнте ощущала в ней равную.

Она шла твердым шагом возле Укхереб — никак не следом, — и походка выдавала ее чувства. Ланефенуу невольно заинтересовалась, поскольку от яйца времен никто не обращался с ней, как с равной.

— Ты и есть Вейнте, недавно прибывшая из Алпеасака. Расскажи мне о твоем городе.

— Он погублен, — последовали движения, означавшие боль и смерть, — руками устузоу, — жесты во много раз усилили предыдущие знаки.

— Расскажи мне все, что знаешь, во всех подробностях с самого начала, ничего на скрывая, потому что я хочу знать, как подобное стало возможным.

Вейнте пошире расставила ноги, выпрямилась — и долго не умолкала. Все это время Ланефенуу ни разу не пошевелилась, а Укхереб то и дело дергалась, словно от боли, и слегка вскрикивала. И если Вейнте была не совсем откровенна, когда речь зашла о ее отношениях с этим устузоу, особенно тогда, когда нельзя было не солгать, — это объяснялось простой забывчивостью, не более. Она сочла неуместными всякие упоминания о Дочерях Смерти, о них можно было поговорить и позднее. Она просто рассказывала, как строила город, как устузоу убили самцов на родильных пляжах, как она защищало город от пришельцев и как, обороняясь, была вынуждена напасть на устузоу. Добравшись до конца повествования, она, тщательно сдерживая все чувства, описала всеобщую гибель, разрушение города, бегство горсточки уцелевших. Потом она умолкла, но положение ее рук говорило о том, что сказано не все.

— Что еще ты собираешься добавить к этому ужасу? — спросила Ланефенуу, безмолвно слушавшая Вейнте.

— Две вещи. Я расскажу тебе с глазу на глаз кое-что важное о тех, кто покинул город и сейчас находится в Энтобане. Это серьезный, но отдельный вопрос.

— А второй?

— Он! — громко начала она, подкрепляя слова жестами необходимости, силы и уверенности. — Он имеет отношение ко всему, о чем я говорила. Я знаю теперь, как защитить город от огня. Я знаю, как уничтожить устузоу в огромном количестве. Теперь я знаю, в чем ошибались те, кто погиб ради этого знания. Я знаю, что просторы Гендаси, пустынные земли за морем, будут принадлежать иилане. Так будет. Никогда еще от яйца времен не дули такие холодные ветры, никогда не гибли северные города иилане. Никто не знает, когда придет этому конец. Вот Эрегтпе, только сухие листья носит ныне ветер по его улицам; вот Соромсет, где белые кости иилане белеют в белой пыли. Вот мой родной Инегбан, который давно умер бы в Энтобане, не отправься мы в Гендаси. А теперь я чувствую, как холодные ветры продувают окруженный морем Икхалменетс. И я боюсь за него. Что если холода придут и сюда? Я не знаю, что будет. Но я, сильная Ланефенуу, знаю одно. Если придут холода и Икхалменетс будет жить, он должен жить в Гендаси, ибо ему больше некуда отправляться.

Ланефенуу искала слабость и сомнение в словах и жестах Вейнте — их не было.

— Возможно ли это, Вейнте? — спросила Ланефенуу.

— Возможно.

— Когда холодные ветры ворвутся в Икхалменетс, сможет ли Икхалменетс перебраться в Гендаси?

— Этот теплый мир дожидается вас. Ты отвезешь туда Икхалменетс, Ланефенуу, я вижу в тебе силы для этого. Я прошу только разрешения помочь тебе. А когда мы переберемся туда, я попрошу лишь твоего разрешения убивать устузоу, которые убивают нас. Позволь мне служить тебе.

Как требовала вежливость, и Вейнте и Укхереб отвернулись, когда Ланефенуу застыла в глубоком раздумье. Но каждая одним глазом поглядывала назад, — чтобы вовремя отозваться на любое движение. Шло время, Ланефенуу должна была многое обдумать. Облака рассеялись, солнце уже спускалось к горизонту, а трое застыли, словно вырезанные из камня, как могут только иилане.

Когда Ланефенуу наконец шевельнулась, они повернулись к ней, полные внимания.

— Следует принять решение. Но оно слишком важное, чтобы можно было торопиться. Пусть сперва Укхереб доложит мне, о чем сообщают ученые с севера. Вейнте должна рассказать о том, другом, деле, которое нельзя обсуждать при всех. Имеет ли оно отношение к теплой Гендаси?

— Косвенно, но может статься, в значительной степени.

— Следуй за мной, поговорим.

Ланефенуу двигалась медленно, тяжелые размышления отягощали тело. Спальня ее была невелика, темная комната напоминала внутренность урукето. Слабый свет лился от пятен фосфоресцирующей краски, в стене было круглое окошко, за которым виднелся красивый морской пейзаж. Ланефенуу взяла водяной фрукт, наполовину осушила его и опустилась на ложе для отдыха. Для гостей предназначались еще два ложа: одно у задней стенки, другое возле входа. Ланефенуу знаком велела Вейнте опуститься на то, что у входа.

— Говори, — приказала Ланефенуу.

— Сейчас. Я буду говорить в Дочерях Смерти. Знаешь ли ты о них?

Ланефенуу вздохнула понимающе, но без отчаяния.

— Я знаю о них. Из того, что говорила Эрефнаис, следует, что именно они были теми ее пассажирами. И теперь они могут разливать яд своих мыслей в теплом Иибейске. Как ты относишься к ним?

Этот простой вопрос выпустил наружу всю ненависть, которую так долго сдерживала Вейнте. Жесты хлынули потоком. Она не в состоянии была ни сдержаться, ни остановиться. Ее тело и конечности дергались, выражая неприязнь, неприятие, ненависть… и только нечленораздельные звуки вылетали с пеной гнева сквозь стиснутые зубы. Она не сразу овладела собой, но стала говорить, только полностью успокоившись.

— Мне трудно выразить всю свою ненависть к этим созданиям. Я стыжусь этой вспышки гнева. Но я здесь по их вине. И я хочу поведать тебе об их развращенности, предупредить об опасности, если ты еще не слыхала о них. Хочу спросить еще, добрался ли этот духовный яд и носительницы его сюда, в Икхалменетс?

— И да и нет. — Хоть Ланефенуу даже не шевельнулась, в ее интонациях слышалось ощущение смерти и разрушения. — Я давно узнала об этих тварях. И решила, что эта болезнь не проникнет сюда. Не без причины Икхалменетс называют окруженным морем. Только те, кто рождается здесь, остаются в этом городе, из других городов фарги к нам не приходят. Только урукето связывают нас с остальным миром. И обо всем, что привозят они, я немедленно узнаю. Приезжали сюда и Дочери Смерти, я сразу же отправила их назад, не позволив даже ступить на берег. Так можно поступать с не имеющими ранга.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5