В следующем зале продавали программное обеспечение, и тут в основном крутились подростки, присматриваясь к новым «стрелялкам» и «бродилкам», исходя слюной по причине невозможности купить все сразу.

Мой человек сидел в третьем зале. Он выглядел как сумасшедший — стоящие дыбом немытые волосы, легкая щетина, три серьги в правом ухе, одна — в левом. Рядом с табуретом стояли кроссовки. Из кроссовок торчали носки. Сам работник компьютерного фронта трудился босиком. Правой рукой он щелкал «мышью», а второй пытался есть йогурт. Первое у него получалось лучше, чем второе. Когда он повернулся ко мне, лицо его было от носа до подбородка испачкано в йогурте. Я сделал вид, что все так и должно быть. У всех свои недостатки.

— Что вы хотели? — поинтересовался он, стремительно доедая йогурт и иногда даже попадая ложкой в рот. — Выход в Интернет? Говорите, что нужно, я выведу вам нужный сайт…

— То, что мне нужно, — сказал я, усаживаясь рядом с оператором, — навряд ли называется Интернет.

— Электронная почта?

— Нет, — покачал я головой. — Мне нужен добротный и быстрый взлом.

— Чего? — Оператор толкнулся пятками в пол, и его кресло уехало в другой конец комнаты. — Какой такой взлом?

— Мне нужно проникнуть в компьютерную систему одного учреждения, — сказал я и улыбнулся: слишком уж озабоченное лицо смотрело на меня из угла комнаты. Озабоченное и перепачканное йогуртом. — Насколько я знаю, классный компьютерщик должен уметь такое делать.

— Фильмов, что ли, насмотрелся? — неодобрительно спросил оператор. — Хакеры там всякие, да? Так это ж кино.

— Я плачу сразу и не торгуясь.

— Угу, — пробормотал оператор, яростно почесывая затылок. — Понимаешь, кино — это такая лажа… В жизни все гораздо круче. Штука баксов.

— Идет, — сказал я и выгреб из кармана остатки денег заказчицы. — Штука так штука. Сделать нужно прямо сейчас.

— Сработаем, — пообещал оператор, стремительно убирая деньги в карман.

— А куда ты надумал влезть?

— Да тут, с вами по соседству. «Вавилон 2000».

Наступила тишина. Потом оператор проехался по комнате, попутно пнул ногой дверь, и та захлопнулась.

— Ну вы, чайники, совсем охренели, — сообщил оператор, возвращаясь к столу. — А «Бэнк оф Нью-Йорк» не надо?

— Пока не надо. Только «Вавилон 2000», — повторил я.

— А что именно? Финансовая отчетность? Это вряд ли, там самая крутая защита. Туда вряд ли прорвусь…

— Мне нужно, чтобы председатель совета директоров прочитал на своем мониторе мое послание, — сказал я. — Немедленно.

— Надеюсь, там приличный текст? — захохотал оператор. — Порнуху я не передаю! Точнее, передаю, но не за штуку!

— Это не порнуха. — Я взял со стола лист бумаги и написал фломастером пятнадцать слов. Оператор мельком глянул на них и кивнул.

— Такое можно, — сказал он. — За такое не сажают.

«За такое сразу убивают», — подумал я.

Очень скоро оператор забыл о моем существовании; он уставился на свой монитор и беспрерывно гонял пальцы по клавиатуре. При этом он издавал весьма странные звуки, то есть странными они были именно в этой ситуации. В спальне, занятой двумя любовниками, они были бы уместны и естественны. Но оператор говорил это, влюбленно глядя в монитор:

— Ну, давай, давай, давай… Вот так, молодец. А теперь… Вот-вот, именно так. Умница. Теперь сюда… и медленно, медленно… Класс. А что здесь? Вот что у нас здесь, ага… Это мне нравится. Это мне очень нравится.

Это я сделаю вот так — ласково, не торопясь… Да! Да!

