с любимой. женщиной в лесу или на- окраине деревни летней глубокой ночью и вблизи темно сверкающих вод громадной реки. "Железный Лорд был рядом с нами". "Этого нельзя передать, и это, наверное бывает раз в жизни" – в тот счастливый период, когда, как думал Василий Николаевич, каждый мускул человеческого тела легко подчиняется всякому движению, когда все гибко, сильно и молодо и когда женщине двадцать лет, "когда ты знаешь; что желудок, легкие и сердце существуют только в анатомических атласах, – но ты их не чувствуешь никогда". Несмотря на некоторые чисто стилистические недостатки описаний Василия Николаевича, я сразу почувствовал ту громадную свежую силу; которой была полна его тогдашняя; такая счастливая жизнь: Сибирские реки, сибирские просторы это было то, что еще так любил мой отец, и я знал их по его рассказам и по рассказам матери и. няни, так что; читая описание этого периода. жизни Василия Николаевича; я точно путешествовал. с ним по родной стране, где мне были известны все могучие, возможные только в.Сибири, повороты реки, легкий и точно небрежный; но неувядающий запах, смесь травы, цветов и земли; и мерный бег коня, и лай Железного Лорда, пригнувшегося к. земле для следующего прыжка вслед за быстро мелькающими ногами лошади, и смеющиеся, необычайно большие глаза Елены Власьевны, и холодное густое молоко- с черным хлебом, густо. посыпанным солью.
 
      Потом шло описание петербургской жизни, ресторанов, кабаре; где они бывали, затем переезд в губернский город Средней России, работа в суде и беременность Елены Власьевны, описанная до мельчайших подробностей и с такими соображениями, которые не стыдно написать может.быть только человеку, который знает, что это прочтут только через десять лет после его смерти; – соображениями о том,. когда именно и как, при каких обстоятельствах, могло произойти зачатие и когда Леля впервые почувствовала, что у нее будет ребенок. Все это было изложено в выражениях, которые представляли странную смесь вульгарности и нежности, – но нежность была так сильна и очевидна, что потом слова, вначале- резавшие глаз, уже не казались оскорбительными.
 
      Я прервал чтение на этом месте, на этик описаниях беременности, и снова задумался о том, что должно было произойти, чтобы сразу уничтожить все это и привести к "катастрофам и страданиям" и, наконец, к пустынной и холодной насыпи и сине-белым рельсам однажды ноябрьской ночью, двадцать лет спустя в год смерти Железного Лорда.
 
      Это была поездка Василия Николаевича в Петербург. Его дочери было тогда уже два месяца; Василий Николаевич попрощался с женой и уехал на три недели. На второй день вечером, в театре, он познакомился с актрисой, игравшей. главную роль в пьесе "Мечта любви", название которой всю жизнь потом казалось Василию Николаевичу жесточайшей- и непоправимой иронией по отношению к его собственной судьбе. Она не была ни красива, ни грациозна; ни умна, она была только "прелестна и неотразима". "Так печально и глупо, – писал Василий Николаевич, – звучат теперь научные термины о полигамии и сексуальных аффектах, – на кой черт мне все эти объяснения и прочая ерунда; когда я исковеркал три жизни, и только в одном случае у меня есть возможность поступить так, как должен поступить порядочный человек; а в двух других это непоправимо". После театра, когда Василия Николаевича представил ей какой-то услужливый и отлично одетый альфонс из студентов, они поехали в "Самарканд" или еще куда-то, о чем Василий Николаевич писал как о вещах всем известных и па них не останавливался; я же не всегда знал, о чем шла речь, – я никогда не видел ни этих мест, ни их расцвета, так как все это происходило задолго до моего рождения: На следующий вечер Василий Николаевич опять был в театре – с тугим и колючим букетом цветов и каким-то браслетом, купленным наспех, – и поздно ночью, когда он сказал ей, в санях, "я вас люблю", – она прильнула губами к его рту, и в результате Василий Николаевич привез ее к себе и она осталась с ним до позднего и желтого петербургского утра. Так началось то, что Василий Николаевич называл "романом", каждый раз ставя это слово в кавычки, никогда не забывая этого сделать, – и если слово "роман" было без кавычек, это значило, что речь шла о Елене Власьевне. Это продолжалось полтора месяца, от Елены Власьевны вслед за письмами следовали длинные телеграммы; – и все шло так вплоть до того незабываемого дня, когда Василий Николаевич, пожелтевший и точно сразу постаревший на несколько лет, вышел из роскошной приемной доктора с непогрешимым знанием о том, чем он болен.
 