Я почувствовал себя лишним в этой комнате. И вышел осторожненько прикрыв за собой дверь, чтобы громким звуком не помешать оператору в его страстных компьютерных играх. Некоторое время я бродил по залам, делая скептически-оценивающее лицо и стараясь сойти за большого специалиста. Я не хотел, чтобы продавец доставал меня советами или расспросами. Я просто ждал.

И я дождался: дверь комнаты раскрылась, и оттуда выкатилось кресло с оператором. Тот довольно скалился, показывая мелкие желтые зубы.

— Ну и все, — сообщил он. — Дело сделано!

— Точно?

— Точнее не бывает! — захохотал оператор и уехал на кресле обратно к компьютеру. Похоже, он сразу же выбросил меня и мой заказ из головы, погрузившись в очередную игрушку типа «Тотальной аннигиляции». Хорошо устроился парень — вынырнул на пять минут из кибер-дебрей, заработал штуку баксов и опять с головой в монитор, мочить космических тварей из бластера. А тут — реальная жизнь двадцать четыре часа в сутки, нон-стоп. И хотел бы соскочить куда-нибудь, да не выйдет. И бластер мне бы пригодился. Но каждому свое. Кто-то живет и умирает в обнимку с монитором, кто-то медленно выходит из этого подвала и тащит свое тело к зданию «Вавилон 2000», не ведая, что приготовлено в меню: жизнь, смерть, страх, боль? Решаю уже не я — я свой ход сделал, назвался и вышел на открытое пространство. Мне осталось дождаться реакции со стороны «Вавилона 2000».

Холодный ветер трепал полы моего плаща, но башня абрамовской корпорации выглядела со стороны еще более холодной. Холоднее, чем лед. Я стоял и ждал, изредка поглядывая на часы. Прошло минут пятнадцать, прежде чем я заметил движение от здания в сторону ворот. Это был не тот охранник, что сопровождал меня час назад к даме из отдела по связям с общественностью.

Это был широкоплечий высокий мужчина в черном костюме. Когда он приблизился, я смог рассмотреть его сосредоточенное лицо и оценить его возраст — около сорока. Он остановился по ту сторону ворот, смерил меня внимательным взглядом и коротко спросил:

— Это вы?

Вместо ответа я кивнул.

— Пойдемте со мной, — сказал мужчина, сделал едва заметный знак рукой, и ворота приоткрылись, пропуская меня на территорию «Вавилона 2000». Туда, где я мог найти поддержку. Туда, где я мог найти смерть. Это зависит от того, насколько я правильно все рассчитал. Время теоретических рассуждений закончилось, пришло время практических экспериментов. На собственной шкуре.

Мы молчали всю дорогу от ворот до здания корпорации «Вавилон 2000», и это делало расстояние в сто — сто двадцать метров почти бесконечным. Я шел впереди, он сзади, и я чувствовал покалывание сотен маленьких иголочек в затылке, куда, вероятно, был направлен его взгляд. Мне было неуютно.

Сработали фотоэлементы, и двери перед нами разъехались в стороны, пропуская внутрь. Динамики откуда-то сверху произнесли по-русски и по-английски «Добро пожаловать». Какая любезность. Мы вошли в огромный вестибюль, где я уже побывал в свой прошлый визит. Но тогда охранник повел меня вправо, туда, где висел на стене перечень офисов на разных этажах, где стояли телефонные кабины для переговоров из вестибюля с верхними кабинетами, где с приятным перезвоном открывались двери скоростных лифтов. Там в основном и толпились люди, громко разговаривая, суетливо перемещаясь от лифтов к телефонам, от телефонов к девушкам из канцелярии. Это были обычные, рядовые посетители.

Мой провожатый тронул меня за плечо и повел налево. Я бросил прощальный взгляд на залитый светом вестибюль и зашагал по узкому коридору, который также был оборудован люминесцентными светильниками, но сразу показался мне куда более темным и мрачным. Было ясно, что мы идем туда, куда простых смертных обычно не водят. В тайные кабинеты, куда непросто попасть, но откуда гораздо сложнее выйти. С каждым шагом все дальше от обычных людей, от обычного мира. Что ж, я сам этого хотел.

Коридор закончился стальными дверями, которые никак не отреагировали на мое прикосновение к дверной ручке и на попытку ее повернуть. Из-за моего плеча появилась рука, отодвинула панель на стене, и толстые пальцы с неожиданной быстротой набрали код. Двери бесшумно открылись. Дальше по коридору за конторкой сидел коротко стриженный здоровяк в камуфляже. Увидев нас, он поднялся, вышел навстречу, перекрыв мощной фигурой проход.

— Лицом к стене, — это в мой адрес. — Ладони на стену. Ноги расставить в стороны. Не дергаться. — Его руки неторопливо изучили меня от лодыжек до затылка. — Чисто. Можете опустить руки. Что я и делаю. Парень в камуфляже заходит обратно за свою конторку, делает движение рукой. Раздается тонкий писк, и в стене перед нами открывается еще одна дверь. Но это уже не коридор. Это лифт.

Провожатый пропускает меня вперед, потом заходит сам. Он не нажимает кнопок. Лифт просто едет наверх. И мы молчим. Едем мы недолго, но за это время я успеваю подумать о том, что в каких-нибудь двухстах метрах по тротуару ходят простые люди, озабоченные своими простыми делами и не подозревающие, что происходит в возвышающейся по соседству двадцатидвухэтажной башне за воротами, за многочисленными дверями, снабженными сигнализацией, за постами охраны. А здесь совсем другое. Здесь скрытый от постороннего взгляда мир, со своими законами и со своими нравами.

Он находится на обычной улице, в обычном районе, но в то, же время он наглухо изолирован от того, что происходит вне стен здания. Я даже вспомнил свою первую неделю в армии, когда сержант разбил мне лицо ударом тяжелого деревянного табурета, я отлетел к окну, на несколько секунд потерял сознание, а когда очнулся и стал вытирать кровь, подумал о том, что вот за этим окном — светит солнце, ездят машины, девушки едят мороженое, а дети играют в песочницах, и мордобой считается правонарушением, за которое можно попасть в милицию. Казарма находилась в черте города, но граница между «внутри» и «снаружи» была настоящим «железным занавесом». Снаружи — улыбки, музыка из радиоприемников, киноафиши и пиво. А здесь внутри, когда я все-таки встану на ноги, — еще один удар табуретом. Ощутите разницу.

Лифт плавно остановился, и провожатый подтолкнул меня вперед. Еще один коридор, ни одного человека по пути не попадается, потом еще одна дверь, провожатый опережает меня, толкает здоровенной ладонью в дверь…

— Проходите, — басом говорит он. И я прохожу. В небольшой плохо освещенной комнате сидит за письменным столом сорокасемилетний мужчина с круглым лицом и некрасивым носом-картошкой. Светлые волосы расчесаны на пробор. Очков в тонкой оправе, которые можно было раньше видеть на фотографиях, теперь нет. С некоторых пор Валерий Анатольевич Абрамов носит контактные линзы. В очках он выглядел более импозантно. Впрочем, меня пригласили не для консультаций по имиджу председателя совета директоров корпорации «Вавилон 2000». У меня другая миссия.

Я делаю шаг по направлению к Абрамову и хочу протянуть ему руку; но тут меня словно танковым тягачом тянет назад. Мой провожатый склоняется к моему уху и произносит негромко и весьма убедительно:

— Если вы сделаете хоть одно движение, которое покажется мне подозрительным, я вас убью. Почему-то этому человеку веришь с первого и до последнего слова. Блестящий оратор.

Абрамов оторвался от бумаг, поднял голову и посмотрел на меня. Его взгляд был обычным. Никаких мелодраматических страстей, никакого страха или гнева. Это был взгляд человека, занимающегося целый день напролет довольно скучной работой и слегка из-за этого уставшего. И я был частью этой работы, не более, не менее.

— Во-первых, — негромко и внятно проговорил Абрамов, — вы находитесь в комнате для конфиденциальных разговоров. Здесь стопроцентная звукоизоляция плюс специальные датчики, исключающие любую возможность прослушивания. Здесь можно обсуждать самые тайные и деликатные проблемы. Хотя Горский, — он кивнул на моего провожатого, — утверждает, что здесь можно заниматься и другими вещами. Например, если мне понадобиться убить кого-то, так лучше места не найти. Тихо и спокойно.