      Была глубокая зима; он приехал к жене, но не поцеловал ее; распорядился стелить себе постель в своем кабинете, ничего не объяснил, ничего не сказал и прожил две недели, скрываясь от всех. Потом он начал выходить в столовую; но сказал жене, что он заболел каким-то душевным недугом, стал страдать чрезмерной брезгливостью и хочет; чтобы ему подавали все на отдельном приборе, и стал лечиться. Несмотря на то, что доктора уверяли его, что все кончено и нет ни болезни, ни тем более опасности заражения, он за много лет ни разу не прикоснулся ни к жене, ни к дочери. И тогда в доме стала постепенно создаваться та обстановка, которая в последние годы сделалась совершенно невыносимой. Только Железный Лорд оставался неизменным, – но день его смерти был днем окончательного решения Василия Николаевича раз навсегда покончить со всем. Только Лорд – и то если он помнил – сохранил неизменным в своем представлении то время, которое Василий Николаевич и Елена Власьевна провели в Сибири. "Это все, что осталось, – писал Василий Николаевич, – одно собачье воспоминание, и даже оно исчезло со смертью Лорда. В тот день я тоже должен был умереть": Никакая сила в мире, ничто не могло ни воскресить это громадное и сложное счастье, которое совмещало в себе – в одной только мысли – Сибирь, к которой Василий Николаевич беспрестанно, с болезненной настойчивостью возвращался, и запах сена, и тело Лели, и ее глаза, и все, что происходило тогда, – ни воскресить, ни уничтожить так, чтобы сделать это небывшим, чтобы не было причины для смертельного и непрекращающегося сожаления.
 
      Елена Власьевна никогда не знала, почему с ее мужем произошла такая неожиданная перемена. Но она любила его так, что не могла его оставить. Только тогда, когда ты перестанешь быть человеком и будешь трупом, – только тогда я уйду от тебя, говорила она ему. – Прости мне мои истерики и крики, прости мой невыносимый характер, прости за то, что я создала тебе такую жизнь, в которой всякий нормальный человек сойдет с ума. Но ты, – сказала она с необыкновенной силой всего своего голоса, ты знаешь, что это не моя вина.
 
      В такие минуты она не плакала и не кричала. "Что я мог ей сказать? Я не смел даже поцеловать ее руку", – писал Василий Николаевич.
 
      За несколько месяцев до своего окончательного решения, раскрыв случайно почему-то попавшийся ему на глаза задачник, который Елена Власьевна купила своей дочери, когда та была во втором классе гимназии, Василий Николаевич начал перечитывать задачи. "Купец купил некоторое количество штук сукна, которое…" Он взял карандаш в руку и стал решать задачу. Ничего не получалось, ответы выходили в дробных числах, в то время как по условиям задачи это никак не должно было произойти. – Что за ерунда? – сказал себе Василий Николаевич. Был ясный день, сентябрь месяц, листья были уже почти желтые. Василий Николаевич снова принялся решать задачу и опять не мог. Тогда он вышел из дому, стараясь не думать об. этом и сказав себе, что он пойдет в парк, сядет под деревьями и тогда обсудит это странное положение: Он сел на скамейку, стал обдумывать это – и вдруг с необыкновенной, молниеносной быстротой понял. Он оглянулся вокруг,- не было никого, ничто не. изменилось: солнце светило сквозь еще густую листву. – Прогрессивный, – почему прогрессивный? – думал он. – Прогрессивный есть понятие положительного порядка, – вдруг сказал он по-французски. И с того дня он. уже знал, как все это должно кончиться. В последнюю минуту, он пришел к моей матери – это и был тот визит, когда он прощался со мной; – с отчаянной. надеждой, что, может быть, он ошибается, что, может, быть, это вздорное пятизначное число под рядом цифр, которое -явно не могло выражать их суммы – это он видел, просматривая. в отдельности.каждое Слагаемое, – что это число вдруг, в силу сумасшедшего счастья, действительно есть то, что нужно, – и тогда ясно; что он страшно ошибается и что, может быть, не надо умирать.
 

Но число оказалось другим.

ПРИМЕЧАНИЯ.