— На какое из двух возможных мероприятий приглашен я? Собеседование о деликатных вопросах или убийство? — Я взялся за стоящий рядом стул, вопросительно взглянул на Горского — тот, похоже, не собирался меня за это убивать — и я сел. А потом вконец обнаглел и закинул ногу на ногу. Горский не пошевелился.

— Вообще-то вас никто не приглашал, — ответил Абрамов. — Вы сами напросились. «Я знаю, что случилось в марте девяносто шестого года. Жду у ворот через пятнадцать минут». Ваш текст?

— Мой, — согласился я.

— Во-вторых, — продолжал Абрамов, — прежде чем мы начнем, скажите, пожалуйста: сколько еще человек знает то, что знаете вы?

— Ноль. Никто.

— Неужели? — Абрамов недоверчиво поднял брови. — А ваш помощник?

— Какой помощник? не понял я.

— Который влез в нашу компьютерную систему. Вы хотите сказать, что он ничего не знает?

— Конечно! Он просто отправлял сообщение, он тут вообще ни при чем, — торопливо проговорил я, не сводя глаз с Абрамова. Тот был совершенно спокоен.

— Ладно, — сказал он. — Горский, сделай распоряжение.

Горский молча вышел из комнаты, и мы остались один на один.

— Не боитесь остаться без охраны? — спросил я.

— А вы не боитесь? Находиться здесь не боитесь? — задал встречный вопрос Абрамов.

— Бояться уже поздно, — сказал я.

— Правильно, — кивнул Абрамов. — Сейчас Горский распорядится, чтобы этого взломщика отпустили. Из этой комнаты нельзя звонить по мобильному, поэтому Горскому пришлось выйти.

— А где этот… этот взломщик? — Я смотрел на Абрамова, еще не до конца веря ему, не веря в его возможности, которые он так походя демонстрировал и не требовал аплодисментов. — Что с ним?

— Точно не скажу. Но он уже минут пятнадцать как у моих людей. Они должны были его основательно обработать, но раз вы гарантируете, что он тут не замешан… — Абрамов развел руками и улыбнулся, как бы говоря: «Вот какой он я, благородный и милостивый». Властитель людских судеб.

Беззвучно вошел Горский, кивнул Абрамову, сигнализируя, что поручение выполнено. Снова закрылась дверь, и я снова ощутил присутствие Горского у себя за спиной. Не слишком приятное ощущение.

— Пусть невинные не страдают, — сказал Абрамов. — А вот с вами мы продолжим. Вы знаете, кто я, но я не знаю, кто вы.

— Намек понял. — Я повернулся к Горскому и на его глазах медленно опустил свою руку в карман плаща. Горский кивнул, и я извлек визитную карточку. — Вот, — сказал я и показал Абрамову ее лицевую сторону.

— Можно поближе? — попросил тот, но я не спешил выполнить его просьбу.

— Вы верите в приметы? — сказал я. — Дело в том, что с тремя людьми, которым я давал визитку, случилось несчастье. Одного сбило машиной, второго застрелили, третий вообще пропал. Рискуете продолжить список…

— Я не суеверен, — сказал Абрамов, и, повинуясь его жесту, Горский взял визитку у меня из руки и положил ее на стол перед Валерием Анатольевичем. — Частный детектив. Константин Сергеевич Шумов. Ну что ж, добро пожаловать, Константин Сергеевич. И теперь большая к вам просьба — объясните, что вы имели в виду, когда утверждали: «Я знаю, что случилось в марте девяносто шестого».

— Хорошо. — Я освоился в этом мрачноватом месте и даже стал слегка покачивать носком ботинка. На мое счастье, Горский не счел это угрожающим жестом и не свернул мне шею. — Мы с вами земляки, Валерий Анатольевич. Вы уехали из Города, ну а я там все еще живу.

— Похвальный патриотизм, — отреагировал Абрамов. — Я тоже люблю свой Город, но масштаб моего бизнеса вынуждает меня работать в Москве.

— Я читал об этом в газетах. Я вообще много о вас читал. Я готовился к нашей встрече. Так уж получилось, Валерий Анатольевич, что ваше имя попалось мне в связку с расследованием одного дела. Того самого, о котором я упомянул в начале. Человек взял у меня визитную карточку, а потом его сбило машиной.

Он умер.

— Из-за того, что взял визитную карточку? — поинтересовался Абрамов. — Они действительно приносят несчастье?

— Вы же не суеверны, — напомнил я. — Меня тоже заинтересовала причина его смерти. Тем более что в случайности этого наезда засомневался сын покойного. Девятнадцатилетний юноша, курсант военного училища. Он не поверил официальной версии и решил провести самостоятельное расследование. Это стоило ему жизни. Его убили и инсценировали повешение.

— Какой ужас, — медленно произнес Абрамов. Как мне показалось, он был действительно потрясен. — Жизнь в Городе меняется не в лучшую сторону.

— Возможно, — сказал я. — Так вот, разбирая бумаги покойного, я обнаружил кое-какие записки. Своего рода мемуары. К слову сказать, этот человек был в прошлом офицером ФСБ.

— Мемуары? — Абрамов чуть качнул головой влево. Потом вправо. Он словно рассматривал меня под разными углами. — Многие офицеры ФСБ теперь пишут мемуары. А все от плохого финансирования.

— Мемуары, помимо прочего, касались некоей операции, осуществленной весной девяносто шестого года группой офицеров ФСБ, куда входил и сам покойный. Я узнал, что за два месяца до того другой человек из этой группы погиб насильственной смертью. Три дня назад еще один бывший офицер ФСБ был убит выстрелом в затылок у своего дома. Наконец, позавчера четвертый участник той группы пропал без вести, уже здесь, в Москве. Напрашивается вывод, что все эти смерти, несчастные случаи, исчезновения связаны между собой. Все это — цепь спланированных событий.

— Это очень занимательно, — сказал Абрамов, с демонстративным легкомыслием вертя в пальцах паркеровскую ручку. — Только один вопрос: а я здесь при чем?

— Ваша фамилия была в мемуарах того человека, которого сбило машиной.

Там было сказано, что в марте девяносто шестого года четыре офицера местного ФСБ под руководством присланного из Москвы человека осуществили секретную операцию, направленную против известного бизнесмена Валерия Анатольевича Абрамова…

Внезапно я обнаружил, что Горский более не находится у меня за спиной, а стоит справа, почти вплотную. Абрамов перестал изображать, что мой рассказ его не касается. Он положил ручку на стол и медленно произнес:

— Дальше.

— Целью операции было заставить Абрамова направить имеющиеся в его руках финансовые средства не на поддержку предвыборной кампании президента, а на другие цели. За несколько недель до того Абрамову было доверено распоряжаться средствами не только его собственной корпорации, но и средствами других коммерческих структур, пожертвованных на предвыборную кампанию… — Я замолчал, надеясь, что Абрамов захочет что-то добавить или уточнить, но тот лишь произнес прежним металлическим голосом:

— Дальше.

— Однако повлиять на вас, Валерий Анатольевич, им не удалось. Очевидно, вследствие этого предвыборная кампания того кандидата, для которого собирали деньги некоторые офицеры ФСБ, провалилась. Высшее руководство, до поры до времени закрывавшее глаза на эти аферы, после июля девяносто шестого года спохватилось и уволило всех сотрудников, замешанных в подобных операциях.

Эти четверо, что работали против вас, также были уволены. Пятый, человек из Москвы, руководитель всей акции, в качестве наказания был отправлен в Чечню… Но история на этом не закончилась. Прошло несколько лет, и кто-то поочередно расправился со всеми четырьмя участниками той операции. Кто-то не захотел оставлять их в живых.

— И вы знаете, кто это? — вкрадчиво произнес Абрамов. — Вы знаете этого человека?

Горский едва не взгромоздился ко мне на колени, и мне пришлось возмущенно на него взглянуть. Тот отступил на пару сантиметров назад.

— Знаю, — сказал я. — Думаю, и вам будет интересно узнать имя этого человека.

— Весь внимание, — сказал Валерий Анатольевич. Сам того не замечая, он навалился грудью на край стола и вытянул шею. Чтобы лучше слышать тебя, дитя мое.

— Его зовут Николай Николаевич, и он полковник ФСБ, — сказал я, — Он недавно вернулся в Москву. Его деятельность в Чечне высоко оценили, он пошел на повышение и решил, что ему необходимо избавиться от нежелательных свидетелей. Он убил уже четверых своих бывших помощников и того юношу.

Полагаю, что он захочет теперь убить и меня. Это достаточный повод для нашей встречи?

Если бы в этот момент в комнате рванула бы пара взрывпакетов, а из вентиляционного отверстия повалил бы цветной дым, как на эстрадном шоу, мое сообщение не могло бы стать более эффектным.

Абрамов резко откинулся на спинку своего стула, и я испугался, что сейчас раздастся треск ломающегося дерева, и президент огромной корпорации, миллиардер и меценат, нелепо грохнется на пол. Но такого удовольствия он мне не доставил. Горский тоже как-то растерялся. Он сначала схватил меня за горло, резко встряхнул, затем отпустил, шагнул к столу Абрамова, нелепо дернулся, замер, снова повернулся ко мне и промычал нечто нечленораздельное.

Если бы не кашель, вырывавшийся с болью из моей гортани после контакта с пальцами Горского, я бы мог насладиться сценой полного изумления, охватившего этих самоуверенных мужчин. К моему удивлению, первым опомнился Горский. Он присел на корточки, так, что его голова оказалась вровень с моей, и пробасил, одновременно показывая мне огромные кулаки:

— А ты не врешь? Ты не врешь, а?!

— Нет, — прохрипел я.

И тогда заговорил Абрамов. Не считаясь со своим общественным положением, материальным благосостоянием и международной известностью, Валерий Анатольевич матерно выругался. Очень длинно и очень грязно. Вот оно, истинное лицо капитализма…

— Браво, — захрипел я и пару раз сдвинул ладони. — Бис! А мне — стакан воды…

Потом был стакан минеральной воды без газа для меня, рюмка коньяку для Абрамова и нагоняй для мистера Горского.

— Почему об этом ничего не знаю?! — кричал Абрамов, пользуясь звуконепроницаемостью стен. Сейчас он уже не напоминал бесстрастного и всемогущего хозяина вселенной. Он напоминал человека, у которого не все в порядке с нервами. И который чем-то очень сильно недоволен. Я знал, чем. И Горский теперь это знал тоже.

— Потому что было официальное сообщение о его смерти, — сказал Горский.

— Я бы мог съездить в Чечню, чтобы лично убедиться в его смерти…

— А что ж не съездил? — желчно поинтересовался Абрамов.

— Не было такого указания.

— А инициативу проявить — слабо? Черт! — Абрамов все не мог успокоиться, его взгляд блуждал по комнате, пока не наткнулся на меня. — А теперь он вернулся, да? — вопрос адресовался мне, и я кивнул. — Это точная информация?

— С неделю назад ему вручили правительственную награду, и эта церемония демонстрировалась в телевизионных новостях. А главное доказательство — гибель этих четверых. Николай Николаевич убирает свидетелей.

— Почему ты называешь его по имени-отчеству? — насторожился Горский.

— Потому что я не знаю его фамилии. В мемуарах он упоминается как Николай Николаевич.

— То есть ты его ни разу не видел в лицо, не встречался с ним? А как ты его узнал в телевизоре? — допытывался Горский.

— Это не я. Это один из тех, кто с ним работал.

— Да ты не его пытай, Горский — простонал из-за стола Абрамов. — Пытай своего осведомителя из ФСБ! Сейчас же! Сегодня же! И еще — скажи, пусть мою пресс-конференцию перенесут с двух часов на половину четвертого. У меня сейчас будет серьезный разговор с Константином Сергеевичем.

— Мне уйти? — переспросил Горский. — А вы тут — вдвоем?

— Ты как мама школьницы, ей-Богу! Я уйду, а вы тут не наделаете глупостей? Не наделаем, иди!

Горский недоверчиво покачал головой, но все-таки отправился выполнять поручения босса. Абрамов еще некоторое время продолжал бушевать и материться, но затем пришел в прежнее спокойно-рассудительное состояние.

— Я упустил главный вопрос, — сказал он в прежней жесткой манере. — Что нужно лично тебе? Зачем ты со мной связался? Хочешь продать эту информацию?

— Это можно назвать и продажей информации, — согласился я. — Вероятно, вы не обратили внимания, но я уже сказал: Николай Николаевич убрал четверых свидетелей, а теперь ему стало известно, что я обладаю кое-какой информацией. Думаю, он захочет меня ликвидировать.

— Так ты хочешь защиты? — сделал вывод Абрамов.

— Защиты и возмездия. Я работаю по поручению одной женщины, ее муж был убит Николаем Николаевичем. Ее сын тоже погиб. Ей сейчас угрожают люди Николая Николаевича. Но она по-прежнему хочет отомстить ему.

— Погиб сын… — медленно проговорил Абрамов. — Ну да, ты говорил — инсценировали повешение… Девятнадцать лет. Н-да… Между прочим, фамилия этого Николая Николаевича — Яковлев. И я был уверен, что его уже давно сожрали черви под землей. Оказывается, это червям не повезло. Он снова выбрался на поверхность.

— И я думаю, что у вас есть желание отправить его на тот свет, — сказал я. — Желание не менее сильное, чем у той женщины, о которой я только что сказал.

— Ты думаешь? Или ты знаешь? — Абрамов прищурил глаза, и передо мной теперь сидел кто-то вроде хитроумного восточного мудреца, едва заметно покачивающего головой из стороны в сторону. Мудрец экзаменовал меня на сообразительность.

— Я догадываюсь. У вас ведь тоже есть причина для мести?

— Ты знаешь. — Это уже было утверждение.

— Я догадываюсь, — возразил я. — Догадываюсь, что случилось с вами в марте девяносто шестого года. В чем заключалась та секретная операция.

— Что случилось со мной? Со мной ничего не случилось. — Экзамен продолжался, но я знал ответ на этот вопрос.

— С вами — ничего. Они убили вашу жену и дочь, — сказал я и сам не поверил, что сумел это выговорить.

— Моя жизнь становится все более странной, — сказал Абрамов. — Все, что я делал в последние лет двадцать пять, можно объяснить стремлением придать моей жизни как можно большую независимость — от властей, бандитов, финансовой ситуации в стране, капризов погоды и так далее. Я хотел, чтобы моя жизнь принадлежала только мне и никому больше. Но со временем я начинаю сомневаться в возможности реализовать мои планы. В мою жизнь влезают все новые и новые люди. Десятки газетных статей написаны обо мне, и, читая их, я прихожу в ужас: там упоминается моя фамилия, там напечатаны мои фотографии, но это не я. Я не так думаю и не так говорю, как представлено в газетах. Они все перевирают, а в результате сотни тысяч читателей составляют мнение о Валерии Абрамове именно по этим публикациям. Мою жизнь извращают кто как сможет. У кого на что хватит фантазии. И меня это бесит. — Он тяжело вздохнул и посмотрел на меня, словно я сидел в этой комнате напротив него уже две тысячи лет и успел до смерти надоесть Валерию Анатольевичу. — А теперь приходите вы, и оказывается, что вы так глубоко влезли в мою жизнь, как этого не делал никто. У меня были свои семейные тайны, у кого их нет? У меня был повод проснуться среди ночи, пойти в бар, взять там бутылку коньяка и выпить в память о моих потерях. Это было мое и только мое. Теперь приходите вы, и моих тайн больше нет. И знаете, что я чувствую сейчас?

Желание вас убить. Горский некстати вышел.

— Мне подождать? — нарушил я этот монолог.

— Конечно. Горский нам еще понадобится. И мое желание тут ни при чем, потому что я уже давно научился контролировать свои желания. Загонять их в несгораемый сейф, запирать там и выпускать лишь через месяц, год или десять лет.

— То есть мое убийство вы занесете в бизнес-план на следующий год?

— Вы эгоист, как и все ваше поколение, — раздраженно ответил Абрамов. — Вы постоянно думаете только о себе. Вы искали встречи со мной лишь потому, что вам понадобилась защита от Николая Николаевича Яковлева. А если бы такой угрозы не было? Вы бы и думать забыли о том, что случилось в марте девяносто шестого года с моей семьей! Подумаешь! С кем не бывает! Кстати, откуда вы узнали? Из тех мемуаров? Они с вами?

— Нет, — сказал я. — С собой я такие ценные вещи не ношу. Они в надежном месте.

— Но они у вас не целиком, — утвердительно произнес Абрамов, и мне опять почудилось, что возможности этого невзрачного человека со старомодной прической действительно неограниченны. Бог двадцать второго этажа. Все видит и все знает.

— Там не хватает последних страниц, — сказал я. — А откуда вы узнали?

— Мою жену никто не убивал. Хотя ее нынешнее состояние не слишком отличается от состояния мертвеца. Она находится в клинике для душевнобольных.

— Не в России? — предположил я, и Абрамов кивнул. — В своих интервью вы утверждаете, что ваша дочь летом девяносто шестого года уехала учиться в закрытый пансион в Швейцарии. А ваша жена живет где-то рядом, поправляет здоровье.

— Тут я не солгал. Она действительно поправляет здоровье. Просто поправить его уже невозможно, — Абрамов говорил это все без надрыва, без скупых мужских слез на щеках. Он просто излагал факты — У меня были веские основания не разглашать факт смерти моей дочери.. А у вас есть семья? Дети?

— Он требовательно уставился на меня, и я снова вспомнил ассоциацию с экзаменом. Но тут у меня не было ни единого шанса ответить так, как нужно.

— Нет, — вздохнул я. — У меня нет ни семьи, ни детей.

— Хорошо устроились! — желчно бросил мне Абрамов. — Вы ни за кого не ответственны. Ни за кого не отвечаете. Не жизнь, а малина! И вы никогда не поймете, что такое терять. Что такое тащить на руках мертвое тело собственного ребенка, которого ты носил еще двухнедельным, годовалым…

Которого ты вырастил и воспитал, дал ей все, что она хотела, дал ей жизнь. А потом ты находишь своего ребенка в машине, с перерезанным горлом, рано утром, и ты не можешь понять, что заставило убивших ее людей сойти с ума, потому что нормальным людям такого не сделать! Ей было семнадцать, и она еще не начала жить. Она умерла. Я берег ее семнадцать лет, я берег ее от болезней и от обид, но так и не уберег. Я теперь не могу смотреть на родителей с детьми, счастливых родителей со счастливыми детьми. Мне хочется подбежать и заорать: «Не будьте такими счастливыми и беспечными! Будьте начеку! Будьте осторожны! Берегитесь, потому что беда придет, и она придет неожиданно, и вы не будете к ней готовы. И вы потеряете все самое дорогое!»

Его голос, его быстрые слова, режущие словно бритвой по телу, его неподвижные зрачки — все это гипнотизировало. Абрамов лишь изредка хлопал одной ладонью по другой, словно отбивая ритм. Ритм того потока болезненных признаний, который он выплескивал на меня. Я не хотел это слушать, но я не мог подняться со стула.

— И еще я ненавижу таких, как вы, — сказал Абрамов. — Эгоистов, которые никогда не испытывают такой боли. Вы так себя любите, что не обзаводитесь ничем, что бы вас обременяло. У вас нечего отнять. Он замолчал и несколько минут просто сидел за столом, глядя куда-то в пространство. Затем он вздохнул, посмотрел на часы и произнес вполне нейтральным обыденным голосом: